Страница:
Насколько же будет хуже, если этот полководец будет обладать силой и властью Наследника… Кейрон слегка кивнул.
— Не об этом ли говорилось в записке: «Третий жив и заполучил добычу, которую всегда вожделел»?
Барейль медлил с ответом, и Кейрон пристально взглянул на него.
— Детан дету, мадриссе. Тебе известен смысл этих слов? Но дульсе не отступил перед его нетерпением.
— Я не могу ответить вам, государь. Прошу простить меня.
Прежде чем Кейрон успел что-то еще сказать, из пелены слепящего света, скрывающей вход в пещеру, вылетела чья-то фигура.
— Нужно убираться отсюда! Они уже на подхо… Огни Аннадиса! Д'Натель!
Кейрон уже стоял, готовый нанести удар: меч в одной руке, серебряный кинжал в другой.
— Стойте, государь! — крикнула я. — Это друг. Ваш друг. Келли, что стряслось?
Девушка дар'нети не отрывала глаз от двух застывших клинков и держала руки на расстоянии от собственного оружия.
— Бандиты. Пять-шесть, не меньше, на полпути от вершины. Они будут здесь через полчаса. Из того, что мне удалось заметить, лучше бы нам с ними не встречаться. По дороге они напали на двух путников. Сняли с бедолаг одежду и обувь и принялись гонять голышом по снегу. Забавляясь, они наносили им раны, с каждым разом все более глубокие, потом давали отбежать, и так, пока не забили до смерти. Кости земные, я никогда не видела подобной жестокости! Если б я только не была там одна…
— Сейчас приведу лошадей, — сказала я.
— Ну, теперь, кажется, у меня есть подмога. — Улыбнувшись Кейрону, Келли опустила руки, едва он убрал оружие. — Мы с принцем могли бы избавить мир от этих тварей. И не придется беспокоить Паоло.
— Принц уже вылечил его, — сообщила я, — а если мы успеем спуститься к деревьям, бандиты нас не заметят.
Не время для драки. Мы должны беречь силы.
— Разбудите мальчика и уходите — все. — Спокойная уверенность Кейрона — или это был Д'Натель? — подразумевала, что дискуссия окончена. — Я позабочусь о подонках и догоню вас дальше по дороге.
— Ну, уж нет, — возразила я. — Дассин, кажется, дал вам поручение.
Никакие напрасные выходки не поставят под угрозу жизнь моего ребенка.
— Нельзя позволить негодяям наслаждаться плодами своих преступлений.
Кейрон направился мимо Келли к выходу из пещеры, но я заступила ему путь, загородив проход.
— Это не ваше дело! — выпалила я. — Если вы приметесь исправлять все неправильности мира, вы окажетесь старше Д'Арната, едва успев начать.
— Но уж с этим я могу справиться, — ответил Кейрон, пытаясь меня обойти.
Я даже не шелохнулась.
— На вас лежит ответственность более серьезная, чем мелкая месть.
Синева его глаз вспыхнула яростью.
— Моя ответственность всегда со мной. И я должен делать то, что считаю правильным.
Его слова, словно молния в сухом лесу, полыхнули во мне таким пожаром злости, что я потеряла всяческую осторожность.
— Вы должны делать то, что наиболее важно. Ребенок, которого вас послали спасти, — в двух днях пути впереди нас, а теперь, возможно, и еще дальше. Его безопасность — вот ваша ответственность! И ничего кроме! Вы не бросите его на произвол судьбы — не в этот раз!
— Сударыня, умоляю… осторожнее… — Барейль встал между нами.
Но осторожность оставила меня.
— Что касается остальных, Келли должна привести вас к ребенку, а Барейль бережет ключи от вашего рассудка. Ими рисковать нельзя. Без Паоло и меня вы вполне можете обойтись, но я скорее спущусь с этой горы с ним на закорках, чем позволю вам пожертвовать еще хоть одной жизнью ради ваших убеждений. А теперь отправляемся вниз. Все вместе.
Кейрон уставился на меня, бледный и неподвижный, словно я его ударила. Меч выпал из руки на землю. Я склонилась над котелками и одеялами, сваленными рядом с Паоло. Трясущимися руками я собрала окровавленные лохмотья, свернула одеяла, выплеснула содержимое кружек и котелков, сложила их друг в друга и запихала все в потертые кожаные вьюки.
После невыносимой паузы зашевелились и остальные. Келли, настойчиво шипя, трясла Паоло за плечо, а затем помогала сонному мальчику натянуть ее запасные шерстяные штаны. Оба они шепотом дивились бледным белым шрамам на ровной ноге. Пока я попусту тратила время на смехотворную попытку скрыть следы нашего пребывания, они уже седлали лошадей в глубине пещеры.
Я снова оглянулась на Кейрона. Он стоял неподвижно, редко дыша, крепко зажмурившись и прижав ко лбу стиснутые побелевшие кулаки. Что же я наделала?
Барейль что-то тихо говорил Кейрону, одну руку положив ему на плечо, а другой, указывая на огонь и вглубь пещеры. Время шло. Наконец Кейрон снова зашевелился, отчего я почувствовала одновременно укол вины и удовлетворение. Он поднял и убрал в ножны свой меч, а затем занялся огнем, погасив его взмахом руки и оставив костровище холодным, мертвым и неспособным выдать наше присутствие. Морозный ветер ворвался в пещеру, развеивая дым и запах лошадей, заметая наши следы холодным пеплом, песком и снежной пылью. Дульсе стоял рядом с Кейроном, бормоча что-то ему на ухо и не обменявшись больше ни с кем, ни словом, ни взглядом.
Спустя лишь четверть часа мы выехали на крутую, ведущую вниз тропу. Барейль сидел позади Паоло, Келли вела вьючную лошадь, Кейрон замыкал цепочку на запасном коне, захваченном нами для Герика. Вскоре я ощутила легкое касание магии; следы позади нас исчезли под нетронутым снегом. Напряженная тишина все тянулась, и хмурый Паоло переводил взгляд с одного из нас на другого.
Я не собиралась что-либо говорить. Никакие слова не могли смягчить резкость тех, что уже были произнесены. Но я всего лишь делала то, что было необходимым. Если для его хрупкого разума этого слишком много, лучше узнать об этом сейчас.
Позже, на более ровной дороге среди скрывающих нас деревьев, мы набрали скорость. Несколько часов мы ехали быстрым шагом по обледенелому перелеску и выиграли время, двигаясь по хорошо утоптанной дороге, которая вела на северо-запад по пологому склону холма. Солнце давно миновало зенит, когда мы вышли на залитый светом, припорошенный снегом луг, и Келли объявила привал.
