Булгаков Михаил Афанасьевич. Статьи, рассказы, наброски (сборник)

   На вышке трепетал свет. Гудел аппарат - на экране был помещичий дом с белыми колоннами. А на нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набежавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах и фрачные лакеи бежали с блестящими блюдами. Нэпманы влезли и на крышу. Под ногами были четыре приплюснутых головы с низкими лбами и мощными челюстями. Четыре накрашенных женских лица торчали среди нэпманских голов, и стол был залит цветами. Белые, красные, голубые розы покрывали стол. На нем было только пять кусочков свободного места, и эти места были заняты бутылками. На эстраде некто в красной рубашке, с партнершей - девицей в сарафане, - пел частушки:
   У Чичерина в Москве
   Нотное издательство!
   Пианино рассыпалось каскадами.
   - Бра-во! - кричали нэпманы, звеня стаканами, - бис!
   Приплюснутая и сверху казавшаяся лишенной ног девица семенила к столу с фужером, полным цветов.
   - Бис! - кричал нэпман, потоптал ногами, левой рукой обнимал даму за талию, а правой покупал цветок. За неимением места в фужерах на столе, он воткнул его в даму, как раз в то место, где кончался корсаж и начиналось ее желтое тело. Дама хихикнула, дрогнула и ошпарила нэпмана таким взглядом, что он долго глядел мутно, словно сквозь пелену. Лакей вырос из асфальта и перегнулся. Нэпман колебался не более минуты над карточкой и заказал. Лакей махнул салфеткой, всунулся в стеклянную дыру и четко бросил:
   - Восемь раз оливье, два лангет-пикана, два бифштекса.
   С эстрады грянул и затоптал лихой, веселый матросский танец. Замелькали ноги в лакированных туфлях и в штанах клешем.
   Я спустился с верхней площадки на нижнюю, потом - в стеклянную дверь и по бесконечным широким нирензеевским лестницам ушел вниз. Тверская приняла меня огнями, автомобильными глазами, шорохом ног. У Страстного монастыря толпа стояла черной стеной, давали сигналы автомобили, обходя ее. Над толпой висел экран. Дрожа, дробясь черными точками, мутясь, погасая и опять вспыхивая на белом полотне, плыли картины. Бронепоезд с открытыми площадками шел, колыхаясь. На площадке, молниеносно взмахивая руками, оборванные артиллеристы с бантами на груди вгоняли снаряд в орудие. Взмах руки, орудие вздрагивало, и облако дыма отлетало от него.
   На Тверской звенели трамваи, и мостовая была извороченной грудой кубиков. Горели жаровни. Москву чинили и днем и ночью.
   Это был душный июль 1922 года.
   Панорама четвертая. Сейчас
   Иногда кажется, что Больших театров в Москве два. Один такой: в сумерки на нем загорается огненная надпись. В кронштейнах вырастают красные флаги. След от сорванного орла на фронтоне бледнеет. Зеленая квадрига чернеет, очертания ее расплываются в сумерках. Она становится мрачной. Сквер пустеет. Цепями протягиваются непреклонные фигуры в тулупах поверх шинелей, в шлемах, с винтовками, с примкнутыми штыками. В переулках на конях сидят всадники в черных шлемах. Окна светятся. В Большом идет съезд.
   Другой - такой: в излюбленный час театральной музы, в семь с половиной, нет сияющей звезды, нет флагов, нет длинной цепи часовых у сквера. Большой стоит громадой, как стоял десятки лет. Между колоннами желто-тускловатые пятна света. Приветливые театральные огни. Черные фигуры текут к колоннам. Часа через два внутри полутемного зала в ярусах громоздятся головы. В ложах на темном фоне ряды светлых треугольников и ромбов от раздвинутых завес. На сукне волны света, и волной катится в грохоте меди и раскатах хора триумф Радамеса. В антрактах, в свете, золотым и красным сияет театр и кажется таким же нарядным, как раньше.
