таком накате может все колья повыдергать, сбить невод в кучу или, хуже
того, отнести его куда-нибудь в сторону да выбросить на песок.
Когда поутихло и мутная, замусоренная прибоем вода отступила, не-
вод обсох. Рыбаки увидели, что колья покривились, торчали в разные
стороны, и удерживались на сетной дели, местами порванной, закиданной
водорослями. "Стенка" невода да и обвод были зелены от ламинарий. Дол-
го возились со снастью - забивали колья, чистили сеть от травы, вынося
ее на берег охапками. В "котле" невода, на песке лежали лишь толстоб-
рюхие пинагоры, судорожно хватающие ртами холодный воздух, да уснувшие
камбалы. Семги не попало.
Собрали рыбу, вернулись в избу, пообедали и занялись кто чем. Ни-
колай, вытянув ноги в шерстяных носках к дверному косяку, лежал на
спине и, судя по всему, опять грустил о супруге, о чем свидетельство-
вали воздыхания, доносившиеся с койки. Семен Дерябин шил новые ножны
из желтой хрустящей кожи. Борис Мальгин вышел на улицу поколоть дров.
Фекла, прибрав на столе и вымыв посуду, тоже вышла из избы.
Мальгин работал, как всегда, неторопливо и рассчитанно. Поленья
из тонкомерного леса-плавника, собранного по берегу, разлетались на
плахи с одного удара. Борис кидал их в кучу перед поленницей, прижав-
шейся к стене избы. Ветер-побережник трепал русые волосы дровокола, и
они дыбились кудрявой шапкой. Лицо у Бориса розовокожее, обветренное,
глаза синие, спокойные. Вся фигура его выражала полную невозмутимость,
которую ничто не могло нарушить.
Фекла подошла тихонько, будто подкралась, и стала смотреть, как
он работает. Борис тоже искоса поглядывал на нее. Она встала совсем
близко и принялась укладывать дрова в поленницу.
- Помогу тебе, - сказала она.
Борис молча кивнул. Фекла принялась укладывать поленья быстро и
ловко, выравнивая их в поленнице мягкими ударами ладони, будто припе-
чатывая к стене избушки.
- Какой ты молчун! - мягко упрекнула она Бориса. - Раньше был
вроде разговорчивей.
Мальгин был, видимо, не в настроении. Он опустил руку с топором,
улыбнулся как-то отрешенно и пожал плечами, дескать, не пойму, что те-
бе надо. Опять поднял руку и распластал надвое чурку.
- Скажи чего-нибудь, - попросила Фекла, потуже затянув концы тон-
кого шерстяного платка.
- Чего говорить? - спросил он безразлично.
- О своей жизни рассказал бы...
- Чего рассказывать? Все на виду. Живу, как другие.
...Отец у Бориса умер рано, оставив его двенадцатилетннм подрост-
ком с матерью. Та смолоду была слаба здоровьем и занималась только до-
машним хозяйством. Когда Борис стал постарше да покрепче, рыбопромыш-
ленник и судовладелец Вавила Ряхин взял его на работу в салотопню. Бо-
рис обрабатывал тюленьи шкуры, вязал их в тюки, затаривал в бочки. А
потом Ряхин перевел его на склад грузчиком. Так и тянул лямку на купца
Мальгин до самой коллективизации.
Вавилу раскулачили, выслали из села. Мальгин стал работать в кол-
хозе, ловил с бригадой рыбаков сельдь. Скопил денег, решил жениться на
поглянувшейся ему рыбачке из Слободки. Но в семейной жизни ему не по-
везло. Жена умерла во время родов, а ребенок жил не больше недели. Ос-
тался Борис опять вдвоем с матерью. Он посуровел, стал несловоохотлив,
замкнут. От беды, заглянувшей в его избу, оправился не сразу.
- Женился бы снова, - советовали близкие знакомые. - Первый раз
не повезло, может, второй повезет...
Борис отмахивался:
- Куда спешить? Всему свое время.
Но время шло быстро, и подругу жизни надо было все же присматри-
вать. Мать стала сдавать, уже и пол в избе мыть не может, просит сосе-
док.
- Неинтересная у меня жизнь, - сказал Борис Фекле. - И неудачная.
Она сочувственно вздохнула:
- Все от тебя самого зависит. Никто ведь не мешает снова устроить
свою судьбу...
- Так-то оно так, а и не совсем так, - ответил он вовсе уж непо-
нятно и надолго замолчал, бегло глянув на нее.
Синева его глаз, как тогда, у пекарни, опять взволновала ее и
растревожила.
Борис взял полено, поставил его на чурбан и попал топором прямо в
сердцевину. Фекле понравилось, как он ловко расколол чурку с одного
удара.
- Глаз у тебя наметан. Рука верная, - одобрительно заметила она.
- Хм..
Феклу взяла досада: никак не может "разговорить" Бориса. Она сра-
зу охладела к работе и отошла, повернувшись к морю. К ногам ее сунулся
Чебурай, обнюхал пахнущие ворванью сапоги и фыркнул, ожесточенно помо-
тав ушастой головой. Он сел рядом и тоже стал смотреть на волны, бес-
конечно бегущие внизу, под берегом.
- Что, Чебураюшко, скушно? - Фекла потрепала пса по густой шерсти
на загривке. Чебурай зажмурился от удовольствия, потянулся к ее руке,
выставив вверх остроносую морду.
Оставив собаку, Фекла тихонько пошла мимо Бориса, который все так
же старательно колол дрова, в пустынную неприветливую тундру, усеянную
кочкарником. Под ногами мягко пружинил подсохший перегной, шелестела
мелкая буроватая травка.
И - странное дело! Когда Фекла отошла, Борис почувствовал, что ее
не хватает. Он вонзил топор в чурбак, достал тонкие дешевые папиросы -
"гвоздики" и закурил, глядя вслед Фекле. Отойдя на почтительное расс-
тояние, она остановилась, глядя под ноги, склонилась, сорвала какую-то
былинку и позвала его:
- Иди-ко сюда!
Мальгин, приминая кочки тяжелыми бахилами, неторопливо подошел к
ней.
- Глянь-ко, цветы, - удивленно сказала Фекла, протягивая ему сте-
белек с распустившимся соцветием. Ветер чуть шевелил его нежные и мяг-
кие, словно ушки, лепестки. На желтоватых тычинках заметна была пыльца
- Это белогор?
- Вроде белогор, - ответил он.
Фекла пошла дальше, все поглядывая себе под ноги, словно боясь
что-нибудь примять. Опять склонилась, сорвала мелколепестник, посмот-
рела на Мальгина выжидательно. Он поравнялся с ней, думая о страннос-
тях Феклы, которой ни с того ни с сего вдруг вздумалось собирать мел-
кие, невзрачные на вид тундровые цветки.
- Ой, смотри, сколько очитка! - воскликнула Фекла в радостном
изумлении, оглядывая розовато-белый пушистый ковер перед собой. - По-
чему называется очиток, ты знаешь?
- Где мне знать, - грубовато ответил он. - Я травками не занима-
юсь. Мое дело - рыбацкое.
- Однако же белогор ты знаешь!
- Так, наугад сказал...
- А я-то думала - тут ничегошеньки не растет. Ой-ой-ой! Цветет
тундра!