— Нужно дать лошадям передохнуть, — объяснила она. — Погони не видно, так что, думаю, мы вне опасности. А впереди перекресток, я должна проверить направление.
И хотя мне казалась невыносимой даже мысль о промедлении, было очевидно, что нужно поберечь и лошадей, и всадников.
— Я пригляжу за конями, — сказал Паоло, легко спрыгнув на землю и потянувшись к поводьям моей лошади.
— Тебе, прежде всего, нужно отдохнуть, — возразила я, отбирая у него поводья. — В этот раз мы сами позаботимся о них.
Не заставляя себя уговаривать, Паоло присел на бревно и позволил мне накормить его таким количеством сыра с овсяными лепешками, которыми насытились бы трое взрослых мужчин. Пока Барейль собирал лошадей и вел их на водопой, Кейрон пересек покрытое грязноватым снегом поле, миновал заросли ивняка у ручья, растянулся на прогретом солнцем камне и закрыл глаза, не сказав никому ни слова.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я у Паоло, когда он немного насытился и перестал заглатывать пищу с неимоверной быстротой.
Он восторженно вытянул перед собой ноги и принялся разглядывать их, как будто они были выкованы из золота.
— Он все исправил. Не болит ничуточки. И другую тоже поправил, она отродясь такой не была. Я уж думал, мне конец, а теперь целехонек. У меня и слов нет, чтобы сказать, каково мне сейчас.
Он насупился, посмотрев в сторону ручья, где на камне лежал Кейрон.
— Только он Солнечного Света не помнит. Я сказал ему, как хорошо заботился о его коне, пока его не было. Вот уж не думал, что он забудет. Конь-то его не забыл, столько вместе прошли. — Мальчик взглянул на меня. — И не думал, что он забудет вас.
Я села на бревно рядом с Паоло, вытащила из кармана яблоко и уставилась на него, обнаружив, что аппетит вдруг совершенно пропал. Сунув яблоко обратно, я попыталась объяснить, что хотя принц, в конце концов, и вспомнил множество вещей, предшествовавших нашей с ним встрече, но это, увы, вынудило его забыть о нашем совместном путешествии.
— Если он станет расспрашивать тебя об этом, можешь ему отвечать. Но будет лучше, если ты не станешь напрашиваться сам. У него от этого голова болит.
— Ясное дело, заболит, — задумчиво сообщил мальчик. — Если у него все время что-то входит туда, что-то выходит. Таким, как я, проще. — Он постучал себя по голове. — Тут особо ничего не происходит. И заботиться ни о чем не приходится — только чтоб брюхо набить да за лошадями смотреть. А если шериф отстанет от меня со своей учебой, так я и вовсе без башки прожить смогу.
Я не могла удержаться от смеха. Паоло всегда обладал удивительно практичным взглядом на будущее.
ГЛАВА 15
ГЛАВА 16
— Не об этом ли говорилось в записке: «Третий жив и заполучил добычу, которую всегда вожделел»?
Барейль медлил с ответом, и Кейрон пристально взглянул на него.
— Детан дету, мадриссе. Тебе известен смысл этих слов? Но дульсе не отступил перед его нетерпением.
— Я не могу ответить вам, государь. Прошу простить меня.
Прежде чем Кейрон успел что-то еще сказать, из пелены слепящего света, скрывающей вход в пещеру, вылетела чья-то фигура.
— Нужно убираться отсюда! Они уже на подхо… Огни Аннадиса! Д'Натель!
Кейрон уже стоял, готовый нанести удар: меч в одной руке, серебряный кинжал в другой.
— Стойте, государь! — крикнула я. — Это друг. Ваш друг. Келли, что стряслось?
Девушка дар'нети не отрывала глаз от двух застывших клинков и держала руки на расстоянии от собственного оружия.
— Бандиты. Пять-шесть, не меньше, на полпути от вершины. Они будут здесь через полчаса. Из того, что мне удалось заметить, лучше бы нам с ними не встречаться. По дороге они напали на двух путников. Сняли с бедолаг одежду и обувь и принялись гонять голышом по снегу. Забавляясь, они наносили им раны, с каждым разом все более глубокие, потом давали отбежать, и так, пока не забили до смерти. Кости земные, я никогда не видела подобной жестокости! Если б я только не была там одна…
— Сейчас приведу лошадей, — сказала я.
— Ну, теперь, кажется, у меня есть подмога. — Улыбнувшись Кейрону, Келли опустила руки, едва он убрал оружие. — Мы с принцем могли бы избавить мир от этих тварей. И не придется беспокоить Паоло.
— Принц уже вылечил его, — сообщила я, — а если мы успеем спуститься к деревьям, бандиты нас не заметят.
Не время для драки. Мы должны беречь силы.
— Разбудите мальчика и уходите — все. — Спокойная уверенность Кейрона — или это был Д'Натель? — подразумевала, что дискуссия окончена. — Я позабочусь о подонках и догоню вас дальше по дороге.
— Ну, уж нет, — возразила я. — Дассин, кажется, дал вам поручение.
Никакие напрасные выходки не поставят под угрозу жизнь моего ребенка.
— Нельзя позволить негодяям наслаждаться плодами своих преступлений.
Кейрон направился мимо Келли к выходу из пещеры, но я заступила ему путь, загородив проход.
— Это не ваше дело! — выпалила я. — Если вы приметесь исправлять все неправильности мира, вы окажетесь старше Д'Арната, едва успев начать.
— Но уж с этим я могу справиться, — ответил Кейрон, пытаясь меня обойти.
Я даже не шелохнулась.
— На вас лежит ответственность более серьезная, чем мелкая месть.
Синева его глаз вспыхнула яростью.
— Моя ответственность всегда со мной. И я должен делать то, что считаю правильным.
Его слова, словно молния в сухом лесу, полыхнули во мне таким пожаром злости, что я потеряла всяческую осторожность.
— Вы должны делать то, что наиболее важно. Ребенок, которого вас послали спасти, — в двух днях пути впереди нас, а теперь, возможно, и еще дальше. Его безопасность — вот ваша ответственность! И ничего кроме! Вы не бросите его на произвол судьбы — не в этот раз!
— Сударыня, умоляю… осторожнее… — Барейль встал между нами.
Но осторожность оставила меня.
— Что касается остальных, Келли должна привести вас к ребенку, а Барейль бережет ключи от вашего рассудка. Ими рисковать нельзя. Без Паоло и меня вы вполне можете обойтись, но я скорее спущусь с этой горы с ним на закорках, чем позволю вам пожертвовать еще хоть одной жизнью ради ваших убеждений. А теперь отправляемся вниз. Все вместе.