   В антракте золото-красный зал шелестит. В ложах бенуара причесанные парикмахером женские головы. Штатские сидят, заложив ножку на ножку, и, как загипнотизированные, смотрят на кончики своих лакированных ботинок (я тоже купил себе лакированные). Чин антрактового действа нарушает только одна нэпманша. Перегнувшись через барьеры ложи в бельэтаже, она взволнованно кричит через весь партер, сложа руки рупором:
   - Дора! Пробирайся сюда! Митя и Соня у нас в ложе!
   Днем стоит Большой театр желтый и грузный, облупившийся, потертый. Трамваи огибают Малый, идут к нему. "Мюр и Мерилиз", лишь начнет темнеть, показывает в огромных стеклах ряды желтых огней. На крыше его вырос круглый щит с буквами: "Государственный универсальный магазин". В центре щита лампа загорается вечером. Над Незлобинским театром две огненные строчки, то гаснут, то вспыхивают: "Сегодня банкноты 251". В Столешниковом на экране корявые строчки: "Почему мы советуем покупать ботинки только в...". На Страстной площади на крыше экран - объявления, то цветные, то черные, вспыхивают и погасают. Там же, но на другом углу, купол вспыхнет, потом потемнеет, вспыхнет и потемнеет "Реклама".
   Все больше и больше этих зыбких, цветных огней на Тверской, Мясницкой, на Арбате, Петровке. Москва заливается огнями с каждым днем все сильней. В окнах магазинов всю ночь не гаснут дежурные лампы, а в некоторых почему-то освещение a giorno [яркое (фр.)]. До полуночи торгуют гастрономические магазины МПО.
   Москва спит теперь, и ночью не гася всех огненных глаз.
   С утра вспыхивает гудками, звонками, разбрасывает по тротуарам волны пешеходов. Грузовики, ковыляя и погромыхивая цепями, ползут по разъезженному, рыхлому, бурому снегу. В ясные дни с Ходынки летят с басовым гудением аэропланы. На Лубянке вкруговую, как и прежде, идут трамваи, выскакивая с Мясницкой и с Большой Лубянки. Мимо первопечатника Федорова, под старой зубчатой стеной они один за другим валят под уклон вниз к "Метрополю". Мутные стекла в первом этаже "Метрополя" просветлели, словно с них бельма сняли, и показали ряды цветных книжных обложек. Ночью драгоценным камнем над подъездом светится шар Госкино-II. Напротив через сквер неожиданно воскрес Тестов и высунул в подъезде карточку: "Крестьянский суп". В Охотном ряду вывески так огромны, что подавляют магазинчики. Но Параскева Пятница глядит печально и тускло. Говорят, что ее снесут. Это жаль. Сколько видал этот узкий проход между окнами с мясными тушами и ларьками букинистов и белым боком церкви, ставшей по самой середине улицы.
   Часовню, что была на маленькой площади, там, где Тверская скрещивается с Охотным и Моховой, уже снесли.
   Торговые ряды на Красной площади, являвшие несколько лет изумительный пример мерзости запустения, полны магазинов. В центре у фонтана гудит и шаркает толпа людей, торгующих валютой. Их симпатичные лица портит одно: некоторое выражение неуверенности в глазах. Это, по-моему, вполне понятно: в ГУМе лишь три выхода. Другое дело у Ильинских ворот - сквер, простор, далеко видно... Эпидемически буйно растут трактиры и воскресают. На Цветном бульваре, в дыму, в грохоте, рвутся с лязгом звуки "натуральной" польки:
   Пойдем, пойдем, ангел милый,
   Польку танцевать с тобой
   С-с-с-с-слышу, с-с-слышу с-с-сл...
   ...Польки звуки неземной!!
   Извозчики теперь оборачиваются с козел, вступают в беседу, жалуются на тугие времена, на то, что их много, а публика норовит сесть в трамвай. Ветер мотает кинорекламы на полотнищах поперек улицы. Заборы исчезли под миллионами разноцветных афиш. Зовут на новые заграничные фильмы, возвещают "Суд над проституткой Заборовой, заразившей красноармейца сифилисом", десятки диспутов, лекций, концертов. Судят "Санина", судят "Яму" Куприна, судят "Отца Сергия", играют без дирижера Вагнера, ставят "Землю дыбом" с военными прожекторами и автомобилями, дают концерты по радио, портные шьют стрелецкие гимнастерки, нашивают сияющие звезды на рукава и шевроны, полные ромбов. Завалили киоски журналами и десятками газет...
   И вот брызнуло мартовское солнце, растопило снег. Еще басистей загудели грузовики, яростней и веселей. К
   Воробьевым горам уже провели ветку, там роют, возят доски, там скрипят тачки - готовят Всероссийскую выставку.
   И, сидя у себя в пятом этаже, в комнате, заваленной букинистскими книгами, я мечтаю, как летом взлезу на Воробьевы, туда, откуда глядел Наполеон, и посмотрю, как горят сорок сороков на семи холмах, как дышит, блестит Москва. Москва - мать.
   * Михаил Булгаков. Кулак бухгалтера
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   Пьеса
   (Может идти вместо "Заговора императрицы")
   ПРОЛОГ
   Дверь с надписью "Мужская уборная" в управлении Уссурийской ж. д. в гор. Хабаровске хлопнула, вышел помощник главного бухгалтера Жуков, застегнул китель, подошел к курьерше и хлопнул ее кулаком, произнеся такой спич:
   - Не читай во время дежурства книг! Не читай!! Это дело не курьерское, а смотри, что делается в уборной! В уборной!!
   Курьерское дело маленькое: заорать, когда тебя бьют.
   Курьерша так и сделала. И слетелся со всех сторон народ.
   - Жалуйся, тетка, в местком, - кричал раздраженный народ.
   И тетка пожаловалась.
   МЕСТКОМОВО СУДИЛИЩЕ
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
   Шмонин, предместкома (грим средних лет, серые брючки, штиблеты на шнурках, выражение лица умное).
   Гудзенко, член месткома (грим обыкновенный, в глазах сильное сочувствие компартии, на левой стороне груди два портрета, на правой значки Доброхима и Доброфлота, а в кармане книжка "Друг детей").
   Жуков, побивший, симпатичный.
   Курьерша, обыкновенная, в платке.
   Публика - статисты из месткома.
   Сцена представляет помещение месткома.
   Шмонин (звонит в колокольчик). Тише! Итак, дорогие товарищи, перед нами факт о якобы побитии курьерши Токаревой нашим уважаемым бухгалтером Жуковым.
   Курьерша. Как это "якобы", когда у меня синяк!
   Шмонин. Ваше слово впереди. Попрошу вас помолчать. Спрячьте ваш синяк в карман.
   Курьерша рыдает.
   Публика сочувствует ей.
   Шмонин. Тиш-ше! Итак, граждане, разберемся в вышеуказанном прискорбном явлении нашего быта. Что перед нами возникает? Возникает вопрос - какой это пистолет написал нашей курьерше заявление в суд месткома?
   Публика изумлена.
   Шмонин. Какое это крапивное семя сеет смуту в Советском государстве, натравливая одну часть народонаселения против другой? Ась?
   Курьерша. Какое ваше дело, кто писал? Он меня побил, и больше ничего!
   Публика гудит.
   Шмонин. Прошу не гудеть! Отвечай, тетя, суду, кто писал?
   Курьерша (упорствуя). Не скажу!
   Шмонин (зловеще). Ты, тетка, смотри! С судом разговариваешь. Кто писал?
   Курьерша. На огне жгите, не скажу.
   Публика (шепотом). Это ей рабкор Кузькин писал. Не выдавай, тетка, товарища!
   Голос с галерки. Тетка Токарева, держись! Не выдавай рабкора на съедение!
   Курьерша. Хучь пытайте, не скажу.
   Голос с галерки. Браво, Токарева!
   Шмонин. Кто бунтует на галерке? Вывести его, подстрекателя! (Курьерше.) Так не скажешь?
   Курьерша. Нет.
   Публика. Молодец!
   Шмонин (тихо Гудзенке). Ишь, железная баба. (Громко.) Ну, ладно, мы и без тебя обнаружим этого супчика, который вносит раскол в учреждение. Мы ему покажем! Ну, ладно. Переходим дальше. Товарищ Токарева заявляет, что тов. Жуков ее побил. Ну что тут особенного, товарищи? Я понимаю, если Токарева была бы интеллигентная дама, графиня или княгиня, ну, это дело десятое! Тогда, конечно, хлестать бухгалтеровыми кулаками по графининой морде, верно, неудобно. Дама в обморок может упасть. А поскольку перед нами курьерша, подумаешь, велика беда!
   Публика. Вот так рассудил!!
   Шмонин. Слово предоставляется защитнику тов. Жукова, уважаемому тов. Гудзенке.
   Гудзенко (одергивая куртку). Возьмем факт с медицинской точки зрения. Тут говорят: Жуков ударил, Жуков побил, то да се... Да вы гляньте на Жукова (все глядят на Жукова с любопытством). Посмотрите, какой он щуплый, хилый, ведь он одной ногой в гробу стоит...
   Жуков (обиженно). Сам ты в гробу стоишь, говори, да не заговаривайся!
   Гудзенко. Пардон! Вообще Жуков интеллигентный человек, сознательная личность, он даже газету выписывает, ну разве он может как следует ударить? Вы поглядите на кульершу (все глядят на курьершу с любопытством). Ведь это что? Физиономия... (Раздвигает руки на аршин.) Во физиономия! Руки! Ноги! Да ведь это не женщина, а прямо-таки чугунный памятник! Да ее ежели кулаком ударить, кулак рассыплется. Ее кочергой бить надо! Ну какой он ей вред причинил?
   Курьерша. Да у меня синяк!
   Шмонин. Ну, приложи к синяку пятак, он у тебя до свадьбы заживет. Итак, суд удаляется на совещание. (Удаляется с Гудзенкой и с Гудзенкой же возвращается.) Тише! Суд вынес решение (торжественно): ввиду того, что Жуков Токаревой никакого особенного повреждения не причинил, считать Токареву непобитой. Жукову выразить месткомово порицание, но, принимая во внимание интеллигентность Жукова и хилое его сложение, считать порицание условным в течение пятнадцати лет. С Жукова взыскать в пользу Токаревой один медный пятак для приложения его к синяку, с тем, чтобы по выздоровлении Токарева вернула пятак Жукову с процентами. Суд кончен!
   Голос с галерки (среди общего гула). Тетка Токарева, жалуйся в нарсуд! Это безобразие! (Шум).
   Занавес падает.
   * Михаил Булгаков. Приключения покойника
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   - Кашляните, - сказал врач 6-го участка М. - К. - В. ж. д.
   Больной исполнил эту нехитрую просьбу.
   - Не в глаза, дядя! Вы мне все глаза заплевали. Дыхайте.
   Больной задышал, и доктору показалось, что в амбулатории заиграл граммофон.
   - Ого! - воскликнул доктор. - Здорово! Температура как?
   - Градусов 70, - ответил больной, кашляя доктору на халат.
   - Ну, 70 не бывает, - задумался доктор, - вот что, друг, у вас ничего особенного - скоротечная чахотка.
   - Ишь как! Стало быть, помру?
   - Все помрем, - уклончиво отозвался медик. - Вот что, ангелок, напишу я вам записочку, и поедете вы в Москву на специальный рентгеновский снимок.
   - Помогает?
   - Как сказать, - отозвался служитель медицины, - некоторым очень. Да со снимком как-то приятнее.
   - Это верно, - согласился больной, - помирать будешь, на снимок поглядишь - утешение. Вдова потом снимок повесит в гостиной, будет гостей занимать: "А вот, мол, снимок моего покойного железнодорожника, царство ему небесное!" И гостям приятно.
   - Вот и прекрасно, что вы присутствия духа не теряете. Берите записочку, топайте к начальнику Зерново-Кочубеевской топливной ветви. Он вам билетик выпишет до Москвы.
   - Покорнейше благодарю.
   Больной на прощанье наплевал полную плевательницу и затопал к начальнику. Но до начальника он не дотопал, потому что дорогу ему преградил секретарь.
   - Вам чего?
   - Скоротечная у меня.
   - Тю! Чудак! Ты что ж, думаешь, что у начальника санатория в кабинете? Ты, дорогуся, топай к доктору.
   - Был. Вот и записка от доктора на билет.
   - Билет тебе не полагается.
   - А как же снимок? Ты, что ль, будешь делать?
   - Я тебе не фотограф. Да ты не кашляй мне на бумаги.
   - Без снимка, доктор говорит, непорядок.
   - Ну, так и быть, ползи к начальнику.
   - Драсьте. Кхе... кх!.. А кха, кха!
   - Кашляй в кулак. Чего? Билет? Не полагается. Ты прослужил только два месяца. Потерпи еще месяц.
   - Без снимка помру.
   - Пойди на бульвар да снимись.
   - Не такой снимок. Вот горе в чем,
   - Пойди потолкуй с бухгалтером.
   - Здрасьте.
   - Стань от меня подальше. Чего?
   - Билет. За снимком.
   - Голова с ухом! У меня касса, что ль? Сыпь к секретарю.
   - Здра... тьфу. Кха. Ррр!..
   - Ты ж был у меня уже. Мало оплевал? Иди к начальнику.
   - Здравия жела... кха... хр...
   - Да ты что, смеешься? Курьер, оботри мне штаны. Катись к доктору!
   - Драсьти... Не дают!
   - Что ж я сделаю, голубчик? Идите к начальнику.
   - Не пойду... помру... Урр...
   - А я вам капель дам. На пол не падай. Санитар, подними его.
   ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ
   - С нами крестная сила! Ты ж помер?!
   - То-то и оно.
   - Так чего ты ко мне припер? Ты иди, царство тебе небесное, прямо на кладбище!
   - Без снимка нельзя.
   - Экая оказия! Стань подальше, а то дух от тебя тяжелый.
   - Дух обыкновенный. Жарко, главное.
   - Ты б пива выпил.
   - Не подают покойникам.
   - Ну, зайди к начальнику.
   - Здрав...
   - Курьеры! Спасите! Голубчики родненькие!!
   - Куда ты с гробом в кабинет лезешь, труп окаянный?!
   - Говори, говори скорей! Только не гляди ты на меня, ради Христа.
   - Билетик бы в Москву... за снимком...
   - Выписать ему! Выписать! Мягкое место в международном. Только чтоб убрался с глаз моих, а то у меня разрыв сердца будет.
   - Как же писать?
   - Пишите: от станции Зерново до Москвы скелету такому-то.
   - А гроб как же?
   - Гроб в багажный!
   - Готово, получай.
   - Покорнейше благодарим. Позвольте руку пожать.
   - Нет уж, рукопожатия отменяются!
   - Иди, голубчик, умоляю тебя, иди скорей! Курьер, проводи товарища покойника!
   * Михаил Булгаков. О пользе алкоголизма
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   На собрание по перевыборам месткома на
   станции N член союза Микула явился
   вдребезги пьяный. Рабочая масса кричала:
   "Недопустимо!", но представитель учка
   выступил с защитой Микулы, объяснив, что
   пьянство - социальная болезнь и что можно
   выбирать и выпивак в состав месткома..
   Рабкор 2619
   ПРОЛОГ
   - К черту с собрания пьяную физию! Это недопустимо! - кричала рабочая масса.
   Председатель то вставал, то садился, точно внутри у него помещалась пружинка.
   - Слово предоставляется! - кричал он, простирая руки, - товарищи, тише!.. Слово предоставля... товарищи, тише!.. Товарищи!.. Умоляю вас выслушать представителя учка...
   - Долой Микулу! - кричала масса, - этого пьяницу надо изжить!
   Лицо представителя появилось за столом президиума. На учкином лице плавала благожелательная улыбка. Масса еще поволновалась, как океан, и стихла.
   - Товарищи! - воскликнул представитель приятным баритоном.
   Я - председатель! И если он
   Волна! А масса вы - Советская Россия,
   То учк не может быть не возмущен,
   Когда возмущена стихия!
   Такое начало польстило массе чрезвычайно.
   - Стихами говорит!
   - Кормилец ты наш! - восхищенно воскликнула какая-то старушка и зарыдала. После того как ее вывели, представитель продолжал:
   - О чем шумите вы, народные витии?!
   - Насчет Микулы шумим! - отвечала масса.
   - Вон его! Позор!
   - Товарищи! Именно по поводу Микулы я и намерен говорить.
   - Правильно! Крой его, алкоголика!
   - Прежде всего перед нами возникает вопрос: действительно ли пьян означенный Микула?
   - Ого-го-го-го! - закричала масса.
   - Ну, хорошо, пьян, -согласился представитель. - Сомнений, дорогие товарищи, в этом нет никаких. Но тут перед нами возникает социальной важности вопрос, на каком таком основании пьян уважаемый член союза Микула?
   - Именинник он! - ответила масса.
   - Нет, милые граждане, не в этом дело. Корень зла лежит гораздо глубже. Наш Микула пьян, потому что он... болен.
   Масса застыла, как соляной столб. Багровый Микула открыл один совершенно мутный глаз и в ужасе посмотрел на представителя.
   - Да-с, милейшие товарищи, пьянство есть не что иное, как социальная болезнь, подобная туберкулезу, сифилису, чуме, холере и... прежде Чем говорить о Микуле, подумаем, что такое пьянство и откуда оно взялось?.. Некогда, дорогие товарищи, бывший великий князь Владимир, прозванный за свою любовь к спиртным напиткам Красным Солнышком, воскликнул: "Наше веселие есть пити!"
   - Здорово загнул!
   - Здоровее трудно. Наши историки оценили по достоинству слова незабвенного бывшего князя и начали выпивать по малости, восклицая при этом: "Пьян, да умен - два угодья в нем!"
   - А с князем что было? - спросила масса, которую заинтересовал доклад секретаря.
   - Помер, голубчики. В одночасье от водки сгорел, - с сожалением пояснил всезнайка-секретарь.
   - Царство ему небесное! - пискнула какая-то старушечка, - хуть и совецкий, а все ж святой.
   - Ты религиозный дурман на собрании не разводи, тетя, - попросил ее секретарь, - тут тебе царств небесных нету. Я продолжаю, товарищи. После чего в буржуазном обществе выпивали 900 лет подряд всякий и каждый, не щадя младенцев и сирот. "Пей, да дело разумей", - воскликнул знаменитый поэт буржуазного периода Тургенев. После чего составился ряд пословиц народного юмора в защиту алкоголизма, как-то: "Пьяному море по колена", "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке", "Не вино пьянит человека, а время", "Не в свои сани не садись", - и какие бишь еще?..
   - "Чай не водка, много не выпьешь"! - ответила крайне заинтересованная масса.
   - Верно, мерси. "Разве с полведра напьешься?", "Курица и та пьет", "И пить - умереть, и не пить - умереть", "Налей, налей, товарищ, заздравную чару!..".
   - "Бог зна-е-ет, что с нами случится..." - подтянул пьяный засыпающий Микула.
   - Товарищ больной, попрошу вас не петь на собрании, - вежливо попросил председатель, - продолжайте, товарищ оратор.
   - "Помолимся, - продолжал оратор, - помолимся, помолимся творцу, мы к рюмочке приложимся, потом и к огурцу", "господин городовой, будьте вежливы со мной, отведите меня в часть, чтобы в грязь мне не упасть", "неприличными словами прошу не выражаться и на чай не давать", "февраля двадцать девятого выпил штоф вина проклятого", "ежедневно свежие раки", "через тумбу, тумбу раз"...
   - Куда! - вдруг рявкнул председатель. Пять человек вдруг, крадучись, вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.
   - Не выдержали речи, - пояснила восхищенная масса, - красноречиво убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.
   - Итак! - гремел оратор, - вы видите, насколько глубоко пронизала нас социальная болезнь. Но вы не смущайтесь, товарищи. Вот, например, наш знаменитый самородок Ломоносов восемнадцатого века в высшей степени любил поставить банку, а, однако, вышел первоклассный ученый и товарищ, которому даже памятник поставили у здания Университета на Моховой улице. Я бы еще мог привести выдающиеся примеры, но не хочу... Я заканчиваю, и приступаем к выборам...
