Страница:
Я сидел в кабинете и пил, и вглядывался в темноту ночи, и мысленно переносился туда, за две сотни миль, в Хантсвилл.
Он не мог уцелеть. Я знал, что это будет плохо, но не осознавал, что это будет невыносимо. Может быть, существовала какая-то фундаментальная разница между ним и закоренелыми преступниками, то различие, что позволяло им принимать правила системы и выживать в таких условиях, которые должны были убить всякого, подобного Дэвиду.
— Это твое решение, Марк. Я не смогла бы этого сделать.
Если я верну его сюда, он будет в большей безопасности, но тогда ему не зачтут отсиженное время и он не получит права на освобождение под честное слово. Может быть, мне стоит вернуть его на то время, пока не решится вопрос с апелляцией? Но в его деле нет ошибки, которую можно было бы обжаловать. Во всяком случае я не заметил ни одной. Судьи в апелляционном суде заседают группами по три человека, когда решают дела. Это означает, что мне нужно заручиться поддержкой двоих, чтобы получить большинство. Но обвинение...
— Ты слушаешь меня, Марк? Ты должен обратить на это внимание. Судья Маррокуин...
Я встал из-за стола, когда Линда прикоснулась ко мне. Я не мог сосредоточиться, находясь в кабинете. Линда все еще что-то говорила, но я не воспринимал ее слов. Все слилось в общий гул. Я вышел из своего офиса. Самый короткий путь наружу — по черной лестнице, поэтому, вероятно, именно так я и спустился. Во всяком случае людей я не видел. Не думаю, что видел.
Вердикты присяжных заседателей всегда производят на меня странное впечатление. В той же степени, в какой я презираю присяжных, я уверен и в том, что они, чтобы прийти к своему решению, рушат все наши тщательно разработанные правила, — и мне это становится понятным, как только их решение обретает конкретность в моем мозгу. Может быть, они правы, игнорируя наши законы. Их обычный здравый смысл прокладывает себе путь сквозь выдуманную нами чепуху. Они решают, виновен ли или невиновен человек, тем же способом, каким все мы решаем, покупать ли нам новые автопокрышки и в какой колледж отдать ребенка. Как только присяжные приходят к согласию, я начинаю смотреть на дело с их точки зрения. Их ведь там так много. Если все двенадцать человек пришли к согласию по поводу чего-то значит, и у тысячи, по всей видимости, будет то же мнение! Когда я проигрывал дело как обвинитель, я начинал думать, что может быть, тот мой свидетель-полицейский говорил неправду. Разве у меня самого не возникали сомнения, когда я в первый раз его слушал? Проигравшим защитником я размышлял: нет это алиби весьма сомнительно, ведь так? В конце концов, они члены его семьи, они вполне могли солгать ради него. Я был близок к тому, чтобы поверить, будто присяжные объективно видят в деле что-то такое, чего не заметил я как его участник.
Это было единственным утешением, которое я смог отыскать для себя в первые дни после процесса Дэвида. Может быть, он действительно был виновен. Если это так, то правосудие выполнило свое предназначение. С Дэвидом обошлись не хуже, чем с любым виновным подсудимым, и даже намного лучше, чем со многими. Как обвинитель я был бы не удовлетворен всего лишь двадцатью годами заключения для безжалостного насильника. В случае виновности, он должен был получить не меньше того, что заслужил. У обвинителей есть стандартный афоризм, касающийся насильников: «В тюрьме ему это понравится».
Сотни тысяч людей освобождались из тюремного заключения. С Дэвидом могло произойти то же самое. Эта мысль меня поддерживала. Но когда я увидел его там, я освободился от хрупких иллюзий насчет соответствия наказаний совершенным преступлениям. Что бы он ни сделал, он не заслужил такого. В течение одной недели Дэвид уже заплатил за все тысячную цену. Закон восторжествовал. Теперь я обязан был выручить Дэвида оттуда.
Но я не мог сделать этого. Я уже не контролировал его дело. По-видимому, я теперь ничем не отличался от любого другого отчаявшегося родителя. Я имел не больше возможностей, чем все они.
Я обнаружил, что случайно забрел на Риверуолк. Рядом со зданием суда вниз вели две или три витые лестницы. Очевидно, я спустился по одной из них. Стоял еще конец лета, и все там было запружено туристами. Зачем люди приезжают в Сан-Антонио в августе — вне моего понимания, однако они приезжают и даже целыми толпами. И все они в конечном итоге оказываются на Риверуолк. Когда я был еще мальчишкой, центр Сан-Антонио являл собою мрачное, грязное место. Теперь здесь было оживленно и шумно. К тому же на реке уже никого не убивали. Мне кажется, что в дни моей молодости редкая неделя обходилась без того, чтобы из воды не выудили мертвое тело. Хотя, возможно, трупов было и не так много. Каждому из нас свойственно преувеличивать события нашей молодости.
В последние несколько лет Риверуолк расширили и удлинили. Теперь прогулочный маршрут проходит по большей части центра, мимо больших отелей, рядом со старым центром города. Тротуары тут — от широких, выложенных камнем-плитняком, до вымощенных булыжником и залитых бетоном. По реке плавают туристические баржи, а вдоль нее расположились многочисленные кафе. Река сама по себе не представляет здесь чего-то особенного. Я бы удивился, узнав, что глубина ее в какой-нибудь части города превышает три фута. Однако вода придает всему окружающему особую праздничность. К тому же вид реки располагает к раздумьям.
Толпы к этому не располагают. Я обнаружил, что забрел в шумное море криков и голых локтей. Больше того — я затесался в какую-то фотографирующуюся группу. Среди ярких рубашек и шорт в своем темном костюме я выглядел здесь, как призрак смерти. Множество глаз за солнечными очками пристально разглядывали меня. «Извините», — бормотал я снова и снова, ощупью двигаясь в том направлении, откуда пришел. Я торопливо прокладывал себе путь сквозь гуляющие толпы, без конца сталкиваясь и извиняясь.
В прошедшие годы Риверуолк вывели за границы центральной части города по направлению к старому оружейному заводу, Мельнице пионеров и дальше, в Кинг-Уильям, район красивых старых домов, порой очень ветхих или уже превратившихся в руины. Эта часть маршрута была малолюдной. Здесь не было ни магазинов, ни баров. Только сама река да редкие старые дома по берегам. Тут было чересчур солнечно, поскольку тротуары не успели обрасти тенистыми деревьями. Но я переношу солнце намного лучше, чем толпу. Я направился именно в эту часть Риверуолка и уже вскоре оказался в одиночестве. За квартал впереди шел другой одинокий путник, опустив голову, сунув руки в карманы. Через минуту он свернул и поднялся по лестнице на уровень улицы. Я остался в полном одиночестве.
