Страница:
Самая интересная — с точки зрения обвинителя — часть заключалась в том, что обвиняющей стороне необходимо доказать только один из этих параграфов. Любой из них подтверждал наличие состава преступления — зачем же доказывать оба?
Словом, вы могли приступить к делу, дав присяжным этот маленький дополнительный толчок, но без необходимости предъявлять какие-либо доказательства.
Другой убийственный для защиты пункт заключался в элементе, связанном с отягчающими обстоятельствами и с тем, что обвиняемый посредством действий или слов поверг истицу «в состояние страха угрозой, что, если она не подчинится, ее ожидает неминуемая смерть или тяжкие телесные повреждения». Обвинитель мог доказать присутствие этого элемента, который прибавлял к наказанию потенциальные семьдесят девять лет, задав один-единственный вопрос самой жертве. И как мог защитник опровергнуть ее показания? При определении слова «страх» учитывалась лишь точка зрения пострадавшей. Подсудимый не обязательно должен был говорить что-то. Действия, составляющие акт насилия, уже сами по себе внушают разумной женщине опасения, что насильник изувечит или убьет ее, если не получит то, что хочет. Или даже если получит.
— Это работа Норы, — сказал я Генри, когда мы вместе с ним прочитали обвинение.
Генри молча кивнул.
— Судья Уотлин, — добавил он мгновением позже.
Я даже не успел дойти до этого в своих мыслях. Дело не передается в какой-то определенный суд, пока не будет вынесен обвинительный вердикт. Теперь дело Дэвида находилось у судьи Уотлина, в 226-м суде. Нелегко было вычислить — хорошо это или плохо. Уотлин определенно придерживался ориентации на прокуратуру — он имел обыкновение благоволить обвинителям во время процессов, — как по внутренней склонности, так и по тому, что это лучший способ добиться переизбрания. В прошлом он сам был обвинителем. Фактически мы с ним одинаковое число лет проработали в прокуратуре, однако это была палка о двух концах. Трудно было предсказать, на чьей стороне окажется судья, поскольку ему самому еще предстояло как следует над этим подумать. Джон Уотлин наверняка захочет узнать, чем и как это дело может ему повредить. Преступление являлось уголовным, следовательно, публика будет ждать обвинительного приговора, но обвиняемый — сын окружного прокурора. Мог ли я чем-то навредить ему? Должно быть, судья думал и об этом. Слишком уж много было здесь всяких граней!
— Он меня не любит, — сказал Генри.
— Потому что ты не содействовал его последней кампании.
— Как и чьей бы то ни было.
— Для судьи Уотлина это значения не имеет. Он, скорее, будет испытывать чувство тревоги, чем злиться на тебя. Ему предстоит вычислить, как этот судебный процесс скажется на его будущей предвыборной кампании.
— Не люблю вести дела с трясущимися судьями.
Я посмотрел на него с некоторым удивлением.
— Что ты этим хочешь сказать, Генри? Не думаю, что у нас есть судьи, которые тебя любят.
Он согласно кивнул.
— Как раз это мне и нравится. Я хочу, чтобы присяжные видели, что абсолютно все в зале настроены против меня. Я даже боюсь, не решил бы судья Уотлин, что он должен быть на моей стороне. — Генри потряс головой. — Нельзя допускать, чтобы присяжные могли подумать, будто судья тебе подыгрывает. Они попросту уничтожат тебя за это.
Я выглянул в окно. Сначала всего лишь подозрение. И вот мы уже забыли о фактах предполагаемого преступления. Оно превратилось — к лучшему или к худшему — из события в судебное дело, подумал я.
Первый вызов Дэвида в суд — и он предстал перед обычным зверинцем. Это происходило в понедельник утром, и на обсуждении числилось сорок пять дел. В течение часа некоторые из обвиняемых, вероятно, признают себя виновными, некоторые дела будут перенесены на другие дни, и какой-нибудь несчастный сукин сын, не успевший вовремя выбраться отсюда, должно быть, скажет: «Доброе утро, леди и джентльмены. Я хочу поздравить вас с вашим сегодняшним присутствием в суде. В дни, когда многие люди стараются уклониться от своего долга присяжных заседателей, все вы заслуживаете похвалы...»
Генри мог сегодня не волноваться. Наше дело стояло почти в самом конце списка, и никто не ожидал от нас согласия на суд при первом же обсуждении. Максимум, что судья мог сделать сегодня, — это отклонить несколько из поданных Генри ходатайств. Это был удобный случай просмотреть досье, собранное обвинением, и начать работу по досудебной договоренности сторон. Я нашел Генри за судебным барьером, он читал досье, которое лежало у него на коленях.
Подошел Джавьер Эскаланте и поздоровался со мною за руку. Я не знал никого, кто недолюбливал бы Джавьера, даже среди тех многих адвокатов, которые проигрывали ему на процессах. Когда-нибудь он выставит свою кандидатуру на вакантное место судьи и будет избран. То, что говорил он мне в тот день, было неуместным, но он попросту сказал то, что хотел сказать. Для него было бы неестественным выражать сожаление по поводу того, что он участвует в обвинении моего сына, но все его поведение выказывало именно это. Тон его сгодился бы для утешения вдовы на заупокойной мессе. Джавьер Эскаланте — это вежливый джентльмен старой школы, хотя сама эта школа закрылась задолго до его рождения.
Нора Браун не стала подходить ко мне. Она обернулась всего лишь раз со своего места за столом обвинителей, холодно меня оглядела и отвернулась.
Вокруг нас царил хаос. Стол государственного обвинителя был завален папками. Адвокаты копались в них, разыскивая досье на своих подзащитных. Кое-кто из адвокатов дожидались очереди, чтобы переговорить с одним из трех обвинителей, приписанных к этому суду, или стояли, облокотившись на барьер, и беседовали со своими клиентами.
За барьером находились двенадцать подсудимых — в серых одеждах, прикованные наручниками к креслам. Это были те из сорока пяти обвиняемых, которых доставили сюда из тюрьмы, где все они содержались до судебного решения, поскольку не в состоянии были уплатить сумму залога. Большинство из них выглядели уставшими. Две трети, по всей видимости, принадлежали к ветеранам судебного зала. Они по большей части дожидались «согласованного признания» и отправки в Техасскую исправительную колонию. Двое или трое из них, которые выглядели особенно недовольными, вовсе не принадлежали к числу несправедливо обвиненных, — им попросту не нравились те предложения, которые были им сделаны по досудебной договоренности.
