Хват да Авдотью Тимонину. Дед одобрил выбор председателя.
- Варвара - сильная, а Авдотья - горячая, напористая. Ладные жен-
ки.
Парусную елу, которую Панькин хотел отдать Иерониму Марковичу,
еще накануне заместитель председателя колхоза отправил на промысел с
другой командой, и Пастухову снарядили старенькую тресково-ярусную до-
ру, - небольшое шестинабойное суденышко грузоподъемностью чуть поболь-
ше полутонны, с двумя парами весел и косым парусом.
До крайности озабоченная жена, снаряжая Иеронима в путь, увещева-
ла:
- Сидел бы, старый, дома. Какой из тебя рыбак? От ветра шатаешь-
ся!
- А о ветер и обопрусь, ежели падать стану, - невозмутимо отвечал
супруг. - Война идет, дома сидеть грешно. Схожу, встряхнусь, свежим
ветерком обдует, волной обдаст, - глядишь, и помолодею. И спать будем
не порознь...
- Греховодник! - в голосе жены звучали миролюбивые, заботливые
нотки. - Оденься потеплее-то! - жена даже всплакнула, смахнув кончиком
ситцевого платка слезинку, когда Иероним в старых, давно не надеванных
бахилах, в ватнике и ушанке закинул мешок с продуктами за спину и нап-
равился к выходу. - Гладкой тебе поветери! Береги себя!
- Жди. Скоро вернусь, - сказал Иероним, открывая низенькую, оби-
тую мешковиной дверь.
Женки ждали его на берегу у доры. Утро было раннее, ясное, чуть
обогретое солнцем. У них оттаяли языки. Еще издали Иероним услышал
бойкий разговор двух подружек.
- У Олены-то, жены Косоплечего, вчера от сына письмо пришло, -
высоким тенорком говорила пухлая румяная Варвара Хват, озабоченно
вздернув маленький носик меж тугих щек. - Жив-здоров, пишет, и нахо-
дится на Западном фронте.
- Слава богу, что жив! - грубоватым баском отозвалась тощая и
длинная Авдотья. - Тебе-то ничего нет?
- Нету ничего от Гришеньки, - вздохнула Варвара. - Куда он попал,
на какой фронт? Может, уж и нет в живых... Наши-то везде отступают!
Там, верно, такое творится, что не до писем. Тебе-то спокойно, у тебя
Николай дома...
- Так ведь возраст! И вовсе не дома, на тоню отправили, на Проры-
вы.
- На тоне - не на войне. Ну ладно, не всем воевать. Гляди-ко, наш
капитан идет-переступает. Да еще и мешок тащит. Здоровущий! - Варвара
обернула разговор шуткой, видя, как по обрыву берега осторожно спуска-
ется старенький Иероним Маркович, сгорбившись под тяжестью мешка. А в
мешке-то и всего ничего: две буханки хлеба, соль в узелке да алюминие-
вая миска с ложкой.
- Здорово, кормщик!
- С добрым утром, бабоньки, - дед подошел к доре, опустил в нос
ее мешок. - Парус-от починили?
- Зашили парус.
- Заплатки наложили суровыми нитками.
- Добро, добро. А сетку-то хорошо ли уложили? - дед с трудом пе-
ревалился через борт, пошел в корму проверять сеть, уложенную на стла-
ни так, что ее в любой момент можно было начинать ставить. - Вода-то в
анкерке?1
1 Анкерок деревянный бочонок для хранения питьевой воды.
- В бочонке вода. Да ведь там на берегу ручей есть.
- Ручей ручьем, а запас воды надо иметь. Морской закон! Ну что,
отчалили с богом?
- Ты сиди. Мы сами управимся.
Варвара и Авдотья ухватились за борта и принялись стаскивать су-
денышко с отмелого берега. Приналегли, столкнули дору, сели.
- Парус-от теперь ставить или позже? - спросила Авдотья.
- Сперва на веслах. Выйдем на ветер, тогда уж и поставим. Весла
на воду! - скомандовал дед, сев на кормовую банку к рулю. Обхватил
румпель обеими руками, сощурился, впился взглядом в зеленоватые, позо-
лоченные солнечными лучами волны Унды. Варвара и Авдотья перегляну-
лись, поспешно вложили весла в уключины.
- Экой молодецкий у нас кормщик! Верно говорят, старый конь...
- Правым, правым табань! - прервал Авдотью Иероним. - Теперь обе-
ими,
Выплыли на стрежень, вода забурлила под носом, поставили мачту,
расправили парус, подали конец шкота деду. Он подтянул, намотал его на
утку. Дору подхватило ветром и понесло в простор губы, синеющей вдали
среди широко разведенных на обе стороны высоких обрывистых берегов.
Августа очень тревожилась. В Унду начали приходить письма с фрон-
та, а от мужа все еще вестей не было. Он обещал, как прибудет на мес-
то, сразу же написать или дать телеграмму. Но прошло две недели, нас-
тупила третья - ни письма, ни телеграммы. Каждый день поутру она бежа-
ла на почту за корреспонденцией для клуба, и всякий раз на вопрос о
письме почтовый работник Котцова отрицательно кивала головой, увенчан-
ной тяжелой короной рыжеватых волос.
Положение на фронтах было тяжелым - Августа знала об этом из га-
зет и радиопередач, - в клубе имелся ламповый батарейный приемник. В
боях гибли тысячи людей. А вдруг Родион попал в самое пекло, под пули?
При мысли об этом Августе делалось нехорошо, у нее замирало сердце, и
она плакала.
Свои переживания она старалась не выказывать Парасковье, но та и
сама думала о сыновьях днем и ночью. Привыкли поморки ждать. Но это
ожидание было куда как тягостнее прежних.
Когда в Архангельск ушел бот "Вьюн", к беспокойству за Родиона и
Тихона прибавились опасения за жизнь Дорофея. Да и что там говорить!
Переживания за родных и близких, ушедших воевать, цепкой паутиной оп-
лели все село.
Августа была беременна. Может быть, и не время теперь носить под
сердцем ребенка, когда один еще не успел вырасти, а время военное,
трудное и полуголодное. Но ничего не поделаешь. Парасковья это приняла
как должное:
- Против природы не пойдешь. С двумя ребятами и в избе станет ве-
селее.
Каждый вечер к Мальгиным заходила мать Августы Ефросинья, жалова-
лась, что плохо одной жить в пустой избе. Ночами одолевают разные
страхи: то в трубе подвывает ветер, то по чердаку кто-то бродит до са-
мого утра. Все чудится. А однажды ей приснилось, что бот Дорофея вмес-
те с командой потопили фашисты... Ефросинья с трудом удерживалась от
слез, занимаясь Елесей и тем успокаивая себя. Узнав о беременности до-
чери, она сказала:
- Две-то бабки да не выходим малого? Пусть прибывает нашего по-
морского роду!
Наконец в Унду пришли сразу три письма: от Родиона, Дорофея и
Хвата, находившихся в Архангельске. Августа нетерпеливо вскрыла кон-
верт еще по дороге от почты к дому. Родион писал, что служит в Архан-
гельске, в одной части с Григорием Хватом. Скоро им, видимо, предстоит
отправка на фронт.
Встречали в городе Дорофея, бот которого стоит в Соломбале в ре-
монте. Скоро команда поведет его в море, а куда, Дорофею пока неиз-
вестно...
Августа посмотрела почтовый штемпель на конверте письмо шло во-
семь дней. Удлинились почтовые пути-дороги с началом войны.
В тот же вечер она и Парасковья написали Родиону обстоятельный
ответ. В конце письма Августа сообщила мужу, что ожидает второго ре-
бенка...
Промысловая дора Иеронима Марковича Пастухова возвращалась из гу-
бы в устье Унды на вторые сутки после выхода на прибрежный лов сельди.
У старого рыбака и рыбачек сначала все шло хорошо: прибыв на место,
поставили дрифтерную сеть на якоря с буйками, выгребли к берегу, от-
дохнули в старинной постройки щелястой избушке, вздув огонек в камель-
ке. Женщины все подшучивали над своим бравым капитаном: "Что один-то
будешь делать с двумя дамами около ночи? Хотя бы прилег, отдохнул, сил
набрался". Иероним Маркович бодрился и вполне серьезно отвечал, что с
"дамами" будет миловаться по очереди, а спать среди бела дня он не
привык - человек трудовой, и лучше пойдет пособирает дров на берегу.
Он и в самом деле отправился искать плавник, памятуя, что в избушке
придется и заночевать.
Три раза они выезжали к сетям и осматривали их. Пастухов был до-
волен, что удачно попали на подход селедки, и был рад, что женская ко-
манда доры не подкачала. Прожив долгую жизнь, он не раз убеждался в
том, что в ундянках природой заложены большой запас выносливости, и
неистощимый оптимизм. В иную минуту, когда у Авдотьи вдруг по како-
му-либо поводу появлялось раздражение, Варвара гасила огонь шуткой:
- Чего завелась-то? Скипидаром, что ли, тебя мазнули в неподобаю-
щее место?
Иероним звонким тенорком командовал:
- Правым табань, правым! Стоп, хватит. Держите так, против ветра.
Работайте, работайте веслами-то, похлопывайте!
Он тянул руку за борт, ловил буек, перехватывался за полотно сети
и высвобождал из ячей трепещущую серебристую сельдь.
Дору мотало на волне, удерживать ее возле сети было трудно, но
рыбачки скоро приноровились, и деду все реже приходилось наставлять
их.
На вторые сутки, нагрузив суденышко уловом чуть ли не до верхней
набоины, рыбаки собрались домой. Но тут им не повезло: ветер сменился
на встречный. Пришлось свернуть парус и убрать мачту.
- Ну, бабоньки, теперь придется нам попотеть, - сказал Иероним. -
Будем держаться близ берега. Ишь волну какую разводит!
Женщины вздохнули, переглянулись, принялись энергичнее работать
веслами. Ветер крепчал, и вот уже нос доры стал то проваливаться вниз,
то взлетать на гребни. "Матросов" с непривычки мутило, и хотя стара-
лись они вовсю, дора едва-едва продвигалась вперед. Тяжелая, непово-
ротливая, она медленно плыла вдоль берега к устью реки, плохо слушаясь
руля на малом ходу. Иероним, видя, что Авдотья совсем выбилась из сил,
посадил ее к румпелю и принялся грести сам. Однако продержался он не-
долго: ухватка была уже не та, что в молодые годы, сил совсем не оста-
валось, и он сразу выдохся, хватая широко открытым ртом холодный воз-
дух с мелкими, словно пыль, капельками воды, сорванной с гребней волн.
Старик был вынужден вернуться к рулю.
Мало-помалу Варвара и Авдотья втянулись в изматывающую работу
веслами, и движения их стали более спокойными, ритмичными. Так бывает
с конем на новой для него малоезженой дороге: поначалу идет неровно,
спотыкаясь, то шагом, то рысцой, а потом привыкнет, "ляжет" в хомут и
побежит уверенно, размашисто, с запасом сил на долгий путь.
- Эх, мотор бы! - сказал Иероним. - Да где там!..
- На всех моторов не наберешься, - отозвалась Варвара и с ка-
кой-то отчаянной веселостью запела:
Дайте лодочку-моторочку,
Моторочку-мотор,
Перееду на ту сторону,
Где милый ухажер.
Волна подкатила, подкинула суденышко и, словно в наказание за не-
уместную песенку, обдала певунью холодной водой. Удар весла Варвары
пришелся вхолостую по воздуху, и откинувшись назад своим небольшим,
крепко сбитым телом, она чуть не упала с банки. Авдотья, размеренно
работая длинными жилистыми руками, словно шатунами паровика, расхохо-
талась:
- И силы в тебе - чуть сама себя не свалила! Откуда что берет-
ся...
Иероним тоже сморщился от улыбки, замигал глазками. Он цепко дер-
жал румпель. Пальцы немели, но он боялся перехватить руку: волна мигом
повернет дору бортом к ветру и захлестнет перегруженное суденышко.
Так они шли часа два-три. Когда уже совсем выдохлись, решили при-
вернуть к берегу. Пристали, вышли на мокрый песок, сели на поливные
камни1, отдышались. Поели хлебушка, запили водой из анкерка и поплыли
дальше.
1 Поливные камни - валуны, покрываемые водой во время прилива и
обсыхающие в отлив. Слева - высокий, обрывистый, неуютный в своей
древней пустоте берег,
Свободнее вздохнули, когда втянулись со своей дорой в устье Унды.
Ветер здесь был не столь свиреп, волны помельчали. Однако пока добра-
лись до рыбпункта, прошло еще немало времени. Когда дора глухо стукну-
лась бортом о низкий лодочный причал, у всех троих сил едва хватило,
чтобы выйти из нее.
Взобравшись на причал на непослушных ногах, занемевших от долгого
сидения на банке, Варвара услышала детский голос, рвущийся издали:
- Те-е-етя Ва-а-аря! Те-е-етя Ва-а-аря!
По неровному, в выбоинах ржавого цвета берегу, под уклон стреми-
тельно, словно чайка к воде, неслась девочка лет двенадцати, племянни-
ца Варвары, размахивала маленьким серым конвертом:
- От дядя Гриши письмо!
Вернувшись домой, Иероним Маркович узнал от жены о смерти своего
старинного друга Никифора Рындина. Он болел до этого застарелой почти
неизлечимой болезнью, часто и подолгу лежал в постели, и фельдшерица
медпункта лишь героическими усилиями поднимала его на ноги. И вот Ни-
кифора не стало... Это тягостное известие подействовало на Пастухова
самым удручающим образом. Смерть товарища он воспринял как дурное
предзнаменование: Иероним и Никифор были почти одногодки, и этим ска-
зано все. Пастухов упал духом, будучи уверенным, что скоро придет и
его черед отправляться в дальнее путешествие на Гусиную Землю2.
2 Гусиная Земля- легендарная северная земля, где, по поверью, по-
коились души храбрых людей.справа - вода, взлохмаченная широким вет-
ром-побережником.
Поход в губу за селедкой стоил Иерониму больших усилий, и он
полдня лежал на кровати, отдыхая. Жена заботливо отпаивала его моло-
ком, потому что, кроме него, дед ничего не мог есть - смертельная ус-
талость отбила всякий аппетит. Отлежавшись, он надел чистую рубаху,
старый матросский бушлат и тихонько отправился в дальний конец села к
избенке Рындиных, проститься с другом, который, как сказали Иерониму,
лежал под образами перед тем как отправиться на старообрядческий по-
гост. Семья Рындиных издавна придерживалась старой веры. Поморов-нико-
ниан хоронили на другом кладбище. Оба погоста были рядом, их разделяла
только неширокая полоска земли.
Сгорбленный, опечаленный, словно и не был он еще вчера в море, не
командовал женками, тихонько шел дедко Пастухов прощаться с другом.
Вспоминал холодноватое, как здешние края, малорадостное детство, моло-
дость, плавания с Никифором по Студеному морю, зимовки на Новой Земле.
Много, много пережито вместе, немало похожено на парусниках, не
счесть, сколько выловлено рыбы, бито тюленей, моржей, нерпы.
И вот Никифор Рындин лежит на столе в своей старой избе под ико-
нами. Жена безмолвно бродит тенью в глубокой скорби, в черном платке.
Старостиха Клочьева, изрядно постаревшая, высохшая, как сухостойная
можжевелина, приходит к ночи читать при свечах псалтырь.
Иероним, обнажив голову, долго стоял перед Никифором, прощаясь.
Потом не выдержал, заплакал и бочком вышел из избы.
Первая смерть в первом военном году подействовала на пожилых ун-
дян. В том, что убрался Никифор, они видели дурной знак: "Потянет Рын-
дин за собой в могилу и других..." Предсказанию сбыться было нетрудно:
вскоре рыбацкие жены, матери, сестры стали получать с фронта похорон-
ные. Во многих семьях оплакивали павших на войне мужчин...
Лето шло под закат. Белые ночи кончились. Вечерами солнце сади-
лось где-то за Вороновым мысом в воды Студеного моря. Юго-западная
стена избенки на Чебурае некоторое время излучала чуть ощутимое, если
потрогать щелястые бревна рукой, тепло и, как только пряталось солнце,
тотчас остывала. С моря надвигалась холодная мгла с пресноватым запа-
хом тумана. В сизую поволоку сливались небо и вода. Далеко у горизонта
вспыхивал, словно маячный огонь, отблеск зари и таял у нижней кромки
облаков. Все становилось неопределенно-серым - косогор, изба, облака и
море. В полутьме, будто ощупью, плескались волны внизу. От их непонят-
ного плеска и бормотанья на душе становилось знобко и неуютно.
Однажды после свирепого наката с Баренцева моря на поливном песке
рыбаки увидели обломок борта от шлюпки. Они подошли к нему. Края пок-
рашенных в стальной цвет, крепко сбитых досок наборной обшивки были
свежими на изломе. От кромки свисал измочаленный водой конец. Дерево
наискосок рассечено чем-то острым. Немко склонился над обломком, хо-
зяйственно осмотрел, как бы прикидывая, на что он мог сгодиться, потом
вынул нож и выковырял из шва какой-то маленький предмет. Подал его Де-
рябину, тот определил.
- Осколок. От снаряда...
- И снял шапку. Немко вздохнул и тоже снял треух, опустив голову.
- Души их переселились в розовых чаек... - задумчиво сказал Деря-
бин.
Потом, словно в упрек людям, море выложило на песок поврежденный
спасательный круг с наполовину выкрошившейся пробковой набивкой. Рыба-
ки смогли разобрать надпись "Аргунь"1.
1 "Аргунь" - название советского парохода, торпедированного фа-
шистами в 1941 г у мыса Городецкого.
И круг, и обломок шлюпки рыбаки положили возле избушки, как па-
мять о моряках и о войне, которая грохотала не так уж далеко, у Коль-
ских берегов. По ночам в шуме прибоя обитателям Чебурая чудились неяс-
ный и далекий гул канонады и взрывы...
Опять приехал Ермолай. Лошадь послушно остановилась у большого
поливного камня, потянулась губами к нему, но, фыркнув, отвернулась и,
подняв морду, стала глядеть на море. Ветер лохматил на ней гриву.
Приняв улов, Ермолай потер озябшие корявые руки, достал кисет с
махоркой и газетную бумагу, свернутую маленькой гармошкой. Долго слю-
нявил краешек самокрутки, склеив ее, повернулся спиной к ветру, прику-
рил и сказал:
- Вести нерадостные по тоням катятся: похоронки стали прихо-
дить... Слышал, что не дале как вчера Серафиме Мальгиной пришла весть
о гибели сына...
Дерябин спросил:
- Неужто Борис?
- Выходит, так. Один ведь у нее сын-то.
- А правда ли? - усомнился звеньевой.
- С такими вестями не шутят.
Дерябин опустил голову.
- Жаль. Добрый рыбак был. Честный, прямой парень, - он медленно,
словно нехотя стянул с головы шапку. За спиной у себя услышал всхлипы-
вания. Обернулся: Фекла стояла прямо, вытянувшись, как солдат, и без-
вольно опустив руки, а по щекам и подбородку ее текли слезы. Она стоя-
ла будто закоченев, и было странно видеть, как она так необычно и го-
рестно плачет, не утирая слез, не поднимая рук. Они у нее будто отня-
лись, и ноги не могли переступить. Она смотрела сквозь слезы на Ермо-
лая с жалостливым упреком: "Зачем ты привез такую недобрую весть?" Де-
рябин подошел к Фекле, взял ее под руку:
- Пойдем, Феклуша. Тут студено. Ветрено...
Ермолай покачал головой, сделал глубокую затяжку. Цигарка на вет-
ру дотлевала быстро, ее уже с трудом можно было ухватить пальцами, и
он обжег губы. Сморщился, бросил окурок. Лошаденка опять потянулась
мордой к камню, понюхала его и замотала головой так, что забренчали
удила. Ермолай взял вожжи.
- Н-но! Поехали! Прощевайте, - сказал он рыбакам, и двуколка мяг-
ко заскрипела колесами по влажному песку.
Поднимаясь на гору, Дерябин все время поддерживал Феклу за локоть
и молчал. Она все плакала и не могла выговорить ни слова. У избы она
остановилась, утерла лицо рукавом ватника и наконец вымолвила:
- Эх, Боря, Боря! Судьба моя, горе-горькая!
- Что поделаешь... Не он ведь один, - неуверенно успокаивал ее
Дерябин. - Такой выпал ему жребий.
- Да когда же это кончится-то? - в отчаянии воскликнула Фекла. -
Сколько еще убивать-то будут?
- Эх, Феклуша, не скоро кончится. Много еще падет мужиков. Война
идет лютая... Пойдем, что ли, в избу?
- Я тут побуду.
Дерябин ушел в избушку. Фекла долго стояла над обрывом возле по-
ленницы дров, уложенной Борисом, и все смотрела на море. Оно словно
встало на дыбки и все шумело, шумело: опять разгуливал взводень, и над
морем в серых облаках ни одного просвета. На ветру край юбки Феклы пу-
зырился и хлопал о голяшки сапог.
Опять подошел тихонько Чебурай и, сев на задние лапы, посмотрел
на нее. Фекла не заметила пса. Тогда он, подняв лапу, царапнул когтем
по голенищу бахилы и тихо заскулил. Фекла склонилась, погладила пса,
как и прежде, ласково по голове. Чебурай потянулся к ее лицу, лизнул
подбородок.
- Чебурай ты, Чебурай! Горе у нас с тобой... - сказала она нег-
ромко и побрела от берега прочь. Чебурай тихо плелся следом.
Фекла отыскала ложок, где прежде сидела с Борисом и перебирала
цветки. Постояла, посмотрела вокруг. Везде однообразная буроватая зем-
ля, увядшие жесткие травы, мхи, высохшие за лето до шершавого хруста.
Словно крупные капли янтаря замерли на коричневых тонких ножках яго-
ды-морошины.
И такая пустота кругом, будто Фекла пришла на край света. Ей ста-
ло не по себе, и она повернула обратно к берегу, где все-таки не было
такой, как в тундре, тревожащей тишины и неуюта. Тут плескалось море,
этот неизменный рыбацкий собеседник, язык которого дано понять лишь
тем, кто живет и кормится возле него. Тут было вечное движение: упруго
бил в заснеженный обрыв ветер, с шумом набегали волны, и после них
мутная холодная вода стекала по песку обратно в море. От непрерывного
движения волн на мелководье у самого берега перекатывалась галька.
Чебурай, отстав от Феклы, принялся как угорелый носиться по коч-
кам, видимо, почуял мышей или какую-нибудь другую живность. Рыба ему
тоже приелась.
Фекла остановилась над обрывом. Море волновалось, плескалось вни-
зу. Холодные мелкие брызги иной раз долетали с ветром до ее лица. При-
щурясь, она остроглазо посмотрела вдоль берега. Кромка его уходила
вдаль, в холодный простор кипящих волн и неторопливо плывущих облаков.
Древний беломорский берег, неулыбчивый, однообразный! В этом его одно-
образии было что-то величаво-многозначительное. Утром она видела, как
над ним суетились серебристые чайки. Посидев? белогрудой стаей на бе-
регу, они вдруг срывались с мест и бросались с обрыва, раскинув широ-
кие сильные крылья, навстречу ветру и волнам за добычей. Сейчас они
куда-то попрятались, а быть может, перелетели на другое место, и на
берегу не осталось ни одной живой души.
Но вот возле кромки берега Фекла увидела одинокую птицу. Она пок-
ружилась невысоко над землей и села на сухой и жесткий мох. Фекла
присмотрелась к этой одинокой чайке. Она была какая-то странная, даже
диковинная. Таких Фекла еще не видывала. Цвет оперения у нее был розо-
вато-теплый, словно ее облили лучи заходящего солнца, какое пылает у
горизонта иной раз в ветреные вечера. Фекла посмотрела в небо. Оно бы-
ло неприступно-хмурым, затянутым облачным пологом. Он надежно прятал
солнце, которое стояло еще довольно высоко, и таким розовым отблескам
взяться тут сейчас было неоткуда. А чайка выделялась живым розовым
пятном среди блеклой зелени берега.
Фекла тихонько сделала к ней несколько шагов и замерла, опасаясь
вспугнуть. Приметила, что спинка у чайки сизая, грудка и бока неж-
но-розовые и на шейке виднеется тонкий черный поясок, словно ожерелье.
"Да это же розовая чайка! - мелькнула у Феклы догадка. - Это про нее я
в детстве слышала от отца. Он говорил, что такие чайки в наших местах
появляются редко. Вместо того чтоб улетать на юг, они отправляются зи-
мовать в Ледовитый океан. Так и есть, залетная розовая чайка!"
И еще Фекла подумала, что с этой чайкой связано какое-то грустное
рыбацкое поверье, и стала вспоминать поговорки: "Чайки ходят по песку,
моряку сулят тоску...", "Если чайка лезет в воду - жди хорошую пого-
ду...", "Если чайка плывет над угором и крылом не махнет - хорошая по-
года придет..." И так далее, но розовая, именно розовая чайка в них не
упоминалась. Она опять поглядела на птицу и тут еще вспомнила, что не-
давно Семен Дерябин сказал о погибших моряках: "Души их переселились в
розовых чаек..." Сказал, когда прибоем вынесло на берег обломок шлюп-
ки. А старики говорили, что если души погибших моряков переселяются в
чаек, то в розовых птиц перебираются особенно добрые, правдивые и
светлые души. И бывает, что розовая чайка своим прилетом неожиданно
подает скорбную весть родным и близким моряка...
Фекла не была особенно суеверна, однако все же подумала: "Не в
этой ли розовой чайке живет теперь светлая и правдивая душа Бориса
Мальгина? Не мне ли чайка принесла весть о его гибели на войне?"
Розовая чайка взмахнула крыльями, тяжело поднялась против ветра и
полетела к морю. Но вскоре опять вернулась на то же место, Фекла все
не уходила, наблюдая за ней. Ей, залетной, было, наверное, холодно и
грустно тут, на пустом берегу, ветер тормошил ее хвостовое оперение,
и, чтобы удержаться на месте, она часто переступала ногами...
Фекла назяблась и пошла к избушке. Сделав несколько шагов, огля-
нулась - чайки не было.
Семен Дерябин сидел у окна. Несколько дней назад он нашел на бе-
регу в полосе прибоя обломок дубовой дощечки, принес его в избу, высу-
шил. Дерево было еще крепким, и он стал вырезать из него иглу для вяз-
ки сетей. Фекла и застала его за этим занятием.
- Помнишь, ты говорил, что души погибших моряков переселяются в
розовых чаек? - спросила она, сев рядом.
- Ну, говорил...
- Так я сейчас видела такую чайку. Розовая, вся будто светится
среди темных кочек. А может, я ошиблась?
- А на шейке-то у нее есть темный поясок?
- Есть, есть! Видела поясок. Будто ожерельице.
- Ну, ежели поясок есть, так она. Розовые чайки сюда залетают
редко. Считай, что тебе повезло, раз ее увидела, - добродушно, с теп-
линкой в голосе сказал Семен. - А между прочим, и я тоже видел такую
птицу. Только давно. Здесь, на Чебурае. - Семен взял точильный брусок,
стал аккуратно править на нем лезвие ножа. - И вот какая штука, - он
перестал ширкать ножом по бруску, - тогда ведь тоже была война... В
четырнадцатом году. Помню, утром мы осмотрели невода, поднялись на го-
ру, - тогда другая изба была, меньше этой и топилась по-черному. Мужи-
ки ушли чай пить, а я, уж и не помню зачем, задержался на берегу. Иду
вдоль обрыва, гляжу вниз и вижу: на поливном камне чайка сидит и пе-
рышки чистит. Розовая. Я удивился что за птица такая? Спросил у мужи-
ков. Потом вернулся на берег - она улетела, и больше я ее не видел. А
может, и прилетала она без меня: через два дня я был забрит в солда-
ты...
- Выходит, красивая птица приносит плохую весть? - спросила Фекла
разочарованно.
Семен потрогал острие ножа большим пальцем с темным, в трещинках
ногтем и уточнил:
- Весть она приносит, верно. Только лучше сказать - тревожную.
Вроде как знак дает: беда пришла, люди.
Кто знает, почему появилась здесь эта залетная чайка. Может быть,
- Варвара - сильная, а Авдотья - горячая, напористая. Ладные жен-
ки.
Парусную елу, которую Панькин хотел отдать Иерониму Марковичу,
еще накануне заместитель председателя колхоза отправил на промысел с
другой командой, и Пастухову снарядили старенькую тресково-ярусную до-
ру, - небольшое шестинабойное суденышко грузоподъемностью чуть поболь-
ше полутонны, с двумя парами весел и косым парусом.
До крайности озабоченная жена, снаряжая Иеронима в путь, увещева-
ла:
- Сидел бы, старый, дома. Какой из тебя рыбак? От ветра шатаешь-
ся!
- А о ветер и обопрусь, ежели падать стану, - невозмутимо отвечал
супруг. - Война идет, дома сидеть грешно. Схожу, встряхнусь, свежим
ветерком обдует, волной обдаст, - глядишь, и помолодею. И спать будем
не порознь...
- Греховодник! - в голосе жены звучали миролюбивые, заботливые
нотки. - Оденься потеплее-то! - жена даже всплакнула, смахнув кончиком
ситцевого платка слезинку, когда Иероним в старых, давно не надеванных
бахилах, в ватнике и ушанке закинул мешок с продуктами за спину и нап-
равился к выходу. - Гладкой тебе поветери! Береги себя!
- Жди. Скоро вернусь, - сказал Иероним, открывая низенькую, оби-
тую мешковиной дверь.
Женки ждали его на берегу у доры. Утро было раннее, ясное, чуть
обогретое солнцем. У них оттаяли языки. Еще издали Иероним услышал
бойкий разговор двух подружек.
- У Олены-то, жены Косоплечего, вчера от сына письмо пришло, -
высоким тенорком говорила пухлая румяная Варвара Хват, озабоченно
вздернув маленький носик меж тугих щек. - Жив-здоров, пишет, и нахо-
дится на Западном фронте.
- Слава богу, что жив! - грубоватым баском отозвалась тощая и
длинная Авдотья. - Тебе-то ничего нет?
- Нету ничего от Гришеньки, - вздохнула Варвара. - Куда он попал,
на какой фронт? Может, уж и нет в живых... Наши-то везде отступают!
Там, верно, такое творится, что не до писем. Тебе-то спокойно, у тебя
Николай дома...
- Так ведь возраст! И вовсе не дома, на тоню отправили, на Проры-
вы.
- На тоне - не на войне. Ну ладно, не всем воевать. Гляди-ко, наш
капитан идет-переступает. Да еще и мешок тащит. Здоровущий! - Варвара
обернула разговор шуткой, видя, как по обрыву берега осторожно спуска-
ется старенький Иероним Маркович, сгорбившись под тяжестью мешка. А в
мешке-то и всего ничего: две буханки хлеба, соль в узелке да алюминие-
вая миска с ложкой.
- Здорово, кормщик!
- С добрым утром, бабоньки, - дед подошел к доре, опустил в нос
ее мешок. - Парус-от починили?
- Зашили парус.
- Заплатки наложили суровыми нитками.
- Добро, добро. А сетку-то хорошо ли уложили? - дед с трудом пе-
ревалился через борт, пошел в корму проверять сеть, уложенную на стла-
ни так, что ее в любой момент можно было начинать ставить. - Вода-то в
анкерке?1
1 Анкерок деревянный бочонок для хранения питьевой воды.
- В бочонке вода. Да ведь там на берегу ручей есть.
- Ручей ручьем, а запас воды надо иметь. Морской закон! Ну что,
отчалили с богом?
- Ты сиди. Мы сами управимся.
Варвара и Авдотья ухватились за борта и принялись стаскивать су-
денышко с отмелого берега. Приналегли, столкнули дору, сели.
- Парус-от теперь ставить или позже? - спросила Авдотья.
- Сперва на веслах. Выйдем на ветер, тогда уж и поставим. Весла
на воду! - скомандовал дед, сев на кормовую банку к рулю. Обхватил
румпель обеими руками, сощурился, впился взглядом в зеленоватые, позо-
лоченные солнечными лучами волны Унды. Варвара и Авдотья перегляну-
лись, поспешно вложили весла в уключины.
- Экой молодецкий у нас кормщик! Верно говорят, старый конь...
- Правым, правым табань! - прервал Авдотью Иероним. - Теперь обе-
ими,
Выплыли на стрежень, вода забурлила под носом, поставили мачту,
расправили парус, подали конец шкота деду. Он подтянул, намотал его на
утку. Дору подхватило ветром и понесло в простор губы, синеющей вдали
среди широко разведенных на обе стороны высоких обрывистых берегов.
Августа очень тревожилась. В Унду начали приходить письма с фрон-
та, а от мужа все еще вестей не было. Он обещал, как прибудет на мес-
то, сразу же написать или дать телеграмму. Но прошло две недели, нас-
тупила третья - ни письма, ни телеграммы. Каждый день поутру она бежа-
ла на почту за корреспонденцией для клуба, и всякий раз на вопрос о
письме почтовый работник Котцова отрицательно кивала головой, увенчан-
ной тяжелой короной рыжеватых волос.
Положение на фронтах было тяжелым - Августа знала об этом из га-
зет и радиопередач, - в клубе имелся ламповый батарейный приемник. В
боях гибли тысячи людей. А вдруг Родион попал в самое пекло, под пули?
При мысли об этом Августе делалось нехорошо, у нее замирало сердце, и
она плакала.
Свои переживания она старалась не выказывать Парасковье, но та и
сама думала о сыновьях днем и ночью. Привыкли поморки ждать. Но это
ожидание было куда как тягостнее прежних.
Когда в Архангельск ушел бот "Вьюн", к беспокойству за Родиона и
Тихона прибавились опасения за жизнь Дорофея. Да и что там говорить!
Переживания за родных и близких, ушедших воевать, цепкой паутиной оп-
лели все село.
Августа была беременна. Может быть, и не время теперь носить под
сердцем ребенка, когда один еще не успел вырасти, а время военное,
трудное и полуголодное. Но ничего не поделаешь. Парасковья это приняла
как должное:
- Против природы не пойдешь. С двумя ребятами и в избе станет ве-
селее.
Каждый вечер к Мальгиным заходила мать Августы Ефросинья, жалова-
лась, что плохо одной жить в пустой избе. Ночами одолевают разные
страхи: то в трубе подвывает ветер, то по чердаку кто-то бродит до са-
мого утра. Все чудится. А однажды ей приснилось, что бот Дорофея вмес-
те с командой потопили фашисты... Ефросинья с трудом удерживалась от
слез, занимаясь Елесей и тем успокаивая себя. Узнав о беременности до-
чери, она сказала:
- Две-то бабки да не выходим малого? Пусть прибывает нашего по-
морского роду!
Наконец в Унду пришли сразу три письма: от Родиона, Дорофея и
Хвата, находившихся в Архангельске. Августа нетерпеливо вскрыла кон-
верт еще по дороге от почты к дому. Родион писал, что служит в Архан-
гельске, в одной части с Григорием Хватом. Скоро им, видимо, предстоит
отправка на фронт.
Встречали в городе Дорофея, бот которого стоит в Соломбале в ре-
монте. Скоро команда поведет его в море, а куда, Дорофею пока неиз-
вестно...
Августа посмотрела почтовый штемпель на конверте письмо шло во-
семь дней. Удлинились почтовые пути-дороги с началом войны.
В тот же вечер она и Парасковья написали Родиону обстоятельный
ответ. В конце письма Августа сообщила мужу, что ожидает второго ре-
бенка...
Промысловая дора Иеронима Марковича Пастухова возвращалась из гу-
бы в устье Унды на вторые сутки после выхода на прибрежный лов сельди.
У старого рыбака и рыбачек сначала все шло хорошо: прибыв на место,
поставили дрифтерную сеть на якоря с буйками, выгребли к берегу, от-
дохнули в старинной постройки щелястой избушке, вздув огонек в камель-
ке. Женщины все подшучивали над своим бравым капитаном: "Что один-то
будешь делать с двумя дамами около ночи? Хотя бы прилег, отдохнул, сил
набрался". Иероним Маркович бодрился и вполне серьезно отвечал, что с
"дамами" будет миловаться по очереди, а спать среди бела дня он не
привык - человек трудовой, и лучше пойдет пособирает дров на берегу.
Он и в самом деле отправился искать плавник, памятуя, что в избушке
придется и заночевать.
Три раза они выезжали к сетям и осматривали их. Пастухов был до-
волен, что удачно попали на подход селедки, и был рад, что женская ко-
манда доры не подкачала. Прожив долгую жизнь, он не раз убеждался в
том, что в ундянках природой заложены большой запас выносливости, и
неистощимый оптимизм. В иную минуту, когда у Авдотьи вдруг по како-
му-либо поводу появлялось раздражение, Варвара гасила огонь шуткой:
- Чего завелась-то? Скипидаром, что ли, тебя мазнули в неподобаю-
щее место?
Иероним звонким тенорком командовал:
- Правым табань, правым! Стоп, хватит. Держите так, против ветра.
Работайте, работайте веслами-то, похлопывайте!
Он тянул руку за борт, ловил буек, перехватывался за полотно сети
и высвобождал из ячей трепещущую серебристую сельдь.
Дору мотало на волне, удерживать ее возле сети было трудно, но
рыбачки скоро приноровились, и деду все реже приходилось наставлять
их.
На вторые сутки, нагрузив суденышко уловом чуть ли не до верхней
набоины, рыбаки собрались домой. Но тут им не повезло: ветер сменился
на встречный. Пришлось свернуть парус и убрать мачту.
- Ну, бабоньки, теперь придется нам попотеть, - сказал Иероним. -
Будем держаться близ берега. Ишь волну какую разводит!
Женщины вздохнули, переглянулись, принялись энергичнее работать
веслами. Ветер крепчал, и вот уже нос доры стал то проваливаться вниз,
то взлетать на гребни. "Матросов" с непривычки мутило, и хотя стара-
лись они вовсю, дора едва-едва продвигалась вперед. Тяжелая, непово-
ротливая, она медленно плыла вдоль берега к устью реки, плохо слушаясь
руля на малом ходу. Иероним, видя, что Авдотья совсем выбилась из сил,
посадил ее к румпелю и принялся грести сам. Однако продержался он не-
долго: ухватка была уже не та, что в молодые годы, сил совсем не оста-
валось, и он сразу выдохся, хватая широко открытым ртом холодный воз-
дух с мелкими, словно пыль, капельками воды, сорванной с гребней волн.
Старик был вынужден вернуться к рулю.
Мало-помалу Варвара и Авдотья втянулись в изматывающую работу
веслами, и движения их стали более спокойными, ритмичными. Так бывает
с конем на новой для него малоезженой дороге: поначалу идет неровно,
спотыкаясь, то шагом, то рысцой, а потом привыкнет, "ляжет" в хомут и
побежит уверенно, размашисто, с запасом сил на долгий путь.
- Эх, мотор бы! - сказал Иероним. - Да где там!..
- На всех моторов не наберешься, - отозвалась Варвара и с ка-
кой-то отчаянной веселостью запела:
Дайте лодочку-моторочку,
Моторочку-мотор,
Перееду на ту сторону,
Где милый ухажер.
Волна подкатила, подкинула суденышко и, словно в наказание за не-
уместную песенку, обдала певунью холодной водой. Удар весла Варвары
пришелся вхолостую по воздуху, и откинувшись назад своим небольшим,
крепко сбитым телом, она чуть не упала с банки. Авдотья, размеренно
работая длинными жилистыми руками, словно шатунами паровика, расхохо-
талась:
- И силы в тебе - чуть сама себя не свалила! Откуда что берет-
ся...
Иероним тоже сморщился от улыбки, замигал глазками. Он цепко дер-
жал румпель. Пальцы немели, но он боялся перехватить руку: волна мигом
повернет дору бортом к ветру и захлестнет перегруженное суденышко.
Так они шли часа два-три. Когда уже совсем выдохлись, решили при-
вернуть к берегу. Пристали, вышли на мокрый песок, сели на поливные
камни1, отдышались. Поели хлебушка, запили водой из анкерка и поплыли
дальше.
1 Поливные камни - валуны, покрываемые водой во время прилива и
обсыхающие в отлив. Слева - высокий, обрывистый, неуютный в своей
древней пустоте берег,
Свободнее вздохнули, когда втянулись со своей дорой в устье Унды.
Ветер здесь был не столь свиреп, волны помельчали. Однако пока добра-
лись до рыбпункта, прошло еще немало времени. Когда дора глухо стукну-
лась бортом о низкий лодочный причал, у всех троих сил едва хватило,
чтобы выйти из нее.
Взобравшись на причал на непослушных ногах, занемевших от долгого
сидения на банке, Варвара услышала детский голос, рвущийся издали:
- Те-е-етя Ва-а-аря! Те-е-етя Ва-а-аря!
По неровному, в выбоинах ржавого цвета берегу, под уклон стреми-
тельно, словно чайка к воде, неслась девочка лет двенадцати, племянни-
ца Варвары, размахивала маленьким серым конвертом:
- От дядя Гриши письмо!
Вернувшись домой, Иероним Маркович узнал от жены о смерти своего
старинного друга Никифора Рындина. Он болел до этого застарелой почти
неизлечимой болезнью, часто и подолгу лежал в постели, и фельдшерица
медпункта лишь героическими усилиями поднимала его на ноги. И вот Ни-
кифора не стало... Это тягостное известие подействовало на Пастухова
самым удручающим образом. Смерть товарища он воспринял как дурное
предзнаменование: Иероним и Никифор были почти одногодки, и этим ска-
зано все. Пастухов упал духом, будучи уверенным, что скоро придет и
его черед отправляться в дальнее путешествие на Гусиную Землю2.
2 Гусиная Земля- легендарная северная земля, где, по поверью, по-
коились души храбрых людей.справа - вода, взлохмаченная широким вет-
ром-побережником.
Поход в губу за селедкой стоил Иерониму больших усилий, и он
полдня лежал на кровати, отдыхая. Жена заботливо отпаивала его моло-
ком, потому что, кроме него, дед ничего не мог есть - смертельная ус-
талость отбила всякий аппетит. Отлежавшись, он надел чистую рубаху,
старый матросский бушлат и тихонько отправился в дальний конец села к
избенке Рындиных, проститься с другом, который, как сказали Иерониму,
лежал под образами перед тем как отправиться на старообрядческий по-
гост. Семья Рындиных издавна придерживалась старой веры. Поморов-нико-
ниан хоронили на другом кладбище. Оба погоста были рядом, их разделяла
только неширокая полоска земли.
Сгорбленный, опечаленный, словно и не был он еще вчера в море, не
командовал женками, тихонько шел дедко Пастухов прощаться с другом.
Вспоминал холодноватое, как здешние края, малорадостное детство, моло-
дость, плавания с Никифором по Студеному морю, зимовки на Новой Земле.
Много, много пережито вместе, немало похожено на парусниках, не
счесть, сколько выловлено рыбы, бито тюленей, моржей, нерпы.
И вот Никифор Рындин лежит на столе в своей старой избе под ико-
нами. Жена безмолвно бродит тенью в глубокой скорби, в черном платке.
Старостиха Клочьева, изрядно постаревшая, высохшая, как сухостойная
можжевелина, приходит к ночи читать при свечах псалтырь.
Иероним, обнажив голову, долго стоял перед Никифором, прощаясь.
Потом не выдержал, заплакал и бочком вышел из избы.
Первая смерть в первом военном году подействовала на пожилых ун-
дян. В том, что убрался Никифор, они видели дурной знак: "Потянет Рын-
дин за собой в могилу и других..." Предсказанию сбыться было нетрудно:
вскоре рыбацкие жены, матери, сестры стали получать с фронта похорон-
ные. Во многих семьях оплакивали павших на войне мужчин...
Лето шло под закат. Белые ночи кончились. Вечерами солнце сади-
лось где-то за Вороновым мысом в воды Студеного моря. Юго-западная
стена избенки на Чебурае некоторое время излучала чуть ощутимое, если
потрогать щелястые бревна рукой, тепло и, как только пряталось солнце,
тотчас остывала. С моря надвигалась холодная мгла с пресноватым запа-
хом тумана. В сизую поволоку сливались небо и вода. Далеко у горизонта
вспыхивал, словно маячный огонь, отблеск зари и таял у нижней кромки
облаков. Все становилось неопределенно-серым - косогор, изба, облака и
море. В полутьме, будто ощупью, плескались волны внизу. От их непонят-
ного плеска и бормотанья на душе становилось знобко и неуютно.
Однажды после свирепого наката с Баренцева моря на поливном песке
рыбаки увидели обломок борта от шлюпки. Они подошли к нему. Края пок-
рашенных в стальной цвет, крепко сбитых досок наборной обшивки были
свежими на изломе. От кромки свисал измочаленный водой конец. Дерево
наискосок рассечено чем-то острым. Немко склонился над обломком, хо-
зяйственно осмотрел, как бы прикидывая, на что он мог сгодиться, потом
вынул нож и выковырял из шва какой-то маленький предмет. Подал его Де-
рябину, тот определил.
- Осколок. От снаряда...
- И снял шапку. Немко вздохнул и тоже снял треух, опустив голову.
- Души их переселились в розовых чаек... - задумчиво сказал Деря-
бин.
Потом, словно в упрек людям, море выложило на песок поврежденный
спасательный круг с наполовину выкрошившейся пробковой набивкой. Рыба-
ки смогли разобрать надпись "Аргунь"1.
1 "Аргунь" - название советского парохода, торпедированного фа-
шистами в 1941 г у мыса Городецкого.
И круг, и обломок шлюпки рыбаки положили возле избушки, как па-
мять о моряках и о войне, которая грохотала не так уж далеко, у Коль-
ских берегов. По ночам в шуме прибоя обитателям Чебурая чудились неяс-
ный и далекий гул канонады и взрывы...
Опять приехал Ермолай. Лошадь послушно остановилась у большого
поливного камня, потянулась губами к нему, но, фыркнув, отвернулась и,
подняв морду, стала глядеть на море. Ветер лохматил на ней гриву.
Приняв улов, Ермолай потер озябшие корявые руки, достал кисет с
махоркой и газетную бумагу, свернутую маленькой гармошкой. Долго слю-
нявил краешек самокрутки, склеив ее, повернулся спиной к ветру, прику-
рил и сказал:
- Вести нерадостные по тоням катятся: похоронки стали прихо-
дить... Слышал, что не дале как вчера Серафиме Мальгиной пришла весть
о гибели сына...
Дерябин спросил:
- Неужто Борис?
- Выходит, так. Один ведь у нее сын-то.
- А правда ли? - усомнился звеньевой.
- С такими вестями не шутят.
Дерябин опустил голову.
- Жаль. Добрый рыбак был. Честный, прямой парень, - он медленно,
словно нехотя стянул с головы шапку. За спиной у себя услышал всхлипы-
вания. Обернулся: Фекла стояла прямо, вытянувшись, как солдат, и без-
вольно опустив руки, а по щекам и подбородку ее текли слезы. Она стоя-
ла будто закоченев, и было странно видеть, как она так необычно и го-
рестно плачет, не утирая слез, не поднимая рук. Они у нее будто отня-
лись, и ноги не могли переступить. Она смотрела сквозь слезы на Ермо-
лая с жалостливым упреком: "Зачем ты привез такую недобрую весть?" Де-
рябин подошел к Фекле, взял ее под руку:
- Пойдем, Феклуша. Тут студено. Ветрено...
Ермолай покачал головой, сделал глубокую затяжку. Цигарка на вет-
ру дотлевала быстро, ее уже с трудом можно было ухватить пальцами, и
он обжег губы. Сморщился, бросил окурок. Лошаденка опять потянулась
мордой к камню, понюхала его и замотала головой так, что забренчали
удила. Ермолай взял вожжи.
- Н-но! Поехали! Прощевайте, - сказал он рыбакам, и двуколка мяг-
ко заскрипела колесами по влажному песку.
Поднимаясь на гору, Дерябин все время поддерживал Феклу за локоть
и молчал. Она все плакала и не могла выговорить ни слова. У избы она
остановилась, утерла лицо рукавом ватника и наконец вымолвила:
- Эх, Боря, Боря! Судьба моя, горе-горькая!
- Что поделаешь... Не он ведь один, - неуверенно успокаивал ее
Дерябин. - Такой выпал ему жребий.
- Да когда же это кончится-то? - в отчаянии воскликнула Фекла. -
Сколько еще убивать-то будут?
- Эх, Феклуша, не скоро кончится. Много еще падет мужиков. Война
идет лютая... Пойдем, что ли, в избу?
- Я тут побуду.
Дерябин ушел в избушку. Фекла долго стояла над обрывом возле по-
ленницы дров, уложенной Борисом, и все смотрела на море. Оно словно
встало на дыбки и все шумело, шумело: опять разгуливал взводень, и над
морем в серых облаках ни одного просвета. На ветру край юбки Феклы пу-
зырился и хлопал о голяшки сапог.
Опять подошел тихонько Чебурай и, сев на задние лапы, посмотрел
на нее. Фекла не заметила пса. Тогда он, подняв лапу, царапнул когтем
по голенищу бахилы и тихо заскулил. Фекла склонилась, погладила пса,
как и прежде, ласково по голове. Чебурай потянулся к ее лицу, лизнул
подбородок.
- Чебурай ты, Чебурай! Горе у нас с тобой... - сказала она нег-
ромко и побрела от берега прочь. Чебурай тихо плелся следом.
Фекла отыскала ложок, где прежде сидела с Борисом и перебирала
цветки. Постояла, посмотрела вокруг. Везде однообразная буроватая зем-
ля, увядшие жесткие травы, мхи, высохшие за лето до шершавого хруста.
Словно крупные капли янтаря замерли на коричневых тонких ножках яго-
ды-морошины.
И такая пустота кругом, будто Фекла пришла на край света. Ей ста-
ло не по себе, и она повернула обратно к берегу, где все-таки не было
такой, как в тундре, тревожащей тишины и неуюта. Тут плескалось море,
этот неизменный рыбацкий собеседник, язык которого дано понять лишь
тем, кто живет и кормится возле него. Тут было вечное движение: упруго
бил в заснеженный обрыв ветер, с шумом набегали волны, и после них
мутная холодная вода стекала по песку обратно в море. От непрерывного
движения волн на мелководье у самого берега перекатывалась галька.
Чебурай, отстав от Феклы, принялся как угорелый носиться по коч-
кам, видимо, почуял мышей или какую-нибудь другую живность. Рыба ему
тоже приелась.
Фекла остановилась над обрывом. Море волновалось, плескалось вни-
зу. Холодные мелкие брызги иной раз долетали с ветром до ее лица. При-
щурясь, она остроглазо посмотрела вдоль берега. Кромка его уходила
вдаль, в холодный простор кипящих волн и неторопливо плывущих облаков.
Древний беломорский берег, неулыбчивый, однообразный! В этом его одно-
образии было что-то величаво-многозначительное. Утром она видела, как
над ним суетились серебристые чайки. Посидев? белогрудой стаей на бе-
регу, они вдруг срывались с мест и бросались с обрыва, раскинув широ-
кие сильные крылья, навстречу ветру и волнам за добычей. Сейчас они
куда-то попрятались, а быть может, перелетели на другое место, и на
берегу не осталось ни одной живой души.
Но вот возле кромки берега Фекла увидела одинокую птицу. Она пок-
ружилась невысоко над землей и села на сухой и жесткий мох. Фекла
присмотрелась к этой одинокой чайке. Она была какая-то странная, даже
диковинная. Таких Фекла еще не видывала. Цвет оперения у нее был розо-
вато-теплый, словно ее облили лучи заходящего солнца, какое пылает у
горизонта иной раз в ветреные вечера. Фекла посмотрела в небо. Оно бы-
ло неприступно-хмурым, затянутым облачным пологом. Он надежно прятал
солнце, которое стояло еще довольно высоко, и таким розовым отблескам
взяться тут сейчас было неоткуда. А чайка выделялась живым розовым
пятном среди блеклой зелени берега.
Фекла тихонько сделала к ней несколько шагов и замерла, опасаясь
вспугнуть. Приметила, что спинка у чайки сизая, грудка и бока неж-
но-розовые и на шейке виднеется тонкий черный поясок, словно ожерелье.
"Да это же розовая чайка! - мелькнула у Феклы догадка. - Это про нее я
в детстве слышала от отца. Он говорил, что такие чайки в наших местах
появляются редко. Вместо того чтоб улетать на юг, они отправляются зи-
мовать в Ледовитый океан. Так и есть, залетная розовая чайка!"
И еще Фекла подумала, что с этой чайкой связано какое-то грустное
рыбацкое поверье, и стала вспоминать поговорки: "Чайки ходят по песку,
моряку сулят тоску...", "Если чайка лезет в воду - жди хорошую пого-
ду...", "Если чайка плывет над угором и крылом не махнет - хорошая по-
года придет..." И так далее, но розовая, именно розовая чайка в них не
упоминалась. Она опять поглядела на птицу и тут еще вспомнила, что не-
давно Семен Дерябин сказал о погибших моряках: "Души их переселились в
розовых чаек..." Сказал, когда прибоем вынесло на берег обломок шлюп-
ки. А старики говорили, что если души погибших моряков переселяются в
чаек, то в розовых птиц перебираются особенно добрые, правдивые и
светлые души. И бывает, что розовая чайка своим прилетом неожиданно
подает скорбную весть родным и близким моряка...
Фекла не была особенно суеверна, однако все же подумала: "Не в
этой ли розовой чайке живет теперь светлая и правдивая душа Бориса
Мальгина? Не мне ли чайка принесла весть о его гибели на войне?"
Розовая чайка взмахнула крыльями, тяжело поднялась против ветра и
полетела к морю. Но вскоре опять вернулась на то же место, Фекла все
не уходила, наблюдая за ней. Ей, залетной, было, наверное, холодно и
грустно тут, на пустом берегу, ветер тормошил ее хвостовое оперение,
и, чтобы удержаться на месте, она часто переступала ногами...
Фекла назяблась и пошла к избушке. Сделав несколько шагов, огля-
нулась - чайки не было.
Семен Дерябин сидел у окна. Несколько дней назад он нашел на бе-
регу в полосе прибоя обломок дубовой дощечки, принес его в избу, высу-
шил. Дерево было еще крепким, и он стал вырезать из него иглу для вяз-
ки сетей. Фекла и застала его за этим занятием.
- Помнишь, ты говорил, что души погибших моряков переселяются в
розовых чаек? - спросила она, сев рядом.
- Ну, говорил...
- Так я сейчас видела такую чайку. Розовая, вся будто светится
среди темных кочек. А может, я ошиблась?
- А на шейке-то у нее есть темный поясок?
- Есть, есть! Видела поясок. Будто ожерельице.
- Ну, ежели поясок есть, так она. Розовые чайки сюда залетают
редко. Считай, что тебе повезло, раз ее увидела, - добродушно, с теп-
линкой в голосе сказал Семен. - А между прочим, и я тоже видел такую
птицу. Только давно. Здесь, на Чебурае. - Семен взял точильный брусок,
стал аккуратно править на нем лезвие ножа. - И вот какая штука, - он
перестал ширкать ножом по бруску, - тогда ведь тоже была война... В
четырнадцатом году. Помню, утром мы осмотрели невода, поднялись на го-
ру, - тогда другая изба была, меньше этой и топилась по-черному. Мужи-
ки ушли чай пить, а я, уж и не помню зачем, задержался на берегу. Иду
вдоль обрыва, гляжу вниз и вижу: на поливном камне чайка сидит и пе-
рышки чистит. Розовая. Я удивился что за птица такая? Спросил у мужи-
ков. Потом вернулся на берег - она улетела, и больше я ее не видел. А
может, и прилетала она без меня: через два дня я был забрит в солда-
ты...
- Выходит, красивая птица приносит плохую весть? - спросила Фекла
разочарованно.
Семен потрогал острие ножа большим пальцем с темным, в трещинках
ногтем и уточнил:
- Весть она приносит, верно. Только лучше сказать - тревожную.
Вроде как знак дает: беда пришла, люди.
Кто знает, почему появилась здесь эта залетная чайка. Может быть,