Я отказался от законных путей спасения Дэвида и обдумывал незаконные. Я мог вызвать его назад, в Сан-Антонио, для слушаний по его ходатайству о новом процессе, и шериф, вероятно, отпустил бы его под мою опеку, если бы я об этом попросил. После этого... Но после этого была долгая жизнь. Принес бы я какую-нибудь пользу Дэвиду? Он, вероятно, бросился бы за первым проблеском свободы. Но останется ли он благодарен мне потом, когда ему исполнится сорок, а он все еще будет находиться в бегах с нависшим над ним приговором, с тюремным сроком, который он давно бы уже отсидел, если бы не мое вмешательство? Два или три года тюрьмы на одной чаше весов — против всей оставшейся жизни Дэвида на другой.
А что, если впереди у него уже нет жизни? Что, если его убьют в тюрьме? Такое случается. Существовало и еще кое-что о чем тоже стоило побеспокоиться. СПИД. За последний год от СПИДа умерли больше десятка заключенных. Вскоре это могло превратиться в настоящую эпидемию. Дэвид мог быть уже инфицирован. Он мог...
Я ускорил шаг. Мои кулаки в карманах были крепко сжаты. По спине струился пот. Солнце над головой слепило глаза. Стоило оступиться, и я мог оказаться в реке. Это показалось мне совсем неплохой альтернативой.
Под сенью моста я замедлил шаг. Его арка высилась над моей головой. Свернув влево, я оказался в таком месте, где высота моста не превышала моего роста. Я прислонился воспаленным лбом к его холодным камням и закрыл глаза.
Позади меня послышались шаги. Тяжелый стук каблуков эхом раскатился под сводом моста. Я ждал, когда шаги затихнут. Вместо этого они стали неторопливыми, приблизились, миновали меня и остановились.
Мне в голову пришла забавная мысль, что это, должно быть, грабитель. Вероятно, я выглядел лучшим объектом для грабежа на всей реке. Если у него окажется пистолет, то я решил сопротивляться. Может быть, Дэвида отпустят на мои похороны? Затем Лоис могла бы решить, что с ним делать дальше. Я знал, что именно сделает Лоис.
— Мистер Блэквелл?
Проклятье! Я не открывал глаз в надежде, что он сейчас уйдет. Я не узнал голоса, но все равно не хотел разговаривать ни с кем из знакомых. Репортер, адвокат, один из моих ассистентов. Я уже давно пришел к мнению, что все они для меня бесполезны.
— Мистер Блэквелл, это...
— Не мог бы ты пойти к черту?!
— Это ради вашей же пользы.
Я ничего не ответил, лишь повернулся к нему спиной, пока он не прибавил:
— И ради вашего сына.
Я обернулся, уже готовый замахнуться. Теперь я был уверен, что это адвокат. Никто не отважился бы достать меня в такое время, кроме своего же брата-юриста.
Его внешний вид меня остановил. Привязавшийся оказался маленьким человечком лет пятидесяти. Все в нем было маленьким: его белые усики, хорошо начищенные ботинки, пиджак в мелкую клеточку, шляпа. На нем была — Господи помилуй! — фетровая шляпа с крохотным пером за ленточкой.
— Если ты хочешь попросить о какой-нибудь услуге, то учти: я шмякну твою голову о тротуар, а потом окуну в эту реку и стану держать до тех пор, пока ты не захлебнешься.
Я был похож на хулигана-громилу, нависшего над ним. Я надеялся, что у него все равно хватит наглости попросить меня о чем-то, и мне было интересно: приведу я в исполнение свою угрозу или нет.
Он был абсолютно невозмутим.
— Ваш сын осужден по ложному обвинению, — сказал он. Это оказало на меня большее действие, чем если бы он ударил меня кулаком поддых.
Он подождал, пока мой гнев стихнет, затем продолжил:
— Уборщица солгала. На слушании по вашему ходатайству она под присягой откажется от своих показаний, но лишь при одном условии.
— Кто вы?
— Я представляю здесь своего клиента, мистер Блэквелл. Больше вы уже никогда меня не увидите. Я связался бы с вами и раньше, но у меня впервые появилась возможность застать вас одного. У вас слишком многочисленный штат, должен я вам заявить.
— Кто...
— Но это я сказал совсем некстати. Пожалуйста, выслушайте меня очень внимательно. Это единственное предложение, которое будет вам сделано. Вот что вы должны предпринять, чтобы вернуть своему сыну свободу. В вашем департаменте находится на рассмотрении дело человека по имени Клайд Малиш. Мне нужно повторить это имя?
— Нет.
— Вы должны сделать так, чтобы это дело исчезло. Просто закрыть его недостаточно. Закрытое дело всегда может быть возобновлено, как вам, конечно, известно. Вы должны убедиться, что оно закрыто в связи с несправедливым решением о его возбуждении. Выдвинуты спорные соображения. Но как вы это сделаете — ваше личное дело. Вы окружной прокурор. Вы несомненно, найдете на то подходящий способ. Доказательства тоже можно разрушить. — Он жестом показал, что предпочитает обойтись без лишних советов. — Вам лучше действовать побыстрее, потому что время, подходящее для вашего ходатайства о новом судебном процессе, быстро истечет. Если вы хотите, чтобы показания уборщицы...
Никто из нас не двигался. Он стоял достаточно близко от меня, так что я мог бы дотянуться до него рукой. Ожидая услышать, что он добавит, я изучал его. Франтоватый маленький мужчина, однако манжеты его белой рубашки несколько потерты. Я даже подумал, не приобрел ли он эту одежду специально для нынешней роли. Но решил, что нет; все эти вещи слишком хорошо на нем сидели. Следующая мысль, которая у меня появилась, — кто написал его речь?
— Вы понимаете? Все чрезвычайно просто. Вы это делаете — и приходит уборщица и дает показания. Приговор по делу вашего сына будет аннулирован. Вы этого не делаете — и ваш сын остается там, где он есть. Все происходит автоматически. Никаких обменов, впредь все будет хорошо. Вам не обязательно давать согласие сейчас. Мы узнаем по вашим действиям: согласны вы или нет. Я не уполномочен отвечать на вопросы, но если что-то осталось для вас неясным, я могу повторить.
— Где гарантии, что все произойдет согласно этому плану? Почему я должен оказывать Клайду Малишу такую услугу, не будучи уверенным, что что-то получу взамен?
Маленький человек склонил голову набок.
— Вы хотите сказать, что не готовы ухватиться за эту соломинку? Какой же вы после этого отец?
Первой мыслью было, что лучше: отвести его в офис или найти подходящее место дальше по реке? А может, воспользоваться одним из брошенных домов на Кинг-Уильям? Он явно уже сказал все, что должен был сказать, не добавив к этому собственного мнения. И вдруг я понял, насколько счастливым себя чувствую. Может быть, это казалось мне счастьем лишь в сравнении? Или это была чисто психическая реакция? Я задышал намного глубже, и мышцы мои расслабились от прилива свежей крови. Возможность наконец что-то предпринять была для меня облегчением, близким к оргазму.
— Ничего другого мне не остается, — серьезно сказал я, вынимая руки из карманов. — Интересно, если...
— Хорошо, — с сожалением в голосе перебил маленький щеголь, и его рука, в свою очередь, вынырнула из кармана его клетчатого пиджака.
Он не был жителем Сан-Антонио. Все мои сомнения на этот счет мгновенно развеялись. Ковбои из округа Бексар предпочитают «магнум» 35-го или же 45-го калибра. Те пистолеты, которые любили носить Клинт Иствуд и Мэтт Диллон. Этот был не больше 32-го. Может быть, даже 22-го. Он должен оставлять такие маленькие аккуратные дырочки. Мой собеседник отступил назад.
— Разве это не глупо выглядит? — сказал он. — Отчаянные головы под мостом. Вы...
Он заставил себя остановиться.
— Кто вы? — снова спросил я, и он дал мне тот же ответ:
— Вы больше меня не увидите.
Он уходил прочь, полуобернувшись и держа свой изящный пистолетик низко, хотя и достаточно твердой рукой.
Когда маленький незнакомец был от меня в десяти футах, я последовал за ним. Пистолет его не особенно меня сдерживал. Я не думал, что он стал бы стрелять, и не был уверен, что он попал бы, если бы выстрелил. Помимо всего прочего, я сильно сомневался, что ему удалось бы меня убить.
Маленький человек был не настолько быстр, чтобы убежать от меня, да и на реке ему некуда было скрыться. Когда он зашагал быстрее, я тоже прибавил шагу. Он раздраженно оглянулся и погрозил пистолетом. Я остановился.
Поискав под ногами, я нашел на краю тротуара камень размером с кулак и поднял его. Камень оказался довольно увесистым, словно бейсбольный мяч. Я немного поигрывал, когда еще учился в старшем классе.
Маленький человек не выпускал меня из виду. Он воспользовался возможностью увеличить разрыв между нами, но это встревожило меня не больше, чем его пистолет. Я бросился за ним.
Через мост, под которым мы находились, проходила пересекавшая реку улица. Витая лестница сбоку от моста вела на ее уровень. Маленький человек начал взбираться по ступеням. Я достиг подножия прежде, чем он преодолел половину лестницы. То, что она была витой, заслоняло для меня цель, но и у него со мной была та же проблема. Я пробежал по ступеням, надеясь, что он тоже побежит, когда доберется до верха, а не станет ждать, чтобы попытаться уложить меня в упор. Если бы он помчался дальше, то я, без сомнения, сумел бы остановить его. На такой дистанции — футов в пятнадцать или около того — мой камень стал бы таким же точным оружием как и его пистолет. В тогдашнем моем состоянии — с раздувавшимися легкими и стуком крови в висках — я был уверен, что даже получив пару пуль, все равно сумею достать беглеца.
Добравшись до верха, он действительно побежал. Я немного приостановился, когда сам оказался там, чтобы увидеть, воспользуется ли он каким-то укрытием или просто повернется и начнет целиться.
Он снова с сожалением посмотрел на меня. Я расстроил его своим ребячеством. Стоя возле открытой дверцы автомобиля, он оглянулся на меня и печально покачал головой. Машина уже тронулась, когда он запрыгнул в нее. Прежде чем она проехала мимо меня, я выскочил на улицу и едва не ухватился за бампер. Споткнувшись, я остановился и запустил вдогонку камень. Он отскочит от заднего стекла. Оглянулся только маленький человек. Водителя я не успел разглядеть — виден был лишь его затылок.
— Мистер Блэквелл, здесь не место говорить о таких вещах. Терман пронюхает об этом — и тогда его не остановишь. Почему бы вам просто не доверить мне...
— Мне совершенно все равно, кто услышит об этом, а у вашего сумасшедшего директора не будет времени на свои мелкие реванши. Мой сын не виновен.
Эд Престон, казалось, был в замешательстве.
— Хорошо, мистер Блэквелл, но здесь это ровным счетом ничего не меняет. Почему большинство людей, с которыми вы разговариваете...
— Я имею в виду, что у меня есть доказательства. Перестаньте уговаривать меня. Дэвид тут больше не останется. И я намерен встретиться с ним сейчас же.
Надзиратель изучал мое лицо в течение долгой минуты.
Пытаясь запугать Престона, я выглядел так же смехотворно, как и тогда, когда наступал на маленького щеголя, но только совсем по другой причине. Эд Престон был на два дюйма выше меня и по крайней мере на пятьдесят фунтов тяжелее. И к тому же с его пояса, прямо под самой его рукой, свисала тяжелая дубинка.
После долгого изучения он отвел от меня взгляд и как раз на такое время, чтобы посмотреть на охранника и кивнуть.
— Ваш конец, — сказал мне надзиратель, — и мой тоже, вы подумайте над этим.
Какой актрисой оказалась Менди Джексон! И где только они отыскали ее?
Дэвид походил на человека, изнуренного болезнью, — не то чтобы он казался побитым или до смерти измученным, но создавалось впечатление, будто он угасал изнутри. Что пугало меня больше всего — так это то, что теперь он выглядел человеком, способным выжить в тюрьме.
— Больше ничего не случилось, Дэвид? У тебя все в порядке?
Он пожал плечами.
— Я не собираюсь рассказывать тебе свои истории все двадцать лет. Меня оставили в покое. К счастью, здесь всегда имеется свежая партия парней.
— Ты узнал фамилии тех, которые... напали на тебя?
Он посмотрел мне в глаза тяжелым взглядом.
— Ты думаешь, я хочу, чтобы кто-нибудь узнал их фамилии? Тебе хочется, чтобы мама с Диной пришли посмотреть и на этот судебный процесс?
Его взгляд буравил меня насквозь. Ни разу в жизни он не смотрел на меня так долго. Во взгляде присутствовала какая-то сила, которой не было раньше, но было в нем и что-то болезненное. Я пожалел, что не могу дотянуться до его руки.
— Дэвид, у меня есть доказательство, что уборщица солгала.
Он порывисто задышал. Казалось, он снова испугался. Пальцы его начали шарить по пустому столу в поисках чего-то, за что можно ухватиться, но ничего не найдя, сжались в кулаки.
— Менди?
— Да.
— Не говори мне этого. Не пытайся меня успокоить. Это надежное доказательство?
— Над ним еще требуется поработать, но все же оно достаточное, чтобы с него можно было начать. Я собираюсь забрать тебя отсюда. Назад в округ Бексар. Это будет тюрьма, но это не будет...
Он встал.
— Сегодня?
— Нет, не сегодня. У меня пока еще нет соответствующей санкции.
Он повернулся ко мне спиной.
— Дэвид, послушай. Я решил, что тебе нужно сделать. Побей кого-нибудь.
Он полуобернулся, глядя на меня поверх плеча.
— Неважно, кого именно. Чем меньше провокации, тем лучше. Одну из новых рыбешек или одного из... тех, кого ты уже знаешь. Сделай это на глазах у охраны. Убедись наверняка, что охранник тебя видит.
Впервые оживление мелькнуло в его глазах.
— Меня бросят в одиночку, — сказал Дэвид.
— Да, и к тому времени, когда тебе можно будет выйти оттуда, я приеду и заберу тебя.
Он задумался. Он почти улыбнулся. Но затем внезапно остыл.
— Я потеряю все время, что мне засчитали.
— Я же сказал тебе, что теперь это уже неважно.
— Это легко говорить, когда ты по ту сторону решетки.
— Я выручу тебя, Дэвид, клянусь, я сделаю это. Я потяну за все ниточки, какие только мне известны. На этот раз...
Теперь настала моя очередь задуматься.
— Я считал, что ты уже сделал это, — сказал Дэвид.
Я поднялся и прислонил ладони к стеклу. Охранник, стоявший в углу пустой комнаты, подошел ближе.
— Дэвид! — окликнул я.
Я не мог позволить ему снова уйти от меня через ту внутреннюю дверь, в тот мир, где я не мог до него дотянуться, где я не в состоянии был хоть что-то сделать для него.
Но в Дэвиде, когда он от меня уходил, не чувствовалось колебаний. Шаги его стали легче, чем тогда, когда он вошел сюда. Я еще долго стоял, прижавшись к стеклу, после того как та дверь закрылась.
Все произошло именно так, как об этом рассказывал Дэвид. Нелепая история оказалась правдой. Он был невиновен, и он сидел в тюрьме. Я беспрестанно рисовал себе сцену такой, какой она была в действительности. Слова превратились в живую картину: женщина входит в его кабинет и начинает рвать на себе одежду, царапать собственную грудь. Стремительно мчась назад в Сан-Антонио, я думал о Менди Джексон. Один из моих следователей, Джек Пфистер, уже все проверил и обнаружил, что детей ее забрали из школы, но в доме никого не было. Там все оставалось нетронутым, но сами жильцы отсутствовали. Это было единственным подтверждением того, что маленький человек говорил правду. Конечно, она могла куда-то уехать или взять отпуск после суда. У меня не было никаких свидетельств, подтверждающих рассказанную мне историю. Мне они были не нужны, но Уотлин их обязательно потребовал бы.
Я все еще с трудом верил, что она могла так убедительно свидетельствовать и оказаться такой обманщицей. Только Дэвида, Лоис и Дину она не смогла одурачить. Я вспомнил весь накал и ужас ее свидетельских показаний. И ненависть в ее глазах, которая никак не могла быть поддельной. Я думал, что она ненавидит Дэвида, но оказалось, что не его, а кого-то другого. Того человека, который заставил ее выйти на свидетельское место. Клайда Малиша. Вероятно, под угрозой была жизнь ее детей. Что другое могло заставить женщину разыграть подобный спектакль? Я понял, что нельзя ненавидеть ее. Миссис Джексон сама являлась одной из жертв общего заговора. Однако она не была в тюрьме. Если мне самому придется побеспокоить ее и припугнуть, то я сделаю это ради Дэвида.
Если смогу ее найти.
Мне пришлось нарушить святость ее занятий, чтобы сказать это. Я не знаю, что она там делала, — вероятно, писала своему сенатору. Лоис, как я был уверен, не отказалась от борьбы, но она не советовалась со мной. Может быть, она наняла хорошего адвоката.
— Что ты имеешь в виду?
Я рассказал ей про маленького франтоватого человека с пистолетом. Мне пришлось подумать: говорить ли ей или это значило бы подать ту же ложную надежду, на что так обиделся Дэвид. Но я не мог хранить это в тайне от Лоис. Это все равно должно было рано или поздно выясниться, и если бы я умолчал, то в глазах Лоис это выглядело бы как предательство. Словом, я рассказал ей все, но как можно проще, опустив детали.
— Ты запомнил номер машины? — спросила Лоис в конце моего рассказа.
— Машина, разумеется, краденая. — Я знал, что так и окажется, раз они позволили мне ее увидеть, и изменил предмет разговора. — Я уже сказал Дэвиду. Попробовал убедить его не волноваться.
Лоис не выказала и тени того энтузиазма, которого я от нее ожидал. Она сидела в кресле за письменным столом, ссутулив плечи. Я думал, что по крайней мере возможность реабилитации сына воодушевит ее.
— Но ведь тут все равно ничего нельзя сделать, — сказала она.
— Нет, конечно же, кое-что сделать можно. Прежде всего, привезти Дэвида сюда. Я получу судебное решение о его возвращении для слушания по ходатайству. К тому времени, когда мы его получим, я, может быть, сумею отыскать доказательства, что Дэвида оклеветали. Может быть, Менди Джексон откажется от своих показаний, когда я ее найду. Сделать можно многое.
Я воодушевился, стоя в дверях, я жестикулировал и почти подергивался от прихлынувшей энергии. Казалось, я весь заряжен ею. Лоис по-прежнему сидела ссутулившись. Она смотрела на меня странным взглядом, в котором все еще не было и намека на радость. Она не могла позволить себе надеяться. Я понял это. В конце концов она кивнула, отпуская меня. Я заторопился, чувствуя смутную тревогу, но сгорая от нетерпения действовать. Мне было жаль, что Лоис не могла хоть немного успокоиться от того, что я сумел, как мне казалось, вновь оживить ход событий. И все равно она все сама увидит!
* * *
— Марк?Он не мог уцелеть. Я знал, что это будет плохо, но не осознавал, что это будет невыносимо. Может быть, существовала какая-то фундаментальная разница между ним и закоренелыми преступниками, то различие, что позволяло им принимать правила системы и выживать в таких условиях, которые должны были убить всякого, подобного Дэвиду.
— Это твое решение, Марк. Я не смогла бы этого сделать.
Если я верну его сюда, он будет в большей безопасности, но тогда ему не зачтут отсиженное время и он не получит права на освобождение под честное слово. Может быть, мне стоит вернуть его на то время, пока не решится вопрос с апелляцией? Но в его деле нет ошибки, которую можно было бы обжаловать. Во всяком случае я не заметил ни одной. Судьи в апелляционном суде заседают группами по три человека, когда решают дела. Это означает, что мне нужно заручиться поддержкой двоих, чтобы получить большинство. Но обвинение...
— Ты слушаешь меня, Марк? Ты должен обратить на это внимание. Судья Маррокуин...
Я встал из-за стола, когда Линда прикоснулась ко мне. Я не мог сосредоточиться, находясь в кабинете. Линда все еще что-то говорила, но я не воспринимал ее слов. Все слилось в общий гул. Я вышел из своего офиса. Самый короткий путь наружу — по черной лестнице, поэтому, вероятно, именно так я и спустился. Во всяком случае людей я не видел. Не думаю, что видел.
Вердикты присяжных заседателей всегда производят на меня странное впечатление. В той же степени, в какой я презираю присяжных, я уверен и в том, что они, чтобы прийти к своему решению, рушат все наши тщательно разработанные правила, — и мне это становится понятным, как только их решение обретает конкретность в моем мозгу. Может быть, они правы, игнорируя наши законы. Их обычный здравый смысл прокладывает себе путь сквозь выдуманную нами чепуху. Они решают, виновен ли или невиновен человек, тем же способом, каким все мы решаем, покупать ли нам новые автопокрышки и в какой колледж отдать ребенка. Как только присяжные приходят к согласию, я начинаю смотреть на дело с их точки зрения. Их ведь там так много. Если все двенадцать человек пришли к согласию по поводу чего-то значит, и у тысячи, по всей видимости, будет то же мнение! Когда я проигрывал дело как обвинитель, я начинал думать, что может быть, тот мой свидетель-полицейский говорил неправду. Разве у меня самого не возникали сомнения, когда я в первый раз его слушал? Проигравшим защитником я размышлял: нет это алиби весьма сомнительно, ведь так? В конце концов, они члены его семьи, они вполне могли солгать ради него. Я был близок к тому, чтобы поверить, будто присяжные объективно видят в деле что-то такое, чего не заметил я как его участник.
Это было единственным утешением, которое я смог отыскать для себя в первые дни после процесса Дэвида. Может быть, он действительно был виновен. Если это так, то правосудие выполнило свое предназначение. С Дэвидом обошлись не хуже, чем с любым виновным подсудимым, и даже намного лучше, чем со многими. Как обвинитель я был бы не удовлетворен всего лишь двадцатью годами заключения для безжалостного насильника. В случае виновности, он должен был получить не меньше того, что заслужил. У обвинителей есть стандартный афоризм, касающийся насильников: «В тюрьме ему это понравится».
Сотни тысяч людей освобождались из тюремного заключения. С Дэвидом могло произойти то же самое. Эта мысль меня поддерживала. Но когда я увидел его там, я освободился от хрупких иллюзий насчет соответствия наказаний совершенным преступлениям. Что бы он ни сделал, он не заслужил такого. В течение одной недели Дэвид уже заплатил за все тысячную цену. Закон восторжествовал. Теперь я обязан был выручить Дэвида оттуда.
Но я не мог сделать этого. Я уже не контролировал его дело. По-видимому, я теперь ничем не отличался от любого другого отчаявшегося родителя. Я имел не больше возможностей, чем все они.
Я обнаружил, что случайно забрел на Риверуолк. Рядом со зданием суда вниз вели две или три витые лестницы. Очевидно, я спустился по одной из них. Стоял еще конец лета, и все там было запружено туристами. Зачем люди приезжают в Сан-Антонио в августе — вне моего понимания, однако они приезжают и даже целыми толпами. И все они в конечном итоге оказываются на Риверуолк. Когда я был еще мальчишкой, центр Сан-Антонио являл собою мрачное, грязное место. Теперь здесь было оживленно и шумно. К тому же на реке уже никого не убивали. Мне кажется, что в дни моей молодости редкая неделя обходилась без того, чтобы из воды не выудили мертвое тело. Хотя, возможно, трупов было и не так много. Каждому из нас свойственно преувеличивать события нашей молодости.
В последние несколько лет Риверуолк расширили и удлинили. Теперь прогулочный маршрут проходит по большей части центра, мимо больших отелей, рядом со старым центром города. Тротуары тут — от широких, выложенных камнем-плитняком, до вымощенных булыжником и залитых бетоном. По реке плавают туристические баржи, а вдоль нее расположились многочисленные кафе. Река сама по себе не представляет здесь чего-то особенного. Я бы удивился, узнав, что глубина ее в какой-нибудь части города превышает три фута. Однако вода придает всему окружающему особую праздничность. К тому же вид реки располагает к раздумьям.
Толпы к этому не располагают. Я обнаружил, что забрел в шумное море криков и голых локтей. Больше того — я затесался в какую-то фотографирующуюся группу. Среди ярких рубашек и шорт в своем темном костюме я выглядел здесь, как призрак смерти. Множество глаз за солнечными очками пристально разглядывали меня. «Извините», — бормотал я снова и снова, ощупью двигаясь в том направлении, откуда пришел. Я торопливо прокладывал себе путь сквозь гуляющие толпы, без конца сталкиваясь и извиняясь.
В прошедшие годы Риверуолк вывели за границы центральной части города по направлению к старому оружейному заводу, Мельнице пионеров и дальше, в Кинг-Уильям, район красивых старых домов, порой очень ветхих или уже превратившихся в руины. Эта часть маршрута была малолюдной. Здесь не было ни магазинов, ни баров. Только сама река да редкие старые дома по берегам. Тут было чересчур солнечно, поскольку тротуары не успели обрасти тенистыми деревьями. Но я переношу солнце намного лучше, чем толпу. Я направился именно в эту часть Риверуолка и уже вскоре оказался в одиночестве. За квартал впереди шел другой одинокий путник, опустив голову, сунув руки в карманы. Через минуту он свернул и поднялся по лестнице на уровень улицы. Я остался в полном одиночестве.
Я отказался от законных путей спасения Дэвида и обдумывал незаконные. Я мог вызвать его назад, в Сан-Антонио, для слушаний по его ходатайству о новом процессе, и шериф, вероятно, отпустил бы его под мою опеку, если бы я об этом попросил. После этого... Но после этого была долгая жизнь. Принес бы я какую-нибудь пользу Дэвиду? Он, вероятно, бросился бы за первым проблеском свободы. Но останется ли он благодарен мне потом, когда ему исполнится сорок, а он все еще будет находиться в бегах с нависшим над ним приговором, с тюремным сроком, который он давно бы уже отсидел, если бы не мое вмешательство? Два или три года тюрьмы на одной чаше весов — против всей оставшейся жизни Дэвида на другой.
А что, если впереди у него уже нет жизни? Что, если его убьют в тюрьме? Такое случается. Существовало и еще кое-что о чем тоже стоило побеспокоиться. СПИД. За последний год от СПИДа умерли больше десятка заключенных. Вскоре это могло превратиться в настоящую эпидемию. Дэвид мог быть уже инфицирован. Он мог...
Я ускорил шаг. Мои кулаки в карманах были крепко сжаты. По спине струился пот. Солнце над головой слепило глаза. Стоило оступиться, и я мог оказаться в реке. Это показалось мне совсем неплохой альтернативой.
Под сенью моста я замедлил шаг. Его арка высилась над моей головой. Свернув влево, я оказался в таком месте, где высота моста не превышала моего роста. Я прислонился воспаленным лбом к его холодным камням и закрыл глаза.
Позади меня послышались шаги. Тяжелый стук каблуков эхом раскатился под сводом моста. Я ждал, когда шаги затихнут. Вместо этого они стали неторопливыми, приблизились, миновали меня и остановились.
Мне в голову пришла забавная мысль, что это, должно быть, грабитель. Вероятно, я выглядел лучшим объектом для грабежа на всей реке. Если у него окажется пистолет, то я решил сопротивляться. Может быть, Дэвида отпустят на мои похороны? Затем Лоис могла бы решить, что с ним делать дальше. Я знал, что именно сделает Лоис.
— Мистер Блэквелл?
Проклятье! Я не открывал глаз в надежде, что он сейчас уйдет. Я не узнал голоса, но все равно не хотел разговаривать ни с кем из знакомых. Репортер, адвокат, один из моих ассистентов. Я уже давно пришел к мнению, что все они для меня бесполезны.
— Мистер Блэквелл, это...
— Не мог бы ты пойти к черту?!
— Это ради вашей же пользы.
Я ничего не ответил, лишь повернулся к нему спиной, пока он не прибавил:
— И ради вашего сына.
Я обернулся, уже готовый замахнуться. Теперь я был уверен, что это адвокат. Никто не отважился бы достать меня в такое время, кроме своего же брата-юриста.
Его внешний вид меня остановил. Привязавшийся оказался маленьким человечком лет пятидесяти. Все в нем было маленьким: его белые усики, хорошо начищенные ботинки, пиджак в мелкую клеточку, шляпа. На нем была — Господи помилуй! — фетровая шляпа с крохотным пером за ленточкой.
— Если ты хочешь попросить о какой-нибудь услуге, то учти: я шмякну твою голову о тротуар, а потом окуну в эту реку и стану держать до тех пор, пока ты не захлебнешься.
Я был похож на хулигана-громилу, нависшего над ним. Я надеялся, что у него все равно хватит наглости попросить меня о чем-то, и мне было интересно: приведу я в исполнение свою угрозу или нет.
Он был абсолютно невозмутим.
— Ваш сын осужден по ложному обвинению, — сказал он. Это оказало на меня большее действие, чем если бы он ударил меня кулаком поддых.
Он подождал, пока мой гнев стихнет, затем продолжил:
— Уборщица солгала. На слушании по вашему ходатайству она под присягой откажется от своих показаний, но лишь при одном условии.
— Кто вы?
— Я представляю здесь своего клиента, мистер Блэквелл. Больше вы уже никогда меня не увидите. Я связался бы с вами и раньше, но у меня впервые появилась возможность застать вас одного. У вас слишком многочисленный штат, должен я вам заявить.
— Кто...
— Но это я сказал совсем некстати. Пожалуйста, выслушайте меня очень внимательно. Это единственное предложение, которое будет вам сделано. Вот что вы должны предпринять, чтобы вернуть своему сыну свободу. В вашем департаменте находится на рассмотрении дело человека по имени Клайд Малиш. Мне нужно повторить это имя?
— Нет.
— Вы должны сделать так, чтобы это дело исчезло. Просто закрыть его недостаточно. Закрытое дело всегда может быть возобновлено, как вам, конечно, известно. Вы должны убедиться, что оно закрыто в связи с несправедливым решением о его возбуждении. Выдвинуты спорные соображения. Но как вы это сделаете — ваше личное дело. Вы окружной прокурор. Вы несомненно, найдете на то подходящий способ. Доказательства тоже можно разрушить. — Он жестом показал, что предпочитает обойтись без лишних советов. — Вам лучше действовать побыстрее, потому что время, подходящее для вашего ходатайства о новом судебном процессе, быстро истечет. Если вы хотите, чтобы показания уборщицы...
Никто из нас не двигался. Он стоял достаточно близко от меня, так что я мог бы дотянуться до него рукой. Ожидая услышать, что он добавит, я изучал его. Франтоватый маленький мужчина, однако манжеты его белой рубашки несколько потерты. Я даже подумал, не приобрел ли он эту одежду специально для нынешней роли. Но решил, что нет; все эти вещи слишком хорошо на нем сидели. Следующая мысль, которая у меня появилась, — кто написал его речь?
— Вы понимаете? Все чрезвычайно просто. Вы это делаете — и приходит уборщица и дает показания. Приговор по делу вашего сына будет аннулирован. Вы этого не делаете — и ваш сын остается там, где он есть. Все происходит автоматически. Никаких обменов, впредь все будет хорошо. Вам не обязательно давать согласие сейчас. Мы узнаем по вашим действиям: согласны вы или нет. Я не уполномочен отвечать на вопросы, но если что-то осталось для вас неясным, я могу повторить.
— Где гарантии, что все произойдет согласно этому плану? Почему я должен оказывать Клайду Малишу такую услугу, не будучи уверенным, что что-то получу взамен?
Маленький человек склонил голову набок.
— Вы хотите сказать, что не готовы ухватиться за эту соломинку? Какой же вы после этого отец?
Первой мыслью было, что лучше: отвести его в офис или найти подходящее место дальше по реке? А может, воспользоваться одним из брошенных домов на Кинг-Уильям? Он явно уже сказал все, что должен был сказать, не добавив к этому собственного мнения. И вдруг я понял, насколько счастливым себя чувствую. Может быть, это казалось мне счастьем лишь в сравнении? Или это была чисто психическая реакция? Я задышал намного глубже, и мышцы мои расслабились от прилива свежей крови. Возможность наконец что-то предпринять была для меня облегчением, близким к оргазму.
— Ничего другого мне не остается, — серьезно сказал я, вынимая руки из карманов. — Интересно, если...
— Хорошо, — с сожалением в голосе перебил маленький щеголь, и его рука, в свою очередь, вынырнула из кармана его клетчатого пиджака.
Он не был жителем Сан-Антонио. Все мои сомнения на этот счет мгновенно развеялись. Ковбои из округа Бексар предпочитают «магнум» 35-го или же 45-го калибра. Те пистолеты, которые любили носить Клинт Иствуд и Мэтт Диллон. Этот был не больше 32-го. Может быть, даже 22-го. Он должен оставлять такие маленькие аккуратные дырочки. Мой собеседник отступил назад.
— Разве это не глупо выглядит? — сказал он. — Отчаянные головы под мостом. Вы...
Он заставил себя остановиться.
— Кто вы? — снова спросил я, и он дал мне тот же ответ:
— Вы больше меня не увидите.
Он уходил прочь, полуобернувшись и держа свой изящный пистолетик низко, хотя и достаточно твердой рукой.
Когда маленький незнакомец был от меня в десяти футах, я последовал за ним. Пистолет его не особенно меня сдерживал. Я не думал, что он стал бы стрелять, и не был уверен, что он попал бы, если бы выстрелил. Помимо всего прочего, я сильно сомневался, что ему удалось бы меня убить.
Маленький человек был не настолько быстр, чтобы убежать от меня, да и на реке ему некуда было скрыться. Когда он зашагал быстрее, я тоже прибавил шагу. Он раздраженно оглянулся и погрозил пистолетом. Я остановился.
Поискав под ногами, я нашел на краю тротуара камень размером с кулак и поднял его. Камень оказался довольно увесистым, словно бейсбольный мяч. Я немного поигрывал, когда еще учился в старшем классе.
Маленький человек не выпускал меня из виду. Он воспользовался возможностью увеличить разрыв между нами, но это встревожило меня не больше, чем его пистолет. Я бросился за ним.
Через мост, под которым мы находились, проходила пересекавшая реку улица. Витая лестница сбоку от моста вела на ее уровень. Маленький человек начал взбираться по ступеням. Я достиг подножия прежде, чем он преодолел половину лестницы. То, что она была витой, заслоняло для меня цель, но и у него со мной была та же проблема. Я пробежал по ступеням, надеясь, что он тоже побежит, когда доберется до верха, а не станет ждать, чтобы попытаться уложить меня в упор. Если бы он помчался дальше, то я, без сомнения, сумел бы остановить его. На такой дистанции — футов в пятнадцать или около того — мой камень стал бы таким же точным оружием как и его пистолет. В тогдашнем моем состоянии — с раздувавшимися легкими и стуком крови в висках — я был уверен, что даже получив пару пуль, все равно сумею достать беглеца.
Добравшись до верха, он действительно побежал. Я немного приостановился, когда сам оказался там, чтобы увидеть, воспользуется ли он каким-то укрытием или просто повернется и начнет целиться.
Он снова с сожалением посмотрел на меня. Я расстроил его своим ребячеством. Стоя возле открытой дверцы автомобиля, он оглянулся на меня и печально покачал головой. Машина уже тронулась, когда он запрыгнул в нее. Прежде чем она проехала мимо меня, я выскочил на улицу и едва не ухватился за бампер. Споткнувшись, я остановился и запустил вдогонку камень. Он отскочит от заднего стекла. Оглянулся только маленький человек. Водителя я не успел разглядеть — виден был лишь его затылок.
* * *
— Я хочу видеть его, и именно сейчас.— Мистер Блэквелл, здесь не место говорить о таких вещах. Терман пронюхает об этом — и тогда его не остановишь. Почему бы вам просто не доверить мне...
— Мне совершенно все равно, кто услышит об этом, а у вашего сумасшедшего директора не будет времени на свои мелкие реванши. Мой сын не виновен.
Эд Престон, казалось, был в замешательстве.
— Хорошо, мистер Блэквелл, но здесь это ровным счетом ничего не меняет. Почему большинство людей, с которыми вы разговариваете...
— Я имею в виду, что у меня есть доказательства. Перестаньте уговаривать меня. Дэвид тут больше не останется. И я намерен встретиться с ним сейчас же.
Надзиратель изучал мое лицо в течение долгой минуты.
Пытаясь запугать Престона, я выглядел так же смехотворно, как и тогда, когда наступал на маленького щеголя, но только совсем по другой причине. Эд Престон был на два дюйма выше меня и по крайней мере на пятьдесят фунтов тяжелее. И к тому же с его пояса, прямо под самой его рукой, свисала тяжелая дубинка.
После долгого изучения он отвел от меня взгляд и как раз на такое время, чтобы посмотреть на охранника и кивнуть.
— Ваш конец, — сказал мне надзиратель, — и мой тоже, вы подумайте над этим.
* * *
Синяк начал желтеть. Никаких новых отметин я у Дэвида не заметил, но выглядел он другим человеком. Месяц назад его лицо еще сохраняло нечто, напоминавшее мальчишескую округлость. Теперь его щеки ввалились. Под ввалившимися глазами проступили густые тени. Руки также стали словно чужими. Они загрубели, под ногтями была уже, казалось, вечная грязь. Это были руки человека более взрослого, бывалого, но менее податливого.Какой актрисой оказалась Менди Джексон! И где только они отыскали ее?
Дэвид походил на человека, изнуренного болезнью, — не то чтобы он казался побитым или до смерти измученным, но создавалось впечатление, будто он угасал изнутри. Что пугало меня больше всего — так это то, что теперь он выглядел человеком, способным выжить в тюрьме.
— Больше ничего не случилось, Дэвид? У тебя все в порядке?
Он пожал плечами.
— Я не собираюсь рассказывать тебе свои истории все двадцать лет. Меня оставили в покое. К счастью, здесь всегда имеется свежая партия парней.
— Ты узнал фамилии тех, которые... напали на тебя?
Он посмотрел мне в глаза тяжелым взглядом.
— Ты думаешь, я хочу, чтобы кто-нибудь узнал их фамилии? Тебе хочется, чтобы мама с Диной пришли посмотреть и на этот судебный процесс?
Его взгляд буравил меня насквозь. Ни разу в жизни он не смотрел на меня так долго. Во взгляде присутствовала какая-то сила, которой не было раньше, но было в нем и что-то болезненное. Я пожалел, что не могу дотянуться до его руки.
— Дэвид, у меня есть доказательство, что уборщица солгала.
Он порывисто задышал. Казалось, он снова испугался. Пальцы его начали шарить по пустому столу в поисках чего-то, за что можно ухватиться, но ничего не найдя, сжались в кулаки.
— Менди?
— Да.
— Не говори мне этого. Не пытайся меня успокоить. Это надежное доказательство?
— Над ним еще требуется поработать, но все же оно достаточное, чтобы с него можно было начать. Я собираюсь забрать тебя отсюда. Назад в округ Бексар. Это будет тюрьма, но это не будет...
Он встал.
— Сегодня?
— Нет, не сегодня. У меня пока еще нет соответствующей санкции.
Он повернулся ко мне спиной.
— Дэвид, послушай. Я решил, что тебе нужно сделать. Побей кого-нибудь.
Он полуобернулся, глядя на меня поверх плеча.
— Неважно, кого именно. Чем меньше провокации, тем лучше. Одну из новых рыбешек или одного из... тех, кого ты уже знаешь. Сделай это на глазах у охраны. Убедись наверняка, что охранник тебя видит.
Впервые оживление мелькнуло в его глазах.
— Меня бросят в одиночку, — сказал Дэвид.
— Да, и к тому времени, когда тебе можно будет выйти оттуда, я приеду и заберу тебя.
Он задумался. Он почти улыбнулся. Но затем внезапно остыл.
— Я потеряю все время, что мне засчитали.
— Я же сказал тебе, что теперь это уже неважно.
— Это легко говорить, когда ты по ту сторону решетки.
— Я выручу тебя, Дэвид, клянусь, я сделаю это. Я потяну за все ниточки, какие только мне известны. На этот раз...
Теперь настала моя очередь задуматься.
— Я считал, что ты уже сделал это, — сказал Дэвид.
Я поднялся и прислонил ладони к стеклу. Охранник, стоявший в углу пустой комнаты, подошел ближе.
— Дэвид! — окликнул я.
Я не мог позволить ему снова уйти от меня через ту внутреннюю дверь, в тот мир, где я не мог до него дотянуться, где я не в состоянии был хоть что-то сделать для него.
Но в Дэвиде, когда он от меня уходил, не чувствовалось колебаний. Шаги его стали легче, чем тогда, когда он вошел сюда. Я еще долго стоял, прижавшись к стеклу, после того как та дверь закрылась.
Все произошло именно так, как об этом рассказывал Дэвид. Нелепая история оказалась правдой. Он был невиновен, и он сидел в тюрьме. Я беспрестанно рисовал себе сцену такой, какой она была в действительности. Слова превратились в живую картину: женщина входит в его кабинет и начинает рвать на себе одежду, царапать собственную грудь. Стремительно мчась назад в Сан-Антонио, я думал о Менди Джексон. Один из моих следователей, Джек Пфистер, уже все проверил и обнаружил, что детей ее забрали из школы, но в доме никого не было. Там все оставалось нетронутым, но сами жильцы отсутствовали. Это было единственным подтверждением того, что маленький человек говорил правду. Конечно, она могла куда-то уехать или взять отпуск после суда. У меня не было никаких свидетельств, подтверждающих рассказанную мне историю. Мне они были не нужны, но Уотлин их обязательно потребовал бы.
Я все еще с трудом верил, что она могла так убедительно свидетельствовать и оказаться такой обманщицей. Только Дэвида, Лоис и Дину она не смогла одурачить. Я вспомнил весь накал и ужас ее свидетельских показаний. И ненависть в ее глазах, которая никак не могла быть поддельной. Я думал, что она ненавидит Дэвида, но оказалось, что не его, а кого-то другого. Того человека, который заставил ее выйти на свидетельское место. Клайда Малиша. Вероятно, под угрозой была жизнь ее детей. Что другое могло заставить женщину разыграть подобный спектакль? Я понял, что нельзя ненавидеть ее. Миссис Джексон сама являлась одной из жертв общего заговора. Однако она не была в тюрьме. Если мне самому придется побеспокоить ее и припугнуть, то я сделаю это ради Дэвида.
Если смогу ее найти.
* * *
— Появилась надежда, — сказал я Лоис.Мне пришлось нарушить святость ее занятий, чтобы сказать это. Я не знаю, что она там делала, — вероятно, писала своему сенатору. Лоис, как я был уверен, не отказалась от борьбы, но она не советовалась со мной. Может быть, она наняла хорошего адвоката.
— Что ты имеешь в виду?
Я рассказал ей про маленького франтоватого человека с пистолетом. Мне пришлось подумать: говорить ли ей или это значило бы подать ту же ложную надежду, на что так обиделся Дэвид. Но я не мог хранить это в тайне от Лоис. Это все равно должно было рано или поздно выясниться, и если бы я умолчал, то в глазах Лоис это выглядело бы как предательство. Словом, я рассказал ей все, но как можно проще, опустив детали.
— Ты запомнил номер машины? — спросила Лоис в конце моего рассказа.
— Машина, разумеется, краденая. — Я знал, что так и окажется, раз они позволили мне ее увидеть, и изменил предмет разговора. — Я уже сказал Дэвиду. Попробовал убедить его не волноваться.
Лоис не выказала и тени того энтузиазма, которого я от нее ожидал. Она сидела в кресле за письменным столом, ссутулив плечи. Я думал, что по крайней мере возможность реабилитации сына воодушевит ее.
— Но ведь тут все равно ничего нельзя сделать, — сказала она.
— Нет, конечно же, кое-что сделать можно. Прежде всего, привезти Дэвида сюда. Я получу судебное решение о его возвращении для слушания по ходатайству. К тому времени, когда мы его получим, я, может быть, сумею отыскать доказательства, что Дэвида оклеветали. Может быть, Менди Джексон откажется от своих показаний, когда я ее найду. Сделать можно многое.
Я воодушевился, стоя в дверях, я жестикулировал и почти подергивался от прихлынувшей энергии. Казалось, я весь заряжен ею. Лоис по-прежнему сидела ссутулившись. Она смотрела на меня странным взглядом, в котором все еще не было и намека на радость. Она не могла позволить себе надеяться. Я понял это. В конце концов она кивнула, отпуская меня. Я заторопился, чувствуя смутную тревогу, но сгорая от нетерпения действовать. Мне было жаль, что Лоис не могла хоть немного успокоиться от того, что я сумел, как мне казалось, вновь оживить ход событий. И все равно она все сама увидит!