Страница:
— Командир не борется с подчиненными, — заметил Коврак, поджав узкие губы и вперив пустой взгляд в удаляющегося Лака.
— Это мое собственное решение, — ответил я. — Я не хочу терять навыки, пока мы в полевых условиях. Никто из ваших рабов для тренировок не подходит мне по росту, и Лаку тоже нужны занятия. Я не могу позволить ему расслабляться только потому, что он невысокого роста.
И Коврак, и Парвен были мной недовольны. Но это оказалось самым приятным занятием с тех пор, как я попал в Зев'На. Поскольку Лак был солдатом, ему разрешалось носить тренировочные кожаные доспехи во время поединка, так что я едва ли мог серьезно ранить его. Тренировка шла на пользу нам обоим, и мы делали успехи.
Все шло здорово. Мне нравилось, что я переехал в пустыню.
— Юный господин, — обратился ко мне Коврак как-то раз, во время утренней разминки, — вчера я замерил время ваших людей на пробежке. Они куда как недостаточно быстры.
— Они всю неделю ползают, — ответил я.
Я развернулся на каблуках и всадил нож в деревянный шест, вкопанный на полпути к подножию холма. Лезвие глубоко ушло в зарубку. Я метал его вдвое быстрее, чем когда только оказался в пустыне.
— Я собирался гонять их сегодня утром вдвое больше обычного.
Когда я спустился с возвышенности для утренней проверки, я объяснил отряду, что намереваюсь сделать. Но тренировка на мечах заняла больше времени, чем я рассчитывал, так что солнце было почти в зените к тому времени, как мы были готовы бежать.
— Думаю, вместо этого я заставлю их бегать сегодня вечером, — сказал я Ковраку, спустившемуся посмотреть.
Коврак скривил губы, как обычно, когда считал, что я проявляю слабость или глупость.
— Разумеется, нет, господин. Вы сказали им, что они будут бегать этим утром вдвое дольше. Вы не можете отступать от своих слов. Иначе слухи о вашем мягкосердечии к ночи разнесутся по всему лагерю.
Я посмотрел на скопление палаток. Несколько мужчин постарше уже прохлаждались в теньке, уверенные в том, что я не заставлю их бегать этим утром. Это были те солдаты, которые, кажется, ни разу не ранили друг друга до крови в учебных боях и морщились, когда я настаивал, чтобы они каждую ночь чистили и полировали оружие. Еще немного, и они перестанут воспринимать меня всерьез. Я кивнул Ковраку. Я все понял.
— Эй вы, притворщики, встать! Немедленно! Бегом!
Я два часа гонял их по полуденной пустыне. К концу первого часа они истекали, потом и задыхались. Когда они пробегали мимо того места, где стоял я, сцепив руки за спиной, выражение моего лица не изменилось и я не произнес ни слова. Они продолжали бежать. Спустя еще полчаса они уже еле двигались. Один из солдат упал на колени, держась за живот, в двух сотнях шагов от места, где я стоял и смотрел. Судорога.
Я хотел остановить тренировку, но Коврак стоял рядом, наблюдая, и ждал, когда я выкажу свою слабость. И лорд Парвен был со мной.
Вы знаете, что делать, —нашептывал он. — Он бесполезен, если не может выполнять приказы. И он сам это знает. У солдата есть гордость, иначе он предаст, если бой будет чересчур тяжел. Воины Зев'На не живут, если не подчиняются.
Я обнажил меч и дошел по растрескавшейся земле до упавшего солдата. Это оказался Лак. У меня на поясе висел бурдюк воды, но с тем же успехом он мог бы быть и в Комигоре. Я коснулся шеи Лака острием клинка.
— Беги, — приказал я.
Он хрипел и задыхался, не поднимая взгляда. Я нажал сильнее, прорезав кожу.
— Беги! — повторил я приказ.
Я очень хотел, чтобы он побежал, каждый мускул моего тела умолял его встать. Медленно он поднялся и поковылял дальше в жаркое марево.
Только девять из моих солдат закончили пробежку. Старший упал замертво в пятидесяти шагах от финиша. Лак вернулся с остальными, рухнул на землю и потянулся за бурдюком.
Как вы поступите?— поинтересовался Парвен. — Разве он выполнил ваш приказ полностью?
Он мог бы и не говорить этого. Я и так знал, как должен поступить, даже если мне и было это отвратительно.
— Стой, Лак, — окликнул его я, — ты не закончил пробежку.
Лак непонимающе смотрел на меня, держась за живот, согнувшись пополам в судороге.
— Тебе было приказано бежать двойное время, но ты четверть часа провел лежа на земле, пока я не заставил тебя продолжить. Я запрещаю тебе пить с теми, кто выполнил приказ, пока ты не закончишь.
Пинком я вышиб бурдюк с водой у него из рук. В его глазах полыхнула такая ненависть, что я обнажил меч.
— Беги, — сказал я снова.
Он встал и заковылял прочь.
— Нето, засеки ему четверть часа.
Я повернулся и посмотрел на остальных, утолявших жажду и утиравших лица. Казалось, прошел еще год, пока солдат не выкрикнул время. С глухим ударом Лак рухнул поблизости от меня.
Неплохо. —Парвен все еще был со мной. — Но вы же знаете, что еще не закончили. Он противился вам. Вам пришлось дважды повторить приказ.
Лак лежал спиной в пыли. Один из солдат вливал воду ему в рот, но он выхаркивал ее обратно несколько раз, пока судороги не ослабли и он не смог проглотить немного. Я стоял над ним и смотрел, как он дышит. Он был слаб. Я мог прочесть это в его лице, а он и не знал, что я могу. Он совсем не боялся меня.
А должен. Он ослушался вас, потому что в нем совсем не было страха. А что бы он сделал, если бы вы приказали ему умереть за вас? Вам пришлось бы повторить это дважды?
— Свяжите его, — приказал я. — Десять плетей. Пять за то, что вынудил меня повторить приказ, и еще пять за предположение, будто я не замечу, что он сократил время.
Лак попытался возражать, но я поднял руку.
— Одно слово… одна жалоба… один вопль, и будет еще десять плетей. А потом еще десять.
Первые два раза я ударил его сам, подчеркивая свою власть, а потом передал кнут одному из тех, кто мог лучше с этим справиться. Когда все было закончено, я вернулся в палатку и велел рабу принести мне воды, чтобы смыть с тела забрызгавшую меня кровь.
Лорды были удовлетворены.
Это было необходимостью… Неприятной… Возможно, теперь он станет жить ради служения вам… Вы справитесь с трудностями командования…
Этим вечером я больше не выходил. Пусть другие смогут промыть раны Лака, пока я этого не вижу. Страх передо мной объединит их.
Прекрасная работа…
Еще несколько месяцев я сурово муштровал своих девятерых солдат, безжалостно наказывая за малейшую оплошность. Лак и я больше не тренировались вместе. После того как его выпороли по моему приказу, я заставлял его вставать, бегать и выполнять все упражнения наравне с товарищами. Его ненависть преследовала меня как тень в послеполуденной пустыне.
День за днем мы занимались строевой подготовкой под палящим солнцем, сражались на утяжеленных свинцом дубинках, развивая силу, били по деревянным шестам, отрабатывая движения ног и точность обращения с мечом и пикой, упражнялись с завязанными глазами, развивая восприятие, или стоя на одной ноге, совершенствуя чувство равновесия. В конце концов, я решил, что мой отряд готов к испытанию. Мы пригнали двадцать пять рабов для тренировочных боев. Это был отличный день. Только одного из моих солдат ранили, в то время как семь рабов было убито. На другой день мы отправили в скалы пятьдесят рабов. Каждому выдали бурдюк с водой и запас серого хлеба. Я дал им дневную фору и сказал, что они получат свободу, если сумеют ее сохранить. На следующее утро мы начали охоту, используя все свои умения, чтобы выследить беглецов. Кое-кто сбился в кучки и пытался сражаться с нами или нападал из засады. Другие разбежались. За три дня мы вернули назад всех, кроме троих — они пытались обрушить на нас лавину и сами погибли под камнями. Никто из моих людей не пострадал.
Это я придумал оставить загон для рабов открытым в ту ночь, когда мы вернули их обратно. Я решил, что, почувствовав вкус недолгой свободы, они снова попытаются сбежать. Я оказался прав, и мы с моим отрядом заново переловили их за следующие два дня. Я не позволял своим людям спать, пока последний из рабов не был пойман, и жестоко выпорол сторожа за то, что тот оставил загон незапертым. Он не знал, что я сам открыл его, и верил, что заслужил наказание. Это стало хорошим уроком для моих людей.
На следующее утро после того, как мы вновь переловили рабов, я вышел из палатки и увидел с холма, что мой отряд, их палатки, лошади, оружие — все исчезло.
— Где они? — потребовал я ответа.
Коврак, как обычно, занимался растяжкой и пил кавет.
— Переведены. Не знаю куда, и вы не узнаете.
— По чьему приказу?
Глупый вопрос. Я и сам знал по чьему. Почему? Мы хорошо работали. Они боялись меня. Они сделают все, что я им прикажу.
Вы прекрасно понимаете почему,— ответил Парвен. — Из-за того, кто вы есть и кем должны стать. Ваше время в лагерях подошло к концу.
Когда я вернулся в свой дом в Зев'На, Сефаро и другие рабы исчезли, их сменили другие, безымянные. Мне не сказали, куда они делись. Я решил, что они убиты, а если и нет, то мои расспросы приговорят их. На фехтовальной площадке меня встретил новый учитель, наставники по рукопашному бою и верховой езде тоже сменились. У всех у них были странные глаза, они не улыбались, но издевались надо мной и высмеивали мои несовершенные умения, пока я не возненавидел их.
Мне и не должно быть приятно. Предстоит выучить трудные уроки. Я пытался вспомнить, каким я был, прежде чем оказался в Зев'На, но в памяти не всплывало ничего, кроме постоянного страха. Теперь страха не было. Он исчез вместе с моей мягкостью и слабостью, я стал таким же крепким и одиноким, как красные скалы пустыни. Никогда больше я не пролью слез в подушку. Я даже не помню, как это делается.
ГЛАВА 31
— Это мое собственное решение, — ответил я. — Я не хочу терять навыки, пока мы в полевых условиях. Никто из ваших рабов для тренировок не подходит мне по росту, и Лаку тоже нужны занятия. Я не могу позволить ему расслабляться только потому, что он невысокого роста.
И Коврак, и Парвен были мной недовольны. Но это оказалось самым приятным занятием с тех пор, как я попал в Зев'На. Поскольку Лак был солдатом, ему разрешалось носить тренировочные кожаные доспехи во время поединка, так что я едва ли мог серьезно ранить его. Тренировка шла на пользу нам обоим, и мы делали успехи.
Все шло здорово. Мне нравилось, что я переехал в пустыню.
— Юный господин, — обратился ко мне Коврак как-то раз, во время утренней разминки, — вчера я замерил время ваших людей на пробежке. Они куда как недостаточно быстры.
— Они всю неделю ползают, — ответил я.
Я развернулся на каблуках и всадил нож в деревянный шест, вкопанный на полпути к подножию холма. Лезвие глубоко ушло в зарубку. Я метал его вдвое быстрее, чем когда только оказался в пустыне.
— Я собирался гонять их сегодня утром вдвое больше обычного.
Когда я спустился с возвышенности для утренней проверки, я объяснил отряду, что намереваюсь сделать. Но тренировка на мечах заняла больше времени, чем я рассчитывал, так что солнце было почти в зените к тому времени, как мы были готовы бежать.
— Думаю, вместо этого я заставлю их бегать сегодня вечером, — сказал я Ковраку, спустившемуся посмотреть.
Коврак скривил губы, как обычно, когда считал, что я проявляю слабость или глупость.
— Разумеется, нет, господин. Вы сказали им, что они будут бегать этим утром вдвое дольше. Вы не можете отступать от своих слов. Иначе слухи о вашем мягкосердечии к ночи разнесутся по всему лагерю.
Я посмотрел на скопление палаток. Несколько мужчин постарше уже прохлаждались в теньке, уверенные в том, что я не заставлю их бегать этим утром. Это были те солдаты, которые, кажется, ни разу не ранили друг друга до крови в учебных боях и морщились, когда я настаивал, чтобы они каждую ночь чистили и полировали оружие. Еще немного, и они перестанут воспринимать меня всерьез. Я кивнул Ковраку. Я все понял.
— Эй вы, притворщики, встать! Немедленно! Бегом!
Я два часа гонял их по полуденной пустыне. К концу первого часа они истекали, потом и задыхались. Когда они пробегали мимо того места, где стоял я, сцепив руки за спиной, выражение моего лица не изменилось и я не произнес ни слова. Они продолжали бежать. Спустя еще полчаса они уже еле двигались. Один из солдат упал на колени, держась за живот, в двух сотнях шагов от места, где я стоял и смотрел. Судорога.
Я хотел остановить тренировку, но Коврак стоял рядом, наблюдая, и ждал, когда я выкажу свою слабость. И лорд Парвен был со мной.
Вы знаете, что делать, —нашептывал он. — Он бесполезен, если не может выполнять приказы. И он сам это знает. У солдата есть гордость, иначе он предаст, если бой будет чересчур тяжел. Воины Зев'На не живут, если не подчиняются.
Я обнажил меч и дошел по растрескавшейся земле до упавшего солдата. Это оказался Лак. У меня на поясе висел бурдюк воды, но с тем же успехом он мог бы быть и в Комигоре. Я коснулся шеи Лака острием клинка.
— Беги, — приказал я.
Он хрипел и задыхался, не поднимая взгляда. Я нажал сильнее, прорезав кожу.
— Беги! — повторил я приказ.
Я очень хотел, чтобы он побежал, каждый мускул моего тела умолял его встать. Медленно он поднялся и поковылял дальше в жаркое марево.
Только девять из моих солдат закончили пробежку. Старший упал замертво в пятидесяти шагах от финиша. Лак вернулся с остальными, рухнул на землю и потянулся за бурдюком.
Как вы поступите?— поинтересовался Парвен. — Разве он выполнил ваш приказ полностью?
Он мог бы и не говорить этого. Я и так знал, как должен поступить, даже если мне и было это отвратительно.
— Стой, Лак, — окликнул его я, — ты не закончил пробежку.
Лак непонимающе смотрел на меня, держась за живот, согнувшись пополам в судороге.
— Тебе было приказано бежать двойное время, но ты четверть часа провел лежа на земле, пока я не заставил тебя продолжить. Я запрещаю тебе пить с теми, кто выполнил приказ, пока ты не закончишь.
Пинком я вышиб бурдюк с водой у него из рук. В его глазах полыхнула такая ненависть, что я обнажил меч.
— Беги, — сказал я снова.
Он встал и заковылял прочь.
— Нето, засеки ему четверть часа.
Я повернулся и посмотрел на остальных, утолявших жажду и утиравших лица. Казалось, прошел еще год, пока солдат не выкрикнул время. С глухим ударом Лак рухнул поблизости от меня.
Неплохо. —Парвен все еще был со мной. — Но вы же знаете, что еще не закончили. Он противился вам. Вам пришлось дважды повторить приказ.
Лак лежал спиной в пыли. Один из солдат вливал воду ему в рот, но он выхаркивал ее обратно несколько раз, пока судороги не ослабли и он не смог проглотить немного. Я стоял над ним и смотрел, как он дышит. Он был слаб. Я мог прочесть это в его лице, а он и не знал, что я могу. Он совсем не боялся меня.
А должен. Он ослушался вас, потому что в нем совсем не было страха. А что бы он сделал, если бы вы приказали ему умереть за вас? Вам пришлось бы повторить это дважды?
— Свяжите его, — приказал я. — Десять плетей. Пять за то, что вынудил меня повторить приказ, и еще пять за предположение, будто я не замечу, что он сократил время.
Лак попытался возражать, но я поднял руку.
— Одно слово… одна жалоба… один вопль, и будет еще десять плетей. А потом еще десять.
Первые два раза я ударил его сам, подчеркивая свою власть, а потом передал кнут одному из тех, кто мог лучше с этим справиться. Когда все было закончено, я вернулся в палатку и велел рабу принести мне воды, чтобы смыть с тела забрызгавшую меня кровь.
Лорды были удовлетворены.
Это было необходимостью… Неприятной… Возможно, теперь он станет жить ради служения вам… Вы справитесь с трудностями командования…
Этим вечером я больше не выходил. Пусть другие смогут промыть раны Лака, пока я этого не вижу. Страх передо мной объединит их.
Прекрасная работа…
Еще несколько месяцев я сурово муштровал своих девятерых солдат, безжалостно наказывая за малейшую оплошность. Лак и я больше не тренировались вместе. После того как его выпороли по моему приказу, я заставлял его вставать, бегать и выполнять все упражнения наравне с товарищами. Его ненависть преследовала меня как тень в послеполуденной пустыне.
День за днем мы занимались строевой подготовкой под палящим солнцем, сражались на утяжеленных свинцом дубинках, развивая силу, били по деревянным шестам, отрабатывая движения ног и точность обращения с мечом и пикой, упражнялись с завязанными глазами, развивая восприятие, или стоя на одной ноге, совершенствуя чувство равновесия. В конце концов, я решил, что мой отряд готов к испытанию. Мы пригнали двадцать пять рабов для тренировочных боев. Это был отличный день. Только одного из моих солдат ранили, в то время как семь рабов было убито. На другой день мы отправили в скалы пятьдесят рабов. Каждому выдали бурдюк с водой и запас серого хлеба. Я дал им дневную фору и сказал, что они получат свободу, если сумеют ее сохранить. На следующее утро мы начали охоту, используя все свои умения, чтобы выследить беглецов. Кое-кто сбился в кучки и пытался сражаться с нами или нападал из засады. Другие разбежались. За три дня мы вернули назад всех, кроме троих — они пытались обрушить на нас лавину и сами погибли под камнями. Никто из моих людей не пострадал.
Это я придумал оставить загон для рабов открытым в ту ночь, когда мы вернули их обратно. Я решил, что, почувствовав вкус недолгой свободы, они снова попытаются сбежать. Я оказался прав, и мы с моим отрядом заново переловили их за следующие два дня. Я не позволял своим людям спать, пока последний из рабов не был пойман, и жестоко выпорол сторожа за то, что тот оставил загон незапертым. Он не знал, что я сам открыл его, и верил, что заслужил наказание. Это стало хорошим уроком для моих людей.
На следующее утро после того, как мы вновь переловили рабов, я вышел из палатки и увидел с холма, что мой отряд, их палатки, лошади, оружие — все исчезло.
— Где они? — потребовал я ответа.
Коврак, как обычно, занимался растяжкой и пил кавет.
— Переведены. Не знаю куда, и вы не узнаете.
— По чьему приказу?
Глупый вопрос. Я и сам знал по чьему. Почему? Мы хорошо работали. Они боялись меня. Они сделают все, что я им прикажу.
Вы прекрасно понимаете почему,— ответил Парвен. — Из-за того, кто вы есть и кем должны стать. Ваше время в лагерях подошло к концу.
Когда я вернулся в свой дом в Зев'На, Сефаро и другие рабы исчезли, их сменили другие, безымянные. Мне не сказали, куда они делись. Я решил, что они убиты, а если и нет, то мои расспросы приговорят их. На фехтовальной площадке меня встретил новый учитель, наставники по рукопашному бою и верховой езде тоже сменились. У всех у них были странные глаза, они не улыбались, но издевались надо мной и высмеивали мои несовершенные умения, пока я не возненавидел их.
Мне и не должно быть приятно. Предстоит выучить трудные уроки. Я пытался вспомнить, каким я был, прежде чем оказался в Зев'На, но в памяти не всплывало ничего, кроме постоянного страха. Теперь страха не было. Он исчез вместе с моей мягкостью и слабостью, я стал таким же крепким и одиноким, как красные скалы пустыни. Никогда больше я не пролью слез в подушку. Я даже не помню, как это делается.
ГЛАВА 31
В'САРО
Мои ступни, покрытые пузырями и трещинами, кровоточили. Каждый шаг — сражение. Сначала желудок сжимался в мрачных предчувствиях, а душа ожесточалась в ожидании невыносимой боли. Затем волны обжигающего жара, струившегося из раскаленного жерла пустыни, расстреливали кожу, словно передовой отряд врага. И наконец, приходила сама боль, когда окровавленная плоть соприкасается с песком, покрытым соляной коркой, и камнем, источенным ветрами и докрасна раскаленным огненным шаром солнца.
Я мечтал о ботинках. Как странно, что вся жизнь человека может свестись к размышлению над единственным шагом и страстному вожделению стоптанной за десять лет пары ботинок. Это были прекрасные ботинки, выносившиеся до такой мягкости и совершенной формы, что моя нога покоилась в них, как яйцо в гнездышке. Я получил их от Б'Далло в обмен на три занятия фехтованием с его прыщавым сынишкой Б'Исандером. Это было отличной сделкой для Б'Далло, поскольку моя плата, как правило, бывала выше, но в последние годы, годы войны, хорошие сапожники еще большая редкость, чем хорошие учителя фехтования.
Годы войны… Мы думали, что они закончились, когда принц Д'Натель вернулся в Авонар после победы у Ворот Изгнанников. Наши войска — они никогда не были настоящей армией, всего лишь чародеи разнообразнейших занятий, превращенные в солдат, — были распущены. Мы выходили из убежищ и верили, что сможем вернуть жилища, откуда сотни лет назад ушли наши семьи. Дураки вроде меня говорили, что те, кто родился в Сен Истаре, могут отправиться в нашу давно заброшенную деревню и возродить ее, прокладывая прекрасный путь, по которому пройдут наши дети, — или, быть может, встретить там прекрасную женщину, с которой и проложить путь к прекрасным детям. Но мы осознали свою ошибку, и теперь какой-нибудь пустоглазый дьявол-зид носит мои несравненные ботинки, пока… пока мне приходится делать следующий шаг.
Мы в Сен Истаре ничего не слышали о возобновившихся атаках и с радостью и надеждой занимались собственными делами. Фен'Лиро, мельник, пригласил Строителя, чтобы тот починил его колесо, и мы все собрались посмотреть на чудо, творимое голосом Строителя. Он спел на место спицы и обод, завершив мельничное колесо руладой, которая исторгла восхищенные вздохи из груди нескольких деревенских девиц, знавших, что Строитель не женат. На учителей фехтования девицы не заглядываются.
Мое искусство умрет с наступлением мира. И хотя я радовался вместе со всеми счастливому исходу путешествия принца Д'Нателя, я все равно не мог свыкнуться с этим. Я думал пойти в подмастерья к кузнецу, но в мечах я любил вовсе не сталь. В любом случае, к ковке у меня таланта не было. Если я затачивал гвоздь, то не обходился без трех напильников и не мог, раз заострив, заставить его таким и остаться. И даже не само фехтовальное искусство так меня волновало — безупречное единство силы и изящества, — а, скорее, спрятанная в нем логическая задача. Атака, контратака, выпад, блок. Бесчисленные возможности, и для каждой из них — свои средства, которые ты воспринимаешь и сравниваешь всего за один удар сердца. Ни один бесформенный кусок металла не способен бросить вызов, равный тому, который бросают тело и разум противника.
Но что пользы мне было с моего искусства, когда Поиск зидов пополз по улицам Сен Истара? Ледяные пальцы зидов впивались то в одного, то в другого из нас, пока мы так беспечно праздновали красоту мельничного колеса Фен'Лиро. Должно быть, еда и вино и посейчас ждут нас там, на длинных столах, расставленных на припорошенной снегом траве…
Нет, лучше не думать о еде и вине. В день нам, пленникам, выдавали краюху хлеба размером с кулак, серую и черствую, и две чашки воды, в два хороших глотка каждая. И сколько же таких дней прошло? Шесть… семь… восемь…
К тому времени, как нас прогнали через портал в Пустыни и приковали цепями к унылой колонне других пленников, нас, деревенских, осталось лишь горстка. Быть может, это не самый удачный день для того, чтобы быть опытным воином. Определенно, лучше лежать мертвым в Л'Тьере, чем идти по бесконечной пустыне. С каждым мучительным шагом я завидовал тем, кто нашел свой путь, ведущий за Черту… многим из тех, кого я знал. Одним из последних упавших был Б'Исандер — много лет назад я дал ему всего лишь три урока, но он многое из них почерпнул.
Однако дар'нети не скорбит долго. Он принимает обстоятельства, делает их частью себя и идет дальше… еще один шаг на Пути, и не важно, насколько горек он. Грррр… Песок режет, как стекло.
По крайней мере, моя душа была еще со мной, а это уже не мало, когда имеешь дело с зидами. Луку-Певца, М'Аритце-Заклинателя и Бас'Теля-Кузнеца превратили в зидов, и они, вместе с прочими, кого постигла та же участь, помогали согнать в кучу остатки наших, чтобы доставить в Пустыни. Никто не знал наверняка, как зиды выбирают, кто уподобится им, а кто станет рабом. Говорят, что это зависит от того, сколь большой силой наделен пленный. Быть может, это правда, потому что я стал рабом, а Строитель превратился в зида и перерезал глотку Фен'Лиро, для которого целый день выпевал мельничное колесо.
— Встать, раб! — прорычал мне в ухо чей-то голос.
Следом обрушился неизбежный удар, и я на время забыл о боли в ногах. Я даже не заметил, как упал. Я попытался подняться до того, как цепь на шее успеет натянуться, а это непросто, когда запястья связаны так туго. Я видел двоих или троих человек, которых долго волок за собой медленно тащившийся строй, пока их, уже потерявших человеческий облик, не отвязали от остальных пленников. Я всегда считал себя редкостно сильным и выносливым, но после падения задумался, не окажусь ли я добычей стервятников, подобно многим из нас. Сначала нас было полторы сотни, в основном мужчины и несколько крепких женщин средних лет, но мы потеряли уже, по меньшей мере, восемнадцать человек. Женщины держались лучше: успокаивающая мысль для того, кто полагает, что и сам не вполне лишен «женских слабостей».
Еще несколько часов, и я был уже не в состоянии ясно мыслить. На горизонте смутно обрисовалась крепость, высокая, мрачная и очень темная, даже в резком сиянии пустыни. Один ее вид наполнял душу такой тоской и унынием, что из моей груди вырвался громкий стон. На этот раз я даже не почувствовал удара, потому что неназываемая боль внутри меня самого была намного, несравнимо сильнее.
Вскоре после этого солнце исчезло за западным горизонтом, а колонна замедлила шаг. Пленники прижимались друг к другу, пытаясь как можно дольше сохранять остатки тепла, прежде чем их высосет холодная ночь. Наши конвоиры обычно позволяли нам так делать, но не в этот раз.
— Растянуть строй! Скорость не сбавлять! К полуночи мы должны быть у загонов. Никакого отдыха, никаких задержек!
Может, это и к лучшему. Я не был уверен, что переживу еще одну леденящую ночь на открытом месте — и только для того, чтобы встретить новый обжигающий рассвет.
Еще двоих погибших отрезали от цепи прежде, чем мы взобрались на невысокий холм и смогли взглянуть сверху на армию лордов. Те из нас, кто сохранил жизнь и способность понимать, что предстало нашим взорам, с замиранием сердца смотрели на огромный лагерь наших врагов: темная масса, расползшаяся по пустыне до самого горизонта. Двадцать лет я сражался на стенах Авонара и рассуждал с товарищами о бесконечности волн зидов. Но никогда я не считал, что они и впрямь бесконечны.
Мы шли прямо через лагерь, скопление палаток, костров и лиц казалось размытой цепью света и тьмы, спаянных ненавистью. Она чувствовалась со всех сторон, холоднее ночного ветра, трепавшего парусиновые палатки и швырявшего золу и песок в наши саднящие, покрытые коркой глаза. Они выстроились вдоль дороги, по которой мы шли, в молчании, нарушаемом лишь тихим шипением. Мы, долго сражавшиеся с ними, знали, так они выражают свое презрение.
— Не слушай, не пускай это в себя, — шептал я, сначала себе самому, а потом — юноше, прикованному возле меня.
Даже его бронзовая от загара кожа не могла скрыть бледности, а растрескавшиеся, покрытые волдырями губы дрожали. Годы закалки требовались человеку, чтобы не обращать внимания на шипение зидов.
— Шаг, еще шаг…
Окончание нашего горестного пути уже маячило впереди: черная железная решетка, расстояние между вертикальными прутьями было не больше ширины двух пальцев. Нет, не решетка — клетка, прутья тянулись вверх и переходили в крышу. Поперечины, поблескивавшие в свете факелов, были сделаны, несомненно, из того же серебристого металла, что и наши цепи. Долемар, назывался он, оковы чародеев, поскольку он делал невозможным любое использование колдовской силы. Говорили, что человек, слишком надолго связанный долемаром, сходил с ума от переизбытка накапливавшейся в нем силы, которой не было выхода. Ни один дар'нети не мог перестать вбирать в себя ощущения жизни, так же как не мог не дышать, так что, возможно, это было правдой. Таков наш Путь.
Когда мы подошли к решетке, ворота открылись. Каждого пленника отсоединили от колонны, потом согнали всех вместе в ярко освещенный загон, слишком низкий потолок, которого не позволял выпрямиться рослому человеку. Днем, на жаре, в клетке будет не очень-то приятно, впрочем, я и так полагал, что слово «приятно» придется исключить из своего словаря или же изменить его значение, обозначив им то чувство, которое испытываешь, опускаясь на устланную соломой землю, закрывая горящие, запорошенные песком глаза и отгораживаясь от ужаса.
Наша передышка длилась недолго. Огонь факелов и голоса выдернули меня из минутного забытья обратно в холодную ночь.
— Так что, те, внутри, уже готовы? Мы тут надрываемся, чтобы в срок уложиться, а они еще даже не готовы! Гореть мне, если это не так!
Это был один из наших охранников, приземистый зид с приплюснутой головой.
— Заткнись и начинай сортировать их. Надо на всех ошейники понадевать, пока не пришел надсмотрщик.
— Как же его затрясет, когда он увидит этот жалкий улов. Судя по их виду, лишь несколько сгодятся для тренировок. Еще несколько — для дома. Остальных — на копи или на фермы.
— Просто запусти их внутрь и поставь охрану. Меня аж ломает всего, пока они в клетке и без ошейников.
Опираясь на локти связанных рук, я заставил ноющее тело сесть, прислонившись к решетке, и в тот же миг пожалел об этом. Прутья были так холодны, а моя спина так истерзана солнечными лучами и плетью, что мне показалось, будто в нее вонзилось множество сосулек. Выругавшись, я разбудил юношу, который в течение восьми дней был прикован к цепи рядом со мной и считал возможным спать, свернувшись калачиком на моих ногах.
— Что происходит? — спросил мальчик, на вид лет шестнадцати, хотя я был уверен, что последние дни изрядно прибавили ему возраста.
— Понятия не имею. Мы им зачем-то нужны. И пока мы живы и хотя бы наполовину в своем уме, еще остается надежда.
Мальчик поежился и покачал головой. Я не был уверен, что я и сам себе верю.
— Просыпайтесь, свиньи! — заорал охранник. — Если хотите насытить свои гнусные животы или смочить поганые языки, выстраивайтесь в очередь к двери у дальней стены. По одному.
В первые дни пути я видел, как люди пытались бороться, вырываться, наблюдал отчаянные попытки скопить достаточно силы, чтобы разорвать путы, превратить палку в оружие, притянуть в руку булыжник. В самую первую ночь мне показалось, будто кто-то пытался мысленно поговорить со мной образами, исполненными такой красоты и надежды, что я лежал без сна и ждал спасителей, которые, я был уверен, непременно обрушатся на наших захватчиков. Два дня в пустыне положили конец бесплодным попыткам и напрасным видениям. Тогда пришел черед просьб о помощи, о лечении, о том, чтобы напиться, и молитв о силе и отваге. Еще два дня, и затихли все.
Пока мы подтягивались к задней стене клетки, железная дверь которой открывалась в темное, низкое строение, слышны были только лязг цепей и стоны тех, кто не смог встать. Мы пытались помочь им, но у двери всех, кто не мог идти своими ногами, зиды вталкивали обратно в клетку. Мой юный товарищ оказался среди тех, кто остался позади. Он съежился в углу, дрожа от страха.
— Это чудо, не правда ли? — окликнул его я.
Это была всем известная фраза из старой шутки дар'нети. Даже нас, пытавшихся видеть чудо во всем, дороги судьбы подчас заводили в тупик.
Медленно улыбка осветила лицо мальчика, отгоняя страх и возрождая сияние духа.
— Всё это, — выдавил он растрескавшимися кровоточащими губами. — Увидимся за Чертой.
— Чудо… За Чертой… — подхватили некоторые из тех, кто остался позади.
Я заметил рукопожатия, несколько поцелуев и даже услышал смех, озаривший эту мрачную ночь.
«О, святая Вазрина! — думал я. — Из какого же удивительного материала ты вылепила нас?»
Железная дверь распахнулась передо мной, и меня втолкнули туда. Пока один охранник проверял оковы на руках и прикреплял к кольцу на моей шее короткую цепь, второй зид связывал мне лодыжки куском веревки. Состояние ног не позволило бы мне далеко убежать, но я вспомнил несколько любимых ударов ногами, когда увидел, что охранников только двое. Жаль.
Пока они вели меня, спотыкающегося, по темному коридору туда, где горел тусклый желтый свет и слышен был плеск воды, где-то далеко в темноте раздался вопль, загасивший последние искры выдержки, которые еще чудом теплились в моей душе. Что, во имя всего живого, может заставить человека так кричать?
Ищи защиту внутри себя… погрузись глубже… пусть все пройдет.
В отвращении и ужасе, я не понимал даже собственных мыслей.
Коридор делал резкий поворот. Перед открытым дверным проемом горели факелы. Пока я жмурился от яркого света, мой охранник подвел меня к деревянной скамье, стоявшей у голой каменной стены.
— Сядь здесь и не шевелись.
Сидеть спокойно было не так уж просто, поскольку кто-то, стоящий позади меня, взял нож и принялся огромными пучками срезать мои волосы. Но я пытался. Когда недружелюбный незнакомец орудует ножом в непосредственной близости от твоих глаз, ушей и всего такого, лучше не возражать.
— К следующему готов! — раздался крик из-за другой двери.
— Этот — просто ужас какой-то, — заметил охранник, сдергивая меня со скамьи за цепь на шее.
Из-за связанных ног я едва не упал лицом прямо в кучу волос на полу.
— Хочешь сплясать для нас, дар'нети? Резкий ответ готов был сорваться с губ.
Нет. Обратись внутрь себя… погрузись глубже… что бы ты ни сказал, оно станет поводом для чего-то, что ты предпочел бы не испытывать. Прибереги остроумие для тех, кто его оценит.
В следующей пустынной комнате, маленькой, прямоугольной, были отсыревшие стены и каменный пол, плавно понижавшийся к водостоку. Охранники вздернули мои руки над головой и зацепили их за железный крюк. Затем они сорвали то, что осталось от моей одежды, вместе с изрядным количеством кожи там, где к ней присохла окровавленная ткань. И хотя я ожидал чего-то подобного, но все равно не смог сдержать крик, когда меня окатили со спины ведром ледяной воды.
— Рука Вазрина!
— Давай, раб, ты же хочешь появиться перед господином надсмотрщиком чистым и красивым, не так ли?
У них была не то щетка, не то швабра, не то какое-то похожее приспособление. С его помощью они отдраили меня, а потом снова окатили ведром воды. Голый и дрожащий, я едва не подпрыгнул на ладонь от земли, когда кто-то принялся мять и ощупывать мою спину и конечности. Отвратительное чувство беспомощности. Он обошел меня кругом — маленький, аккуратный зид, от взгляда которого я весь съежился, когда он взглянул мне в лицо. Взяв один из обрывков веревки, свисавших с кольца на его поясе, он плотно обернул ее вокруг моей шеи. Я отшатнулся, пытаясь успокоить себя мыслью о том, что это было бы ужасно глупо: дать себе труд вымыть меня только затем, чтобы потом удавить. И в самом деле, он сразу же убрал веревку, не обращая внимания на мою издерганность.
Я мечтал о ботинках. Как странно, что вся жизнь человека может свестись к размышлению над единственным шагом и страстному вожделению стоптанной за десять лет пары ботинок. Это были прекрасные ботинки, выносившиеся до такой мягкости и совершенной формы, что моя нога покоилась в них, как яйцо в гнездышке. Я получил их от Б'Далло в обмен на три занятия фехтованием с его прыщавым сынишкой Б'Исандером. Это было отличной сделкой для Б'Далло, поскольку моя плата, как правило, бывала выше, но в последние годы, годы войны, хорошие сапожники еще большая редкость, чем хорошие учителя фехтования.
Годы войны… Мы думали, что они закончились, когда принц Д'Натель вернулся в Авонар после победы у Ворот Изгнанников. Наши войска — они никогда не были настоящей армией, всего лишь чародеи разнообразнейших занятий, превращенные в солдат, — были распущены. Мы выходили из убежищ и верили, что сможем вернуть жилища, откуда сотни лет назад ушли наши семьи. Дураки вроде меня говорили, что те, кто родился в Сен Истаре, могут отправиться в нашу давно заброшенную деревню и возродить ее, прокладывая прекрасный путь, по которому пройдут наши дети, — или, быть может, встретить там прекрасную женщину, с которой и проложить путь к прекрасным детям. Но мы осознали свою ошибку, и теперь какой-нибудь пустоглазый дьявол-зид носит мои несравненные ботинки, пока… пока мне приходится делать следующий шаг.
Мы в Сен Истаре ничего не слышали о возобновившихся атаках и с радостью и надеждой занимались собственными делами. Фен'Лиро, мельник, пригласил Строителя, чтобы тот починил его колесо, и мы все собрались посмотреть на чудо, творимое голосом Строителя. Он спел на место спицы и обод, завершив мельничное колесо руладой, которая исторгла восхищенные вздохи из груди нескольких деревенских девиц, знавших, что Строитель не женат. На учителей фехтования девицы не заглядываются.
Мое искусство умрет с наступлением мира. И хотя я радовался вместе со всеми счастливому исходу путешествия принца Д'Нателя, я все равно не мог свыкнуться с этим. Я думал пойти в подмастерья к кузнецу, но в мечах я любил вовсе не сталь. В любом случае, к ковке у меня таланта не было. Если я затачивал гвоздь, то не обходился без трех напильников и не мог, раз заострив, заставить его таким и остаться. И даже не само фехтовальное искусство так меня волновало — безупречное единство силы и изящества, — а, скорее, спрятанная в нем логическая задача. Атака, контратака, выпад, блок. Бесчисленные возможности, и для каждой из них — свои средства, которые ты воспринимаешь и сравниваешь всего за один удар сердца. Ни один бесформенный кусок металла не способен бросить вызов, равный тому, который бросают тело и разум противника.
Но что пользы мне было с моего искусства, когда Поиск зидов пополз по улицам Сен Истара? Ледяные пальцы зидов впивались то в одного, то в другого из нас, пока мы так беспечно праздновали красоту мельничного колеса Фен'Лиро. Должно быть, еда и вино и посейчас ждут нас там, на длинных столах, расставленных на припорошенной снегом траве…
Нет, лучше не думать о еде и вине. В день нам, пленникам, выдавали краюху хлеба размером с кулак, серую и черствую, и две чашки воды, в два хороших глотка каждая. И сколько же таких дней прошло? Шесть… семь… восемь…
К тому времени, как нас прогнали через портал в Пустыни и приковали цепями к унылой колонне других пленников, нас, деревенских, осталось лишь горстка. Быть может, это не самый удачный день для того, чтобы быть опытным воином. Определенно, лучше лежать мертвым в Л'Тьере, чем идти по бесконечной пустыне. С каждым мучительным шагом я завидовал тем, кто нашел свой путь, ведущий за Черту… многим из тех, кого я знал. Одним из последних упавших был Б'Исандер — много лет назад я дал ему всего лишь три урока, но он многое из них почерпнул.
Однако дар'нети не скорбит долго. Он принимает обстоятельства, делает их частью себя и идет дальше… еще один шаг на Пути, и не важно, насколько горек он. Грррр… Песок режет, как стекло.
По крайней мере, моя душа была еще со мной, а это уже не мало, когда имеешь дело с зидами. Луку-Певца, М'Аритце-Заклинателя и Бас'Теля-Кузнеца превратили в зидов, и они, вместе с прочими, кого постигла та же участь, помогали согнать в кучу остатки наших, чтобы доставить в Пустыни. Никто не знал наверняка, как зиды выбирают, кто уподобится им, а кто станет рабом. Говорят, что это зависит от того, сколь большой силой наделен пленный. Быть может, это правда, потому что я стал рабом, а Строитель превратился в зида и перерезал глотку Фен'Лиро, для которого целый день выпевал мельничное колесо.
— Встать, раб! — прорычал мне в ухо чей-то голос.
Следом обрушился неизбежный удар, и я на время забыл о боли в ногах. Я даже не заметил, как упал. Я попытался подняться до того, как цепь на шее успеет натянуться, а это непросто, когда запястья связаны так туго. Я видел двоих или троих человек, которых долго волок за собой медленно тащившийся строй, пока их, уже потерявших человеческий облик, не отвязали от остальных пленников. Я всегда считал себя редкостно сильным и выносливым, но после падения задумался, не окажусь ли я добычей стервятников, подобно многим из нас. Сначала нас было полторы сотни, в основном мужчины и несколько крепких женщин средних лет, но мы потеряли уже, по меньшей мере, восемнадцать человек. Женщины держались лучше: успокаивающая мысль для того, кто полагает, что и сам не вполне лишен «женских слабостей».
Еще несколько часов, и я был уже не в состоянии ясно мыслить. На горизонте смутно обрисовалась крепость, высокая, мрачная и очень темная, даже в резком сиянии пустыни. Один ее вид наполнял душу такой тоской и унынием, что из моей груди вырвался громкий стон. На этот раз я даже не почувствовал удара, потому что неназываемая боль внутри меня самого была намного, несравнимо сильнее.
Вскоре после этого солнце исчезло за западным горизонтом, а колонна замедлила шаг. Пленники прижимались друг к другу, пытаясь как можно дольше сохранять остатки тепла, прежде чем их высосет холодная ночь. Наши конвоиры обычно позволяли нам так делать, но не в этот раз.
— Растянуть строй! Скорость не сбавлять! К полуночи мы должны быть у загонов. Никакого отдыха, никаких задержек!
Может, это и к лучшему. Я не был уверен, что переживу еще одну леденящую ночь на открытом месте — и только для того, чтобы встретить новый обжигающий рассвет.
Еще двоих погибших отрезали от цепи прежде, чем мы взобрались на невысокий холм и смогли взглянуть сверху на армию лордов. Те из нас, кто сохранил жизнь и способность понимать, что предстало нашим взорам, с замиранием сердца смотрели на огромный лагерь наших врагов: темная масса, расползшаяся по пустыне до самого горизонта. Двадцать лет я сражался на стенах Авонара и рассуждал с товарищами о бесконечности волн зидов. Но никогда я не считал, что они и впрямь бесконечны.
Мы шли прямо через лагерь, скопление палаток, костров и лиц казалось размытой цепью света и тьмы, спаянных ненавистью. Она чувствовалась со всех сторон, холоднее ночного ветра, трепавшего парусиновые палатки и швырявшего золу и песок в наши саднящие, покрытые коркой глаза. Они выстроились вдоль дороги, по которой мы шли, в молчании, нарушаемом лишь тихим шипением. Мы, долго сражавшиеся с ними, знали, так они выражают свое презрение.
— Не слушай, не пускай это в себя, — шептал я, сначала себе самому, а потом — юноше, прикованному возле меня.
Даже его бронзовая от загара кожа не могла скрыть бледности, а растрескавшиеся, покрытые волдырями губы дрожали. Годы закалки требовались человеку, чтобы не обращать внимания на шипение зидов.
— Шаг, еще шаг…
Окончание нашего горестного пути уже маячило впереди: черная железная решетка, расстояние между вертикальными прутьями было не больше ширины двух пальцев. Нет, не решетка — клетка, прутья тянулись вверх и переходили в крышу. Поперечины, поблескивавшие в свете факелов, были сделаны, несомненно, из того же серебристого металла, что и наши цепи. Долемар, назывался он, оковы чародеев, поскольку он делал невозможным любое использование колдовской силы. Говорили, что человек, слишком надолго связанный долемаром, сходил с ума от переизбытка накапливавшейся в нем силы, которой не было выхода. Ни один дар'нети не мог перестать вбирать в себя ощущения жизни, так же как не мог не дышать, так что, возможно, это было правдой. Таков наш Путь.
Когда мы подошли к решетке, ворота открылись. Каждого пленника отсоединили от колонны, потом согнали всех вместе в ярко освещенный загон, слишком низкий потолок, которого не позволял выпрямиться рослому человеку. Днем, на жаре, в клетке будет не очень-то приятно, впрочем, я и так полагал, что слово «приятно» придется исключить из своего словаря или же изменить его значение, обозначив им то чувство, которое испытываешь, опускаясь на устланную соломой землю, закрывая горящие, запорошенные песком глаза и отгораживаясь от ужаса.
Наша передышка длилась недолго. Огонь факелов и голоса выдернули меня из минутного забытья обратно в холодную ночь.
— Так что, те, внутри, уже готовы? Мы тут надрываемся, чтобы в срок уложиться, а они еще даже не готовы! Гореть мне, если это не так!
Это был один из наших охранников, приземистый зид с приплюснутой головой.
— Заткнись и начинай сортировать их. Надо на всех ошейники понадевать, пока не пришел надсмотрщик.
— Как же его затрясет, когда он увидит этот жалкий улов. Судя по их виду, лишь несколько сгодятся для тренировок. Еще несколько — для дома. Остальных — на копи или на фермы.
— Просто запусти их внутрь и поставь охрану. Меня аж ломает всего, пока они в клетке и без ошейников.
Опираясь на локти связанных рук, я заставил ноющее тело сесть, прислонившись к решетке, и в тот же миг пожалел об этом. Прутья были так холодны, а моя спина так истерзана солнечными лучами и плетью, что мне показалось, будто в нее вонзилось множество сосулек. Выругавшись, я разбудил юношу, который в течение восьми дней был прикован к цепи рядом со мной и считал возможным спать, свернувшись калачиком на моих ногах.
— Что происходит? — спросил мальчик, на вид лет шестнадцати, хотя я был уверен, что последние дни изрядно прибавили ему возраста.
— Понятия не имею. Мы им зачем-то нужны. И пока мы живы и хотя бы наполовину в своем уме, еще остается надежда.
Мальчик поежился и покачал головой. Я не был уверен, что я и сам себе верю.
— Просыпайтесь, свиньи! — заорал охранник. — Если хотите насытить свои гнусные животы или смочить поганые языки, выстраивайтесь в очередь к двери у дальней стены. По одному.
В первые дни пути я видел, как люди пытались бороться, вырываться, наблюдал отчаянные попытки скопить достаточно силы, чтобы разорвать путы, превратить палку в оружие, притянуть в руку булыжник. В самую первую ночь мне показалось, будто кто-то пытался мысленно поговорить со мной образами, исполненными такой красоты и надежды, что я лежал без сна и ждал спасителей, которые, я был уверен, непременно обрушатся на наших захватчиков. Два дня в пустыне положили конец бесплодным попыткам и напрасным видениям. Тогда пришел черед просьб о помощи, о лечении, о том, чтобы напиться, и молитв о силе и отваге. Еще два дня, и затихли все.
Пока мы подтягивались к задней стене клетки, железная дверь которой открывалась в темное, низкое строение, слышны были только лязг цепей и стоны тех, кто не смог встать. Мы пытались помочь им, но у двери всех, кто не мог идти своими ногами, зиды вталкивали обратно в клетку. Мой юный товарищ оказался среди тех, кто остался позади. Он съежился в углу, дрожа от страха.
— Это чудо, не правда ли? — окликнул его я.
Это была всем известная фраза из старой шутки дар'нети. Даже нас, пытавшихся видеть чудо во всем, дороги судьбы подчас заводили в тупик.
Медленно улыбка осветила лицо мальчика, отгоняя страх и возрождая сияние духа.
— Всё это, — выдавил он растрескавшимися кровоточащими губами. — Увидимся за Чертой.
— Чудо… За Чертой… — подхватили некоторые из тех, кто остался позади.
Я заметил рукопожатия, несколько поцелуев и даже услышал смех, озаривший эту мрачную ночь.
«О, святая Вазрина! — думал я. — Из какого же удивительного материала ты вылепила нас?»
Железная дверь распахнулась передо мной, и меня втолкнули туда. Пока один охранник проверял оковы на руках и прикреплял к кольцу на моей шее короткую цепь, второй зид связывал мне лодыжки куском веревки. Состояние ног не позволило бы мне далеко убежать, но я вспомнил несколько любимых ударов ногами, когда увидел, что охранников только двое. Жаль.
Пока они вели меня, спотыкающегося, по темному коридору туда, где горел тусклый желтый свет и слышен был плеск воды, где-то далеко в темноте раздался вопль, загасивший последние искры выдержки, которые еще чудом теплились в моей душе. Что, во имя всего живого, может заставить человека так кричать?
Ищи защиту внутри себя… погрузись глубже… пусть все пройдет.
В отвращении и ужасе, я не понимал даже собственных мыслей.
Коридор делал резкий поворот. Перед открытым дверным проемом горели факелы. Пока я жмурился от яркого света, мой охранник подвел меня к деревянной скамье, стоявшей у голой каменной стены.
— Сядь здесь и не шевелись.
Сидеть спокойно было не так уж просто, поскольку кто-то, стоящий позади меня, взял нож и принялся огромными пучками срезать мои волосы. Но я пытался. Когда недружелюбный незнакомец орудует ножом в непосредственной близости от твоих глаз, ушей и всего такого, лучше не возражать.
— К следующему готов! — раздался крик из-за другой двери.
— Этот — просто ужас какой-то, — заметил охранник, сдергивая меня со скамьи за цепь на шее.
Из-за связанных ног я едва не упал лицом прямо в кучу волос на полу.
— Хочешь сплясать для нас, дар'нети? Резкий ответ готов был сорваться с губ.
Нет. Обратись внутрь себя… погрузись глубже… что бы ты ни сказал, оно станет поводом для чего-то, что ты предпочел бы не испытывать. Прибереги остроумие для тех, кто его оценит.
В следующей пустынной комнате, маленькой, прямоугольной, были отсыревшие стены и каменный пол, плавно понижавшийся к водостоку. Охранники вздернули мои руки над головой и зацепили их за железный крюк. Затем они сорвали то, что осталось от моей одежды, вместе с изрядным количеством кожи там, где к ней присохла окровавленная ткань. И хотя я ожидал чего-то подобного, но все равно не смог сдержать крик, когда меня окатили со спины ведром ледяной воды.
— Рука Вазрина!
— Давай, раб, ты же хочешь появиться перед господином надсмотрщиком чистым и красивым, не так ли?
У них была не то щетка, не то швабра, не то какое-то похожее приспособление. С его помощью они отдраили меня, а потом снова окатили ведром воды. Голый и дрожащий, я едва не подпрыгнул на ладонь от земли, когда кто-то принялся мять и ощупывать мою спину и конечности. Отвратительное чувство беспомощности. Он обошел меня кругом — маленький, аккуратный зид, от взгляда которого я весь съежился, когда он взглянул мне в лицо. Взяв один из обрывков веревки, свисавших с кольца на его поясе, он плотно обернул ее вокруг моей шеи. Я отшатнулся, пытаясь успокоить себя мыслью о том, что это было бы ужасно глупо: дать себе труд вымыть меня только затем, чтобы потом удавить. И в самом деле, он сразу же убрал веревку, не обращая внимания на мою издерганность.