кие фонари. В стороне Маймаксы на лесозаводе сипловато из-за расстоя-
ния загудел гудок, возвещая начало смены. Вавила, словно повинуясь зо-
ву гудка, прибавил шагу.
Без особого труда он отыскал на Новгородском проспекте занесенный
до окон снегом небольшой домик с мезонином и старыми щелястыми ворота-
ми. В окнах горел свет. Дорожка от калитки к крыльцу была выметена, ее
только чуть-чуть припорошило мягким снегом. Вавила поднялся на крыль-
цо, постучал. В сенях скрипнула дверь, женский голос спросил:
- Кто там?
- Меланья Ряхнна здесь проживает?
Звякнул засов, в проеме двери белым пятном бабье лицо.
- Здесь. Только ее дома нет, ушла в магазин за продуктами. Госпо-
ди, экая бородища! Уж не супруг ли Меланьин?
- Он самый, - Вавила тяжело шагнул через порог.
- Борода у вас роскошна. У моего муженька тоже такая была... Про-
ходите на кухню. Подождите. Она скоро придет. Можете и в ее комнату,
она не заперта.
- Ладно, тут подожду, - сказал Вавила и снял полушубок. Повесив
его на вешалку, сел, стал обирать сосульки с усов и бороды.
Вскоре пришла Меланья с хозяйственной сумкой в руке. Из сумки
торчал батон. Став у порога, она выронила сумку, онемела, округлив го-
лубые глаза. Вавила встал, шагнул к ней, протянув руки.
- Здравствуй, Ланя. Вот я и вернулся.
- Вавилушка-а-а! - Меланья кинулась к нему на грудь, повисла на
нем, залилась слезами.
Он обнял ее крепкими ручищами, потянулся к губам жены. Губы были
свежие и холодные с мороза.
Хозяйка тихонько подошла бочком, подняла сумку Меланьи, положила
ее на стол и скрылась за дверью в своей половине.
Все было забыто: взаимные обиды, мелкие ссоры, неприязнь и, нако-
нец, размолвка. Меланья теперь с грустной усмешкой вспоминала, как она
хотела когда-то взять строптивого и своенравного супруга под свой баш-
мак, сделать его послушным и ручным, купить в Архангельске дом, завес-
ти кухарку, горничных, тройку лошадей и белого пуделя. Все эти мечты
молодости минули, как зыбкий сон. Осталась действительность - жалкая,
ограниченная квадратной комнатой в чужом доме. Приходилось как-то
приспосабливаться к новой жизни, делать ее по возможности спокойной.
Поздняя их любовь казалась сильнее прежней, с которой они играли
как с огнем в благополучные времена. Супруги как бы снова переживали
медовый месяц, заботились друг о друге столь пылко и ревностно, пре-
дупреждая малейшие желания, что им бы могли позавидовать иные молодо-
жены.
Сразу после приезда Вавила начал подумывать о будущем. Возвра-
щаться в Унду и "тянуть лямку" рядовым рыбаком у него не было ни ма-
лейшего желания, хотя он знал, что некоторые ундяне раньше ценили его
хозяйственную хватку. Твердо помнил он и то, что многие относились к
нему с неприязнью и завистью, и Вавила не смог бы жить в родном селе,
чувствуя недоверие к себе и косые, недоброжелательные взгляды.
- В Унду возврата нет. Причальный конец отрублен: и поплыла наша
лодья без весел, без паруса... - в глубоком сосредоточенном раздумье
сказал он жене. - А куда плыть? Где причалить?
- Насчет Унды, Вавилушка, решил правильно, - мягко сказала Ме-
ланья. - Лучше жить и работать здесь, в Архангельске. Тут тебя меньше
знают. Старики поумирали, молодежь повыросла, люди сменились. Мало кто
попрекнет нас старым. Хоть и не преступники мы какие-нибудь, а все же
в глазах нынешних "товарищей" - бывшие собственники...
Вавила закивал: "Да, да!", взял ее за плечи, наклонился, щекоча
бородой щеку Меланьи.
- Теперь у меня только одна собственность бесценная: женушка до-
рогая. - И опять стал размышлять вслух, шагая по комнате. - Тянет меня
в море, но не возьмут: доверия у них ко мне нету, хоть и освободился
до срока. Стало быть, надо устраиваться ближе к берегу: грузчиком в
порт, шкипером на баржу... Или хоть бы матросом на какой-нибудь букси-
ришко, из тех, что плоты с лесом по Двине таскают.
- Грузчиком и не помышляй. Хоть ты еще силен, а здоровье надо бе-
речь. На баржу - другое дело. На буксирный пароход - тоже возможный
вариант.
Перед самым Новым годом примчался поездом из Мурманска сын Вене-
дикт, узнав о приезде отца из письма. Вавила не мог удержаться от ра-
достных слез, видя что из маленького, щуплого мальчугана в его отсутс-
твие вымахал высокий, широкоплечий парень.
- Порадовал ты меня, Венюшка, - растроганно сказал отец. - Добрый
моряк из тебя получился. А я-то думал, что ты к этому вовсе неспособ-
ный. Прости меня старого дурака.
Венедикт, переглянувшись с матерью, улыбнулся в ответ:
- Жизнь всему научит, батя. Теперь я вместо тебя плаваю. Долг
семьи морю отдаю.
Отец долго тискал сына в объятиях. Меланья смотрела на них и ра-
довалась, что теперь уж благополучие навсегда поселится в их семье.
Вавила сел за стол, погрустнел, задумался. Венедикта он не видел
больше десяти лет, и теперь ему мудрено было постигнуть и понять душу
сына: чем живет Венедикт. Сожалеет ли о том, что потеряно для семьи
после революции? Как относится к Советской власти да к новым порядкам?
И он принялся исподволь расспрашивать сына.
- Каково живется тебе, Веня? Думаешь ли заводить семью?
Венедикт осторожно, едва касаясь пальцами краев рюмки с вином,
отставил ее, оперся о стол тяжелыми локтями, обтянутыми рукавами тель-
няшки. В комнате тепло. Иней на оконных стеклах подтаял, вода собра-
лась в лотке у нижнего обреза рамы. На комоде сверкала блестками ма-
ленькая пушистая елка.
- Живу хорошо, батя. В команде траулера не на плохом счету. Был
старшим матросом, теперь боцманом хожу. Прежний боцман у нас проворо-
вался - начал кое-что по мелочи с судна таскать да продавать на вино.
Его прогнали и предложили мне на его месте работать. Ну, я отказывать-
ся не стал. Рыба в тралы идет, заработки есть. А что касается семьи,
то верно - пора бы жениться. Но не так просто найти хорошую девушку.
Мать хотела было сказать о кузнечевских приятельницах сына, но
вовремя спохватилась. Отцу они вряд ли бы пришлись по нраву.
- Ну, ладно, значит, у тебя все благополучно, - Вавила поднял на
сына глаза, чуть помялся и все-таки задал ему мучивший все время воп-
рос: - Как новая власть к тебе относится? А ты к ней? Вопрос, конечно,
такой, что можешь и не отвечать. А мне все же хотелось бы знать.
Венедикт, ничего не тая, ответил:
- Может, тебе, батя, и не понравится, но я лично к Советской
власти ничего не имею. Живу при ней неплохо, люди меня уважают...
- А мной-то, мной-то не попрекают? - голос отца стал каким-то
сдавленным.
- Нет. На этот счет можешь не беспокоиться.
- Ты в комсомоле? Или, может, и партийным стал? - осторожно спро-
сил отец.
- В комсомол приняли, не скрою. А в партию заявление не подавал.
Вряд ли примут...
- Происхождение?
- Оно самое... Хоть никто не упрекает, однако в личном деле все
указано. Ну да не обязательно мне в партию. Никто на канате не тянет.
У нас на судне больше половины матросов беспартийные.
- Вы люди молодые, вам жить по-новому, - неопределенно сказал Ва-
вила, но Венедикт чувствовал, что отец остался доволен его ответами. -
Теперь выслушай меня. Сказать по совести, я не могу не обижаться на
то, что у меня отняли дом, суденышки, да и людей - зверобоев, рыба-
ков... Поставь себя на мое место - поймешь. И еще откроюсь вам: хотел
я во время коллективизации уйти в Норвегию. Совсем уйти... И пошел бы-
ло на "Поветери". Думал, что останусь там, на помощь норвежцев, знако-
мых по прежним торговым делам, рассчитывал. Хотел и вас потом выписать
туда с матерью. Но вернули меня от Орловского мыса мужики. Команда
взбунтовалась, как узнала, куда и зачем идем, связала меня линьком, и
в таком виде, принайтовленный к койке, воротился я домой. Вас уже в
Унде не было. Мелаша уехала к отцу и тебя увезла. Она-то правильно
поступила, а я - неправильно. - Вавила покачал головой, отвел рукой со
лба рассыпавшиеся седоватые волосы. - Неправильно потому, что Родину
хотел бросить... А человек без Родины, что бакен без огня: не светит,
другим пути не указывает. Пустой, холодный мотается на волне. Днем его
еще вроде заметно, а ночами теряется в потеми, будто тонет...
Уж потом стыдоба заела меня, что собрался бежать из Унды. Родина
- как бы на ней ни было - хорошо ли, весело, уютно, сытно или, наобо-
рот, плохо, тяжело, тоскливо, - есть Родина и бросать ее ни в коем ра-
зе нельзя! В горе должен ты быть с нею и в радости с нею. К такому по-
ниманию я пришел. Обижаюсь, конечно, что обошлись со мной круто. Но
злобы на власть не стану таить. Ею ведь не проживешь, злобой-то. Жизнь
теперь новая, для меня еще мало и понятная. Пойму, как присмотрюсь хо-
рошенько.
Меланья выслушала Вавилу молча, не сказав ни слова в упрек: "Бог
с ним, что было - прошло. Лишь бы теперь жить по-хорошему".
Проводив после новогоднего праздника сына, Вавила Дмитрич посту-
пил на работу в речной флот. На зиму - сторожем на самоходной бар-
же-лихтере, стоявшей на приколе в порту, а перед весной, когда будут
готовиться к открытию навигации, его обещали назначить на тот же лих-
тер шкипером.
Навигацию открыли, баржа пошла в порт Бакарицу разгружать первый
пароход.
На горе - высоком берегу, стояла приземистая рыбачья избушка с
одним окном, с двускатной крышей из теса и маленькой дощатой пристрой-
кой - сарайкой для хранения нехитрых рыбацких припасов. Берег высок,
обрывист, угрюмоват, как лицо рыбака в безрыбные, ненастные дни. Если
смотреть на угор Чебурай издали с моря, он казался черным от торфяни-
ка, и снег, что тянулся многокилометровой широкой полосой по склону,
не таял все короткое лето и еще более усиливал нелюдимость.
У самого моря, в полосе прибоя, - мелкий песок, кое-где изборож-
денный илистыми размывами. В прилив песчаная кайма сужалась, в отлив
расширялась. Когда дул шелоник - юго-западный ветер, беломорская волна
жадно кидалась на пески, пытаясь начисто смыть, слизать их. Но они не
поддавались, лежали плотно, ровно, будто городской асфальт. Волны не-
истовствовали, и от них по песку катилась пена.
От берега в море уходила укрепленная на высоких шестах "стенка"
ставного невода. В воде она упиралась в горловину снасти. За "горлом"
- обширный "котел", сетный обвод овальной формы тоже на шестах, вбитых
в грунт. В отлив "котел" обсыхал, в прилив скрывался под водой.
"Котел" предназначен для рыбы. Наткнувшись на "стенку", в поисках
выхода она попадала в него. С отливом рыбаки подбирали ее и выносили.
Избушка на горе и ставной невод назывались тоней. А место, где
она расположена, с незапамятных времен именовали Чебураем. Что означа-
ло это название и откуда оно взялось, толком никто не знал. Ловили
здесь боярышню-рыбу - семгу. Ту самую, которой еще холмогорский архие-
пископ Афанасий потчевал именитых московских да заморских гостей и ко-
торая издревле украшала, наряду с осетрами и стерлядью, великокняжес-
кие да патриаршие столы.
Изба пуста. Рыбаки у невода.
Светло: мезенская летняя ночь - не ночь, в третьем часу на дворе
видно каждую травинку. В углу избы - печурка с плитой, на ней кипяток
в большом и заварка в малом чайниках. Вдоль стен узкие нары в два эта-
жа, как полки в вагоне. Стол, две скамейки. Тоня рассчитана на шесть
человек, но сейчас на ней "сидели" четверо.
Стекла в оконце старательно протерты: рыбаки любили порядок и
чистоту. В полосе обзора - косогор с блеклой приполярной травкой, а за
ним неоглядная и необъятная морская ширь.
Три часа... Ветер не стихал. Белоглазая мезенская ночь равнодушно
глядела в оконце, и по избенке зыбился таинственный спокойный полус-
вет.
Наконец в избе появились хозяева. Низенький и полный Дерябин поч-
ти не наклонил головы в дверях, долговязый Николай Воронков сгорбился
глаголем, Борис Мальгин, тоже мужчина высокий, видный собой, голову
под косяком склонил неохотно и даже лениво. Последней втиснулась Фек-
ла, на миг заполнив проем дверей своей широкой и рослой фигурой. В из-
бенке стало сразу тесно. Фекла, сев на нары, принялась стаскивать с
ног бахилы, а уж потом, сунув ноги в галоши, раздела ватник. И мужчины
привычно сняли свои рыбацкие доспехи - ушанки, штормовки, ватники, вы-
сокие резиновые сапоги. В этот раз у невода провозились долго: вся
"стенка" была забита водорослями-ламинариями, старательно чистили ее.
В неводе оказалось пусто, если не считать нескольких маленьких нику-
дышных камбалок да трех окуней пинагоров. Настроение у рыбаков было
грустное. Выпили по кружке горячего чая, похрустели на зубах кусочками
сахара и легли спать.
Утром направление ветра не изменилось: юго-запад. Зарядил, кажет-
ся, на неделю. Рыба в берег не шла, пряталась в глубине. Забыла семга
дорогу на тоню Чебурай. Чихать ей на рыбацкие переживания да на кол-
хозный план.
