Страница:
Дэвид постоянно оборачивался, чтобы взглянуть на мать, сестру и жену, тоже сидевшую среди публики в первом ряду, прямо позади него. Виктория присутствовала в судебном зале впервые. Она была красива, светловолоса, холодна, несмотря на погоду, и прекрасно, хотя и в меру, накрашена. Генри настоял на том, чтобы она сидела как можно ближе к Дэвиду, прямо за его плечом. «У нас есть такой сильный козырь — как красавица-жена. Присяжные будут смотреть на нее и думать: „Зачем бы ему могло понадобиться насиловать уборщицу?“ Я вот только жалею, что у них нет детей. Маленькой светловолосой девочки, думающей, посадят или нет ее папочку».
— Ты хочешь, чтобы я взял какую-нибудь напрокат? — спросил я.
Этот разговор происходил за месяц до суда, когда шутки еще были возможны.
Но взамен у нас имелась Дина. Она была в белом платье с оборками, в шляпке, предназначенной для посещений церкви, и выглядела моложе своих десяти. Дина сидела рядом с Лоис, наклонившись вперед, и внимательно присматривалась ко всему в зале, будто пытаясь найти применение тому, что она знала о судебных процессах.
Джавьер и Нора сидели за столом государственных обвинителей. Если бы здесь слушалось менее громкое и не столь необычное дело, все адвокаты, вероятно, стояли бы сейчас вместе, обмениваясь шутками, пока не появится судья. Адвокаты знали, что им еще долго предстоит работать друг с другом и после того, как любое из этих дел станет лишь фактом истории. Я видел их в сотнях процессов: обвинителей и защитников, весело болтающих и смеющихся, в то время как обвиняемый сидит один, ломая голову над проблемой, кто же здесь на его стороне. Генри, надо отдать ему должное, никогда не поступал так с клиентами. Он не был враждебно настроен к обвинителям, но соблюдал известную дистанцию.
Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.
Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.
— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.
Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?
— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.
Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.
Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.
— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.
Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.
Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.
Он раздумывал меньше минуты.
— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.
Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.
Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.
— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.
К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.
— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки. Такое дело способно разрушить судейскую карьеру. Ты в течение двадцати лет можешь быть лучшим судьей в городе, затем тебе подворачивается одно дело, где все выглядит так, будто ты кому-то подыграл, и лишь этот, последний, случай и припомнят тебе на следующих выборах. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Я кивнул.
Уотлин стоял, склонившись над столом, и говорил низким голосом — живой портрет продажного судьи, совершающего сделку. Затем он откинулся назад и оживился.
— Но я скажу тебе, парень, что буду держать их пятки рядом с огнем. Если обвинение не расставит мне все точки над i и черточки на каждом t, я вынесу нужный тебе вердикт, как только ты об этом попросишь.
Я сказал ему, что оценил это. Оценил во столько, сколько это стоило, то есть ни во что. Нора не станет допускать ошибок.
Это был результат мучительных раздумий Уотлина над тем, что делать. Создать впечатление принципиальности, но дать мне понять, что втайне он на моей стороне. Спасибо за ничто, судья!
Едва заняв свое место на процессе, Уотлин поймал мой взгляд, воздержавшись, однако, от кивков или подмигиваний. «Мы слишком умны для этого, правда, Блэки?» Я подумал, хватит ли у меня влияния на то, чтобы уничтожить его, когда он в следующий раз подаст на переизбрание.
— Обе стороны готовы? Пусть входят присяжные.
Одетый в униформу бейлиф, помощник шерифа, открыл дверь, расположенную рядом с ложей присяжных, и те гуськом вошли в зал. Большинство из них, казалось, были напуганы таким большим скоплением публики. На прошлой неделе, когда выбирались присяжные заседатели, судебный зал был почти пуст. Лишь немногие фанатики судебных процессов оказываются настолько жадными до зрелищ, что высиживают в течение всего скучного отбора. Присяжные неуклюже заняли свои места, смущенные вниманием публики или безуспешно притворяющиеся, что они ее не замечают. Их было семь мужчин и пять женщин, что представляло собой маленький триумф Генри. Защита основывалась на восприятии случившегося с мужской точки зрения. Распространенная среди адвокатов теория гласит, что тот пол, который преобладает среди присяжных, и будет доминирующим во время обсуждения. Если в меньшинстве окажутся мужчины, они побоятся сказать, что, может быть, пострадавшая сама на это напрашивалась, даже если они действительно так думают. С другой стороны, некоторые обвинители считают, что женщины-присяжные предъявляют к поведению женщин-жертв более высокие требования, чем это обычно делают мужчины. Выборы присяжных — это настоящее шаманство. Никому не известно, что присяжные думают на самом деле, пока не становится слишком поздно. Я смотрел на них, как они усаживались в свои кресла, стараясь скрыть чувство собственной значимости.