Она пошла дальше, рассматривая скромную и неброскую пестроту под
ногами. Приметила морошечник с зеленоватыми завязями будущих ягод, си-
реневые колокольчики и еще другие цветы, мелкие, будто обиженные при-
родой, которая не позволяла им буйно идти в рост, цвести пышно, при-
зывно. На суховатых проплешинах росли мхи. Они мягко пружинили под но-
гами.
Борис из любопытства шел следом, а она, увлекшись цветением тунд-
ры, вроде бы и забыла о нем. Получалось так, что цветы заманивали
вдаль Феклу, а она - Бориса, и все это происходило самой собой, слу-
чайно. Так бывает, когда человек, идя по лесу, увлекается его красота-
ми, чистотой и свежестью воздуха, заходит далеко вглубь и останавлива-
ется, озираясь по сторонам: "А где же обратный путь? Как выбраться от-
сюда?"
Далеко позади осталась избушка, и возле нее маленький силуэт оди-
нокого Чебурая. Фекла, приметив впереди сухой ложок, спустилась в него
и села на склоне на рыжеватый мох. Мальгин стоял неподалеку. Фекла,
будто не замечая его, складывала цветки в маленький букет. Борис, по-
колебавшись, сел чуть поодаль. Она связала цветки стеблем и положила
их рядом. Расстегнув пуговицы ватника, вздохнула глубоко, всей грудью,
с наслаждением, подняв загорелое, смуглое лицо к небу, сплошь затяну-
тому серыми бесплодными облаками, которые не сулили ни дождя, ни сне-
га. Ветер тоненько пел в ушах, под его ударами покачивались одинокие
среди мхов былинки. Фекла посмотрела на Бориса.
- Боишься, что ли, меня?
- Чего мне бояться? Ведь не укусишь, - с напускным спокойствием
отозвался Мальгин и далеко отбросил погасший окурок.
- А вдруг укушу?
Быстрым и гибким движением она подсела к нему, взяла мягкой рукой
подбородок Бориса и повернула его лицо к себе. Он, будто очарованный и
потерявший волю к сопротивлению, повиновался ей. Глаза Феклы - боль-
шие, карие, глянули в синь его глаз жадно и многозначаще. Губы Феклы с
темным нежным пушком над уголками рта дрогнули и вдруг обожгли его
жарким поцелуем. Борис отстранился, уняв волнение, сказал:
- Это ты зря. На тоне грешить нельзя...
- Почему? - спросила Фекла, скинув платок и поправляя уложенные
на голове косы.
- Рыба в невод не пойдет. Старая примета есть...
- Ры-ы-ыба? - Фекла, запрокинув голову, захохотала, и в ее смехе
чувствовалось презрение, Рыба, говоришь? Так тоня-то вон где, далеко!
- она махнула рукой в сторону избушки. - Тут ничейная земля, божья...
Пустыня холодная, хоть и с цветами. Я думала - ты мужик, да, верно,
ошиблась. - Она накинула платок на голову, стала застегивать ватник,
но Борис, не выдержав, крепко обнял ее за талию, и Фекла, почувствовав
его силу, подумала: "Не вырвешься! Да и зачем вырываться?.." Своей ще-
кой она ощутила тугую с короткой щетинкой бороды щеку Бориса.
...В небе все так же стыли облака с сиреневыми размывами. Они бы-
ли неподвижны. Фекла не замечала их неподвижности и только подумала,
что они высокие, спокойные и чистые...
Борис лег на мох, сложив руки под подбородком, и долго смотрел на
карминово-розовый ковер очитка. Цветки были мелкие, чистые и радовали
глаз спокойной красотой своих оттенков.
Оглядев мох вокруг себя, Фекла отыскала букетик, взяла его и по-
нюхала, чуть пошевелив тонкими крыльями носа. Цветки ничем не пахли и
начали вянуть... Она хотела было смять их в кулаке и выбросить, но
раздумала и положила на землю подальше от себя.
Борис ощутил на затылке прикосновение ее мягкой, теплой руки.
Высвободив свою ладонь, он положил ее поверх Феклиной. Оба замерли,
ощущая, как в жилах кровь пульсирует быстрыми сильными толчками.
- Теперь уж ты мой... Навсегда, - сказала она. Голос ее дрогнул
от волнения. - Мой!
Он ненадолго закрыл глаза, потом открыл, и в них можно было уло-
вить иронию.
- Ишь ты... Откуда такая уверенность?
- Сердцем чую. Вы, мужики, больше разумом чувствуете, а мы, бабы,
сердцем. Разум иной раз и обманет, а сердце - нет!
- Все может быть, - сдержанно отозвался он. - Пора идти. Дрова-то
не колются... Еще искать нас вздумают... Во будет потеха! - он встал.
- Я пошел. Ты чуть попозже, ладно?
- Ладно уж...
После полудня облака расступились, открыв чистое с золотинкой не-
бо, и над водой обрадованно закружились чайки, то кидаясь вниз и чир-
кая крыльями по волнам, то взмывая вверх. Вскоре с северо-запада стала
надвигаться сизая хмарь, и подул холодный, резкий ветер. Море нахмури-
лось, потемнело, и снова по нему понеслись в быстром беге злые, пенные
барашки.
Заметив перемену погоды, рыбаки, выйдя на обрыв, пытались уга-
дать, надолго ли она испортилась.
- Взводень лупит! - Николай безнадежно махнул рукой и в великой
досаде поглубже нахлобучил шапку на голову.
- Да-а-а, - протянул Дерябин, глядя вдаль помрачневшими, словно
туча у горизонта, глазами и обхватив толстыми пальцами поясной ремень.
- Каждый божий день что-нибудь да припрется с севера. Не везет!
Борис Мальгин подался вперед к самому обрыву, напряженно вглядел-
ся в кипенье волн. Рядом Фекла следила за морем из-под руки.
- Гляньте, братцы, дора! - сказал Борис.
- В самом деле. Вот чумные! По такой-то волне! - встревожился Де-
рябин. - К нам вроде идут. Зачем? Продукты есть, рыбы нету, грузить
нечего...
Дора летела будто на крыльях, кренясь на левый борт и то ныряя
носом в волны, то выбираясь на гребни. Уже стало слышно, как напряжен-
но работает двигатель. Подойдя к берегу и развернувшись носом к волне,
дора стала на якорь. С нее что-то кричали, но что - не разобрать из-за
рева моря. Дерябин, как старший на тоне, распорядился:
- Борис, Николай, к карбасу!
Мальгин мигом сбежал с обрыва, следом поспешил Николай. Они спус-
тили на воду карбас, сели в него. Карбас мотался на прибойной волне,
рыбаки гребли изо всей мочи и наконец отошли от берега.
Подплыли к доре, кинули конец. Рулевой доры ждал, прячась от рез-
кого ветра за рубкой.
- Что стряслось, Трофим? - спросили семужники. - Чего пришли в
такой штормину?
Трофим в отчаянии взмахнул рукой и сказал громко, почти крикнул:
- Война!
- Война-а? Да ты что... Какая война? С кем? - выкрикнул Борис,
все еще тяжело дыша от усиленной работы веслами, еще не веря в то, что
он услышал от Трофима.
- С Германией. С Гитлером... Фашисты напали... сегодня, на расс-
вете. Мобилизация идет... Мне велено объехать тони и привезти тех, ко-
торые по годам подлежат... мобилизации... Тебе, Борис, выпал жребий, и
тебе, Николай. Собирайтесь поскорее. Еще четыре тони надо обойти, а
взводень! Вон налетел! Давайте в избушку, соберите вещи, и на дору.