Кейрон уставился на меня, бледный и неподвижный, словно я его ударила. Меч выпал из руки на землю. Я склонилась над котелками и одеялами, сваленными рядом с Паоло. Трясущимися руками я собрала окровавленные лохмотья, свернула одеяла, выплеснула содержимое кружек и котелков, сложила их друг в друга и запихала все в потертые кожаные вьюки.
После невыносимой паузы зашевелились и остальные. Келли, настойчиво шипя, трясла Паоло за плечо, а затем помогала сонному мальчику натянуть ее запасные шерстяные штаны. Оба они шепотом дивились бледным белым шрамам на ровной ноге. Пока я попусту тратила время на смехотворную попытку скрыть следы нашего пребывания, они уже седлали лошадей в глубине пещеры.
Я снова оглянулась на Кейрона. Он стоял неподвижно, редко дыша, крепко зажмурившись и прижав ко лбу стиснутые побелевшие кулаки. Что же я наделала?
Барейль что-то тихо говорил Кейрону, одну руку положив ему на плечо, а другой, указывая на огонь и вглубь пещеры. Время шло. Наконец Кейрон снова зашевелился, отчего я почувствовала одновременно укол вины и удовлетворение. Он поднял и убрал в ножны свой меч, а затем занялся огнем, погасив его взмахом руки и оставив костровище холодным, мертвым и неспособным выдать наше присутствие. Морозный ветер ворвался в пещеру, развеивая дым и запах лошадей, заметая наши следы холодным пеплом, песком и снежной пылью. Дульсе стоял рядом с Кейроном, бормоча что-то ему на ухо и не обменявшись больше ни с кем, ни словом, ни взглядом.
Спустя лишь четверть часа мы выехали на крутую, ведущую вниз тропу. Барейль сидел позади Паоло, Келли вела вьючную лошадь, Кейрон замыкал цепочку на запасном коне, захваченном нами для Герика. Вскоре я ощутила легкое касание магии; следы позади нас исчезли под нетронутым снегом. Напряженная тишина все тянулась, и хмурый Паоло переводил взгляд с одного из нас на другого.
Я не собиралась что-либо говорить. Никакие слова не могли смягчить резкость тех, что уже были произнесены. Но я всего лишь делала то, что было необходимым. Если для его хрупкого разума этого слишком много, лучше узнать об этом сейчас.
Позже, на более ровной дороге среди скрывающих нас деревьев, мы набрали скорость. Несколько часов мы ехали быстрым шагом по обледенелому перелеску и выиграли время, двигаясь по хорошо утоптанной дороге, которая вела на северо-запад по пологому склону холма. Солнце давно миновало зенит, когда мы вышли на залитый светом, припорошенный снегом луг, и Келли объявила привал.
— Нужно дать лошадям передохнуть, — объяснила она. — Погони не видно, так что, думаю, мы вне опасности. А впереди перекресток, я должна проверить направление.
И хотя мне казалась невыносимой даже мысль о промедлении, было очевидно, что нужно поберечь и лошадей, и всадников.
— Я пригляжу за конями, — сказал Паоло, легко спрыгнув на землю и потянувшись к поводьям моей лошади.
— Тебе, прежде всего, нужно отдохнуть, — возразила я, отбирая у него поводья. — В этот раз мы сами позаботимся о них.
Не заставляя себя уговаривать, Паоло присел на бревно и позволил мне накормить его таким количеством сыра с овсяными лепешками, которыми насытились бы трое взрослых мужчин. Пока Барейль собирал лошадей и вел их на водопой, Кейрон пересек покрытое грязноватым снегом поле, миновал заросли ивняка у ручья, растянулся на прогретом солнцем камне и закрыл глаза, не сказав никому ни слова.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я у Паоло, когда он немного насытился и перестал заглатывать пищу с неимоверной быстротой.
Он восторженно вытянул перед собой ноги и принялся разглядывать их, как будто они были выкованы из золота.
— Он все исправил. Не болит ничуточки. И другую тоже поправил, она отродясь такой не была. Я уж думал, мне конец, а теперь целехонек. У меня и слов нет, чтобы сказать, каково мне сейчас.
Он насупился, посмотрев в сторону ручья, где на камне лежал Кейрон.
— Только он Солнечного Света не помнит. Я сказал ему, как хорошо заботился о его коне, пока его не было. Вот уж не думал, что он забудет. Конь-то его не забыл, столько вместе прошли. — Мальчик взглянул на меня. — И не думал, что он забудет вас.
Я села на бревно рядом с Паоло, вытащила из кармана яблоко и уставилась на него, обнаружив, что аппетит вдруг совершенно пропал. Сунув яблоко обратно, я попыталась объяснить, что хотя принц, в конце концов, и вспомнил множество вещей, предшествовавших нашей с ним встрече, но это, увы, вынудило его забыть о нашем совместном путешествии.
— Если он станет расспрашивать тебя об этом, можешь ему отвечать. Но будет лучше, если ты не станешь напрашиваться сам. У него от этого голова болит.
— Ясное дело, заболит, — задумчиво сообщил мальчик. — Если у него все время что-то входит туда, что-то выходит. Таким, как я, проще. — Он постучал себя по голове. — Тут особо ничего не происходит. И заботиться ни о чем не приходится — только чтоб брюхо набить да за лошадями смотреть. А если шериф отстанет от меня со своей учебой, так я и вовсе без башки прожить смогу.
Я не могла удержаться от смеха. Паоло всегда обладал удивительно практичным взглядом на будущее.
ГЛАВА 15
НЕЙРОН
Я понял, куда ведет наш путь. С того мига, как вышел из пещеры следом за дамами и дульсе и увидел убеленную сединами главу Карилиса в северном небе, я понял это. Гора Кари лис, где я учился охотиться, лазать по скалам и исцелять, вершина, раскинувшая могучие руки и объявшая ими плодородную долину, место моего рождения.
Сотни лет тому назад мой народ — чародеи дар'нети, лишенные забытого ими родного мира и объявленные вне закона в этом, — искали место, где могли бы начать новую жизнь. Три рода, включая и тот, к которому принадлежу я, пришли к Карилису — его сладкому воздуху, плодородной почве и чистым рекам. Из основанного ими поселка вырос город, полный красоты и изящества, город, который они назвали Авонаром. Никто из поселенцев не мог вспомнить, почему они чтили это имя, знали только, что оно было частью каждого из них, столь дорогое слово, само собой оказавшееся на устах у каждого. Мой народ давно забыл о том, другом Авонаре, королевской столице мира, называемого Гондеей, откуда их предки были посланы, чтобы защитить Мост Д'Арната.