Я ненавидел их. Мы возлагаем наше доверие на суд присяжных, но лишь потому, что обязаны делать это. Все присяжные лгут. Они дают торжественную клятву, что будут основывать свой вердикт только на тех доказательствах, которые им растолкуют во время суда, и на том законе, который объяснит им судья в своих инструкциях. Но каждый раз все они эту клятву нарушают — так, между делом, без малейших колебаний. Иногда я, стоя у дверей комнаты присяжных, слышал их разговоры. Или сами они охотно рассказывали мне, когда процесс заканчивался: «Да, мы помним, как один свидетель сказал, что он делал левый поворот, но у Мейбл здесь есть кузен, который ездит по той дороге каждый день, так вот он говорит, что там вообще нет левосторонних поворотов». «Затем я и вот Эрни натолкнулись на одну идею, о которой никто из вас, юристов, даже не подумал. Мы вычислили: в действительности произошло вот что — они находились вовсе не в той комнате, где, по мнению всех свидетелей были, а наоборот, здесь, в задней комнате...» Все присяжные убеждены, что они черт знает какие детективы. Я ненавижу их, и не я один. Любой судебный адвокат, который разглагольствует о своем доверии к присяжным, заведомо лжец. Никто и никогда не стал бы вести дело в суде присяжных, кроме тех судей, которые сами заслуживают еще меньшего доверия.
Жизнь моего сына находилась в руках этих людей. Мне очень хотелось быть сейчас в одной ложе с ними.
Лоис вложила руку в мою ладонь. Судья Уоддл с величественным беспристрастием обернулся к Норе и сказал:
— Вызывайте вашего первого свидетеля.
Она сделала это, и мне показалось, что я увидел, как напряглась спина Генри.
— Обвинение вызывает Джо Гарсия.
В подавляющем большинстве процессов, связанных с обвинением в изнасиловании, единственным реальным доказательством случившегося служат свидетельские показания жертвы. Если потерпевшая плохая свидетельница, вы выпускаете ее вначале, затем, как только возможно, подкрепляете ее рассказ свидетельствами полицейских и медиков. Если с нею все в порядке, вы оставляете ее напоследок. Словом, когда первым из вызванных обвинением свидетелей оказался еще кто-то, мы поняли, что Нора считает, что имеет в лице Менди Джексон хорошую свидетельницу.
Джо Гарсия не производил особенного впечатления. Он оказался бывшим помощником шерифа — пятидесятилетний толстяк, с чрезвычайно темным даже в этот августовский день лицом. Инфаркт уже поджидал его на пороге. Несмотря на его косноязычие, Нора использовала Джо для большего эффекта, для воссоздания той драматической сцены, когда охранник впервые все это увидел: полуголая чернокожая женщина с расцарапанной грудью и разодранной в клочья одеждой, тихо рыдающая на полу. Нора остановила рассказ на этом месте, не позаботившись о его завершении, и передала свидетеля Генри.
Генри, в свою очередь, использовал Джо Гарсия для утверждения в умах присяжных одной идеи. Охранник уже опознал Дэвида во время опроса, проведенного Норой.
— Как был одет Дэвид в тот вечер? — спросил Генри.
Джо засомневался. Он решил, что Дэвид был в костюме. И в белой рубашке.
— Он был полностью одет, когда вы вошли в комнату?
— Да, сэр. Ох! Он был без пиджака.
— А был ли на нем галстук?
Джо не помнил этого.
— Ну, подумайте. Представьте его там впоследствии, растерянно рухнувшего в кресло, выглядевшего ошеломленным. Был ли он...
Нора вскочила.
— Ваша честь, я протестую против консультируемого свидетельства. Ничто из этого еще не установлено в качестве доказательств.
Уотлин сказал:
— Просто задайте ваш вопрос, мистер Келер.
— Был ли на обвиняемом галстук?
Джо размышлял над этим, уставившись в угол потолка.
— Да, — сказал он наконец.
— Благодарю вас. Скажите, в тот момент, когда вы вошли, Дэвид находился в одной комнате с миз Джексон?
— Нет, он был в приемной. Она была внутри кабинета. Хотя я мог видеть их обоих.
— Какие первые слова произнес Дэвид, когда увидел вас?
Джо задумался над этим, однако вспомнить не смог.
— Кажется, он назвал мое имя, — предположил он.
— А не были ли его первыми словами, например, такие: «Джо, слава Богу, что ты здесь!»?
Нора перебила отвечавшего, но уже после того, как все услышали его утвердительный ответ.
— Протест! Свидетель уже ответил на этот вопрос. И я снова возражаю против консультируемого свидетельства.
Прежде чем Генри смог возразить ей, Уотлин сказал:
— Протест отклоняется!
— Это означает, что вы можете отвечать на вопрос, мистер Гарсия. Не эти ли слова сказал вам Дэвид?
Джо снова кивнул.
— Что-то вроде этого.
— Это значило бы, — сказал Генри, — соображать довольно быстро: одеться подобным образом, перейти в другую комнату и изобразить радость по поводу того, что он вас видит, когда ему даже не было известно, что вы подойдете, вы согласны?
— Протест! — воскликнула Нора с отвращением. — Призыв к высказыванию предположения.
— Поддерживается!
Генри это не волновало. Он сказал то, что хотел. Генри передал свидетеля, и Нора немного сгладила впечатление, установив, что, хотя Дэвид и Менди Джексон находились и в разных комнатах, они были всего лишь в нескольких футах друг от друга. И она задала свой тоже опротестованный вопрос, доказав, что Дэвид вполне мог слышать шаги бегущего по коридору охранника.
Джавьер опрашивал трех следующих свидетелей, полицейских, которые восстановили всю сцену. Так или иначе, достичь удалось немногого. Джавьер пытался рельефнее выделить образ несчастной жертвы, избитой и изнасилованной, а Генри стремился нарисовать портрет ошеломленного подозреваемого. Когда один из детективов упомянул о бумажных мешках, которые они надели на руки Дэвида, чтобы сохранить любые возможные улики, Генри вернулся к этому еще раз — скептически, словно речь шла о каких-то пыточных тисках. Но присяжные стали проявлять нетерпение. Они устали от этих вступительных актов и были готовы к главному событию.
Между выступлениями двух полицейских судья Уоддл прервал заседание ради своей излюбленной фазы судебного процесса — для ленча. Команда защиты удалилась на «сэндвичи» в мой офис. Мы были угрюмой группой — незнакомцы, по воле случая оказавшиеся вместе. Кто-то произнесет какую-нибудь фразу, все остальные тут же кивнут, но никто не ответит. Поскольку в свидетельских показаниях до сих пор ничего неожиданного для нас не прозвучало, не над чем было и головы ломать. Дэвид сидел среди нас. Даже он казался теперь здесь почти старожилом.
— Как вы думаете, они сделают еще одно предложение? — спросил он однажды.
— Только в том случае, если их дело начнет разваливаться, но тогда этого предложения не примем мы, — ответил Генри.
Я понимал, что Дэвид думает о тех предложенных ему двадцати годах заключения, о маленькой возможности обрести определенность, о возможности, которая мелькнула перед ним и унеслась прочь, теперь уже исчезнув навсегда. Так быстро промелькнувшая и так далеко ушедшая. В его памяти она, должно быть, приняла теперь преувеличенные размеры.
После полицейских свидетельское место занял медицинский эксперт Роберт Винтловски. Доктор Боб, как его часто называли в офисе, был великолепным свидетелем. Он выступал в сотнях процессов и всегда умел придать своим показаниям свежий вид. Он был не скучающим чиновником, читавшим по бумажке собственный отчет, а заставлял каждое дело звучать так, будто сам искренне восхищался им. В результате присяжные начинали верить, что слышат от него что-то очень важное. Однако в сегодняшнем деле, как я знал, он мало что мог предложить обвинению. Я читал его заключение, и медицинские доказательства там были неубедительными. Так обычно и случается. Но присяжные не должны были знать этого. Мы ожидали, что доктор Боб окажется полезным скорее нам, чем обвинению.
Именно так он и начал. Он изучил вещественные доказательства, полученные от предполагаемой жертвы сексуального нападения.
Влагалищный мазок пострадавшей не подтвердил присутствие спермы.
— Означает ли это, что проникновение во влагалище не имело места? — Джавьер задавал подобные вопросы так, будто сам был доктором, не оставляя при этом ни малейшего повода для хихиканья.
— Нет. Это значит лишь то, что не было эякуляции. Не имеется также и каких-либо разрывов во влагалище жертвы.
— Разрывов? — повторил Джавьер, словно именно здесь впервые услышал об этом. — Вы имеете в виду разрывы мягких тканей внутри влагалища?
— Да. В данном случае этого не произошло.
— Является ли это необычным для дел, связанных с изнасилованием?
— Протест, — сказал Генри поднявшись. — То, что происходит в других случаях, не является доказательством в данном.
Он хотел уже садиться.
— Я полагаю, что мы имеем право объяснить доказательство или причину такого отсутствия, — мягко возразил Джавьер.
Уотлин заставил себя отклонить протест.
Генри все еще стоял, всем своим видом выражая недоверие.
— Ваша честь, при всем моем уважении, я вынужден возобновить протест. Обвиняющая сторона пытается привести доказательство из других дел, которые не имеют отношения к данному обвинению, что наносит серьезный ущерб интересам моего клиента. Это совершенно недопустимо, ваша честь.
— Я отклонил ваш протест, мистер Келер, — вежливо сказал Уотлин.
Генри медленно опустился в кресло и покачал головой. Мысленно я ему поаплодировал. Он отлично знал, что свидетельства такого рода всегда звучат на процессах по делам об изнасиловании и в конечном итоге ни одно из этих дел не было пересмотрено в апелляционном суде. Но присяжные не знали этого. Именно здесь Генри ясно продемонстрировал им, что судья был на стороне обвинения, а Дэвида попросту пытаются засудить. Нора тоже покачивала головой за столом обвинения.
— Вопрос, доктор, — сказал Джавьер, — состоит в том, является ли обнаружение подобных разрывов обычным в случаях с жертвами изнасилований?
— Да, обычно это бывает, — ответил доктор Боб.
Как раз это-то и делало его великолепным свидетелем. Он говорил так, что казалось, будто он не всегда на стороне обвинения. Но он всегда заканчивал начатую фразу, что сделал и теперь:
— Но не менее обычно и то, когда их не оказывается.
— Следовательно, отсутствие этих разрывов не означает, что сексуальное нападение не имело места?
— Нет. Вовсе нет.
Когда Джавьер передал свидетеля защите, Генри молча сидел, словно пытаясь переварить все то, что он только что услышал. Он не обращался к сделанным записям. Когда Генри заговорил, в голосе его одновременно прозвучали и недоумение и некоторое отвращение.
— Вы хотите сказать, доктор Винтловски, что половое сношение во время изнасилования может быть — я даже не знаю, какое слово подобрать, — таким же деликатным, как и состоявшееся по взаимному согласию?
Медицинский эксперт отвечал не так, как если бы его свидетельство было подвергнуто сомнению, а словно разговаривая на семинаре с чересчур медлительным студентом.
— Секс по взаимному согласию не обязательно бывает деликатным. Иногда и после добровольного секса мы находим разрывы на стенках влагалища.
— Словом, вашим ответом на мой вопрос будет «да»?
— Да.
— Как же так может быть? — спросил Генри, и я подумал, что он слишком увлекся.
Он нарушил правило адвоката: не задавать вопроса, ответ на который тебе не известен. Казалось, Генри забыл о том, что идет суд, и спрашивал для пополнения собственных знаний.
Доктор Боб вежливо объяснил:
— Существует великое множество вариантов повреждений, наносимых жертвам изнасилования. Большинство пострадавших фактически не оказывают сопротивления: из страха, потому что бывают связаны, потому что им угрожают или еще по какой-то причине, а поэтому, естественно, и получают сравнительно немного повреждений.
— Благодарю вас, — сказал Генри.
То, что он передал свидетеля, доказывало, что Генри снова включился в работу.
Джавьер кое-что приберег для повторного опроса.
— Доктор, вы проводили обследование обвиняемого по данному делу?
— Да.
— Той же ночью?
— Той же ночью. Меня подняли с постели.
— И что вы обнаружили?
— Когда подозреваемого доставили в мой офис, на руках его имелись бумажные мешки, которые были надеты на него полицейскими следователями, чтобы сохранить возможные улики. Я взял соскобы из-под его ногтей.
— И чем же эти соскобы оказались?
— Остатками частиц человеческой кожи и крови.
— Было ли у вас достаточное количество данного материала, чтобы сравнить его с другими аналогичными образцами?
— Да.
— И это возможно сделать?
— О да!
Доктор Боб пустился в длинное, скучное объяснение особенностей спектроскопического анализа, способов сопоставления проб и существующих типов крови. Джавьер, по-видимому, предпочел бы сократить его выступление, потому что тем самым он терял внимание присяжных, однако ему необходимо было создать предикат, иначе Джавьер не смог бы перейти к тому вопросу, который хотел задать. В конце концов вопрос этот прозвучал:
— Сравнивали вы образцы проб, взятых из-под ногтей подсудимого с соответствующими образцами кожи и крови, полученными от жертвы, Менди Джексон?
Генри возразил против определения ее как жертвы, поскольку последнее еще не было установлено судом. Пока Боб терпеливо ждал, Джавьер перефразировал свой вопрос.
— Да, я сделал это, — ответил эксперт.
— И каков же был результат этого сравнения?
— Образцы совпали.
— Следовательно, кожа и кровь под ногтями подсудимого были кожей и кровью Менди Джексон? — спросил Джавьер.
Я не мог не восхищаться точностью его формулировок.
— Да.
Сначала Генри сказал, что у него больше нет вопросов, затем все же спросил:
— Прошу прощения, один есть. Вы провели обследование ногтей миз Джексон?
— Ее ногтей? Нет.
— Значит, вы не знаете, что могло быть найдено под ее ногтями? Благодарю вас, доктор.
И внезапно выяснилось, что предварительных свидетелей у обвинения больше не было. Нора объявила, что они вызывают Менди Джексон. Кто-то пошел за нею. Я не знаю, где она ждала все это время. В коридоре ее не было. Существует одна процессуальная норма, известная как «правило», и Генри ссылался на нее в начале процесса. «Правило» означало, что, пока один свидетель дает показания, никто другой из свидетелей не может присутствовать в зале. Это установлено, чтобы воспрепятствовать ситуации, когда будущие свидетели могут слышать предшествующих и менять собственные показания, заполняя при этом образовавшиеся пустоты или устраняя противоречия. Обвиняемый здесь, конечно, является исключением. Он не может быть устранен на собственном судебном процессе.
Итак, все обернулись, едва открылась задняя дверь зала, и все наблюдали, как Менди Джексон шла по проходу между рядами. Она была в простом синем платье, дешевом и слегка поношенном. Казалось, она не замечала никого. Она смотрела только на свидетельское место. Непонятным образом, но теперь Менди Джексон казалась непохожей на ту женщину, которую я видел в холле несколько недель назад. Ее отсутствующий взгляд куда-то исчез. Она, должно быть, точно так же прошла бы и по пустому коридору собственного дома. Голова ее была поднята. Она выглядела высокой, гибкой и крепкой. Меня порадовало это впечатление силы, исходящей от нее. Менди Джексон мало чем походила на жертву. Многих выдают руки. Пальцы же миз Джексон были стиснуты — и это единственное, что обнаруживало ее напряжение. Мне подумалось, что она должна привести присяжных в замешательство. Она будет сидеть там, надменная, суровая и крепкая, как сталь, и присяжные не поверят ни единому ее слову. Впервые за весь день я издал вздох облегчения.
А Менди заняла свое место и устремила на Дэвида тяжелый обвиняющий взгляд. И Дэвид не смог его выдержать. Он отвел глаза — живое олицетворение виновности. Я видел то, чего не могли видеть присяжные. Генри сжал под столом колено Дэвида. Тот снова повернулся к свидетельнице.
— Ты хочешь, чтобы я взял какую-нибудь напрокат? — спросил я.
Этот разговор происходил за месяц до суда, когда шутки еще были возможны.
Но взамен у нас имелась Дина. Она была в белом платье с оборками, в шляпке, предназначенной для посещений церкви, и выглядела моложе своих десяти. Дина сидела рядом с Лоис, наклонившись вперед, и внимательно присматривалась ко всему в зале, будто пытаясь найти применение тому, что она знала о судебных процессах.
Джавьер и Нора сидели за столом государственных обвинителей. Если бы здесь слушалось менее громкое и не столь необычное дело, все адвокаты, вероятно, стояли бы сейчас вместе, обмениваясь шутками, пока не появится судья. Адвокаты знали, что им еще долго предстоит работать друг с другом и после того, как любое из этих дел станет лишь фактом истории. Я видел их в сотнях процессов: обвинителей и защитников, весело болтающих и смеющихся, в то время как обвиняемый сидит один, ломая голову над проблемой, кто же здесь на его стороне. Генри, надо отдать ему должное, никогда не поступал так с клиентами. Он не был враждебно настроен к обвинителям, но соблюдал известную дистанцию.
Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.
Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.
— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.
Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?
— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.
Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.
Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.
— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.
Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.
Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.
Он раздумывал меньше минуты.
— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.
Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.
Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.
— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.
К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.
— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки. Такое дело способно разрушить судейскую карьеру. Ты в течение двадцати лет можешь быть лучшим судьей в городе, затем тебе подворачивается одно дело, где все выглядит так, будто ты кому-то подыграл, и лишь этот, последний, случай и припомнят тебе на следующих выборах. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Я кивнул.
Уотлин стоял, склонившись над столом, и говорил низким голосом — живой портрет продажного судьи, совершающего сделку. Затем он откинулся назад и оживился.
— Но я скажу тебе, парень, что буду держать их пятки рядом с огнем. Если обвинение не расставит мне все точки над i и черточки на каждом t, я вынесу нужный тебе вердикт, как только ты об этом попросишь.
Я сказал ему, что оценил это. Оценил во столько, сколько это стоило, то есть ни во что. Нора не станет допускать ошибок.
Это был результат мучительных раздумий Уотлина над тем, что делать. Создать впечатление принципиальности, но дать мне понять, что втайне он на моей стороне. Спасибо за ничто, судья!
Едва заняв свое место на процессе, Уотлин поймал мой взгляд, воздержавшись, однако, от кивков или подмигиваний. «Мы слишком умны для этого, правда, Блэки?» Я подумал, хватит ли у меня влияния на то, чтобы уничтожить его, когда он в следующий раз подаст на переизбрание.
— Обе стороны готовы? Пусть входят присяжные.
Одетый в униформу бейлиф, помощник шерифа, открыл дверь, расположенную рядом с ложей присяжных, и те гуськом вошли в зал. Большинство из них, казалось, были напуганы таким большим скоплением публики. На прошлой неделе, когда выбирались присяжные заседатели, судебный зал был почти пуст. Лишь немногие фанатики судебных процессов оказываются настолько жадными до зрелищ, что высиживают в течение всего скучного отбора. Присяжные неуклюже заняли свои места, смущенные вниманием публики или безуспешно притворяющиеся, что они ее не замечают. Их было семь мужчин и пять женщин, что представляло собой маленький триумф Генри. Защита основывалась на восприятии случившегося с мужской точки зрения. Распространенная среди адвокатов теория гласит, что тот пол, который преобладает среди присяжных, и будет доминирующим во время обсуждения. Если в меньшинстве окажутся мужчины, они побоятся сказать, что, может быть, пострадавшая сама на это напрашивалась, даже если они действительно так думают. С другой стороны, некоторые обвинители считают, что женщины-присяжные предъявляют к поведению женщин-жертв более высокие требования, чем это обычно делают мужчины. Выборы присяжных — это настоящее шаманство. Никому не известно, что присяжные думают на самом деле, пока не становится слишком поздно. Я смотрел на них, как они усаживались в свои кресла, стараясь скрыть чувство собственной значимости.
Я ненавидел их. Мы возлагаем наше доверие на суд присяжных, но лишь потому, что обязаны делать это. Все присяжные лгут. Они дают торжественную клятву, что будут основывать свой вердикт только на тех доказательствах, которые им растолкуют во время суда, и на том законе, который объяснит им судья в своих инструкциях. Но каждый раз все они эту клятву нарушают — так, между делом, без малейших колебаний. Иногда я, стоя у дверей комнаты присяжных, слышал их разговоры. Или сами они охотно рассказывали мне, когда процесс заканчивался: «Да, мы помним, как один свидетель сказал, что он делал левый поворот, но у Мейбл здесь есть кузен, который ездит по той дороге каждый день, так вот он говорит, что там вообще нет левосторонних поворотов». «Затем я и вот Эрни натолкнулись на одну идею, о которой никто из вас, юристов, даже не подумал. Мы вычислили: в действительности произошло вот что — они находились вовсе не в той комнате, где, по мнению всех свидетелей были, а наоборот, здесь, в задней комнате...» Все присяжные убеждены, что они черт знает какие детективы. Я ненавижу их, и не я один. Любой судебный адвокат, который разглагольствует о своем доверии к присяжным, заведомо лжец. Никто и никогда не стал бы вести дело в суде присяжных, кроме тех судей, которые сами заслуживают еще меньшего доверия.
Жизнь моего сына находилась в руках этих людей. Мне очень хотелось быть сейчас в одной ложе с ними.
Лоис вложила руку в мою ладонь. Судья Уоддл с величественным беспристрастием обернулся к Норе и сказал:
— Вызывайте вашего первого свидетеля.
Она сделала это, и мне показалось, что я увидел, как напряглась спина Генри.
— Обвинение вызывает Джо Гарсия.
В подавляющем большинстве процессов, связанных с обвинением в изнасиловании, единственным реальным доказательством случившегося служат свидетельские показания жертвы. Если потерпевшая плохая свидетельница, вы выпускаете ее вначале, затем, как только возможно, подкрепляете ее рассказ свидетельствами полицейских и медиков. Если с нею все в порядке, вы оставляете ее напоследок. Словом, когда первым из вызванных обвинением свидетелей оказался еще кто-то, мы поняли, что Нора считает, что имеет в лице Менди Джексон хорошую свидетельницу.
Джо Гарсия не производил особенного впечатления. Он оказался бывшим помощником шерифа — пятидесятилетний толстяк, с чрезвычайно темным даже в этот августовский день лицом. Инфаркт уже поджидал его на пороге. Несмотря на его косноязычие, Нора использовала Джо для большего эффекта, для воссоздания той драматической сцены, когда охранник впервые все это увидел: полуголая чернокожая женщина с расцарапанной грудью и разодранной в клочья одеждой, тихо рыдающая на полу. Нора остановила рассказ на этом месте, не позаботившись о его завершении, и передала свидетеля Генри.
Генри, в свою очередь, использовал Джо Гарсия для утверждения в умах присяжных одной идеи. Охранник уже опознал Дэвида во время опроса, проведенного Норой.
— Как был одет Дэвид в тот вечер? — спросил Генри.
Джо засомневался. Он решил, что Дэвид был в костюме. И в белой рубашке.
— Он был полностью одет, когда вы вошли в комнату?
— Да, сэр. Ох! Он был без пиджака.
— А был ли на нем галстук?
Джо не помнил этого.
— Ну, подумайте. Представьте его там впоследствии, растерянно рухнувшего в кресло, выглядевшего ошеломленным. Был ли он...
Нора вскочила.
— Ваша честь, я протестую против консультируемого свидетельства. Ничто из этого еще не установлено в качестве доказательств.
Уотлин сказал:
— Просто задайте ваш вопрос, мистер Келер.
— Был ли на обвиняемом галстук?
Джо размышлял над этим, уставившись в угол потолка.
— Да, — сказал он наконец.
— Благодарю вас. Скажите, в тот момент, когда вы вошли, Дэвид находился в одной комнате с миз Джексон?
— Нет, он был в приемной. Она была внутри кабинета. Хотя я мог видеть их обоих.
— Какие первые слова произнес Дэвид, когда увидел вас?
Джо задумался над этим, однако вспомнить не смог.
— Кажется, он назвал мое имя, — предположил он.
— А не были ли его первыми словами, например, такие: «Джо, слава Богу, что ты здесь!»?
Нора перебила отвечавшего, но уже после того, как все услышали его утвердительный ответ.
— Протест! Свидетель уже ответил на этот вопрос. И я снова возражаю против консультируемого свидетельства.
Прежде чем Генри смог возразить ей, Уотлин сказал:
— Протест отклоняется!
— Это означает, что вы можете отвечать на вопрос, мистер Гарсия. Не эти ли слова сказал вам Дэвид?
Джо снова кивнул.
— Что-то вроде этого.
— Это значило бы, — сказал Генри, — соображать довольно быстро: одеться подобным образом, перейти в другую комнату и изобразить радость по поводу того, что он вас видит, когда ему даже не было известно, что вы подойдете, вы согласны?
— Протест! — воскликнула Нора с отвращением. — Призыв к высказыванию предположения.
— Поддерживается!
Генри это не волновало. Он сказал то, что хотел. Генри передал свидетеля, и Нора немного сгладила впечатление, установив, что, хотя Дэвид и Менди Джексон находились и в разных комнатах, они были всего лишь в нескольких футах друг от друга. И она задала свой тоже опротестованный вопрос, доказав, что Дэвид вполне мог слышать шаги бегущего по коридору охранника.
Джавьер опрашивал трех следующих свидетелей, полицейских, которые восстановили всю сцену. Так или иначе, достичь удалось немногого. Джавьер пытался рельефнее выделить образ несчастной жертвы, избитой и изнасилованной, а Генри стремился нарисовать портрет ошеломленного подозреваемого. Когда один из детективов упомянул о бумажных мешках, которые они надели на руки Дэвида, чтобы сохранить любые возможные улики, Генри вернулся к этому еще раз — скептически, словно речь шла о каких-то пыточных тисках. Но присяжные стали проявлять нетерпение. Они устали от этих вступительных актов и были готовы к главному событию.
Между выступлениями двух полицейских судья Уоддл прервал заседание ради своей излюбленной фазы судебного процесса — для ленча. Команда защиты удалилась на «сэндвичи» в мой офис. Мы были угрюмой группой — незнакомцы, по воле случая оказавшиеся вместе. Кто-то произнесет какую-нибудь фразу, все остальные тут же кивнут, но никто не ответит. Поскольку в свидетельских показаниях до сих пор ничего неожиданного для нас не прозвучало, не над чем было и головы ломать. Дэвид сидел среди нас. Даже он казался теперь здесь почти старожилом.
— Как вы думаете, они сделают еще одно предложение? — спросил он однажды.
— Только в том случае, если их дело начнет разваливаться, но тогда этого предложения не примем мы, — ответил Генри.
Я понимал, что Дэвид думает о тех предложенных ему двадцати годах заключения, о маленькой возможности обрести определенность, о возможности, которая мелькнула перед ним и унеслась прочь, теперь уже исчезнув навсегда. Так быстро промелькнувшая и так далеко ушедшая. В его памяти она, должно быть, приняла теперь преувеличенные размеры.
После полицейских свидетельское место занял медицинский эксперт Роберт Винтловски. Доктор Боб, как его часто называли в офисе, был великолепным свидетелем. Он выступал в сотнях процессов и всегда умел придать своим показаниям свежий вид. Он был не скучающим чиновником, читавшим по бумажке собственный отчет, а заставлял каждое дело звучать так, будто сам искренне восхищался им. В результате присяжные начинали верить, что слышат от него что-то очень важное. Однако в сегодняшнем деле, как я знал, он мало что мог предложить обвинению. Я читал его заключение, и медицинские доказательства там были неубедительными. Так обычно и случается. Но присяжные не должны были знать этого. Мы ожидали, что доктор Боб окажется полезным скорее нам, чем обвинению.
Именно так он и начал. Он изучил вещественные доказательства, полученные от предполагаемой жертвы сексуального нападения.
Влагалищный мазок пострадавшей не подтвердил присутствие спермы.
— Означает ли это, что проникновение во влагалище не имело места? — Джавьер задавал подобные вопросы так, будто сам был доктором, не оставляя при этом ни малейшего повода для хихиканья.
— Нет. Это значит лишь то, что не было эякуляции. Не имеется также и каких-либо разрывов во влагалище жертвы.
— Разрывов? — повторил Джавьер, словно именно здесь впервые услышал об этом. — Вы имеете в виду разрывы мягких тканей внутри влагалища?
— Да. В данном случае этого не произошло.
— Является ли это необычным для дел, связанных с изнасилованием?
— Протест, — сказал Генри поднявшись. — То, что происходит в других случаях, не является доказательством в данном.
Он хотел уже садиться.
— Я полагаю, что мы имеем право объяснить доказательство или причину такого отсутствия, — мягко возразил Джавьер.
Уотлин заставил себя отклонить протест.
Генри все еще стоял, всем своим видом выражая недоверие.
— Ваша честь, при всем моем уважении, я вынужден возобновить протест. Обвиняющая сторона пытается привести доказательство из других дел, которые не имеют отношения к данному обвинению, что наносит серьезный ущерб интересам моего клиента. Это совершенно недопустимо, ваша честь.
— Я отклонил ваш протест, мистер Келер, — вежливо сказал Уотлин.
Генри медленно опустился в кресло и покачал головой. Мысленно я ему поаплодировал. Он отлично знал, что свидетельства такого рода всегда звучат на процессах по делам об изнасиловании и в конечном итоге ни одно из этих дел не было пересмотрено в апелляционном суде. Но присяжные не знали этого. Именно здесь Генри ясно продемонстрировал им, что судья был на стороне обвинения, а Дэвида попросту пытаются засудить. Нора тоже покачивала головой за столом обвинения.
— Вопрос, доктор, — сказал Джавьер, — состоит в том, является ли обнаружение подобных разрывов обычным в случаях с жертвами изнасилований?
— Да, обычно это бывает, — ответил доктор Боб.
Как раз это-то и делало его великолепным свидетелем. Он говорил так, что казалось, будто он не всегда на стороне обвинения. Но он всегда заканчивал начатую фразу, что сделал и теперь:
— Но не менее обычно и то, когда их не оказывается.
— Следовательно, отсутствие этих разрывов не означает, что сексуальное нападение не имело места?
— Нет. Вовсе нет.
Когда Джавьер передал свидетеля защите, Генри молча сидел, словно пытаясь переварить все то, что он только что услышал. Он не обращался к сделанным записям. Когда Генри заговорил, в голосе его одновременно прозвучали и недоумение и некоторое отвращение.
— Вы хотите сказать, доктор Винтловски, что половое сношение во время изнасилования может быть — я даже не знаю, какое слово подобрать, — таким же деликатным, как и состоявшееся по взаимному согласию?
Медицинский эксперт отвечал не так, как если бы его свидетельство было подвергнуто сомнению, а словно разговаривая на семинаре с чересчур медлительным студентом.
— Секс по взаимному согласию не обязательно бывает деликатным. Иногда и после добровольного секса мы находим разрывы на стенках влагалища.
— Словом, вашим ответом на мой вопрос будет «да»?
— Да.
— Как же так может быть? — спросил Генри, и я подумал, что он слишком увлекся.
Он нарушил правило адвоката: не задавать вопроса, ответ на который тебе не известен. Казалось, Генри забыл о том, что идет суд, и спрашивал для пополнения собственных знаний.
Доктор Боб вежливо объяснил:
— Существует великое множество вариантов повреждений, наносимых жертвам изнасилования. Большинство пострадавших фактически не оказывают сопротивления: из страха, потому что бывают связаны, потому что им угрожают или еще по какой-то причине, а поэтому, естественно, и получают сравнительно немного повреждений.
— Благодарю вас, — сказал Генри.
То, что он передал свидетеля, доказывало, что Генри снова включился в работу.
Джавьер кое-что приберег для повторного опроса.
— Доктор, вы проводили обследование обвиняемого по данному делу?
— Да.
— Той же ночью?
— Той же ночью. Меня подняли с постели.
— И что вы обнаружили?
— Когда подозреваемого доставили в мой офис, на руках его имелись бумажные мешки, которые были надеты на него полицейскими следователями, чтобы сохранить возможные улики. Я взял соскобы из-под его ногтей.
— И чем же эти соскобы оказались?
— Остатками частиц человеческой кожи и крови.
— Было ли у вас достаточное количество данного материала, чтобы сравнить его с другими аналогичными образцами?
— Да.
— И это возможно сделать?
— О да!
Доктор Боб пустился в длинное, скучное объяснение особенностей спектроскопического анализа, способов сопоставления проб и существующих типов крови. Джавьер, по-видимому, предпочел бы сократить его выступление, потому что тем самым он терял внимание присяжных, однако ему необходимо было создать предикат, иначе Джавьер не смог бы перейти к тому вопросу, который хотел задать. В конце концов вопрос этот прозвучал:
— Сравнивали вы образцы проб, взятых из-под ногтей подсудимого с соответствующими образцами кожи и крови, полученными от жертвы, Менди Джексон?
Генри возразил против определения ее как жертвы, поскольку последнее еще не было установлено судом. Пока Боб терпеливо ждал, Джавьер перефразировал свой вопрос.
— Да, я сделал это, — ответил эксперт.
— И каков же был результат этого сравнения?
— Образцы совпали.
— Следовательно, кожа и кровь под ногтями подсудимого были кожей и кровью Менди Джексон? — спросил Джавьер.
Я не мог не восхищаться точностью его формулировок.
— Да.
Сначала Генри сказал, что у него больше нет вопросов, затем все же спросил:
— Прошу прощения, один есть. Вы провели обследование ногтей миз Джексон?
— Ее ногтей? Нет.
— Значит, вы не знаете, что могло быть найдено под ее ногтями? Благодарю вас, доктор.
И внезапно выяснилось, что предварительных свидетелей у обвинения больше не было. Нора объявила, что они вызывают Менди Джексон. Кто-то пошел за нею. Я не знаю, где она ждала все это время. В коридоре ее не было. Существует одна процессуальная норма, известная как «правило», и Генри ссылался на нее в начале процесса. «Правило» означало, что, пока один свидетель дает показания, никто другой из свидетелей не может присутствовать в зале. Это установлено, чтобы воспрепятствовать ситуации, когда будущие свидетели могут слышать предшествующих и менять собственные показания, заполняя при этом образовавшиеся пустоты или устраняя противоречия. Обвиняемый здесь, конечно, является исключением. Он не может быть устранен на собственном судебном процессе.
Итак, все обернулись, едва открылась задняя дверь зала, и все наблюдали, как Менди Джексон шла по проходу между рядами. Она была в простом синем платье, дешевом и слегка поношенном. Казалось, она не замечала никого. Она смотрела только на свидетельское место. Непонятным образом, но теперь Менди Джексон казалась непохожей на ту женщину, которую я видел в холле несколько недель назад. Ее отсутствующий взгляд куда-то исчез. Она, должно быть, точно так же прошла бы и по пустому коридору собственного дома. Голова ее была поднята. Она выглядела высокой, гибкой и крепкой. Меня порадовало это впечатление силы, исходящей от нее. Менди Джексон мало чем походила на жертву. Многих выдают руки. Пальцы же миз Джексон были стиснуты — и это единственное, что обнаруживало ее напряжение. Мне подумалось, что она должна привести присяжных в замешательство. Она будет сидеть там, надменная, суровая и крепкая, как сталь, и присяжные не поверят ни единому ее слову. Впервые за весь день я издал вздох облегчения.
А Менди заняла свое место и устремила на Дэвида тяжелый обвиняющий взгляд. И Дэвид не смог его выдержать. Он отвел глаза — живое олицетворение виновности. Я видел то, чего не могли видеть присяжные. Генри сжал под столом колено Дэвида. Тот снова повернулся к свидетельнице.