Страница:
Он не засмеялся.
— Она не сможет сбить меня с толку, — сказал он, имея в виду Нору, — потому что я не собираюсь лгать. Я знаю, что у меня сумасшедшая история, но по крайней мере я не буду себе противоречить. Мистер Келер заставил Менди плоховато выглядеть, не правда ли?
— Да. — Недостаточно плоховато, подумал я. — Дэвид...
— Я не намерен повторять это еще раз.
Какое-то мгновение я не мог сообразить, о чем он говорит. Затем я понял, что он снова отказывается признать себя виновным.
— Я верю тебе, Дэвид. Но все это уже давно позади. Я об этом даже и не думаю. Я сделаю все, что смогу, чтобы уберечь тебя... от обвинения в этом. Не важно, что бы мне ни пришлось сделать. Ты мне веришь?
Он не ответил, но посмотрел на меня, вместо того чтобы глядеть на телевизионный экран, и между нами завязалось нечто вроде беседы. Я дал ему несколько ничего не стоящих советов насчет свидетельских показаний — то, что уже говорил ему раньше. На этот раз он кивал, требовал объяснить поподробнее и кивал снова.
Я так и не услышал какого-нибудь движения в доме. Когда я поднялся, собравшись уходить, Дэвид проводил меня до входной двери. Я неуклюже прижал его к себе, и он неуклюже ответил. Все это длилось чуть дольше, чем следовало.
Когда я открыл дверь своего дома, Лоис, уставив руки в боки, стояла посреди гостиной и пристально смотрела на меня.
— Где ты был?
Лоис никогда не ругается, если даже разозлится. Она воздерживается от всяких словесных усилений. Фразы ее становятся короткими.
— У Дэвида, — ответил я.
Челюсть ее не отвисла. Каков же был источник этого гнева? Это не могла быть ревность. Мы оба понимали, на какой почве вырастает это чувство, а ни у меня, ни у Лоис ее уже не было.
— Дина постоянно спрашивает про тебя. Она не желает засыпать.
— Хорошо.
Я повесил пиджак на спинку стула в гостиной, оставил ботинки в прихожей и, стягивая на ходу галстук, направился в комнату дочери. Дина не спала, лежа в темноте на спине.
— Наконец ты пришел, — сказала она без всяких упреков. Дина хотела услышать все о первом дне процесса. Мы подробно прошлись по нему. Я начал клевать носом раньше, чем моя маленькая дочь.
— Папа, — после небольшой паузы раздался в темноте ее голос, — если Дэвида признают виновным, что ты будешь делать дальше?
Я подумал, что достаточно хорошо обучил ее, раз она не сказала «если Дэвид будет осужден»... Умненькая Дина становтлась такой же мечтательницей, как и все мы. Я забормотал что-то насчет апелляции. Она нетерпеливо произнесла:
— Нет, но сразу же после этого. До того... прежде, чем они смогут...
— Я не знаю, дорогая. Я сделаю что-нибудь.
— Папа?
Я лег рядом с Диной, обнимая ее, пока она не заснула. Мне думалось: я никогда не допущу, чтобы такое случилось с тобой, моя крошка! Но я не сказал этого вслух. Почему она должна мне верить? Ведь допустил же я, чтобы это случилось с ее братом.
Глава 7
— Она не сможет сбить меня с толку, — сказал он, имея в виду Нору, — потому что я не собираюсь лгать. Я знаю, что у меня сумасшедшая история, но по крайней мере я не буду себе противоречить. Мистер Келер заставил Менди плоховато выглядеть, не правда ли?
— Да. — Недостаточно плоховато, подумал я. — Дэвид...
— Я не намерен повторять это еще раз.
Какое-то мгновение я не мог сообразить, о чем он говорит. Затем я понял, что он снова отказывается признать себя виновным.
— Я верю тебе, Дэвид. Но все это уже давно позади. Я об этом даже и не думаю. Я сделаю все, что смогу, чтобы уберечь тебя... от обвинения в этом. Не важно, что бы мне ни пришлось сделать. Ты мне веришь?
Он не ответил, но посмотрел на меня, вместо того чтобы глядеть на телевизионный экран, и между нами завязалось нечто вроде беседы. Я дал ему несколько ничего не стоящих советов насчет свидетельских показаний — то, что уже говорил ему раньше. На этот раз он кивал, требовал объяснить поподробнее и кивал снова.
Я так и не услышал какого-нибудь движения в доме. Когда я поднялся, собравшись уходить, Дэвид проводил меня до входной двери. Я неуклюже прижал его к себе, и он неуклюже ответил. Все это длилось чуть дольше, чем следовало.
Когда я открыл дверь своего дома, Лоис, уставив руки в боки, стояла посреди гостиной и пристально смотрела на меня.
— Где ты был?
Лоис никогда не ругается, если даже разозлится. Она воздерживается от всяких словесных усилений. Фразы ее становятся короткими.
— У Дэвида, — ответил я.
Челюсть ее не отвисла. Каков же был источник этого гнева? Это не могла быть ревность. Мы оба понимали, на какой почве вырастает это чувство, а ни у меня, ни у Лоис ее уже не было.
— Дина постоянно спрашивает про тебя. Она не желает засыпать.
— Хорошо.
Я повесил пиджак на спинку стула в гостиной, оставил ботинки в прихожей и, стягивая на ходу галстук, направился в комнату дочери. Дина не спала, лежа в темноте на спине.
— Наконец ты пришел, — сказала она без всяких упреков. Дина хотела услышать все о первом дне процесса. Мы подробно прошлись по нему. Я начал клевать носом раньше, чем моя маленькая дочь.
— Папа, — после небольшой паузы раздался в темноте ее голос, — если Дэвида признают виновным, что ты будешь делать дальше?
Я подумал, что достаточно хорошо обучил ее, раз она не сказала «если Дэвид будет осужден»... Умненькая Дина становтлась такой же мечтательницей, как и все мы. Я забормотал что-то насчет апелляции. Она нетерпеливо произнесла:
— Нет, но сразу же после этого. До того... прежде, чем они смогут...
— Я не знаю, дорогая. Я сделаю что-нибудь.
— Папа?
Я лег рядом с Диной, обнимая ее, пока она не заснула. Мне думалось: я никогда не допущу, чтобы такое случилось с тобой, моя крошка! Но я не сказал этого вслух. Почему она должна мне верить? Ведь допустил же я, чтобы это случилось с ее братом.