Нас всегда было мало. Из тысяч людей, живших в Авонаре моей юности, наверное, меньше трех сотен были чародеями, но никто не мог бы пройти по городу, не заметив чудес, созданных моим народом: цветущие еще долго после прихода зимы сады, прекрасные дороги и мосты, не знавшие времени и разрушения. Это было общество щедрых людей, живших среди взаимного уважения и изысканных бесед.
Я был в отъезде, в университете, в день, когда мой город погиб. Ходили слухи, что долину, едва рассвело, окружили лейранские войска. К закату каждый чародей — мужчина, женщина или ребенок — был опознан доносчиками, подвергнут пыткам и сожжен. Остальных жителей предали мечу. Мой отец, правитель города, умер последним. Лейранцы хотели, чтобы перед смертью он стал свидетелем их полной победы. В полночь они подожгли город, и даже в далекой Ванесте люди видели в небесах отблески судьбы Авонара.
Я не возвращался назад после резни. Даже для дар'нети положены пределы скорби, которую возможно вдохнуть вместе с воздухом. Я желал унести с собой образ живого города, а не вид погребального костра, общего для всех, кого я любил.
Я принял горечь этой ни с чем не сравнимой потери так, как это было принято у моего народа, и все же, думаю, я всегда знал, что мне придется взглянуть на Авонар снова. Из того, что я мог вспомнить о своей жизни в этом мире, мне еще не приходилось туда возвращаться.
Только одно могло привлечь к руинам моего дома сторонника зидов, каковым был этот Дарзид. Возможно ли, что ему стал известен секрет, открытый мне перед отъездом в университет? Отец тогда сказал, мы едем на охоту, но мне показалось странным, что он пригласил меня одного, без братьев, которые куда больше ею наслаждались…
Пологие склоны подножий Карилиса были укрыты туманом. Тропа была мне незнакома, и во мне росло нежелание вторгаться в эту сладко пахнущую долину.
— Здесь ничего нет, отец, — сказал я, — добычи не видно — ни крупной, ни мелкой. Есть сотня других, более подходящих троп.
— Но только не для сегодняшней охоты, — возразил он и продолжил ехать вперед; его широкая спина и могучие плечи приказывали мне следовать за ним, в то время как у меня руки чесались натянуть поводья и повернуть назад.
Белоствольные березы были рассыпаны по травяным склонам, кое-где взору открывалась ровная зелень полян, а когда утро вступило в свои права, солнце рассеяло туман по скальным трещинам, которые словно напоминали нам, что мы ступаем по владениям Карилиса. Саму гору скрывали деревья и вздымающаяся земля. Искристые капли росы лежали на траве и трепещущих листьях.
— Оставим лошадей здесь, — сказал отец, когда мы вышли к темно-зеленому потоку, бившему из-под высокой гранитной скалы.
Мы спешились.
— Нам здесь не место, — возразил я шепотом, словно мой голос мог привлечь к нам нежеланное внимание. — Где мы?
Отец положил руки мне на голову, ответив:
— Не волнуйся, сын. Мы пришли к самому драгоценному и тайному месту. Лишь тот, кто носит на себе печать власти, может узнать о нем… нет, не возражай. Я не восстаю против Пути, начертанного нам. Хотя из всех моих сыновей я доверяю наше будущее тебе, мне известно, что нить твоей судьбы ведет тебя по иному пути. Кристоф еще слишком молод, но из него выйдет хороший правитель, и я приведу его сюда, когда придет время. Но ты, Кейрон… ты чтишь нашу историю и наш Путь, как никто другой, и я уверен, что ты должен знать это место.
— С его прикосновением моя неуверенность исчезла, и мы начали подниматься вдоль потока, пока не добрались до двух массивных гранитных плит, вмурованных в склон. Наверху они соприкасались, образовывая треугольный проем с тенью неведомой глубины в середине. В этой темноте пульсировала сила, отзываясь в моей крови, словно зной полуденного солнца.
— Что это? — спросил я.
— Можно сказать, это наша колыбель. Из этого места четыре с половиной сотни лет назад в поисках новой жизни вышли три рода.
— Портал Цитадели?! Но я думал, все они были разрушены!
Где-то вдали от этого холма стояла крепость, укрывавшая моих соплеменников в смутные времена. Когда началось Освобождение и были приняты законы истребления, даже крепость перестала быть безопасной. Неизбежное разоблачение вынудило наш народ рассеяться, оставляя позади, как утверждали легенды, нечто драгоценное и святое, берущее начало прежде самой древней нашей памяти. И хотя меня с детства тянуло к тайнам крепости, я полагал, что все порталы разрушены.
Сильные пальцы отца пробежали по трещинам и бороздам, покрывавшим исполинский камень.
— Те, кто жил в Цитадели, утверждали, что этот портал — путеводная нить к священной тайне. Они надеялись, что однажды мы сможем, открыто прибегнуть к своему искусству и выяснить его истинное назначение. И они доверили слова, открывающие портал, моему далекому пращуру, слова на неизвестном нам языке, тайну, которую надлежит хранить, пока времена не изменятся. Мы ждали все эти годы и высекли слова в камне, чтобы время и неверная память не исказили их, — я покажу тебе, где они спрятаны. Хотя, конечно, времена еще не изменились.
Я протянул руку в темный провал, не ощутив при этом ничего необычного.
— Неужели ты никогда не терзался искушением пройти здесь, отец? Узнать, осталось ли что-либо от Цитадели? Может, мы могли бы приоткрыть завесу этой тайны, узнать больше о прошлом, изменить что-то к лучшему?
— Да, однажды я пытался пройти, как и мой отец, и дед. — Он покачал головой. — Мы нашли только эту расщелину в скале. Возможно, нашей силы недостаточно. Или там просто больше нечего искать. Но ты… кто знает? Ты должен попытаться, я думаю.
Он прошептал мне на ухо слова и подтолкнул рукой в спину.
И я ступил в маленькую гранитную нишу. Наблюдателю, не чувствующему силы чар, это место показалось бы ничем не примечательным, не считая, пожалуй, воздуха: хотя долину, оставшуюся снаружи, согревало мягкое дыхание весны, в нише царила зима. Или же озноб был первой реакцией моего тела на волшебство, предназначенное не мне. Ступая по узкому проходу в самую глубь скалы, я дотрагивался ладонями до грубой поверхности стен и повторял слова, которые шепнул мне отец. Шрамы на левой руке принялись ныть, словно прорезанные заново. Чем дольше оставался я там, тем более суровый холод поднимался по руке, охватывая меня целиком. Чары были повсюду: они гудели, отражались от стен, нарастали и наполняли мои жилы, словно во мне было вдвое больше крови, чем у обычного человека. Так близко… Я собрал всю свою силу, взятую от жизни, от целительства, от красоты гор и зари… вложил ее в заклинание. Так близко… Я чувствовал, как истончаются стены. Так близко…
Но что-то было не так. Чары не желали поддаваться, и вскоре меня так жестоко знобило, что я не мог даже думать. Я бросился обратно по проходу к дневному свету.