Немногочисленная публика состояла, в основном, из родственников обвиняемых. Четверо или пятеро репортеров, сидевших среди публики, находились здесь из-за Дэвида. Газетчики явились сюда со своими блокнотами. Тележурналисты, оставив операторов в холле, казались безоружными. Один из газетных репортеров подошел ко мне сразу же, как только удалился Джавьер.
— Комментарии? — без лишних слов спросил он.
Ден был старожилом суда. Костюм его, вероятно, выглядел щегольски где-то в начале шестидесятых.
— Я не знаю, Ден, неужели ты думаешь, что я скажу тебе какую-нибудь чепуху, вроде той, будто «верю, что мой сын обязательно будет оправдан» или «убежден, что наша система правосудия продемонстрирует свою результативность»?
Он, похоже, задумался.
— Мне положено восхвалять эту систему. В конце концов, ведь ты ее и олицетворяешь.
— Ты можешь процитировать мои слова.
Он отошел, быстро записывая что-то в своем блокноте.
Дэвид сидел в первом ряду, напротив судейского места. Сзади казалось, что он сидит так прямо, будто старается смотреть поверх голов тех, кто находились перед ним. Лоис была с ним рядом. Я пытался отговорить ее от сегодняшнего посещения, ссылаясь на то, что в этот день ничего произойти не должно, но она меня не послушала. Виктории, жены Дэвида, не было. Дэвид даже намеком не показал, как выдвинутое против него обвинение сказалось на их семейной жизни.
Он оделся, словно для служебного интервью. Встав рядом с ним, я заметил, что его туфли начищены до блеска, а костюм аккуратно отглажен. Дэвид был хорошо выбрит и выглядел свежим. Эффект заключался в том, чтобы придать ему вид совсем юного человека — мальчишки, впервые надевшего мужскую одежду. Когда Дэвид взглянул на меня, выражение его лица меня испугало. Казалось, он абсолютно спокоен.
— Привет, па! — дружелюбно сказал он и снова с жадностью начал разглядывать происходящее за судебным барьером. Он внимательно изучал лица адвокатов, подсудимых и клерков, как будто ему впервые представилась такая счастливая возможность посмотреть на работу правосудия.
Лоис была одета, как для заупокойной службы или официального ужина. Плотно сжав губы, она взглянула на меня из-за спины Дэвида. Когда был вынесен обвинительный вердикт, она ясно дала мне понять свои чувства.
— Я знаю, знаю, — сказал я ей. — Теперь все осложнилось. Было бы хорошо, если бы большое жюри признало ее историю неправдоподобной, но, очевидно, они решили иначе. Однако все будет о'кей. Джавьер должен был что-то дать Норе, поэтому он и поручил ей первоначальное обвинение. Он возьмет свое, когда начнутся переговоры по согласованному признанию.
— Ты постоянно твердишь, что ничего не случится, а это надвигается все ближе и ближе, — с горечью сказала Лоис. — Когда же это перестанет выглядеть, как обычное уголовное дело? Ты же знаешь, чем заканчиваются такие обычные дела.
— Сделать так, чтобы дело выглядело обычным, и было частью нашего плана.
Мне необходимо было вытащить из фактов их жало. Истерика Лоис никому не помогла бы. Я не мог признаться ей, до какой степени сам был напуган обвинением.
Теперь в зале суда Лоис попросту смотрела на меня, как на виновника того, что оказалась вместе с сыном в столь опасном месте.
— Генри сказал тебе, что именно должно произойти сегодня? — спросил я у Дэвида.
— Да. Он сказал, что очень немногое, но что мне все равно нужно здесь присутствовать... О! Привет, Линда! — добавил он.
Я не помню, чтобы Линда когда-нибудь предлагала ему называть ее по имени. Мы с Линдой работали вместе в течение десяти лет, но Дэвид никогда не проявлял особого интереса к моей работе. Насколько я мог вспомнить, когда он последний раз приезжал ко мне в офис, то был еще подростком и звал ее не иначе, как миз Аланиз.
Я выпрямился, чтобы подчеркнуть, что не стою слишком близко к Линде, не говорю с нею профессионально-приятельским тоном и не игнорирую ее чересчур откровенно.
— Здравствуй, Линда, — сказала Лоис с гораздо большей теплотой, чем та, которую она как бы напоследок продемонстрировала мне.
Линда ответила на приветствие, затем кивнула мне, когда я, тоже кивком, с нею поздоровался.
Время от времени на предвыборных официальных приемах я замечал, как Линда и Лоис стоят вместе, тихо о чем-то беседуя, что всегда заставляло меня держаться в противоположном конце зала до тех пор, пока они не расходились. Впоследствии Линда никогда не могла толком объяснить мне, о чем же они разговаривали.
— Будут ли кого-нибудь из них судить сегодня? — спросил Дэвид.
Глаза его по-прежнему смотрели на столы адвокатов и ложу присяжных.
— Встать! Суд идет! — провозгласил бейлиф.
Мы все поднялись. Дэвид сделал это скорее насмешливо — он впервые принимал участие в здешних ритуалах.
— Двести двадцать шестой окружной суд Техаса под председательством достопочтенного судьи Джона Дж. Уотлина открывает свое заседание. Прошу садиться!
Как только бейлиф нараспев продекламировал это объявление, из двери кабинета вышел судья и уселся в свое кресло с мягкой обивкой за высоким судейским столом. Когда-то за судьей Уотлином закрепилось прозвище «судья Уоддл»[5], которое неизбежно перенеслось на название его офиса. Джон был преждевременно посолидневшим мужчиной. Черная судейская мантия только прибавляла массивности его грузной фигуре. Глядя на него, я чувствовал себя стариком. Мы с ним были одних лет, но Уотлин выглядел, как зобастый старый пердун.
Он сел и взглянул на лежавший перед ним список дел, назначенных к слушанию, явно при этом игнорируя тот факт, что глаза всех присутствующих устремлены на него, хотя он, разумеется, прекрасно знал об этом. Зал затих.
— Прошу адвокатов отвечать мне, когда я буду называть имена их подзащитных, Джесси Стимонс.
— Здесь, ваша честь. С нашей стороны будет согласие на признание вины и ходатайство. Обвиняемый просит о представлении материалов расследования.
— Отлично, мы займемся этим, как только я закончу оглашение списка. Рой Биневайдис?
Встал другой адвокат, чтобы сделать заявление:
— Мы продолжаем переговоры, ваша честь.
Судья Уотлин взглянул на него поверх своих очков.
— Это ваше... — он перебрал несколько листов в лежавшей перед ним папке, — восьмое присутствие в связи с данным делом, мистер Ролингс. Оно будет решено сегодня. Заявление обвинения?
— Обвинение готово, ваша честь, — сказал третий помощник прокурора, стоявший рядом со свидетельской ложей, слева от судьи.
Обвинитель сделал соответствующую запись в своей копии списка. Судья продолжил чтение.
Двое или трое обвиняемых объявили о своей готовности к суду. Большинство выступили с заявлением, что они пока продолжат переговоры с обвинением или признают вину по взаимной договоренности. Я взглянул на Дэвида. Он теперь сидел, откинувшись назад и положив руки на ручки кресла.
Я испугался того, что, кажется, понял. Дэвид смотрел на заключенных. Они явно походили на заблудших овец, которых привезли в суд гуртом только для того, чтобы отправить в тюрьму. Но Дэвид прибыл сюда по собственной воле и точно так же сам уйдет отсюда. Никто не мог бы принять его за обвиняемого. Он одет так, будто он один из адвокатов. Заключенные выглядели такими виноватыми. Они сидели, безучастные ко всему, ожидая, когда их повезут дальше. Но он, Дэвид, оказался здесь просто по ошибке, это была обыкновенная формальность, и все скоро должно проясниться.
Линда сидела рядом с ним, объясняя ему значение обсуждаемых дел.
— "Заявление и ходатайство" означают, что обвиняемый признает свою вину и будет просить судью об условном освобождении. ПМР — это представление материалов расследования, отчет, который судья может затребовать из отдела условных освобождений для того, чтобы определить, подходит ли обвиняемый для такого освобождения. Те, которые говорят, что они продолжают вести переговоры, являются...
— Я понимаю.
Дэвид повернулся к Линде ровно настолько, чтобы снисходительно улыбнуться.
— Мой адвокат все мне уже объяснил.
— А не объяснил он, что, если ты и перед судом будешь вести себя, как маленькая самоуверенная дрянь, присяжные всыплют тебе по первое число только для того, чтобы посмотреть, как твое лицо станет серым?
Эти слова вылетели из уст Линды так быстро, что показались солидными булыжниками. Едва договорив их, Линда пробормотала в сторону Лоис «извините», быстро вскочила и пошла прочь, уже покачивая головой в удивлении на собственную несдержанность.
Лоис посмотрела на меня так, будто это сказал я. Она ненавидела даже само слово — «суд». Дэвид только пожал плечами, почти улыбаясь при этом. Я не стал опровергать сказанное Линдой. Мне доводилось видеть, как подобное действительно случалось с теми новичками-обвиняемыми, у которых имелись деньги или которые по какой-либо иной причине считали себя в безопасности. Так петушатся до суда. Линда была чертовски права насчет того, какой эффект это могло произвести на присяжных.
Лоис взяла меня за руку и отвела в проход между рядами.
— Твоя коллега, похоже, считает, что дело дойдет до суда. Разве она не в курсе нашего плана?
— Она просто увлеклась. Ты же знаешь, какой у Ли... какой у нее живой темперамент.
— Марк, ты обязан сказать мне, как обстоят дела в действительности. Не сглаживай ничего. Если то, что делаешь ты, не срабатывает, я должна предпринять что-то сама.
Я задумался над тем, что она могла иметь в виду, уже механически отвечая ей:
— Лоис, это всего лишь первое судебное присутствие. Оно должно быть. Дальше это никуда не пойдет. Ты просто сиди и смотри.
— Я смотрю.
Она вернулась к Дэвиду. Когда я дошел до конца судебного зала, я услышал, как судья назвал его имя. За барьером поднялся Генри и сказал:
— Пожалуйста, пометьте, что мы пока советуемся, ваша честь. Уотлин решил поставить его в затруднительное положение.
— И до каких пор вы намерены это делать? — спросил он.
Генри пожал плечами.
— Я полагаю, пока ситуация не покажется нам безвыходной, судья.
Судья Уотлин взглянул, какое впечатление все это произвело на Нору Браун, и сказал:
— Пожалуй, я дам вам еще две минуты.
Это была небольшая шутка, сразу же отозвавшаяся смешком в зале. Шутки судей всегда смешны. Даже Дэвид фыркнул. Лоис этого не сделала. Она посмотрела на меня.
Как выяснилось, судья Уотлин не особенно ошибся со временем. Генри закрыл папку с делом и передал ее Норе. Она сидела за столом обвинителей и велела Генри подойти. Джавьер присоединился к ним, и все трое удалились в тихий угол зала. Судья Уотлин закончил оглашение списка и, пока готовились дела с признаниями, вернулся к себе в кабинет. Я наблюдал за трио обвинения и защиты, обсуждавшим судьбу Дэвида. Ход переговоров был мне ясен. Нора, должно быть, не стала делать предложение первой. Она, скорее всего, сказала: «А что, по-вашему, он заслуживает?» Когда Генри ответил, она беззвучно засмеялась. Это был ее ответ на предложение об условном освобождении. Генри стал более настойчив, придвинувшись к ней ближе. Нора произнесла какую-то короткую фразу. Генри повернулся, всплеснув руками. Она, должно быть, попросту предложила для Дэвида пятьдесят лет тюрьмы.
Джавьер коснулся руки Генри и вернул его к беседе. Он также поговорил с Норой. Джавьер был арбитром между ними. Когда он работал в администрации окружного прокурора, то был известен тем, что предлагал хорошие сделки. Являясь отличным судебным адвокатом, Джавьер никогда не считался самым суровым из обвинителей. Он обладал мягкой тактикой, покорявшей его друзей. Я очень рассчитывал на победу этой его мягкой тактики даже в таком привлекшем общественное внимание деле, как наше.
Я остановился, стараясь не упустить ни одного нюанса. Шум в судебном зале постепенно затих. Теперь здесь вершились дела. Совещания адвокатов со своими клиентами велись тихо, но делались все более оживленными. Некоторые уже заполняли бумаги о добровольном признании виновности. Некоторые беседовали с обвинителями. Двум или трем из этих бесед предстояло стать более реальными, поскольку над обвиняемыми нависла угроза немедленного суда. Разрыв между предлагаемыми каждой из сторон сроками тюремного заключения сокращался.
Линда снова вернулась к Лоис и Дэвиду. Минутой позже она присоединилась ко мне, стоя достаточно близко, чтобы я мог слышать ее низкий голос, но не ближе, и отвернув лицо в сторону.
— Я еще раз извинилась перед Лоис, — сказала она. — Он просто взбесил меня. Терпеть не могу подобных клиентов, которые настолько уверены в себе, что внушают судье и присяжным желание влепить им пощечину.
— Ты была права. Кто-то должен был сказать ему это.
Не знаю, слышала ли меня Линда. Она уже повернулась и уходила. К ней приблизился репортер, но она только помотала головой. Скрестив на груди руки и прислонившись к стене в конце зала, Линда, казалось, специально подчеркивала, что устраняется от всего. Как и я, она наблюдала за совещавшейся группой. Трудно сказать с уверенностью, но мне подумалось, что глаза ее были устремлены главным образом на Нору Браун.
Прежде чем в последний раз покинуть свое судейское кресло, Уотлин взглянул на меня. Мне показалось, что я заметил в его глазах небольшое удивление тем, что я не подхожу к нему по поводу дела. Эту возможность я рассмотрел. Согласился бы Уотлин замять все судебное разбирательство, если бы я попросил его об этом? Понимал ли он, как сделать это, не повредив одновременно своей политической карьере?
Я переговорил со всеми участниками дела до того, как они ушли. Нора нашла меня стоявшим на ее пути к выходу из зала. Еще за десять футов до меня она улыбнулась ослепительной улыбкой. Нора на полфута ниже меня и тощая, как щепка. Пища не интересует ее. Я не знаю, интересует ли ее вообще что-нибудь, кроме работы судебного обвинителя. Она выглядела довольно устрашающе в своем костюме и туфлях на каблуках. Улыбка ее не уменьшала этого впечатления.
— Мистер Блэквелл!.. И его тень, — добавила она, взглянув куда-то позади меня, где неожиданно вновь появилась Линда. — Ну, как дела у вас обоих?
Подтекстом всего этого был ритм голоса Норы, голоса Франки, — любезного и вместе с тем насмешливого.
— Привет, Нора. Сожалею, что это будет твое последнее обвинение. Я с удовольствием вернул бы тебе твою работу, но, разумеется, теперь это невозможно.
— Нет, совершенно нев... — сказала она. — Даже если бы я надумала работать под кое-чьим руководством, кто же сможет вот так, запросто, скакать с одной стороны на другую по мановению платежного чека? Ты знаешь, что я имею определенное пристрастие к работе судебного обвинителя. Я никогда не смогла бы один день убеждать присяжных вынести обвинительный приговор, а уже на другой уговаривать их оправдать виновного.
На лице ее была все та же ослепительная улыбка, но предназначалась она не мне, а той, что стояла за моей спиной.
— Но тебе так и так придется сделать это, — сказал я. — Если ты не сможешь обвинять...
— Ох, я лично никогда бы не смогла стать защитником. Теперь я юрисконсульт по гражданским делам. Вот им-то я и останусь по окончании этого дела.
— Тебе должно повезти с гражданским правом, — сказала Линда. — Там никого не нужно арестовывать, разве что деньги.
— По крайней мере... — начала Нора.
Появился Джавьер и вежливо пробормотал что-то, что, благодаренье Богу, всех нас и спасло.
— Нам необходимо поговорить, — сказал он Норе и увел ее.
Генри почти прошел мимо меня. Я отозвал его в сторону.
— Она предложила пятьдесят лет? — спросил я.
Лицо Генри было покрасневшим. Он кивнул.
— Джавьер снизил предложение до тридцати. Но, похоже, взаимной договоренностью это дело не кончится.
— Ты имеешь в виду Дэвида?
Генри кивнул еще раз.
— У вас с ним запланированы еще какие-то секретные встречи? — спросил я.
Генри казался уставшим. Это было немного рановато, учитывая, что все только началось.
— Марк, здесь не было намерения...
— Я это знаю. Ты хотел еще раз расспросить его без сидящего рядом папаши, окружного прокурора?
После небольшой паузы Генри тихо ответил:
— Да.
— Ну и?
— Та же самая история.
Этот ответ можно было отнести на счет его усталости.
— Ты думаешь, что он не желает признаваться из-за меня?
По некрасивому лицу Генри пробежала легкая тень боли. Да, он, вероятно, с радостью высказал бы мне это обвинение. Но Генри ответил:
Словом, вы могли приступить к делу, дав присяжным этот маленький дополнительный толчок, но без необходимости предъявлять какие-либо доказательства.
Другой убийственный для защиты пункт заключался в элементе, связанном с отягчающими обстоятельствами и с тем, что обвиняемый посредством действий или слов поверг истицу «в состояние страха угрозой, что, если она не подчинится, ее ожидает неминуемая смерть или тяжкие телесные повреждения». Обвинитель мог доказать присутствие этого элемента, который прибавлял к наказанию потенциальные семьдесят девять лет, задав один-единственный вопрос самой жертве. И как мог защитник опровергнуть ее показания? При определении слова «страх» учитывалась лишь точка зрения пострадавшей. Подсудимый не обязательно должен был говорить что-то. Действия, составляющие акт насилия, уже сами по себе внушают разумной женщине опасения, что насильник изувечит или убьет ее, если не получит то, что хочет. Или даже если получит.
— Это работа Норы, — сказал я Генри, когда мы вместе с ним прочитали обвинение.
Генри молча кивнул.
— Судья Уотлин, — добавил он мгновением позже.
Я даже не успел дойти до этого в своих мыслях. Дело не передается в какой-то определенный суд, пока не будет вынесен обвинительный вердикт. Теперь дело Дэвида находилось у судьи Уотлина, в 226-м суде. Нелегко было вычислить — хорошо это или плохо. Уотлин определенно придерживался ориентации на прокуратуру — он имел обыкновение благоволить обвинителям во время процессов, — как по внутренней склонности, так и по тому, что это лучший способ добиться переизбрания. В прошлом он сам был обвинителем. Фактически мы с ним одинаковое число лет проработали в прокуратуре, однако это была палка о двух концах. Трудно было предсказать, на чьей стороне окажется судья, поскольку ему самому еще предстояло как следует над этим подумать. Джон Уотлин наверняка захочет узнать, чем и как это дело может ему повредить. Преступление являлось уголовным, следовательно, публика будет ждать обвинительного приговора, но обвиняемый — сын окружного прокурора. Мог ли я чем-то навредить ему? Должно быть, судья думал и об этом. Слишком уж много было здесь всяких граней!
— Он меня не любит, — сказал Генри.
— Потому что ты не содействовал его последней кампании.
— Как и чьей бы то ни было.
— Для судьи Уотлина это значения не имеет. Он, скорее, будет испытывать чувство тревоги, чем злиться на тебя. Ему предстоит вычислить, как этот судебный процесс скажется на его будущей предвыборной кампании.
— Не люблю вести дела с трясущимися судьями.
Я посмотрел на него с некоторым удивлением.
— Что ты этим хочешь сказать, Генри? Не думаю, что у нас есть судьи, которые тебя любят.
Он согласно кивнул.
— Как раз это мне и нравится. Я хочу, чтобы присяжные видели, что абсолютно все в зале настроены против меня. Я даже боюсь, не решил бы судья Уотлин, что он должен быть на моей стороне. — Генри потряс головой. — Нельзя допускать, чтобы присяжные могли подумать, будто судья тебе подыгрывает. Они попросту уничтожат тебя за это.
Я выглянул в окно. Сначала всего лишь подозрение. И вот мы уже забыли о фактах предполагаемого преступления. Оно превратилось — к лучшему или к худшему — из события в судебное дело, подумал я.
* * *
Судебный процесс — это игра для молодых мужчин. Или теперь уже и для молодых женщин. Здесь, конечно, имеются исключения, но все равно редко увидишь за адвокатским столом кого-нибудь старше пятидесяти. Обвинители почти всегда молоды, потому что служба окружного прокурора — это такое место, где только начинают карьеру. Адвокаты обыкновенно бывают постарше и, может быть, поопытней, но большая редкость, если кто-то из них посвящает себя судебной работе, перевалив далеко за сорок. Говорят, что стрессы и напряжение судебных процессов убивают адвокатов. Моя собственная теория состоит в том, что немногим хочется постоянно вверять свою профессиональную судьбу двенадцати глупцам, которые могут делать все, что захотят, едва удалятся в комнату присяжных, — они могут игнорировать представленные доказательства, выдумывать свои собственные и основывать приговоры на личном отношении к адвокатам. Всякий, кому довелось участвовать в трех судебных процессах, хотя бы раз бывал выведен из себя этим многоголовым монстром. Бывшие судебные адвокаты начинают подыскивать более легкие и надежные способы зарабатывать на жизнь. Гражданские адвокаты становятся старшими партнерами в своих фирмах и предпочитают вместо себя посылать в суд юристов помоложе. Адвокаты по уголовным делам сами превращаются в гражданских адвокатов, или в судей, или погибают от рук своих клиентов. Судебный процесс — это битва, а потому требует потерь. Старых судебных адвокатов приблизительно столько же, сколько и старых игроков в русскую рулетку. В эти дни, появляясь в суде, я, сорокапятилетний, оказываюсь самым пожилым человеком в зале, если не считать судьи.Первый вызов Дэвида в суд — и он предстал перед обычным зверинцем. Это происходило в понедельник утром, и на обсуждении числилось сорок пять дел. В течение часа некоторые из обвиняемых, вероятно, признают себя виновными, некоторые дела будут перенесены на другие дни, и какой-нибудь несчастный сукин сын, не успевший вовремя выбраться отсюда, должно быть, скажет: «Доброе утро, леди и джентльмены. Я хочу поздравить вас с вашим сегодняшним присутствием в суде. В дни, когда многие люди стараются уклониться от своего долга присяжных заседателей, все вы заслуживаете похвалы...»
Генри мог сегодня не волноваться. Наше дело стояло почти в самом конце списка, и никто не ожидал от нас согласия на суд при первом же обсуждении. Максимум, что судья мог сделать сегодня, — это отклонить несколько из поданных Генри ходатайств. Это был удобный случай просмотреть досье, собранное обвинением, и начать работу по досудебной договоренности сторон. Я нашел Генри за судебным барьером, он читал досье, которое лежало у него на коленях.
Подошел Джавьер Эскаланте и поздоровался со мною за руку. Я не знал никого, кто недолюбливал бы Джавьера, даже среди тех многих адвокатов, которые проигрывали ему на процессах. Когда-нибудь он выставит свою кандидатуру на вакантное место судьи и будет избран. То, что говорил он мне в тот день, было неуместным, но он попросту сказал то, что хотел сказать. Для него было бы неестественным выражать сожаление по поводу того, что он участвует в обвинении моего сына, но все его поведение выказывало именно это. Тон его сгодился бы для утешения вдовы на заупокойной мессе. Джавьер Эскаланте — это вежливый джентльмен старой школы, хотя сама эта школа закрылась задолго до его рождения.
Нора Браун не стала подходить ко мне. Она обернулась всего лишь раз со своего места за столом обвинителей, холодно меня оглядела и отвернулась.
Вокруг нас царил хаос. Стол государственного обвинителя был завален папками. Адвокаты копались в них, разыскивая досье на своих подзащитных. Кое-кто из адвокатов дожидались очереди, чтобы переговорить с одним из трех обвинителей, приписанных к этому суду, или стояли, облокотившись на барьер, и беседовали со своими клиентами.
За барьером находились двенадцать подсудимых — в серых одеждах, прикованные наручниками к креслам. Это были те из сорока пяти обвиняемых, которых доставили сюда из тюрьмы, где все они содержались до судебного решения, поскольку не в состоянии были уплатить сумму залога. Большинство из них выглядели уставшими. Две трети, по всей видимости, принадлежали к ветеранам судебного зала. Они по большей части дожидались «согласованного признания» и отправки в Техасскую исправительную колонию. Двое или трое из них, которые выглядели особенно недовольными, вовсе не принадлежали к числу несправедливо обвиненных, — им попросту не нравились те предложения, которые были им сделаны по досудебной договоренности.
Немногочисленная публика состояла, в основном, из родственников обвиняемых. Четверо или пятеро репортеров, сидевших среди публики, находились здесь из-за Дэвида. Газетчики явились сюда со своими блокнотами. Тележурналисты, оставив операторов в холле, казались безоружными. Один из газетных репортеров подошел ко мне сразу же, как только удалился Джавьер.
— Комментарии? — без лишних слов спросил он.
Ден был старожилом суда. Костюм его, вероятно, выглядел щегольски где-то в начале шестидесятых.
— Я не знаю, Ден, неужели ты думаешь, что я скажу тебе какую-нибудь чепуху, вроде той, будто «верю, что мой сын обязательно будет оправдан» или «убежден, что наша система правосудия продемонстрирует свою результативность»?
Он, похоже, задумался.
— Мне положено восхвалять эту систему. В конце концов, ведь ты ее и олицетворяешь.
— Ты можешь процитировать мои слова.
Он отошел, быстро записывая что-то в своем блокноте.
Дэвид сидел в первом ряду, напротив судейского места. Сзади казалось, что он сидит так прямо, будто старается смотреть поверх голов тех, кто находились перед ним. Лоис была с ним рядом. Я пытался отговорить ее от сегодняшнего посещения, ссылаясь на то, что в этот день ничего произойти не должно, но она меня не послушала. Виктории, жены Дэвида, не было. Дэвид даже намеком не показал, как выдвинутое против него обвинение сказалось на их семейной жизни.
Он оделся, словно для служебного интервью. Встав рядом с ним, я заметил, что его туфли начищены до блеска, а костюм аккуратно отглажен. Дэвид был хорошо выбрит и выглядел свежим. Эффект заключался в том, чтобы придать ему вид совсем юного человека — мальчишки, впервые надевшего мужскую одежду. Когда Дэвид взглянул на меня, выражение его лица меня испугало. Казалось, он абсолютно спокоен.
— Привет, па! — дружелюбно сказал он и снова с жадностью начал разглядывать происходящее за судебным барьером. Он внимательно изучал лица адвокатов, подсудимых и клерков, как будто ему впервые представилась такая счастливая возможность посмотреть на работу правосудия.
Лоис была одета, как для заупокойной службы или официального ужина. Плотно сжав губы, она взглянула на меня из-за спины Дэвида. Когда был вынесен обвинительный вердикт, она ясно дала мне понять свои чувства.
— Я знаю, знаю, — сказал я ей. — Теперь все осложнилось. Было бы хорошо, если бы большое жюри признало ее историю неправдоподобной, но, очевидно, они решили иначе. Однако все будет о'кей. Джавьер должен был что-то дать Норе, поэтому он и поручил ей первоначальное обвинение. Он возьмет свое, когда начнутся переговоры по согласованному признанию.
— Ты постоянно твердишь, что ничего не случится, а это надвигается все ближе и ближе, — с горечью сказала Лоис. — Когда же это перестанет выглядеть, как обычное уголовное дело? Ты же знаешь, чем заканчиваются такие обычные дела.
— Сделать так, чтобы дело выглядело обычным, и было частью нашего плана.
Мне необходимо было вытащить из фактов их жало. Истерика Лоис никому не помогла бы. Я не мог признаться ей, до какой степени сам был напуган обвинением.
Теперь в зале суда Лоис попросту смотрела на меня, как на виновника того, что оказалась вместе с сыном в столь опасном месте.
— Генри сказал тебе, что именно должно произойти сегодня? — спросил я у Дэвида.
— Да. Он сказал, что очень немногое, но что мне все равно нужно здесь присутствовать... О! Привет, Линда! — добавил он.
Я не помню, чтобы Линда когда-нибудь предлагала ему называть ее по имени. Мы с Линдой работали вместе в течение десяти лет, но Дэвид никогда не проявлял особого интереса к моей работе. Насколько я мог вспомнить, когда он последний раз приезжал ко мне в офис, то был еще подростком и звал ее не иначе, как миз Аланиз.
Я выпрямился, чтобы подчеркнуть, что не стою слишком близко к Линде, не говорю с нею профессионально-приятельским тоном и не игнорирую ее чересчур откровенно.
— Здравствуй, Линда, — сказала Лоис с гораздо большей теплотой, чем та, которую она как бы напоследок продемонстрировала мне.
Линда ответила на приветствие, затем кивнула мне, когда я, тоже кивком, с нею поздоровался.
Время от времени на предвыборных официальных приемах я замечал, как Линда и Лоис стоят вместе, тихо о чем-то беседуя, что всегда заставляло меня держаться в противоположном конце зала до тех пор, пока они не расходились. Впоследствии Линда никогда не могла толком объяснить мне, о чем же они разговаривали.
— Будут ли кого-нибудь из них судить сегодня? — спросил Дэвид.
Глаза его по-прежнему смотрели на столы адвокатов и ложу присяжных.
— Встать! Суд идет! — провозгласил бейлиф.
Мы все поднялись. Дэвид сделал это скорее насмешливо — он впервые принимал участие в здешних ритуалах.
— Двести двадцать шестой окружной суд Техаса под председательством достопочтенного судьи Джона Дж. Уотлина открывает свое заседание. Прошу садиться!
Как только бейлиф нараспев продекламировал это объявление, из двери кабинета вышел судья и уселся в свое кресло с мягкой обивкой за высоким судейским столом. Когда-то за судьей Уотлином закрепилось прозвище «судья Уоддл»[5], которое неизбежно перенеслось на название его офиса. Джон был преждевременно посолидневшим мужчиной. Черная судейская мантия только прибавляла массивности его грузной фигуре. Глядя на него, я чувствовал себя стариком. Мы с ним были одних лет, но Уотлин выглядел, как зобастый старый пердун.
Он сел и взглянул на лежавший перед ним список дел, назначенных к слушанию, явно при этом игнорируя тот факт, что глаза всех присутствующих устремлены на него, хотя он, разумеется, прекрасно знал об этом. Зал затих.
— Прошу адвокатов отвечать мне, когда я буду называть имена их подзащитных, Джесси Стимонс.
— Здесь, ваша честь. С нашей стороны будет согласие на признание вины и ходатайство. Обвиняемый просит о представлении материалов расследования.
— Отлично, мы займемся этим, как только я закончу оглашение списка. Рой Биневайдис?
Встал другой адвокат, чтобы сделать заявление:
— Мы продолжаем переговоры, ваша честь.
Судья Уотлин взглянул на него поверх своих очков.
— Это ваше... — он перебрал несколько листов в лежавшей перед ним папке, — восьмое присутствие в связи с данным делом, мистер Ролингс. Оно будет решено сегодня. Заявление обвинения?
— Обвинение готово, ваша честь, — сказал третий помощник прокурора, стоявший рядом со свидетельской ложей, слева от судьи.
Обвинитель сделал соответствующую запись в своей копии списка. Судья продолжил чтение.
Двое или трое обвиняемых объявили о своей готовности к суду. Большинство выступили с заявлением, что они пока продолжат переговоры с обвинением или признают вину по взаимной договоренности. Я взглянул на Дэвида. Он теперь сидел, откинувшись назад и положив руки на ручки кресла.
Я испугался того, что, кажется, понял. Дэвид смотрел на заключенных. Они явно походили на заблудших овец, которых привезли в суд гуртом только для того, чтобы отправить в тюрьму. Но Дэвид прибыл сюда по собственной воле и точно так же сам уйдет отсюда. Никто не мог бы принять его за обвиняемого. Он одет так, будто он один из адвокатов. Заключенные выглядели такими виноватыми. Они сидели, безучастные ко всему, ожидая, когда их повезут дальше. Но он, Дэвид, оказался здесь просто по ошибке, это была обыкновенная формальность, и все скоро должно проясниться.
Линда сидела рядом с ним, объясняя ему значение обсуждаемых дел.
— "Заявление и ходатайство" означают, что обвиняемый признает свою вину и будет просить судью об условном освобождении. ПМР — это представление материалов расследования, отчет, который судья может затребовать из отдела условных освобождений для того, чтобы определить, подходит ли обвиняемый для такого освобождения. Те, которые говорят, что они продолжают вести переговоры, являются...
— Я понимаю.
Дэвид повернулся к Линде ровно настолько, чтобы снисходительно улыбнуться.
— Мой адвокат все мне уже объяснил.
— А не объяснил он, что, если ты и перед судом будешь вести себя, как маленькая самоуверенная дрянь, присяжные всыплют тебе по первое число только для того, чтобы посмотреть, как твое лицо станет серым?
Эти слова вылетели из уст Линды так быстро, что показались солидными булыжниками. Едва договорив их, Линда пробормотала в сторону Лоис «извините», быстро вскочила и пошла прочь, уже покачивая головой в удивлении на собственную несдержанность.
Лоис посмотрела на меня так, будто это сказал я. Она ненавидела даже само слово — «суд». Дэвид только пожал плечами, почти улыбаясь при этом. Я не стал опровергать сказанное Линдой. Мне доводилось видеть, как подобное действительно случалось с теми новичками-обвиняемыми, у которых имелись деньги или которые по какой-либо иной причине считали себя в безопасности. Так петушатся до суда. Линда была чертовски права насчет того, какой эффект это могло произвести на присяжных.
Лоис взяла меня за руку и отвела в проход между рядами.
— Твоя коллега, похоже, считает, что дело дойдет до суда. Разве она не в курсе нашего плана?
— Она просто увлеклась. Ты же знаешь, какой у Ли... какой у нее живой темперамент.
— Марк, ты обязан сказать мне, как обстоят дела в действительности. Не сглаживай ничего. Если то, что делаешь ты, не срабатывает, я должна предпринять что-то сама.
Я задумался над тем, что она могла иметь в виду, уже механически отвечая ей:
— Лоис, это всего лишь первое судебное присутствие. Оно должно быть. Дальше это никуда не пойдет. Ты просто сиди и смотри.
— Я смотрю.
Она вернулась к Дэвиду. Когда я дошел до конца судебного зала, я услышал, как судья назвал его имя. За барьером поднялся Генри и сказал:
— Пожалуйста, пометьте, что мы пока советуемся, ваша честь. Уотлин решил поставить его в затруднительное положение.
— И до каких пор вы намерены это делать? — спросил он.
Генри пожал плечами.
— Я полагаю, пока ситуация не покажется нам безвыходной, судья.
Судья Уотлин взглянул, какое впечатление все это произвело на Нору Браун, и сказал:
— Пожалуй, я дам вам еще две минуты.
Это была небольшая шутка, сразу же отозвавшаяся смешком в зале. Шутки судей всегда смешны. Даже Дэвид фыркнул. Лоис этого не сделала. Она посмотрела на меня.
Как выяснилось, судья Уотлин не особенно ошибся со временем. Генри закрыл папку с делом и передал ее Норе. Она сидела за столом обвинителей и велела Генри подойти. Джавьер присоединился к ним, и все трое удалились в тихий угол зала. Судья Уотлин закончил оглашение списка и, пока готовились дела с признаниями, вернулся к себе в кабинет. Я наблюдал за трио обвинения и защиты, обсуждавшим судьбу Дэвида. Ход переговоров был мне ясен. Нора, должно быть, не стала делать предложение первой. Она, скорее всего, сказала: «А что, по-вашему, он заслуживает?» Когда Генри ответил, она беззвучно засмеялась. Это был ее ответ на предложение об условном освобождении. Генри стал более настойчив, придвинувшись к ней ближе. Нора произнесла какую-то короткую фразу. Генри повернулся, всплеснув руками. Она, должно быть, попросту предложила для Дэвида пятьдесят лет тюрьмы.
Джавьер коснулся руки Генри и вернул его к беседе. Он также поговорил с Норой. Джавьер был арбитром между ними. Когда он работал в администрации окружного прокурора, то был известен тем, что предлагал хорошие сделки. Являясь отличным судебным адвокатом, Джавьер никогда не считался самым суровым из обвинителей. Он обладал мягкой тактикой, покорявшей его друзей. Я очень рассчитывал на победу этой его мягкой тактики даже в таком привлекшем общественное внимание деле, как наше.
Я остановился, стараясь не упустить ни одного нюанса. Шум в судебном зале постепенно затих. Теперь здесь вершились дела. Совещания адвокатов со своими клиентами велись тихо, но делались все более оживленными. Некоторые уже заполняли бумаги о добровольном признании виновности. Некоторые беседовали с обвинителями. Двум или трем из этих бесед предстояло стать более реальными, поскольку над обвиняемыми нависла угроза немедленного суда. Разрыв между предлагаемыми каждой из сторон сроками тюремного заключения сокращался.
Линда снова вернулась к Лоис и Дэвиду. Минутой позже она присоединилась ко мне, стоя достаточно близко, чтобы я мог слышать ее низкий голос, но не ближе, и отвернув лицо в сторону.
— Я еще раз извинилась перед Лоис, — сказала она. — Он просто взбесил меня. Терпеть не могу подобных клиентов, которые настолько уверены в себе, что внушают судье и присяжным желание влепить им пощечину.
— Ты была права. Кто-то должен был сказать ему это.
Не знаю, слышала ли меня Линда. Она уже повернулась и уходила. К ней приблизился репортер, но она только помотала головой. Скрестив на груди руки и прислонившись к стене в конце зала, Линда, казалось, специально подчеркивала, что устраняется от всего. Как и я, она наблюдала за совещавшейся группой. Трудно сказать с уверенностью, но мне подумалось, что глаза ее были устремлены главным образом на Нору Браун.
* * *
Как и ожидалось, ничего в тот день решено не было. Судья установил крайние сроки для подачи досудебных ходатайств и назначил дату суда на июль. Это не означало окончания переговоров по согласованному признанию, а свидетельствовало лишь о том, что адвокат и подзащитный больше не будут вызываться в зал суда. Они продолжат переговоры, потому что «взаимная договоренность» является — если это не что-то иное — возможностью для судьи продемонстрировать свою силу обеим сторонам.Прежде чем в последний раз покинуть свое судейское кресло, Уотлин взглянул на меня. Мне показалось, что я заметил в его глазах небольшое удивление тем, что я не подхожу к нему по поводу дела. Эту возможность я рассмотрел. Согласился бы Уотлин замять все судебное разбирательство, если бы я попросил его об этом? Понимал ли он, как сделать это, не повредив одновременно своей политической карьере?
Я переговорил со всеми участниками дела до того, как они ушли. Нора нашла меня стоявшим на ее пути к выходу из зала. Еще за десять футов до меня она улыбнулась ослепительной улыбкой. Нора на полфута ниже меня и тощая, как щепка. Пища не интересует ее. Я не знаю, интересует ли ее вообще что-нибудь, кроме работы судебного обвинителя. Она выглядела довольно устрашающе в своем костюме и туфлях на каблуках. Улыбка ее не уменьшала этого впечатления.
— Мистер Блэквелл!.. И его тень, — добавила она, взглянув куда-то позади меня, где неожиданно вновь появилась Линда. — Ну, как дела у вас обоих?
Подтекстом всего этого был ритм голоса Норы, голоса Франки, — любезного и вместе с тем насмешливого.
— Привет, Нора. Сожалею, что это будет твое последнее обвинение. Я с удовольствием вернул бы тебе твою работу, но, разумеется, теперь это невозможно.
— Нет, совершенно нев... — сказала она. — Даже если бы я надумала работать под кое-чьим руководством, кто же сможет вот так, запросто, скакать с одной стороны на другую по мановению платежного чека? Ты знаешь, что я имею определенное пристрастие к работе судебного обвинителя. Я никогда не смогла бы один день убеждать присяжных вынести обвинительный приговор, а уже на другой уговаривать их оправдать виновного.
На лице ее была все та же ослепительная улыбка, но предназначалась она не мне, а той, что стояла за моей спиной.
— Но тебе так и так придется сделать это, — сказал я. — Если ты не сможешь обвинять...
— Ох, я лично никогда бы не смогла стать защитником. Теперь я юрисконсульт по гражданским делам. Вот им-то я и останусь по окончании этого дела.
— Тебе должно повезти с гражданским правом, — сказала Линда. — Там никого не нужно арестовывать, разве что деньги.
— По крайней мере... — начала Нора.
Появился Джавьер и вежливо пробормотал что-то, что, благодаренье Богу, всех нас и спасло.
— Нам необходимо поговорить, — сказал он Норе и увел ее.
Генри почти прошел мимо меня. Я отозвал его в сторону.
— Она предложила пятьдесят лет? — спросил я.
Лицо Генри было покрасневшим. Он кивнул.
— Джавьер снизил предложение до тридцати. Но, похоже, взаимной договоренностью это дело не кончится.
— Ты имеешь в виду Дэвида?
Генри кивнул еще раз.
— У вас с ним запланированы еще какие-то секретные встречи? — спросил я.
Генри казался уставшим. Это было немного рановато, учитывая, что все только началось.
— Марк, здесь не было намерения...
— Я это знаю. Ты хотел еще раз расспросить его без сидящего рядом папаши, окружного прокурора?
После небольшой паузы Генри тихо ответил:
— Да.
— Ну и?
— Та же самая история.
Этот ответ можно было отнести на счет его усталости.
— Ты думаешь, что он не желает признаваться из-за меня?
По некрасивому лицу Генри пробежала легкая тень боли. Да, он, вероятно, с радостью высказал бы мне это обвинение. Но Генри ответил: