война пришла и туда, в места ее гнездовья, на какой-нибудь безымянный
островок в Ледовитом океане, и своим грохотом испугала ее? Или она
просто отбилась от стаи при перелете?
Птица эта крепко врезалась Фекле в память.
На другой день она долго ходила по берегу, надеясь снова увидеть
чайку. Она прилетела под вечер, сделала круг над угором с избенкой,
побродила возле кромки обрыва и улетела. Больше в то лето Фекла ее не
видела. Но берег возле тони Чебурай она с тех пор стала называть Бере-
гом Розовой Чайки - в память о Борисе.
Перед вечером Фекла куда-то засобиралась. В небольшую холщовую
торбу сунула кусок хлеба, бутылку воды и сказала Дерябину:
- Отпусти меня, Семен Васильевич, в деревню, Завтра к вечеру вер-
нусь. Очень мне надо туда сходить.
Соня Хват забеспокоилась:
- Да куда ты на ночь глядя? И дождик на улице.
Дерябин тоже принялся уговаривать:
- Подождала бы до утра. Ведь без малого пятьдесят верст! Погода
худая, дождит. Ночи стали темными...
- Одна ведь тропка-то в деревню. Не собьюсь. Все край моря иди да
иди.
- Ну, как хочешь. Чего в деревне-то понадобилось?
- Серафиму Егоровну навещу. Одна ведь она там в своем горе. Ста-
рая уж...
- Ладно. Иди с богом, - разрешил звеньевой.
И вот она идет "край моря" по тропинке, петляющей, как след прес-
ледуемого зайца, среди кочек, поросших осокой и карликовыми березками
с мелкой, точно грошики, листвой. Слева под высоким обрывом шумит мо-
ре, широкий и сильный ветер упруго бьет ее в бок. Мелкий дождик сеется
на плечи, на голову, закутанную в тонкий старенький полушалок. Ноги то
увязают в черной или бурой болотине, то выбираются на твердую почву и
бегут, бегут, не ведая устали. Тоска по бывшей любви гонит ее в дерев-
ню. Под ногами пружинят кривые ветки березок, словно мелкий хворост.
"Неужели правда, что убит Борис? - думала Фекла. - Может, ошибка
произошла? Может быть, другим пришло письмо? Пока слух до тоней добе-
рется, обрастет небылью... Вон еще в начале путины говорили, что у Ев-
фалии Котцовой двойня родилась, а оказалось - не у нее, а у Екатерины
Митеневой. Так и сейчас: вдруг да похоронка пришла в другой дом, а
сказали, что Серафиме..."
Думая так, Фекла притупляла чувство безысходной тревоги, оставляя
себе хоть какую-нибудь, хоть крошечную надежду.
Но ведь Ермолай сказал, что такими вестями не шутят! Весть, види-
мо, верная. Нет Бориса, и ждать его не придется, и надеяться теперь не
на что. Не вернется он, и жизнь ее не направится в новое русло. С каж-
дой почтой в селе прибавляется вдов, и она теперь вдова, хоть и невен-
чанная...
"А мать у него стара, здоровьем слаба. Вынесла ли такой удар?"
Долог, долог путь до села однообразной пустынной равниной, обре-
занной с одного края морем. Иногда блеснет в потемках на берегу огонек
в избушке на тоне и потеряется. Фекла решила не приворачивать на тони,
хотя их по берегу было больше десятка - незачем, да и некогда. Рыбаки,
верно, спят, а ей надо торопиться. И бежит, бежит она, легкая на ногу,
отдавая дальней и трудной дороге неизрасходованные силы, всей грудью
дыша влажным холодным воздухом, изредка замедляя шаги перед какой-ни-
будь подозрительной топкой ложбинкой. Иной раз осторожно, чуть ли не
на ощупь, пробирается по хилому мосточку из жердей, перекинутых через
мутный ручеек, пробившийся из тундры к морю. А то вдруг, оскользаясь и
цепляясь за мелкие кустики, спускается в размытый овраг, тяжело дыша,
взбирается на другой его склон и опять спешит, спешит по ровной глади,
и ветер все толкает и толкает ее в бок, силясь сбить с верного пути.
Думы назойливо толклись в голове. Вся жизнь казалась ей безра-
достной, лишенной солнечного проблеска, словно эта августовская ночь в
приполярье без луны, без звезд, без жилого тепла.
Так вот и существует она, как былинка под ветром на мерзлой осен-
ней кочке. Теперь и последняя надежда устроить жизнь обрушилась. Вой-
на, сколько она еще принесет горя?
Фекла шла всю ночь и наконец к утру добралась до Слободки - не-
большой деревеньки на левом берегу, напротив села. Зашла в избу знако-
мого старого рыбака. Тот, зевая спросонья, перевез ее на унденский бе-
рег.
В зимовке, пустовавшей больше двух месяцев, было студено, жилой
дух выветрился. Цветы на подоконниках засохли и, казалось, совсем по-
гибли. Фекла принесла дров, затопила печку, сбегала за водой, полила
цветы: "Может оживут?" Поставила греться чайник. Выдвинув из-под кро-
вати сундук, достала чистое белье, темное платье. В дороге одежда про-
мокла на дожде вплоть до нижней рубашки.
От плиты по избе распространялось ровное тепло. Стекла в рамах
сначала отпотели, потом быстро высохли. Кто-то прошел мимо избы, стуча
каблуками по дощатым мосткам. Фекла задернула занавеску, быстро оде-
лась, переплела косы, умылась из рукомойника, заварила чай и, достав
из торбы чуть примокший на дожде хлеб, перекусила.
От тепла и чая ее разморило, веки потяжелели, так и тянуло бух-
нуться в мягкую чистую постель после тоньских жестких нар. Но Фекла
поборола сонливость, надела полусапожки, выходной плюшевый жакет, ко-
торый стал ей тесноват и чуть не лопнул под мышками; достала из сунду-
ка черный материнский полушалок, накинула его на голову и вышла из до-
ма.
Изба у Серафимы была приземистая, узкая и длинная. Когда-то отец
нынешней хозяйки поставил маленький домик в два оконца по фасаду - на
большее не хватило ни лесу, ни денег. Потом он зажил получше и сделал
к нему пристройку. Года через три прирубил к постройке еще хоромину с
поветью и хлевом для овец. Постройка все удлинялась, и мужики шутили:
"У Семена Мальгина изба, что рюжа, только живности в нее попадает ма-
ло". Теперь в переднем конце не жили - вконец обветшал, и чтобы доб-
раться до жилой зимовки, надо было пройти вдоль избы через весь двор.
Фекла задержалась на узких в две доски мосточках. Дом казался вы-
мершим. Весь он будто врос в землю. Но крылечко в глубине двора,
пристроенное к зимовке, было новым - его сделал Борис. Ступеньки чисто
вымыты с дресвой до желтизны. Фекла взошла на крылечко, миновала сенцы
и отворила дверь в зимовку.
Она не вдруг заметила Серафиму Егоровну, сидевшую на лавке. На
ногах у нее валяные обрезки, на голове черный платок, на худых плечах
такая же кофта.
"Вся в черном, - подумала Фекла. - Значит, правда".
- Кто тут? - старуха подслеповато вгляделась в полумрак и, увидев
белое большеглазое лицо соседки, удивилась: - Феклуша? Откуда тебя бог
послал?
- С тони пришла, - сказала Фекла, садясь на лавку.
- Далеко тоня-то. Видно, дело какое привело?
- Кое-какие дела. А вы что, сеть вяжете?
- Вяжу. - Старушка опять принялась за работу. Деревянная остроко-
нечная игла сновала в ее руках быстро и ловко. - Третий день вяжу.
Конца нет... А боле ничего не могу. Без дела нет моченьки сидеть. Ноги
не ходят, ой, не переставляются ноженьки! Как похоронную получила -
будто паралик хватил. Борю-то у меня убили! Ой, убили... А я сеть вя-
жу, потому что за этим делом мне легче. Слеза не так одолевает... -
Она опустила иглу на колени, посмотрела на Феклу синими глазами - гла-
зами Бориса - и махнула рукой. - Да и слез-то нет больше. Не-е-ету бо-
ле слез, все выплаканы...
Серафима, опустив руки, замолчала, глядя перед собой в угол, где
красноватым огнем светилась перед иконой лампадка. Фекле стало не по
себе, ястребиной лапой вцепилась в самое сердце тоска.
Изба не прибрана. У печи лежал ухват, на столе - самовар, давно
не чищенный, с потускневшими латунными боками. В устье печи не было
заслонки, на шестке чернел пустой чугунок.
Серафима Егоровна поднялась с лавки, придерживаясь за стол, про-
шаркала валяными обрезками к полке с посудой и достала какую-то бумаж-
ку.
- Вот похоронная-то, - подала листок Фекле.
Фекла боязливо взяла бумагу, пересела поближе к свету и, прочтя
похоронку, уронила ее на стол...
Серафима Егоровна снова взялась за вязанье, говоря:
- Не могу без иглы. Кажется: кину работу и упаду на пол. Помру.
Боюсь, что ниток не хватит. Кончатся нитки - и мне конец. Сердцем
чую... Добавить бы прядена1, да где возьмешь? У тебя нет ли?
1 Прядено - льняные крученые нитки (местн.).
- Принесу, - сказала Фекла.
- Ой, да и ты плачешь! Доброе у тебя сердце, Феня. К чужому горю
отзывчивое. Ой, золотая моя славутница!
- Это и мое горе, матушка, - сказала Фекла. - Любила я Борю. Жить
вместе собирались. Да, видно, не судьба...
Мать вздохнула и осторожно коснулась руки Феклы своей холодной и
маленькой.
- А я и не ведала. Прости меня, Фенюшка. Прости, старую...
Посидели, поплакали. Потом Фекла сказала:
- Надо жить! Дай-ко я поприбираюсь в избе.
Она принялась наводить порядок: вымыла посуду, подмела пол, схо-
дила в правление колхоза за продовольственными талонами. Получив по
ним кое-какие продукты, накормила и напоила чаем Серафиму. Оставив ей
хлеба, крупы, сахару и большой моток крученых суровых ниток, Фекла
попрощалась, наказав:
- Жди меня с тони. Вернусь недели через две.
В конце сентября, просидев у неводов без малого четыре месяца -
время летнего и осеннего хода семги, - рыбаки уезжали с тоней в село.
Был редкий для этих мест удивительно погожий солнечный день. Ве-
тер, дующий с полдня, был настолько слаб, что у него и сил не хватило
развести волну. Море, обычно шумное, вспененное, тихо плескалось у бе-
регов, будто прикинулось добрым и ручным.
К мысу Чебурай подошла мотодора. Стук двигателя на спокойной воде
слышен был издалека. Дора отдала якорь и стала ждать рыбаков. У них
уже все было готово: вещи в лодке, двери избушки заколочены до следую-
щего лета. Фекла и Соня сидели на банке в веслах. Немко приготовил
шест - отпихнуться от берега. Семен Дерябин, забредя в воду, уже взял-
ся было за нос лодки, чтобы снять ее с отмели, но Фекла спохватилась:
- А где Чебурайко? Как без него-то?
- Ох уж этот Чебурай! - Семен выбрел из воды и кликнул пса: - Че-
бура-ай!
Соня и Фекла тоже принялись звать собаку, но понапрасну: пес не
показывался.
- Сбегаю, покличу, - Фекла вышла из лодки, поднялась по тропке к
избушке. Чуть не сорвала голос, но пес будто в воду канул. С доры уже
командовали им в рупор побыстрее собираться.
- Ладно, поедем, - сказал Семен. - Чебурай прибежит по берегу.
Никуда не денется.
Но едва гребцы взялись за весла, с обрыва донесся истошный зали-
вистый лай вперемежку с обиженным визгом. Собака, посуетившись на уго-
ре, со всех ног кинулась вниз.
- Вот нелегкая сила! - расхохотался Семен. - Давай обратно.
У Чебурая не хватило терпенья ждать, когда подъедут, и он бросил-
ся вплавь. Фекла выловила его, подняла в лодку. Пес в порыве благодар-
ности положил мокрые лапы ей на колени и уже примеривался лизнуть Фек-
лу в лицо. Та оттолкнула его:
- А ну тя. Весь рыбой пропах.
Пес угомонился, уселся в носу и стал глядеть на приближающуюся
дору. Подойдя к ней, рыбаки выгрузили свои пожитки, и, взяв лодку на
буксир, дора побежала к следующей тоне. Стукоток работающего двигателя
стлался низко над водой.
С борта доры Фекла смотрела на удаляющийся берег, где провела
столько томительно-однообразных, а с началом войны и тревожных дней,
вспоминала Бориса.
Солнце ярко высвечивало высокий обрыв и рыбачью избушку над ним -
маленькую, одинокую и как будто даже покосившуюся. И когда Фекла смот-
рела на нее, ей показалось, что Борис остался там, на берегу. Все уе-
хали, а он будет жить один в пустой избушке, встретит холодную, мокрую
осень, темную, бесконечную зиму с переливами северных сияний в глубо-
кой чернети неба, а потом - короткую, неласковую весну. И ему будет
грустно без Феклы, он сядет у оконца и в ожидании ее станет смотреть
на море. И море все так же будет шуметь и биться в берег...
"Да нет же, нет его там! Никогда больше он не приедет на Чебурай!
- Фекла вздохнула, смахнула слезинку и зябко повела плечами. - Только
Розовая Чайка, быть может, прилетит и станет бродить там на тоненьких
ножках по берегу, дрожать на ветру всеми перышками..."
Дора уходила все дальше от мыса Чебурай, и Фекла уже в последний
раз, прощаясь, окинула его взглядом, щурясь от солнца. Ведь там оста-
вался кусочек ее жизни, такой неустроенной и чуточку бестолковой. Вот
уже темная громада берега превратилась в узкую длинную гряду, у кото-
рой мельтешила частая рябь мелких волн. Там, должно быть, сейчас тихо,
спокойно. В тундре блекнут поздние приполярные цветки, янтарными ка-
пельками греется в лучах солнца перезрелая морошка, белыми туманами
стелется среди кочек пушица...
Иероним Маркович Пастухов после похода в губу за селедкой да по-
хорон Рындина стал чувствовать себя очень неважно. У него вдруг все
заболело: руки, ноги, поясница, начало пошаливать и сердце. Жена поила
его настоями трав, прикладывала к пояснице холщовый мешочек с песком,
нагретым в печи.
- Совсем, брат, ухайдакался, - говорил дед, целыми днями лежа на
кровати за ситцевой занавеской в углу.
- Не бережешься дак... Кто тебя в море-то посылал? Сидел бы уж
дома. Меня не послушал, так теперь и стони, - незлобиво ворчала на не-
го супруга.
Не в пример мужу она не жаловалась на свои недуги. Сухая, тощая,
сутулая от старости, но словно двужильная, она привычно управлялась по
дому, сидела на лавке за прялкой или вязанием.
Дед, однако, отлежался. Вскоре он покинул свой угол за занавеской
и выбрался на улицу. Сначала посидел на лавочке у избы, потом переко-
чевал на рыбкооповское крыльцо, к такой же древней братии, как и он,
послушать новости. А потом нежданно-негаданно наладился с двумя ведра-
ми за водой, чему жена и удивилась и обрадовалась: таскать воду с ок-
раины села ей порядком надоело. И если дед сходил за водой, то, зна-
чит, окреп и решил, что теперь можно наведаться и в правление колхоза:
нет ли там каких-нибудь вестей. Ведь там и телефон, и почту из Мезени
первым долгом доставляют туда.
Придя в контору, Иероним заметил, что ряды правленцев поредели.
Вместо пяти человек в бухгалтерии сидели трое: Митенев и две женщи-
ны-счетовода. Они втроем очень дружно и энергично щелкали на счетах -
только треск стоял. Дед потоптался у двери, снял шапку и сел на сво-
бодный стул.
- Что скажешь, Иероним Маркович? - спросил его Митенев, опустив
очки со лба на нос. Он был близорук, но читал и писал без очков, что
всегда удивляло Пастухова, который без очков читать не мог.
- Да я так... Давненько вас не видал. Шибко дружно на счетах ко-
лотите. Сколько нынче на трудодень выйдет? Хотя бы предварительно.
- О трудодне еще рано, - Митенев снова поднял на лоб очки и стал
что-то заносить в книгу. Счетоводки переглянулись и захихикали: "О
трудоднях, гли-ко, справляться пришел, труженик!"
Дед не придал значения хихиканью: "Бабы есть бабы. Палец им с ут-
ра покажи - до вечера смеяться будут". Он поинтересовался:
- Тихон Сафоныч у себя?
- У себя, да занят. Просил не мешать, - не отрываясь от дела, от-
ветил Митенев. - Вот что, Иероним Маркович. Вечером приходите с супру-
гой на собрание.
- Ладно. Я-то непременно приду. Супруга не любит собраний и всег-
да велит мне голосовать за двоих. О чем речь пойдет?
- Об итогах летней путины. И еще один вопрос оборонного значения.
Придешь - узнаешь.
Дедко ушел, так и не поговорив с председателем. Впрочем, особен-
ной нужды в таком разговоре не было. От нечего делать Иероним еще раз
привернул к гостеприимному крыльцу магазина, приметив там среди "седу-
нов" Ермолая. Тот недавно прибыл с морского берега вместе с лошадью.
Иероним поздоровался и первым делом поинтересовался:
- Куды мерина-то поставил? К себе али на колхозную конюшню?
- На конюшню.
- Так, ладно. - Иероним говорил с возчиком таким тоном, словно
ему было дело до всего, в том числе и до тоньского мерина. - А сам-то
дома ночуешь или у Матрены в приемышах?
Ермолай был мужчина вдовый и одинокий. Досужие языки говорили,
что он, несмотря на почтенный возраст, находится в довольно близких
отношениях с засольщицей Матреной. Возчик поглядел на хитренько улыба-
ющегося Иеронима косым взглядом, однако не подал вида, что такой воп-
рос задел его за живое.
- Пошто у Матрены-то? В своей избе живу. Матрена у меня тоньска
сударушка. В деревне есть другая...
- Как тебя хватает на двоих-то? Обучил бы и меня этакому делу, -
Иероним тихонько сел на ступенькую - Старики захохотали, и так как все
были стары и много раз простужены, то почти все и закашлялись.
- Тебе учиться несподручно. Пора на погосте место присматривать,
- отозвался Ермолай.
Все замолчали, у всех грустные думы, лбы - в морщинках. Иероним
перевел разговор на другое.
- Сказывают, вечером собрание. И вопрос оборонный. Должно, сек-
рет. Митенев мне шепнул.
- Да какой тут секрет? Речь пойдет о том, чтобы помочь Красной
Армии теплыми вещами. Зима скоро, армия-то миллионная! Всех
обуть-одеть надо.
В небе громоздились тучи. Они шли на село с моря целыми полчища-
ми, словно армия немцев там, на Западе. К вечеру все вокруг затянуло
этими тучами с какими-то буровато-серыми размывами, будто кровь смеша-
лась с пеплом, и при виде их делалось тревожно.
Наконец пошел дождик, сначала редкий, неуверенный. Он исподтишка
подкрался к деревне и, убедившись в том, что все в ней тихо и никто не
может ему помешать, вдруг хлынул шумным, пляшущим ливнем. Среди ливня,
среди темени, проколотой кое-где лучиками света, торопливо бежали к
правленческому дому серые фигуры: у кого на голову надет капюшон плаща
или штормовка, у кого холщовый мешок.
До собрания еще оставалось примерно с полчаса, и колхозники захо-
дили в клуб, в полутемный зал с низким, выбеленным известкой потолком.
Здесь в углу стоял стол, а на нем ламповый батарейный приемник. Ради-
оузел до войны построить не успели, и теперь банк в связи с трудностя-
ми военного времени закрыл кредитование на строительство. Приходилось
довольствоваться приемником.
Все усаживались на скамейки и ждали, когда Августа включит радио.
Она, экономя питание, делала это только в час передачи от Советского
информбюро.
Окна в клубе замаскированы щитами из толя на деревянных подрамни-
ках. Лампочка из-под потолка светила тускло: движок служил колхозу уже
больше десятка лет, порядком разработался, а ремонтировать его было
нечем и негде. На новый по нынешним временам рассчитывать не приходи-
лось.
Из соседней комнаты, где была библиотека, вышла Августа Мальгина.
На плечах у нее тяжелая материнская шаль, пуговицы жакета не застеги-
вались. Августа была на шестом месяце беременности. Бледное лицо ее с
нежной белой кожей и спокойными голубыми глазами было сосредоточенно.
Августа включила приемник. Он зашипел, словно самовар, в который
добавили угольев. В притихшем зальце послышались знакомые позывные
Москвы. Диктор строгим и четким голосом стал сообщать очередную сводку
с фронта. Слушали ее с хмурыми, сосредоточенными лицами. Известия были
нерадостными, немцы оголтело рвались к Москве...
Старики, женщины, дети, жмущиеся к матерям, Густя, выжидательно
стоявшая в уголке, - все молчали.
Открылась дверь, и кто-то сказал громко:
- Зовут на собрание!
Правленческая сторожиха, она же курьер-уборщица Манефа, в верхних
сенях перед лестницей предусмотрительно повесила в помощь тускловатой
электрической керосиновую лампу. Соня Хват взяла Феклу под руку.
- Ой какие худые вести с фронта! - сказала она.
Фекла молча кивнула.
Войдя в большую и холодную комнату для собраний, в обычные дни
пустующую, они выбрали место на скамье в уголке, и пока колхозники со-
бирались, Соня сказала озабоченно:
- Вторую неделю нет ничего от Феди. Жив ли?
- Может, некогда писать. Бои ведь, - отозвалась Фекла.
- Он в полковой разведке. Там, говорят, очень опасно...
- Бог милует...
Панькин, решив, что пора начинать, поднялся из-за стола:
- Товарищи колхозники! Разрешите огласить повестку дня: "О сборе
теплой одежды для Красной Армии". А второе - "Итоги летней путины".
С повесткой дня все согласились, и Панькин предоставил слово сек-
ретарю партийной организации Митеневу. Тот, как положено в таких слу-
чаях, сделал небольшой доклад. Речь свою он по бумажке произносил не-
долго и закончил призывом: "Все для фронта, товарищи! Дадим больше
теплых вещей для наших бойцов и этим обеспечим полную победу над фа-
шистскими извергами!"
Митенев сел, Панькин спросил, нет ли желающих высказаться. Еще до
собрания Митенев, чтобы "раскачать" колхозников, подготовил первого
оратора - Ермолая, но тот, видимо, растерялся или застеснялся, и прои-
зошла небольшая заминка. Кто-то из женщин сказал:
- Чего высказываться-то? Ближе к делу!
- Правильно! - поднялся Иероним Маркович Пастухов, держа под мыш-
кой небольшой сверток. - Тихон Сафоныч, ежели одна овчинка, так ниче-
го? Больше у меня нет.
- Одна так одна, - одобрительно сказал Панькин. - Вы, Иероним
Маркович, овчинку, другой овчинку или, может, и не одну - глядишь, и
полушубок для бойца Красной Армии.
- Ну тогда... - дедко торопливо выбрался из рядов к столу и нем-
ножко смущенный оттого, что большего дать не может, развернул сверток
и, аккуратно расправив, показал всем овчинку. - Вот, новая. Сам выде-
лывал. И еще старуха у меня там вяжет три пары носков шерстяных. Их
завтра принесу, коли довяжет. И ночью поработает, керосин есть... Боле
у меня, извините, ничего подходящего не нашлось, все старое, как и я
сам. Ну, здесь хозяева есть покрепче меня. Не подкачают.
Панькин одобрительно улыбнулся и вежливо похлопал деду. Колхозни-
ки тоже поаплодировали. В правлении стало веселее.
- Спасибо, Иероним Маркович, за посильную помощь фронту. Я тоже
последую вашему примеру, - Панькин вышел из-за стола, снял с гвоздика
новый романовский полушубок фабричного шитья и шапку-ушанку, тоже не-
надеванную. Он положил полушубок и шапку рядом с овчиной Иеронима.
Кое-кто растерялся, потому что вещей с собой не принес, хотя и
был готов дать их. Панькин успокоил односельчан:
- Не обязательно выкладывать вещи сейчас вот, на этот стол. Вы
можете принести завтра утром и сдать... Фекле Зюзиной. Поручим ей со-
бирать вещи. Согласны?
Фекла подняла было руку, но тотчас опустила ее.
- Вы что, возражаете? - спросил ее Панькин.
- Да нет. Я хотела сказать, что у меня нет ни овчин, ни хорошего
полушубка. Но я связала шесть пар носков. Правда, на свою ногу, но она
у меня не маленькая. Носки подойдут на любого мужика. Ладно ли?
- Ладно, Фекла Осиповна, - отозвался председатель под одобритель-
ный смешок собравшихся. Колхозников позабавило замечание Феклы о раз-
мере ее ноги. - Давайте по порядку будем записывать.
Митенев взялся за тетрадку и перо.
- Фекла Осиповна, сколько пар носков? - спросил он.
- Шесть пар. И шарфик еще отдам, из белой овечьей шерсти.
- Шесть пар и шарфик. Кто следующий, - спросил Панькин. - Для яс-
ности еще скажу, товарищи, что теплая одежда нужна не только бойцам на
фронте, но и эвакуированным из прифронтовой полосы. Они прибывают в
тыл почти совершенно раздетыми...
- У меня есть две овчины, - предложила Варвара Хват. - Запишите.
- А у меня служат в Красной Армии три сына, - сказал высокий се-
дой старик Мальгин. В Унде половина села носила эту фамилию. - Я даю
три овчины, Выйдет полушубок на доброго мужика!
- Вот я купила новые ватные брюки своему старику, - поднялась по-
жилая рыбачка. - Обойдемся и старыми. Новые отдаю.
Возчик Ермолай Мальгин, подготовленный Митеневым, решил все-таки
высказаться.
- Надежда Гитлера на молниеносную войну уже не сбылась, - начал
он. - Война-то оказалась затяжной. Немцы в России увязли. А раз увязли
- придет им каюк. И, безусловно, фашисты потерпят полный крах! Для ус-
корения нашей победы я, значит, вношу для Красной Армии тельняшку,
шапку, полотенце и еще посмотрю, чего можно...
- Речь-то хороша, да взнос-от невелик: тельняшка да полотенце, -
вставила бойкая рыбацкая женка. - Шубы-то у тя нету запасной?
- Шуба у меня, к сожалению, только одна и та с изъяном - заплат
много, - Ермолай размахнул полы, показал две огромные заплаты.
- Ладно, видим! Что с тебя боле взять...
- Пишите и меня: новые чесанки1, сорок второго размера, серые.
1 Чесанки - валенки.
- А я могу принести пару шерстяных рукавиц да полторы овчинки.
Половинку-то отрезала, не знала...
Запись продолжалась. На другой день Фекла приняла по списку одеж-
ду от односельчан, с помощью Сони Хват все упаковала в мешки и при
первой возможности отправила в Архангельск.
В начале декабря на Кольском полуострове наступила полярная ночь.
Советские войска, закрепившись на склонах сопок, вели с фашистами обо-
ронительные бои. Немцы как застряли тут осенью, так и не смогли прод-
винуться больше ни на шаг.
Двенадцатая бригада морской пехоты прибыла сюда еще осенью. В но-
ябре батальон, в котором служили Хват с Мальгиным, занял оборону на
пятьдесят втором километре на Мурманском направлении. Григорий и Роди-
он служили в одном взводе. Оба были рады, что судьба свела их вместе
на этой каменистой неуютной Кольской земле.
...Морская пехота получила приказ ночью выбить немцев с безымян-
ной сопки и закрепиться на ней. Саперы подготовили проходы в проволоч-
ном заграждении и на минном поле, и к полуночи штурмовой отряд, соз-
данный из бойцов разных подразделений, сосредоточился в траншеях. В
отряд вошла часть бойцов отделения Хвата с пулеметным расчетом Родио-
на.
Тьма. Немцы ничего не замечали. Отряд цепью поднимался вверх по
склону. Родион запаленно дышал, валенки оскользались по наледи - не-
давно была оттепель. Ушиб колено, шепотом выругался и снова побежал -
выше, выше...
Пулемет стал тяжел. На лбу под каской - пот ручьями, застилает
глаза. Родион на ходу вытер варежкой лицо. Ноги от напряжения дрожат,
слабнут.
Снова бросок. Опять залегли: взлетела немецкая ракета. "Замри, не
островок в Ледовитом океане, и своим грохотом испугала ее? Или она
просто отбилась от стаи при перелете?
Птица эта крепко врезалась Фекле в память.
На другой день она долго ходила по берегу, надеясь снова увидеть
чайку. Она прилетела под вечер, сделала круг над угором с избенкой,
побродила возле кромки обрыва и улетела. Больше в то лето Фекла ее не
видела. Но берег возле тони Чебурай она с тех пор стала называть Бере-
гом Розовой Чайки - в память о Борисе.
Перед вечером Фекла куда-то засобиралась. В небольшую холщовую
торбу сунула кусок хлеба, бутылку воды и сказала Дерябину:
- Отпусти меня, Семен Васильевич, в деревню, Завтра к вечеру вер-
нусь. Очень мне надо туда сходить.
Соня Хват забеспокоилась:
- Да куда ты на ночь глядя? И дождик на улице.
Дерябин тоже принялся уговаривать:
- Подождала бы до утра. Ведь без малого пятьдесят верст! Погода
худая, дождит. Ночи стали темными...
- Одна ведь тропка-то в деревню. Не собьюсь. Все край моря иди да
иди.
- Ну, как хочешь. Чего в деревне-то понадобилось?
- Серафиму Егоровну навещу. Одна ведь она там в своем горе. Ста-
рая уж...
- Ладно. Иди с богом, - разрешил звеньевой.
И вот она идет "край моря" по тропинке, петляющей, как след прес-
ледуемого зайца, среди кочек, поросших осокой и карликовыми березками
с мелкой, точно грошики, листвой. Слева под высоким обрывом шумит мо-
ре, широкий и сильный ветер упруго бьет ее в бок. Мелкий дождик сеется
на плечи, на голову, закутанную в тонкий старенький полушалок. Ноги то
увязают в черной или бурой болотине, то выбираются на твердую почву и
бегут, бегут, не ведая устали. Тоска по бывшей любви гонит ее в дерев-
ню. Под ногами пружинят кривые ветки березок, словно мелкий хворост.
"Неужели правда, что убит Борис? - думала Фекла. - Может, ошибка
произошла? Может быть, другим пришло письмо? Пока слух до тоней добе-
рется, обрастет небылью... Вон еще в начале путины говорили, что у Ев-
фалии Котцовой двойня родилась, а оказалось - не у нее, а у Екатерины
Митеневой. Так и сейчас: вдруг да похоронка пришла в другой дом, а
сказали, что Серафиме..."
Думая так, Фекла притупляла чувство безысходной тревоги, оставляя
себе хоть какую-нибудь, хоть крошечную надежду.
Но ведь Ермолай сказал, что такими вестями не шутят! Весть, види-
мо, верная. Нет Бориса, и ждать его не придется, и надеяться теперь не
на что. Не вернется он, и жизнь ее не направится в новое русло. С каж-
дой почтой в селе прибавляется вдов, и она теперь вдова, хоть и невен-
чанная...
"А мать у него стара, здоровьем слаба. Вынесла ли такой удар?"
Долог, долог путь до села однообразной пустынной равниной, обре-
занной с одного края морем. Иногда блеснет в потемках на берегу огонек
в избушке на тоне и потеряется. Фекла решила не приворачивать на тони,
хотя их по берегу было больше десятка - незачем, да и некогда. Рыбаки,
верно, спят, а ей надо торопиться. И бежит, бежит она, легкая на ногу,
отдавая дальней и трудной дороге неизрасходованные силы, всей грудью
дыша влажным холодным воздухом, изредка замедляя шаги перед какой-ни-
будь подозрительной топкой ложбинкой. Иной раз осторожно, чуть ли не
на ощупь, пробирается по хилому мосточку из жердей, перекинутых через
мутный ручеек, пробившийся из тундры к морю. А то вдруг, оскользаясь и
цепляясь за мелкие кустики, спускается в размытый овраг, тяжело дыша,
взбирается на другой его склон и опять спешит, спешит по ровной глади,
и ветер все толкает и толкает ее в бок, силясь сбить с верного пути.
Думы назойливо толклись в голове. Вся жизнь казалась ей безра-
достной, лишенной солнечного проблеска, словно эта августовская ночь в
приполярье без луны, без звезд, без жилого тепла.
Так вот и существует она, как былинка под ветром на мерзлой осен-
ней кочке. Теперь и последняя надежда устроить жизнь обрушилась. Вой-
на, сколько она еще принесет горя?
Фекла шла всю ночь и наконец к утру добралась до Слободки - не-
большой деревеньки на левом берегу, напротив села. Зашла в избу знако-
мого старого рыбака. Тот, зевая спросонья, перевез ее на унденский бе-
рег.
В зимовке, пустовавшей больше двух месяцев, было студено, жилой
дух выветрился. Цветы на подоконниках засохли и, казалось, совсем по-
гибли. Фекла принесла дров, затопила печку, сбегала за водой, полила
цветы: "Может оживут?" Поставила греться чайник. Выдвинув из-под кро-
вати сундук, достала чистое белье, темное платье. В дороге одежда про-
мокла на дожде вплоть до нижней рубашки.
От плиты по избе распространялось ровное тепло. Стекла в рамах
сначала отпотели, потом быстро высохли. Кто-то прошел мимо избы, стуча
каблуками по дощатым мосткам. Фекла задернула занавеску, быстро оде-
лась, переплела косы, умылась из рукомойника, заварила чай и, достав
из торбы чуть примокший на дожде хлеб, перекусила.
От тепла и чая ее разморило, веки потяжелели, так и тянуло бух-
нуться в мягкую чистую постель после тоньских жестких нар. Но Фекла
поборола сонливость, надела полусапожки, выходной плюшевый жакет, ко-
торый стал ей тесноват и чуть не лопнул под мышками; достала из сунду-
ка черный материнский полушалок, накинула его на голову и вышла из до-
ма.
Изба у Серафимы была приземистая, узкая и длинная. Когда-то отец
нынешней хозяйки поставил маленький домик в два оконца по фасаду - на
большее не хватило ни лесу, ни денег. Потом он зажил получше и сделал
к нему пристройку. Года через три прирубил к постройке еще хоромину с
поветью и хлевом для овец. Постройка все удлинялась, и мужики шутили:
"У Семена Мальгина изба, что рюжа, только живности в нее попадает ма-
ло". Теперь в переднем конце не жили - вконец обветшал, и чтобы доб-
раться до жилой зимовки, надо было пройти вдоль избы через весь двор.
Фекла задержалась на узких в две доски мосточках. Дом казался вы-
мершим. Весь он будто врос в землю. Но крылечко в глубине двора,
пристроенное к зимовке, было новым - его сделал Борис. Ступеньки чисто
вымыты с дресвой до желтизны. Фекла взошла на крылечко, миновала сенцы
и отворила дверь в зимовку.
Она не вдруг заметила Серафиму Егоровну, сидевшую на лавке. На
ногах у нее валяные обрезки, на голове черный платок, на худых плечах
такая же кофта.
"Вся в черном, - подумала Фекла. - Значит, правда".
- Кто тут? - старуха подслеповато вгляделась в полумрак и, увидев
белое большеглазое лицо соседки, удивилась: - Феклуша? Откуда тебя бог
послал?
- С тони пришла, - сказала Фекла, садясь на лавку.
- Далеко тоня-то. Видно, дело какое привело?
- Кое-какие дела. А вы что, сеть вяжете?
- Вяжу. - Старушка опять принялась за работу. Деревянная остроко-
нечная игла сновала в ее руках быстро и ловко. - Третий день вяжу.
Конца нет... А боле ничего не могу. Без дела нет моченьки сидеть. Ноги
не ходят, ой, не переставляются ноженьки! Как похоронную получила -
будто паралик хватил. Борю-то у меня убили! Ой, убили... А я сеть вя-
жу, потому что за этим делом мне легче. Слеза не так одолевает... -
Она опустила иглу на колени, посмотрела на Феклу синими глазами - гла-
зами Бориса - и махнула рукой. - Да и слез-то нет больше. Не-е-ету бо-
ле слез, все выплаканы...
Серафима, опустив руки, замолчала, глядя перед собой в угол, где
красноватым огнем светилась перед иконой лампадка. Фекле стало не по
себе, ястребиной лапой вцепилась в самое сердце тоска.
Изба не прибрана. У печи лежал ухват, на столе - самовар, давно
не чищенный, с потускневшими латунными боками. В устье печи не было
заслонки, на шестке чернел пустой чугунок.
Серафима Егоровна поднялась с лавки, придерживаясь за стол, про-
шаркала валяными обрезками к полке с посудой и достала какую-то бумаж-
ку.
- Вот похоронная-то, - подала листок Фекле.
Фекла боязливо взяла бумагу, пересела поближе к свету и, прочтя
похоронку, уронила ее на стол...
Серафима Егоровна снова взялась за вязанье, говоря:
- Не могу без иглы. Кажется: кину работу и упаду на пол. Помру.
Боюсь, что ниток не хватит. Кончатся нитки - и мне конец. Сердцем
чую... Добавить бы прядена1, да где возьмешь? У тебя нет ли?
1 Прядено - льняные крученые нитки (местн.).
- Принесу, - сказала Фекла.
- Ой, да и ты плачешь! Доброе у тебя сердце, Феня. К чужому горю
отзывчивое. Ой, золотая моя славутница!
- Это и мое горе, матушка, - сказала Фекла. - Любила я Борю. Жить
вместе собирались. Да, видно, не судьба...
Мать вздохнула и осторожно коснулась руки Феклы своей холодной и
маленькой.
- А я и не ведала. Прости меня, Фенюшка. Прости, старую...
Посидели, поплакали. Потом Фекла сказала:
- Надо жить! Дай-ко я поприбираюсь в избе.
Она принялась наводить порядок: вымыла посуду, подмела пол, схо-
дила в правление колхоза за продовольственными талонами. Получив по
ним кое-какие продукты, накормила и напоила чаем Серафиму. Оставив ей
хлеба, крупы, сахару и большой моток крученых суровых ниток, Фекла
попрощалась, наказав:
- Жди меня с тони. Вернусь недели через две.
В конце сентября, просидев у неводов без малого четыре месяца -
время летнего и осеннего хода семги, - рыбаки уезжали с тоней в село.
Был редкий для этих мест удивительно погожий солнечный день. Ве-
тер, дующий с полдня, был настолько слаб, что у него и сил не хватило
развести волну. Море, обычно шумное, вспененное, тихо плескалось у бе-
регов, будто прикинулось добрым и ручным.
К мысу Чебурай подошла мотодора. Стук двигателя на спокойной воде
слышен был издалека. Дора отдала якорь и стала ждать рыбаков. У них
уже все было готово: вещи в лодке, двери избушки заколочены до следую-
щего лета. Фекла и Соня сидели на банке в веслах. Немко приготовил
шест - отпихнуться от берега. Семен Дерябин, забредя в воду, уже взял-
ся было за нос лодки, чтобы снять ее с отмели, но Фекла спохватилась:
- А где Чебурайко? Как без него-то?
- Ох уж этот Чебурай! - Семен выбрел из воды и кликнул пса: - Че-
бура-ай!
Соня и Фекла тоже принялись звать собаку, но понапрасну: пес не
показывался.
- Сбегаю, покличу, - Фекла вышла из лодки, поднялась по тропке к
избушке. Чуть не сорвала голос, но пес будто в воду канул. С доры уже
командовали им в рупор побыстрее собираться.
- Ладно, поедем, - сказал Семен. - Чебурай прибежит по берегу.
Никуда не денется.
Но едва гребцы взялись за весла, с обрыва донесся истошный зали-
вистый лай вперемежку с обиженным визгом. Собака, посуетившись на уго-
ре, со всех ног кинулась вниз.
- Вот нелегкая сила! - расхохотался Семен. - Давай обратно.
У Чебурая не хватило терпенья ждать, когда подъедут, и он бросил-
ся вплавь. Фекла выловила его, подняла в лодку. Пес в порыве благодар-
ности положил мокрые лапы ей на колени и уже примеривался лизнуть Фек-
лу в лицо. Та оттолкнула его:
- А ну тя. Весь рыбой пропах.
Пес угомонился, уселся в носу и стал глядеть на приближающуюся
дору. Подойдя к ней, рыбаки выгрузили свои пожитки, и, взяв лодку на
буксир, дора побежала к следующей тоне. Стукоток работающего двигателя
стлался низко над водой.
С борта доры Фекла смотрела на удаляющийся берег, где провела
столько томительно-однообразных, а с началом войны и тревожных дней,
вспоминала Бориса.
Солнце ярко высвечивало высокий обрыв и рыбачью избушку над ним -
маленькую, одинокую и как будто даже покосившуюся. И когда Фекла смот-
рела на нее, ей показалось, что Борис остался там, на берегу. Все уе-
хали, а он будет жить один в пустой избушке, встретит холодную, мокрую
осень, темную, бесконечную зиму с переливами северных сияний в глубо-
кой чернети неба, а потом - короткую, неласковую весну. И ему будет
грустно без Феклы, он сядет у оконца и в ожидании ее станет смотреть
на море. И море все так же будет шуметь и биться в берег...
"Да нет же, нет его там! Никогда больше он не приедет на Чебурай!
- Фекла вздохнула, смахнула слезинку и зябко повела плечами. - Только
Розовая Чайка, быть может, прилетит и станет бродить там на тоненьких
ножках по берегу, дрожать на ветру всеми перышками..."
Дора уходила все дальше от мыса Чебурай, и Фекла уже в последний
раз, прощаясь, окинула его взглядом, щурясь от солнца. Ведь там оста-
вался кусочек ее жизни, такой неустроенной и чуточку бестолковой. Вот
уже темная громада берега превратилась в узкую длинную гряду, у кото-
рой мельтешила частая рябь мелких волн. Там, должно быть, сейчас тихо,
спокойно. В тундре блекнут поздние приполярные цветки, янтарными ка-
пельками греется в лучах солнца перезрелая морошка, белыми туманами
стелется среди кочек пушица...
Иероним Маркович Пастухов после похода в губу за селедкой да по-
хорон Рындина стал чувствовать себя очень неважно. У него вдруг все
заболело: руки, ноги, поясница, начало пошаливать и сердце. Жена поила
его настоями трав, прикладывала к пояснице холщовый мешочек с песком,
нагретым в печи.
- Совсем, брат, ухайдакался, - говорил дед, целыми днями лежа на
кровати за ситцевой занавеской в углу.
- Не бережешься дак... Кто тебя в море-то посылал? Сидел бы уж
дома. Меня не послушал, так теперь и стони, - незлобиво ворчала на не-
го супруга.
Не в пример мужу она не жаловалась на свои недуги. Сухая, тощая,
сутулая от старости, но словно двужильная, она привычно управлялась по
дому, сидела на лавке за прялкой или вязанием.
Дед, однако, отлежался. Вскоре он покинул свой угол за занавеской
и выбрался на улицу. Сначала посидел на лавочке у избы, потом переко-
чевал на рыбкооповское крыльцо, к такой же древней братии, как и он,
послушать новости. А потом нежданно-негаданно наладился с двумя ведра-
ми за водой, чему жена и удивилась и обрадовалась: таскать воду с ок-
раины села ей порядком надоело. И если дед сходил за водой, то, зна-
чит, окреп и решил, что теперь можно наведаться и в правление колхоза:
нет ли там каких-нибудь вестей. Ведь там и телефон, и почту из Мезени
первым долгом доставляют туда.
Придя в контору, Иероним заметил, что ряды правленцев поредели.
Вместо пяти человек в бухгалтерии сидели трое: Митенев и две женщи-
ны-счетовода. Они втроем очень дружно и энергично щелкали на счетах -
только треск стоял. Дед потоптался у двери, снял шапку и сел на сво-
бодный стул.
- Что скажешь, Иероним Маркович? - спросил его Митенев, опустив
очки со лба на нос. Он был близорук, но читал и писал без очков, что
всегда удивляло Пастухова, который без очков читать не мог.
- Да я так... Давненько вас не видал. Шибко дружно на счетах ко-
лотите. Сколько нынче на трудодень выйдет? Хотя бы предварительно.
- О трудодне еще рано, - Митенев снова поднял на лоб очки и стал
что-то заносить в книгу. Счетоводки переглянулись и захихикали: "О
трудоднях, гли-ко, справляться пришел, труженик!"
Дед не придал значения хихиканью: "Бабы есть бабы. Палец им с ут-
ра покажи - до вечера смеяться будут". Он поинтересовался:
- Тихон Сафоныч у себя?
- У себя, да занят. Просил не мешать, - не отрываясь от дела, от-
ветил Митенев. - Вот что, Иероним Маркович. Вечером приходите с супру-
гой на собрание.
- Ладно. Я-то непременно приду. Супруга не любит собраний и всег-
да велит мне голосовать за двоих. О чем речь пойдет?
- Об итогах летней путины. И еще один вопрос оборонного значения.
Придешь - узнаешь.
Дедко ушел, так и не поговорив с председателем. Впрочем, особен-
ной нужды в таком разговоре не было. От нечего делать Иероним еще раз
привернул к гостеприимному крыльцу магазина, приметив там среди "седу-
нов" Ермолая. Тот недавно прибыл с морского берега вместе с лошадью.
Иероним поздоровался и первым делом поинтересовался:
- Куды мерина-то поставил? К себе али на колхозную конюшню?
- На конюшню.
- Так, ладно. - Иероним говорил с возчиком таким тоном, словно
ему было дело до всего, в том числе и до тоньского мерина. - А сам-то
дома ночуешь или у Матрены в приемышах?
Ермолай был мужчина вдовый и одинокий. Досужие языки говорили,
что он, несмотря на почтенный возраст, находится в довольно близких
отношениях с засольщицей Матреной. Возчик поглядел на хитренько улыба-
ющегося Иеронима косым взглядом, однако не подал вида, что такой воп-
рос задел его за живое.
- Пошто у Матрены-то? В своей избе живу. Матрена у меня тоньска
сударушка. В деревне есть другая...
- Как тебя хватает на двоих-то? Обучил бы и меня этакому делу, -
Иероним тихонько сел на ступенькую - Старики захохотали, и так как все
были стары и много раз простужены, то почти все и закашлялись.
- Тебе учиться несподручно. Пора на погосте место присматривать,
- отозвался Ермолай.
Все замолчали, у всех грустные думы, лбы - в морщинках. Иероним
перевел разговор на другое.
- Сказывают, вечером собрание. И вопрос оборонный. Должно, сек-
рет. Митенев мне шепнул.
- Да какой тут секрет? Речь пойдет о том, чтобы помочь Красной
Армии теплыми вещами. Зима скоро, армия-то миллионная! Всех
обуть-одеть надо.
В небе громоздились тучи. Они шли на село с моря целыми полчища-
ми, словно армия немцев там, на Западе. К вечеру все вокруг затянуло
этими тучами с какими-то буровато-серыми размывами, будто кровь смеша-
лась с пеплом, и при виде их делалось тревожно.
Наконец пошел дождик, сначала редкий, неуверенный. Он исподтишка
подкрался к деревне и, убедившись в том, что все в ней тихо и никто не
может ему помешать, вдруг хлынул шумным, пляшущим ливнем. Среди ливня,
среди темени, проколотой кое-где лучиками света, торопливо бежали к
правленческому дому серые фигуры: у кого на голову надет капюшон плаща
или штормовка, у кого холщовый мешок.
До собрания еще оставалось примерно с полчаса, и колхозники захо-
дили в клуб, в полутемный зал с низким, выбеленным известкой потолком.
Здесь в углу стоял стол, а на нем ламповый батарейный приемник. Ради-
оузел до войны построить не успели, и теперь банк в связи с трудностя-
ми военного времени закрыл кредитование на строительство. Приходилось
довольствоваться приемником.
Все усаживались на скамейки и ждали, когда Августа включит радио.
Она, экономя питание, делала это только в час передачи от Советского
информбюро.
Окна в клубе замаскированы щитами из толя на деревянных подрамни-
ках. Лампочка из-под потолка светила тускло: движок служил колхозу уже
больше десятка лет, порядком разработался, а ремонтировать его было
нечем и негде. На новый по нынешним временам рассчитывать не приходи-
лось.
Из соседней комнаты, где была библиотека, вышла Августа Мальгина.
На плечах у нее тяжелая материнская шаль, пуговицы жакета не застеги-
вались. Августа была на шестом месяце беременности. Бледное лицо ее с
нежной белой кожей и спокойными голубыми глазами было сосредоточенно.
Августа включила приемник. Он зашипел, словно самовар, в который
добавили угольев. В притихшем зальце послышались знакомые позывные
Москвы. Диктор строгим и четким голосом стал сообщать очередную сводку
с фронта. Слушали ее с хмурыми, сосредоточенными лицами. Известия были
нерадостными, немцы оголтело рвались к Москве...
Старики, женщины, дети, жмущиеся к матерям, Густя, выжидательно
стоявшая в уголке, - все молчали.
Открылась дверь, и кто-то сказал громко:
- Зовут на собрание!
Правленческая сторожиха, она же курьер-уборщица Манефа, в верхних
сенях перед лестницей предусмотрительно повесила в помощь тускловатой
электрической керосиновую лампу. Соня Хват взяла Феклу под руку.
- Ой какие худые вести с фронта! - сказала она.
Фекла молча кивнула.
Войдя в большую и холодную комнату для собраний, в обычные дни
пустующую, они выбрали место на скамье в уголке, и пока колхозники со-
бирались, Соня сказала озабоченно:
- Вторую неделю нет ничего от Феди. Жив ли?
- Может, некогда писать. Бои ведь, - отозвалась Фекла.
- Он в полковой разведке. Там, говорят, очень опасно...
- Бог милует...
Панькин, решив, что пора начинать, поднялся из-за стола:
- Товарищи колхозники! Разрешите огласить повестку дня: "О сборе
теплой одежды для Красной Армии". А второе - "Итоги летней путины".
С повесткой дня все согласились, и Панькин предоставил слово сек-
ретарю партийной организации Митеневу. Тот, как положено в таких слу-
чаях, сделал небольшой доклад. Речь свою он по бумажке произносил не-
долго и закончил призывом: "Все для фронта, товарищи! Дадим больше
теплых вещей для наших бойцов и этим обеспечим полную победу над фа-
шистскими извергами!"
Митенев сел, Панькин спросил, нет ли желающих высказаться. Еще до
собрания Митенев, чтобы "раскачать" колхозников, подготовил первого
оратора - Ермолая, но тот, видимо, растерялся или застеснялся, и прои-
зошла небольшая заминка. Кто-то из женщин сказал:
- Чего высказываться-то? Ближе к делу!
- Правильно! - поднялся Иероним Маркович Пастухов, держа под мыш-
кой небольшой сверток. - Тихон Сафоныч, ежели одна овчинка, так ниче-
го? Больше у меня нет.
- Одна так одна, - одобрительно сказал Панькин. - Вы, Иероним
Маркович, овчинку, другой овчинку или, может, и не одну - глядишь, и
полушубок для бойца Красной Армии.
- Ну тогда... - дедко торопливо выбрался из рядов к столу и нем-
ножко смущенный оттого, что большего дать не может, развернул сверток
и, аккуратно расправив, показал всем овчинку. - Вот, новая. Сам выде-
лывал. И еще старуха у меня там вяжет три пары носков шерстяных. Их
завтра принесу, коли довяжет. И ночью поработает, керосин есть... Боле
у меня, извините, ничего подходящего не нашлось, все старое, как и я
сам. Ну, здесь хозяева есть покрепче меня. Не подкачают.
Панькин одобрительно улыбнулся и вежливо похлопал деду. Колхозни-
ки тоже поаплодировали. В правлении стало веселее.
- Спасибо, Иероним Маркович, за посильную помощь фронту. Я тоже
последую вашему примеру, - Панькин вышел из-за стола, снял с гвоздика
новый романовский полушубок фабричного шитья и шапку-ушанку, тоже не-
надеванную. Он положил полушубок и шапку рядом с овчиной Иеронима.
Кое-кто растерялся, потому что вещей с собой не принес, хотя и
был готов дать их. Панькин успокоил односельчан:
- Не обязательно выкладывать вещи сейчас вот, на этот стол. Вы
можете принести завтра утром и сдать... Фекле Зюзиной. Поручим ей со-
бирать вещи. Согласны?
Фекла подняла было руку, но тотчас опустила ее.
- Вы что, возражаете? - спросил ее Панькин.
- Да нет. Я хотела сказать, что у меня нет ни овчин, ни хорошего
полушубка. Но я связала шесть пар носков. Правда, на свою ногу, но она
у меня не маленькая. Носки подойдут на любого мужика. Ладно ли?
- Ладно, Фекла Осиповна, - отозвался председатель под одобритель-
ный смешок собравшихся. Колхозников позабавило замечание Феклы о раз-
мере ее ноги. - Давайте по порядку будем записывать.
Митенев взялся за тетрадку и перо.
- Фекла Осиповна, сколько пар носков? - спросил он.
- Шесть пар. И шарфик еще отдам, из белой овечьей шерсти.
- Шесть пар и шарфик. Кто следующий, - спросил Панькин. - Для яс-
ности еще скажу, товарищи, что теплая одежда нужна не только бойцам на
фронте, но и эвакуированным из прифронтовой полосы. Они прибывают в
тыл почти совершенно раздетыми...
- У меня есть две овчины, - предложила Варвара Хват. - Запишите.
- А у меня служат в Красной Армии три сына, - сказал высокий се-
дой старик Мальгин. В Унде половина села носила эту фамилию. - Я даю
три овчины, Выйдет полушубок на доброго мужика!
- Вот я купила новые ватные брюки своему старику, - поднялась по-
жилая рыбачка. - Обойдемся и старыми. Новые отдаю.
Возчик Ермолай Мальгин, подготовленный Митеневым, решил все-таки
высказаться.
- Надежда Гитлера на молниеносную войну уже не сбылась, - начал
он. - Война-то оказалась затяжной. Немцы в России увязли. А раз увязли
- придет им каюк. И, безусловно, фашисты потерпят полный крах! Для ус-
корения нашей победы я, значит, вношу для Красной Армии тельняшку,
шапку, полотенце и еще посмотрю, чего можно...
- Речь-то хороша, да взнос-от невелик: тельняшка да полотенце, -
вставила бойкая рыбацкая женка. - Шубы-то у тя нету запасной?
- Шуба у меня, к сожалению, только одна и та с изъяном - заплат
много, - Ермолай размахнул полы, показал две огромные заплаты.
- Ладно, видим! Что с тебя боле взять...
- Пишите и меня: новые чесанки1, сорок второго размера, серые.
1 Чесанки - валенки.
- А я могу принести пару шерстяных рукавиц да полторы овчинки.
Половинку-то отрезала, не знала...
Запись продолжалась. На другой день Фекла приняла по списку одеж-
ду от односельчан, с помощью Сони Хват все упаковала в мешки и при
первой возможности отправила в Архангельск.
В начале декабря на Кольском полуострове наступила полярная ночь.
Советские войска, закрепившись на склонах сопок, вели с фашистами обо-
ронительные бои. Немцы как застряли тут осенью, так и не смогли прод-
винуться больше ни на шаг.
Двенадцатая бригада морской пехоты прибыла сюда еще осенью. В но-
ябре батальон, в котором служили Хват с Мальгиным, занял оборону на
пятьдесят втором километре на Мурманском направлении. Григорий и Роди-
он служили в одном взводе. Оба были рады, что судьба свела их вместе
на этой каменистой неуютной Кольской земле.
...Морская пехота получила приказ ночью выбить немцев с безымян-
ной сопки и закрепиться на ней. Саперы подготовили проходы в проволоч-
ном заграждении и на минном поле, и к полуночи штурмовой отряд, соз-
данный из бойцов разных подразделений, сосредоточился в траншеях. В
отряд вошла часть бойцов отделения Хвата с пулеметным расчетом Родио-
на.
Тьма. Немцы ничего не замечали. Отряд цепью поднимался вверх по
склону. Родион запаленно дышал, валенки оскользались по наледи - не-
давно была оттепель. Ушиб колено, шепотом выругался и снова побежал -
выше, выше...
Пулемет стал тяжел. На лбу под каской - пот ручьями, застилает
глаза. Родион на ходу вытер варежкой лицо. Ноги от напряжения дрожат,
слабнут.
Снова бросок. Опять залегли: взлетела немецкая ракета. "Замри, не