Булгаков Михаил Афанасьевич. Статьи, рассказы, наброски (сборник)

   - Что ты несешь?! - спросил машинист.
   - Ничего я не несу, - сказал человек, - кум я стрелочников. На свадьбе был. Сам-то стрелочник не годен стал к употреблению, лежит. А мне супруга ихняя говорит: иди, говорит, Пафнутьич, переставь стрелку скорому поезду...
   - Это ужас!! Кош-мар!! под суд их!! - кричали пассажиры.
   - Ну уж и под суд, - вяло сказал человек с колбасой, - главное, если б вы свалились, ну, тогда так... А то ведь пронесло благополучно. Ну, и слава богу!!
   - Ну, дай только мне до платформы доехать, - сквозь зубы сказал машинист, - там мы тебе такой протокол составим.
   - Доезжай, доезжай, - хихикнул человек с колбасой, - там, брат, такое происходит... не до протоколу таперича. У нас помощник начальника серебряную свадьбу справляет!
   Машинист засвистел, тронул рычаг и, осторожно выглядывая в окошко, пополз к платформе. Вагоны дрогнули и остановились. Из всех окон глядели пораженные пассажиры. Главный кондуктор засвистел и вылез.
   Фигура в красной фуражке, в расстегнутом кителе, багровая и радостная, растопырила руки и закричала:
   - Ба! Неожиданная встреча! К-каво я вижу? Если меня не обманывает зрение... ик... Это Сусков, главный кондуктор, с которым я так дружил на станции Ржев-Пассажирский?! Братцы, радость, Сусков приехал со скорым поездом!
   В ответ на крик багровые физиономии высунулись из окон станции и закричали:
   - Ура! Сусков, давай его к нам!
   Заиграла гармоника.
   - Да, Сусков... - ответил ошеломленный обер, задыхаясь от спиртового запаху, - будьте добры нам протокол и потом жезл. Мы спешим...
   - Ну вот... Пять лет с человеком не видался, и вот на тебе! Он спешит! Может быть, тебе скипетр еще дать? Свинья ты, Сусков, а не обер-кондуктор!.. Пойми, у меня радостный день. И не пущу... И не проси!.. Семафор на запор, и никаких! Раздавим по банке, вспомним старину... Проведемте, друзья, эту ночь веселей!..
   - Товарищ десепе... что вы?.. Вы, извините, пьяны. Нам в Москву надо!
   - Чудак, что ты там забыл, в Москве? Плюнь: жарища, пыль... Завтра приедешь... Мы рады живому человеку. Живем здесь в глуши. Рады свежему человеку...
   - Да помилуйте, у меня пассажиры, что вы говорите?!
   - Плюнь ты на них, делать им нечего, вот они и шляются по желешым дорогам Намедни проходит скорый... спрашиваю: куда вы? В Крым, отвечают. На тебе! Все люди как люди, а они в Крым!.. Пьянствовать, наверно, едут.
   - Это кошмар! - кричали в окна вагонов. - Мы будем жаловаться в Совнарком!
   - Ах... так? - сказала фигура и рассердилась. - Ябедничать? Кто сказал - жаловаться? Вы?
   - Я сказал, - взвизгнула фигура в окне международного вагона, - вы у меня со службы полетите!
   - Вы дурак из международного вагона, - круто отрезала фигура.
   - Протокол! - кричали в жестком вагоне.
   - Ах, протокол? Л-ладно Ну, так будет же вам шиш вместо жезла, посмотрю, как вы уедете отсюда жаловаться. Пойдем, Вася! - прибавила фигура, обращаясь к подошедшему и совершенно пьяному весовщику в черной блузе, пойдем, Васятка! Плюнь на них! Обижают нас московские столичные гости! Ну, так пусть они здесь посидят, простынут.
   Фигура плюнула на платформу и растерла ногой, после чего платформа опустела
   В вагонах стоял вой.
   - Эй, эй! - кричал обер и свистел. - Кто тут есть трезвый на станции, покажись!
   Маленькая босая фигурка вылезла откуда-то из-под колес и сказала:
   - Я, дяденька, трезвый
   - Ты кто будешь?
   - Я, дяденька, черешнями торгую на станции
   - Вот что, малый, ты, кажется, смышленый мальчуган, мы тебе двугривенный дадим. Сбегани-ка вперед посмотри, свободные там пути? Нам бы только отсюда выбраться.
   - Да там, дяденька, как раз на вашем пути, паровоз стоит совершенно пьяный...
   - То есть как?
   Фигурка хихикнула и сказала:
   - Да они, когда выпили, шутки ради в него вместо воды водки налили Он стоит и свистить...
   Обер и пассажиры окаменели и так остались на платформе. И неизвестно, удалось ли им уехать с этой станции.
   * Михаил Булгаков. Мадмазель Жанна
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   У нас, в клубе на ст. З , был вечер
   прорицательницы и гипнотизерки Жанны.
   Угадывала чужие мысли и заработала 150
   рублей за вечер.
   Рабкор
   Замер зал. На эстраде появилась дама с беспокойными подкрашенными глазами, в лиловом платье и красных чулках. А за нею бойкая словно молью траченная личность в штанах в полоску и с хризантемой в петлице пиджака. Личность швырнула глазом вправо и влево, изогнулась и шепнула даме на ухо:
   - В первом ряду лысый, в бумажном воротничке, второй помощник начальника станции. Недавно предложение делал - отказала. Нюрочка. (Публике громко.) Глубокоуважаемая публика. Честь имею вам представить знаменитую прорицательницу и медиумистку мадмазель Жанну из Парижа и Сицилии. Угадывает прошлое, настоящее и будущее, а равно интимные семейные тайны!
   Зал побледнел.
   (Жанне.) Сделай загадочное лицо, дура. (Публике.) Однако не следует думать, что здесь какое-либо колдовство или чудеса. Ничего подобного, ибо чудес не существует. (Жанне.) Сто раз тебе говорил, чтоб браслетку надевать на вечер. (Публике.) Все построено исключительно на силах природы с разрешения месткома и культурно-просветительной комиссии и представляет собою виталлопатию на основе гипнотизма по учению индийских факиров, угнетенных английским империализмом. (Жанне.) Под лозунгом сбоку с ридикюлем, ей муж изменяет на соседней станции. (Публике.) Если кто желает узнать глубокие семейные тайны, прошу задавать вопросы мне, а я внушу путем гипнотизма, усыпив знаменитую Жанну... Прошу вас сесть, мадмазель... По очереди, граждане! (Жанне.) Раз, два, три - и вот вас начинает клонить ко сну! (Делает какие-то жесты руками, как будто тычет в глаза Жанне.) Перед вами изумительный пример оккультизма. (Жанне.) Засыпай, что сто лет глаза таращишь? (Публике.) Итак, она спит! Прошу.,.
   В мертвой тишине поднялся помощник начальника, побагровел, потом побледнел и спросил диким голосом от страху:
   - Какое самое важное событие в моей жизни? В настоящий момент?
   Личность (Жанне):
   - На пальцы смотри внимательней, дура.
   Личность повертела указательным пальцем под хризантемой, затем сложила несколько таинственных знаков из пальцев, что обозначало "раз-би-то-е".
   - Ваше сердце, - заговорила Жанна, как во сне, гробовым голосом, разбито коварной женщиной.
   Личность одобрительно заморгала глазами. Зал охнул, глядя на несчастливого помощника начальника станции.
   - Как ее зовут? - хрипло спросил отвергнутый помощник.
   - Эн, ю, эр, о, ч... - завертела пальцами у лацкана пиджака личность.
   - Нюрочка! - твердо ответила Жанна.
   Помощник начальника станции поднялся с места совершенно зеленый, тоскливо глянул во все стороны, уронил шапку и коробку с папиросами и ушел.
   - Выйду ли я замуж? - вдруг истерически выкликнула какая-то барышня. Скажите, дорогая мадмазель Жанна!
   Личность опытным глазом смерила барышню, приняла во внимание нос с прыщом, льняные волосы и кривой бок и сложила у хризантемы условный шиш.
   - Нет, не выйдете, - сказала Жанна.
   Зал загремел, как эскадрон на мосту, и помертвевшая барышня выскочила вон.
   Женщина с ридикюлем отделилась от лозунгов и сунулась к Жанне.
   - Брось, Дашенька, - послышался сзади сиплый мужской шепот.
   - Нет, не брось, теперь я узнаю все твои штучки-фокусы, - ответила обладательница ридикюля и сказала: - Скажите, мадмазель, что, мой муж мне изменяет?
   Личность обмерила мужа, заглянула в смущенные глазки, приняла во внимание густую красноту лица и сложила палец крючочком, что означало "да".
   - Изменяет, - со вздохом ответила Жанна.
   - С кем? - спросила зловещим голоском Дашенька.
   "Как, черт, ее зовут? - подумала личность. - Дай бог памяти... да, да,, да, жена этого... ах ты, черт... вспомнил - Анна".
   - Дорогая Ж...анна, скажите, Ж...анна, с кем изменяет ихний супруг?
   - С Анной, - уверенно ответила Жанна.
   - Так я и знала! - с рыданием воскликнула Дашенька. - Давно догадывалась. Мерзавец!
   И с этими словами хлопнула мужа ридикюлем по правой гладко выбритой щеке.
   И зал разразился бурным хохотом.
   * Михаил Булгаков. Брачная катастрофа
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   Следующие договоры признаются обеими
   сторонами как потерявшие свою силу: 1)
   договор: бракосочетание Е. К. В. герцога
   Эдинбургского, С.-Петербург, 22 января
   1874 г.
   Выдержка из англо-советского договора
   Новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы.
   I
   Через три дня по опубликовании в газете "Руль" появилось сообщение:
   "Нам сообщают из Москвы, что расторжение договора о браке его королевского высочества вызвало грандиозное возмущение среди московских рабочих, и в особенности транспортников. Последние всецело на стороне симпатичного молодожена. Они проклинают Раковского, лишившего герцога Эдинбургского возможности продолжать нести сладкие цепи Гименея, возложенные на его высочество в г. С.- Петербурге 50 лет тому назад. По слухам, в Москве произошли беспорядки, во время которых убито 7000 человек, в том числе редактор газеты "Гудок" и фельетонист, автор фельетона "Брачная катастрофа", напечатанного в э 1277 "Гудка".
   II
   Письмо, адресованное Понсонби: "Свинья ты, а не Понсонби!
   Какого же черта лишил ты меня супруги? Со стороны Раковского это понятно - он большевик, а большевика хлебом не корми, только дай ему возможность устроить какую-нибудь гадость герцогу. Но ты?! Вызываю тебя на дуэль.
   Любящий герцог Эдинбургский".
   III
   Разговор в спальне герцога Эдинбургского:
   Супруга: А, наконец-то ты вернулся, цыпочка. Иди сюда, я тебя поцелую, помпончик.
   Герцог (крайне расстроен): Уйди с глаз моих!
   Супруга: Герцог, опомнитесь! С кем вы говорите? Боже, от кого я слышу эти грубые слова? От своего мужа...
   Герцог: Фигу ты имеешь, а не мужа...
   Супруга: Как?!
   Герцог: А вот так. (Показывает ей договор.)
   Супруга: Ах! (Падает в обморок.)
   Герцог (звонит лакею): Убрать ее с ковра.
   Занавес
   * Михаил Булгаков. Бенефис лорда Керзона
   (От нашего московского корреспондента)
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   Ровно в шесть утра поезд вбежал под купол Брянского вокзала. Москва. Опять дома. После карикатурной провинции без газет, без книг, с дикими слухами - Москва, город громадный, город единственный, государство, в нем только и можно жить.
   Вот они извозчики. На Садовую запросили 80 миллионов. Сторговался за полтинник. Поехали. Москва. Москва. Из парков уже идут трамваи. Люди уже куда-то спешат. Что-то здесь за месяц новенького? Извозчик повернулся, сел боком, повел туманные, двоедушные речи. С одной стороны, правительство ему нравится, но, с другой стороны, - шины полтора миллиарда! Первое мая ему нравится, но антирелигиозная пропаганда "не соответствует". А чему неизвестно. На физиономии написано, что есть какая-то новость, но узнать ее невозможно.
   Пошел весенний благодатный дождь, я спрятался под кузов, извозчик, помахивая кнутом, все рассказывал разные разности, причем триллионы называл "триллиардами" и плел какую-то околесину насчет патриарха Тихона, из которой можно было видеть только одно, что он - извозчик - путает Цепляка, Тихона и епископа Кентерберийского.
   И вот дома. А никуда я больше из Москвы не поеду. В десять простыня "Известий", месяц в руках не держал. На первой же полосе - "Убийство Воровского"!
   Вот оно что. То-то у извозчика - физиономия. В Москве уже знали вчера. Спать не придется днем. Надо идти на улицу, смотреть, что будет. Тут не только Боровский. Керзон. Керзон. Керзон. Ультиматум. Канонерка. Тральщики. К протесту, товарищи!! Вот так события! Встретила Москва. То-то показалось, что в воздухе какое-то электричество!
   И все-таки сон сморил. Спал до двух дня. А в два проснулся и стал прислушиваться. Ну да, конечно, со стороны Тверской - оркестр. Вот еще. Другой. Идут, очевидно.
   В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком, сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес плакатов и знамен. Масса старых знакомых - октябрьских и майских, но среди них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат "Убийство Воровского - смертный час европейской буржуазии". Потом красный: "Не шутите с огнем, господин Керзон". "Порох держим сухим".
   Поток густел, густел, стало трудно пробираться вперед по краю тротуара. Магазины закрылись, задернули решетками двери. С балконов, с подоконников глядели сотни голов. Хотел уйти в переулок, чтобы окольным путем выйти на Страстную площадь, но в Мамонтовском безнадежно застряли ломовики, две машины и извозчики. Решил катиться по течению. Над толпой поплыл грузовик-колесница. Лорд Керзон, в цилиндре, с раскрашенным багровым лицом, в помятом фраке, ехал стоя. В руках он держал веревочные цепи, накинутые на шею восточным людям в пестрых халатах, и погонял их бичом. В толпе сверлил пронзительный свист. Комсомольцы пели хором:
   Пиши, Керзон, но знай ответ:
   Бумага стерпит, а мы нет!
   На Страстной площади навстречу покатился второй поток. Шли красноармейцы рядами без оружия. Комсомольцы кричали им по складам:
   - Да здрав-ству-ет Крас-на-я Ар-ми-я!
   Милиционер ухитрился на несколько секунд прорвать реку и пропустил по бульвару два автомобиля и кабриолет. Потом ломовикам хрипло кричал:
   - В объезд!
   Лента хлынула на Тверскую и поплыла вниз. Из переулка вынырнул знакомый спекулянт, посмотрел на знамена, многозначительно хмыкнул и сказал:
   - Не нравится мне это что-то... Впрочем, у меня грыжа.
   Толпа его затерла за угол, и он исчез.
   В Совете окна были открыты, балкон забит людьми. Трубы в потоке играли "Интернационал", Керзон, покачиваясь, ехал над головами. С балкона кричали по-английски и по-русски:
   - Долой Керзона!!
   А напротив, на балкончике под обелиском Свободы, Маяковский, раскрыв свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом:
   ...британ-ский лев вой!
   Ле-вой! Ле-вой!
   - Ле-вой! Ле-вой! - отвечала ему толпа. Из Столешникова выкатывалась новая лента, загибала к обелиску. Толпа звала Маяковского. Он вырос опять на балкончике и загремел:
   - Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете, кто такой лорд Керзон! И стал объяснять:
   - Из-под маски вежливого лорда глядит клыкастое лицо!!. Когда убивали бакинских коммунистов...
   Опять загрохотали трубы у Совета. Тонкие женские голоса пели:
   Вставай, проклятьем заклейменный!
   Маяковский все выбрасывал тяжелые, как булыжники, слова, у подножия памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:
   - В отставку Керзона!!
   В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно колыхались огоньки на свечках и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре моталась беспомощно в разные стороны. За Керзоном из пролета выехал джентльмен с доской на груди: "Нота", затем гигантский картонный кукиш с надписью: "А вот наш ответ".
   По Никольской удалось проскочить, но в Третьяковском опять хлынул навстречу поток. Тут Керзон мотался с веревкой на шесте. Егю били головой о мостовую. По Театральному проезду в людских волнах катились виселицы с деревянными скелетами и надписями: "Вот плоды политики Керзона". Лакированные машины застряли у поворота на Неглинный в гуще народа, а на Театральной площади было сплошное море. Ничего подобного в Москве я не видал даже в октябрьские дни. Несколько минут пришлось нырять в рядах и закипающих водоворотах, пока удалось пересечь ленту юных пионеров с флажками, затем серую стену красноармейцев и выбраться на забитый тротуар у Центральных бань. На Неглинном было свободно. Трамваи всех номеров, спутав маршруты, поспешно уходили по Неглинному. До Кузнецкого было свободно, но на Кузнецком опять засверкали красные пятна и посыпались ряды. Рахмановским переулком на Петровку, оттуда на бульварное кольцо, по которому один за другим шли трамваи. У Страстного снова толпы. Выехала колесница-клетка. В клетке сидел Пилсудский, Керзон, Муссолини. Мальчуган на грузовике трубил в огромную картонную трубу. Публика с тротуаров задирала головы. Над Москвой медленно плыл на восток желтый воздушный шар. На нем была отчетливо видна часть знакомой надписи: "...всех стран соеди...".
   Из корзины пилоты выбрасывали листы летучек, и они, ныряя и чернея на голубом фоне, тихо падали в Москву.
   * Михаил Булгаков. Колыбель начальника станции
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   Спи, младенец мой прекрасный,
   Баюшки-баю...
   Тихо светит месяц ясный
   В колыбель твою.
   Лермонтов
   Спи, мой мальчик,
   Спи, мой чиж,
   Мать уехала в Париж...
   Из соч. Саши Черного
   - Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги открытым! - радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал, наполненный преимущественно рабочими службы пути, - на повестке дня у нас стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу. Пожалуйте, тов. Де-Эс!
   Но тов. Де-Эс не пожаловал.
   - А где ж он? - спросил председатель.
   - Он дома, - ответил чей-то голос.
   - Надо послать за ним...
   - Послать обязательно, - загудел зал. - Он интересный человек - про войну расскажет - заслушаешься!
   Посланный вернулся без товарища Де-Эса, но зато с письмом.
   Председатель торжественно развернул его и прочитал:
   - "В ответ на приглашение ваше от такого-то числа сообщаю, что явиться на собрание не могу.
   Основание: лег спать"..
   Председатель застыл с письмом в руке, а в зале кто-то заметил:
   - Фициально ответил!
   - Спокойной ночи!
   - Какая же ночь, когда сейчас 5 часов дня? Председатель подумал, посмотрел в потолок, потом на свои сапоги, потом куда-то в окно и объявил печально:
   - Объявляю заседание закрытым.
   А в зале добавили:
   - Колыбель начальника станции есть могила общего собрания.
   И тихо разошлись по домам. Аминь!
   * Михаил Булгаков. Коллекция гнилых фактов
   (Письма рабкоров)
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   ФАКТ 1
   ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ФЕЛЬДШЕР ЖЕРТВОВАЛ СУКНО В МОПР
   Этот гнилой факт, насквозь пронизанный алкоголизмом, получился в нашем N-м клубе Западных железных дорог, когда был организован вечер МОПРа.
   Шел вечер крайне торжественно, с бойкой продажей сукна с аукциона в пользу МОПРа.
   Тогда неожиданно грянул вопль, похожий на поросенка.
   Все рабочие головы обернулись, как одна.
   И что же они увидали?
   Нашего фельдшера приемного покоя.
   Он качался, как маятник, совершенно красный.
   Все задались вопросом: откуда появился фельдшер?
   И, во-вторых, - не пьян ли он?
   И оказалось, что он действительно пьян, но что удивительнее всего, мгновенно оказались пьяными и завклубом, и председатель правления, и члены наших комиссий.
   Один из пораженных членов клуба выступил и заявил фельдшеру:
   - Вы не похожи на себя!
   А фельдшер ответил с дерзостью:
   - Не твое дело.
   Тут все поняли, что нарезался фельдшер в клубе, совместно с правлением, якобы пивом.
   Но мы знаем, какое это пиво.
   Несмотря на опьянение, фельдшер сквозь всю толпу проник к эстраде и в одно мгновенье ока выиграл сукно с аукциона, причем всем заявил:
   - Видали, какой я пьяный! Назло вам жертвую сукно в МОПР!
   Лишь только аукционист объявил об его пожертвовании, как фельдшер, увидев, что сукно его забирают, раскаялся в своем поступке и с плачем объявил:
   - Это я сделал без сознания, в состоянии опьянения. Факт считаю недействительным и требую возвращения сукна.
   При общих криках ему с презрением вернули сукно, и он покинул клуб.
   После этого председатель правления, упав, разбил себе лицо в кровь, а заведующего клубом вывела из клуба его невеста.
   Вот какие вечера...
   Позорно писать!
   * Михаил Булгаков. Комаровское дело
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   С начала 1922 года в Москве стали пропадать люди. Случалось это почему-то чаще всего с московскими лошадиными барышниками или подмосковными крестьянами, приезжавшими покупать лошадей. Выходило так, что человек и лошади не покупал, и сам исчезал.
   В то же время ночами обнаруживались странные и неприятные находки - на пустырях Замоскворечья, в развалинах домов, в брошенных недостроенных банях на Шаболовке оказывались смрадные, серые мешки. В них были голые трупы мужчин.
   После нескольких таких находок в Московском уголовном розыске началась острая тревога. Дело было в том, что все мешки с убитыми носили на себе печать одних и тех же рук - одной работы. Головы были размозжены, по-видимому, одним и тем же тупым предметом, вязка трупов была одинаковая всегда умелая и аккуратная, - руки и ноги притянуты к животу. Завязано прочно, на совесть.
   Розыск начал работать по странному делу настойчиво. Но времени прошло немало, и свыше тридцати человек улеглись в мешки среди груд замоскворецких кирпичей.
   Розыск шел медленно, но упорно. Мешки вязались характерно - так вяжут люди, привычные к запряжке лошадей. Не извозчик ли убийца? На дне некоторых мешков нашлись следы овса. Большая вероятность - извозчик. 22 трупа уже нашли, но опознали из них только семерых. Удалось выяснить, что все были в Москве по лошадиному делу. Несомненно - извозчик.
   Но больше никаких следов. Никаких нитей абсолютно от момента, когда человек хотел купить лошадь, и до момента, когда его находили мертвым, не было. Ни следа, ни разговоров, ни встреч. В этом отношении дело действительно исключительное.
   Итак - извозчик. Трупы в Замоскворечье, опять в Замоскворечье, опять. Убийца - извозчик, живет в Замоскворечье.
   Агентская широкая петля охватила конные площади, чайные, стоянки, трактиры. Шли по следам замоскворецкого извозчика.
   И вот в это время очередной труп нашли со свежей пеленкой, окутывающей размозженную голову. Петля сразу сузилась - искали семейного, у него недавно ребенок.
   Среди тысячи извозчиков нашли.
   Василий Иванович Комаров, легковой, проживал на Шаболовке в доме э 26. Извозным промыслом занимался странно - почти никогда не рядился, но на конной площади часто бывал. Деньги имел всегда. Пил много.
   Ночью на 18 мая в квартиру на Шаболовку явилась агентура с ордером наружной милиции, якобы по поводу самогонки. Легковой встретил их с невозмутимым спокойствием. Но когда стали открывать дверь в чуланчик на лестнице, он, выпрыгнув со второго этажа в сад, ухитрился бежать, несмотря на то, что квартиру оцепили.
   Но ловили слишком серьезно и в ту же ночь поймали в подмосковном Никольском, у знакомой молочницы Комарова. Застали Комарова за делом. Он сидел и писал на обороте удостоверения личности показание о совершенных им убийствах и в этом показании зачем-то путал и оговаривал своих соседей.
   В Москве на Шаболовке в это время агенты осматривали последний труп, найденный в чулане. Когда чулан открывали, убитый был еще теплый.
   x x x
   Пока шло следствие, Москва гудела словом "Комаров-извозчик". Говорили женщины о наволочках, полных денег, о том, что Комаров кормил свиней людскими внутренностями, и т. д.
   Все это, конечно, вздор.
   Но та сущая правда, что выяснилась из следствия, такого сорта, что уж лучше были бы и груды денег в наволочках и даже гнусная кормежка свиней или какие-нибудь зверства, извращения. Оно, пожалуй, было бы легче, если б было запутанней и страшней, потому что тогда стало бы понятно самое страшное во всем этом деле - именно сам этот человек, Комаров (несущественная деталь: он, конечно, не Комаров Василий Иванович, а Петров Василий Терентьевич. Фальшивая фамилия - вероятно, след уголовного, черного прошлого... Но это не важно, повторяю).
   Никакого желания нет писать уголовный фельетон, уверяю читателя, но нет возможности заняться ничем другим, потому что сегодня неотступно целый день сидит в голове желание все-таки этого Комарова понять.
   Он, оказывается, рогожи специальные имел, на эти рогожи спускал из трупов кровь (чтобы мешков не марать и саней); когда позволили средства, для этой же цели купил оцинкованное корыто. Убивал аккуратно и необычайно хозяйственно: всегда одним и тем же приемом, одним молотком по темени, без шума и спешки, в тихом разговоре (убитые все и были эти интересовавшиеся лошадьми люди. Он предлагал им на конной свою лошадь и приглашал их для переговоров на квартиру) наедине, без всяких сообщников, услав жену и детей.
   Так бьют скотину. Без сожаления, но и без всякой ненависти. Выгоду имел, но не фантастически большую. У покупателя в кармане была приблизительно стоимость лошади. Никаких богатств у него в наволочках не оказалось, но он пил и ел на эти деньги и семью содержал. Имел как бы убойный завод у себя.
   Вне этого был обыкновенным плохим человеком, каких миллионы. И жену, и детей бил и пьянствовал, но по праздникам приглашал к себе священников, те служили у него, он их угощал вином. Вообще был богомольный, тяжелого характера человек.
   Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом "человек-зверь". Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня лично она сразу убила все эти несуществующие "зверства", и утвердилась у меня другая формула: "И не зверь, но и ни в коем случае не человек".