Глава 7
Генри встретился со мной на следующее утро, до того, как процесс продолжился, — я позвонил ему в шесть. Он вел себя так, словно все шло нормально, говоря со мной о деле в небрежно-профессиональном тоне до тех пор, пока не собрался уходить и я не загородил ему дорогу.
— Мне нужно принять в этом участие, Генри.
— Участие в чем?
— Не притворяйся глупым. В судебном процессе. Я сам проведу перекрестный допрос.
Генри взглянул на меня так, словно ему было неприятно, что я стою между ним и дверью.
— Ты не можешь вмешаться в это, Марк. Конфликт здесь настолько ясен, что Уотлин не станет даже дожидаться протеста. Ты знаешь...
Я качал головой.
— Я беру отпуск. Письмо уже на моем столе. Если это не пройдет, я уйду в отставку. Я приму участие в процессе, Генри.
— Следовательно, меня ты увольняешь? Потому что мне слишком поздно будет брать соадвоката, тем более в середине допроса свидетельницы. Перекрестный допрос, который я веду, напрямую связан с моим заключительным словом. Если я сейчас позволю тебе или кому бы то ни было взять на себя руководство...
Голос его с трудом доносился до меня сквозь сильный гул, который всю ночь не давал мне заснуть. Это был гул того ужаса, который заключен в каждом судебном процессе, но которого я никогда раньше не слышал. Вчера я как бы шагнул за границы реальности, я был удивлен, что больше никто не видел этого. Одна моя часть могла наблюдать за перипетиями суда так, словно это был кто-то другой, хорошо рассчитавший его ход, пытавшийся читать по лицам присяжных, следивший за направлением опроса свидетелей и мысленно забегавший вперед. Но вторая моя часть буквально кричала, чтобы все это немедленно остановилось. Эта часть видела только Дэвида и никого больше. Я всегда был так небрежен в вопросе, касавшемся этапов судебного процесса. «Если вас осудят, мы будем апеллировать», — говорил я клиенту. Но ведь если Дэвид будет осужден, его посадят в тюрьму!
Предполагалось, что так далеко дело никогда не зайдет. Четыре месяца назад, когда Дэвида арестовали, суд виделся попросту одной из возможностей. Казалось, вполне можно было предотвратить его. Но теперь дело Дэвида превратилось в нечто похожее на скорый поезд, который нельзя было остановить без какого-то чрезвычайно серьезного вмешательства. Несколько раз в ночные часы я приходил к решению обеспечить такое вмешательство тем единственным способом, который у меня оставался.
— Я не могу просто сидеть там и смотреть, Генри! Словом, что ты скажешь, если я проведу прямой опрос Дэвида? И, опрашивая его, начну задыхаться, как будто настолько ему верю, что прихожу в ужас при одной мысли, что его могут признать виновным. Я мог бы сделать это, Генри, поверь мне, я мог бы убедить их.
Я уверен, что Генри старался, чтобы его голос звучал успокаивающе. Откуда ему было знать, что слова доносились до меня, как жужжание комаров, бившихся об очень тонкое оконное стекло.
— Начнем с А. Для присяжных это не будет означать ровным счетом ничего, Марк. И Б. Это будет выглядеть так, словно ты оплакиваешь его за все то, что он натворил. Это никак не может помочь нам. Позволь мне сделать все самому. Будь объективен, Марк. Подумай над этим. Подумай как юрист.
Я уже пробовал делать это — и вот к чему все привело. Даже пытаясь манипулировать системой, я верил, что смогу освободить Дэвида с ее же помощью. Очевидно, я оказался недостаточно ловок.
Но исправлять что-либо было уже поздно. Я пытался пробудить к жизни ту — беспристрастную — часть своего сознания, к которой взывал Генри. На минуту мне удалось нарисовать для себя эту не вызывающую сочувствия сцену своего появления перед присяжными. Это свидетели должны разражаться рыданиями во время опросов, а вовсе не адвокат.
— Хорошо, ты прав. Только, Генри, ради Бога...
— Я понимаю, понимаю.
— Извини. Я знаю, что ты уже и без того испытываешь на себе немалое давление. Это не значит, что я в тебя не верю.
— Все о'кей, Марк. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь.
Обманщик, снисходительный проповедник! Но он действительно знал свое дело. Я позволил ему сбежать от меня, оставив достаточно времени на то, чтобы он успел просмотреть свои записи. Казалось, Генри унес с собой и ту, беспристрастную часть моего существа. Когда дверь за ним закрылась, все мое тело начало сжиматься, как будто мне предстояло проложить путь в другое измерение. Я откинулся в кресле, словно отпрянув от своего письменного стола, и стал барабанить кулаками по его полированной поверхности. Все бумаги передо мной разлетелись в стороны, но я не видел, чтобы мои руки их разбрасывали.
Больше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что сижу в кресле и глаза мои полны слез, а веки крепко сжаты. В чувство меня привела мысль о том, что дверь снова может открыться и в нее войдет Дэвид. Нельзя было позволять ему испытывать чувство страха. Я должен был казаться ему уверенным.
Постепенно прежняя моя оболочка снова возвратилась ко мне, словно весь я состоял из слоев. Зеркало показало мне опрятно одетого юриста, мрачного, но самоуверенного. По пути в судебный зал я велел Пэтти позаботиться о том, чтобы мой кабинет был убран до первого перерыва.
Я со своей стороны предпринял кое-что, чтобы улучшить впечатление, производимое Дэвидом. Со своего места за его спиной я мог видеть, что он сидел, выпрямившись в своем кресле, и смотрел прямо на свою обвинительницу. Не враждебно, как он делал это раньше, о чем я ему и сказал, а твердо. С выражением некоторого удивления на лице.
Нора также поработала с Менди накануне вечером. Свидетельница теперь сидела съежившись. Она выглядела так, будто за спиной ее была стена. Менди предпочитала не смотреть на Дэвида и лишь украдкой бросала взгляды в сторону Генри. Вчера миссис Джексон была чересчур самоуверенной, чтобы это могло пойти на пользу обвинению. Сегодня она снова казалась несчастной жертвой преступления.
— С тобой все в порядке? — спросила Лоис, наклонившись ко мне через Дину.
— Да, все хорошо. Как себя чувствуешь ты?
— То, что нашла Линда, поможет?
— Да. Но я не знаю насколько. — Мне больше не хотелось обманывать Лоис. — Все сейчас зависит от Генри, — сказал я.
Генри приготовил для присяжных небольшое шоу, которое я продемонстрировал, прежде чем снова начались выступления свидетелей. За столом защиты сидела Виктория и горячо беседовала с Дэвидом. Она была в белом платье и либо вовсе без косметики, либо это было сделано настолько искусно, что казалось, будто Виктория совсем не подкрасилась. Она находилась рядом с Дэвидом до тех пор, пока присяжные не заняли своих мест, затем она крепко пожала ему руку, улыбнулась грустной ободряющей улыбкой и вышла через калитку в барьере в зал, чтобы пройти к своему креслу. Присяжные, разумеется, все это видели. Они должны были подумать, что по крайней мере жена Дэвида не верила выдвинутым против него обвинениям. Мне показалось, что Виктория выглядела немного неловкой и чересчур быстро позволила бесстрастному выражению снова появиться на своем лице, но кто знает?
Нора проигнорировала этот короткий спектакль. Она начала повторный допрос самой важной своей свидетельницы с восстановления общей сцены: тускло освещенные помещения, одно из них — совершенно темное, мусорная корзина, невинно стоящая за приоткрытой дверью. Менди, которая смотрит на эту корзину, думая о своем служебном долге.
— Ты говорила, что у тебя бывали некоторые неприятности и до этого случая, — сказала Нора, меняя тему.
— Немного. Ничего серьезного. Обычная вещь, знаете, когда мужчина начинает чересчур откровенно заигрывать. Чаще это бывало со стороны обслуживающего персонала, чем со стороны тех, кто работает в офисах.
— Делал ли когда-нибудь что-то подобное обвиняемый?
— Нет.
— Ничего и никогда? Ни разу не касался тебя, не говорил каких-то двусмысленностей?
— Я со всей определенностью могу сказать, что он никогда не прикасался ко мне. Я не помню ничего похожего на то, о чем вы спрашиваете.
— Именно поэтому ты подумала, что тебе нечего бояться, когда тем вечером тринадцатого апреля ты вошла в его кабинет?
У Норы был свой резон для того, чтобы задавать подобные вопросы, но мне подумалось, что тем самым она загнала себя в ловушку, которую ловко подставил ей Генри. Такие вещи всегда кажутся очевидными, когда ты смотришь на судебных адвокатов со стороны. И, кроме того, я видел записи, сделанные Генри для его заключительного слова.
— Да, я не предполагала, что все может зайти дальше того, что уже произошло.
Нора кивнула. Не тратя времени на то, чтобы сделать переход, она принялась за следующий вопрос:
— Ты засвидетельствовала, что не испытывала никакого удовольствия от самого акта насилия, совершенного над тобой обвиняемым. Что ты в тот момент чувствовала?
— Это было оскорбительно. Это было похоже просто на сильный шок, когда он... когда он действительно... я начала плакать.
Она и теперь едва сдерживала слезы. Плечи ее опустились. Она была похожа на женщину, окоченевшую от холода.
— Я умоляла его остановиться, но он... После этого я как бы сдалась.
Генри сделал запись в блокноте. Нора спросила:
— О чем ты думала?
— О своих детях.
— О твоих детях? В какой же связи?
— Просто радуясь, что они были не там, а дома, в безопасности. И я думала, что больше никогда не увижу их.
— Почему?
— Мне казалось, что он убьет меня, после того как закончит.
— Обвиняемый? Ты думала, что он тебя убьет? Почему?
— А что еще ему оставалось делать? Просто дать мне уйти? Каждую секунду мне казалось, что он начнет меня бить. У него был такой взгляд...
Нора медленно кивнула. После долгого размышления она наклонилась к Джавьеру. Тот отрицательно покачал головой.
— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — сказала Нора.
Генри сразу же спросил:
— Значит, Дэвид никогда не заигрывал с вами?
Не меняя своей горестной позы в кресле, Менди тихо ответила:
— Нет.
— А вы когда-нибудь с ним заигрывали?
— Нет, — сказала она уже более решительно.
— Я не имею в виду чего-то вполне определенного. Я говорю лишь о тех маленьких хитростях, с помощью которых люди общаются друг с другом. Вы никогда не бросали на него каких-нибудь загадочных взглядов, когда оказывались с ним один на один в кабинете?
— Нет.
— Не испытывали вы каких-то особенных ощущений в своем теле, находясь с Дэвидом в одной комнате? Не старались ли стоять более прямо или...
— Нет.
— ... или сильно отведя плечи назад? Не двигались ли вы как-нибудь по-особенному? В тот вечер, к примеру, вы, по вашим собственным словам, наклонились, чтобы вытащить из-под стола мусорную корзину, в то время как Дэвид находился в одном помещении с вами. Когда вы делали это, не оглядывались ли вы на него поверх плеча и...
— Нет! Вертела ли я перед ним задницей? Нет! Мистер, вы с ума сошли! К тому времени я была на ногах уже около четырнадцати часов. Могла я быть заинтересована в каком-нибудь маленьком служебном флирте после такого тяжелого рабочего дня? Я попросту хотела побыстрее закончить уборку и вернуться домой к детям. Я...
Она взглянула на Нору и поняла, что была чересчур суровой. Генри снова разозлил ее. Менди резко замолчала, но глаза ее поблескивали, и она глубоко дышала. Я заметил, как по меньшей мере один из присяжных перевел взгляд с нее на Викторию, сидевшую в одном ряду со мной. Виктория не была тем активом для защиты, на который мы так надеялись. Да, она была красива, но выглядела именно такой, какой и являлась в действительности, — она была попросту холодной. Контраст между нею и Менди Джексон был совершенно очевиден. В уборщице чувствовалась страсть. О ее кожу можно было обжечься. Присяжные могли понять, почему мужчина, имевший подобную жену, мог отправиться на поиски такой женщины, как Менди Джексон.
Генри не смотрел на свидетельницу. Он раскрыл лежавшую перед нам папку и извлек оттуда документ, который принесла ему вчера Линда.
— Я хочу спросить вас насчет экзамена, который вы сдавали в тот день, — сказал он.
Менди, казалось, смутилась. Было почти видно, как заметались ее мысли. Генри помог ей:
— Мне кажется, вы говорили, что это был экзамен по европейской истории?
— Да.
— Ваша честь, — сказала Нора, — имеет ли это отношение к делу?
— Мы уже обсуждали этот вопрос сегодня утром в моем кабинете, как вы, адвокат, надеюсь, помните. Протест отклоняется.
Судья Уотлин не смотрел в мою сторону — намеренно, как мне подумалось. Он давал защитнику еще один шанс.