— Мы что-то упускаем, — выдохнул я, стуча зубами, словно дятел, долбящий клювом сухое дерево. — Нужно выяснить, что означают эти слова.
Отец быстро закутал меня в плащ и развел костер.
— Я в порядке, — сказал я, — только чувствую себя так, словно в разгар зимы провел ночь голышом на вершине Карилиса.
Левая рука онемела — по крайней мере, так мне казалось. Когда отец провел пальцами по шрамам, я взвыл от боли, словно он коснулся меня раскаленным железом. Еще неделю рука оставалась онемевшей и безжизненной… онемевшей, безжизненной и такой холодной…
Мальчик Паоло общался с лошадями, которые паслись на редких пятачках бурой травы, пробивавшейся на берегу ручья. Заметив, что я смотрю на него, он расплылся в улыбке и изобразил несколько приплясывающих прыжков, оборот вокруг себя и неловкий поклон. Я не мог припомнить столь же обаятельного выражения благодарности. Я улыбнулся ему в ответ.
Ему было невыносимо больно, когда я объединил наши сознания, а в таких случаях связь Целителя и исцеляемого бывает особенно тесной. Его страхи раскрывались передо мной, вынуждая разделить их: ужас того, что он станет калекой в еще большей степени, бременем для друзей, которыми он так восхищался, — перед этим ужасом напрочь мерк страх смерти. И полное доверие ко мне. Пока я работал, боль начала стихать, и мысли Паоло обратились к коню по кличке Солнечный Свет… словно я мог его знать. Этот мальчик помнил меня.
И Келли, девушка дар'нети, рожденная в Авонаре перед его гибелью — это было настоящим чудом, — она тоже узнала меня. И госпожа Сериана… В ту первую встречу в ее саду она назвала меня Эреном. Дассин объяснил мне, что Эрен — одно из моих имен, но всего лишь прозвище, а не третья жизнь, которую мне предстояло вспомнить. За что я был весьма признателен. Это имя было связано с недавними событиями моей жизни — с моим таинственным вторым путешествием по Мосту Д'Арната. Возможно, все они узнали меня именно в тот раз.
Госпожа Сериана… земля и небо, кто же она? Этим утром, когда она так разозлилась, неровные края Пропасти снова замаячили передо мной. Сквозь ужасающие провалы темноты на меня навалился такой гнет вины и скорби, что я был готов почти на что угодно, только чтобы избавиться от него. Если бы не Барейль, заставивший меня шевелиться, я, возможно, больше никогда бы не сдвинулся с места. Нет, лучше о ней не думать.
Я лег на камень, бездумный, словно кот, и уже задремал, когда вдруг появился Барейль, принесший овсяные лепешки и вино.
— Могу я чем-то еще послужить вам, мой государь? Я огорчился, заметив, как тревога избороздила морщинами его лоб.
— Я не могу просить тебя о большем, чем ты уже сегодня сделал.
— Я сделал лишь то, о чем говорил мне мастер Дассин. Вы полностью оправились?
— Теперь уже да. Ты вовремя пришел на помощь.
— Тогда, может быть… Госпожа Сериана очень хотела поговорить с вами.
Поговорить с ней? Солнечный луг внезапно поплыл у меня перед глазами, словно я смотрел сквозь нагретый воздух над огнем.
— Нет, не сейчас. Скажи ей…
Как я мог объяснить ей, что боюсь ее? Она явно знала много больше, чем сказала мне, но мне приходилось доверять ей, потому что ей доверял Дассин. Но что бы она ни знала и кем бы она ни была, это приводило меня на грань безумия. Стоит нам продвинуться еще чуть дальше в этом направлении, и я даже откажусь от поисков, не в силах больше находиться рядом с ней. И тогда останется выполнить лишь одно — отомстить за Дассина. Нет, пусть лучше госпожа считает меня хамом.
— Просто скажи ей, что я не хотел бы сейчас говорить с ней. Возможно, позже.
— Ничего больше?
— Ничего больше.
Сотни лет тому назад мой народ — чародеи дар'нети, лишенные забытого ими родного мира и объявленные вне закона в этом, — искали место, где могли бы начать новую жизнь. Три рода, включая и тот, к которому принадлежу я, пришли к Карилису — его сладкому воздуху, плодородной почве и чистым рекам. Из основанного ими поселка вырос город, полный красоты и изящества, город, который они назвали Авонаром. Никто из поселенцев не мог вспомнить, почему они чтили это имя, знали только, что оно было частью каждого из них, столь дорогое слово, само собой оказавшееся на устах у каждого. Мой народ давно забыл о том, другом Авонаре, королевской столице мира, называемого Гондеей, откуда их предки были посланы, чтобы защитить Мост Д'Арната.
Нас всегда было мало. Из тысяч людей, живших в Авонаре моей юности, наверное, меньше трех сотен были чародеями, но никто не мог бы пройти по городу, не заметив чудес, созданных моим народом: цветущие еще долго после прихода зимы сады, прекрасные дороги и мосты, не знавшие времени и разрушения. Это было общество щедрых людей, живших среди взаимного уважения и изысканных бесед.
Я был в отъезде, в университете, в день, когда мой город погиб. Ходили слухи, что долину, едва рассвело, окружили лейранские войска. К закату каждый чародей — мужчина, женщина или ребенок — был опознан доносчиками, подвергнут пыткам и сожжен. Остальных жителей предали мечу. Мой отец, правитель города, умер последним. Лейранцы хотели, чтобы перед смертью он стал свидетелем их полной победы. В полночь они подожгли город, и даже в далекой Ванесте люди видели в небесах отблески судьбы Авонара.
Я не возвращался назад после резни. Даже для дар'нети положены пределы скорби, которую возможно вдохнуть вместе с воздухом. Я желал унести с собой образ живого города, а не вид погребального костра, общего для всех, кого я любил.
Я принял горечь этой ни с чем не сравнимой потери так, как это было принято у моего народа, и все же, думаю, я всегда знал, что мне придется взглянуть на Авонар снова. Из того, что я мог вспомнить о своей жизни в этом мире, мне еще не приходилось туда возвращаться.
Только одно могло привлечь к руинам моего дома сторонника зидов, каковым был этот Дарзид. Возможно ли, что ему стал известен секрет, открытый мне перед отъездом в университет? Отец тогда сказал, мы едем на охоту, но мне показалось странным, что он пригласил меня одного, без братьев, которые куда больше ею наслаждались…
Пологие склоны подножий Карилиса были укрыты туманом. Тропа была мне незнакома, и во мне росло нежелание вторгаться в эту сладко пахнущую долину.
— Здесь ничего нет, отец, — сказал я, — добычи не видно — ни крупной, ни мелкой. Есть сотня других, более подходящих троп.
— Но только не для сегодняшней охоты, — возразил он и продолжил ехать вперед; его широкая спина и могучие плечи приказывали мне следовать за ним, в то время как у меня руки чесались натянуть поводья и повернуть назад.
Белоствольные березы были рассыпаны по травяным склонам, кое-где взору открывалась ровная зелень полян, а когда утро вступило в свои права, солнце рассеяло туман по скальным трещинам, которые словно напоминали нам, что мы ступаем по владениям Карилиса. Саму гору скрывали деревья и вздымающаяся земля. Искристые капли росы лежали на траве и трепещущих листьях.
— Оставим лошадей здесь, — сказал отец, когда мы вышли к темно-зеленому потоку, бившему из-под высокой гранитной скалы.
Мы спешились.
— Нам здесь не место, — возразил я шепотом, словно мой голос мог привлечь к нам нежеланное внимание. — Где мы?
Отец положил руки мне на голову, ответив:
— Не волнуйся, сын. Мы пришли к самому драгоценному и тайному месту. Лишь тот, кто носит на себе печать власти, может узнать о нем… нет, не возражай. Я не восстаю против Пути, начертанного нам. Хотя из всех моих сыновей я доверяю наше будущее тебе, мне известно, что нить твоей судьбы ведет тебя по иному пути. Кристоф еще слишком молод, но из него выйдет хороший правитель, и я приведу его сюда, когда придет время. Но ты, Кейрон… ты чтишь нашу историю и наш Путь, как никто другой, и я уверен, что ты должен знать это место.
— С его прикосновением моя неуверенность исчезла, и мы начали подниматься вдоль потока, пока не добрались до двух массивных гранитных плит, вмурованных в склон. Наверху они соприкасались, образовывая треугольный проем с тенью неведомой глубины в середине. В этой темноте пульсировала сила, отзываясь в моей крови, словно зной полуденного солнца.
— Что это? — спросил я.
— Можно сказать, это наша колыбель. Из этого места четыре с половиной сотни лет назад в поисках новой жизни вышли три рода.
— Портал Цитадели?! Но я думал, все они были разрушены!
Где-то вдали от этого холма стояла крепость, укрывавшая моих соплеменников в смутные времена. Когда началось Освобождение и были приняты законы истребления, даже крепость перестала быть безопасной. Неизбежное разоблачение вынудило наш народ рассеяться, оставляя позади, как утверждали легенды, нечто драгоценное и святое, берущее начало прежде самой древней нашей памяти. И хотя меня с детства тянуло к тайнам крепости, я полагал, что все порталы разрушены.
Сильные пальцы отца пробежали по трещинам и бороздам, покрывавшим исполинский камень.
— Те, кто жил в Цитадели, утверждали, что этот портал — путеводная нить к священной тайне. Они надеялись, что однажды мы сможем, открыто прибегнуть к своему искусству и выяснить его истинное назначение. И они доверили слова, открывающие портал, моему далекому пращуру, слова на неизвестном нам языке, тайну, которую надлежит хранить, пока времена не изменятся. Мы ждали все эти годы и высекли слова в камне, чтобы время и неверная память не исказили их, — я покажу тебе, где они спрятаны. Хотя, конечно, времена еще не изменились.
Я протянул руку в темный провал, не ощутив при этом ничего необычного.
— Неужели ты никогда не терзался искушением пройти здесь, отец? Узнать, осталось ли что-либо от Цитадели? Может, мы могли бы приоткрыть завесу этой тайны, узнать больше о прошлом, изменить что-то к лучшему?
— Да, однажды я пытался пройти, как и мой отец, и дед. — Он покачал головой. — Мы нашли только эту расщелину в скале. Возможно, нашей силы недостаточно. Или там просто больше нечего искать. Но ты… кто знает? Ты должен попытаться, я думаю.
Он прошептал мне на ухо слова и подтолкнул рукой в спину.
И я ступил в маленькую гранитную нишу. Наблюдателю, не чувствующему силы чар, это место показалось бы ничем не примечательным, не считая, пожалуй, воздуха: хотя долину, оставшуюся снаружи, согревало мягкое дыхание весны, в нише царила зима. Или же озноб был первой реакцией моего тела на волшебство, предназначенное не мне. Ступая по узкому проходу в самую глубь скалы, я дотрагивался ладонями до грубой поверхности стен и повторял слова, которые шепнул мне отец. Шрамы на левой руке принялись ныть, словно прорезанные заново. Чем дольше оставался я там, тем более суровый холод поднимался по руке, охватывая меня целиком. Чары были повсюду: они гудели, отражались от стен, нарастали и наполняли мои жилы, словно во мне было вдвое больше крови, чем у обычного человека. Так близко… Я собрал всю свою силу, взятую от жизни, от целительства, от красоты гор и зари… вложил ее в заклинание. Так близко… Я чувствовал, как истончаются стены. Так близко…
Но что-то было не так. Чары не желали поддаваться, и вскоре меня так жестоко знобило, что я не мог даже думать. Я бросился обратно по проходу к дневному свету.
— Мы что-то упускаем, — выдохнул я, стуча зубами, словно дятел, долбящий клювом сухое дерево. — Нужно выяснить, что означают эти слова.
Отец быстро закутал меня в плащ и развел костер.
— Я в порядке, — сказал я, — только чувствую себя так, словно в разгар зимы провел ночь голышом на вершине Карилиса.
Левая рука онемела — по крайней мере, так мне казалось. Когда отец провел пальцами по шрамам, я взвыл от боли, словно он коснулся меня раскаленным железом. Еще неделю рука оставалась онемевшей и безжизненной… онемевшей, безжизненной и такой холодной…
* * *
Я сел рывком. Наверное, я заснул, лежа под лучами зимнего солнца. Рассеянно потирая занемевшую руку, я огляделся в поисках спутников.Мальчик Паоло общался с лошадями, которые паслись на редких пятачках бурой травы, пробивавшейся на берегу ручья. Заметив, что я смотрю на него, он расплылся в улыбке и изобразил несколько приплясывающих прыжков, оборот вокруг себя и неловкий поклон. Я не мог припомнить столь же обаятельного выражения благодарности. Я улыбнулся ему в ответ.
Ему было невыносимо больно, когда я объединил наши сознания, а в таких случаях связь Целителя и исцеляемого бывает особенно тесной. Его страхи раскрывались передо мной, вынуждая разделить их: ужас того, что он станет калекой в еще большей степени, бременем для друзей, которыми он так восхищался, — перед этим ужасом напрочь мерк страх смерти. И полное доверие ко мне. Пока я работал, боль начала стихать, и мысли Паоло обратились к коню по кличке Солнечный Свет… словно я мог его знать. Этот мальчик помнил меня.
И Келли, девушка дар'нети, рожденная в Авонаре перед его гибелью — это было настоящим чудом, — она тоже узнала меня. И госпожа Сериана… В ту первую встречу в ее саду она назвала меня Эреном. Дассин объяснил мне, что Эрен — одно из моих имен, но всего лишь прозвище, а не третья жизнь, которую мне предстояло вспомнить. За что я был весьма признателен. Это имя было связано с недавними событиями моей жизни — с моим таинственным вторым путешествием по Мосту Д'Арната. Возможно, все они узнали меня именно в тот раз.
Госпожа Сериана… земля и небо, кто же она? Этим утром, когда она так разозлилась, неровные края Пропасти снова замаячили передо мной. Сквозь ужасающие провалы темноты на меня навалился такой гнет вины и скорби, что я был готов почти на что угодно, только чтобы избавиться от него. Если бы не Барейль, заставивший меня шевелиться, я, возможно, больше никогда бы не сдвинулся с места. Нет, лучше о ней не думать.
Я лег на камень, бездумный, словно кот, и уже задремал, когда вдруг появился Барейль, принесший овсяные лепешки и вино.
— Могу я чем-то еще послужить вам, мой государь? Я огорчился, заметив, как тревога избороздила морщинами его лоб.
— Я не могу просить тебя о большем, чем ты уже сегодня сделал.
— Я сделал лишь то, о чем говорил мне мастер Дассин. Вы полностью оправились?
— Теперь уже да. Ты вовремя пришел на помощь.
— Тогда, может быть… Госпожа Сериана очень хотела поговорить с вами.
Поговорить с ней? Солнечный луг внезапно поплыл у меня перед глазами, словно я смотрел сквозь нагретый воздух над огнем.
— Нет, не сейчас. Скажи ей…
Как я мог объяснить ей, что боюсь ее? Она явно знала много больше, чем сказала мне, но мне приходилось доверять ей, потому что ей доверял Дассин. Но что бы она ни знала и кем бы она ни была, это приводило меня на грань безумия. Стоит нам продвинуться еще чуть дальше в этом направлении, и я даже откажусь от поисков, не в силах больше находиться рядом с ней. И тогда останется выполнить лишь одно — отомстить за Дассина. Нет, пусть лучше госпожа считает меня хамом.
— Просто скажи ей, что я не хотел бы сейчас говорить с ней. Возможно, позже.
— Ничего больше?
— Ничего больше.
ГЛАВА 16
СЕЙРИ
Хотя я и попыталась отнестись к отказу Кейрона разговаривать со мной как к преходящей обиде, он не собирался облегчать мне задачу. Когда мы покидали заснеженный луг, он вскочил в седло и поехал рядом с Келли раньше, чем я успела упаковать вещи. С наступлением ночи мы снова вынуждены были устроить привал, и я попыталась обойти камень преткновения.
— Теплее не стало, зато небо чистое, — сказала я, присаживаясь рядом с ним на бревно, пока Келли делила на всех наш скромный ужин. — Хотя ночь в Искеране определенно была бы приятнее.
— Безусловно.
Судя по вниманию, уделяемому им овсянке, она была изысканнее жареной перепелки.
Я вскочила. Ошибкой было садиться так близко. Даже так близко к костру меня охватила дрожь.
— Может быть, вина или эля? У нас осталось по чуть-чуть и того и другого.
— Вина, если позволите. — Он поднял голову, но его взгляд скользил по деревьям, небу и грязной земле, словно я была бесплотной.
Определенно, он не мог простить мне недавней выволочки, причем обида принадлежала Д'Нателю, а не Кейрону. Дассин предупреждал меня, что отголоски вспыльчивости принца останутся с Кейроном навсегда. Но я не извинюсь. Я поступила правильно, не позволив ему отвлечься. Мы должны были двигаться дальше.
Следующим утром Паоло нашел возле дороги следы чужой стоянки. Келли подтвердила, что Герик был здесь. Кейрон определил, что огонь погас более двух дней назад. И хотя после этого мы поехали еще быстрее, никто из нас не прикидывался обнадеженным. Чем больше становился разрыв между нами и Гериком, тем сложнее Келли было идти по следу.
Далеко за полдень второго дня пути от пещеры разбойников она потребовала остановиться, чтобы уточнить направление. Мы весь день ехали по узкой тропе, полузаросшей молодой березовой порослью и густым малинником. Опрокинутые в подлесок верстовые столбы из резного камня свидетельствовали, что дорога была когда-то намного шире и наезженнее. И в самом деле, когда мы выбрались из поредевшего леса на просторный, бурый от зимней травы откос, почти исчезнувшие колеи и выбоины обрисовали полосу более чем в сорок шагов шириной. Дорога шла вверх и далее по вершине отлогого гребня. Увенчанный снежной шапкой пик виднелся впереди, но мое смутное представление о географии не могло подсказать, куда лежал наш путь, и я не нашла ни одной надписи на остатках придорожных столбов.
Келли спешилась и опустилась на колени, чтобы изучить две тропы, ответвляющиеся от главной дороги. Однако Кейрон не стал ждать ее указаний, а направил коня вверх по холму и остановился, только достигнув вершины.
— Он выбрал правильный путь, — подтвердила, наконец, Келли, жестом показывая нам следовать за ним.
Мы догнали Кейрона на вершине, где нам открылся вид и впрямь достойный того, чтобы задержаться: широкая долина, которую я видела из разбойничьей пещеры, расстилалась под нами. Над ней больше не висели подсвеченные огнем морозные плюмажи, лишь тяжелые серые облака, сулящие снегопад еще до наступления утра. Долина была намного больше, чем я представляла, в ней вольно раскинулись луга, перелески, маленькие озерца и ручьи. Широко разлегшиеся горные отроги сглаживались многими лигами ниспадающих холмов, облаченных в цвета зимы, сегодня — в сотни оттенков серого и голубого. Казалось, нетронутую чистоту этой долины никогда не ранило присутствие человека. Если бы не дорога, свидетельствующая об обратном, можно было бы подумать, что мы первые, кто увидел это место.
Чем дольше мы любовались, тем более тревожной казалась тишина. Ни щебета птиц, ни жужжания насекомых. Ничто не звенело и не журчало, не бегало и не скакало. И где-то за серединой долины пролегала граница, слишком прямая, чтобы быть естественной. Все, что лежало за ней, казалось темным и неразличимым в сером свете. Обеспокоенная, я повернулась спросить у остальных, не знают ли они, что это за место. Паоло, Келли и Барейль уставились на Кейрона, а тот, не мигая, смотрел на долину, и слезы струились по его щекам. И тогда я поняла.