   ЭПИЛОГ
   "...после чего рабочие массы выбрали в кандидаты месткома известного алкоголика, и на другой же день он сидел пьяный как дым на перроне и потешал зевак анекдотами, рассказывая, что разрешено пить, лишь бы не было вреда".
   Из того же письма рабкора.
   * Михаил Булгаков. Как, истребляя пьянство, председатель транспортников истребил!
   Плачевная история
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   Из комнаты с надписью на дверях "Без доклада не входить" слышался треск.
   Это председатель учкпрофсожа ломал себе голову, размышляя о вреде пьянства.
   - Ты пойми, - говорил он, крутя за пуговицу секретаря, - что все наши несчастья от пьянства. Оно разрушает союзную дисциплину, угрожает транспорту, в корне подрывает культурно-просветительную работу как таковую и разрушает организм! Верно я сказал?
   - Совершенно верно, - подтвердил секретарь и добавил: - до чего вы умны, Амос Федорович, даже неприятно!
   - Ну, вот видишь. Стало быть, перед нами задача, как эту гидру пьянства истребить.
   - Трудное дело, - вздохнул секретарь, - как ее, проклятую, истребишь?
   - Нужно, друг! Не беспокойся: я вырву наших транспортников из когтей пьянства и порока, чего бы мне это ни стоило! Уж я придумаю.
   - Вас на это взять, - льстиво сказал секретарь, - вы хитрый.
   - Вот то-то.
   И, сев думать, председатель подумал каких-нибудь 16 часов, но зато придумал изумительную штуку.
   x x x
   Через несколько дней во всех погребках, пивных и тому подобных влажных заведениях появилось объявление:
   "Хозяева, имейте в виду, что транспортники не кредитоспособны. Так чтоб им ничего не отпускать".
   Эффект получился, действительно, неожиданный.
   x x x
   - Здравствуй.
   - Здравствуй, - хмуро ответил хозяин.
   - Чего ж это у тебя такая кислая физия? Ну-ка сооруди нам две парочки.
   - Нету парочек.
   - Как нету? Ну, ты что, очумел?
   - Ничего я не очумел. Деньги покажи.
   - Ты смеешься, что ли? Завтра жалованье получу, отдам.
   - Нет. Может быть, у тебя никакого жалованья нету.
   - Ты спятил?.. У меня нету?! Да ты что, меня не знаешь?
   - Очень хорошо знаю. Ты не кредитоспособный.
   - А вот я как тебе по уху дам за эти слова...
   - Ухо в покое оставь. Читай надпись... Транспортник прочитал - и окаменел...
   x x x
   - Бутылочку пива!
   - А вы кто?
   - Тю! Не узнал. Помощник начальника станции.
   - Тогда нету пива.
   - Как нету, а это что в корзинах?
   - Это касторка.
   - Да что ты врешь. Вот двое твоей касторки напились, песни поют.
   - Это не такие.
   - Какие ж они?
   - Они почище. Древообделочники.
   - Ах ты, гадюка! Какое же ты имеешь право нас, транспортников, оскорблять...
   - Объявление прочитайте.
   x x x
   - Здравствуй, Абрам. Материю принес. Сшей ты, мой друг, мне штаны.
   - Деньги вперед.
   - Какие деньги? У тебя ж объявление висит: "Членам союза широкий кредит".
   - Это не таким членам. Транспортникам - шиш с маслом.
   - Пач-чему???
   - А вон ваш председатель развесил объявление в пивнушках...
   x x x
   - Манька! Беги в лавочку, возьми керосину на книжку... Ну, что?
   - Хи-хи. Не дают.
   - Как не дают?
   - Так говорят: транспортникам, говорят, не даем. Они, говорят, не способны...
   x x x
   - Дай, Федос Петрович, пятерку до среды, в субботу отдам.
   - Не дам...
   - На каком основании отказываешь лучшему другу?
   - Ты не кредитоспособный.
   x x x
   Через две недели по всей территории учкпрофсожа стоял вой транспортников. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы из дорпрофсожа не прислали в учкпрофсож письмо: