Страница:
Генри продолжал вызывать их: сослуживцев Дэвида, его старых школьных друзей, учителей — до тех пор, пока обвинение не выступило с протестом против этого парада.
— Сколько их у вас еще? — спросил Уотлин у Генри.
— Ваша честь, я могу вызывать свидетелей, подтверждающих хорошую репутацию моего клиента...
— Я протестую, протестую, протестую! Не могли бы вы остановить его...
— ... до самого конца недели, — закончил Генри, перекрывая все более повышающийся голос Норы.
— В этом нет никакого сомнения, — сказал Уотлин. — Но не кажется ли вам, что еще одного будет достаточно?
— Очень хорошо.
Генри пробежал глазами лежавший перед ним список. Я тоже числился там, но лишь как отдаленная возможность. Я не думал, что было бы разумно вызывать меня.
— Я вызываю Дину Блэквелл.
Что? Дины не было в списке. Она спрыгнула с кресла рядом со мной и была уже почти в проходе. Я едва не протянул руку, чтобы остановить ее. Я не люблю подобных трюков, тем более я не мог понять, что было на уме у Генри.
На этот раз встал Джавьер.
— Ваша честь, боюсь, что я вынужден заявить протест. Предоставление слова этой свидетельнице является нарушением правила. Она присутствует в зале в течение всего процесса. Привет, Дина!
— Ваша честь, — возразил Генри. — Я не знал, что придется вызывать эту свидетельницу, пока она не поговорила со мной во время последнего перерыва. Ее свидетельство касается лишь репутации моего подзащитного, она не собирается опровергать какое-то из предыдущих показаний.
— Я позволю ей выступить, — сказал Уотлин.
Ему нравились такие эффектные сцены. Благодаря им имя его попадало в газеты.
Дина тихо стояла у стола защиты, положив руку на плечо Дэвида, пока решался вопрос с протестом. Дэвид нежно беседовал с нею. Я никогда раньше не видел, чтобы они выглядели настолько близкими друг другу. Для Дины это была заветная мечта всей ее короткой еще жизни. Она повторила ясным, отчетливым голосом слова присяги и, сложив руки вместе, заняла свидетельское место.
— Назовите ваше имя, пожалуйста.
— Дина Блэквелл.
— Сколько вам лет, Дина?
— Десять.
— Бывали вы прежде на судебных процессах?
— Я видела их, но я никогда не была свидетельницей.
— Знаете ли вы, что означает принятие присяги?
— Это означает, что вы обязаны говорить правду. Теоретически, — добавила она, глядя на стол судебных обвинителей.
Это вызвало смех, как оно того и заслуживало. Даже со стороны Джавьера.
Дина объявила, что будет говорить только правду, и когда ей задали формальный вопрос по поводу репутации Дэвида, она решительно заявила:
— Она у него хорошая.
После этого Дину передали для перекрестного допроса. Джавьер делал это мягко:
— На сколько твой брат старше тебя, Дина?
— На тринадцать лет. Ему двадцать три.
— Следовательно, ты никогда не училась с ним в одной школе?
— Нет, сэр.
— Значит, тебе неизвестно, что думают одноклассники твоего брата по поводу его правдивости? И, разумеется, ты не работаешь с ним в одном учреждении?
— Нет, сэр. Я не работаю, я хожу в школу.
— Ты любишь своего брата, Дина? Дина посмотрела на Дэвида.
— Он меня устраивает.
Джавьер снова присоединился к смеху, поднявшемуся в зале.
— Спасибо. У меня больше нет...
— Но он не умеет лгать, — выпалила Дина.
В горячности она подалась вперед. Джавьер, растерявшись, какое-то мгновение не знал, что сказать.
— Вы посмотрели бы на него, когда он пытается это делать, — заторопилась Дина. — У него все лицо краснеет, и он не может закончить начатое предложение. У него это так плохо получается, что он...
— Все, этого достаточно! Протест!
— ... сразу же себя выдает. Он не может солгать мне, а он мне сказал, что не делал этого. Он не делал...
— Ваша честь. Я протестую!
— Да. Мисс Блэквелл, остановитесь. Мисс...
На этот раз никто не смеялся. Дина вот-вот готова была расплакаться. Она замолчала, все еще наклонившись вперед и едва не падая с кресла. Она теперь смотрела на присяжных. Но они были слишком смущены, чтобы ответить на ее взгляд.
Я смотрел на Лоис, которая, в свою очередь, внимательно наблюдала за Диной, точно так же, как она смотрела на нашу дочь во время школьных спектаклей, только без тени улыбки на лице. Лоис слегка кивала, как она делала это в тех случаях, когда дома репетировала с Диной чтение стихов.
Когда Дину отпустили, я встретил ее у выхода. Она потом сидела рядом со мной, опустив голову, и я обнимал ее за плечи в течение всего следующего часа.
— Это правда, — однажды прошептала она мне.
Когда я снова поднял глаза, Дэвид был уже на свидетельском месте. Я очень сожалел о том, что он занял его. Я надеялся, что он все же передумает. Он сидел в кресле чрезвычайно прямо, застывший, словно труп.
Дэвид взглянул на присяжных, вспомнил, что ему следовало смотреть им в глаза, попробовал сделать это — и снова отвернулся. Вскоре в своих свидетельских показаниях он утратил ту недавнюю надежную позицию, и голос его начал слабеть. Уотлину пришлось два или три раза потребовать, чтобы Дэвид говорил громче. Я повидал бесчисленное множество людей, с которыми свидетельское место делало то же самое. Дэвид был смущен своим присутствием там, и смущение это выглядело, как сознание вины. Это походило на то, как, по описанию Дины, он должен был выглядеть, когда пытался сказать неправду. Дэвид колебался, запинался, отступал от уже начатой фразы и старался начать снова.
Как только он окончательно перешел к изложению своей версии событий тринадцатого апреля, уже не имело особого значения, как он о них рассказывал. Весь зал застыл в почти благоговейном молчании. В наступившей тишине голос Дэвида казался сухим шепотком в прерии.
Генри попытался убрать все неудачные места из этого рассказа, атакуя Дэвида лично.
— Она оцарапала твое лицо?
— Да. Она это сделала.
— И она разорвала на себе собственную одежду?
— Да.
— Каким образом ее кожа оказалась под твоими ногтями?
— Я оцарапал ее только раз, когда пытался остановить, а она от меня отскочила. Менди тоже оцарапала меня.
