нуло к людям, и она стала подумывать, не уйти ли ей с пекарни.
Эта мысль не покидала ее, и намерение сменить занятие постепенно
укрепилось. "Схожу к Панькину, попрошусь на промыслы, - решила Фекла.
- У моря живу, а моря не вижу".
За десять лет пребывания Панькина на должности председателя рыбо-
ловецкого колхоза люди так привыкли к нему, что без Панькина не мысли-
ли ни колхоза, ни оклеенного голубенькими обоями небольшого кабинета
на втором этаже бывших ряхинских хором, ни зверо-бойки, ни рыбного
промысла, ни вообще новой жизни в старинном рыбацком селе. Авторитет
председателя был незыблем, как материковая земля с причалом: "Раз
Панькин сказал, - значит, все!"; "Поди, спроси у Панькина"; "Поскольку
Панькин возражает, значит, есть основания". Так в повседневном дере-
венском обиходе упоминали его имя.
Когда зверобои собирались на лед, Панькин ночей не спал, лишь бы
обеспечить артели всем необходимым, самолично проверял зверобойное
имущество, качество продуктов, заботился о лошадях, которыми доставля-
ли поклажу бригад к месту выхода на лед. Перед навигацией сам убеждал-
ся в исправности и надежности судов и карбасов, находил время и для
текущих дел, вплоть до распорядка торговли в рыбкоопе, выполнения за-
кона о всеобуче в полном взаимодействии с сельсоветом, депутатом кото-
рого избирался столько же лет, сколько был председателем. Панькин при-
вык к этим вечным заботам и тревогам, к своему полумягкому, неизменно-
му со времен кооператива правленческому стулу и письменному столу с
закапанным чернилами и кое-где протершимся зеленым сукном. К нему вхо-
дили запросто, без приглашения, без вежливого стука в дверь, садились
на стул и выкладывали, у кого что наболело. Жил он все в той же старой
покосившейся избенке, и по-прежнему в домашнем кругу жена называла его
Заботушкой. Прозвище как нельзя лучше подходило к нему: он вечно ходил
быстрой озабоченной походкой, чуть припадая на больную ревматизмом но-
гу, и всегда кидал вокруг себя цепкие придирчивые взгляды, от которых
ничто - ни плохое, ни хорошее - в селе не могло укрыться. Стараниями
Панькина многие рыбаки получали из колхозных запасов тес, кирпич,
гвозди для того, чтобы починить или заново построить избу. Такую по-
мощь рыбаки особенно ценили, потому что строительных материалов на
сотни верст в округе днем с огнем не найти, кроме круглого леса, и
доставка их в навигацию на грузовых пароходах обходилась в копеечку.
Если Панькин отправлялся на семужьи тони на морское побережье в мотор-
ном карбасе, то непременно брал с собой работника рыбкоопа с коробами
и ящиками, в которых везли хлеб, сахар, масло, чай, папиросы - снаб-
дить в кредит рыбаков, сидящих неделями безвыездно на пустынном бере-
гу.
Хозяйственную хватку и расторопность председателя по достоинству
оценило и начальство. Неоклеенные сосновые стены в его избенке были
увешаны благодарственными грамотами. Не так давно премировали Панькина
мотоциклом, и он изредка гонял на нем по селу и побережью, наводя
страх на кур и рыбью молодь, жмущуюся к берегам. На деловых совещаниях
его и, разумеется, возглавляемый им колхоз "Путь к социализму" неиз-
менно упоминали в числе передовиков. Односельчане на ежегодных отчет-
но-выборных собраниях в начале зимы снова и снова ставили Панькина к
колхозному штурвалу. И хотя он в последнее время вроде бы стал сдавать
и отказываться от должности, ссылаясь на ревматизм и прошлое ранение,
рыбаки, посочувствовав ему, дружно предлагали: "Панькина председате-
лем! У него опыт, и он много лет руководит! Окромя его никого не надо.
А ежели здоровье у него подкачало - пускай едет на теплые воды, на ку-
рорт за счет колхоза!"
Панькин от предложения поехать на курорт отмахивался с шуточками:
"На югах-то шаг шагнешь - и винный ларек с армянином. Спиться запросто
можно!"
И опять он при своей беспокойной должности. Ему и лестно, что ры-
баки ценят его умение управлять хозяйством, и немного грустновато от-
того, что пора бы искать работу полегче, да как оставишь все то, что
создано в немалых трудах?
Много лет отдано хозяйству, немало здоровья потеряно. Главная за-
бота Панькина - план. Его легко составить, да нелегко выполнить. Трес-
ка, навага, сайда и селедка, плавая в беломорских водах, отнюдь не
спешат в ловушки, чтобы колхоз выполнил его. Уловистость изменчива и
ненадежна. Еще в глубокую старину деды говаривали: "Промысел никогда
ровен не живет". Однако ундяне без рыбы не сидят и план, что установ-
лен ры-бакколхозсоюзом, выполняют ежегодно. Выручают сноровка, знание
промысловых тонкостей да подвижность и маневренность маленького, но
шустрого флота с опытными капитанами и рыбмастерами.
В нынешнем, сорок первом году задание колхозу против прежнего
увеличили на тысячу центнеров. В области в канцеляриях сидят расчетли-
вые и дальновидные люди. Прикинули: в прошлом году колхоз выловил ты-
сячу центнеров сверх плана, значит, у него есть возможность мобилизо-
вать резервы, и заверстали эту тысячу центнеров в план. Теперь Панькин
и ломает голову, как к концу года выйти с хорошими показателями, ибо
за невыполнение плана председателей крепко песочат, да и рыбаки теряют
премиальные надбавки.
В эти дни перед выходом в море правленцы проверяли готовность су-
дов. Панькин с утра ездил на моторке на дорофеевский бот "Вьюн" с пя-
тидесятисильным двигателем. Задумал Дорофей уйти подальше от родных
берегов, подняться вдоль западного побережья Канина и половить там не-
водом-снюрреводом треску. В старые времена в те воды на парусниках
почти не ходили - далековато, да и опасно.
Заманчивы неизведанные места, тянут к себе неодолимо, призывно.
Сколько плавал Дорофей, сколько бурь и штормов перебедовал, но как бы
ни было трудно в море, всегда запоминал "уловистые" районы. Пытался
познать в движении рыбьих косяков закономерность, примечал береговые
ориентиры, глубины, грунты на дне, направления течений. На малых водах
треска опускается севернее, на больших глубинах - поднимается южнее.
Приметы все в памяти, не на карте, не в лоции, самим вымерены, самим
изведаны.
Панькин не сказал Дорофею о своих опасениях насчет дальнего лова,
не хотел обижать кормщика, да и крепко надеялся на него, старого свое-
го товарища. Только посоветовал:
- Помни, Дорофей, о плане. Ежели у Канина пусто - поворачивай к
Мезенской губе к подходу сельди.
Дорофей ответил, что поворачивать не придется, он в том уверен.
Панькин поуспокоился и поехал в село.
Поставив моторку у причала, он поднялся на берег и пошел в прав-
ление. Там его ожидали люди с разными делами: пастух оленьего стада
Василий Валей, работавший в артели по найму, с тревогой сообщил, что
олени болеют и надо вызвать ветеринара. Коровий пастух тоже не порадо-
вал: кончились запасы сена, а подножный корм еще не вырос. Хорошо, что
в селе имелся резервный запас сена, и Панькин распорядился отправить
корм на карбасах по реке.
Вдова рыбака хлопотала о пенсии за мужа, погибшего на промысле,
директор семилетки пришел напомнить о заготовке дров для школы. Решив
все вопросы, Панькин хотел идти обедать, но его задержала Фекла.
Определив ее на пекарню, Панькин считал, что судьба ее таким об-
разом решена, и не видел Зюзину в конторе около двух лет. И вот она
явилась. С чего бы?
- Здравствуй, Фекла Осиповна. Садись, пожалуйста, - председатель
сунул в ящик стола деловые бумаги и посмотрел на нее выжидательно, от-
мечая про себя некоторые изменения в ее облике. Фекла была все еще
пригожа и налита здоровьем и силой. Однако в движениях ее появилась
медлительность и основательная уверенность. Она заметно пополнела, под
пухлым подбородком с нежной кожей наметились складки, под глазами -
морщинки.
- Все одна по жизни шагаешь? - спросил Панькин, пока Фекла соби-
ралась начать разговор.
- Пока одна...
- Пока? Значит, что-то наметилось в перспективе в твоей одинокой
жизни? - председатель пытался вызвать ее на откровенность, расшевелить
в ней прежнюю задорно-шутливую манеру беседовать, но Фекла была сдер-
жанна.
- Ничего нет в этой, как ее, - пер-спек-ти-ве, Тихон Сафоныч.
Пришла по делу. Из рыбкоопа уволилась по личному желанию. Хочу рабо-
тать в колхозе на промыслах.
Фекла тоже отметила про себя, что Панькин несколько постарел,
прежняя бойкость и напористость уступили в нем место расчетливой прак-
тичности. Он стал полнеть, непокорные русые волосы поредели, на голове
обозначились залысины.
- Надоело, что ли, хлебы печь? - спросил Панькин неодобрительно.
- Да нет, работа там хорошая, и рыбкооповские ко мне относились
по-доброму. Благодарность с печатью на красивой бумаге имею от правле-
ния. Однако тянет к промыслу, к людям. Надоело в одиночестве на пекар-
не сидеть. Мне бы на тоню или на судно, к тому же Дорофею на бот, хоть
поваром, хоть матросом. Что так смотрите, Тихон Сафоныч? Думаете, не
выйдет из меня матроса? Я при необходимости могу и на ванты лазить...
Пекарню я сдала Матрене Власовой. Теперь совсем свободна.
- Гм... Значит, свободна... - Панькин вспомнил, что тогда, два
года назад, Фекла приходила с той же просьбой - отправить ее туда, где
"все работают дружно, артельно, весело". Видимо, ее все-таки тянет к
людям, хлебопечение ей прискучило. - Значит, свободна, - повторил
председатель. - На ванты лазить тебе тяжело и несподручно, да и не на-
до. Теперь флот моторный, парусов нету. Команда на боте Дорофея укомп-
лектована. Туда, к сожалению, назначить тебя не могу.
Фекла погрустнела, ждала, что он еще скажет. А Панькин подумал,
что от прежней насмешницы с острым, как бритва, языком, язвительной и
недоверчивой, в ней не осталось и следа. "Неужели это так? Неужто вре-
мя изменило Феклу?" Как бы он хотел, чтобы она сказала сейчас что-ни-
будь задиристое, смешливое, как бывало. Но она молчала, ждала ответа и
только настороженно посматривала на него своими красивыми, блестящими
глазами. "Хоть глаза-то у нее не потухли, и то хорошо! - подумал Пань-
кин. - Нет, по ним видно, что характер у нее остался прежний".
Придя к такому выводу, он повеселел и посмотрел на нее уже при-
ветливее, добрее. Поймав его взгляд, Фекла заметила:
- Что долго думаешь? Али постарел, голова плохо работает?
"Вот-вот, давай, давай!" - Панькин обрадованно заговорил в преж-
ней своей манере:
- Такую кралю не просто к работе пристроить. К сетям да рюжам
поставить - ноготки обломаешь, руки повредишь. В море послать - от со-
ли седина в волосы бросится, красоту потеряешь. Вот что я придумал:
валяй-ка ты, Фекла Осиповна, боярышню-рыбу в невода заманивать...
- На тоню? - оживилась Фекла. - Это мне подойдет.
Правда, она пожалела, что не попадет на бот. Ей бы хотелось побы-
вать в море, испытать себя. Ведь многие женщины из села ходили раньше
на шхунах и ботах поварихами-камбузницами, а то и матросами.
Фекла умолкла и поглядела в окно. Там, за избами, стоящими на
угоре вразброс, виднелась река, бьющая в берег мелкой волной. А даль-
ше, правее - в тумане сырого весеннего предвечерья открывался простор
Мезенской губы. И вспомнила Фекла свое детство...
Она с отцом да соседской девочкой Аниськой отправилась верст за
десять от села ловить семгу на юрку1. Море было ласково, спокойно. Си-
дела тринадцатилетняя Феклуша с подружкой в море на каменистой отмели
на юрке, слушала, как плещется у ног волна. А отец высматривал непода-
леку из карбаса в прозрачной воде семгу. Как подойдет рыба - невод
подтянут и вытащат ее из воды. Глянула Феклуша вдаль, а там, на море,
чернота, будто туча с неба осела на воду. Крикнула отцу: "Батя, в море
ветер пал!" Отец оглянулся - и впрямь взводень2 подходит. Стал он вы-
тягивать невод, ветер налетел, подхватил карбас, понес к берегу. А
Феклуша с Аниськой так на юрке и остались. Жутко. Ветер развел волну.
Вот-вот смоет девочек с ненадежной площадки. Ни жива ни мертва сидит
Феклуша, рукой в жердь настила вцепилась. Аниська рядом, чуть не пла-
чет. А взводень лупит и лупит по ним... Вот уже и держаться сил не
стало. Отец на карбасе не может подъехать, сколько ни гребет против
ветра, обратно сносит, заливает его.
1 Юрка - деревянное сооружение на помосте, расположенное в море
на отмели
2 Взводень - сильное волнение на море, крутая, большая волна,
крутой вал
Хорошо подоспели рыбаки, что с наветренной стороны в еле домой
добирались. Сняли промокших, испуганных малолеток-девчонок с ненадеж-
ного помоста...
И снова отец, как живой, в памяти Феклы. Вот он привел ее на по-
кос, поставил рядом, дал в руки тяжелую горбушу. "Коси, Феклуша, при-
выкай!"
Машет Феклуша косой по траве, скользит она поверху, только кончи-
ки у трав стрижет. Хочет девочка под корень траву срезать, да сил ма-
ло. Отец смеется: "Ну-ну, не горюй! Подрастешь маленько - наловчишь-
ся".
- О чем задумалась, Фекла Осиповна? - спросил Панькин, и Фекла
отвела взгляд от окна, от весенних половодных далей. Оставила в этих
далях свои воспоминания.
- Да так...
- Значит, договорились: пойдешь на тоню. В звено Семена Дерябина,
на Чебурай.
- На Чебурай так на Чебурай. Согласна. Спасибо, Тихон Сафоныч. А
когда выходить?
- Через недельку. Пойдет дора, увезет всех тоньских рыбаков. Го-
товься.
- Ладно. Буду готова. До свидания.
Фекла поднялась со стула, повернулась к двери легко, проворно,
как бывало и раньше, и вышла.
Панькин смотрел ей вслед с загадочной улыбкой. Если бы Фекла ви-
дела это, догадалась бы, что председатель что-то затеял и на тоню Че-
бурай послал ее не случайно. В колхозе было десять семужьих тоней, а
он выбрал именно Чебурай.
Снова Унда провожала своих рыбаков в море.
Под обрывом берега, у причала, стояли карбаса. В один из них ко-
манда Дорофея сложила свои вещи. Перед тем как отчалить, рыбаки подня-
лись на угор попрощаться с родителями, женами да детьми. Толпа народа
стояла возле длинного тесового артельного склада. Широкий ветер с губы
трепал женские платки и подолы цветастых сарафанов и юбок. Свежесть
ясного солнечного утра бодрила, однако на лицах у всех была легкая
грустинка.
Парасковья держала на руках внука. На нем - шапочка из мягкой
овечьей шерсти, теплая куртка, на ногах - коричневые, туго зашнурован-
ные ботинки. Ребенок тянул руки к отцу:
- Батя-я-я! В море хоцу-у-у! Возьми-и-и!
Родион обнял Августу, поцеловал ее в теплые влажные губы, подошел
к матери, взял Елесю на руки, прижал к себе.
- Рано тебе в море. Подрасти маленько!
Елеся недовольно шмыгнул носом, но плакать повременил, видно,
стеснялся многолюдья. Парасковья, как всегда, считала, что без ее со-
ветов сыну никак не обойтись:
- Осторожен будь, Родион. Береги себя... Особенно в шторм, чтобы,
не дай бог, с палубы не смыло. Суденышко-то маленькое, никудышное...
- Напрасно, маманя, так говоришь. Бот у нас крепкий, надежный. Со
мной ничего не может случиться. - Родион передал сына жене, обнял
мать. Она украдкой быстро-быстро перекрестила его. - Ты здоровье бере-
ги, тяжестей не поднимай, - наказал он в свою очередь матери.
Помахал рукой еще раз, уже с причала, сел в карбас. Григорий
Хват, попрощавшись с дочерью Соней, которая спустилась на причал, что-
бы передать ему узелок с домашними пирогами-"подорожниками", забрякал
носовой цепью. Большой, взматеревший за последние годы, словно шатун
медведь, Хват с неожиданной для его полновесной фигуры ловкостью вско-
чил в карбас, который сразу осел от его тяжести, устроился на банке и
взял весло. И еще трое сели в весла, и суденышко, повернув к боту,
стоявшему вдали на якоре, заскользило по реке, тычась носом в волны.
Уходили от причала карбаса. Шли рыбаки на путину в одно время, но
в разные места.
Карбаса под сильными ударами весел все удалялись, а толпа на бе-
регу стояла, махала платочками, косынками, шапками. Мохнатые лайки -
хвосты в колечко, - навострив уши, терлись возле ундян и тоже глядели
вслед карбасам. Поодаль от всех в одиночестве стоял, опершись на по-
сох, дед Иероним в неизменной долгополой стеганке, треухе и валенках с
галошами. Ссутулясь, он смотрел перед собой глазами, слезящимися от
резкого ветра, и думал, должно быть, о том, что больше не сидеть ему в
веслах, не ступать по палубе крепкими молодыми ногами, не тянуть вае-
рами снасть из глубин, где бьется крупная и сильная рыба. Давно отпла-
вал свое...
Пастухова окликнула Августа:
- Дедушко-о! Иди к нам.
Иероним обернулся на зов.
- Ушел Родионушко. Все ушли, - сказал он, подойдя. - Дай бог им
гладкой поветери да удачи в промысле. А боле того - счастливого возв-
ращения. - Заметив внука на руках Парасковьи, он принялся что-то ис-
кать в карманах, долго шарил в них и нашел-таки карамельку в замусо-
ленной бумажной обертке.
- На-о гостинец, поморский корешок!
Мальчик взял карамельку, развернул ее, бумажку спрятал в карман,
а карамельку - в рот. Щека надулась. Елеся зажмурился, причмокнул.
- Спа-си-бо, - едва выговорил он - конфета мешала во рту.
- Ешь на здоровье, - отозвался дед. - Дал бог тебе, Парасковьюш-
ка, хорошего внука! И на покойного Елисея очень похожего. Ну прямо вы-
литый Елисей. Я ведь его помню маленького, твоего муженька-то. Такой
же был, весь в кудерьках...
Парасковья вздохнула, хотела было всплакнуть, но удержалась. Ав-
густа спросила:
- А где же ваш приятель, дедушко Никифор?
- Крепко заболел. С постели не встает. Я каждый день его навещаю.
Ох, Густенька, скоро, видно, пробьет наш час. Господь к себе призо-
вет... - он помотал головой, плотно сжал губы, лицо - в морщинках.
- Что вы, дедушка, не думайте об этом, - сказала Августа.
- Думай не думай, а теперь уж скоро. Одно только утешает, Гус-
тенька, что остается после нас надежная замена поморскому роду. Вон
мужики-то в море отправились - один к одному как на подбор! А девицы
да бабоньки - все красавицы, умные да тороватые. Не выведется поморс-
кое племя. С такой думкой благополучной и уходить нам с белого све-
та...
Ветер вывернулся из-за угла сарая, будто кто-то его там удерживал
и теперь отпустил, раздул парусами сарафаны, захватил дыхание, чуть не
сбил с ног. Волны набежали на берег, обмыли камни-валуны, слизнули ил
под глинистым обрывом. Отступая, волны оставляли ру-чейки, бегущие об-
ратно в речку. Подошла Фекла, придерживая от ветра юбку, сощурив гла-
за, поздоровалась. Стала затягивать потуже концы полушалка, а ветер в
это время опять подхватил край юбки, обнажив на миг круглое колено,
обтянутое нитяным чулком с полосатой резинкой. Фекла досадливо оправи-
ла сарафан.
- Экой озорун ветер! - и, обращаясь к Иерониму, сказала: - Ме-
ня-то придешь проводить, дедушко?
Иероним озадаченно замигал белесыми ресницами.
- Дык куды тя провожать-то, Феклуша? На пекарню?
- На пекарне я теперь не роблю. Буду на тоне сидеть. Скоро пойдем
на доре к Воронову мысу.
- Скажи на милость! Я и не слышал, что ты уволилась от квашни.
По-хорошему ли ушла-то?
- По-хорошему, - ответила Фекла. - Не беспокойся. Грамоту благо-
дарственную дали.
- Ну, если грамоту, тогда ладно. Хороший ты человек, Феклуша, да
вот все одна живешь-то... Когда замуж-то выйдешь? Не дожить, видно,
мне до свадьбы. Выходи поскорее-то!
- Да как поскорее-то? Дело ведь не простое, - Фекла улыбнулась,
будто жемчугом одарила и пошла, думая: "Где он, мой суженый-ряженый? И
когда она будет, моя свадьба?"
В Архангельске, на Новгородском проспекте, среди старых тополей и
берез стоял небольшой одноэтажный дом вдовы судового плотника. В нем
лет десять назад сняла комнату Меланья Ряхина и жила в полном одино-
честве Три года спустя после переезда в областной центр она потеряла
отца - умер от старости и болезней. Мать предлагала Меланье перебрать-
ся снова в родительский дом, потому что все-таки любила дочь и очень
сожалела что жизнь у нее сложилась так неудачно. Муж выслан, работает
на лесоразработках где-то в Коми республике, дом в Унде потерян, сын
болтается на тральщике по морям, навещает Меланью редко. Но при всем
уважении к матери, дочь переехать в родительский дом все же отказа-
лась, потому что там жил брат, с женой которого она когда-то крепко
поссорилась и с тех пор имела к ней неприязнь.
Меланья свыклась со своей одинокой жизнью, хотя временами ей ста-
новилось очень тоскливо. Изредка из Муоманска приезжал Венедикт, при-
возил подарки, давал матери денег и, погуляв в Кузнечихе со старыми
знакомыми - то ли женщинами, то ли девицами, - Меланья их совсем не
знала, - снова уезжал в Мурманск.
Меланья со слезами провожала его на пристани, просила, чтобы он
перевелся в Архангельск на работу в тралфлот: "Пора тебе, Веня, осте-
пениться. Семью надо завести, а то ведь живешь бобылем - некому за то-
бой присмотреть, белье постирать, обед приготовить. Вместе-то нам было
бы лучше".
Венедикт с грустью смотрел на стареющую мать, примечая с каждым
приездом все новые морщинки и складки на ее лице, на шее, когда-то
гладкой, молочно-белой, словно выточенной. Примечал суховатость кожи
на маленьких, исколотых иглой руках, очень жалел мать, однако о пере-
воде на корабль, приписанный к Архангельскому порту, не помышлял. С
этим городом, как и с Ундой, у него были связаны неприятные воспомина-
ния.
- Может быть, когда-нибудь и переберусь сюда, - неуверенно отве-
чал он на настойчивые просьбы матери. - Только, мама, не сейчас. А по-
чему бы тебе не переехать в Мурманск?
Меланья доставала из сумочки платок, осторожно подсушивала влаж-
ные от слез ресницы и щеки и думала, как бы ответить сыну, чтобы не
очень обиделся.
- Не могу я туда ехать, Веня. Здесь моя родина. Привыкла к Архан-
гельску, люблю его. В Мурманске полярные ночи, по зимам темнее нашего,
да и климат хуже...
- Что за причины, мама? Архангельск ведь тоже не Сочи. В климате
я никакой разницы не вижу. В Мурманске даже теплее...
- Ну, Сочи не Сочи, а здесь я все-таки дома, - вздохнув и оконча-
тельно избавившись от слез, с улыбкой отвечала мать. - Когда теперь
ждать?
- Не знаю, мама, сообщу после.
Поцеловав ее, Венедикт взбегал на борт парохода по трапу, который
уже приготовились убирать, и махал ей фуражкой. Пароход неторопливо
разворачивался кормой к пристани. Венедикт переходил на ют1 и еще ма-
хал... И мать, худощавая, еще довольно стройная, прижав к боку острым
локтем тощий ридикюль, ответно махала ему розовым носовым платком. Ру-
кава ее кофты - тоже розовой, и подол расклешенной юбки трепал ветер.
Грустными глазами она смотрела на удалявшийся пароход. Вечернее солнце
ярко высвечивало всю ее фигуру, и этот радостный и теплый свет не вя-
зался с ее грустными глазами и заплаканным лицом. Не получилось у нее
хорошей жизни в замужестве. А почему?
1 Ю т - кормовая часть палубы.
В первые годы одинокой жизни Меланья внушала себе, что настоящей
любви не было. Но потом, все больше и чаще обращаясь к мужу и мыслен-
но, и в письмах, она убедилась в том, что ошибалась в своих чувствах к
нему. Она написала об этом Вавиле. Тот долго медлил с ответом, и нако-
нец от него пришло письмо: "Была у нас любовь. Только по молодости лет
да строптивости характеров мы ее похоронили. Жаль, что теперь ничего
не вернешь. Ты ведь сюда в лес не поедешь. Тебе, горожанке, в Унде не
нравилось, а тут и подавно взвоешь с тоски... Кругом дремучие леса, на
берегу речонки притулился поселок из бараков. В комнате нас двенадцать
человек: теснотища, вонь... И живем под охраной - из поселка ни ша-
гу... Где тебе тут выжить? Да и сам я не, хочу, чтобы моя жена добро-
вольно обрекала себя на муку..."
Прочтя его признание, Меланья сразу же написала ему горячее и
вполне искреннее письмо, в котором убеждала, что ничего еще не похоро-
нено, все можно вернуть, и она будет ждать его столько, сколько отпу-
щено судьбой...
И ей стало легче. Поистине: любовь познается в разлуке.
Однажды от Вавилы пришло письмо, в котором он сообщал, что в оди-
нокой и нерадостной жизни его появился как будто просвет.
Работает он "у пня" - на валке леса лучковой пилой, и со временем
так приноровился к этому требующему ловкости и немалой физической силы
занятию, что вышел на лесопункте в передовики. В списках вальщиков,
перевыполняющих нормы, его имя всегда стояло первым. На участке стали
поговаривать, что Вавиле и еще нескольким лесорубам, если они будут
работать столь же старательно, могут сократить срок года на два-три.
Если это не пустой разговор, то Вавила может скоро освободиться и вер-
нуться к жене, если она того пожелает.
Меланья стала ждать возвращения супруга.
Приехал он в конце декабря 1940 года, перед новогодним праздни-
ком. Выйдя на левом берегу из вагона поезда синим морозным вечером, он
постоял на высокой деревянной платформе перед зданием вокзала. Шумные
толпы пассажиров спешили к переходу через Двину: зимой "макарки" не
ходили, и приезжие, обгоняя друг друга, шли от станции по льду.
Вавила опустил мешок к ногам, снял шапку и, поклонившись вокзалу
и ларькам, торговавшим на перроне пирожками, пивом и мороженым, взвол-
нованно прошептал: "Здравствуй, родима сторонушка!"
Вокруг него уже никого не было. Пассажиры, подгоняемые крепким
морозцем, разошлись. Дежурный милиционер в полушубке и валенках, про-
ходя мимо, улыбнулся, увидев степенного бородача, кланявшегося пивному
ларьку. "Вот чудило!" - подумал он и прошел в конец перрона. Вавила
надел шапку, закинул за спину мешок и отправился на скользкую, нака-
танную санями и чунками носильщиков дорогу на льду, снова снял треух и
наклонил голову: "Здравствуй, Двина-магушка!" Слезинки в уголках глаз
прихватило на морозе, колкий ветер гнал поземку вдоль скованного льдом
фарватера, переметал дорогу, обозначенную с боков елками-вешками.
"Десять лет дома не был!" - вздохнув, Вавила снова надел шапку и
бодро зашагал к правому берегу, где цепочками посверкивали электричес-
Эта мысль не покидала ее, и намерение сменить занятие постепенно
укрепилось. "Схожу к Панькину, попрошусь на промыслы, - решила Фекла.
- У моря живу, а моря не вижу".
За десять лет пребывания Панькина на должности председателя рыбо-
ловецкого колхоза люди так привыкли к нему, что без Панькина не мысли-
ли ни колхоза, ни оклеенного голубенькими обоями небольшого кабинета
на втором этаже бывших ряхинских хором, ни зверо-бойки, ни рыбного
промысла, ни вообще новой жизни в старинном рыбацком селе. Авторитет
председателя был незыблем, как материковая земля с причалом: "Раз
Панькин сказал, - значит, все!"; "Поди, спроси у Панькина"; "Поскольку
Панькин возражает, значит, есть основания". Так в повседневном дере-
венском обиходе упоминали его имя.
Когда зверобои собирались на лед, Панькин ночей не спал, лишь бы
обеспечить артели всем необходимым, самолично проверял зверобойное
имущество, качество продуктов, заботился о лошадях, которыми доставля-
ли поклажу бригад к месту выхода на лед. Перед навигацией сам убеждал-
ся в исправности и надежности судов и карбасов, находил время и для
текущих дел, вплоть до распорядка торговли в рыбкоопе, выполнения за-
кона о всеобуче в полном взаимодействии с сельсоветом, депутатом кото-
рого избирался столько же лет, сколько был председателем. Панькин при-
вык к этим вечным заботам и тревогам, к своему полумягкому, неизменно-
му со времен кооператива правленческому стулу и письменному столу с
закапанным чернилами и кое-где протершимся зеленым сукном. К нему вхо-
дили запросто, без приглашения, без вежливого стука в дверь, садились
на стул и выкладывали, у кого что наболело. Жил он все в той же старой
покосившейся избенке, и по-прежнему в домашнем кругу жена называла его
Заботушкой. Прозвище как нельзя лучше подходило к нему: он вечно ходил
быстрой озабоченной походкой, чуть припадая на больную ревматизмом но-
гу, и всегда кидал вокруг себя цепкие придирчивые взгляды, от которых
ничто - ни плохое, ни хорошее - в селе не могло укрыться. Стараниями
Панькина многие рыбаки получали из колхозных запасов тес, кирпич,
гвозди для того, чтобы починить или заново построить избу. Такую по-
мощь рыбаки особенно ценили, потому что строительных материалов на
сотни верст в округе днем с огнем не найти, кроме круглого леса, и
доставка их в навигацию на грузовых пароходах обходилась в копеечку.
Если Панькин отправлялся на семужьи тони на морское побережье в мотор-
ном карбасе, то непременно брал с собой работника рыбкоопа с коробами
и ящиками, в которых везли хлеб, сахар, масло, чай, папиросы - снаб-
дить в кредит рыбаков, сидящих неделями безвыездно на пустынном бере-
гу.
Хозяйственную хватку и расторопность председателя по достоинству
оценило и начальство. Неоклеенные сосновые стены в его избенке были
увешаны благодарственными грамотами. Не так давно премировали Панькина
мотоциклом, и он изредка гонял на нем по селу и побережью, наводя
страх на кур и рыбью молодь, жмущуюся к берегам. На деловых совещаниях
его и, разумеется, возглавляемый им колхоз "Путь к социализму" неиз-
менно упоминали в числе передовиков. Односельчане на ежегодных отчет-
но-выборных собраниях в начале зимы снова и снова ставили Панькина к
колхозному штурвалу. И хотя он в последнее время вроде бы стал сдавать
и отказываться от должности, ссылаясь на ревматизм и прошлое ранение,
рыбаки, посочувствовав ему, дружно предлагали: "Панькина председате-
лем! У него опыт, и он много лет руководит! Окромя его никого не надо.
А ежели здоровье у него подкачало - пускай едет на теплые воды, на ку-
рорт за счет колхоза!"
Панькин от предложения поехать на курорт отмахивался с шуточками:
"На югах-то шаг шагнешь - и винный ларек с армянином. Спиться запросто
можно!"
И опять он при своей беспокойной должности. Ему и лестно, что ры-
баки ценят его умение управлять хозяйством, и немного грустновато от-
того, что пора бы искать работу полегче, да как оставишь все то, что
создано в немалых трудах?
Много лет отдано хозяйству, немало здоровья потеряно. Главная за-
бота Панькина - план. Его легко составить, да нелегко выполнить. Трес-
ка, навага, сайда и селедка, плавая в беломорских водах, отнюдь не
спешат в ловушки, чтобы колхоз выполнил его. Уловистость изменчива и
ненадежна. Еще в глубокую старину деды говаривали: "Промысел никогда
ровен не живет". Однако ундяне без рыбы не сидят и план, что установ-
лен ры-бакколхозсоюзом, выполняют ежегодно. Выручают сноровка, знание
промысловых тонкостей да подвижность и маневренность маленького, но
шустрого флота с опытными капитанами и рыбмастерами.
В нынешнем, сорок первом году задание колхозу против прежнего
увеличили на тысячу центнеров. В области в канцеляриях сидят расчетли-
вые и дальновидные люди. Прикинули: в прошлом году колхоз выловил ты-
сячу центнеров сверх плана, значит, у него есть возможность мобилизо-
вать резервы, и заверстали эту тысячу центнеров в план. Теперь Панькин
и ломает голову, как к концу года выйти с хорошими показателями, ибо
за невыполнение плана председателей крепко песочат, да и рыбаки теряют
премиальные надбавки.
В эти дни перед выходом в море правленцы проверяли готовность су-
дов. Панькин с утра ездил на моторке на дорофеевский бот "Вьюн" с пя-
тидесятисильным двигателем. Задумал Дорофей уйти подальше от родных
берегов, подняться вдоль западного побережья Канина и половить там не-
водом-снюрреводом треску. В старые времена в те воды на парусниках
почти не ходили - далековато, да и опасно.
Заманчивы неизведанные места, тянут к себе неодолимо, призывно.
Сколько плавал Дорофей, сколько бурь и штормов перебедовал, но как бы
ни было трудно в море, всегда запоминал "уловистые" районы. Пытался
познать в движении рыбьих косяков закономерность, примечал береговые
ориентиры, глубины, грунты на дне, направления течений. На малых водах
треска опускается севернее, на больших глубинах - поднимается южнее.
Приметы все в памяти, не на карте, не в лоции, самим вымерены, самим
изведаны.
Панькин не сказал Дорофею о своих опасениях насчет дальнего лова,
не хотел обижать кормщика, да и крепко надеялся на него, старого свое-
го товарища. Только посоветовал:
- Помни, Дорофей, о плане. Ежели у Канина пусто - поворачивай к
Мезенской губе к подходу сельди.
Дорофей ответил, что поворачивать не придется, он в том уверен.
Панькин поуспокоился и поехал в село.
Поставив моторку у причала, он поднялся на берег и пошел в прав-
ление. Там его ожидали люди с разными делами: пастух оленьего стада
Василий Валей, работавший в артели по найму, с тревогой сообщил, что
олени болеют и надо вызвать ветеринара. Коровий пастух тоже не порадо-
вал: кончились запасы сена, а подножный корм еще не вырос. Хорошо, что
в селе имелся резервный запас сена, и Панькин распорядился отправить
корм на карбасах по реке.
Вдова рыбака хлопотала о пенсии за мужа, погибшего на промысле,
директор семилетки пришел напомнить о заготовке дров для школы. Решив
все вопросы, Панькин хотел идти обедать, но его задержала Фекла.
Определив ее на пекарню, Панькин считал, что судьба ее таким об-
разом решена, и не видел Зюзину в конторе около двух лет. И вот она
явилась. С чего бы?
- Здравствуй, Фекла Осиповна. Садись, пожалуйста, - председатель
сунул в ящик стола деловые бумаги и посмотрел на нее выжидательно, от-
мечая про себя некоторые изменения в ее облике. Фекла была все еще
пригожа и налита здоровьем и силой. Однако в движениях ее появилась
медлительность и основательная уверенность. Она заметно пополнела, под
пухлым подбородком с нежной кожей наметились складки, под глазами -
морщинки.
- Все одна по жизни шагаешь? - спросил Панькин, пока Фекла соби-
ралась начать разговор.
- Пока одна...
- Пока? Значит, что-то наметилось в перспективе в твоей одинокой
жизни? - председатель пытался вызвать ее на откровенность, расшевелить
в ней прежнюю задорно-шутливую манеру беседовать, но Фекла была сдер-
жанна.
- Ничего нет в этой, как ее, - пер-спек-ти-ве, Тихон Сафоныч.
Пришла по делу. Из рыбкоопа уволилась по личному желанию. Хочу рабо-
тать в колхозе на промыслах.
Фекла тоже отметила про себя, что Панькин несколько постарел,
прежняя бойкость и напористость уступили в нем место расчетливой прак-
тичности. Он стал полнеть, непокорные русые волосы поредели, на голове
обозначились залысины.
- Надоело, что ли, хлебы печь? - спросил Панькин неодобрительно.
- Да нет, работа там хорошая, и рыбкооповские ко мне относились
по-доброму. Благодарность с печатью на красивой бумаге имею от правле-
ния. Однако тянет к промыслу, к людям. Надоело в одиночестве на пекар-
не сидеть. Мне бы на тоню или на судно, к тому же Дорофею на бот, хоть
поваром, хоть матросом. Что так смотрите, Тихон Сафоныч? Думаете, не
выйдет из меня матроса? Я при необходимости могу и на ванты лазить...
Пекарню я сдала Матрене Власовой. Теперь совсем свободна.
- Гм... Значит, свободна... - Панькин вспомнил, что тогда, два
года назад, Фекла приходила с той же просьбой - отправить ее туда, где
"все работают дружно, артельно, весело". Видимо, ее все-таки тянет к
людям, хлебопечение ей прискучило. - Значит, свободна, - повторил
председатель. - На ванты лазить тебе тяжело и несподручно, да и не на-
до. Теперь флот моторный, парусов нету. Команда на боте Дорофея укомп-
лектована. Туда, к сожалению, назначить тебя не могу.
Фекла погрустнела, ждала, что он еще скажет. А Панькин подумал,
что от прежней насмешницы с острым, как бритва, языком, язвительной и
недоверчивой, в ней не осталось и следа. "Неужели это так? Неужто вре-
мя изменило Феклу?" Как бы он хотел, чтобы она сказала сейчас что-ни-
будь задиристое, смешливое, как бывало. Но она молчала, ждала ответа и
только настороженно посматривала на него своими красивыми, блестящими
глазами. "Хоть глаза-то у нее не потухли, и то хорошо! - подумал Пань-
кин. - Нет, по ним видно, что характер у нее остался прежний".
Придя к такому выводу, он повеселел и посмотрел на нее уже при-
ветливее, добрее. Поймав его взгляд, Фекла заметила:
- Что долго думаешь? Али постарел, голова плохо работает?
"Вот-вот, давай, давай!" - Панькин обрадованно заговорил в преж-
ней своей манере:
- Такую кралю не просто к работе пристроить. К сетям да рюжам
поставить - ноготки обломаешь, руки повредишь. В море послать - от со-
ли седина в волосы бросится, красоту потеряешь. Вот что я придумал:
валяй-ка ты, Фекла Осиповна, боярышню-рыбу в невода заманивать...
- На тоню? - оживилась Фекла. - Это мне подойдет.
Правда, она пожалела, что не попадет на бот. Ей бы хотелось побы-
вать в море, испытать себя. Ведь многие женщины из села ходили раньше
на шхунах и ботах поварихами-камбузницами, а то и матросами.
Фекла умолкла и поглядела в окно. Там, за избами, стоящими на
угоре вразброс, виднелась река, бьющая в берег мелкой волной. А даль-
ше, правее - в тумане сырого весеннего предвечерья открывался простор
Мезенской губы. И вспомнила Фекла свое детство...
Она с отцом да соседской девочкой Аниськой отправилась верст за
десять от села ловить семгу на юрку1. Море было ласково, спокойно. Си-
дела тринадцатилетняя Феклуша с подружкой в море на каменистой отмели
на юрке, слушала, как плещется у ног волна. А отец высматривал непода-
леку из карбаса в прозрачной воде семгу. Как подойдет рыба - невод
подтянут и вытащат ее из воды. Глянула Феклуша вдаль, а там, на море,
чернота, будто туча с неба осела на воду. Крикнула отцу: "Батя, в море
ветер пал!" Отец оглянулся - и впрямь взводень2 подходит. Стал он вы-
тягивать невод, ветер налетел, подхватил карбас, понес к берегу. А
Феклуша с Аниськой так на юрке и остались. Жутко. Ветер развел волну.
Вот-вот смоет девочек с ненадежной площадки. Ни жива ни мертва сидит
Феклуша, рукой в жердь настила вцепилась. Аниська рядом, чуть не пла-
чет. А взводень лупит и лупит по ним... Вот уже и держаться сил не
стало. Отец на карбасе не может подъехать, сколько ни гребет против
ветра, обратно сносит, заливает его.
1 Юрка - деревянное сооружение на помосте, расположенное в море
на отмели
2 Взводень - сильное волнение на море, крутая, большая волна,
крутой вал
Хорошо подоспели рыбаки, что с наветренной стороны в еле домой
добирались. Сняли промокших, испуганных малолеток-девчонок с ненадеж-
ного помоста...
И снова отец, как живой, в памяти Феклы. Вот он привел ее на по-
кос, поставил рядом, дал в руки тяжелую горбушу. "Коси, Феклуша, при-
выкай!"
Машет Феклуша косой по траве, скользит она поверху, только кончи-
ки у трав стрижет. Хочет девочка под корень траву срезать, да сил ма-
ло. Отец смеется: "Ну-ну, не горюй! Подрастешь маленько - наловчишь-
ся".
- О чем задумалась, Фекла Осиповна? - спросил Панькин, и Фекла
отвела взгляд от окна, от весенних половодных далей. Оставила в этих
далях свои воспоминания.
- Да так...
- Значит, договорились: пойдешь на тоню. В звено Семена Дерябина,
на Чебурай.
- На Чебурай так на Чебурай. Согласна. Спасибо, Тихон Сафоныч. А
когда выходить?
- Через недельку. Пойдет дора, увезет всех тоньских рыбаков. Го-
товься.
- Ладно. Буду готова. До свидания.
Фекла поднялась со стула, повернулась к двери легко, проворно,
как бывало и раньше, и вышла.
Панькин смотрел ей вслед с загадочной улыбкой. Если бы Фекла ви-
дела это, догадалась бы, что председатель что-то затеял и на тоню Че-
бурай послал ее не случайно. В колхозе было десять семужьих тоней, а
он выбрал именно Чебурай.
Снова Унда провожала своих рыбаков в море.
Под обрывом берега, у причала, стояли карбаса. В один из них ко-
манда Дорофея сложила свои вещи. Перед тем как отчалить, рыбаки подня-
лись на угор попрощаться с родителями, женами да детьми. Толпа народа
стояла возле длинного тесового артельного склада. Широкий ветер с губы
трепал женские платки и подолы цветастых сарафанов и юбок. Свежесть
ясного солнечного утра бодрила, однако на лицах у всех была легкая
грустинка.
Парасковья держала на руках внука. На нем - шапочка из мягкой
овечьей шерсти, теплая куртка, на ногах - коричневые, туго зашнурован-
ные ботинки. Ребенок тянул руки к отцу:
- Батя-я-я! В море хоцу-у-у! Возьми-и-и!
Родион обнял Августу, поцеловал ее в теплые влажные губы, подошел
к матери, взял Елесю на руки, прижал к себе.
- Рано тебе в море. Подрасти маленько!
Елеся недовольно шмыгнул носом, но плакать повременил, видно,
стеснялся многолюдья. Парасковья, как всегда, считала, что без ее со-
ветов сыну никак не обойтись:
- Осторожен будь, Родион. Береги себя... Особенно в шторм, чтобы,
не дай бог, с палубы не смыло. Суденышко-то маленькое, никудышное...
- Напрасно, маманя, так говоришь. Бот у нас крепкий, надежный. Со
мной ничего не может случиться. - Родион передал сына жене, обнял
мать. Она украдкой быстро-быстро перекрестила его. - Ты здоровье бере-
ги, тяжестей не поднимай, - наказал он в свою очередь матери.
Помахал рукой еще раз, уже с причала, сел в карбас. Григорий
Хват, попрощавшись с дочерью Соней, которая спустилась на причал, что-
бы передать ему узелок с домашними пирогами-"подорожниками", забрякал
носовой цепью. Большой, взматеревший за последние годы, словно шатун
медведь, Хват с неожиданной для его полновесной фигуры ловкостью вско-
чил в карбас, который сразу осел от его тяжести, устроился на банке и
взял весло. И еще трое сели в весла, и суденышко, повернув к боту,
стоявшему вдали на якоре, заскользило по реке, тычась носом в волны.
Уходили от причала карбаса. Шли рыбаки на путину в одно время, но
в разные места.
Карбаса под сильными ударами весел все удалялись, а толпа на бе-
регу стояла, махала платочками, косынками, шапками. Мохнатые лайки -
хвосты в колечко, - навострив уши, терлись возле ундян и тоже глядели
вслед карбасам. Поодаль от всех в одиночестве стоял, опершись на по-
сох, дед Иероним в неизменной долгополой стеганке, треухе и валенках с
галошами. Ссутулясь, он смотрел перед собой глазами, слезящимися от
резкого ветра, и думал, должно быть, о том, что больше не сидеть ему в
веслах, не ступать по палубе крепкими молодыми ногами, не тянуть вае-
рами снасть из глубин, где бьется крупная и сильная рыба. Давно отпла-
вал свое...
Пастухова окликнула Августа:
- Дедушко-о! Иди к нам.
Иероним обернулся на зов.
- Ушел Родионушко. Все ушли, - сказал он, подойдя. - Дай бог им
гладкой поветери да удачи в промысле. А боле того - счастливого возв-
ращения. - Заметив внука на руках Парасковьи, он принялся что-то ис-
кать в карманах, долго шарил в них и нашел-таки карамельку в замусо-
ленной бумажной обертке.
- На-о гостинец, поморский корешок!
Мальчик взял карамельку, развернул ее, бумажку спрятал в карман,
а карамельку - в рот. Щека надулась. Елеся зажмурился, причмокнул.
- Спа-си-бо, - едва выговорил он - конфета мешала во рту.
- Ешь на здоровье, - отозвался дед. - Дал бог тебе, Парасковьюш-
ка, хорошего внука! И на покойного Елисея очень похожего. Ну прямо вы-
литый Елисей. Я ведь его помню маленького, твоего муженька-то. Такой
же был, весь в кудерьках...
Парасковья вздохнула, хотела было всплакнуть, но удержалась. Ав-
густа спросила:
- А где же ваш приятель, дедушко Никифор?
- Крепко заболел. С постели не встает. Я каждый день его навещаю.
Ох, Густенька, скоро, видно, пробьет наш час. Господь к себе призо-
вет... - он помотал головой, плотно сжал губы, лицо - в морщинках.
- Что вы, дедушка, не думайте об этом, - сказала Августа.
- Думай не думай, а теперь уж скоро. Одно только утешает, Гус-
тенька, что остается после нас надежная замена поморскому роду. Вон
мужики-то в море отправились - один к одному как на подбор! А девицы
да бабоньки - все красавицы, умные да тороватые. Не выведется поморс-
кое племя. С такой думкой благополучной и уходить нам с белого све-
та...
Ветер вывернулся из-за угла сарая, будто кто-то его там удерживал
и теперь отпустил, раздул парусами сарафаны, захватил дыхание, чуть не
сбил с ног. Волны набежали на берег, обмыли камни-валуны, слизнули ил
под глинистым обрывом. Отступая, волны оставляли ру-чейки, бегущие об-
ратно в речку. Подошла Фекла, придерживая от ветра юбку, сощурив гла-
за, поздоровалась. Стала затягивать потуже концы полушалка, а ветер в
это время опять подхватил край юбки, обнажив на миг круглое колено,
обтянутое нитяным чулком с полосатой резинкой. Фекла досадливо оправи-
ла сарафан.
- Экой озорун ветер! - и, обращаясь к Иерониму, сказала: - Ме-
ня-то придешь проводить, дедушко?
Иероним озадаченно замигал белесыми ресницами.
- Дык куды тя провожать-то, Феклуша? На пекарню?
- На пекарне я теперь не роблю. Буду на тоне сидеть. Скоро пойдем
на доре к Воронову мысу.
- Скажи на милость! Я и не слышал, что ты уволилась от квашни.
По-хорошему ли ушла-то?
- По-хорошему, - ответила Фекла. - Не беспокойся. Грамоту благо-
дарственную дали.
- Ну, если грамоту, тогда ладно. Хороший ты человек, Феклуша, да
вот все одна живешь-то... Когда замуж-то выйдешь? Не дожить, видно,
мне до свадьбы. Выходи поскорее-то!
- Да как поскорее-то? Дело ведь не простое, - Фекла улыбнулась,
будто жемчугом одарила и пошла, думая: "Где он, мой суженый-ряженый? И
когда она будет, моя свадьба?"
В Архангельске, на Новгородском проспекте, среди старых тополей и
берез стоял небольшой одноэтажный дом вдовы судового плотника. В нем
лет десять назад сняла комнату Меланья Ряхина и жила в полном одино-
честве Три года спустя после переезда в областной центр она потеряла
отца - умер от старости и болезней. Мать предлагала Меланье перебрать-
ся снова в родительский дом, потому что все-таки любила дочь и очень
сожалела что жизнь у нее сложилась так неудачно. Муж выслан, работает
на лесоразработках где-то в Коми республике, дом в Унде потерян, сын
болтается на тральщике по морям, навещает Меланью редко. Но при всем
уважении к матери, дочь переехать в родительский дом все же отказа-
лась, потому что там жил брат, с женой которого она когда-то крепко
поссорилась и с тех пор имела к ней неприязнь.
Меланья свыклась со своей одинокой жизнью, хотя временами ей ста-
новилось очень тоскливо. Изредка из Муоманска приезжал Венедикт, при-
возил подарки, давал матери денег и, погуляв в Кузнечихе со старыми
знакомыми - то ли женщинами, то ли девицами, - Меланья их совсем не
знала, - снова уезжал в Мурманск.
Меланья со слезами провожала его на пристани, просила, чтобы он
перевелся в Архангельск на работу в тралфлот: "Пора тебе, Веня, осте-
пениться. Семью надо завести, а то ведь живешь бобылем - некому за то-
бой присмотреть, белье постирать, обед приготовить. Вместе-то нам было
бы лучше".
Венедикт с грустью смотрел на стареющую мать, примечая с каждым
приездом все новые морщинки и складки на ее лице, на шее, когда-то
гладкой, молочно-белой, словно выточенной. Примечал суховатость кожи
на маленьких, исколотых иглой руках, очень жалел мать, однако о пере-
воде на корабль, приписанный к Архангельскому порту, не помышлял. С
этим городом, как и с Ундой, у него были связаны неприятные воспомина-
ния.
- Может быть, когда-нибудь и переберусь сюда, - неуверенно отве-
чал он на настойчивые просьбы матери. - Только, мама, не сейчас. А по-
чему бы тебе не переехать в Мурманск?
Меланья доставала из сумочки платок, осторожно подсушивала влаж-
ные от слез ресницы и щеки и думала, как бы ответить сыну, чтобы не
очень обиделся.
- Не могу я туда ехать, Веня. Здесь моя родина. Привыкла к Архан-
гельску, люблю его. В Мурманске полярные ночи, по зимам темнее нашего,
да и климат хуже...
- Что за причины, мама? Архангельск ведь тоже не Сочи. В климате
я никакой разницы не вижу. В Мурманске даже теплее...
- Ну, Сочи не Сочи, а здесь я все-таки дома, - вздохнув и оконча-
тельно избавившись от слез, с улыбкой отвечала мать. - Когда теперь
ждать?
- Не знаю, мама, сообщу после.
Поцеловав ее, Венедикт взбегал на борт парохода по трапу, который
уже приготовились убирать, и махал ей фуражкой. Пароход неторопливо
разворачивался кормой к пристани. Венедикт переходил на ют1 и еще ма-
хал... И мать, худощавая, еще довольно стройная, прижав к боку острым
локтем тощий ридикюль, ответно махала ему розовым носовым платком. Ру-
кава ее кофты - тоже розовой, и подол расклешенной юбки трепал ветер.
Грустными глазами она смотрела на удалявшийся пароход. Вечернее солнце
ярко высвечивало всю ее фигуру, и этот радостный и теплый свет не вя-
зался с ее грустными глазами и заплаканным лицом. Не получилось у нее
хорошей жизни в замужестве. А почему?
1 Ю т - кормовая часть палубы.
В первые годы одинокой жизни Меланья внушала себе, что настоящей
любви не было. Но потом, все больше и чаще обращаясь к мужу и мыслен-
но, и в письмах, она убедилась в том, что ошибалась в своих чувствах к
нему. Она написала об этом Вавиле. Тот долго медлил с ответом, и нако-
нец от него пришло письмо: "Была у нас любовь. Только по молодости лет
да строптивости характеров мы ее похоронили. Жаль, что теперь ничего
не вернешь. Ты ведь сюда в лес не поедешь. Тебе, горожанке, в Унде не
нравилось, а тут и подавно взвоешь с тоски... Кругом дремучие леса, на
берегу речонки притулился поселок из бараков. В комнате нас двенадцать
человек: теснотища, вонь... И живем под охраной - из поселка ни ша-
гу... Где тебе тут выжить? Да и сам я не, хочу, чтобы моя жена добро-
вольно обрекала себя на муку..."
Прочтя его признание, Меланья сразу же написала ему горячее и
вполне искреннее письмо, в котором убеждала, что ничего еще не похоро-
нено, все можно вернуть, и она будет ждать его столько, сколько отпу-
щено судьбой...
И ей стало легче. Поистине: любовь познается в разлуке.
Однажды от Вавилы пришло письмо, в котором он сообщал, что в оди-
нокой и нерадостной жизни его появился как будто просвет.
Работает он "у пня" - на валке леса лучковой пилой, и со временем
так приноровился к этому требующему ловкости и немалой физической силы
занятию, что вышел на лесопункте в передовики. В списках вальщиков,
перевыполняющих нормы, его имя всегда стояло первым. На участке стали
поговаривать, что Вавиле и еще нескольким лесорубам, если они будут
работать столь же старательно, могут сократить срок года на два-три.
Если это не пустой разговор, то Вавила может скоро освободиться и вер-
нуться к жене, если она того пожелает.
Меланья стала ждать возвращения супруга.
Приехал он в конце декабря 1940 года, перед новогодним праздни-
ком. Выйдя на левом берегу из вагона поезда синим морозным вечером, он
постоял на высокой деревянной платформе перед зданием вокзала. Шумные
толпы пассажиров спешили к переходу через Двину: зимой "макарки" не
ходили, и приезжие, обгоняя друг друга, шли от станции по льду.
Вавила опустил мешок к ногам, снял шапку и, поклонившись вокзалу
и ларькам, торговавшим на перроне пирожками, пивом и мороженым, взвол-
нованно прошептал: "Здравствуй, родима сторонушка!"
Вокруг него уже никого не было. Пассажиры, подгоняемые крепким
морозцем, разошлись. Дежурный милиционер в полушубке и валенках, про-
ходя мимо, улыбнулся, увидев степенного бородача, кланявшегося пивному
ларьку. "Вот чудило!" - подумал он и прошел в конец перрона. Вавила
надел шапку, закинул за спину мешок и отправился на скользкую, нака-
танную санями и чунками носильщиков дорогу на льду, снова снял треух и
наклонил голову: "Здравствуй, Двина-магушка!" Слезинки в уголках глаз
прихватило на морозе, колкий ветер гнал поземку вдоль скованного льдом
фарватера, переметал дорогу, обозначенную с боков елками-вешками.
"Десять лет дома не был!" - вздохнув, Вавила снова надел шапку и
бодро зашагал к правому берегу, где цепочками посверкивали электричес-