Быстро!
Дору мотало на волне. Цепляясь за все, что попадется под руку,
Борис спустился в карбас, который тоже мотался вверх и вниз и бился
бортом о бок доры. Они с Николаем отчалили и стали выгребать к берегу.
Сообщив нерадостную весть Дерябину и Фекле, сбегали в избушку, собрали
немудрые свои пожитки и вышли прощаться. Дерябин все не верил, что на-
чалась война, и, хватая Бориса за рукав, кричал:
- Он так и сказал - война? Так и сказал? Может, ошибка?..
- Нет ошибки. Мобилизация объявлена, - ответил Борис хотя и рас-
терянно, но утвердительно и, высвободив рукав из цепкой руки звеньево-
го, подошел к Фекле.
- Прощай, Феня. Не знаю, свидимся ли?..
Он смотрел ей в глаза до крайности встревоженным взглядом, и в
нем она прочла боль, жгучую боль оттого, что так неожиданно им прихо-
дится расстаться. Она кинулась к нему на грудь, повисла на нем, обняв
крепкую коричневую шею так, что он едва устоял,
- Боря-я-я! Да как же так?
Борис оглянулся на рыбаков, отчаянно махнул рукой и, крепко обняв
Феклу, поцеловал ее долгим прощальным поцелуем. Потом с усилием отор-
вал ее руки, белые на запястьях, от своего ватника, схватил мешок и
побежал вниз, крича:
- Прощай, Феня-я-я! Жди-и-и! Все прощайте!
- Проща-а-айте! - вторил ему Николай, торопливо оглядываясь и пе-
чатая каблуками тяжелых резиновых сапог мокрый песок. - А ну, навалим-
ся, - сказал он Борису, взявшись за карбас.
- Погоди, - удержал Борис. - Надо ведь карбас-то обратно кому-то
гнать. Эй, Семе-е-ен!
Семен был настолько ошеломлен известием о войне, что совсем не
подумал о карбасе. Быстро он спустился вниз, а за ним - Фекла.
Дора, взяв на борт мобилизованных рыбаков, снялась с якоря и по-
бежала дальше вдоль побережья. Карбас вернулся к берегу, Семен и Фекла
долго возились с ним, вытягивая его на катках подальше на песок. Креп-
ко обмотали носовой цепью причальный столбик и стали подниматься на
гору, к избушке. Там, на обрыве, под которым еще лежал с зимы снег, на
ветру, они долго стояли и смотрели вслед удаляющемуся суденышку, пока
оно не скрылось из виду.
- Как же мы теперь двое-то? - озадаченно спросил Дерябин.
- Управимся как-нибудь, - отозвалась Фекла и, закрыв руками лицо,
заплакала.
Дерябин посмотрел на нее с недоумением: "Будто по мужу плачет". И
вдруг его осенила догадка: "Видно, любовь у них. Я, старый дурак, и не
заметил ничего!"
Он постоял рядом с Феклой, повздыхал сочувственно и пошел в избу.
Фекла долго маячила над обрывом на холодном пронизывающем ветру и гля-
дела на море, где разгуливал шальной взводень.
Дорофей с командой на мотоботе "Вьюн" дважды выходил в море миль
за двадцать от берега за треской и оба раза возвращался в Шойну с пол-
ными трюмами.
В третий раз смоленый крутобокий "Вьюн" лег носом к волне, снова
и снова забрасывали невод и выбирали его с богатым уловом. Треска была
отборной, крупной. Команда не знала отдыха. Родион и Хват стояли у
ручной лебедки, а у штурвала бессменно - Дорофей. Команда невелика,
дела всем хватало по завязку, и на частые смены у руля рассчитывать не
приходилось.
Все сильно уставали, после ужина валились на койки и спали до за-
ри без просыпу, без сновидений, а потом, наскоро позавтракав, снова
шли на палубу.
На этот раз рыбакам не повезло: едва успели взять вторую тоню и
спустить улов в трюм, с Баренцева моря накатился взводень. Крепчал ве-
тер. Дорофей увидел из рубки потемневшее небо, пенные брызги у бортов.
"Ни одного просвета в тучах, - подумал он. - Кипит море, Придется
штормовать". Приоткрыл дверь рубки, крикнул в рупор:
- Палубу прибрать! Люки задраить!
Пока команда суетилась на палубе, прибирая снасти и наглухо зак-
рывая люки в трюм, ветер совсем рассвирепел. Дорофей повернул судно к
берегу. С полчаса летел "Вьюн", подгоняемый ветром и волнами к Шойне,
и когда кормщик заметил полоску берега, снова повернул судно носом к
волне. К берегу подходить нельзя, и на якоре не устоять. Бот могло
выбросить на отмель, на подводные камни и повредить. Дорофей решил
держаться с работающим двигателем в виду берега до тех пор, пока шторм
не спадет.
...Рев моря, свист ветра, страшная болтанка. Двигатель стучит на
малых оборотах, и "Вьюн" почти стоит на месте, переваливаясь с кормы
на нос. Рыбаки, закрепив все на палубе, спустились в кубрик. В рубку к
Дорофею втиснулся Анисим, мокрый, озябший. Дорофей передал ему штур-
вал.
- Против волны держи, чтобы к берегу не сносило, - сказал он и
вышел из рубки.
Придерживаясь за леер1, Дорофей едва сохранял равновесие. Палуба
из-под ног проваливалась, в животе что-то обрывалось, и было муторно.
Когда он спускался в машинный отсек, то заметил скопившуюся в проходе
воду, которая грозила просочиться к двигателю. Дорофей постучал в
дверь, Офоня, откинув запор, впустил его.
1 Леер - туго натянутый и закрепленный обоими концами трос, слу-
жащий для ограждения борта или люка.
- Как двигатель? - спросил Дорофей.
- Пока в норме.
- Палубу заливает. Дверь в машинное отделение надо бы крепче зад-
раить.
- Надо. Попадет в машину вода - крышка. Забей-ка дверь снаружи.
Есть гвозди-то?
- Найдем. А вахту один выстоишь?
- Выстою. Не на век же шторм!
Дорофей принес топор, гвозди, наглухо заколотил дверь в машинный
отсек. Поднялся на палубу, позвал Григория и Родиона:
- Живо к помпе! Судно заливает.
Хват и Родион стали к ручному насосу, откачивать трюмную воду.
Дорофей протянул им концы, закрепленные за мачту, и велел обвязаться,
чтобы не смыло за борт.
Хват через голову надел петлю, затянул ее на поясе.
- На помочах теперь! - крикнул он, повернув к Дорофею мокрое, с
оскалом улыбки лицо.
Дорофей осмотрел всю палубу и только тогда вернулся к Анисиму в
рубку.
- Отдохни, Дорофей. Я постою у руля, - сказал Анисим.
Дорофей попытался вздремнуть, но не смог. Усталые руки, ноги,
спина - все будто одеревенело. Прислушиваясь к работе двигателя, Доро-
фей думал о заколоченном в машинном отсеке мотористе.