Когда повествование близилось к концу, голос Дэвида зазвучал взволнованнее. Может быть, его версия начала казаться более правдоподобной. Уже в миллионный раз я подумал о каком-то скрытом ее значении. Почему это должно было случиться? Что это означало? Отвечая на следующий вопрос, заданный ему Генри, Дэвид повернулся к присяжным, наполовину перегнувшись через перила барьера, находившегося рядом с ним.
— Дэвид, ты насиловал Менди Джексон?
— Нет. Я не делал этого. Я никогда не сделал бы подобного. Я этого не делал.
Некоторые из присяжных ответили на его взгляд, но не все. В ходе следующих нескольких вопросов и они отвели глаза.
— Ты проникал в ее половые органы своим?
— Нет.
— Или в ее рот?
— Нет. Нет.
— Если оставить все это в стороне — безотносительно к вопросу об изнасиловании, — не делал ли ты чего-нибудь такого, что заставило бы миссис Джексон испугаться, подумать, что ты собираешься убить или избить ее?
— Нет, ничего не делал. Я просто стоял там, как болван.
Генри кивнул. Он вел себя так, словно его работа была сделана.
Он не смотрел в свои записи, взгляд его был решительно устремлен на Дэвида. Затем, будто не в силах сдержать собственное любопытство, он спросил:
— Дэвид, я должен задать этот вопрос. Зачем ей могло понадобиться делать все это?
Нора отодвинула от стола свое кресло. Джавьер положил ладонь на ее руку и наклонился к самому ее уху. Нора осталась на месте.
Дэвид выглядел задумчивым и слегка растерянным, как будто этот вопрос был задан ему впервые.
— Единственная причина, которую я могу предположить, — это деньги, — медленно проговорил он. — Я думаю, это было что-то вроде шантажа.
— Сколько ты зарабатываешь в год, Дэвид?
— Тридцать две тысячи долларов.
— Какую одежду ты носишь на работе?
— Костюм, галстук.
— На каком автомобиле ты ездишь?
— "Бьюик-ригл". Мы купили его прошлым летом.
— Незадолго до того, как тебя арестовали, то есть в апреле, не произошло ли какого-то события, которое сделало бы твое имя предметом обсуждения для твоих сослуживцев?
— Как раз тогда мой отец стал окружным прокурором, если вы имеете в виду это.
— Ваша семья приобрела политическую известность?
— Да. Я не думал об этом, но полагаю, некоторые люди могли это делать.
— Еще один момент, Дэвид. Не послужило ли мотивом поступка Менди Джексон то, что ты ее отверг?
Дэвид, казалось, настолько искренне был озадачен, что я не сомневался: Генри никогда раньше его об этом не спрашивал.
— Я не уверен, что...
— Не делала ли она тебе когда-нибудь сексуальных предложений?
— Менди? Нет, никогда.
— Ладно. Тогда не пыталась ли она с тобой заигрывать? Не было ли с ее стороны каких-то слабых намеков на то, что она может испытывать к тебе определенный интерес?
Вид у Дэвида был такой, словно ему хотелось отозвать Генри в сторонку и поговорить об этом в частном порядке.
— Не было ничего подобного. Между нами существовали лишь чисто деловые отношения.
— Я передаю свидетеля обвиняющей стороне.
Это были слова, которые хочется услышать всякому обвинителю, когда подсудимый сидит в свидетельском кресле. Я взглянул на Нору, не удивившись, что и она ждала этих слов, смакуя момент. Есть так много факторов, удерживающих обвиняемого от дачи свидетельских показаний: это могут быть какие-то прежние судимости, о которых не хочется упоминать адвокату защиты, или то, что в показаниях обвиняемого нет необходимости и адвокат не хочет подвергать своего подзащитного перекрестному допросу, или же просто — подсудимый не является хорошим свидетелем. Лишь менее чем в половине процессов по уголовным делам обвинитель получает подсудимого для перекрестного допроса. Вести допрос обвиняемого, имеющего такие аргументы защиты, как Дэвид, — голубая мечта всякого обвинителя.
К моему удивлению, перекрестный допрос проводил Джавьер. Я перед этим даже не следил за ним. Позднее Дэвид сказал мне, что Джавьер сидел с озадаченным видом, прежде чем произнес свой первый вопрос.
— Какую денежную сумму требовала от вас Менди Джексон? — вежливо спросил Джавьер.
— Она не просила у меня нисколько, — ответил Дэвид.
Выражение удивления снова вернулось на лицо Джавьера. Я не мог видеть этого, однако я это слышал.
— Но мне показалось, что вы говорили, будто она пыталась шантажировать вас?
Я заметил, как Генри беспокойно заерзал. Вопросы Джавьера всегда были такими. Он заставлял вас думать, что вам просто необходимо выступить с протестом, однако вам никак не удавалось сообразить, против чего, собственно говоря, протестовать. Единственным реальным поводом для протеста могло бы быть следующее: «Ваша честь, он пытается выставить моего клиента лжецом». Но с этим никто бы не согласился.
— Я сказал, что я просто подумал: должна же у нее существовать какая-то причина для этого, — объяснил Дэвид. — Потому что я не сумел придумать никакой другой, по которой она могла бы это сделать.
— Ах! Так она все же не требовала у вас денег?
— Нет.
— По крайней мере в тот вечер она этого не делала?
— Нет.
— Это случилось в апреле?
— Да, сэр.
Джавьер подсчитал на пальцах:
— Май, июнь, июль, август. Прошло четыре месяца. Не требовала ли она с вас денег в течение тех четырех месяцев, которые прошли с того самого дня?
— Нет.
Дэвид понял, как прозвучал его ответ. Джавьер позволил ему объясниться.
— Я полагаю, — сказал Дэвид, — что после того, как прибыла полиция и после всего прочего, Менди подумала, что должна до конца следовать своей версии.
Джавьер задумался над этим.
— Вы знаете, сколько арестов в действительности заканчиваются судом? — наконец спросил он.
— Протест. Призыв к высказыванию предположения.
Браво! Генри нашел-таки соответствующий повод для протеста.
Джавьер обратился к Уотлину:
— Его отец является окружным прокурором, и это уже зарегистрировано в материалах суда в качестве установленного факта. Я полагаю, подсудимому должно быть кое-что известно об уголовном законодательстве.
Уотлин заколебался. Ему не хотелось, чтобы подумали, будто он покровительствует свидетелю.
— Я позволю ему ответить на этот вопрос, если ответ ему известен.
Дэвид не ухватился за столь явный намек.
— Я не уверен, но знаю, что далеко не все.
— Дела закрываются постоянно. Приходилось ли вам когда-нибудь слышать или читать о делах, закрытых еще до суда?