Позавтракав, Дерябин завалился на нары, стал читать "Остров Сок-
ровищ", прихваченный из дому засаженный томик. Читал-читал - потянуло,
в сон, уронил голову на грудь. Николай Воронков, вытянувшись на нарах
во весь исполинский рост так, что ноги свешивались с полки, курил
"Норд" и время от времени вздыхал с тяжелой грустью. Товарищи догады-
вались о причине этих воздыхании. Жена Николая неожиданно и впервые в
жизни получила путевку на курорт в Сочи и отбыла, когда муж уже сидел
на тоне. Проводить ее не пришлось. Николай наслушался курортных анек-
дотов, в которых жены, уехав на теплые воды, напропалую флиртовали с
мнимыми холостяками, и был во власти сомнений. Женился он в позапрош-
лом году и жил с супругой душа в душу. Дома с бабушкой оставался годо-
валый сынишка. Как-то он там? Не дай бог: бабка по старинке еще доду-
мается совать ребенку в рот тряпочку с хлебным мякишем. Не подавился
бы. Бабка старовата, плохо видит и плохо ходит.
Фекла, сев на своих нарах поближе к окну, занялась шитьем. Борис
Мальгин, вдовец, лежал на спине на верхней полке, над Семеном Деряби-
ным и пытался заснуть. Но сон не шел к нему. Когда из угла послышался
очередной вздох Воронкова, Борис счел нужным успокоить товарища:
- Да хватит тебе вздыхать-то! Вернется твоя Дашка в целости-сох-
ранности. Все, что рассказывают, - брехня. Одно пустословие и глупос-
ти.
Фекла опустила на колени шитье, прищурившись, глянула на Воронко-
ва:
- А и погуляет малость, так не убудет...
Воронков погасил окурок, сел на нарах.
- Еще чего! Погуляет... Ишь ты... - проворчал он.
Дерябин открыл глаза, потянулся к столу, положил книгу, сунул ру-
ки за голову, будто и не спал.
- А вот я, понимаешь ли, расскажу случай. - Он приподнялся на
локте и глянул в угол, где, потупя голову, сидел Николай.
Он рассказал "случай", уверяя, что он в действительности был, и
"никакой не анекдот", а истинная правда.
- Да полно вам! Не о жене я думаю, - проговорил Воронков, встав с
нар, чтобы напиться. Он медленно налил в жестяную кружку воды из чай-
ника, так же медленно, цедя ее сквозь зубы, выпил. - Сидим на тоне
вторую неделю - и без толку.
- Что поделаешь, - наморщив лоб, отозвался Дерябин. - Пассивный
лов! Не самим же загонять семгу в невода.
Начинало штормить. Семен глянул в окошко: море взлохматилось, по-
белело от пены.
- Баллов семь, пожалуй! - сказал он. - Колья у невода повыдерга-
ет.
- Вроде бы крепко забивали, - с тревогой отозвалась Фекла, что-то
кроя ножницами.
Дерябин умолк и опять посмотрел в окно. Ветер трепал былинки у
обрыва. Борис Мальгин отлежал бока, слез с нар и вышел на улицу поко-
лоть дров. К нему подошел черно-белый пес Чебурай, названный так по
имени тони. Помесь дворняги с ездовой полярной лайкой, он был, кажет-
ся, самым добродушным существом во всем собачьем роду на земле. Про-
фессия поморов наложила на него неизгладимый отпечаток. Питался пес
исключительно рыбой - мяса на тоне не бывает Никогда никого не облаи-
вал, и можно подумать, что он от рождения немой. Даже зайца, выбежав-
шего из тундры в начале июня, Чебурай не удостоил лаем, а молча взял
след и полдня носился за ним по кочкам. Зайца он, конечно, упустил.
Приезжих людей Чебурай встречал молча, подходя к ним степенной,
как у рыбака, походкой, знакомясь, обнюхивал и с достоинством удалялся
прочь. Гостей различал по запахам. От председателя колхоза всегда пах-
ло стойким запахом папирос "Звездочка". Возчика Ермолая с рыбоприемно-
го пункта он узнавал не только по его колоритному виду, но и по запаху
конского пота. Ермолай был неразлучен с низкорослой и шустрой мезенс-
кои лошадкой, запряженной в двуколку с ящиком-кузовком. Еще помнил Че-
бурай густой запах гуталина, которым за версту несло от сапог предсе-
дателя рыбкоопа, приезжавшего на тоню по торговым делам.
Борис принес Чебураю вареную камбалу в алюминиевой миске. Пес
принялся неторопливо есть, а Мальгин взялся за топор и поленья.
В избушке стали готовиться к обеду. Фекла помешивала уху в каст-
рюле и заваривала чай. Дерябин влажной тряпочкой обтирал стол. Николай
Воронков аккуратными ломтями нарезал хлеб.
В самый разгар обеда в сенцах кто-то стал шарить по двери, потом
она отворилась, и в избушку вошел Ермолай. Куцый воротник заношенного
полупальто поднят, уши у шапки опущены. Нос у возчика от холода набряк
и посинел, как слива. Пальцы едва отогрел над плитой.
- Здравствуйте-ко! Каково живете-то? Каково ловится?
- Здравствуй, Ермолай! - на разные голоса отозвались хозяева. -
Как раз к обеду. Садись к столу.
Ермолай смахнул с головы шапку, скинул полупальто и, потирая ру-
ки, пристроился на кончик скамьи. По вел носом:
- Дела, видать, плохи. Уха-то из камбалы!
- Добро, что хоть камбала в невод забрела, - скороговоркой отоз-
вался Дерябин, разламывая ломоть хлеба.
- А я, грешным делом, думал: уж на Чебурае-то похлебаю семужьей
ушицы. Ну, что бог послал. - Ермолай взял ложку и стал есть.
Спешить некуда. Обедали неторопливо, степенно, смакуя каждый гло-
ток ухи, кусочек хлеба. Потом пили чай. Ермолай оттаял и, сыто икнув,
стал разговаривать охотнее.
- Чем моя работа хороша? А тем, братцы, что я никогда не забочусь
о харчах. На Погонной утресь1 позавтракал, у вас отобедал, а к вечеру
на Вороновом поужинаю. Приеду на рыбпункт, коняшку распрягу - в стой-
ло, а сам - спать. Вишь, как ладно у меня выходит!
1 Утресь - утром (ме-стн).
- Что и говорить, - добродушно отозвался Воронков, поиграв темны-
ми бровями. - Работа у тебя выгодная. А куда зарплату кладешь? В чу-
лок?
- В чулок - это не мужицкий обычай. Деньги я расходую на дело.
- На какое же дело? - осведомилась Фекла, моя посуду.
Дерябин помолчал, пряча усмешку в ладонь, потом сказал:
- Секреты все у тебя. Нет, чтобы прямо, по-честному признаться:
есть, мол, у меня сударушка, по имени Матрена, засольщица на рыбпунк-
те. Я ей регулярно обновы покупаю - платки, модные штиблеты али там -
полусапожки... Потому и питаюсь по тоням.
Ермолай на десяток лет был моложе знаменитых в Унде стариков Ие-
ронима и Никифора, однако по складу характера, по умению вести шутли-
вые разговоры в пору безделья, ни в чем не уступал им. Разве только
хитростью да сметливостью против тех стариков был немного обделен. С
молодых лет он пребывал в возчиках: возил рыбу, бочки с тюленьим жи-
ром, сено, дрова - словом, все, что придется. С годами он менял только
лошадей да повозку, если та приходила в ветхость. Большей частью рабо-
тал летом - на тонях от рыбпункта, зимой - на перевозке наваги с Кани-
на.
Ермолай, чтобы набить себе цену, сказал небрежно:
- Да-а-а, нынче бабы стали разборчивы. Пряниками да карамелями от
них не отделаешься. А вы, значит, впусте сидите тут? Когда же семга-то
подойдет? У меня двуколка пустая.
- Бог ее знает, когда, - Дерябин все посматривал в окошко. -
Конь-то у тебя там не озяб?
- Ничего, он привычный. Морской конь. Шерсть на ем, как на ездо-
вой собаке - густая, - отозвался Ермолай. - Эх, семга, семга! - с со-
жалением добавил он, надевая полупальто. - Ну, поеду, пора.
Боярышня-рыба в это время гуляла в море Студеном. До осени, до
ухода на нерест в реки ей предстояло набраться сил, отдохнуть, чтобы,
преодолевая пороги, подняться в верховья и выметать там икру.
Шторм взмутил воду в прибрежной полосе, и серебристые бока боя-
рышни тускло отливали сквозь толщу воды латунью. Вот она быстрой мол-
нией метнулась вперед, завидя мелкую рыбу мойву. Разбила стаю. Мойва
стремглав брызнула в разные стороны. Боярышня-рыба успела перехватить
несколько рыбок.
Пошла дальше. Мойва бежала в берег, надеясь спрятаться на мелко-
водье. Семга - за ней. Ее красивое сильное тело, словно торпеда, прон-
зало толщу воды, и попала семга на мелкое место. Вода волновалась... И
вдруг наткнулась семга на что-то упругое. Осторожно повернулась и
скользнула вдоль "стенки" невода. Скорее, скорее отсюда! Тут вода мут-
на, тут расставлены ловушки... Скорее на глубину, на простор!
"Стенка" оставалась слева. Семга, взмахнув плавниками, устреми-
лась вперед. Кажется, обошла сеть Но снова головой ткнулась в упругое
полотно...
Семга пошла вдоль сети, вдоль, вдоль; ей казалось, что она идет
по прямой, а на самом деле она двигалась по кругу. Раз и другой, и
третий, и десятый! Проклятая ловушка держала ее, выхода не давала...
Семга поворачивала назад, но ловушка стерегла ее на всем пути.
Нет выхода...
До самого отлива металась она в котле, и когда в отлив вода отх-
лынула от берега, боярышня-рыба осталась лежать на песке, судорожно
глотая через жабры губительный воздух.
...Впереди шел Дерябин, за ним - Борис, Николай и Фекла. Дерябин,
увидев семужину, ничего не сказал и пошел к кольям. Такой улов его не
устраивал. Стал пробовать колья на прочность. Борис и Николай тоже не
остановились перед боярышней-рыбой. Скосив на нее глаза, стали выди-
рать из ячей водоросли. И только Фекла не могла удержаться от востор-
га.
- Семужка! - сказала он, склонившись над рыбиной и погладив ее
серебристый бок. - Боярышня-рыба!
Она тоже принялась чистить невод.
Закончив работу, подняли семгу и пошли в избу.
Боярышня-рыба растянулась на столе во всю свою длину. От ее се-
ребристых боков в избушке стало будто светлее, как бывает, когда позд-
ней осенью за окном ляжет первый чистый снег.
- Что с ней делать? - спросил Борис, обращаясь к Дерябину, стар-
шему на тоне.
Семен скользнул по рыбине острым взглядом, прикинул - килограммов
шесть-семь будет... В этом году рыбаки еще не пробовали свежей семужь-
ей ухи. Он поднял руку и рубанул ею в воздухе.
Жест был понятен всем. Повеселевший Борис вынул из ножен острый
нож и потащил боярышню-рыбу в сарайку.
- Теперь начнется подход, - все еще неуверенно сказал Дерябин. -
Ветер вроде бы тянет на побережник
К ночи шторм поутих. Ветер действительно сменился на северо-за-
падный. Волны били в берег не в лоб, а наискосок.
Когда ночью звено спустилось к неводу, то все увидели, что и небо
прояснилось.
На этот раз их ждала удача, в "котле", на песке лежало девять се-
мужий средней величины. И в двух других неводах оказалась семга.
Утром на тоню прибыл Ермолай. Ночной улов рыбаки сдали ему. Ермо-
лай радовался со всеми удаче и взвешивал ручными весами каждую рыбину
осторожно, чтобы не повредить. Потом складывал боярышню-рыбу в ящик,
так, словно она была стеклянная. Заперев ящик на замок, он спросил:
- Уху-то варили? А мне оставили? Я ищо, брат, не обедал. Только у
Петьки Косоплечего позавтракал. Тот, шельмец, накормил меня килькой в
томате. Рази ж это еда?
И была снова чарующая тоньская белая ночь, наполненная посвистом
ветра и грохотом прибоя. И море отсюда, с высокого берега, открывалось
во всей необъятности и красоте. И опять рыбаки за полночь в час отлива
спускались к неводу и, не торопясь, делали в нем свои привычные дела,
оставляя на мокром песке заплывающие следы от бахил. Вернувшись в из-
бушку, они молча укладывались спать. Так день за днем, ночь за
ночью... За время "сидения" на тонях они так свыклись с морем, что,
казалось, перестали замечать его. Но это только казалось. На самом де-
ле они все видели, все примечали, изо всего делали для себя выводы.
Мимо их обостренного внимания не проходила ни одна мелочь в поведении
моря, в изменении ветра, в том, мутна вода или прозрачна, высоки или
низки облака, каков был вечером заход солнца. Ведь от всего этого за-
висело их рыбацкое счастье. Их промысел хотя и считался по сравнению с
другими малоприбыльным, был сам по себе благороден, привлекателен и
азартен.
В тихие часы волны спокойно бежали в берег, наполняя все вокруг
шумом вкрадчивым, словно доверительный шепот. А во время прилива, да
еще с ветром, бьющим прямо в Чебурай, море гремело, пена шариками ка-
тилась по песку. Нептун ярился и плевался ею, словно хотел выжить ры-
баков Чебурая с насиженного места.
Чуть-чуть, каких-нибудь несколько миль не дотянулся Воронов мыс
до Полярного круга, до того условного места на карте, за которым начи-
нается власть длинных зимних ночей, снежных буранов и льдов. Заполяр-
ная природа наложила на окрестности тони Чебурай свой неизгладимый от-
печаток.
Если стать спиной к морю, увидишь прибрежную тундру, плоскую,
усеянную кочкарником, зеленовато-серую с рыжими подпалинами однообраз-
ную равнину. Среди этой двойной пустыни - водной и материковой - из-
бенка на юру кажется затерянной, случайной, опасливо вздрагивающей под
ударами штормов. Со всех четырех сторон обдувают ее ветра. Стены
просквожены ими до сухости, до звона. Если ударить по ним обухом, изба
запоет, словно корпус больших гуслей. Она отзывается на удары ветра,
вибрируя каждым бревнышком, каждым свилеватым, рассохшимся слоем дере-
ва, срубленного в лесах вверх по Унде и доставленного сюда на грузовых
морских карбасах.
Два дня штормило. Рыбаки, изнывая от безделья, отсиживались в из-
бушке, слушая тревожный рев моря, которое в неукротимой свирепости об-
рушивало вал за валом на притихший берег. Беспокоились за снасти: при
ния загудел гудок, возвещая начало смены. Вавила, словно повинуясь зо-
ву гудка, прибавил шагу.
Без особого труда он отыскал на Новгородском проспекте занесенный
до окон снегом небольшой домик с мезонином и старыми щелястыми ворота-
ми. В окнах горел свет. Дорожка от калитки к крыльцу была выметена, ее
только чуть-чуть припорошило мягким снегом. Вавила поднялся на крыль-
цо, постучал. В сенях скрипнула дверь, женский голос спросил:
- Кто там?
- Меланья Ряхнна здесь проживает?
Звякнул засов, в проеме двери белым пятном бабье лицо.
- Здесь. Только ее дома нет, ушла в магазин за продуктами. Госпо-
ди, экая бородища! Уж не супруг ли Меланьин?
- Он самый, - Вавила тяжело шагнул через порог.
- Борода у вас роскошна. У моего муженька тоже такая была... Про-
ходите на кухню. Подождите. Она скоро придет. Можете и в ее комнату,
она не заперта.
- Ладно, тут подожду, - сказал Вавила и снял полушубок. Повесив
его на вешалку, сел, стал обирать сосульки с усов и бороды.
Вскоре пришла Меланья с хозяйственной сумкой в руке. Из сумки
торчал батон. Став у порога, она выронила сумку, онемела, округлив го-
лубые глаза. Вавила встал, шагнул к ней, протянув руки.
- Здравствуй, Ланя. Вот я и вернулся.
- Вавилушка-а-а! - Меланья кинулась к нему на грудь, повисла на
нем, залилась слезами.
Он обнял ее крепкими ручищами, потянулся к губам жены. Губы были
свежие и холодные с мороза.
Хозяйка тихонько подошла бочком, подняла сумку Меланьи, положила
ее на стол и скрылась за дверью в своей половине.
Все было забыто: взаимные обиды, мелкие ссоры, неприязнь и, нако-
нец, размолвка. Меланья теперь с грустной усмешкой вспоминала, как она
хотела когда-то взять строптивого и своенравного супруга под свой баш-
мак, сделать его послушным и ручным, купить в Архангельске дом, завес-
ти кухарку, горничных, тройку лошадей и белого пуделя. Все эти мечты
молодости минули, как зыбкий сон. Осталась действительность - жалкая,
ограниченная квадратной комнатой в чужом доме. Приходилось как-то
приспосабливаться к новой жизни, делать ее по возможности спокойной.
Поздняя их любовь казалась сильнее прежней, с которой они играли
как с огнем в благополучные времена. Супруги как бы снова переживали
медовый месяц, заботились друг о друге столь пылко и ревностно, пре-
дупреждая малейшие желания, что им бы могли позавидовать иные молодо-
жены.
Сразу после приезда Вавила начал подумывать о будущем. Возвра-
щаться в Унду и "тянуть лямку" рядовым рыбаком у него не было ни ма-
лейшего желания, хотя он знал, что некоторые ундяне раньше ценили его
хозяйственную хватку. Твердо помнил он и то, что многие относились к
нему с неприязнью и завистью, и Вавила не смог бы жить в родном селе,
чувствуя недоверие к себе и косые, недоброжелательные взгляды.
- В Унду возврата нет. Причальный конец отрублен: и поплыла наша
лодья без весел, без паруса... - в глубоком сосредоточенном раздумье
сказал он жене. - А куда плыть? Где причалить?
- Насчет Унды, Вавилушка, решил правильно, - мягко сказала Ме-
ланья. - Лучше жить и работать здесь, в Архангельске. Тут тебя меньше
знают. Старики поумирали, молодежь повыросла, люди сменились. Мало кто
попрекнет нас старым. Хоть и не преступники мы какие-нибудь, а все же
в глазах нынешних "товарищей" - бывшие собственники...
Вавила закивал: "Да, да!", взял ее за плечи, наклонился, щекоча
бородой щеку Меланьи.
- Теперь у меня только одна собственность бесценная: женушка до-
рогая. - И опять стал размышлять вслух, шагая по комнате. - Тянет меня
в море, но не возьмут: доверия у них ко мне нету, хоть и освободился
до срока. Стало быть, надо устраиваться ближе к берегу: грузчиком в
порт, шкипером на баржу... Или хоть бы матросом на какой-нибудь букси-
ришко, из тех, что плоты с лесом по Двине таскают.
- Грузчиком и не помышляй. Хоть ты еще силен, а здоровье надо бе-
речь. На баржу - другое дело. На буксирный пароход - тоже возможный
вариант.
Перед самым Новым годом примчался поездом из Мурманска сын Вене-
дикт, узнав о приезде отца из письма. Вавила не мог удержаться от ра-
достных слез, видя что из маленького, щуплого мальчугана в его отсутс-
твие вымахал высокий, широкоплечий парень.
- Порадовал ты меня, Венюшка, - растроганно сказал отец. - Добрый
моряк из тебя получился. А я-то думал, что ты к этому вовсе неспособ-
ный. Прости меня старого дурака.
Венедикт, переглянувшись с матерью, улыбнулся в ответ:
- Жизнь всему научит, батя. Теперь я вместо тебя плаваю. Долг
семьи морю отдаю.
Отец долго тискал сына в объятиях. Меланья смотрела на них и ра-
довалась, что теперь уж благополучие навсегда поселится в их семье.
Вавила сел за стол, погрустнел, задумался. Венедикта он не видел
больше десяти лет, и теперь ему мудрено было постигнуть и понять душу
сына: чем живет Венедикт. Сожалеет ли о том, что потеряно для семьи
после революции? Как относится к Советской власти да к новым порядкам?
И он принялся исподволь расспрашивать сына.
- Каково живется тебе, Веня? Думаешь ли заводить семью?
Венедикт осторожно, едва касаясь пальцами краев рюмки с вином,
отставил ее, оперся о стол тяжелыми локтями, обтянутыми рукавами тель-
няшки. В комнате тепло. Иней на оконных стеклах подтаял, вода собра-
лась в лотке у нижнего обреза рамы. На комоде сверкала блестками ма-
ленькая пушистая елка.
- Живу хорошо, батя. В команде траулера не на плохом счету. Был
старшим матросом, теперь боцманом хожу. Прежний боцман у нас проворо-
вался - начал кое-что по мелочи с судна таскать да продавать на вино.
Его прогнали и предложили мне на его месте работать. Ну, я отказывать-
ся не стал. Рыба в тралы идет, заработки есть. А что касается семьи,
то верно - пора бы жениться. Но не так просто найти хорошую девушку.
Мать хотела было сказать о кузнечевских приятельницах сына, но
вовремя спохватилась. Отцу они вряд ли бы пришлись по нраву.
- Ну, ладно, значит, у тебя все благополучно, - Вавила поднял на
сына глаза, чуть помялся и все-таки задал ему мучивший все время воп-
рос: - Как новая власть к тебе относится? А ты к ней? Вопрос, конечно,
такой, что можешь и не отвечать. А мне все же хотелось бы знать.
Венедикт, ничего не тая, ответил:
- Может, тебе, батя, и не понравится, но я лично к Советской
власти ничего не имею. Живу при ней неплохо, люди меня уважают...
- А мной-то, мной-то не попрекают? - голос отца стал каким-то
сдавленным.
- Нет. На этот счет можешь не беспокоиться.
- Ты в комсомоле? Или, может, и партийным стал? - осторожно спро-
сил отец.
- В комсомол приняли, не скрою. А в партию заявление не подавал.
Вряд ли примут...
- Происхождение?
- Оно самое... Хоть никто не упрекает, однако в личном деле все
указано. Ну да не обязательно мне в партию. Никто на канате не тянет.
У нас на судне больше половины матросов беспартийные.
- Вы люди молодые, вам жить по-новому, - неопределенно сказал Ва-
вила, но Венедикт чувствовал, что отец остался доволен его ответами. -
Теперь выслушай меня. Сказать по совести, я не могу не обижаться на
то, что у меня отняли дом, суденышки, да и людей - зверобоев, рыба-
ков... Поставь себя на мое место - поймешь. И еще откроюсь вам: хотел
я во время коллективизации уйти в Норвегию. Совсем уйти... И пошел бы-
ло на "Поветери". Думал, что останусь там, на помощь норвежцев, знако-
мых по прежним торговым делам, рассчитывал. Хотел и вас потом выписать
туда с матерью. Но вернули меня от Орловского мыса мужики. Команда
взбунтовалась, как узнала, куда и зачем идем, связала меня линьком, и
в таком виде, принайтовленный к койке, воротился я домой. Вас уже в
Унде не было. Мелаша уехала к отцу и тебя увезла. Она-то правильно
поступила, а я - неправильно. - Вавила покачал головой, отвел рукой со
лба рассыпавшиеся седоватые волосы. - Неправильно потому, что Родину
хотел бросить... А человек без Родины, что бакен без огня: не светит,
другим пути не указывает. Пустой, холодный мотается на волне. Днем его
еще вроде заметно, а ночами теряется в потеми, будто тонет...
Уж потом стыдоба заела меня, что собрался бежать из Унды. Родина
- как бы на ней ни было - хорошо ли, весело, уютно, сытно или, наобо-
рот, плохо, тяжело, тоскливо, - есть Родина и бросать ее ни в коем ра-
зе нельзя! В горе должен ты быть с нею и в радости с нею. К такому по-
ниманию я пришел. Обижаюсь, конечно, что обошлись со мной круто. Но
злобы на власть не стану таить. Ею ведь не проживешь, злобой-то. Жизнь
теперь новая, для меня еще мало и понятная. Пойму, как присмотрюсь хо-
рошенько.
Меланья выслушала Вавилу молча, не сказав ни слова в упрек: "Бог
с ним, что было - прошло. Лишь бы теперь жить по-хорошему".
Проводив после новогоднего праздника сына, Вавила Дмитрич посту-
пил на работу в речной флот. На зиму - сторожем на самоходной бар-
же-лихтере, стоявшей на приколе в порту, а перед весной, когда будут
готовиться к открытию навигации, его обещали назначить на тот же лих-
тер шкипером.
Навигацию открыли, баржа пошла в порт Бакарицу разгружать первый
пароход.
На горе - высоком берегу, стояла приземистая рыбачья избушка с
одним окном, с двускатной крышей из теса и маленькой дощатой пристрой-
кой - сарайкой для хранения нехитрых рыбацких припасов. Берег высок,
обрывист, угрюмоват, как лицо рыбака в безрыбные, ненастные дни. Если
смотреть на угор Чебурай издали с моря, он казался черным от торфяни-
ка, и снег, что тянулся многокилометровой широкой полосой по склону,
не таял все короткое лето и еще более усиливал нелюдимость.
У самого моря, в полосе прибоя, - мелкий песок, кое-где изборож-
денный илистыми размывами. В прилив песчаная кайма сужалась, в отлив
расширялась. Когда дул шелоник - юго-западный ветер, беломорская волна
жадно кидалась на пески, пытаясь начисто смыть, слизать их. Но они не
поддавались, лежали плотно, ровно, будто городской асфальт. Волны не-
истовствовали, и от них по песку катилась пена.
От берега в море уходила укрепленная на высоких шестах "стенка"
ставного невода. В воде она упиралась в горловину снасти. За "горлом"
- обширный "котел", сетный обвод овальной формы тоже на шестах, вбитых
в грунт. В отлив "котел" обсыхал, в прилив скрывался под водой.
"Котел" предназначен для рыбы. Наткнувшись на "стенку", в поисках
выхода она попадала в него. С отливом рыбаки подбирали ее и выносили.
Избушка на горе и ставной невод назывались тоней. А место, где
она расположена, с незапамятных времен именовали Чебураем. Что означа-
ло это название и откуда оно взялось, толком никто не знал. Ловили
здесь боярышню-рыбу - семгу. Ту самую, которой еще холмогорский архие-
пископ Афанасий потчевал именитых московских да заморских гостей и ко-
торая издревле украшала, наряду с осетрами и стерлядью, великокняжес-
кие да патриаршие столы.
Изба пуста. Рыбаки у невода.
Светло: мезенская летняя ночь - не ночь, в третьем часу на дворе
видно каждую травинку. В углу избы - печурка с плитой, на ней кипяток
в большом и заварка в малом чайниках. Вдоль стен узкие нары в два эта-
жа, как полки в вагоне. Стол, две скамейки. Тоня рассчитана на шесть
человек, но сейчас на ней "сидели" четверо.
Стекла в оконце старательно протерты: рыбаки любили порядок и
чистоту. В полосе обзора - косогор с блеклой приполярной травкой, а за
ним неоглядная и необъятная морская ширь.
Три часа... Ветер не стихал. Белоглазая мезенская ночь равнодушно
глядела в оконце, и по избенке зыбился таинственный спокойный полус-
вет.
Наконец в избе появились хозяева. Низенький и полный Дерябин поч-
ти не наклонил головы в дверях, долговязый Николай Воронков сгорбился
глаголем, Борис Мальгин, тоже мужчина высокий, видный собой, голову
под косяком склонил неохотно и даже лениво. Последней втиснулась Фек-
ла, на миг заполнив проем дверей своей широкой и рослой фигурой. В из-
бенке стало сразу тесно. Фекла, сев на нары, принялась стаскивать с
ног бахилы, а уж потом, сунув ноги в галоши, раздела ватник. И мужчины
привычно сняли свои рыбацкие доспехи - ушанки, штормовки, ватники, вы-
сокие резиновые сапоги. В этот раз у невода провозились долго: вся
"стенка" была забита водорослями-ламинариями, старательно чистили ее.
В неводе оказалось пусто, если не считать нескольких маленьких нику-
дышных камбалок да трех окуней пинагоров. Настроение у рыбаков было
грустное. Выпили по кружке горячего чая, похрустели на зубах кусочками
сахара и легли спать.
Утром направление ветра не изменилось: юго-запад. Зарядил, кажет-
ся, на неделю. Рыба в берег не шла, пряталась в глубине. Забыла семга
дорогу на тоню Чебурай. Чихать ей на рыбацкие переживания да на кол-
хозный план.
Позавтракав, Дерябин завалился на нары, стал читать "Остров Сок-
ровищ", прихваченный из дому засаженный томик. Читал-читал - потянуло,
в сон, уронил голову на грудь. Николай Воронков, вытянувшись на нарах
во весь исполинский рост так, что ноги свешивались с полки, курил
"Норд" и время от времени вздыхал с тяжелой грустью. Товарищи догады-
вались о причине этих воздыхании. Жена Николая неожиданно и впервые в
жизни получила путевку на курорт в Сочи и отбыла, когда муж уже сидел
на тоне. Проводить ее не пришлось. Николай наслушался курортных анек-
дотов, в которых жены, уехав на теплые воды, напропалую флиртовали с
мнимыми холостяками, и был во власти сомнений. Женился он в позапрош-
лом году и жил с супругой душа в душу. Дома с бабушкой оставался годо-
валый сынишка. Как-то он там? Не дай бог: бабка по старинке еще доду-
мается совать ребенку в рот тряпочку с хлебным мякишем. Не подавился
бы. Бабка старовата, плохо видит и плохо ходит.
Фекла, сев на своих нарах поближе к окну, занялась шитьем. Борис
Мальгин, вдовец, лежал на спине на верхней полке, над Семеном Деряби-
ным и пытался заснуть. Но сон не шел к нему. Когда из угла послышался
очередной вздох Воронкова, Борис счел нужным успокоить товарища:
- Да хватит тебе вздыхать-то! Вернется твоя Дашка в целости-сох-
ранности. Все, что рассказывают, - брехня. Одно пустословие и глупос-
ти.
Фекла опустила на колени шитье, прищурившись, глянула на Воронко-
ва:
- А и погуляет малость, так не убудет...
Воронков погасил окурок, сел на нарах.
- Еще чего! Погуляет... Ишь ты... - проворчал он.
Дерябин открыл глаза, потянулся к столу, положил книгу, сунул ру-
ки за голову, будто и не спал.
- А вот я, понимаешь ли, расскажу случай. - Он приподнялся на
локте и глянул в угол, где, потупя голову, сидел Николай.
Он рассказал "случай", уверяя, что он в действительности был, и
"никакой не анекдот", а истинная правда.
- Да полно вам! Не о жене я думаю, - проговорил Воронков, встав с
нар, чтобы напиться. Он медленно налил в жестяную кружку воды из чай-
ника, так же медленно, цедя ее сквозь зубы, выпил. - Сидим на тоне
вторую неделю - и без толку.
- Что поделаешь, - наморщив лоб, отозвался Дерябин. - Пассивный
лов! Не самим же загонять семгу в невода.
Начинало штормить. Семен глянул в окошко: море взлохматилось, по-
белело от пены.
- Баллов семь, пожалуй! - сказал он. - Колья у невода повыдерга-
ет.
- Вроде бы крепко забивали, - с тревогой отозвалась Фекла, что-то
кроя ножницами.
Дерябин умолк и опять посмотрел в окно. Ветер трепал былинки у
обрыва. Борис Мальгин отлежал бока, слез с нар и вышел на улицу поко-
лоть дров. К нему подошел черно-белый пес Чебурай, названный так по
имени тони. Помесь дворняги с ездовой полярной лайкой, он был, кажет-
ся, самым добродушным существом во всем собачьем роду на земле. Про-
фессия поморов наложила на него неизгладимый отпечаток. Питался пес
исключительно рыбой - мяса на тоне не бывает Никогда никого не облаи-
вал, и можно подумать, что он от рождения немой. Даже зайца, выбежав-
шего из тундры в начале июня, Чебурай не удостоил лаем, а молча взял
след и полдня носился за ним по кочкам. Зайца он, конечно, упустил.
Приезжих людей Чебурай встречал молча, подходя к ним степенной,
как у рыбака, походкой, знакомясь, обнюхивал и с достоинством удалялся
прочь. Гостей различал по запахам. От председателя колхоза всегда пах-
ло стойким запахом папирос "Звездочка". Возчика Ермолая с рыбоприемно-
го пункта он узнавал не только по его колоритному виду, но и по запаху
конского пота. Ермолай был неразлучен с низкорослой и шустрой мезенс-
кои лошадкой, запряженной в двуколку с ящиком-кузовком. Еще помнил Че-
бурай густой запах гуталина, которым за версту несло от сапог предсе-
дателя рыбкоопа, приезжавшего на тоню по торговым делам.
Борис принес Чебураю вареную камбалу в алюминиевой миске. Пес
принялся неторопливо есть, а Мальгин взялся за топор и поленья.
В избушке стали готовиться к обеду. Фекла помешивала уху в каст-
рюле и заваривала чай. Дерябин влажной тряпочкой обтирал стол. Николай
Воронков аккуратными ломтями нарезал хлеб.
В самый разгар обеда в сенцах кто-то стал шарить по двери, потом
она отворилась, и в избушку вошел Ермолай. Куцый воротник заношенного
полупальто поднят, уши у шапки опущены. Нос у возчика от холода набряк
и посинел, как слива. Пальцы едва отогрел над плитой.
- Здравствуйте-ко! Каково живете-то? Каково ловится?
- Здравствуй, Ермолай! - на разные голоса отозвались хозяева. -
Как раз к обеду. Садись к столу.
Ермолай смахнул с головы шапку, скинул полупальто и, потирая ру-
ки, пристроился на кончик скамьи. По вел носом:
- Дела, видать, плохи. Уха-то из камбалы!
- Добро, что хоть камбала в невод забрела, - скороговоркой отоз-
вался Дерябин, разламывая ломоть хлеба.
- А я, грешным делом, думал: уж на Чебурае-то похлебаю семужьей
ушицы. Ну, что бог послал. - Ермолай взял ложку и стал есть.
Спешить некуда. Обедали неторопливо, степенно, смакуя каждый гло-
ток ухи, кусочек хлеба. Потом пили чай. Ермолай оттаял и, сыто икнув,
стал разговаривать охотнее.
- Чем моя работа хороша? А тем, братцы, что я никогда не забочусь
о харчах. На Погонной утресь1 позавтракал, у вас отобедал, а к вечеру
на Вороновом поужинаю. Приеду на рыбпункт, коняшку распрягу - в стой-
ло, а сам - спать. Вишь, как ладно у меня выходит!
1 Утресь - утром (ме-стн).
- Что и говорить, - добродушно отозвался Воронков, поиграв темны-
ми бровями. - Работа у тебя выгодная. А куда зарплату кладешь? В чу-
лок?
- В чулок - это не мужицкий обычай. Деньги я расходую на дело.
- На какое же дело? - осведомилась Фекла, моя посуду.
Дерябин помолчал, пряча усмешку в ладонь, потом сказал:
- Секреты все у тебя. Нет, чтобы прямо, по-честному признаться:
есть, мол, у меня сударушка, по имени Матрена, засольщица на рыбпунк-
те. Я ей регулярно обновы покупаю - платки, модные штиблеты али там -
полусапожки... Потому и питаюсь по тоням.
Ермолай на десяток лет был моложе знаменитых в Унде стариков Ие-
ронима и Никифора, однако по складу характера, по умению вести шутли-
вые разговоры в пору безделья, ни в чем не уступал им. Разве только
хитростью да сметливостью против тех стариков был немного обделен. С
молодых лет он пребывал в возчиках: возил рыбу, бочки с тюленьим жи-
ром, сено, дрова - словом, все, что придется. С годами он менял только
лошадей да повозку, если та приходила в ветхость. Большей частью рабо-
тал летом - на тонях от рыбпункта, зимой - на перевозке наваги с Кани-
на.
Ермолай, чтобы набить себе цену, сказал небрежно:
- Да-а-а, нынче бабы стали разборчивы. Пряниками да карамелями от
них не отделаешься. А вы, значит, впусте сидите тут? Когда же семга-то
подойдет? У меня двуколка пустая.
- Бог ее знает, когда, - Дерябин все посматривал в окошко. -
Конь-то у тебя там не озяб?
- Ничего, он привычный. Морской конь. Шерсть на ем, как на ездо-
вой собаке - густая, - отозвался Ермолай. - Эх, семга, семга! - с со-
жалением добавил он, надевая полупальто. - Ну, поеду, пора.
Боярышня-рыба в это время гуляла в море Студеном. До осени, до
ухода на нерест в реки ей предстояло набраться сил, отдохнуть, чтобы,
преодолевая пороги, подняться в верховья и выметать там икру.
Шторм взмутил воду в прибрежной полосе, и серебристые бока боя-
рышни тускло отливали сквозь толщу воды латунью. Вот она быстрой мол-
нией метнулась вперед, завидя мелкую рыбу мойву. Разбила стаю. Мойва
стремглав брызнула в разные стороны. Боярышня-рыба успела перехватить
несколько рыбок.
Пошла дальше. Мойва бежала в берег, надеясь спрятаться на мелко-
водье. Семга - за ней. Ее красивое сильное тело, словно торпеда, прон-
зало толщу воды, и попала семга на мелкое место. Вода волновалась... И
вдруг наткнулась семга на что-то упругое. Осторожно повернулась и
скользнула вдоль "стенки" невода. Скорее, скорее отсюда! Тут вода мут-
на, тут расставлены ловушки... Скорее на глубину, на простор!
"Стенка" оставалась слева. Семга, взмахнув плавниками, устреми-
лась вперед. Кажется, обошла сеть Но снова головой ткнулась в упругое
полотно...
Семга пошла вдоль сети, вдоль, вдоль; ей казалось, что она идет
по прямой, а на самом деле она двигалась по кругу. Раз и другой, и
третий, и десятый! Проклятая ловушка держала ее, выхода не давала...
Семга поворачивала назад, но ловушка стерегла ее на всем пути.
Нет выхода...
До самого отлива металась она в котле, и когда в отлив вода отх-
лынула от берега, боярышня-рыба осталась лежать на песке, судорожно
глотая через жабры губительный воздух.
...Впереди шел Дерябин, за ним - Борис, Николай и Фекла. Дерябин,
увидев семужину, ничего не сказал и пошел к кольям. Такой улов его не
устраивал. Стал пробовать колья на прочность. Борис и Николай тоже не
остановились перед боярышней-рыбой. Скосив на нее глаза, стали выди-
рать из ячей водоросли. И только Фекла не могла удержаться от востор-
га.
- Семужка! - сказала он, склонившись над рыбиной и погладив ее
серебристый бок. - Боярышня-рыба!
Она тоже принялась чистить невод.
Закончив работу, подняли семгу и пошли в избу.
Боярышня-рыба растянулась на столе во всю свою длину. От ее се-
ребристых боков в избушке стало будто светлее, как бывает, когда позд-
ней осенью за окном ляжет первый чистый снег.
- Что с ней делать? - спросил Борис, обращаясь к Дерябину, стар-
шему на тоне.
Семен скользнул по рыбине острым взглядом, прикинул - килограммов
шесть-семь будет... В этом году рыбаки еще не пробовали свежей семужь-
ей ухи. Он поднял руку и рубанул ею в воздухе.
Жест был понятен всем. Повеселевший Борис вынул из ножен острый
нож и потащил боярышню-рыбу в сарайку.
- Теперь начнется подход, - все еще неуверенно сказал Дерябин. -
Ветер вроде бы тянет на побережник
К ночи шторм поутих. Ветер действительно сменился на северо-за-
падный. Волны били в берег не в лоб, а наискосок.
Когда ночью звено спустилось к неводу, то все увидели, что и небо
прояснилось.
На этот раз их ждала удача, в "котле", на песке лежало девять се-
мужий средней величины. И в двух других неводах оказалась семга.
Утром на тоню прибыл Ермолай. Ночной улов рыбаки сдали ему. Ермо-
лай радовался со всеми удаче и взвешивал ручными весами каждую рыбину
осторожно, чтобы не повредить. Потом складывал боярышню-рыбу в ящик,
так, словно она была стеклянная. Заперев ящик на замок, он спросил:
- Уху-то варили? А мне оставили? Я ищо, брат, не обедал. Только у
Петьки Косоплечего позавтракал. Тот, шельмец, накормил меня килькой в
томате. Рази ж это еда?
И была снова чарующая тоньская белая ночь, наполненная посвистом
ветра и грохотом прибоя. И море отсюда, с высокого берега, открывалось
во всей необъятности и красоте. И опять рыбаки за полночь в час отлива
спускались к неводу и, не торопясь, делали в нем свои привычные дела,
оставляя на мокром песке заплывающие следы от бахил. Вернувшись в из-
бушку, они молча укладывались спать. Так день за днем, ночь за
ночью... За время "сидения" на тонях они так свыклись с морем, что,
казалось, перестали замечать его. Но это только казалось. На самом де-
ле они все видели, все примечали, изо всего делали для себя выводы.
Мимо их обостренного внимания не проходила ни одна мелочь в поведении
моря, в изменении ветра, в том, мутна вода или прозрачна, высоки или
низки облака, каков был вечером заход солнца. Ведь от всего этого за-
висело их рыбацкое счастье. Их промысел хотя и считался по сравнению с
другими малоприбыльным, был сам по себе благороден, привлекателен и
азартен.
В тихие часы волны спокойно бежали в берег, наполняя все вокруг
шумом вкрадчивым, словно доверительный шепот. А во время прилива, да
еще с ветром, бьющим прямо в Чебурай, море гремело, пена шариками ка-
тилась по песку. Нептун ярился и плевался ею, словно хотел выжить ры-
баков Чебурая с насиженного места.
Чуть-чуть, каких-нибудь несколько миль не дотянулся Воронов мыс
до Полярного круга, до того условного места на карте, за которым начи-
нается власть длинных зимних ночей, снежных буранов и льдов. Заполяр-
ная природа наложила на окрестности тони Чебурай свой неизгладимый от-
печаток.
Если стать спиной к морю, увидишь прибрежную тундру, плоскую,
усеянную кочкарником, зеленовато-серую с рыжими подпалинами однообраз-
ную равнину. Среди этой двойной пустыни - водной и материковой - из-
бенка на юру кажется затерянной, случайной, опасливо вздрагивающей под
ударами штормов. Со всех четырех сторон обдувают ее ветра. Стены
просквожены ими до сухости, до звона. Если ударить по ним обухом, изба
запоет, словно корпус больших гуслей. Она отзывается на удары ветра,
вибрируя каждым бревнышком, каждым свилеватым, рассохшимся слоем дере-
ва, срубленного в лесах вверх по Унде и доставленного сюда на грузовых
морских карбасах.
Два дня штормило. Рыбаки, изнывая от безделья, отсиживались в из-
бушке, слушая тревожный рев моря, которое в неукротимой свирепости об-
рушивало вал за валом на притихший берег. Беспокоились за снасти: при