— Что вы получили на том экзамене? — продолжил Генри.
Менди выглядела совершенно сбитой с толку. Она снова начала изображать измученную жертву.
— Я не помню. Все то, что случилось позднее...
Генри подошел и протянул секретарю суда документ для регистрации. Он подождал, пока вещественное доказательство занесут в протокол суда, и протянул бумагу Менди. Она взяла ее из его рук за противоположный конец.
— Вы узнаете это?
Ее удивления не убавилось.
— Это листок моей успеваемости из Тринити.
— Можете вы найти в нем запись о том экзамене тринадцатого апреля?
После короткого беглого просмотра она кивнула:
— Да.
— Это освежило вашу память?
— Да.
— Какую оценку вы получили на том экзамене?
— Пятьдесят три.
— "Пятьдесят три". Это означает "F", то есть «плохо», не так ли?
— Да.
— Является ли такая оценка по данному курсу обычной для вас?
Она заколебалась. Но в руке был документ. Генри знал ответ на поставленный вопрос. Она обязана была ответить.
— Нет.
Генри взял из ее рук бумагу и вернулся к своему столу.
— Фактически ваша обычная оценка — это твердое "В", то есть «хорошо», верно?
— Да.
— Случалось ли вам раньше сдавать экзамен на "F"?
— Я не...
Стоило Генри немного приподнять брови и руку с листком, как Менди Джексон на ходу изменила свой ответ:
— Нет. Это моя единственная плохая отметка.
— Почему вы так неудачно сдали экзамен в тот день?
Она опустила взгляд на свои руки.
— Это был не особенно хороший день для меня. После того, что случилось в офисе, я не могла сосредоточиться, очень...
— Но ведь это произошло позднее. Если вы имеете в виду предполагаемое изнасилование. Этого еще не случилось, когда вы сдавали экзамен. Как же это могло заставить вас разнервничаться? Или у вас было предположение, что это произойдет?
— Я не понимаю, как ...
— Фактически вы знали о том, что должно случиться в тот вечер, не так ли? Вы уже заранее запланировали то, что произойдет, верно? Вот почему вы не могли сосредоточиться утром того дня. Не правда ли?
— Запланировала, что меня изнасилуют? Я никогда не планировала этого. Я никогда...
Она спрятала глаза, опустив лицо в ладони.
— Я не способна застраховать себя от получения одной плохой отметки, — несчастным голосом произнесла она.
Постарайся не выглядеть триумфатором, мысленно умолял я Дэвида. Смотри на нее с сочувствием, Бога ради!
Генри дал свидетельнице несколько минут на то, чтобы она могла прийти в себя.
— У меня осталась всего лишь одна тема, по поводу которой я хотел бы вас расспросить, — объявил он ей. — Вы засвидетельствовали, что испытывали страх за свою жизнь?
Менди кивнула.
— То есть вы имеете в виду, что думали, будто Дэвид собирается убить вас или причинить вам серьезные телесные повреждения, правильно?
— Да, — тихо ответила она.
— Это один из элементов, сопутствующих совершению преступления, не так ли?
Нора выразила протест в связи с тем, что вопрос не относился к делу, и Уотлин поддержал ее.
— Вы действительно думали, что он намеревался убить вас прямо там, в офисе? Или избить вас так, что вам пришлось бы обратиться в больницу? Как бы он смог потом все это объяснить?
— Я боялась, что он так или иначе причинит мне какой-нибудь вред.
— Следовательно, в действительности вы боялись потерять работу, а не того, что вас убьют или изувечат?
— Я просто боялась. Я не могла обдумать, чего именно я боюсь.
Генри был доволен таким ответом, однако она продолжила:
— Но я помню, как думала: может ли он сделать со мной такое и оставить меня в живых, рискуя, что я кому-нибудь расскажу об этом?
Генри не мог сбить ее с этой позиции и поэтому опять передал свидетельницу Норе. Обычный здравый смысл предполагает, что вы всегда стараетесь обрести преимущество с помощью последней серии вопросов, но Нора никогда не придерживалась традиций.
— У меня больше нет вопросов, — сказала она. — Обвинение завершает свое выступление.
Это показалось очень неожиданным. Мы все зашевелились и посмотрели на судью. Похоже, Уотлину тоже понадобилась минута, прежде чем он вспомнил, что должно происходить дальше. Он сказал, обращаясь к Генри:
— Вы готовы начать, мистер Келер?
— Во-первых, я намерен подать ходатайство, ваша честь. Затем, в случае, если оно будет отклонено, я хотел бы вызвать повторно офицера Кенлза.
— Он здесь? — спросил Уотлин у Норы.
— Он на телефоне, ваша честь. Он сказал мне, что будет здесь через пятнадцать минут, если это понадобится.
Уотлин взглянул на часы. Было только десять тридцать утра, но он сделал то, что, по-видимому, являлось для него простым решением проблемы.
— Хорошо, мы пораньше отпустим присяжных на ленч, а сами пока рассмотрим ходатайство.
Присяжные гуськом вышли. Генри подал свое ходатайство об инструктированном вердикте, аргументируя это тем, что обвиняющей стороне не удалось доказать справедливость обвинения. Это ходатайство не являлось особенно убедительным. Существовало, разумеется, свидетельское показание, которое, если бы оно было признано заслуживающим доверия, вполне позволяло вынести приговор. Было ли это показание истинным или нет, предстояло решить присяжным. Им-то Уотлин и передал решение этого вопроса.
— Ходатайство будет отклонено. Жду здесь обе стороны в двенадцать сорок пять.
Весь долгий перерыв мы провели, главным образом, в моем кабинете. Лоис, Дина и Виктория не присоединились к нам. Зато пришла Линда.
— Это дело с экзаменом потрясло ее намного больше, чем я ожидал, — сказал ей Генри.
Линда согласилась:
— Она что-то скрывает.
Мы с Генри переглянулись. Генри не стал выдвигать свою версию в присутствии Дэвида. Вместо этого он сказал:
— Вы знаете, что нам сейчас предстоит решить?
Все, кроме Дэвида, кивнули.
— Что? — спросил он, оглядев весь наш тесный кружок.
Он казался таким невинным. Наивным, я хотел сказать.
— Стоит ли вам давать свидетельские показания, — объяснил ему Генри.
— Что вы имеете в виду? Почему не стоит?
— Потому что мы, возможно, могли бы достичь большего без твоих показаний, — взял я разъяснение на себя. — Генри удалось пробить некоторые бреши в версии обвинения. В умах присяжных могли возникнуть обоснованные сомнения. Но, с другой стороны, если ты выступишь со свидетельскими показаниями и присяжные решат, что ты говоришь неправду, это развеет те самые сомнения. Иногда — может быть, даже в большинстве случаев — обвиняемому лучше просто сидеть молча.
— Ты мог бы попросту не захотеть подвергать себя перекрестному допросу, — дружелюбно сказала ему Линда.
— Она не сумеет сделать мне хуже, чем делали это вы во время подготовки.
Я почувствовал гордость за него, когда, говоря это, Дэвид оказался достаточно тактичен, чтобы улыбнуться Линде. Искоса он взглянул и на меня. Может быть, та его улыбка предназначалась и мне тоже.
— Я не стал бы рассчитывать на это, — сказал я.
— Это самое трудное решение, которое приходится принимать за все время процесса, — сказал Генри.
Верно, подумал я. Если не считать решения об отказе от предложения по согласованному признанию.
— И я предлагаю вам самому принять это решение, — продолжил Генри.
Дэвид снова оглядел всех нас. Выражение лица у него было как у школьника-футболиста, которому говорят, что он не может принять участие в большой игре.
— Алкоголя? Нет.
— Не было ли чего-то такого, что свидетельствовало бы, что Дэвид — обвиняемый на этом суде — был пьян?
— Нет, ничего. Он безусловно пьяным не был.
Полицейский посмотрел на Нору, ища ее одобрения. Он отказался признать за обвиняемым подобное оправдание. Нора не подняла глаз. У нее не было встречных вопросов.
Дальше Генри повторно вызвал других свидетелей-полицейских и охранника, чтобы задать им тот же вопрос. Свидетели быстро перетасовывались на помосте, но время шло. В общем-то не ожидалось ни каких-либо ключевых свидетелей защиты, ни алиби, ни убедительного объяснения, почему изнасилование не могло произойти. Это должно было стать простым переливанием из пустого в порожнее. И Менди Джексон, несмотря на то, какие бы сомнения в истинности ее показаний ни посеял Генри, была на редкость хорошей свидетельницей. Это являлось одной из причин, по которым защите не следовало вызывать обвиняемого в качестве своего первого свидетеля. Генри хотел создать как можно большую дистанцию между выступлениями двух главных на этом процессе свидетелей. Дать присяжным время забыть о том эмоциональном впечатлении, которое произвели на них показания жертвы, прежде чем присяжные услышат Дэвида.
После повторного слушания свидетелей Генри вызвал тех, кто могли засвидетельствовать хорошую репутацию Дэвида, что он «был правдив и заслуживал доверия». Закон предусматривает такие показания только в соответствии с точной формулой: «Вы знаете Дэвида Блэквелла? Вы знакомы с его репутацией с точки зрения того, правдивый ли он человек и заслуживает ли доверия? Какова эта репутация?» «Она хорошая», — говорит свидетель. Впечатляюще!
— Мне нужно принять в этом участие, Генри.
— Участие в чем?
— Не притворяйся глупым. В судебном процессе. Я сам проведу перекрестный допрос.
Генри взглянул на меня так, словно ему было неприятно, что я стою между ним и дверью.
— Ты не можешь вмешаться в это, Марк. Конфликт здесь настолько ясен, что Уотлин не станет даже дожидаться протеста. Ты знаешь...
Я качал головой.
— Я беру отпуск. Письмо уже на моем столе. Если это не пройдет, я уйду в отставку. Я приму участие в процессе, Генри.
— Следовательно, меня ты увольняешь? Потому что мне слишком поздно будет брать соадвоката, тем более в середине допроса свидетельницы. Перекрестный допрос, который я веду, напрямую связан с моим заключительным словом. Если я сейчас позволю тебе или кому бы то ни было взять на себя руководство...
Голос его с трудом доносился до меня сквозь сильный гул, который всю ночь не давал мне заснуть. Это был гул того ужаса, который заключен в каждом судебном процессе, но которого я никогда раньше не слышал. Вчера я как бы шагнул за границы реальности, я был удивлен, что больше никто не видел этого. Одна моя часть могла наблюдать за перипетиями суда так, словно это был кто-то другой, хорошо рассчитавший его ход, пытавшийся читать по лицам присяжных, следивший за направлением опроса свидетелей и мысленно забегавший вперед. Но вторая моя часть буквально кричала, чтобы все это немедленно остановилось. Эта часть видела только Дэвида и никого больше. Я всегда был так небрежен в вопросе, касавшемся этапов судебного процесса. «Если вас осудят, мы будем апеллировать», — говорил я клиенту. Но ведь если Дэвид будет осужден, его посадят в тюрьму!
Предполагалось, что так далеко дело никогда не зайдет. Четыре месяца назад, когда Дэвида арестовали, суд виделся попросту одной из возможностей. Казалось, вполне можно было предотвратить его. Но теперь дело Дэвида превратилось в нечто похожее на скорый поезд, который нельзя было остановить без какого-то чрезвычайно серьезного вмешательства. Несколько раз в ночные часы я приходил к решению обеспечить такое вмешательство тем единственным способом, который у меня оставался.
— Я не могу просто сидеть там и смотреть, Генри! Словом, что ты скажешь, если я проведу прямой опрос Дэвида? И, опрашивая его, начну задыхаться, как будто настолько ему верю, что прихожу в ужас при одной мысли, что его могут признать виновным. Я мог бы сделать это, Генри, поверь мне, я мог бы убедить их.
Я уверен, что Генри старался, чтобы его голос звучал успокаивающе. Откуда ему было знать, что слова доносились до меня, как жужжание комаров, бившихся об очень тонкое оконное стекло.
— Начнем с А. Для присяжных это не будет означать ровным счетом ничего, Марк. И Б. Это будет выглядеть так, словно ты оплакиваешь его за все то, что он натворил. Это никак не может помочь нам. Позволь мне сделать все самому. Будь объективен, Марк. Подумай над этим. Подумай как юрист.
Я уже пробовал делать это — и вот к чему все привело. Даже пытаясь манипулировать системой, я верил, что смогу освободить Дэвида с ее же помощью. Очевидно, я оказался недостаточно ловок.
Но исправлять что-либо было уже поздно. Я пытался пробудить к жизни ту — беспристрастную — часть своего сознания, к которой взывал Генри. На минуту мне удалось нарисовать для себя эту не вызывающую сочувствия сцену своего появления перед присяжными. Это свидетели должны разражаться рыданиями во время опросов, а вовсе не адвокат.