Афанасий Патокин, которого односельчане звали просто Офоней, с
молодых лет имел тяготение ко всяким "железным штукам". Некоторое вре-
мя он помогал деревенскому кузнецу изготовлять необходимые в мужицком
обиходе поделки - дверные навесы, засовы, витые кольца со щеколдами,
топоры, ножи, косы-горбуши, наконечники багров, гвозди и болты для
шитья карбасов и ботов. Приметив любовь парня к кузнечному ремеслу,
Вавила, собиравшийся поставить на свои суда вместо парусов двигатели,
отправил его в Соломбалу, в судоремонтные мастерские учиться моторному
делу. Там, приставленный в ученики к опытному механику, Офоня со
свойственной ему пытливостью и старательностью изучил десятисильный
двигатель, познакомился и с другими машинами, какие оказались под ру-
кой. Когда судовладелец из Унды купил дизель для своего бота "Семга",
то отозвал уже преуспевшего в дизельном деле Офоню с ученья и поручил
ему установку мотора на судно. Патокин хорошо справился с поручением
Ряхина и с тех пор не расставался со своим ремеслом.
Плавая на боте при купце, а потом и в колхозе, он стал заправским
мотористом, равных которому в Унде не имелось.
Позже мотористов стала готовить моторно-рыболовная станция, и не
только Офоня стал знатоком дизельного дела. Однако в затруднительных
случаях почти все механики обращались к нему за советом и помощью,
уважая его знания и опыт.
Дизельный мотор на боте "Вьюн" Патокин знал до последней гайки:
все в нем было подшабрено, притерто, пригнано друг к другу его сухоща-
выми жилистыми руками, чуткими к металлу. Не однажды он разбирал и со-
бирал этот дизель во время ремонтов и профилактики. Потому-то и рабо-
тал дизель, как хорошие выверенные часы. Ведь без надежного мотора ры-
бакам в море прямая гибель! Старенький, не единожды побывавший в штор-
мовых передрягах двигатель еще и сейчас служил верно и безотказно, и
потому "заколоченный" в машинном отсеке Офоня не испытывал особого
беспокойства за свое детище.
"Главное - чтобы бот был на плаву, не потерял управления, а мотор
вывезет!" - думал он, дежуря в своем отсеке.
Тускло поблескивали металлические части от смазки при свете двух
электрических лампочек. В отсеке тепло, сухо. Трюмную воду откачали, и
то, что просочилось в машинное через дверь до появления Дорофея, ушло
через стлань на днище. Офоня чувствовал себя уверенней. Он добавил в
бак горючего, в картер - масла, долго лазил вокруг дизеля с масленкой
и ветошью, вытирая до лоска горячие от работы узлы. Наведя идеальную
чистоту, сел на широкий топчан, на котором при случае можно было и
вздремнуть, вынул из кармана часы, посмотрел время - восемь вечера.
Достал из навесного шкафчика сверток с хлебом, налил в кружку воды из
маленького жестяного бачка с латунным краником и принялся за еду. Бот
кидало из стороны в сторону, вода из кружки расплескивалась, и Офоня
поскорее отпил ее.
В машинном становилось очень душно. Иллюминаторы открыть было
нельзя - заплеснет вода. А между тем глаза у моториста начинали сле-
зиться от едкой гари. Выхлопной патрубок выходил на улицу, но часть
газов все же оставалась в помещении. Офоня все чаще поглядывал на зад-
раенный люк над проходом между мотором и бортом, но и его открыть не
решался - волна гуляла по палубе.
"Ладно, потерплю пока", - решил моторист. Аккуратно завернул в
узелок остатки еды, спрятал в шкафчик, достал папиросу и закурил. Вых-
лопные газы начисто отбивали вкус табака, и Офоня тут же погасил папи-
росу. Незаметно для себя закрыл глаза. Дизель работал спокойно и ров-
но, он стал грохотать глуше, будто уши у Офони заложило ватой... Он
понял, что засыпает, и, спохватившись, усилием воли прогнал сон. Ди-
зель снова загремел во всю силу.
Чтобы не уснуть, Патокин принялся тихонько ходить взад-вперед в
тесном отсеке, пошатываясь от качки. И тут почувствовал тошноту и лег-
кое головокружение. "Угорел-таки, - подумал он. - Плохо! Ни струйки
свежего воздуха. Так можно и концы отдать. Что делать?"
Наверху ярились волны, бот кидало из стороны в сторону, пустое
железное ведро с бряканьем каталось по проходу. Офоня поднял его, по-
весил на гвоздь. Шторм не стихал. Дверь - вот она... Стоит только
взять ручник из-под топчана и отбить ее одним-двумя взмахами. Но -
нельзя. Офоня с трудом превозмог себя, удержался.
Боясь потерять сознание, он все-таки решил открыть иллюминатор.
Едва хватило у него сил отвинтить фасонные с барашками гайки и скинуть
с краев иллюминаторной крышки. В отсек ворвался ветер с брызгами воды.
Офоня стал жадно хватать свежий ночной воздух. В лицо плескало волной,
захватывало дух, но моторист, когда волна опадала, снова и снова ловил
воздух ртом.
Стало полегче. Перед глазами перестали мельтешить синие расплыв-
чатые пятна, сердце забилось ровнее. Офоня закрыл иллюминатор и подо-
шел к двигателю, проверил уровень масла, опять взялся за ветошь. Ди-
зель работал по-прежнему на малых оборотах: иной команды не было, До-
рофей не подавал через дверь условленных сигналов, и Офоня подумал,
что судно все так же борется со штормом вдали от берега.
Меж тем болтанка поулеглась. Завизжали, заскрежетали выдираемые
гвозди. Дорофей отворил дверь, шагнул в машинное.
- Ух ты! Не задохся? Живой?
- Живой пока, - ответил Офоня. - Мы, Патокины, двужильные. В ил-
люминатор отпышкивался... Как там, наверху?
- Шторм стихает. Скоро пойдем к берегу. Отдохни маленько, да и
прибавь оборотов.
Офоня сел на порог у раскрытой двери. Достал часы, а они стоят:
кончился завод.
- Который час? - спросил у Дорофея.
- Седьмой утра. Знаешь, сколько ты сидел взаперти? Ровно двенад-
цать часов!
- Ну, а мне показалось часа три... - Патокин озабоченно посмотрел
на двигатель. - Придется осенью мотор в капитальный ремонт. Совсем
разрегулировался. Неполное сгорание топлива... А я-то надеялся на не-
го. Вот что значит проверка непогодьем, да еще с забитой дверью...
- До осени-то поработает? - спросил Дорофей, подойдя к мотористу
и положив руку ему на плечо, на потную замасленную робу.
- До осени протянет, - невесело сказал Офоня, недовольный собой и
своим дизелем.
- Ладно. Спасибо тебе за эту трудную вахту. Молодец! Мотор у тебя
не так уж плох, как тебе кажется, - похвалил Дорофей приунывшего Офо-
ню.
На море стало спокойнее. Волнение поулеглось. И только мокрая па-
луба бота и остатки рваных, темных облаков, уползавших за горизонт,
напоминали о недавнем шторме. Судно подошло к причалу в устье реки
Шойны. Дорофей пошел на рыбоприемный пункт договориться о разгрузке
"Вьюна". Едва он перешагнул порог маленькой тесной конторки, заведую-
щий пунктом с необычно суровым, сумрачным выражением на небритом лице
сказал ему, будто картечью в упор выпалил:
- Война, Дорофей!
Весть эту привез посыльный из Чижи, проскакавший охлюпкой без
седла на лошади по болотистой тропке на побережье больше семидесяти
верст...
В первые же дни войны почти все рыбаки призывного возраста, ока-
того, отнести его куда-нибудь в сторону да выбросить на песок.
Когда поутихло и мутная, замусоренная прибоем вода отступила, не-
вод обсох. Рыбаки увидели, что колья покривились, торчали в разные
стороны, и удерживались на сетной дели, местами порванной, закиданной
водорослями. "Стенка" невода да и обвод были зелены от ламинарий. Дол-
го возились со снастью - забивали колья, чистили сеть от травы, вынося
ее на берег охапками. В "котле" невода, на песке лежали лишь толстоб-
рюхие пинагоры, судорожно хватающие ртами холодный воздух, да уснувшие
камбалы. Семги не попало.
Собрали рыбу, вернулись в избу, пообедали и занялись кто чем. Ни-
колай, вытянув ноги в шерстяных носках к дверному косяку, лежал на
спине и, судя по всему, опять грустил о супруге, о чем свидетельство-
вали воздыхания, доносившиеся с койки. Семен Дерябин шил новые ножны
из желтой хрустящей кожи. Борис Мальгин вышел на улицу поколоть дров.
Фекла, прибрав на столе и вымыв посуду, тоже вышла из избы.
Мальгин работал, как всегда, неторопливо и рассчитанно. Поленья
из тонкомерного леса-плавника, собранного по берегу, разлетались на
плахи с одного удара. Борис кидал их в кучу перед поленницей, прижав-
шейся к стене избы. Ветер-побережник трепал русые волосы дровокола, и
они дыбились кудрявой шапкой. Лицо у Бориса розовокожее, обветренное,
глаза синие, спокойные. Вся фигура его выражала полную невозмутимость,
которую ничто не могло нарушить.
Фекла подошла тихонько, будто подкралась, и стала смотреть, как
он работает. Борис тоже искоса поглядывал на нее. Она встала совсем
близко и принялась укладывать дрова в поленницу.
- Помогу тебе, - сказала она.
Борис молча кивнул. Фекла принялась укладывать поленья быстро и
ловко, выравнивая их в поленнице мягкими ударами ладони, будто припе-
чатывая к стене избушки.
- Какой ты молчун! - мягко упрекнула она Бориса. - Раньше был
вроде разговорчивей.
Мальгин был, видимо, не в настроении. Он опустил руку с топором,
улыбнулся как-то отрешенно и пожал плечами, дескать, не пойму, что те-
бе надо. Опять поднял руку и распластал надвое чурку.
- Скажи чего-нибудь, - попросила Фекла, потуже затянув концы тон-
кого шерстяного платка.
- Чего говорить? - спросил он безразлично.
- О своей жизни рассказал бы...
- Чего рассказывать? Все на виду. Живу, как другие.
...Отец у Бориса умер рано, оставив его двенадцатилетннм подрост-
ком с матерью. Та смолоду была слаба здоровьем и занималась только до-
машним хозяйством. Когда Борис стал постарше да покрепче, рыбопромыш-
ленник и судовладелец Вавила Ряхин взял его на работу в салотопню. Бо-
рис обрабатывал тюленьи шкуры, вязал их в тюки, затаривал в бочки. А
потом Ряхин перевел его на склад грузчиком. Так и тянул лямку на купца
Мальгин до самой коллективизации.
Вавилу раскулачили, выслали из села. Мальгин стал работать в кол-
хозе, ловил с бригадой рыбаков сельдь. Скопил денег, решил жениться на
поглянувшейся ему рыбачке из Слободки. Но в семейной жизни ему не по-
везло. Жена умерла во время родов, а ребенок жил не больше недели. Ос-
тался Борис опять вдвоем с матерью. Он посуровел, стал несловоохотлив,
замкнут. От беды, заглянувшей в его избу, оправился не сразу.
- Женился бы снова, - советовали близкие знакомые. - Первый раз
не повезло, может, второй повезет...
Борис отмахивался:
- Куда спешить? Всему свое время.
Но время шло быстро, и подругу жизни надо было все же присматри-
вать. Мать стала сдавать, уже и пол в избе мыть не может, просит сосе-
док.
- Неинтересная у меня жизнь, - сказал Борис Фекле. - И неудачная.
Она сочувственно вздохнула:
- Все от тебя самого зависит. Никто ведь не мешает снова устроить
свою судьбу...
- Так-то оно так, а и не совсем так, - ответил он вовсе уж непо-
нятно и надолго замолчал, бегло глянув на нее.
Синева его глаз, как тогда, у пекарни, опять взволновала ее и
растревожила.
Борис взял полено, поставил его на чурбан и попал топором прямо в
сердцевину. Фекле понравилось, как он ловко расколол чурку с одного
удара.
- Глаз у тебя наметан. Рука верная, - одобрительно заметила она.
- Хм..
Феклу взяла досада: никак не может "разговорить" Бориса. Она сра-
зу охладела к работе и отошла, повернувшись к морю. К ногам ее сунулся
Чебурай, обнюхал пахнущие ворванью сапоги и фыркнул, ожесточенно помо-
тав ушастой головой. Он сел рядом и тоже стал смотреть на волны, бес-
конечно бегущие внизу, под берегом.
- Что, Чебураюшко, скушно? - Фекла потрепала пса по густой шерсти
на загривке. Чебурай зажмурился от удовольствия, потянулся к ее руке,
выставив вверх остроносую морду.
Оставив собаку, Фекла тихонько пошла мимо Бориса, который все так
же старательно колол дрова, в пустынную неприветливую тундру, усеянную
кочкарником. Под ногами мягко пружинил подсохший перегной, шелестела
мелкая буроватая травка.
И - странное дело! Когда Фекла отошла, Борис почувствовал, что ее
не хватает. Он вонзил топор в чурбак, достал тонкие дешевые папиросы -
"гвоздики" и закурил, глядя вслед Фекле. Отойдя на почтительное расс-
тояние, она остановилась, глядя под ноги, склонилась, сорвала какую-то
былинку и позвала его:
- Иди-ко сюда!
Мальгин, приминая кочки тяжелыми бахилами, неторопливо подошел к
ней.
- Глянь-ко, цветы, - удивленно сказала Фекла, протягивая ему сте-
белек с распустившимся соцветием. Ветер чуть шевелил его нежные и мяг-
кие, словно ушки, лепестки. На желтоватых тычинках заметна была пыльца
- Это белогор?
- Вроде белогор, - ответил он.
Фекла пошла дальше, все поглядывая себе под ноги, словно боясь
что-нибудь примять. Опять склонилась, сорвала мелколепестник, посмот-
рела на Мальгина выжидательно. Он поравнялся с ней, думая о страннос-
тях Феклы, которой ни с того ни с сего вдруг вздумалось собирать мел-
кие, невзрачные на вид тундровые цветки.
- Ой, смотри, сколько очитка! - воскликнула Фекла в радостном
изумлении, оглядывая розовато-белый пушистый ковер перед собой. - По-
чему называется очиток, ты знаешь?
- Где мне знать, - грубовато ответил он. - Я травками не занима-
юсь. Мое дело - рыбацкое.
- Однако же белогор ты знаешь!
- Так, наугад сказал...
- А я-то думала - тут ничегошеньки не растет. Ой-ой-ой! Цветет
тундра!
Она пошла дальше, рассматривая скромную и неброскую пестроту под
ногами. Приметила морошечник с зеленоватыми завязями будущих ягод, си-
реневые колокольчики и еще другие цветы, мелкие, будто обиженные при-
родой, которая не позволяла им буйно идти в рост, цвести пышно, при-
зывно. На суховатых проплешинах росли мхи. Они мягко пружинили под но-
гами.
Борис из любопытства шел следом, а она, увлекшись цветением тунд-
ры, вроде бы и забыла о нем. Получалось так, что цветы заманивали
вдаль Феклу, а она - Бориса, и все это происходило самой собой, слу-
чайно. Так бывает, когда человек, идя по лесу, увлекается его красота-
ми, чистотой и свежестью воздуха, заходит далеко вглубь и останавлива-
ется, озираясь по сторонам: "А где же обратный путь? Как выбраться от-
сюда?"
Далеко позади осталась избушка, и возле нее маленький силуэт оди-
нокого Чебурая. Фекла, приметив впереди сухой ложок, спустилась в него
и села на склоне на рыжеватый мох. Мальгин стоял неподалеку. Фекла,
будто не замечая его, складывала цветки в маленький букет. Борис, по-
колебавшись, сел чуть поодаль. Она связала цветки стеблем и положила
их рядом. Расстегнув пуговицы ватника, вздохнула глубоко, всей грудью,
с наслаждением, подняв загорелое, смуглое лицо к небу, сплошь затяну-
тому серыми бесплодными облаками, которые не сулили ни дождя, ни сне-
га. Ветер тоненько пел в ушах, под его ударами покачивались одинокие
среди мхов былинки. Фекла посмотрела на Бориса.
- Боишься, что ли, меня?
- Чего мне бояться? Ведь не укусишь, - с напускным спокойствием
отозвался Мальгин и далеко отбросил погасший окурок.
- А вдруг укушу?
Быстрым и гибким движением она подсела к нему, взяла мягкой рукой
подбородок Бориса и повернула его лицо к себе. Он, будто очарованный и
потерявший волю к сопротивлению, повиновался ей. Глаза Феклы - боль-
шие, карие, глянули в синь его глаз жадно и многозначаще. Губы Феклы с
темным нежным пушком над уголками рта дрогнули и вдруг обожгли его
жарким поцелуем. Борис отстранился, уняв волнение, сказал:
- Это ты зря. На тоне грешить нельзя...
- Почему? - спросила Фекла, скинув платок и поправляя уложенные
на голове косы.
- Рыба в невод не пойдет. Старая примета есть...
- Ры-ы-ыба? - Фекла, запрокинув голову, захохотала, и в ее смехе
чувствовалось презрение, Рыба, говоришь? Так тоня-то вон где, далеко!
- она махнула рукой в сторону избушки. - Тут ничейная земля, божья...
Пустыня холодная, хоть и с цветами. Я думала - ты мужик, да, верно,
ошиблась. - Она накинула платок на голову, стала застегивать ватник,
но Борис, не выдержав, крепко обнял ее за талию, и Фекла, почувствовав
его силу, подумала: "Не вырвешься! Да и зачем вырываться?.." Своей ще-
кой она ощутила тугую с короткой щетинкой бороды щеку Бориса.
...В небе все так же стыли облака с сиреневыми размывами. Они бы-
ли неподвижны. Фекла не замечала их неподвижности и только подумала,
что они высокие, спокойные и чистые...
Борис лег на мох, сложив руки под подбородком, и долго смотрел на
карминово-розовый ковер очитка. Цветки были мелкие, чистые и радовали
глаз спокойной красотой своих оттенков.
Оглядев мох вокруг себя, Фекла отыскала букетик, взяла его и по-
нюхала, чуть пошевелив тонкими крыльями носа. Цветки ничем не пахли и
начали вянуть... Она хотела было смять их в кулаке и выбросить, но
раздумала и положила на землю подальше от себя.
Борис ощутил на затылке прикосновение ее мягкой, теплой руки.
Высвободив свою ладонь, он положил ее поверх Феклиной. Оба замерли,
ощущая, как в жилах кровь пульсирует быстрыми сильными толчками.
- Теперь уж ты мой... Навсегда, - сказала она. Голос ее дрогнул
от волнения. - Мой!
Он ненадолго закрыл глаза, потом открыл, и в них можно было уло-
вить иронию.
- Ишь ты... Откуда такая уверенность?
- Сердцем чую. Вы, мужики, больше разумом чувствуете, а мы, бабы,
сердцем. Разум иной раз и обманет, а сердце - нет!
- Все может быть, - сдержанно отозвался он. - Пора идти. Дрова-то
не колются... Еще искать нас вздумают... Во будет потеха! - он встал.
- Я пошел. Ты чуть попозже, ладно?
- Ладно уж...
После полудня облака расступились, открыв чистое с золотинкой не-
бо, и над водой обрадованно закружились чайки, то кидаясь вниз и чир-
кая крыльями по волнам, то взмывая вверх. Вскоре с северо-запада стала
надвигаться сизая хмарь, и подул холодный, резкий ветер. Море нахмури-
лось, потемнело, и снова по нему понеслись в быстром беге злые, пенные
барашки.
Заметив перемену погоды, рыбаки, выйдя на обрыв, пытались уга-
дать, надолго ли она испортилась.
- Взводень лупит! - Николай безнадежно махнул рукой и в великой
досаде поглубже нахлобучил шапку на голову.
- Да-а-а, - протянул Дерябин, глядя вдаль помрачневшими, словно
туча у горизонта, глазами и обхватив толстыми пальцами поясной ремень.
- Каждый божий день что-нибудь да припрется с севера. Не везет!
Борис Мальгин подался вперед к самому обрыву, напряженно вглядел-
ся в кипенье волн. Рядом Фекла следила за морем из-под руки.
- Гляньте, братцы, дора! - сказал Борис.
- В самом деле. Вот чумные! По такой-то волне! - встревожился Де-
рябин. - К нам вроде идут. Зачем? Продукты есть, рыбы нету, грузить
нечего...
Дора летела будто на крыльях, кренясь на левый борт и то ныряя
носом в волны, то выбираясь на гребни. Уже стало слышно, как напряжен-
но работает двигатель. Подойдя к берегу и развернувшись носом к волне,
дора стала на якорь. С нее что-то кричали, но что - не разобрать из-за
рева моря. Дерябин, как старший на тоне, распорядился:
- Борис, Николай, к карбасу!
Мальгин мигом сбежал с обрыва, следом поспешил Николай. Они спус-
тили на воду карбас, сели в него. Карбас мотался на прибойной волне,
рыбаки гребли изо всей мочи и наконец отошли от берега.
Подплыли к доре, кинули конец. Рулевой доры ждал, прячась от рез-
кого ветра за рубкой.
- Что стряслось, Трофим? - спросили семужники. - Чего пришли в
такой штормину?
Трофим в отчаянии взмахнул рукой и сказал громко, почти крикнул:
- Война!
- Война-а? Да ты что... Какая война? С кем? - выкрикнул Борис,
все еще тяжело дыша от усиленной работы веслами, еще не веря в то, что
он услышал от Трофима.
- С Германией. С Гитлером... Фашисты напали... сегодня, на расс-
вете. Мобилизация идет... Мне велено объехать тони и привезти тех, ко-
торые по годам подлежат... мобилизации... Тебе, Борис, выпал жребий, и
тебе, Николай. Собирайтесь поскорее. Еще четыре тони надо обойти, а
взводень! Вон налетел! Давайте в избушку, соберите вещи, и на дору.
Быстро!
Дору мотало на волне. Цепляясь за все, что попадется под руку,
Борис спустился в карбас, который тоже мотался вверх и вниз и бился
бортом о бок доры. Они с Николаем отчалили и стали выгребать к берегу.
Сообщив нерадостную весть Дерябину и Фекле, сбегали в избушку, собрали
немудрые свои пожитки и вышли прощаться. Дерябин все не верил, что на-
чалась война, и, хватая Бориса за рукав, кричал:
- Он так и сказал - война? Так и сказал? Может, ошибка?..
- Нет ошибки. Мобилизация объявлена, - ответил Борис хотя и рас-
терянно, но утвердительно и, высвободив рукав из цепкой руки звеньево-
го, подошел к Фекле.
- Прощай, Феня. Не знаю, свидимся ли?..
Он смотрел ей в глаза до крайности встревоженным взглядом, и в
нем она прочла боль, жгучую боль оттого, что так неожиданно им прихо-
дится расстаться. Она кинулась к нему на грудь, повисла на нем, обняв
крепкую коричневую шею так, что он едва устоял,
- Боря-я-я! Да как же так?
Борис оглянулся на рыбаков, отчаянно махнул рукой и, крепко обняв
Феклу, поцеловал ее долгим прощальным поцелуем. Потом с усилием отор-
вал ее руки, белые на запястьях, от своего ватника, схватил мешок и
побежал вниз, крича:
- Прощай, Феня-я-я! Жди-и-и! Все прощайте!
- Проща-а-айте! - вторил ему Николай, торопливо оглядываясь и пе-
чатая каблуками тяжелых резиновых сапог мокрый песок. - А ну, навалим-
ся, - сказал он Борису, взявшись за карбас.
- Погоди, - удержал Борис. - Надо ведь карбас-то обратно кому-то
гнать. Эй, Семе-е-ен!
Семен был настолько ошеломлен известием о войне, что совсем не
подумал о карбасе. Быстро он спустился вниз, а за ним - Фекла.
Дора, взяв на борт мобилизованных рыбаков, снялась с якоря и по-
бежала дальше вдоль побережья. Карбас вернулся к берегу, Семен и Фекла
долго возились с ним, вытягивая его на катках подальше на песок. Креп-
ко обмотали носовой цепью причальный столбик и стали подниматься на
гору, к избушке. Там, на обрыве, под которым еще лежал с зимы снег, на
ветру, они долго стояли и смотрели вслед удаляющемуся суденышку, пока
оно не скрылось из виду.
- Как же мы теперь двое-то? - озадаченно спросил Дерябин.
- Управимся как-нибудь, - отозвалась Фекла и, закрыв руками лицо,
заплакала.
Дерябин посмотрел на нее с недоумением: "Будто по мужу плачет". И
вдруг его осенила догадка: "Видно, любовь у них. Я, старый дурак, и не
заметил ничего!"
Он постоял рядом с Феклой, повздыхал сочувственно и пошел в избу.
Фекла долго маячила над обрывом на холодном пронизывающем ветру и гля-
дела на море, где разгуливал шальной взводень.
Дорофей с командой на мотоботе "Вьюн" дважды выходил в море миль
за двадцать от берега за треской и оба раза возвращался в Шойну с пол-
ными трюмами.
В третий раз смоленый крутобокий "Вьюн" лег носом к волне, снова
и снова забрасывали невод и выбирали его с богатым уловом. Треска была
отборной, крупной. Команда не знала отдыха. Родион и Хват стояли у
ручной лебедки, а у штурвала бессменно - Дорофей. Команда невелика,
дела всем хватало по завязку, и на частые смены у руля рассчитывать не
приходилось.
Все сильно уставали, после ужина валились на койки и спали до за-
ри без просыпу, без сновидений, а потом, наскоро позавтракав, снова
шли на палубу.
На этот раз рыбакам не повезло: едва успели взять вторую тоню и
спустить улов в трюм, с Баренцева моря накатился взводень. Крепчал ве-
тер. Дорофей увидел из рубки потемневшее небо, пенные брызги у бортов.
"Ни одного просвета в тучах, - подумал он. - Кипит море, Придется
штормовать". Приоткрыл дверь рубки, крикнул в рупор:
- Палубу прибрать! Люки задраить!
Пока команда суетилась на палубе, прибирая снасти и наглухо зак-
рывая люки в трюм, ветер совсем рассвирепел. Дорофей повернул судно к
берегу. С полчаса летел "Вьюн", подгоняемый ветром и волнами к Шойне,
и когда кормщик заметил полоску берега, снова повернул судно носом к
волне. К берегу подходить нельзя, и на якоре не устоять. Бот могло
выбросить на отмель, на подводные камни и повредить. Дорофей решил
держаться с работающим двигателем в виду берега до тех пор, пока шторм
не спадет.
...Рев моря, свист ветра, страшная болтанка. Двигатель стучит на
малых оборотах, и "Вьюн" почти стоит на месте, переваливаясь с кормы
на нос. Рыбаки, закрепив все на палубе, спустились в кубрик. В рубку к
Дорофею втиснулся Анисим, мокрый, озябший. Дорофей передал ему штур-
вал.
- Против волны держи, чтобы к берегу не сносило, - сказал он и
вышел из рубки.
Придерживаясь за леер1, Дорофей едва сохранял равновесие. Палуба
из-под ног проваливалась, в животе что-то обрывалось, и было муторно.
Когда он спускался в машинный отсек, то заметил скопившуюся в проходе
воду, которая грозила просочиться к двигателю. Дорофей постучал в
дверь, Офоня, откинув запор, впустил его.
1 Леер - туго натянутый и закрепленный обоими концами трос, слу-
жащий для ограждения борта или люка.
- Как двигатель? - спросил Дорофей.
- Пока в норме.
- Палубу заливает. Дверь в машинное отделение надо бы крепче зад-
раить.
- Надо. Попадет в машину вода - крышка. Забей-ка дверь снаружи.
Есть гвозди-то?
- Найдем. А вахту один выстоишь?
- Выстою. Не на век же шторм!
Дорофей принес топор, гвозди, наглухо заколотил дверь в машинный
отсек. Поднялся на палубу, позвал Григория и Родиона:
- Живо к помпе! Судно заливает.
Хват и Родион стали к ручному насосу, откачивать трюмную воду.
Дорофей протянул им концы, закрепленные за мачту, и велел обвязаться,
чтобы не смыло за борт.
Хват через голову надел петлю, затянул ее на поясе.
- На помочах теперь! - крикнул он, повернув к Дорофею мокрое, с
оскалом улыбки лицо.
Дорофей осмотрел всю палубу и только тогда вернулся к Анисиму в
рубку.
- Отдохни, Дорофей. Я постою у руля, - сказал Анисим.
Дорофей попытался вздремнуть, но не смог. Усталые руки, ноги,
спина - все будто одеревенело. Прислушиваясь к работе двигателя, Доро-
фей думал о заколоченном в машинном отсеке мотористе.
Афанасий Патокин, которого односельчане звали просто Офоней, с
молодых лет имел тяготение ко всяким "железным штукам". Некоторое вре-
мя он помогал деревенскому кузнецу изготовлять необходимые в мужицком
обиходе поделки - дверные навесы, засовы, витые кольца со щеколдами,
топоры, ножи, косы-горбуши, наконечники багров, гвозди и болты для
шитья карбасов и ботов. Приметив любовь парня к кузнечному ремеслу,
Вавила, собиравшийся поставить на свои суда вместо парусов двигатели,
отправил его в Соломбалу, в судоремонтные мастерские учиться моторному
делу. Там, приставленный в ученики к опытному механику, Офоня со
свойственной ему пытливостью и старательностью изучил десятисильный
двигатель, познакомился и с другими машинами, какие оказались под ру-
кой. Когда судовладелец из Унды купил дизель для своего бота "Семга",
то отозвал уже преуспевшего в дизельном деле Офоню с ученья и поручил
ему установку мотора на судно. Патокин хорошо справился с поручением
Ряхина и с тех пор не расставался со своим ремеслом.
Плавая на боте при купце, а потом и в колхозе, он стал заправским
мотористом, равных которому в Унде не имелось.
Позже мотористов стала готовить моторно-рыболовная станция, и не
только Офоня стал знатоком дизельного дела. Однако в затруднительных
случаях почти все механики обращались к нему за советом и помощью,
уважая его знания и опыт.
Дизельный мотор на боте "Вьюн" Патокин знал до последней гайки:
все в нем было подшабрено, притерто, пригнано друг к другу его сухоща-
выми жилистыми руками, чуткими к металлу. Не однажды он разбирал и со-
бирал этот дизель во время ремонтов и профилактики. Потому-то и рабо-
тал дизель, как хорошие выверенные часы. Ведь без надежного мотора ры-
бакам в море прямая гибель! Старенький, не единожды побывавший в штор-
мовых передрягах двигатель еще и сейчас служил верно и безотказно, и
потому "заколоченный" в машинном отсеке Офоня не испытывал особого
беспокойства за свое детище.
"Главное - чтобы бот был на плаву, не потерял управления, а мотор
вывезет!" - думал он, дежуря в своем отсеке.
Тускло поблескивали металлические части от смазки при свете двух
электрических лампочек. В отсеке тепло, сухо. Трюмную воду откачали, и
то, что просочилось в машинное через дверь до появления Дорофея, ушло
через стлань на днище. Офоня чувствовал себя уверенней. Он добавил в
бак горючего, в картер - масла, долго лазил вокруг дизеля с масленкой
и ветошью, вытирая до лоска горячие от работы узлы. Наведя идеальную
чистоту, сел на широкий топчан, на котором при случае можно было и
вздремнуть, вынул из кармана часы, посмотрел время - восемь вечера.
Достал из навесного шкафчика сверток с хлебом, налил в кружку воды из
маленького жестяного бачка с латунным краником и принялся за еду. Бот
кидало из стороны в сторону, вода из кружки расплескивалась, и Офоня
поскорее отпил ее.
В машинном становилось очень душно. Иллюминаторы открыть было
нельзя - заплеснет вода. А между тем глаза у моториста начинали сле-
зиться от едкой гари. Выхлопной патрубок выходил на улицу, но часть
газов все же оставалась в помещении. Офоня все чаще поглядывал на зад-
раенный люк над проходом между мотором и бортом, но и его открыть не
решался - волна гуляла по палубе.
"Ладно, потерплю пока", - решил моторист. Аккуратно завернул в
узелок остатки еды, спрятал в шкафчик, достал папиросу и закурил. Вых-
лопные газы начисто отбивали вкус табака, и Офоня тут же погасил папи-
росу. Незаметно для себя закрыл глаза. Дизель работал спокойно и ров-
но, он стал грохотать глуше, будто уши у Офони заложило ватой... Он
понял, что засыпает, и, спохватившись, усилием воли прогнал сон. Ди-
зель снова загремел во всю силу.
Чтобы не уснуть, Патокин принялся тихонько ходить взад-вперед в
тесном отсеке, пошатываясь от качки. И тут почувствовал тошноту и лег-
кое головокружение. "Угорел-таки, - подумал он. - Плохо! Ни струйки
свежего воздуха. Так можно и концы отдать. Что делать?"
Наверху ярились волны, бот кидало из стороны в сторону, пустое
железное ведро с бряканьем каталось по проходу. Офоня поднял его, по-
весил на гвоздь. Шторм не стихал. Дверь - вот она... Стоит только
взять ручник из-под топчана и отбить ее одним-двумя взмахами. Но -
нельзя. Офоня с трудом превозмог себя, удержался.
Боясь потерять сознание, он все-таки решил открыть иллюминатор.
Едва хватило у него сил отвинтить фасонные с барашками гайки и скинуть
с краев иллюминаторной крышки. В отсек ворвался ветер с брызгами воды.
Офоня стал жадно хватать свежий ночной воздух. В лицо плескало волной,
захватывало дух, но моторист, когда волна опадала, снова и снова ловил
воздух ртом.
Стало полегче. Перед глазами перестали мельтешить синие расплыв-
чатые пятна, сердце забилось ровнее. Офоня закрыл иллюминатор и подо-
шел к двигателю, проверил уровень масла, опять взялся за ветошь. Ди-
зель работал по-прежнему на малых оборотах: иной команды не было, До-
рофей не подавал через дверь условленных сигналов, и Офоня подумал,
что судно все так же борется со штормом вдали от берега.
Меж тем болтанка поулеглась. Завизжали, заскрежетали выдираемые
гвозди. Дорофей отворил дверь, шагнул в машинное.
- Ух ты! Не задохся? Живой?
- Живой пока, - ответил Офоня. - Мы, Патокины, двужильные. В ил-
люминатор отпышкивался... Как там, наверху?
- Шторм стихает. Скоро пойдем к берегу. Отдохни маленько, да и
прибавь оборотов.
Офоня сел на порог у раскрытой двери. Достал часы, а они стоят:
кончился завод.
- Который час? - спросил у Дорофея.
- Седьмой утра. Знаешь, сколько ты сидел взаперти? Ровно двенад-
цать часов!
- Ну, а мне показалось часа три... - Патокин озабоченно посмотрел
на двигатель. - Придется осенью мотор в капитальный ремонт. Совсем
разрегулировался. Неполное сгорание топлива... А я-то надеялся на не-
го. Вот что значит проверка непогодьем, да еще с забитой дверью...
- До осени-то поработает? - спросил Дорофей, подойдя к мотористу
и положив руку ему на плечо, на потную замасленную робу.
- До осени протянет, - невесело сказал Офоня, недовольный собой и
своим дизелем.
- Ладно. Спасибо тебе за эту трудную вахту. Молодец! Мотор у тебя
не так уж плох, как тебе кажется, - похвалил Дорофей приунывшего Офо-
ню.
На море стало спокойнее. Волнение поулеглось. И только мокрая па-
луба бота и остатки рваных, темных облаков, уползавших за горизонт,
напоминали о недавнем шторме. Судно подошло к причалу в устье реки
Шойны. Дорофей пошел на рыбоприемный пункт договориться о разгрузке
"Вьюна". Едва он перешагнул порог маленькой тесной конторки, заведую-
щий пунктом с необычно суровым, сумрачным выражением на небритом лице
сказал ему, будто картечью в упор выпалил:
- Война, Дорофей!
Весть эту привез посыльный из Чижи, проскакавший охлюпкой без
седла на лошади по болотистой тропке на побережье больше семидесяти
верст...
В первые же дни войны почти все рыбаки призывного возраста, ока-