Более чем на двадцать лет он пережил семью и родину. Прежде чем я смогла заговорить, он направил коня вперед, медленно спускаясь с холма.
Последовав за Кейроном в долину, мы увидели следы жилья: заросшие ежевикой каменные дома с зияющими пустотой глазницами окон, одинокая труба над колючей чащей, сгнившие изгороди, захваченные сорняками поля, придорожные колодцы и родники, настолько грязные, что черно-зеленая слякоть тянулась от них шагов на двадцать в любую сторону. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что мы увидели, перейдя границу, замеченную нами с вершины холма.
Запустение замерзшей слякоти, ни ветки, ни листа, ни соломинки — ничего, напоминающего о том, что когда-то росло на этих полях. Несколько чахлых стеблей чертополоха, пробившихся сквозь обрушенную насыпь дороги, — вот, казалось, и все, что было живого на протяжении полулиги бывшего города. Обуглившиеся развалины башен отчетливо выделялись на фоне тяжелых облаков. Голые белые стены вздымались среди пустоши, словно выскобленные временем кости какого-то древнего животного. Все мертво. Все разрушено. И чтобы никто не понадеялся, что хоть кому-то удалось уйти живым от их гнева, разрушители установили по обе стороны от надвратных башен высокие колья, на каждый из которых было насажено не меньше сотни голов — теперь от них остались только голые черепа.
— Теплее не стало, зато небо чистое, — сказала я, присаживаясь рядом с ним на бревно, пока Келли делила на всех наш скромный ужин. — Хотя ночь в Искеране определенно была бы приятнее.
— Безусловно.
Судя по вниманию, уделяемому им овсянке, она была изысканнее жареной перепелки.
Я вскочила. Ошибкой было садиться так близко. Даже так близко к костру меня охватила дрожь.
— Может быть, вина или эля? У нас осталось по чуть-чуть и того и другого.
— Вина, если позволите. — Он поднял голову, но его взгляд скользил по деревьям, небу и грязной земле, словно я была бесплотной.
Определенно, он не мог простить мне недавней выволочки, причем обида принадлежала Д'Нателю, а не Кейрону. Дассин предупреждал меня, что отголоски вспыльчивости принца останутся с Кейроном навсегда. Но я не извинюсь. Я поступила правильно, не позволив ему отвлечься. Мы должны были двигаться дальше.
Следующим утром Паоло нашел возле дороги следы чужой стоянки. Келли подтвердила, что Герик был здесь. Кейрон определил, что огонь погас более двух дней назад. И хотя после этого мы поехали еще быстрее, никто из нас не прикидывался обнадеженным. Чем больше становился разрыв между нами и Гериком, тем сложнее Келли было идти по следу.
Далеко за полдень второго дня пути от пещеры разбойников она потребовала остановиться, чтобы уточнить направление. Мы весь день ехали по узкой тропе, полузаросшей молодой березовой порослью и густым малинником. Опрокинутые в подлесок верстовые столбы из резного камня свидетельствовали, что дорога была когда-то намного шире и наезженнее. И в самом деле, когда мы выбрались из поредевшего леса на просторный, бурый от зимней травы откос, почти исчезнувшие колеи и выбоины обрисовали полосу более чем в сорок шагов шириной. Дорога шла вверх и далее по вершине отлогого гребня. Увенчанный снежной шапкой пик виднелся впереди, но мое смутное представление о географии не могло подсказать, куда лежал наш путь, и я не нашла ни одной надписи на остатках придорожных столбов.
Келли спешилась и опустилась на колени, чтобы изучить две тропы, ответвляющиеся от главной дороги. Однако Кейрон не стал ждать ее указаний, а направил коня вверх по холму и остановился, только достигнув вершины.
— Он выбрал правильный путь, — подтвердила, наконец, Келли, жестом показывая нам следовать за ним.
Мы догнали Кейрона на вершине, где нам открылся вид и впрямь достойный того, чтобы задержаться: широкая долина, которую я видела из разбойничьей пещеры, расстилалась под нами. Над ней больше не висели подсвеченные огнем морозные плюмажи, лишь тяжелые серые облака, сулящие снегопад еще до наступления утра. Долина была намного больше, чем я представляла, в ней вольно раскинулись луга, перелески, маленькие озерца и ручьи. Широко разлегшиеся горные отроги сглаживались многими лигами ниспадающих холмов, облаченных в цвета зимы, сегодня — в сотни оттенков серого и голубого. Казалось, нетронутую чистоту этой долины никогда не ранило присутствие человека. Если бы не дорога, свидетельствующая об обратном, можно было бы подумать, что мы первые, кто увидел это место.
Чем дольше мы любовались, тем более тревожной казалась тишина. Ни щебета птиц, ни жужжания насекомых. Ничто не звенело и не журчало, не бегало и не скакало. И где-то за серединой долины пролегала граница, слишком прямая, чтобы быть естественной. Все, что лежало за ней, казалось темным и неразличимым в сером свете. Обеспокоенная, я повернулась спросить у остальных, не знают ли они, что это за место. Паоло, Келли и Барейль уставились на Кейрона, а тот, не мигая, смотрел на долину, и слезы струились по его щекам. И тогда я поняла.
Более чем на двадцать лет он пережил семью и родину. Прежде чем я смогла заговорить, он направил коня вперед, медленно спускаясь с холма.
Последовав за Кейроном в долину, мы увидели следы жилья: заросшие ежевикой каменные дома с зияющими пустотой глазницами окон, одинокая труба над колючей чащей, сгнившие изгороди, захваченные сорняками поля, придорожные колодцы и родники, настолько грязные, что черно-зеленая слякоть тянулась от них шагов на двадцать в любую сторону. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что мы увидели, перейдя границу, замеченную нами с вершины холма.
Запустение замерзшей слякоти, ни ветки, ни листа, ни соломинки — ничего, напоминающего о том, что когда-то росло на этих полях. Несколько чахлых стеблей чертополоха, пробившихся сквозь обрушенную насыпь дороги, — вот, казалось, и все, что было живого на протяжении полулиги бывшего города. Обуглившиеся развалины башен отчетливо выделялись на фоне тяжелых облаков. Голые белые стены вздымались среди пустоши, словно выскобленные временем кости какого-то древнего животного. Все мертво. Все разрушено. И чтобы никто не понадеялся, что хоть кому-то удалось уйти живым от их гнева, разрушители установили по обе стороны от надвратных башен высокие колья, на каждый из которых было насажено не меньше сотни голов — теперь от них остались только голые черепа.