— Хорошо, ты прав. Только, Генри, ради Бога...
— Я понимаю, понимаю.
— Извини. Я знаю, что ты уже и без того испытываешь на себе немалое давление. Это не значит, что я в тебя не верю.
— Все о'кей, Марк. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь.
Обманщик, снисходительный проповедник! Но он действительно знал свое дело. Я позволил ему сбежать от меня, оставив достаточно времени на то, чтобы он успел просмотреть свои записи. Казалось, Генри унес с собой и ту, беспристрастную часть моего существа. Когда дверь за ним закрылась, все мое тело начало сжиматься, как будто мне предстояло проложить путь в другое измерение. Я откинулся в кресле, словно отпрянув от своего письменного стола, и стал барабанить кулаками по его полированной поверхности. Все бумаги передо мной разлетелись в стороны, но я не видел, чтобы мои руки их разбрасывали.
Больше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что сижу в кресле и глаза мои полны слез, а веки крепко сжаты. В чувство меня привела мысль о том, что дверь снова может открыться и в нее войдет Дэвид. Нельзя было позволять ему испытывать чувство страха. Я должен был казаться ему уверенным.
Постепенно прежняя моя оболочка снова возвратилась ко мне, словно весь я состоял из слоев. Зеркало показало мне опрятно одетого юриста, мрачного, но самоуверенного. По пути в судебный зал я велел Пэтти позаботиться о том, чтобы мой кабинет был убран до первого перерыва.
* * *
Реабилитированными могут быть не только заключенные. Свидетелей тоже можно реабилитировать. Именно так называется ситуация, когда противоположная сторона процесса потреплет вашего свидетеля на перекрестном допросе, а вы затем снова ставите его перед присяжными, чтобы убрать некоторые возникшие противоречия или исправить создавшееся плохое впечатление. Тогда вы его реабилитируете. Именно это сделала Нора с Менди Джексон на следующее утро.Я со своей стороны предпринял кое-что, чтобы улучшить впечатление, производимое Дэвидом. Со своего места за его спиной я мог видеть, что он сидел, выпрямившись в своем кресле, и смотрел прямо на свою обвинительницу. Не враждебно, как он делал это раньше, о чем я ему и сказал, а твердо. С выражением некоторого удивления на лице.
Нора также поработала с Менди накануне вечером. Свидетельница теперь сидела съежившись. Она выглядела так, будто за спиной ее была стена. Менди предпочитала не смотреть на Дэвида и лишь украдкой бросала взгляды в сторону Генри. Вчера миссис Джексон была чересчур самоуверенной, чтобы это могло пойти на пользу обвинению. Сегодня она снова казалась несчастной жертвой преступления.
— С тобой все в порядке? — спросила Лоис, наклонившись ко мне через Дину.
— Да, все хорошо. Как себя чувствуешь ты?
— То, что нашла Линда, поможет?
— Да. Но я не знаю насколько. — Мне больше не хотелось обманывать Лоис. — Все сейчас зависит от Генри, — сказал я.
Генри приготовил для присяжных небольшое шоу, которое я продемонстрировал, прежде чем снова начались выступления свидетелей. За столом защиты сидела Виктория и горячо беседовала с Дэвидом. Она была в белом платье и либо вовсе без косметики, либо это было сделано настолько искусно, что казалось, будто Виктория совсем не подкрасилась. Она находилась рядом с Дэвидом до тех пор, пока присяжные не заняли своих мест, затем она крепко пожала ему руку, улыбнулась грустной ободряющей улыбкой и вышла через калитку в барьере в зал, чтобы пройти к своему креслу. Присяжные, разумеется, все это видели. Они должны были подумать, что по крайней мере жена Дэвида не верила выдвинутым против него обвинениям. Мне показалось, что Виктория выглядела немного неловкой и чересчур быстро позволила бесстрастному выражению снова появиться на своем лице, но кто знает?
Нора проигнорировала этот короткий спектакль. Она начала повторный допрос самой важной своей свидетельницы с восстановления общей сцены: тускло освещенные помещения, одно из них — совершенно темное, мусорная корзина, невинно стоящая за приоткрытой дверью. Менди, которая смотрит на эту корзину, думая о своем служебном долге.
— Ты говорила, что у тебя бывали некоторые неприятности и до этого случая, — сказала Нора, меняя тему.
— Немного. Ничего серьезного. Обычная вещь, знаете, когда мужчина начинает чересчур откровенно заигрывать. Чаще это бывало со стороны обслуживающего персонала, чем со стороны тех, кто работает в офисах.
— Делал ли когда-нибудь что-то подобное обвиняемый?
— Нет.
— Ничего и никогда? Ни разу не касался тебя, не говорил каких-то двусмысленностей?
— Я со всей определенностью могу сказать, что он никогда не прикасался ко мне. Я не помню ничего похожего на то, о чем вы спрашиваете.
— Именно поэтому ты подумала, что тебе нечего бояться, когда тем вечером тринадцатого апреля ты вошла в его кабинет?
У Норы был свой резон для того, чтобы задавать подобные вопросы, но мне подумалось, что тем самым она загнала себя в ловушку, которую ловко подставил ей Генри. Такие вещи всегда кажутся очевидными, когда ты смотришь на судебных адвокатов со стороны. И, кроме того, я видел записи, сделанные Генри для его заключительного слова.
— Да, я не предполагала, что все может зайти дальше того, что уже произошло.
Нора кивнула. Не тратя времени на то, чтобы сделать переход, она принялась за следующий вопрос:
— Ты засвидетельствовала, что не испытывала никакого удовольствия от самого акта насилия, совершенного над тобой обвиняемым. Что ты в тот момент чувствовала?
— Это было оскорбительно. Это было похоже просто на сильный шок, когда он... когда он действительно... я начала плакать.
Она и теперь едва сдерживала слезы. Плечи ее опустились. Она была похожа на женщину, окоченевшую от холода.
— Я умоляла его остановиться, но он... После этого я как бы сдалась.
Генри сделал запись в блокноте. Нора спросила:
— О чем ты думала?
— О своих детях.
— О твоих детях? В какой же связи?
— Просто радуясь, что они были не там, а дома, в безопасности. И я думала, что больше никогда не увижу их.
— Почему?
— Мне казалось, что он убьет меня, после того как закончит.
— Обвиняемый? Ты думала, что он тебя убьет? Почему?
— А что еще ему оставалось делать? Просто дать мне уйти? Каждую секунду мне казалось, что он начнет меня бить. У него был такой взгляд...
Нора медленно кивнула. После долгого размышления она наклонилась к Джавьеру. Тот отрицательно покачал головой.
— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — сказала Нора.
Генри сразу же спросил:
— Значит, Дэвид никогда не заигрывал с вами?
Не меняя своей горестной позы в кресле, Менди тихо ответила:
— Нет.
— А вы когда-нибудь с ним заигрывали?
— Нет, — сказала она уже более решительно.
— Я не имею в виду чего-то вполне определенного. Я говорю лишь о тех маленьких хитростях, с помощью которых люди общаются друг с другом. Вы никогда не бросали на него каких-нибудь загадочных взглядов, когда оказывались с ним один на один в кабинете?
— Нет.
— Не испытывали вы каких-то особенных ощущений в своем теле, находясь с Дэвидом в одной комнате? Не старались ли стоять более прямо или...
— Нет.
— ... или сильно отведя плечи назад? Не двигались ли вы как-нибудь по-особенному? В тот вечер, к примеру, вы, по вашим собственным словам, наклонились, чтобы вытащить из-под стола мусорную корзину, в то время как Дэвид находился в одном помещении с вами. Когда вы делали это, не оглядывались ли вы на него поверх плеча и...
— Нет! Вертела ли я перед ним задницей? Нет! Мистер, вы с ума сошли! К тому времени я была на ногах уже около четырнадцати часов. Могла я быть заинтересована в каком-нибудь маленьком служебном флирте после такого тяжелого рабочего дня? Я попросту хотела побыстрее закончить уборку и вернуться домой к детям. Я...
Она взглянула на Нору и поняла, что была чересчур суровой. Генри снова разозлил ее. Менди резко замолчала, но глаза ее поблескивали, и она глубоко дышала. Я заметил, как по меньшей мере один из присяжных перевел взгляд с нее на Викторию, сидевшую в одном ряду со мной. Виктория не была тем активом для защиты, на который мы так надеялись. Да, она была красива, но выглядела именно такой, какой и являлась в действительности, — она была попросту холодной. Контраст между нею и Менди Джексон был совершенно очевиден. В уборщице чувствовалась страсть. О ее кожу можно было обжечься. Присяжные могли понять, почему мужчина, имевший подобную жену, мог отправиться на поиски такой женщины, как Менди Джексон.
Генри не смотрел на свидетельницу. Он раскрыл лежавшую перед нам папку и извлек оттуда документ, который принесла ему вчера Линда.
— Я хочу спросить вас насчет экзамена, который вы сдавали в тот день, — сказал он.
Менди, казалось, смутилась. Было почти видно, как заметались ее мысли. Генри помог ей:
— Мне кажется, вы говорили, что это был экзамен по европейской истории?
— Да.
— Ваша честь, — сказала Нора, — имеет ли это отношение к делу?
— Мы уже обсуждали этот вопрос сегодня утром в моем кабинете, как вы, адвокат, надеюсь, помните. Протест отклоняется.
Судья Уотлин не смотрел в мою сторону — намеренно, как мне подумалось. Он давал защитнику еще один шанс.
— Что вы получили на том экзамене? — продолжил Генри.
Менди выглядела совершенно сбитой с толку. Она снова начала изображать измученную жертву.
— Я не помню. Все то, что случилось позднее...
Генри подошел и протянул секретарю суда документ для регистрации. Он подождал, пока вещественное доказательство занесут в протокол суда, и протянул бумагу Менди. Она взяла ее из его рук за противоположный конец.
— Вы узнаете это?
Ее удивления не убавилось.
— Это листок моей успеваемости из Тринити.
— Можете вы найти в нем запись о том экзамене тринадцатого апреля?
После короткого беглого просмотра она кивнула:
— Да.
— Это освежило вашу память?
— Да.
— Какую оценку вы получили на том экзамене?
— Пятьдесят три.
— "Пятьдесят три". Это означает "F", то есть «плохо», не так ли?
— Да.
— Является ли такая оценка по данному курсу обычной для вас?
Она заколебалась. Но в руке был документ. Генри знал ответ на поставленный вопрос. Она обязана была ответить.
— Нет.
Генри взял из ее рук бумагу и вернулся к своему столу.
— Фактически ваша обычная оценка — это твердое "В", то есть «хорошо», верно?
— Да.
— Случалось ли вам раньше сдавать экзамен на "F"?
— Я не...
Стоило Генри немного приподнять брови и руку с листком, как Менди Джексон на ходу изменила свой ответ:
— Нет. Это моя единственная плохая отметка.
— Почему вы так неудачно сдали экзамен в тот день?
Она опустила взгляд на свои руки.
— Это был не особенно хороший день для меня. После того, что случилось в офисе, я не могла сосредоточиться, очень...
— Но ведь это произошло позднее. Если вы имеете в виду предполагаемое изнасилование. Этого еще не случилось, когда вы сдавали экзамен. Как же это могло заставить вас разнервничаться? Или у вас было предположение, что это произойдет?
— Я не понимаю, как ...
— Фактически вы знали о том, что должно случиться в тот вечер, не так ли? Вы уже заранее запланировали то, что произойдет, верно? Вот почему вы не могли сосредоточиться утром того дня. Не правда ли?
— Запланировала, что меня изнасилуют? Я никогда не планировала этого. Я никогда...
Она спрятала глаза, опустив лицо в ладони.
— Я не способна застраховать себя от получения одной плохой отметки, — несчастным голосом произнесла она.
Постарайся не выглядеть триумфатором, мысленно умолял я Дэвида. Смотри на нее с сочувствием, Бога ради!
Генри дал свидетельнице несколько минут на то, чтобы она могла прийти в себя.
— У меня осталась всего лишь одна тема, по поводу которой я хотел бы вас расспросить, — объявил он ей. — Вы засвидетельствовали, что испытывали страх за свою жизнь?
Менди кивнула.
— То есть вы имеете в виду, что думали, будто Дэвид собирается убить вас или причинить вам серьезные телесные повреждения, правильно?
— Да, — тихо ответила она.
— Это один из элементов, сопутствующих совершению преступления, не так ли?
Нора выразила протест в связи с тем, что вопрос не относился к делу, и Уотлин поддержал ее.
— Вы действительно думали, что он намеревался убить вас прямо там, в офисе? Или избить вас так, что вам пришлось бы обратиться в больницу? Как бы он смог потом все это объяснить?
— Я боялась, что он так или иначе причинит мне какой-нибудь вред.
— Следовательно, в действительности вы боялись потерять работу, а не того, что вас убьют или изувечат?
— Я просто боялась. Я не могла обдумать, чего именно я боюсь.
Генри был доволен таким ответом, однако она продолжила:
— Но я помню, как думала: может ли он сделать со мной такое и оставить меня в живых, рискуя, что я кому-нибудь расскажу об этом?
Генри не мог сбить ее с этой позиции и поэтому опять передал свидетельницу Норе. Обычный здравый смысл предполагает, что вы всегда стараетесь обрести преимущество с помощью последней серии вопросов, но Нора никогда не придерживалась традиций.
— У меня больше нет вопросов, — сказала она. — Обвинение завершает свое выступление.
Это показалось очень неожиданным. Мы все зашевелились и посмотрели на судью. Похоже, Уотлину тоже понадобилась минута, прежде чем он вспомнил, что должно происходить дальше. Он сказал, обращаясь к Генри:
— Вы готовы начать, мистер Келер?
— Во-первых, я намерен подать ходатайство, ваша честь. Затем, в случае, если оно будет отклонено, я хотел бы вызвать повторно офицера Кенлза.
— Он здесь? — спросил Уотлин у Норы.
— Он на телефоне, ваша честь. Он сказал мне, что будет здесь через пятнадцать минут, если это понадобится.
Уотлин взглянул на часы. Было только десять тридцать утра, но он сделал то, что, по-видимому, являлось для него простым решением проблемы.
— Хорошо, мы пораньше отпустим присяжных на ленч, а сами пока рассмотрим ходатайство.
Присяжные гуськом вышли. Генри подал свое ходатайство об инструктированном вердикте, аргументируя это тем, что обвиняющей стороне не удалось доказать справедливость обвинения. Это ходатайство не являлось особенно убедительным. Существовало, разумеется, свидетельское показание, которое, если бы оно было признано заслуживающим доверия, вполне позволяло вынести приговор. Было ли это показание истинным или нет, предстояло решить присяжным. Им-то Уотлин и передал решение этого вопроса.
— Ходатайство будет отклонено. Жду здесь обе стороны в двенадцать сорок пять.
Весь долгий перерыв мы провели, главным образом, в моем кабинете. Лоис, Дина и Виктория не присоединились к нам. Зато пришла Линда.
— Это дело с экзаменом потрясло ее намного больше, чем я ожидал, — сказал ей Генри.
Линда согласилась:
— Она что-то скрывает.
Мы с Генри переглянулись. Генри не стал выдвигать свою версию в присутствии Дэвида. Вместо этого он сказал:
— Вы знаете, что нам сейчас предстоит решить?
Все, кроме Дэвида, кивнули.
— Что? — спросил он, оглядев весь наш тесный кружок.
Он казался таким невинным. Наивным, я хотел сказать.
— Стоит ли вам давать свидетельские показания, — объяснил ему Генри.
— Что вы имеете в виду? Почему не стоит?
— Потому что мы, возможно, могли бы достичь большего без твоих показаний, — взял я разъяснение на себя. — Генри удалось пробить некоторые бреши в версии обвинения. В умах присяжных могли возникнуть обоснованные сомнения. Но, с другой стороны, если ты выступишь со свидетельскими показаниями и присяжные решат, что ты говоришь неправду, это развеет те самые сомнения. Иногда — может быть, даже в большинстве случаев — обвиняемому лучше просто сидеть молча.
— Ты мог бы попросту не захотеть подвергать себя перекрестному допросу, — дружелюбно сказала ему Линда.
— Она не сумеет сделать мне хуже, чем делали это вы во время подготовки.
Я почувствовал гордость за него, когда, говоря это, Дэвид оказался достаточно тактичен, чтобы улыбнуться Линде. Искоса он взглянул и на меня. Может быть, та его улыбка предназначалась и мне тоже.
— Я не стал бы рассчитывать на это, — сказал я.
— Это самое трудное решение, которое приходится принимать за все время процесса, — сказал Генри.
Верно, подумал я. Если не считать решения об отказе от предложения по согласованному признанию.
— И я предлагаю вам самому принять это решение, — продолжил Генри.
Дэвид снова оглядел всех нас. Выражение лица у него было как у школьника-футболиста, которому говорят, что он не может принять участие в большой игре.
* * *
Первым свидетелем защиты был полицейский офицер патрульной службы, который первым же прибыл на место происшествия в тот вечер. Он уже выступал со свидетельскими показаниями и выглядел немного удивленным, что его вызвали опять, тем более в качестве свидетеля защиты. Он смотрел на Нору так, будто сделал что-то неправильно. Генри же попросту хотел выяснить у него одно: не почувствовал ли он в тот вечер залах алкоголя?— Алкоголя? Нет.
— Не было ли чего-то такого, что свидетельствовало бы, что Дэвид — обвиняемый на этом суде — был пьян?
— Нет, ничего. Он безусловно пьяным не был.
Полицейский посмотрел на Нору, ища ее одобрения. Он отказался признать за обвиняемым подобное оправдание. Нора не подняла глаз. У нее не было встречных вопросов.
Дальше Генри повторно вызвал других свидетелей-полицейских и охранника, чтобы задать им тот же вопрос. Свидетели быстро перетасовывались на помосте, но время шло. В общем-то не ожидалось ни каких-либо ключевых свидетелей защиты, ни алиби, ни убедительного объяснения, почему изнасилование не могло произойти. Это должно было стать простым переливанием из пустого в порожнее. И Менди Джексон, несмотря на то, какие бы сомнения в истинности ее показаний ни посеял Генри, была на редкость хорошей свидетельницей. Это являлось одной из причин, по которым защите не следовало вызывать обвиняемого в качестве своего первого свидетеля. Генри хотел создать как можно большую дистанцию между выступлениями двух главных на этом процессе свидетелей. Дать присяжным время забыть о том эмоциональном впечатлении, которое произвели на них показания жертвы, прежде чем присяжные услышат Дэвида.
После повторного слушания свидетелей Генри вызвал тех, кто могли засвидетельствовать хорошую репутацию Дэвида, что он «был правдив и заслуживал доверия». Закон предусматривает такие показания только в соответствии с точной формулой: «Вы знаете Дэвида Блэквелла? Вы знакомы с его репутацией с точки зрения того, правдивый ли он человек и заслуживает ли доверия? Какова эта репутация?» «Она хорошая», — говорит свидетель. Впечатляюще!