Ветер походя подхватывал снег и кидал его на крыши, на улицы села. Он
подвывал, наводя дремучую тоску на собак, свернувшихся под крылечками
или в сенях. Собаки тоже подвывали ветру и спросонья побрехивали вспо-
лошно, будто к селу с тундровых пустырей крались воры... Чебурай,
тоньский пес, обычно жил на подворье Ермолая. Но поскольку хозяина не
было, то он кормился по людям, словно овечий пастух - сегодня тут,
завтра там. Чаще всего он наведывался к Иерониму Марковичу Пастухову.
Старик, хоть и у самого есть было почти нечего, кроме пайкового хлеба
да сушеной наваги, каждый день ухитрялся накормить и собаку.
Как только завихрился на улице снег, пес примчался к Иерониму
спасаться от голода и стужи. Он вбежал на крыльцо, налег передними ла-
пами на дверь. Она не поддавалась. Тогда пес коротко и требовательно
взлаял, и, немного погодя, дверь отворилась.
- А, Чебурайко! - сказал дед, выглянув на улицу в полушубке, на-
кинутом на голову и плечи. - Заходи в хоромы.
Пес вбежал в избу, посуетился у порога, кинулся к миске, которую
Иероним Маркович поставил ему, мигом ее опустошил и старательно выли-
зал. Потом прилег у порога, следя за дедом. Тот сидел у стола и накла-
дывал на запятки валенок аккуратно выкроенные заплатки. Хозяйка, спус-
тив с лежанки тощие ноги в шерстяных носках, пряла овечью шерсть. Ве-
ретено, свесившись к полу, тихонько жужжало у нее в вытянутой правой
руке. Левой она пощипывала шерсть из кома, привязанного к пряснице.
На улице шумел ветер, сыпал в ветхие стены снег и уже до половины
залепил маленькие окна. Пес вдруг запрядал ушами, поднял морду. Изда-
лека, еле слышное, донеслось конское ржанье. Чебурайко вскочил, заску-
лил, просясь на улицу. Иероним с ворчаньем выпустил пса.
Темным комом Чебурай вымахнул на дорогу и понесся по ней вниз под
угор, к реке.
Там шел обоз. Ермолай, приметив в метельной кутерьме живой клу-
бок, подкатившийся под ноги, радостно сказал:
- А-а, Чебурайко! Встретил-таки!
Пес побесновался возле хозяина, то обегая его кругом, то кидаясь
на грудь, на присыпанный снегом полушубок, и, одурев от радости, пом-
чался дальше. Посмотрел на Соню Хват, сидевшую на санях снежной бабой,
прыгнул в последние розвальни к Фекле и лизнул ее в нос, изловчившись.
Фекла тоже обрадовалась: "Наконец-то мы и дома!"
На другой день, немного отдохнув и выхлестав из тела березовым
веником в жаркой бане дорожную стужу, Фекла собралась навестить семью
Родиона. Хорошенько подумав, что и как будет говорить Августе, она по-
ложила в карман аккуратно завернутые в бумажку чулки, которые купила в
городе на свою премию, и отправилась к Мальгиным.
Августа, надев поверх широкого в талии платья просторную вязаную
кофту, - в избе было холодновато, несмотря на то что топили - дров не
жалели, - сутра села шить вельветовые штаны Елесе из старых Тишкиных.
Парасковья полдня ходила у печки, и пока не вскипятила все чугуны
с водой и не сготовила обед, не угомонилась. А потом выбрала место
посветлее у окна и принялась вязать рюжу.
Фекла поздоровалась и, сев на широкую, вымытую добела лавку, ос-
ведомилась:
- Как твое самочувствие, Густя? Скоро ли будет прибыль у вас в
семье? Родион спрашивал меня об этом, а я, по правде говоря, не знала,
как и ответить...
Августа от неожиданности выронила из рук стальные ножницы, кото-
рыми кроила, и медленно опустилась на стул.
- Родио-о-он? - протянула она. - Разве ты его видела?
- Видела. Он сейчас временно находится в Архангельске. Передавал
вам большой привет и вот подарочек тебе, Густя, послал. - Фекла вынула
и положила на стол сверток. Потом, подумав, развернула его сама и
расправила перед Густей во всю длину новые чулки. - Носить велел на
здоровье.
Густя, не смея прикоснуться к ним, смотрела на чулки с недоумени-
ем и каким-то суеверным ужасом. "Почему он в Архангельске? - думала
она. - Все время был на Мурмане, на передовой, а теперь в Архангель-
ске?"
- Да не томи ты, рассказывай! - нетерпеливо сказала она Фекле. -
Как он в Архангельске оказался? Где ты его видела?
- Он в госпитале. Скоро выпишут. Уж почти совсем поправился.
- В госпитале? - воскликнули в один голос Августа и Парасковья и
всплеснули руками.
- Он же писал вам! Неужто письмо не дошло? - слукавила Фекла,
чтобы оправдать Родиона, который вначале решил о ранении домой не со-
общать.
Густя замотала головой:
- Не было о ранении никакого письма. Тяжело ли его ранило? Как он
там? Господи!.. - она закрыла лицо руками. Парасковья, держа иглу на
весу, смотрела на Феклу карими глазами пронзительно и напряженно.
- Был ранен в спину, под лопатку. Задело осколком. Но рана не-
большая, не опасная. Теперь уж почти все заросло. Да вы не печальтесь
очень-то. Раненых там - уйма... Тыщи! Война идет, обычное дело. Иные
уже по два, по три раза ранены, а все живут и воюют... Вылечатся - и
опять на фронт. Так и он...
- Совсем мы не знали об этом... - упавшим голосом сказала Авгус-
та. - Куда же могло деться то письмо? Господи... так вот случится что
с человеком, и не узнаешь. Почему же я не знала? Почему из части не
сообщили?
- Из части сообщают только об убитых. Да без вести пропавших, -
тихо сказала Фекла.
Парасковья опустила иглу и всхлипнула, низко склонив голову.
- Теперь вы и узнали, - Фекла вздохнула с некоторым облегчением
от того, что главное в разговоре - позади. - Да вы не волнуйтесь. Выг-
лядит он хорошо. Против того, какой дома был, даже поправился. Во ка-
кие плечи! Лицо румяное... - Фекла привирала нарочито бодрым тоном,
стараясь успокоить женщин: дескать, ничего очень уж плохого не прои-
зошло и падать духом не надо.
Парасковья, утерев слезу, оставила рюжу и взялась за самовар. На-
лила в него воды, наклала в трубу угольев и опустила зажженные лучин-
ки. После разостлала на столе холщовую скатерку.
- Покушай с нами, - сказала она Фекле. - И говори все по порядку,
без утайки. Про плечи да румяное лицо ты, конечно, неправду баешь. На
госпитальной-то койке какие уж плечи да румянец... Как ты узнала про
него?
- От Меланьи Ряхиной. Приехали мы в Архангельск, сдали рыбу, чу-
ток поосвободились, и я пошла к Ряхиной. Они мне письмо прислали, ад-
рес дали. Ну, вот Меланья мне и сказала, что Родион ваш лежит в госпи-
тале, в большом доме с белыми колоннами по передку, на углу набережной
и Садовой улицы. А сама она узнала об этом от знакомой женщины, что
работает там. Я сразу и направилась туда. Надо, думаю, навестить зем-
ляка. Прихожу к нему в палату, а он на кровати сидит и книжку чита-
ет... То-о-олстая такая книжка. Зрение у него, видно, хорошее. Ну,
увидел меня, обрадовался, стал расспрашивать. Я ему полностью про Унду
об-сказала, а потом время вышло, и мы с ним распрощались. Он меня до
лестницы проводил. Халат на нем байковый, теплый... Я ему слово дала,
как вернусь домой - зайти к вам. - Фекла помолчала, взгляд ее упал на
чулки. - А чулочки эти он тебе еще осенью купил, до отправки на Мур-
ман, да все послать было не с кем. А тут достал из тумбочки и мне пе-
редал. Будто специально приготовил, будто знал, что к нему кто-нибудь
из деревни заявится... Ну вот, пожалуй, и все.
Густя выслушала ее молча, не перебивая. Ребенок у нее в животе
внезапно торкнулся, шевельнулся. Ее слегка замутило, лицо стало блед-
ным. Овладев собой, Августа сказала:
- Спасибо, Феклуша, за весточку о Роде. Хоть весточка эта не
очень и радостная. Ранен муженек, а все же весточка...
- Кормят-то как в госпитале? - спросила Парасковья, отрезая от
пайкового хлеба тонкие ломтики.
- Кормят раненых прилично. Не обижался.
- А по палате-то ходит или с постели не встает? - Августа спроси-
ла еще, на всякий случай. Может быть, Фекла преувеличивает насчет про-
водов до лестницы в байковом халате.
- Да ходит же, я вам говорю! Ноги-то у него ведь целые!
- Ну ладно, садись, Феклуша, за стол, - пригласила Парасковья. -
Самовар готов. Заварку найдем из старого запасу, а сахару вот нету...
- А и ладно. Без сахару-то лучше. Сахаром вкус чая перебивает. Я
ведь заядлая чаевница! - Фекла скинула с плеч полушалок, раздела плю-
шевый жакет и скромно присела к уголку стола.
- Про Тихона он не рассказывал? - спросили ее.
- Говорил. Тихон плавает на большом торговом судне. Важные грузы
возит. А боле ничего про Тихона не сказал.
- А про Хвата? Они ведь вроде служили вместе?
- Про Хвата говорил. Он у Родиона отделенный командир. Жили друж-
но, в одной землянке. До ранения, конечно... После госпиталя Родион
метит обратно в свою часть. Встретятся снова друзья-приятели.
- Ты зайди Соню Хват порадуй, да и Варвару.
- Так ведь Соня-то там была. Мы на второй раз к Родиону приходили
с ней. Она все про отца расспросила и матери, надо думать, рассказала.
Скоро у вас прибыль будет! Дай господи, чтобы у тебя, Густя, все обош-
лось по-хорошему.
- Спасибо, - сказала Густя.
Посидев еще немножко для приличия, выпив вторую чашку чаю, Фекла
попрощалась и ушла, оставив Августе адрес госпиталя.
Августа, проводив ее до крылечка, хорошенько рассмотрела номер
полевой почты госпиталя. Адрес показался ей знакомым. Она достала пос-
ледние письма Родиона, сравнила госпитальный адрес с тем, что был на
письмах, и опустила руки. Номер полевой почты один и тот же. "Значит,
не писал нам, чтобы не тревожились. Боже мой! Вот уж эти мужики! Им
соврать ничего не стоит, а ты тут мучайся, жди вестей". Она ушла в
горницу и тихонько от свекрови всплакнула.
Война ограничила колхозный зверобойный промысел участками от Ке-
дов до Инцов по Зимнему берегу Белого моря. На дальние лежбища выби-
раться было нельзя: приливами и местными течениями туда заносило мины
с беломорских заграждений против неприятельских кораблей и подводных
лодок. Поморы занимались выволочным промыслом на старых, хорошо осво-
енных местах Зимнего берега. В былые годы на плавучих и припайных ль-
динах близ мыса Воронова до Инцов в первой декаде января собирались
тюленьи стада числом до пяти тысяч голов. Со всех приморских сел зве-
робои тянулись в Уйду, которая исстари была промысловым центром побе-
режья, сбивались в дружные ватаги и на оленьих упряжках и на лошадях
отправлялись за добычей. Выход на лед приурочивали по церковному ка-
лендарю к "сретенской" ночи, когда уже от самых крупных гренландских
тюленей народятся белые пушистые создания - бельки. "Сретенская" ночь
приходилась на четырнадцатое февраля.
Испокон веку в народе бытовала поговорка: "В сретенье зима с вес-
ной встречаются". Где-нибудь в Средней России февральские метели вы-
дохнутся, небо от облаков очистится, и над заснеженными просторами за-
сияет солнце. С крыш нависнут сосульки, под стрехами четкой точечной
линией пробьет наст дневная капель, санные колеи на зимниках заблес-
тят, как вощаные. Зайцы станут по ночам выбегать на дорогу, подбирать
вытаявшее сенцо, оброненное с возов, птицы днем выискивают зерна в от-
таявших конских катышках... Крестьянин, вывозя из дальних урочищ ос-
татки запасов сена или дров, прикроет ладонью глаза от яркого солнеч-
ного света и скажет: "Весна глаза крадет".
А у поморов в эту пору услышишь другую поговорку: "В сретенскую
ночь не убрать Зимнего берега!" И здесь пока еще не очень уверенные
длинные лучи солнца пробьют холодные облака, и повеселеет тундра, зас-
веркает под ними белая гладь, распростившись с наскучившей долгой по-
лярной ночью. Тогда и выберутся тюлени из студеных вод на льдины - по-
щуриться на солнце, погреть в его лучах мокрые, с линялой шерстью жир-
ные бока, приласкать детенышей.
Добыча рядом, только успевай поворачиваться, зарабатывая себе
хлеб насущный. И не зевай: опасности на каждом шагу. Приливы и отливы,
местные течения возле мысов и островов держат лед в непрестанном дви-
жении, предугадать которое может лишь опытный, умудренный летами и
знанием промысловик. Да и то, если шторма у зимы в запасе. А когда
двинет она их в наступление на побережные воды, вся ледовая обстановка
вмиг изменится. Тут уж ничего не предугадаешь, не рассчитаешь...
Основная "промысловая ячейка" - звено, оснащенное легкой лод-
кой-семерником, сшитой из тонкого теса, винтовкой с патронами, багори-
ками для боя бельков, веревками - чтоб связывать шкуры в юрок, чайни-
ком и котлом для варки пищи и запасом продовольствия на три-четыре не-
дели. Звенья объединялись в бригады, им отводили на побережье участки
промыслов.
В нынешнем году звенья почти наполовину состояли из женщин. Мужи-
ки или воюют, или уже отвоевались... А из тех, что были на брони, мно-
гие сидели на реках у наважьих рюж.
Узнав, кто в каком звене будет работать, женщины острили:
- Нынче мужики-то по норме, вроде как сахар по рыбкооповским та-
лонам.
- Только для мужицкого духу!
- А есть ли дух-от? Был, да весь вышел. Все - молодежь, лет под
шестьдесят!
- И того боле-е-е!
Панькин с некоторой грустью смотрел на озабоченные женские лица и
думал: "На опасное дело посылаем женок. Не очень опытны, силенкой да
ловкостью им с настоящими зверобоями тягаться трудно. Ну да ничего,
выдюжат". В напутственном слове он так и сказал: "Надо выдюжить, ба-
боньки. Теперь вы в колхозе - полная замена мужского персонала".
"Вы-ы-ыдюжим! Чем мы хуже мужиков-то?" - послышались голоса. И когда
бригады собрались в путь, он вышел на берег проводить их.
Было наказано: детей на промысел не брать. Но председатель приме-
тил, что возле лодок крутятся несколько подростков лет четырнадца-
ти-пятнадцати. Одеты по-дорожному, глаза горят удалью. Увидев предсе-
дателя, пареньки попрятались за возы. Панькин решил на них махнуть ру-
кой: "Все равно не удержишь. Матери берут, чтобы побольше на семью за-
работать, они и в ответе".
Отправляя женскую армию в поход, Тихон Сафоныч носил в душе бес-
покойство. У многих женщин не было кормильцев - одни на фронте под ог-
нем, другие на госпитальных койках мечутся в бреду от тяжких ран,
третьи зарыты в чужедальней стороне, сраженные фашистской пулей. И те-
перь красноармейские жены и вдовы сами идут на дело опасное и труд-
ное... Он окинул взглядом толпу людей, готовых двинуться в дорогу, и
заметил среди них Феклу.
В стеганом ватном костюме и шапке-ушанке она стояла к нему спиной
и о чем-то говорила со звеньевым Семеном Дерябиным. Панькин подумал,
что где бы Фекла ни появилась, уверенность и ощущение того, что все
будет как надо, ничего плохого не случится - потому что она тут, - от-
тесняли в сторону сомнения и тревогу.
"В этом костюме Фекла на мужика смахивает, - подумал Панькин. -
Если бы не волосы из-под шапки темной прядью да не ножик на поясе нао-
собицу - за спиной, - нипочем бы не узнал". Он подошел к Зюзиной, поз-
доровался.
- Бывала ли на зверобойке-то, Фекла Осиповна?
- Не бывала, так побуду, - ответила она и посмотрела весело: с
прищуром.
- Будь осторожна. В унос не угоди... От звена не отбивайся, дале-
ко от берега не ходи. Семен, - обратился председатель к Дерябину, -
отвечаешь головой за нашу красавицу!
- Будь спокоен. Не пропадет Фекла. Человек она боевой. По тоне
знаю, - ответил Дерябин.
- Ты ее подскульной1 поставь. Крепче ее у тебя в звене, пожалуй,
никого нет.
1 При перетаскивании лодки лямками по льду (волоком) подскульные
шли впереди, в носовой части, прокладывая остальным путь в снегу, сре-
ди торосов. В подскульные, как правило, ставили крепких, выносливых
зверобоев.
- На пару станем. Она справа, я слева.
- Только не разорвите нос у лодки, как, бывало, на Кедах. Григо-
рий Хват с Борисом Мальгиным рванули, как коренник и пристяжная в раз-
ные стороны - силы у них хоть отбавляй, - и разорвали нос у лодки над-
вое...
- Видать, лодка была сшита некрепко, - заметила Фекла. При упоми-
нании о Борисе улыбка с ее лица исчезла.
- Может, и некрепко, - согласился председатель. - Ну, всего вам
хорошего! Счастливого пути, зверобои! Удачи вам! Благополучного возв-
ращения.
Эти слова Панькина послужили сигналом. Обоз вытянулся цепочкой по
реке и повернул в устье, к Мезенской губе.
На морском берегу обоз разделился по станам. Четыре звена с двад-
цатью семью зверобоями остались близ летней семужьей тони на Кедах.
Среди них и лодка-семерник Дерябина с ее экипажем - Феклой, Соней Хват
и еще тремя колхозницами. Звено Дмитрия Котовцева стало лагерем поо-
даль. Котовцев подобрал себе людей по родственному признаку: Авдотья и
Николай Тимонины - теща с тестем, три замужние дочери да Варвара Хват
- дальняя родня Дмитрия по отцу.
Ночевали на берегу, в лодке, под оленьими да овчинными одеялами,
поужинав похлебкой из крупы, сваренной на костерке.
Утром чуть свет Дерябин разбудил своих помощниц веселой прибаут-
кой:
- Ну, бабоньки, вставайте! Попьем кофею, перед зеркалом прихоро-
шимся и пойдем на прогулку.
Женщины выбрались из-под одеял, утерлись снегом, вскипятили чай-
ник и позавтракали. Никакого "кофею", конечно, и в помине не было.
Уложили в лодку все необходимое и впряглись в лямки. Сначала шли по
припаю, потом осторожно перебрались на плавучую, прижатую к берегу
большую льдину. Дерябин тянул лодку впереди, рядом с Феклой. За плечом
у него - зверобойная винтовка. В лодку ее не положил, боялся потерять.
Винтовка мешала ему идти с лямкой, однако он старался не обращать на
это внимания. Фекла, налегая на лямку, брела по снеговой целине. Поза-
ди, приноравливаясь к ее шагам, - Соня. Дерябин молча месил снег свои-
ми большими, подшитыми кожей валенками. Лодка, словно санки, легко
скользила на полозьях-креньях.
Пройдя с полверсты, остановились. Впереди - торосистое поле. Де-
рябин скинул лямку, поднялся на большую плоскую стамуху и посмотрел
из-под руки на розовые от солнечного света льды. Вернулся к лодке,
сказал:
- Надо еще идти. Впереди - стадо, но далеко... За большой полынь-
ей.
Добрались до полыньи, осторожно спустили лодку, сели в нее. Деря-
бин стал грести. Вскоре лодка приткнулась бортом к льдине. Звеньевой
вышел первым, стал придерживать ее, чтобы не зачерпнула воды низко
осевшим бортом. Женщины по очереди выбрались из лодки на лед. Вытащили
семерник и потянули дальше. Сначала мокрое днище прихватывало к снегу,
но потом оно обледенело и лодка пошла свободнее.
Увидели стадо на краю льдины. Семен лег на снег, и женщины тоже
распластались на нем с багориками в руках, с веревками, обвитыми вок-
руг себя, с ножами на поясе. Звеньевой велел Соне Хват стеречь лодку и
пополз. Звено - за ним. С подветренной стороны подобрались близко к
лежке. Дерябин прицелился и снял выстрелом тюленьего сторожа - матеро-
го лысуна. Потом стал стрелять в других самцов, перезарядил винтовку и
побежал вперед. Женщины тоже побежали, держа багорики, словно копья...
На следующий день все повторилось сначала. Все так, как было вче-
ра, как будет завтра. Работа до седьмого пота, выстрелы, мягкое тю-
канье багориком по головам бельков, взмахи острым, как бритва, ножом.
Брызги тюленьей крови на ногах, на руках и лицах, бесформенные, саль-
ные связки шкур, ободранные тушки на льду, вороны над ними в зловещем
карканье, ветер, снег, поземка... И еще опасение - не попасть бы в по-
темь, успеть до отлива выбраться на берег.
А утром побудка:
- Вставайте, бабоньки!
Дерябин жалел женщин, которые очень уставали, и по утрам сам ка-
шеварил у костра, поднимаясь раньше всех.
На восьмой день промысла звенья Дерябина и Котовцева сомкнулись
на одном большом тюленьем стаде. Договорились работать вместе. И здесь
ледовая дорожка Феклы Зюзиной скрестилась со зверобойной тропкой Ав-
дотьи Тимониной.
Фекла связывала шкуры в юрок, когда услышала неподалеку истошный
вопль:
- Спаси-и-те!
Выпрямилась, огляделась по сторонам. Увидела перед собой льдину,
притиснутую к припаю приливом и ветром с моря, а на льдине - хохлушу1,
одну-единственную, отбившуюся от стада. Поодаль, слева от Феклы, ниче-
го не замечая и не слыша из-за шума ветра и моря, торопливо работали
зверобои. "Кто же кричит? - подумала Зюзина. - Может, мне поблазнило?"
1 Хохлуша, хохляк - детеныш тюленя в стадии линьки, когда его бе-
лая шерсть вываливается, заменяется новой.
Но нет! Ветер донес опять женский голос, полный ужаса и отчаяния:
- Спаси-и-ите!
Оставив связку шкур, Фекла побежала к льдине, на которой лежала
хохлуша. Зверь, будто почуяв неладное, торопливо работая ластами, полз
к краю льдины, чтобы нырнуть в воду. Прямо перед собой Фекла увидела
узкую полосу темной воды. В ней кто-то отчаянно барахтался, высовывая
руки на кромку льда и судорожно, но безуспешно пытаясь вцепиться в
нее, скользкую, высокую. Фекла мигом подбежала, еще не ведая, кто по-
пал в беду, и протянула свой багорик крюком вперед
- Держись! За багорик держись!
Над краем льдины показалось испуганное, с округлившимися, как у
белька, глазами и мокрыми прядями растрепанных жидких волос лицо Ав-
дотьи Тимониной. На какие-то мгновения в голове Феклы вспыхнуло злое,
мстительное чувство. "Ага! В полынью влопалась! Так тебе и надо!" Но
тут же Фекле стало совестно: "Человек в беде, а я рада. Куда гоже?"
Она подошла ближе к кромке льдины, протягивая багорик утопающей. Та
наконец поймала крюк и схватилась за него обеими руками Фекла, рискуя
сорваться в воду, напрягая силы, стала подтаскивать Авдотью к себе.
"Еще... еще немножко... Ух и тяжелая же! Одни кости да кожа, а тянет,
словно камень..." Фекла подбодрила Авдотью:
- Крепче держись! Сейчас выберешься...
Авдотья навалилась грудью, потом животом на льдину. Фекла перех-
ватилась - древко багорика скользило у нее в руках, - и, поднатужась,
рывком вытащила ее из воды. Проволокла, как убитого зверя, подальше от
воды и поставила на ноги.
Издали, не чуя под собой ног, запоздало бежал муж Авдотьи - Нико-
лай. Грудь его от частого дыхания ходила ходуном.
- Как тя угораздило? - крикнул он, побледнев.
- За хохлушей... за хохлушей... стала прыгать через промоину да
не рассчитала... - зубы Авдотьи стучали, одежда на ней начала смер-
заться. Николай снял с жены мокрый полушубок и надел свой.
- Скорее к берегу! Надо обогреться!
Он взял жену под руку и потащил ее к стану. Авдотья обернулась и
сказала сипловато, срывающимся голосом:
- Спасибо тебе, Феклуша. Век буду помнить!
Фекла молча подошла к своему юрку, потуже затянула петлю и тоже
пошла к берегу, опасливо оглядывая льды.
Иероним Маркович серьезно захворал. Утром он почувствовал какую
то слабость во всем теле, руки и ноги повиновались плохо, на лбу выс-
тупил холодный липкий пот. Никогда по утрам так не бывало, - поднимал-
ся если уж не очень бодрый, то, во всяком случае, не хворый. А тут -
на тебе. Он не без усилия откинул тяжелое ватное одеяло, осторожно
спустил ноги с кровати и не сразу нашел валяные обрезки, которые слу-
жили ему вместо домашних туфель. Нащупал-таки их ногами, надел. Хотел
встать, но тут же согнулся, охнув: резануло острой болью поясницу. Ие-
роним Маркович озадаченно сел на край кровати. Заныло под ложечкой, и
сердце стало сбиваться с правильного ритма, замирало, голова закружи-
лась. Он немного посидел, вроде стало легче.
Жена в теплой вязаной кофте и толстом шерстяном полушалке вороча-
ла ухватом в пылающей печи, ставя поближе к огню чугунок с постными
щами.
- Худо мне, Аннушка, - сказал Иероним Маркович слабым голосом.
- Чего худо-то? Ведь с утра, - жена поставила ухват у шестка,
сняв с самовара трубу, добавила в него угольев. Самовар был медный с
въевшейся - сколько ни чисти - прозеленью, такой же старый, как и хо-
зяева - Что болит-то?
- Все болит. Умру я скоро, - сказал дед, совсем упав духом.
- Давай не умирай. Поживи еще.
- Все тело болит.
- Возьми себя в руки. Али не мужик?
- Был мужик, да весь вышел. Ослаб совсем. Конец, видно, прихо-
дит...
Такие приступы слабости бывали у деда и раньше, но проходили. Ие-
роним отлеживался и принимался "жить дальше". Анна, помня об этом, не
приняла всерьез стенания мужа, хотя, конечно, жалела его. Кинув на
супруга пытливый взгляд и подумав, что дело, может быть, не так уж
плохо, что его одолевает очередной приступ старческой немощи, она по-
немногу перешла на шутливо-незлобивый тон, стараясь, подбодрить и хотя
бы чуточку развеселить супруга.
- Умирать теперь не время. Земля на кладбище словно каменная,
мерзлая. Могилу копать будут - недобрым словом помянут. Погоди до вес-
ны, а там, даст бог, и до лета доживешь...
- Все шутишь! Как погодить-то? Кабы от меня зависело.
- Возьми себя в руки. Ты же меня пережить собирался.
- Тебя переживешь! - Дед, покряхтывая, все же поднялся с кровати,
прошел в передний угол, накинул на плечи полушубок и стал "расхажи-
ваться". Походил взад-вперед по домотканому полосатому половику, ра-
зогнал немножко совсем было застоявшуюся кровь. - Ты сухая, словно ко-
кора, а еще ядреная.
- Я вела образ жизни справедливый, - под этим словом жена подра-
зумевала "правильный". - А ты все грешил... Не пил бы вина, табаку не
нюхал да в молодости подподольником не был - долго бы пожил. Вон Гри-
горию Котцову уже девяносто два, а все еще на покос ездит, горбушей
машет. А отчего такой крепкий? Оттого, что жене не изменял, вместо ви-
на пьет хлебный квас. Куда как пользительней!
- Чего ты меня упрекаешь тем, что не было? Какой я подподольник?
Все ваши бабьи ревности!..
- Ну, не скажи - ревности... С Гранькой-то ручьевской я тебя, бы-
вало, застукала!
- И-и-и, вспомнила! Когда это было-то? Когда калужане тесто на
аршины продавали?
- Дак ведь было! Не отопрешься.
Иероним Маркович молча махнул рукой и сел за стол, чуть-чуть улы-
баясь. Глаза его даже оживились, заблестели. Пряча их от жены, он раз-
вернул старую газету, будто бы читать. И про очки забыл. Жена заметила
это:
- У тебя, видно, зрение к старости наладилось? Газеты без очков
стал читать!
Она поставила перед ним миску с горячей овсяной кашей и налила в
подвывал, наводя дремучую тоску на собак, свернувшихся под крылечками
или в сенях. Собаки тоже подвывали ветру и спросонья побрехивали вспо-
лошно, будто к селу с тундровых пустырей крались воры... Чебурай,
тоньский пес, обычно жил на подворье Ермолая. Но поскольку хозяина не
было, то он кормился по людям, словно овечий пастух - сегодня тут,
завтра там. Чаще всего он наведывался к Иерониму Марковичу Пастухову.
Старик, хоть и у самого есть было почти нечего, кроме пайкового хлеба
да сушеной наваги, каждый день ухитрялся накормить и собаку.
Как только завихрился на улице снег, пес примчался к Иерониму
спасаться от голода и стужи. Он вбежал на крыльцо, налег передними ла-
пами на дверь. Она не поддавалась. Тогда пес коротко и требовательно
взлаял, и, немного погодя, дверь отворилась.
- А, Чебурайко! - сказал дед, выглянув на улицу в полушубке, на-
кинутом на голову и плечи. - Заходи в хоромы.
Пес вбежал в избу, посуетился у порога, кинулся к миске, которую
Иероним Маркович поставил ему, мигом ее опустошил и старательно выли-
зал. Потом прилег у порога, следя за дедом. Тот сидел у стола и накла-
дывал на запятки валенок аккуратно выкроенные заплатки. Хозяйка, спус-
тив с лежанки тощие ноги в шерстяных носках, пряла овечью шерсть. Ве-
ретено, свесившись к полу, тихонько жужжало у нее в вытянутой правой
руке. Левой она пощипывала шерсть из кома, привязанного к пряснице.
На улице шумел ветер, сыпал в ветхие стены снег и уже до половины
залепил маленькие окна. Пес вдруг запрядал ушами, поднял морду. Изда-
лека, еле слышное, донеслось конское ржанье. Чебурайко вскочил, заску-
лил, просясь на улицу. Иероним с ворчаньем выпустил пса.
Темным комом Чебурай вымахнул на дорогу и понесся по ней вниз под
угор, к реке.
Там шел обоз. Ермолай, приметив в метельной кутерьме живой клу-
бок, подкатившийся под ноги, радостно сказал:
- А-а, Чебурайко! Встретил-таки!
Пес побесновался возле хозяина, то обегая его кругом, то кидаясь
на грудь, на присыпанный снегом полушубок, и, одурев от радости, пом-
чался дальше. Посмотрел на Соню Хват, сидевшую на санях снежной бабой,
прыгнул в последние розвальни к Фекле и лизнул ее в нос, изловчившись.
Фекла тоже обрадовалась: "Наконец-то мы и дома!"
На другой день, немного отдохнув и выхлестав из тела березовым
веником в жаркой бане дорожную стужу, Фекла собралась навестить семью
Родиона. Хорошенько подумав, что и как будет говорить Августе, она по-
ложила в карман аккуратно завернутые в бумажку чулки, которые купила в
городе на свою премию, и отправилась к Мальгиным.
Августа, надев поверх широкого в талии платья просторную вязаную
кофту, - в избе было холодновато, несмотря на то что топили - дров не
жалели, - сутра села шить вельветовые штаны Елесе из старых Тишкиных.
Парасковья полдня ходила у печки, и пока не вскипятила все чугуны
с водой и не сготовила обед, не угомонилась. А потом выбрала место
посветлее у окна и принялась вязать рюжу.
Фекла поздоровалась и, сев на широкую, вымытую добела лавку, ос-
ведомилась:
- Как твое самочувствие, Густя? Скоро ли будет прибыль у вас в
семье? Родион спрашивал меня об этом, а я, по правде говоря, не знала,
как и ответить...
Августа от неожиданности выронила из рук стальные ножницы, кото-
рыми кроила, и медленно опустилась на стул.
- Родио-о-он? - протянула она. - Разве ты его видела?
- Видела. Он сейчас временно находится в Архангельске. Передавал
вам большой привет и вот подарочек тебе, Густя, послал. - Фекла вынула
и положила на стол сверток. Потом, подумав, развернула его сама и
расправила перед Густей во всю длину новые чулки. - Носить велел на
здоровье.
Густя, не смея прикоснуться к ним, смотрела на чулки с недоумени-
ем и каким-то суеверным ужасом. "Почему он в Архангельске? - думала
она. - Все время был на Мурмане, на передовой, а теперь в Архангель-
ске?"
- Да не томи ты, рассказывай! - нетерпеливо сказала она Фекле. -
Как он в Архангельске оказался? Где ты его видела?
- Он в госпитале. Скоро выпишут. Уж почти совсем поправился.
- В госпитале? - воскликнули в один голос Августа и Парасковья и
всплеснули руками.
- Он же писал вам! Неужто письмо не дошло? - слукавила Фекла,
чтобы оправдать Родиона, который вначале решил о ранении домой не со-
общать.
Густя замотала головой:
- Не было о ранении никакого письма. Тяжело ли его ранило? Как он
там? Господи!.. - она закрыла лицо руками. Парасковья, держа иглу на
весу, смотрела на Феклу карими глазами пронзительно и напряженно.
- Был ранен в спину, под лопатку. Задело осколком. Но рана не-
большая, не опасная. Теперь уж почти все заросло. Да вы не печальтесь
очень-то. Раненых там - уйма... Тыщи! Война идет, обычное дело. Иные
уже по два, по три раза ранены, а все живут и воюют... Вылечатся - и
опять на фронт. Так и он...
- Совсем мы не знали об этом... - упавшим голосом сказала Авгус-
та. - Куда же могло деться то письмо? Господи... так вот случится что
с человеком, и не узнаешь. Почему же я не знала? Почему из части не
сообщили?
- Из части сообщают только об убитых. Да без вести пропавших, -
тихо сказала Фекла.
Парасковья опустила иглу и всхлипнула, низко склонив голову.
- Теперь вы и узнали, - Фекла вздохнула с некоторым облегчением
от того, что главное в разговоре - позади. - Да вы не волнуйтесь. Выг-
лядит он хорошо. Против того, какой дома был, даже поправился. Во ка-
кие плечи! Лицо румяное... - Фекла привирала нарочито бодрым тоном,
стараясь успокоить женщин: дескать, ничего очень уж плохого не прои-
зошло и падать духом не надо.
Парасковья, утерев слезу, оставила рюжу и взялась за самовар. На-
лила в него воды, наклала в трубу угольев и опустила зажженные лучин-
ки. После разостлала на столе холщовую скатерку.
- Покушай с нами, - сказала она Фекле. - И говори все по порядку,
без утайки. Про плечи да румяное лицо ты, конечно, неправду баешь. На
госпитальной-то койке какие уж плечи да румянец... Как ты узнала про
него?
- От Меланьи Ряхиной. Приехали мы в Архангельск, сдали рыбу, чу-
ток поосвободились, и я пошла к Ряхиной. Они мне письмо прислали, ад-
рес дали. Ну, вот Меланья мне и сказала, что Родион ваш лежит в госпи-
тале, в большом доме с белыми колоннами по передку, на углу набережной
и Садовой улицы. А сама она узнала об этом от знакомой женщины, что
работает там. Я сразу и направилась туда. Надо, думаю, навестить зем-
ляка. Прихожу к нему в палату, а он на кровати сидит и книжку чита-
ет... То-о-олстая такая книжка. Зрение у него, видно, хорошее. Ну,
увидел меня, обрадовался, стал расспрашивать. Я ему полностью про Унду
об-сказала, а потом время вышло, и мы с ним распрощались. Он меня до
лестницы проводил. Халат на нем байковый, теплый... Я ему слово дала,
как вернусь домой - зайти к вам. - Фекла помолчала, взгляд ее упал на
чулки. - А чулочки эти он тебе еще осенью купил, до отправки на Мур-
ман, да все послать было не с кем. А тут достал из тумбочки и мне пе-
редал. Будто специально приготовил, будто знал, что к нему кто-нибудь
из деревни заявится... Ну вот, пожалуй, и все.
Густя выслушала ее молча, не перебивая. Ребенок у нее в животе
внезапно торкнулся, шевельнулся. Ее слегка замутило, лицо стало блед-
ным. Овладев собой, Августа сказала:
- Спасибо, Феклуша, за весточку о Роде. Хоть весточка эта не
очень и радостная. Ранен муженек, а все же весточка...
- Кормят-то как в госпитале? - спросила Парасковья, отрезая от
пайкового хлеба тонкие ломтики.
- Кормят раненых прилично. Не обижался.
- А по палате-то ходит или с постели не встает? - Августа спроси-
ла еще, на всякий случай. Может быть, Фекла преувеличивает насчет про-
водов до лестницы в байковом халате.
- Да ходит же, я вам говорю! Ноги-то у него ведь целые!
- Ну ладно, садись, Феклуша, за стол, - пригласила Парасковья. -
Самовар готов. Заварку найдем из старого запасу, а сахару вот нету...
- А и ладно. Без сахару-то лучше. Сахаром вкус чая перебивает. Я
ведь заядлая чаевница! - Фекла скинула с плеч полушалок, раздела плю-
шевый жакет и скромно присела к уголку стола.
- Про Тихона он не рассказывал? - спросили ее.
- Говорил. Тихон плавает на большом торговом судне. Важные грузы
возит. А боле ничего про Тихона не сказал.
- А про Хвата? Они ведь вроде служили вместе?
- Про Хвата говорил. Он у Родиона отделенный командир. Жили друж-
но, в одной землянке. До ранения, конечно... После госпиталя Родион
метит обратно в свою часть. Встретятся снова друзья-приятели.
- Ты зайди Соню Хват порадуй, да и Варвару.
- Так ведь Соня-то там была. Мы на второй раз к Родиону приходили
с ней. Она все про отца расспросила и матери, надо думать, рассказала.
Скоро у вас прибыль будет! Дай господи, чтобы у тебя, Густя, все обош-
лось по-хорошему.
- Спасибо, - сказала Густя.
Посидев еще немножко для приличия, выпив вторую чашку чаю, Фекла
попрощалась и ушла, оставив Августе адрес госпиталя.
Августа, проводив ее до крылечка, хорошенько рассмотрела номер
полевой почты госпиталя. Адрес показался ей знакомым. Она достала пос-
ледние письма Родиона, сравнила госпитальный адрес с тем, что был на
письмах, и опустила руки. Номер полевой почты один и тот же. "Значит,
не писал нам, чтобы не тревожились. Боже мой! Вот уж эти мужики! Им
соврать ничего не стоит, а ты тут мучайся, жди вестей". Она ушла в
горницу и тихонько от свекрови всплакнула.
Война ограничила колхозный зверобойный промысел участками от Ке-
дов до Инцов по Зимнему берегу Белого моря. На дальние лежбища выби-
раться было нельзя: приливами и местными течениями туда заносило мины
с беломорских заграждений против неприятельских кораблей и подводных
лодок. Поморы занимались выволочным промыслом на старых, хорошо осво-
енных местах Зимнего берега. В былые годы на плавучих и припайных ль-
динах близ мыса Воронова до Инцов в первой декаде января собирались
тюленьи стада числом до пяти тысяч голов. Со всех приморских сел зве-
робои тянулись в Уйду, которая исстари была промысловым центром побе-
режья, сбивались в дружные ватаги и на оленьих упряжках и на лошадях
отправлялись за добычей. Выход на лед приурочивали по церковному ка-
лендарю к "сретенской" ночи, когда уже от самых крупных гренландских
тюленей народятся белые пушистые создания - бельки. "Сретенская" ночь
приходилась на четырнадцатое февраля.
Испокон веку в народе бытовала поговорка: "В сретенье зима с вес-
ной встречаются". Где-нибудь в Средней России февральские метели вы-
дохнутся, небо от облаков очистится, и над заснеженными просторами за-
сияет солнце. С крыш нависнут сосульки, под стрехами четкой точечной
линией пробьет наст дневная капель, санные колеи на зимниках заблес-
тят, как вощаные. Зайцы станут по ночам выбегать на дорогу, подбирать
вытаявшее сенцо, оброненное с возов, птицы днем выискивают зерна в от-
таявших конских катышках... Крестьянин, вывозя из дальних урочищ ос-
татки запасов сена или дров, прикроет ладонью глаза от яркого солнеч-
ного света и скажет: "Весна глаза крадет".
А у поморов в эту пору услышишь другую поговорку: "В сретенскую
ночь не убрать Зимнего берега!" И здесь пока еще не очень уверенные
длинные лучи солнца пробьют холодные облака, и повеселеет тундра, зас-
веркает под ними белая гладь, распростившись с наскучившей долгой по-
лярной ночью. Тогда и выберутся тюлени из студеных вод на льдины - по-
щуриться на солнце, погреть в его лучах мокрые, с линялой шерстью жир-
ные бока, приласкать детенышей.
Добыча рядом, только успевай поворачиваться, зарабатывая себе
хлеб насущный. И не зевай: опасности на каждом шагу. Приливы и отливы,
местные течения возле мысов и островов держат лед в непрестанном дви-
жении, предугадать которое может лишь опытный, умудренный летами и
знанием промысловик. Да и то, если шторма у зимы в запасе. А когда
двинет она их в наступление на побережные воды, вся ледовая обстановка
вмиг изменится. Тут уж ничего не предугадаешь, не рассчитаешь...
Основная "промысловая ячейка" - звено, оснащенное легкой лод-
кой-семерником, сшитой из тонкого теса, винтовкой с патронами, багори-
ками для боя бельков, веревками - чтоб связывать шкуры в юрок, чайни-
ком и котлом для варки пищи и запасом продовольствия на три-четыре не-
дели. Звенья объединялись в бригады, им отводили на побережье участки
промыслов.
В нынешнем году звенья почти наполовину состояли из женщин. Мужи-
ки или воюют, или уже отвоевались... А из тех, что были на брони, мно-
гие сидели на реках у наважьих рюж.
Узнав, кто в каком звене будет работать, женщины острили:
- Нынче мужики-то по норме, вроде как сахар по рыбкооповским та-
лонам.
- Только для мужицкого духу!
- А есть ли дух-от? Был, да весь вышел. Все - молодежь, лет под
шестьдесят!
- И того боле-е-е!
Панькин с некоторой грустью смотрел на озабоченные женские лица и
думал: "На опасное дело посылаем женок. Не очень опытны, силенкой да
ловкостью им с настоящими зверобоями тягаться трудно. Ну да ничего,
выдюжат". В напутственном слове он так и сказал: "Надо выдюжить, ба-
боньки. Теперь вы в колхозе - полная замена мужского персонала".
"Вы-ы-ыдюжим! Чем мы хуже мужиков-то?" - послышались голоса. И когда
бригады собрались в путь, он вышел на берег проводить их.
Было наказано: детей на промысел не брать. Но председатель приме-
тил, что возле лодок крутятся несколько подростков лет четырнадца-
ти-пятнадцати. Одеты по-дорожному, глаза горят удалью. Увидев предсе-
дателя, пареньки попрятались за возы. Панькин решил на них махнуть ру-
кой: "Все равно не удержишь. Матери берут, чтобы побольше на семью за-
работать, они и в ответе".
Отправляя женскую армию в поход, Тихон Сафоныч носил в душе бес-
покойство. У многих женщин не было кормильцев - одни на фронте под ог-
нем, другие на госпитальных койках мечутся в бреду от тяжких ран,
третьи зарыты в чужедальней стороне, сраженные фашистской пулей. И те-
перь красноармейские жены и вдовы сами идут на дело опасное и труд-
ное... Он окинул взглядом толпу людей, готовых двинуться в дорогу, и
заметил среди них Феклу.
В стеганом ватном костюме и шапке-ушанке она стояла к нему спиной
и о чем-то говорила со звеньевым Семеном Дерябиным. Панькин подумал,
что где бы Фекла ни появилась, уверенность и ощущение того, что все
будет как надо, ничего плохого не случится - потому что она тут, - от-
тесняли в сторону сомнения и тревогу.
"В этом костюме Фекла на мужика смахивает, - подумал Панькин. -
Если бы не волосы из-под шапки темной прядью да не ножик на поясе нао-
собицу - за спиной, - нипочем бы не узнал". Он подошел к Зюзиной, поз-
доровался.
- Бывала ли на зверобойке-то, Фекла Осиповна?
- Не бывала, так побуду, - ответила она и посмотрела весело: с
прищуром.
- Будь осторожна. В унос не угоди... От звена не отбивайся, дале-
ко от берега не ходи. Семен, - обратился председатель к Дерябину, -
отвечаешь головой за нашу красавицу!
- Будь спокоен. Не пропадет Фекла. Человек она боевой. По тоне
знаю, - ответил Дерябин.
- Ты ее подскульной1 поставь. Крепче ее у тебя в звене, пожалуй,
никого нет.
1 При перетаскивании лодки лямками по льду (волоком) подскульные
шли впереди, в носовой части, прокладывая остальным путь в снегу, сре-
ди торосов. В подскульные, как правило, ставили крепких, выносливых
зверобоев.
- На пару станем. Она справа, я слева.
- Только не разорвите нос у лодки, как, бывало, на Кедах. Григо-
рий Хват с Борисом Мальгиным рванули, как коренник и пристяжная в раз-
ные стороны - силы у них хоть отбавляй, - и разорвали нос у лодки над-
вое...
- Видать, лодка была сшита некрепко, - заметила Фекла. При упоми-
нании о Борисе улыбка с ее лица исчезла.
- Может, и некрепко, - согласился председатель. - Ну, всего вам
хорошего! Счастливого пути, зверобои! Удачи вам! Благополучного возв-
ращения.
Эти слова Панькина послужили сигналом. Обоз вытянулся цепочкой по
реке и повернул в устье, к Мезенской губе.
На морском берегу обоз разделился по станам. Четыре звена с двад-
цатью семью зверобоями остались близ летней семужьей тони на Кедах.
Среди них и лодка-семерник Дерябина с ее экипажем - Феклой, Соней Хват
и еще тремя колхозницами. Звено Дмитрия Котовцева стало лагерем поо-
даль. Котовцев подобрал себе людей по родственному признаку: Авдотья и
Николай Тимонины - теща с тестем, три замужние дочери да Варвара Хват
- дальняя родня Дмитрия по отцу.
Ночевали на берегу, в лодке, под оленьими да овчинными одеялами,
поужинав похлебкой из крупы, сваренной на костерке.
Утром чуть свет Дерябин разбудил своих помощниц веселой прибаут-
кой:
- Ну, бабоньки, вставайте! Попьем кофею, перед зеркалом прихоро-
шимся и пойдем на прогулку.
Женщины выбрались из-под одеял, утерлись снегом, вскипятили чай-
ник и позавтракали. Никакого "кофею", конечно, и в помине не было.
Уложили в лодку все необходимое и впряглись в лямки. Сначала шли по
припаю, потом осторожно перебрались на плавучую, прижатую к берегу
большую льдину. Дерябин тянул лодку впереди, рядом с Феклой. За плечом
у него - зверобойная винтовка. В лодку ее не положил, боялся потерять.
Винтовка мешала ему идти с лямкой, однако он старался не обращать на
это внимания. Фекла, налегая на лямку, брела по снеговой целине. Поза-
ди, приноравливаясь к ее шагам, - Соня. Дерябин молча месил снег свои-
ми большими, подшитыми кожей валенками. Лодка, словно санки, легко
скользила на полозьях-креньях.
Пройдя с полверсты, остановились. Впереди - торосистое поле. Де-
рябин скинул лямку, поднялся на большую плоскую стамуху и посмотрел
из-под руки на розовые от солнечного света льды. Вернулся к лодке,
сказал:
- Надо еще идти. Впереди - стадо, но далеко... За большой полынь-
ей.
Добрались до полыньи, осторожно спустили лодку, сели в нее. Деря-
бин стал грести. Вскоре лодка приткнулась бортом к льдине. Звеньевой
вышел первым, стал придерживать ее, чтобы не зачерпнула воды низко
осевшим бортом. Женщины по очереди выбрались из лодки на лед. Вытащили
семерник и потянули дальше. Сначала мокрое днище прихватывало к снегу,
но потом оно обледенело и лодка пошла свободнее.
Увидели стадо на краю льдины. Семен лег на снег, и женщины тоже
распластались на нем с багориками в руках, с веревками, обвитыми вок-
руг себя, с ножами на поясе. Звеньевой велел Соне Хват стеречь лодку и
пополз. Звено - за ним. С подветренной стороны подобрались близко к
лежке. Дерябин прицелился и снял выстрелом тюленьего сторожа - матеро-
го лысуна. Потом стал стрелять в других самцов, перезарядил винтовку и
побежал вперед. Женщины тоже побежали, держа багорики, словно копья...
На следующий день все повторилось сначала. Все так, как было вче-
ра, как будет завтра. Работа до седьмого пота, выстрелы, мягкое тю-
канье багориком по головам бельков, взмахи острым, как бритва, ножом.
Брызги тюленьей крови на ногах, на руках и лицах, бесформенные, саль-
ные связки шкур, ободранные тушки на льду, вороны над ними в зловещем
карканье, ветер, снег, поземка... И еще опасение - не попасть бы в по-
темь, успеть до отлива выбраться на берег.
А утром побудка:
- Вставайте, бабоньки!
Дерябин жалел женщин, которые очень уставали, и по утрам сам ка-
шеварил у костра, поднимаясь раньше всех.
На восьмой день промысла звенья Дерябина и Котовцева сомкнулись
на одном большом тюленьем стаде. Договорились работать вместе. И здесь
ледовая дорожка Феклы Зюзиной скрестилась со зверобойной тропкой Ав-
дотьи Тимониной.
Фекла связывала шкуры в юрок, когда услышала неподалеку истошный
вопль:
- Спаси-и-те!
Выпрямилась, огляделась по сторонам. Увидела перед собой льдину,
притиснутую к припаю приливом и ветром с моря, а на льдине - хохлушу1,
одну-единственную, отбившуюся от стада. Поодаль, слева от Феклы, ниче-
го не замечая и не слыша из-за шума ветра и моря, торопливо работали
зверобои. "Кто же кричит? - подумала Зюзина. - Может, мне поблазнило?"
1 Хохлуша, хохляк - детеныш тюленя в стадии линьки, когда его бе-
лая шерсть вываливается, заменяется новой.
Но нет! Ветер донес опять женский голос, полный ужаса и отчаяния:
- Спаси-и-ите!
Оставив связку шкур, Фекла побежала к льдине, на которой лежала
хохлуша. Зверь, будто почуяв неладное, торопливо работая ластами, полз
к краю льдины, чтобы нырнуть в воду. Прямо перед собой Фекла увидела
узкую полосу темной воды. В ней кто-то отчаянно барахтался, высовывая
руки на кромку льда и судорожно, но безуспешно пытаясь вцепиться в
нее, скользкую, высокую. Фекла мигом подбежала, еще не ведая, кто по-
пал в беду, и протянула свой багорик крюком вперед
- Держись! За багорик держись!
Над краем льдины показалось испуганное, с округлившимися, как у
белька, глазами и мокрыми прядями растрепанных жидких волос лицо Ав-
дотьи Тимониной. На какие-то мгновения в голове Феклы вспыхнуло злое,
мстительное чувство. "Ага! В полынью влопалась! Так тебе и надо!" Но
тут же Фекле стало совестно: "Человек в беде, а я рада. Куда гоже?"
Она подошла ближе к кромке льдины, протягивая багорик утопающей. Та
наконец поймала крюк и схватилась за него обеими руками Фекла, рискуя
сорваться в воду, напрягая силы, стала подтаскивать Авдотью к себе.
"Еще... еще немножко... Ух и тяжелая же! Одни кости да кожа, а тянет,
словно камень..." Фекла подбодрила Авдотью:
- Крепче держись! Сейчас выберешься...
Авдотья навалилась грудью, потом животом на льдину. Фекла перех-
ватилась - древко багорика скользило у нее в руках, - и, поднатужась,
рывком вытащила ее из воды. Проволокла, как убитого зверя, подальше от
воды и поставила на ноги.
Издали, не чуя под собой ног, запоздало бежал муж Авдотьи - Нико-
лай. Грудь его от частого дыхания ходила ходуном.
- Как тя угораздило? - крикнул он, побледнев.
- За хохлушей... за хохлушей... стала прыгать через промоину да
не рассчитала... - зубы Авдотьи стучали, одежда на ней начала смер-
заться. Николай снял с жены мокрый полушубок и надел свой.
- Скорее к берегу! Надо обогреться!
Он взял жену под руку и потащил ее к стану. Авдотья обернулась и
сказала сипловато, срывающимся голосом:
- Спасибо тебе, Феклуша. Век буду помнить!
Фекла молча подошла к своему юрку, потуже затянула петлю и тоже
пошла к берегу, опасливо оглядывая льды.
Иероним Маркович серьезно захворал. Утром он почувствовал какую
то слабость во всем теле, руки и ноги повиновались плохо, на лбу выс-
тупил холодный липкий пот. Никогда по утрам так не бывало, - поднимал-
ся если уж не очень бодрый, то, во всяком случае, не хворый. А тут -
на тебе. Он не без усилия откинул тяжелое ватное одеяло, осторожно
спустил ноги с кровати и не сразу нашел валяные обрезки, которые слу-
жили ему вместо домашних туфель. Нащупал-таки их ногами, надел. Хотел
встать, но тут же согнулся, охнув: резануло острой болью поясницу. Ие-
роним Маркович озадаченно сел на край кровати. Заныло под ложечкой, и
сердце стало сбиваться с правильного ритма, замирало, голова закружи-
лась. Он немного посидел, вроде стало легче.
Жена в теплой вязаной кофте и толстом шерстяном полушалке вороча-
ла ухватом в пылающей печи, ставя поближе к огню чугунок с постными
щами.
- Худо мне, Аннушка, - сказал Иероним Маркович слабым голосом.
- Чего худо-то? Ведь с утра, - жена поставила ухват у шестка,
сняв с самовара трубу, добавила в него угольев. Самовар был медный с
въевшейся - сколько ни чисти - прозеленью, такой же старый, как и хо-
зяева - Что болит-то?
- Все болит. Умру я скоро, - сказал дед, совсем упав духом.
- Давай не умирай. Поживи еще.
- Все тело болит.
- Возьми себя в руки. Али не мужик?
- Был мужик, да весь вышел. Ослаб совсем. Конец, видно, прихо-
дит...
Такие приступы слабости бывали у деда и раньше, но проходили. Ие-
роним отлеживался и принимался "жить дальше". Анна, помня об этом, не
приняла всерьез стенания мужа, хотя, конечно, жалела его. Кинув на
супруга пытливый взгляд и подумав, что дело, может быть, не так уж
плохо, что его одолевает очередной приступ старческой немощи, она по-
немногу перешла на шутливо-незлобивый тон, стараясь, подбодрить и хотя
бы чуточку развеселить супруга.
- Умирать теперь не время. Земля на кладбище словно каменная,
мерзлая. Могилу копать будут - недобрым словом помянут. Погоди до вес-
ны, а там, даст бог, и до лета доживешь...
- Все шутишь! Как погодить-то? Кабы от меня зависело.
- Возьми себя в руки. Ты же меня пережить собирался.
- Тебя переживешь! - Дед, покряхтывая, все же поднялся с кровати,
прошел в передний угол, накинул на плечи полушубок и стал "расхажи-
ваться". Походил взад-вперед по домотканому полосатому половику, ра-
зогнал немножко совсем было застоявшуюся кровь. - Ты сухая, словно ко-
кора, а еще ядреная.
- Я вела образ жизни справедливый, - под этим словом жена подра-
зумевала "правильный". - А ты все грешил... Не пил бы вина, табаку не
нюхал да в молодости подподольником не был - долго бы пожил. Вон Гри-
горию Котцову уже девяносто два, а все еще на покос ездит, горбушей
машет. А отчего такой крепкий? Оттого, что жене не изменял, вместо ви-
на пьет хлебный квас. Куда как пользительней!
- Чего ты меня упрекаешь тем, что не было? Какой я подподольник?
Все ваши бабьи ревности!..
- Ну, не скажи - ревности... С Гранькой-то ручьевской я тебя, бы-
вало, застукала!
- И-и-и, вспомнила! Когда это было-то? Когда калужане тесто на
аршины продавали?
- Дак ведь было! Не отопрешься.
Иероним Маркович молча махнул рукой и сел за стол, чуть-чуть улы-
баясь. Глаза его даже оживились, заблестели. Пряча их от жены, он раз-
вернул старую газету, будто бы читать. И про очки забыл. Жена заметила
это:
- У тебя, видно, зрение к старости наладилось? Газеты без очков
стал читать!
Она поставила перед ним миску с горячей овсяной кашей и налила в