— Да, сэр.
— Не кажется ли вам, что Менди Джексон тоже могла бы, если бы захотела, закрыть данное дело, пойди вы навстречу ее требованиям?
На сей раз бесполезный протест Генри был поддержан. Присяжные уже услышали вопрос. Судья серьезно проинструктировал их не принимать этот вопрос во внимание. Правильно.
— Следовательно, она никогда и ничего не говорила вам о деньгах, верно?
— Верно.
— А что же она сказала?
— В тот момент, когда она разрывала на себе одежду, она не говорила ничего.
— Ну что-то она делала? Может быть, производила какие-то звуки?
Дэвид порылся в своей памяти.
— Я ничего подобного не помню.
— Вы слышали, как охранник засвидетельствовал, что пострадавшая плакала, когда он вошел?
— Ох! Да, тогда она плакала.
— Тогда? Вы хотите сказать, что до этого она не плакала?
— Я не помню, чтобы она делала это.
— Вы имеете в виду, что она начала плакать именно в тот момент, когда в комнате появился кто-то еще?
— Да, тогда в первый раз она издала рыдающий звук. Мне думается, что, может быть, она плакала и раньше, но я не заметил.
Когда Джавьер получал ответ, он любил старательно записать его, позволяя словам говорить самим за себя. Этот ответ был одним из тех, которые он записал.
— Разрешите поинтересоваться у вас насчет того спорного вопроса с заигрыванием, хотя я и не очень уверен, что это имеет отношение к делу...
Генри сказал:
— Ваша честь, я протестую против этого постороннего замечания. Я объясню, каким образом данный вопрос относится к делу, когда придет время для заключительного слова.
— А теперь я протестую против выражения «постороннее замечание». Ваша честь...
— Прошу вас обоих воздержаться от посторонних замечаний и продолжить работу.
Окна с западной стороны зала снова накалились, и Уотлин начал раздражаться.
Резюмируя установление утверждаемого им факта, Джавьер спросил:
— В любом случае какого-то флирта между вами никогда не было?
— Нет, сэр. Не было.
— А почему не было?
— Почему?
В поисках ответа Дэвид обвел взглядом зал и увидел Викторию.
— Я женатый человек и не флиртую с другими женщинами.
Я ожидал от него лучшего ответа.
— А если бы вы флиртовали с другими женщинами, тогда вы стали бы заигрывать с Менди Джексон?
— Про... — начал Генри, и Джавьер сказал:
— Я перефразирую вопрос. Не находите ли вы, что Менди Джексон привлекательная женщина?
Дина оказалась права: Дэвид был некудышным лжецом. Он абсолютно не умел этого делать.
— Я не знаю. Я никогда об этом не думал, — сказал он.
— Хорошо, подумайте над этим сейчас. Она привлекательна?
Генри почел своим долгом прийти Дэвиду на выручку.
— Ваша честь, то, что он мог думать насчет ее привлекательности, к делу не относится. Если он не думал над этим прежде...
— Пожалуй, я соглашусь с вами. Протест поддержан.
Тон Джавьера был по-прежнему вежливым:
— Вы хотите сказать, что никогда не воспринимали ее как женщину? Для вас она была просто уборщицей?
Среди присяжных не было чернокожих, но американцы мексиканского происхождения там, естественно, были. Все мы с интересом ждали ответа Дэвида. Я медленно повернул голову и увидел в конце зала Линду, пристально и с абсолютно непроницаемым лицом смотревшую на него. Не было ли это одной из причин, по которым она сочувствовала Менди Джексон?
— Нет, я не имел в виду этого, — отчетливо проговорил Дэвид.
— Тогда, следовательно, вы все же думали о ней как о женщине. Когда она входила в ваш кабинет или выходила из него, не было ли у вас мысли типа: «Какая симпатичная женщина!»?
Дэвид опустил глаза и посмотрел на свои руки. Он не отваживался взглянуть на Викторию, на присяжных или на кого-то еще.
— Возможно, — пробормотал он.
— Возможно? Вы хотите сказать, что думали о многих женщинах, поэтому, вполне возможно, думали и о ней?
— Протест!
Многие обвинители на его месте сняли бы свой вопрос, но Джавьер вежливо дождался решения Уоддла с протестом и, казалось, немного удивился, когда он был поддержан.
— Прошу прощения, ваша честь, я попытаюсь сформулировать это получше. Дэвид, считали вы Менди Джексон красивой?
Протест Генри был отклонен.
— Да, — проговорил Дэвид.
— Сексуальной?
— Этого я не знаю.
— Думали вы когда-нибудь над тем, чтобы вступить с нею в любовные отношения?
Дэвид, вспыхнув, поднял голову.
— Нет! — резко сказал он.
Это был совершенно машинальный ответ.
— Нет? — переспросил Джавьер. В голосе его прозвучал легкий оттенок упрека. — Вы не переходили от одной мысли к другой: от вида привлекательной женщины к мысли о том, что было бы неплохо переспать с нею?
Дэвид не был настолько скор.
— Не... — он немного запнулся. — Не так автоматически, — выговорил он наконец и опять опустил глаза.
Джавьер издал возглас не то удивления, не то сомнения, но слишком слабый, чтобы это можно было опротестовать. Мне было знакомо выражение, появившееся на его лице. Оно возникало, когда Джавьер экзаменовал свою собственную совесть, решая, отличался ли он сам от других.
— Я передаю свидетеля.
Генри начал с абсолютно недопустимого вопроса:
— Дэвид. — Он подождал, пока тот поднимет глаза. — Тебе предлагалось согласованное признание по твоему делу? Не так ли?
Генри подождал, пока протест по поводу неуместности вопроса будет поддержан, затем вернулся к той же теме. В этом заключалось одно из преимуществ защитника. Обвинитель должен беспокоиться о том, чтобы не допустить ошибки, которая впоследствии может стать поводом для обжалования, а защитник волен спрашивать все, что взбредет ему в голову. Его не тревожит, что дело будет пересмотрено в апелляционном суде. Это как раз и является одной из его целей.
— Почему ты не принял их предложения, Дэвид?
Протест был снова поддержан, но Генри выразительно кивнул своему клиенту, и Дэвид сказал:
— Я не пожелал признать себя виновным, потому что я действительно не виноват. Не важно, что они мне предлагали, я все равно не сказал бы, что я это сделал.
Этот ответ прозвучал как самый искренний за весь день, но Генри наверняка понимал, что судья Уоддл позволит Джавьеру вернуться к данной теме во время повторного допроса, потому что сам Генри и открыл ее. Джавьер спросил Дэвида:
— По согласованному признанию вам предлагалось тюремное заключение, не так ли?
— Да.
Допрос обвиняемого постепенно сходил на нет, и количество вопросов уменьшалось с каждым кругом. Когда Джавьер передавал свидетеля в последний раз, тон его говорил о том, что в дальнейшем опросе никакого смысла уже не было. Последними словами был повторный отказ Дэвида признать свою вину — по-прежнему горячий, но теперь с оттенком усталости.
Защита объявила об окончании своего выступления.
Репортеры приняли позы спринтеров. Один из них стоял у задней двери и, как только Уотлин повернулся к присяжным и сказал: «Теперь я намерен отпустить вас», — оказался уже за дверью. Он работал на телевидении, было почти пять часов, и его оператор уже ждал его на тротуаре напротив здания суда. Репортеру предстояло еще записать вступление.
После ухода присяжных Уотлин обратился к адвокатам:
— Давайте поговорим по поводу обвинения. — И наклоном головы указал на боковую дверь, которая вела в его кабинет.
Генри задержался настолько, чтобы успеть задать мне один вопрос:
— Просить об обвинении в меньшем преступлении?
— Конечно, — ответил я.
Суть вопроса защитника заключалась в том, чтобы узнать мое мнение: ходатайствовать ли о вынесении приговора по менее серьезному из преступлений (как в данном случае — простое сексуальное нападение) или мне желательно, чтобы присяжным рекомендовали рассматривать либо все, либо ничего. В тот момент я чувствовал, что более склонен пойти на компромисс.
Помимо всего прочего, если бы Генри попросил об этом, Уотлин мог и отказать ему в прошении, а это означало бы допущение ошибки, заслуживающей обжалования. Свидетельские показания, конечно, поставили вопрос о возможности того, что Дэвид действительно совершил сексуальное нападение, но они не доказали, что он вызвал у пострадавшей опасение быть убитой или изувеченной. Все, для чего обычно годится совещание по поводу обвинения, — это попытка заставить судью допустить какую-нибудь процессуальную ошибку. Я ничего не стал предпринимать, чтобы попасть на эту конференцию. Адвокаты и судья ушли, зал суда быстро опустел. Дэвид все еще находился в кресле свидетеля. Его напряжение не ослабло. Мне подумалось, что я знаю, что он сейчас чувствует. Должно быть, осталось нечто такое, что он мог сказать, то, после чего присяжные всем сердцем перешли бы на его сторону. Дэвид пытался придумать, что это могло быть. Он, вероятно, хотел бы пойти сейчас вместе с присяжными к ним домой и снова им все объяснить. «Послушайте, — сказал бы он, не связанный формой вопросов и правилами свидетельских показаний, — я знаю, что это звучит невероятно, но ведь и невероятные вещи тоже порой случаются, правда? Иногда им нет объяснений». И если бы присяжный был обыкновенным парнем, ссутулившимся на соседнем стуле в каком-нибудь баре, он наверняка задумчиво кивнул.
— Ты держался молодцом, — сказал я Дэвиду, беря его за руку и поднимая с кресла. — Ты выглядел как невиновный человек, а это чего-то стоит. Они оценят то, как ты себя вел.
— Они должны поверить мне, — пробормотал он. — Должны.
Мы прошли мимо репортера Джин Палмер, все еще сидевшей в первом ряду. Она записывала то, что только что сказал Дэвид. Он увидел ее и остановился.
— Я не делал этого, — сказал он. — Пусть так и напечатают в газете. Может быть, присяжные утром прочтут мои слова. Клянусь Господом Богом, я не делал этого!
— Судья только что проинструктировал присяжных, чтобы они не читали никаких статей об этом процессе, — возразила миз Палмер.
Я почти беззвучно рассмеялся.
Когда появился Генри, я оказался единственным, кто его дожидался.
— Ты удивил меня тем, что вызвал Дину, — сказал я. — Однако Лоис это, похоже, не удивило. Это была ее идея, не так ли?
— Да.
Интонация Генри была совершенно нейтральной. Может быть, он заботился о том, чтобы я приберег свой пыл для ссоры с женой, а не с ним.
— Что еще она тебе сказала?
— Не вызывать тебя в качестве свидетеля...
Я начал было протестовать.
— Или ее. Она считала, что это будет бесполезно. И велела позволить Дэвиду лгать на свидетельском месте.
Я вздохнул.
— Моя супруга не испытывает особого почтения к делу моей жизни. Если она могла...
Генри отрицательно качнул головой.
— Нет. Она имела в виду: по контрасту. Ты видел его, когда он отказывался признать, что когда-нибудь задумывался над тем, привлекательна ли Менди. Самый очевидный лжец из когда-либо виденных. Но когда он рассказывал свою собственную версию...
Я догадался, в чем заключалась хитрость Лоис.
— Он казался искренним, — согласился я.
— Будем надеяться, — сказал Генри.
Уотлин открыл заседание чтением судебного обвинения и инструкций, уполномочивающих присяжных вынести обвинительный приговор, если они сочтут определенные иском заявления обоснованными, или же — в противном случае — обязывающих их оправдать подсудимого. Инструкции эти растянулись на целые страницы, включив в себя дефиницию презумпции и элементов, составляющих преступление. Существует большой сборник «Закон об обвинениях», объясняющий, что должно включать в себя такое-то обвинение, а чего не должно, или что может быть, если определенное доказательство появляется в ходе судебного процесса. Все это совершенно бесполезно.
Уотлин читал обвинение с таким драматическим пылом, будто сам написал его. Присяжные кивали по мере чтения. Мы с важным видом объясняем всякие юридические предпосылки. Присяжные важно притворяются, будто нас слушают. После этого они идут в свою совещательную комнату и делают лишь то, что им хочется.
— Обвиняющая сторона готова? — спросил в заключение судья Уоддл.
— Да, ваша честь.
— Можете начинать. Каждая из сторон получит по тридцать минут.
Выступление от имени обвинителей открыл Джавьер. Это была подчиненная позиция. Нора еще раз взяла на себя обвинение по делу. Джавьер исполнил свой долг, выделив элементы преступления, пояснив, что это было единственным, доказательство чего входило в обязанность обвинения. Они не должны были доказывать ни наличия мотива преступления, ни соответствия его версий. Только следующее: действительно ли этот обвиняемый такого-то числа произвел такие-то действия, получившие такой-то ответ со стороны его жертвы? Обвинение сумело доказать, что он сделал это. Джавьер заключил:
— Сколько их у вас еще? — спросил Уотлин у Генри.
— Ваша честь, я могу вызывать свидетелей, подтверждающих хорошую репутацию моего клиента...
— Я протестую, протестую, протестую! Не могли бы вы остановить его...
— ... до самого конца недели, — закончил Генри, перекрывая все более повышающийся голос Норы.
— В этом нет никакого сомнения, — сказал Уотлин. — Но не кажется ли вам, что еще одного будет достаточно?
— Очень хорошо.
Генри пробежал глазами лежавший перед ним список. Я тоже числился там, но лишь как отдаленная возможность. Я не думал, что было бы разумно вызывать меня.
— Я вызываю Дину Блэквелл.
Что? Дины не было в списке. Она спрыгнула с кресла рядом со мной и была уже почти в проходе. Я едва не протянул руку, чтобы остановить ее. Я не люблю подобных трюков, тем более я не мог понять, что было на уме у Генри.
На этот раз встал Джавьер.
— Ваша честь, боюсь, что я вынужден заявить протест. Предоставление слова этой свидетельнице является нарушением правила. Она присутствует в зале в течение всего процесса. Привет, Дина!
— Ваша честь, — возразил Генри. — Я не знал, что придется вызывать эту свидетельницу, пока она не поговорила со мной во время последнего перерыва. Ее свидетельство касается лишь репутации моего подзащитного, она не собирается опровергать какое-то из предыдущих показаний.
— Я позволю ей выступить, — сказал Уотлин.
Ему нравились такие эффектные сцены. Благодаря им имя его попадало в газеты.
Дина тихо стояла у стола защиты, положив руку на плечо Дэвида, пока решался вопрос с протестом. Дэвид нежно беседовал с нею. Я никогда раньше не видел, чтобы они выглядели настолько близкими друг другу. Для Дины это была заветная мечта всей ее короткой еще жизни. Она повторила ясным, отчетливым голосом слова присяги и, сложив руки вместе, заняла свидетельское место.
— Назовите ваше имя, пожалуйста.
— Дина Блэквелл.
— Сколько вам лет, Дина?
— Десять.
— Бывали вы прежде на судебных процессах?
— Я видела их, но я никогда не была свидетельницей.
— Знаете ли вы, что означает принятие присяги?
— Это означает, что вы обязаны говорить правду. Теоретически, — добавила она, глядя на стол судебных обвинителей.
Это вызвало смех, как оно того и заслуживало. Даже со стороны Джавьера.
Дина объявила, что будет говорить только правду, и когда ей задали формальный вопрос по поводу репутации Дэвида, она решительно заявила:
— Она у него хорошая.
После этого Дину передали для перекрестного допроса. Джавьер делал это мягко:
— На сколько твой брат старше тебя, Дина?
— На тринадцать лет. Ему двадцать три.
— Следовательно, ты никогда не училась с ним в одной школе?
— Нет, сэр.
— Значит, тебе неизвестно, что думают одноклассники твоего брата по поводу его правдивости? И, разумеется, ты не работаешь с ним в одном учреждении?
— Нет, сэр. Я не работаю, я хожу в школу.
— Ты любишь своего брата, Дина? Дина посмотрела на Дэвида.
— Он меня устраивает.
Джавьер снова присоединился к смеху, поднявшемуся в зале.
— Спасибо. У меня больше нет...
— Но он не умеет лгать, — выпалила Дина.
В горячности она подалась вперед. Джавьер, растерявшись, какое-то мгновение не знал, что сказать.
— Вы посмотрели бы на него, когда он пытается это делать, — заторопилась Дина. — У него все лицо краснеет, и он не может закончить начатое предложение. У него это так плохо получается, что он...
— Все, этого достаточно! Протест!
— ... сразу же себя выдает. Он не может солгать мне, а он мне сказал, что не делал этого. Он не делал...
— Ваша честь. Я протестую!
— Да. Мисс Блэквелл, остановитесь. Мисс...
На этот раз никто не смеялся. Дина вот-вот готова была расплакаться. Она замолчала, все еще наклонившись вперед и едва не падая с кресла. Она теперь смотрела на присяжных. Но они были слишком смущены, чтобы ответить на ее взгляд.
Я смотрел на Лоис, которая, в свою очередь, внимательно наблюдала за Диной, точно так же, как она смотрела на нашу дочь во время школьных спектаклей, только без тени улыбки на лице. Лоис слегка кивала, как она делала это в тех случаях, когда дома репетировала с Диной чтение стихов.
Когда Дину отпустили, я встретил ее у выхода. Она потом сидела рядом со мной, опустив голову, и я обнимал ее за плечи в течение всего следующего часа.
— Это правда, — однажды прошептала она мне.
Когда я снова поднял глаза, Дэвид был уже на свидетельском месте. Я очень сожалел о том, что он занял его. Я надеялся, что он все же передумает. Он сидел в кресле чрезвычайно прямо, застывший, словно труп.
Дэвид взглянул на присяжных, вспомнил, что ему следовало смотреть им в глаза, попробовал сделать это — и снова отвернулся. Вскоре в своих свидетельских показаниях он утратил ту недавнюю надежную позицию, и голос его начал слабеть. Уотлину пришлось два или три раза потребовать, чтобы Дэвид говорил громче. Я повидал бесчисленное множество людей, с которыми свидетельское место делало то же самое. Дэвид был смущен своим присутствием там, и смущение это выглядело, как сознание вины. Это походило на то, как, по описанию Дины, он должен был выглядеть, когда пытался сказать неправду. Дэвид колебался, запинался, отступал от уже начатой фразы и старался начать снова.
Как только он окончательно перешел к изложению своей версии событий тринадцатого апреля, уже не имело особого значения, как он о них рассказывал. Весь зал застыл в почти благоговейном молчании. В наступившей тишине голос Дэвида казался сухим шепотком в прерии.
Генри попытался убрать все неудачные места из этого рассказа, атакуя Дэвида лично.
— Она оцарапала твое лицо?
— Да. Она это сделала.
— И она разорвала на себе собственную одежду?
— Да.
— Каким образом ее кожа оказалась под твоими ногтями?
— Я оцарапал ее только раз, когда пытался остановить, а она от меня отскочила. Менди тоже оцарапала меня.
Когда повествование близилось к концу, голос Дэвида зазвучал взволнованнее. Может быть, его версия начала казаться более правдоподобной. Уже в миллионный раз я подумал о каком-то скрытом ее значении. Почему это должно было случиться? Что это означало? Отвечая на следующий вопрос, заданный ему Генри, Дэвид повернулся к присяжным, наполовину перегнувшись через перила барьера, находившегося рядом с ним.
— Дэвид, ты насиловал Менди Джексон?
— Нет. Я не делал этого. Я никогда не сделал бы подобного. Я этого не делал.
Некоторые из присяжных ответили на его взгляд, но не все. В ходе следующих нескольких вопросов и они отвели глаза.
— Ты проникал в ее половые органы своим?
— Нет.
— Или в ее рот?
— Нет. Нет.
— Если оставить все это в стороне — безотносительно к вопросу об изнасиловании, — не делал ли ты чего-нибудь такого, что заставило бы миссис Джексон испугаться, подумать, что ты собираешься убить или избить ее?
— Нет, ничего не делал. Я просто стоял там, как болван.
Генри кивнул. Он вел себя так, словно его работа была сделана.
Он не смотрел в свои записи, взгляд его был решительно устремлен на Дэвида. Затем, будто не в силах сдержать собственное любопытство, он спросил:
— Дэвид, я должен задать этот вопрос. Зачем ей могло понадобиться делать все это?
Нора отодвинула от стола свое кресло. Джавьер положил ладонь на ее руку и наклонился к самому ее уху. Нора осталась на месте.
Дэвид выглядел задумчивым и слегка растерянным, как будто этот вопрос был задан ему впервые.
— Единственная причина, которую я могу предположить, — это деньги, — медленно проговорил он. — Я думаю, это было что-то вроде шантажа.
— Сколько ты зарабатываешь в год, Дэвид?
— Тридцать две тысячи долларов.
— Какую одежду ты носишь на работе?
— Костюм, галстук.
— На каком автомобиле ты ездишь?
— "Бьюик-ригл". Мы купили его прошлым летом.
— Незадолго до того, как тебя арестовали, то есть в апреле, не произошло ли какого-то события, которое сделало бы твое имя предметом обсуждения для твоих сослуживцев?
— Как раз тогда мой отец стал окружным прокурором, если вы имеете в виду это.
— Ваша семья приобрела политическую известность?
— Да. Я не думал об этом, но полагаю, некоторые люди могли это делать.
— Еще один момент, Дэвид. Не послужило ли мотивом поступка Менди Джексон то, что ты ее отверг?
Дэвид, казалось, настолько искренне был озадачен, что я не сомневался: Генри никогда раньше его об этом не спрашивал.
— Я не уверен, что...
— Не делала ли она тебе когда-нибудь сексуальных предложений?
— Менди? Нет, никогда.
— Ладно. Тогда не пыталась ли она с тобой заигрывать? Не было ли с ее стороны каких-то слабых намеков на то, что она может испытывать к тебе определенный интерес?
Вид у Дэвида был такой, словно ему хотелось отозвать Генри в сторонку и поговорить об этом в частном порядке.
— Не было ничего подобного. Между нами существовали лишь чисто деловые отношения.
— Я передаю свидетеля обвиняющей стороне.
Это были слова, которые хочется услышать всякому обвинителю, когда подсудимый сидит в свидетельском кресле. Я взглянул на Нору, не удивившись, что и она ждала этих слов, смакуя момент. Есть так много факторов, удерживающих обвиняемого от дачи свидетельских показаний: это могут быть какие-то прежние судимости, о которых не хочется упоминать адвокату защиты, или то, что в показаниях обвиняемого нет необходимости и адвокат не хочет подвергать своего подзащитного перекрестному допросу, или же просто — подсудимый не является хорошим свидетелем. Лишь менее чем в половине процессов по уголовным делам обвинитель получает подсудимого для перекрестного допроса. Вести допрос обвиняемого, имеющего такие аргументы защиты, как Дэвид, — голубая мечта всякого обвинителя.
К моему удивлению, перекрестный допрос проводил Джавьер. Я перед этим даже не следил за ним. Позднее Дэвид сказал мне, что Джавьер сидел с озадаченным видом, прежде чем произнес свой первый вопрос.
— Какую денежную сумму требовала от вас Менди Джексон? — вежливо спросил Джавьер.
— Она не просила у меня нисколько, — ответил Дэвид.
Выражение удивления снова вернулось на лицо Джавьера. Я не мог видеть этого, однако я это слышал.
— Но мне показалось, что вы говорили, будто она пыталась шантажировать вас?
Я заметил, как Генри беспокойно заерзал. Вопросы Джавьера всегда были такими. Он заставлял вас думать, что вам просто необходимо выступить с протестом, однако вам никак не удавалось сообразить, против чего, собственно говоря, протестовать. Единственным реальным поводом для протеста могло бы быть следующее: «Ваша честь, он пытается выставить моего клиента лжецом». Но с этим никто бы не согласился.
— Я сказал, что я просто подумал: должна же у нее существовать какая-то причина для этого, — объяснил Дэвид. — Потому что я не сумел придумать никакой другой, по которой она могла бы это сделать.
— Ах! Так она все же не требовала у вас денег?
— Нет.
— По крайней мере в тот вечер она этого не делала?
— Нет.
— Это случилось в апреле?
— Да, сэр.
Джавьер подсчитал на пальцах:
— Май, июнь, июль, август. Прошло четыре месяца. Не требовала ли она с вас денег в течение тех четырех месяцев, которые прошли с того самого дня?
— Нет.
Дэвид понял, как прозвучал его ответ. Джавьер позволил ему объясниться.
— Я полагаю, — сказал Дэвид, — что после того, как прибыла полиция и после всего прочего, Менди подумала, что должна до конца следовать своей версии.
Джавьер задумался над этим.
— Вы знаете, сколько арестов в действительности заканчиваются судом? — наконец спросил он.
— Протест. Призыв к высказыванию предположения.
Браво! Генри нашел-таки соответствующий повод для протеста.
Джавьер обратился к Уотлину:
— Его отец является окружным прокурором, и это уже зарегистрировано в материалах суда в качестве установленного факта. Я полагаю, подсудимому должно быть кое-что известно об уголовном законодательстве.
Уотлин заколебался. Ему не хотелось, чтобы подумали, будто он покровительствует свидетелю.
— Я позволю ему ответить на этот вопрос, если ответ ему известен.
Дэвид не ухватился за столь явный намек.
— Я не уверен, но знаю, что далеко не все.
— Дела закрываются постоянно. Приходилось ли вам когда-нибудь слышать или читать о делах, закрытых еще до суда?
— Да, сэр.
— Не кажется ли вам, что Менди Джексон тоже могла бы, если бы захотела, закрыть данное дело, пойди вы навстречу ее требованиям?
На сей раз бесполезный протест Генри был поддержан. Присяжные уже услышали вопрос. Судья серьезно проинструктировал их не принимать этот вопрос во внимание. Правильно.
— Следовательно, она никогда и ничего не говорила вам о деньгах, верно?
— Верно.
— А что же она сказала?
— В тот момент, когда она разрывала на себе одежду, она не говорила ничего.
— Ну что-то она делала? Может быть, производила какие-то звуки?
Дэвид порылся в своей памяти.
— Я ничего подобного не помню.
— Вы слышали, как охранник засвидетельствовал, что пострадавшая плакала, когда он вошел?
— Ох! Да, тогда она плакала.
— Тогда? Вы хотите сказать, что до этого она не плакала?
— Я не помню, чтобы она делала это.
— Вы имеете в виду, что она начала плакать именно в тот момент, когда в комнате появился кто-то еще?
— Да, тогда в первый раз она издала рыдающий звук. Мне думается, что, может быть, она плакала и раньше, но я не заметил.
Когда Джавьер получал ответ, он любил старательно записать его, позволяя словам говорить самим за себя. Этот ответ был одним из тех, которые он записал.
— Разрешите поинтересоваться у вас насчет того спорного вопроса с заигрыванием, хотя я и не очень уверен, что это имеет отношение к делу...
Генри сказал:
— Ваша честь, я протестую против этого постороннего замечания. Я объясню, каким образом данный вопрос относится к делу, когда придет время для заключительного слова.
— А теперь я протестую против выражения «постороннее замечание». Ваша честь...
— Прошу вас обоих воздержаться от посторонних замечаний и продолжить работу.
Окна с западной стороны зала снова накалились, и Уотлин начал раздражаться.
Резюмируя установление утверждаемого им факта, Джавьер спросил:
— В любом случае какого-то флирта между вами никогда не было?
— Нет, сэр. Не было.
— А почему не было?
— Почему?
В поисках ответа Дэвид обвел взглядом зал и увидел Викторию.
— Я женатый человек и не флиртую с другими женщинами.
Я ожидал от него лучшего ответа.
— А если бы вы флиртовали с другими женщинами, тогда вы стали бы заигрывать с Менди Джексон?
— Про... — начал Генри, и Джавьер сказал:
— Я перефразирую вопрос. Не находите ли вы, что Менди Джексон привлекательная женщина?
Дина оказалась права: Дэвид был некудышным лжецом. Он абсолютно не умел этого делать.
— Я не знаю. Я никогда об этом не думал, — сказал он.
— Хорошо, подумайте над этим сейчас. Она привлекательна?
Генри почел своим долгом прийти Дэвиду на выручку.
— Ваша честь, то, что он мог думать насчет ее привлекательности, к делу не относится. Если он не думал над этим прежде...
— Пожалуй, я соглашусь с вами. Протест поддержан.
Тон Джавьера был по-прежнему вежливым:
— Вы хотите сказать, что никогда не воспринимали ее как женщину? Для вас она была просто уборщицей?
Среди присяжных не было чернокожих, но американцы мексиканского происхождения там, естественно, были. Все мы с интересом ждали ответа Дэвида. Я медленно повернул голову и увидел в конце зала Линду, пристально и с абсолютно непроницаемым лицом смотревшую на него. Не было ли это одной из причин, по которым она сочувствовала Менди Джексон?
— Нет, я не имел в виду этого, — отчетливо проговорил Дэвид.
— Тогда, следовательно, вы все же думали о ней как о женщине. Когда она входила в ваш кабинет или выходила из него, не было ли у вас мысли типа: «Какая симпатичная женщина!»?
Дэвид опустил глаза и посмотрел на свои руки. Он не отваживался взглянуть на Викторию, на присяжных или на кого-то еще.
— Возможно, — пробормотал он.
— Возможно? Вы хотите сказать, что думали о многих женщинах, поэтому, вполне возможно, думали и о ней?
— Протест!
Многие обвинители на его месте сняли бы свой вопрос, но Джавьер вежливо дождался решения Уоддла с протестом и, казалось, немного удивился, когда он был поддержан.
— Прошу прощения, ваша честь, я попытаюсь сформулировать это получше. Дэвид, считали вы Менди Джексон красивой?
Протест Генри был отклонен.
— Да, — проговорил Дэвид.
— Сексуальной?
— Этого я не знаю.
— Думали вы когда-нибудь над тем, чтобы вступить с нею в любовные отношения?
Дэвид, вспыхнув, поднял голову.
— Нет! — резко сказал он.
Это был совершенно машинальный ответ.
— Нет? — переспросил Джавьер. В голосе его прозвучал легкий оттенок упрека. — Вы не переходили от одной мысли к другой: от вида привлекательной женщины к мысли о том, что было бы неплохо переспать с нею?
Дэвид не был настолько скор.
— Не... — он немного запнулся. — Не так автоматически, — выговорил он наконец и опять опустил глаза.
Джавьер издал возглас не то удивления, не то сомнения, но слишком слабый, чтобы это можно было опротестовать. Мне было знакомо выражение, появившееся на его лице. Оно возникало, когда Джавьер экзаменовал свою собственную совесть, решая, отличался ли он сам от других.
— Я передаю свидетеля.
Генри начал с абсолютно недопустимого вопроса:
— Дэвид. — Он подождал, пока тот поднимет глаза. — Тебе предлагалось согласованное признание по твоему делу? Не так ли?
Генри подождал, пока протест по поводу неуместности вопроса будет поддержан, затем вернулся к той же теме. В этом заключалось одно из преимуществ защитника. Обвинитель должен беспокоиться о том, чтобы не допустить ошибки, которая впоследствии может стать поводом для обжалования, а защитник волен спрашивать все, что взбредет ему в голову. Его не тревожит, что дело будет пересмотрено в апелляционном суде. Это как раз и является одной из его целей.
— Почему ты не принял их предложения, Дэвид?
Протест был снова поддержан, но Генри выразительно кивнул своему клиенту, и Дэвид сказал:
— Я не пожелал признать себя виновным, потому что я действительно не виноват. Не важно, что они мне предлагали, я все равно не сказал бы, что я это сделал.
Этот ответ прозвучал как самый искренний за весь день, но Генри наверняка понимал, что судья Уоддл позволит Джавьеру вернуться к данной теме во время повторного допроса, потому что сам Генри и открыл ее. Джавьер спросил Дэвида:
— По согласованному признанию вам предлагалось тюремное заключение, не так ли?
— Да.
Допрос обвиняемого постепенно сходил на нет, и количество вопросов уменьшалось с каждым кругом. Когда Джавьер передавал свидетеля в последний раз, тон его говорил о том, что в дальнейшем опросе никакого смысла уже не было. Последними словами был повторный отказ Дэвида признать свою вину — по-прежнему горячий, но теперь с оттенком усталости.
Защита объявила об окончании своего выступления.
Репортеры приняли позы спринтеров. Один из них стоял у задней двери и, как только Уотлин повернулся к присяжным и сказал: «Теперь я намерен отпустить вас», — оказался уже за дверью. Он работал на телевидении, было почти пять часов, и его оператор уже ждал его на тротуаре напротив здания суда. Репортеру предстояло еще записать вступление.
После ухода присяжных Уотлин обратился к адвокатам:
— Давайте поговорим по поводу обвинения. — И наклоном головы указал на боковую дверь, которая вела в его кабинет.
Генри задержался настолько, чтобы успеть задать мне один вопрос:
— Просить об обвинении в меньшем преступлении?
— Конечно, — ответил я.
Суть вопроса защитника заключалась в том, чтобы узнать мое мнение: ходатайствовать ли о вынесении приговора по менее серьезному из преступлений (как в данном случае — простое сексуальное нападение) или мне желательно, чтобы присяжным рекомендовали рассматривать либо все, либо ничего. В тот момент я чувствовал, что более склонен пойти на компромисс.
Помимо всего прочего, если бы Генри попросил об этом, Уотлин мог и отказать ему в прошении, а это означало бы допущение ошибки, заслуживающей обжалования. Свидетельские показания, конечно, поставили вопрос о возможности того, что Дэвид действительно совершил сексуальное нападение, но они не доказали, что он вызвал у пострадавшей опасение быть убитой или изувеченной. Все, для чего обычно годится совещание по поводу обвинения, — это попытка заставить судью допустить какую-нибудь процессуальную ошибку. Я ничего не стал предпринимать, чтобы попасть на эту конференцию. Адвокаты и судья ушли, зал суда быстро опустел. Дэвид все еще находился в кресле свидетеля. Его напряжение не ослабло. Мне подумалось, что я знаю, что он сейчас чувствует. Должно быть, осталось нечто такое, что он мог сказать, то, после чего присяжные всем сердцем перешли бы на его сторону. Дэвид пытался придумать, что это могло быть. Он, вероятно, хотел бы пойти сейчас вместе с присяжными к ним домой и снова им все объяснить. «Послушайте, — сказал бы он, не связанный формой вопросов и правилами свидетельских показаний, — я знаю, что это звучит невероятно, но ведь и невероятные вещи тоже порой случаются, правда? Иногда им нет объяснений». И если бы присяжный был обыкновенным парнем, ссутулившимся на соседнем стуле в каком-нибудь баре, он наверняка задумчиво кивнул.
— Ты держался молодцом, — сказал я Дэвиду, беря его за руку и поднимая с кресла. — Ты выглядел как невиновный человек, а это чего-то стоит. Они оценят то, как ты себя вел.
— Они должны поверить мне, — пробормотал он. — Должны.
Мы прошли мимо репортера Джин Палмер, все еще сидевшей в первом ряду. Она записывала то, что только что сказал Дэвид. Он увидел ее и остановился.
— Я не делал этого, — сказал он. — Пусть так и напечатают в газете. Может быть, присяжные утром прочтут мои слова. Клянусь Господом Богом, я не делал этого!
— Судья только что проинструктировал присяжных, чтобы они не читали никаких статей об этом процессе, — возразила миз Палмер.
Я почти беззвучно рассмеялся.
Когда появился Генри, я оказался единственным, кто его дожидался.
— Ты удивил меня тем, что вызвал Дину, — сказал я. — Однако Лоис это, похоже, не удивило. Это была ее идея, не так ли?
— Да.
Интонация Генри была совершенно нейтральной. Может быть, он заботился о том, чтобы я приберег свой пыл для ссоры с женой, а не с ним.
— Что еще она тебе сказала?
— Не вызывать тебя в качестве свидетеля...
Я начал было протестовать.
— Или ее. Она считала, что это будет бесполезно. И велела позволить Дэвиду лгать на свидетельском месте.
Я вздохнул.
— Моя супруга не испытывает особого почтения к делу моей жизни. Если она могла...
Генри отрицательно качнул головой.
— Нет. Она имела в виду: по контрасту. Ты видел его, когда он отказывался признать, что когда-нибудь задумывался над тем, привлекательна ли Менди. Самый очевидный лжец из когда-либо виденных. Но когда он рассказывал свою собственную версию...
Я догадался, в чем заключалась хитрость Лоис.
— Он казался искренним, — согласился я.
— Будем надеяться, — сказал Генри.
* * *
Август оказался таким жарким, каким он только может быть. На следующее утро, когда в восемь часов я вышел на автостоянке из своей машины, на улице было восемьдесят два градуса. Полоска травы рядом с тротуаром была сухой и желтой, словно соломенный веник Воздух в зале суда казался уже отягощенным жарой. Присяжные оттого выглядели сонными.Уотлин открыл заседание чтением судебного обвинения и инструкций, уполномочивающих присяжных вынести обвинительный приговор, если они сочтут определенные иском заявления обоснованными, или же — в противном случае — обязывающих их оправдать подсудимого. Инструкции эти растянулись на целые страницы, включив в себя дефиницию презумпции и элементов, составляющих преступление. Существует большой сборник «Закон об обвинениях», объясняющий, что должно включать в себя такое-то обвинение, а чего не должно, или что может быть, если определенное доказательство появляется в ходе судебного процесса. Все это совершенно бесполезно.
Уотлин читал обвинение с таким драматическим пылом, будто сам написал его. Присяжные кивали по мере чтения. Мы с важным видом объясняем всякие юридические предпосылки. Присяжные важно притворяются, будто нас слушают. После этого они идут в свою совещательную комнату и делают лишь то, что им хочется.
— Обвиняющая сторона готова? — спросил в заключение судья Уоддл.
— Да, ваша честь.
— Можете начинать. Каждая из сторон получит по тридцать минут.
Выступление от имени обвинителей открыл Джавьер. Это была подчиненная позиция. Нора еще раз взяла на себя обвинение по делу. Джавьер исполнил свой долг, выделив элементы преступления, пояснив, что это было единственным, доказательство чего входило в обязанность обвинения. Они не должны были доказывать ни наличия мотива преступления, ни соответствия его версий. Только следующее: действительно ли этот обвиняемый такого-то числа произвел такие-то действия, получившие такой-то ответ со стороны его жертвы? Обвинение сумело доказать, что он сделал это. Джавьер заключил: