Три года люди в серых шинелях и черных пальто, объеденных молью, и девицы с портфелями и в дождевых брезентовых плащах рвались в квартиру, как пехота на проволочные заграждения, и ни черта не добились. Вернувшись через три года в Москву, из которой я легкомысленно уехал, я застал все на прежнем месте. Хозяин только немного похудел и жаловался, что его совершенно замучили
   Тогда же он и купил четыре портрета Луначарского он пристроил в гостиной на самом видном месте, так что нарком стал виден решительно со всех точек в комнате. В столовой он повесил портрет Маркса, а в комнате кузена над великолепным зеркальным желтым шкафом кнопками прикрепил Л. Троцкого. Троцкий был изображен анфас в пенсне, как полагается, и с достаточно благодушной улыбкой на губах. Но лишь хозяин впился четырьмя кнопками в фотографию, мне показалось, что председатель реввоенсовета нахмурился. Так хмурым он и остался. Затем хозяин вынул из папки Карла Либкнехта и направился в комнату кузины. Та встретила его на пороге и, ударив себя по бедрам, обтянутым полосатой юбкой, вскричала:
   - Эт-того недоставало! Пока я жива, Александр Палыч, никаких Маратов и Дантонов в моей комнате не будет!
   - Зин... при чем здесь Мара... - начал было хозяин, но энергичная женщина повернула его за плечи и выпихнула вон. Хозяин задумчиво повертел в руках цветную фотографию и сдал ее в архив.
   Ровно через полчаса последовала очередная атака. После третьего звонка и стука кулаками в цветные волнистые стекла парадной двери хозяин, накинув вместо пиджака измызганный френч, впустил трех. Двое были в сером, один в черном, с рыжим портфелем.
   - У вас тут комнаты... - начал первый серый и ошеломленно окинул переднюю взором. Хозяин предусмотрительно не зажег электричества, и зеркала, вешалки, дорогие кожаные стулья и оленьи рога расплылись во мгле.
   - Что вы, товарищи!! - ахнул хозяин и всплеснул руками, - какие тут комнаты?! Верите ли, шесть комиссий до вас было на этой неделе. Хоть и не смотрите! Не только лишней комнаты нет, но еще мне не хватает. Извольте видеть, - хозяин вытащил из кармана бумажку, - мне полагается 16 аршин добавочных, а у меня 13 1/2. Да-с. Где я, спрашивается, возьму 2 1/2 аршина?
   - Ну, мы посмотрим, - мрачно сказал второй серый.
   - П-пожалуйста, товарищи!..
   И тотчас перед нами предстал А.В. Луначарский. Трое, открыв рты, посмотрели на наркомпроса.
   - Тут кто? - спросил первый серый, указывая на кровать.
   - Товарищ Епишина, Александра Ивановна.
   - Она кто?
   - Техническая работница, - сладко улыбаясь, ответил хозяин, - стиркой занимается.
   - А не прислуга она у вас? - подозрительно спросил черный.
   В ответ хозяин судорожно засмеялся:
   - Да что вы, товарищ! Что я, буржуй какой-нибудь, чтобы прислугу держать! Тут на еду не хватает, а вы: "прислуга"! Хи-хи!
   - Тут? - лаконически спросил черный, указывая на дыру в кабинет.
   - Добавочная, 13 1/2, под конторой моего учреждения, - скороговоркой ответил хозяин.
   Черный немедленно шагнул в полутемный кабинет. Через секунду в кабинете с грохотом рухнул таз, и я слышал, как черный, падая, ударился головой о велосипедную цепь.
   - Вот видите, товарищи, - зловеще сказал хозяин, - я предупреждал: чертова теснота.
   Черный выбрался из волчьей ямы с искаженным лицом. Оба колена у него были разорваны.
   - Не ушиблись ли вы? - испуганно спросил хозяин.
   - А... бу... бу... ту... ту... ма... - невнятно пробурчал что-то черный.
   - Тут товарищ Настурцина, - водил и показывал хозяин, - тут я, - и хозяин широко показал на Карла Маркса. Изумление нарастало на лицах трех. А тут товарищ Щербовский, - и торжественно он махнул рукой на Л.Д. Троцкого.
   Трое в ужасе глядели на портрет.
   - Да он что, партийный, что ли? - спросил второй серый.
   - Он не партийный, - сладко ухмыльнулся хозяин, - но он сочувствующий. Коммунист в душе. Как и я сам. Тут у нас все ответственные работники живут, товарищи.
   - Ответственные, сочувствующие, - хмуро забубнил черный, потирая колено, - а шкафы зеркальные. Предметы роскоши.
   - Рос-ко-ши?! - укоризненно ахнул хозяин, - что вы, товарищ!! Белье тут лежит последнее, рваное. Белье, товарищ, предмет необходимости. - Тут хозяин полез в карман за ключом и мгновенно остановился, побледнев, потому что вспомнил, что как раз вчера шесть серебряных подстаканников заложил между рваными наволочками.
   - Белье, товарищи, - предмет чистоты. И наши дорогие вожди, - хозяин обеими руками указал на портреты, - все время указывают пролетариату на необходимость держать себя в чистоте. Эпидемические заболевания... тиф, чума и холера, все оттого, что мы, товарищи, еще недостаточно осознали, что единственным спасением, товарищи, является содержание себя в чистоте. Наш вождь...
   Тут мне совершенно явственно показалось, что судорога прошла по лицу фотографического Троцкого и губы его расклеились, как будто он что-то хотел сказать. То же самое, вероятно, почудилось и хозяину, потому что он смолк внезапно и быстро перевел речь:
   - Тут, товарищи, уборная, тут ванна, но, конечно, испорченная, видите, в ней ящик с тряпками лежит, не до ванн теперь, вот кухня - холодная. Не до кухонь теперь. На примусе готовим. Александра Ивановна, вы чего здесь, в кухне? Там вам письмо есть в вашей комнате. Вот, товарищи, и все! Я думаю просить себе еще дополнительную комнату, а то, знаете, каждый день себе коленки разбивать - эт-то, знаете ли, слишком накладно. Куда это надо обратиться, чтобы мне дали еще одну комнату в этом доме? Под контору.
   - Идем, Степан, - безнадежно махнув рукой, сказал первый серый, и все трое направились, стуча сапогами, в переднюю.
   Когда шаги смолкли на лестнице, хозяин рухнул на стул.
   - Вот, любуйтесь, - вскричал он, - и это каждый божий день! Честное вам даю слово, что они меня доконают.
   - Ну, знаете ли, - ответил я, - это неизвестно, кто кого доконает!
   - Хи-хи! - хихикнул хозяин и весело грянул: - Саша! давай самовар!..
   Такова была история портретов, и в частности Маркса. Но возвращаюсь к рассказу.
   ...После супа мы съели бефстроганов, выпили по стаканчику белого "Айданиля" винделправления, и Саша внесла кофе.
   И тут в кабинете грянул рассыпчатый телефонный звонок.
   - Маргарита Михална, наверно, - приятно улыбнулся хозяин и полетел в кабинет.
   - Да... да... - послышалось из кабинета, но через три мгновения донесся вопль: - Как?
   Глухо заквакала трубка, и опять вопль:
   - Владимир Иванович! Я же просил! Все служащие! Как же так?!
   - А-а! - ахнула кузина, - уж не обложили ли его?!
   Загремела с размаху трубка, и хозяин появился в дверях.
   - Обложили? - крикнула кузина.
   - Поздравляю, - бешено ответил хозяин, - обложили вас, дорогая!
   - Как?! - кузина встала, вся в пятнах, - они не имеют права! Я же говорила, что в то время я служила!
   - "Говорила", "говорила"! - передразнил хозяин, - не говорить нужно было, а самой посмотреть, что этот мерзавец домовой в списке пишет! А все ты, - повернулся он к кузену, - просил ведь, сходи, сходи! А теперь не угодно ли: он нас всех трех пометил!
   - Ду-рак ты, - ответил кузен, наливаясь кровью, - при чем здесь я? Я два раза говорил этой каналье, чтоб отметил как служащих! Ты сам виноват! Он твой знакомый. Сам бы и просил!
   - Сволочь он, а не знакомый! - загремел хозяин, - называется приятель! Трус несчастный. Ему лишь бы с себя ответственность снять.
   - На сколько? - крикнула кузина.
   - На пять-с!
   - А почему только меня? - спросила кузина.
   - Не беспокойся! - саркастически ответил хозяин, - дойдет и до меня и до него. Буква, видно, не дошла. Но только если тебя на пять, то на сколько же меня шарахнут?! Ну, вот что - рассиживаться тут нечего. Одевайтесь, поезжайте к районному инспектору - объясните, что ошибка. Я тоже поеду... Живо, живо!
   Кузина полетела из комнаты.
   - Что ж это такое? - горестно завопил хозяин, - ведь это ни отдыху ни сроку не дают. Не в дверь, так по телефону! От реквизиций отбрились, теперь налог. Доколе это будет продолжаться? Что они еще придумают?!
   Он взвел глаза на Карла Маркса, но тот сидел неподвижно и безмолвно. Выражение лица у него было такое, как будто он хотел сказать:
   - Это меня не касается!
   Край его бороды золотило апрельское солнце.
   * Михаил Булгаков. Круглая печать
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   На ст. Валдай рабочий службы пути
   остался без продуктов, потому что в
   вагоне-лавке не выдали продуктов без
   круглой печати. А пока жена рабочего
   искала печать, лавка уехала.
   Рабкор.
   Глава 1-я
   Вагон-лавка приехала на некую станцию.
   Глава 2-я
   Жена рабочего службы пути Ферапонта Родионова, законная Секлетея, явилась в лавку с заверенной на пять рублей книжкой.
   Глава 3-я
   Приказчик порхал как бабочка, вешал, мерил, сыпал, резал, заворачивал, упаковывал. Отвесив, отмерив, отсыпав, отрезав, завернув и упаковав, взял книжку Секлетеи, поглядел в нее, распаковал, развернул, обратно ссыпал и сказал:
   Глава 4-я
   - Не могу-с!
   Глава 5-я
   - Почему? - спросила пораженная Секлетея.
   Глава 6-я
   - Круглой печати у вас нету.
   Глава 7-я
   - Где ж они потеряли свои бесстыжие глаза? - спросила Секлетея, неизвестно на кого намекая - не то на помощника начальника участка, подписывавшего книжку, не то на артельного старосту-ротозея.
   Глава 8-я
   - Дуй, тетка, в местком или к другому помощнику начальника участка или начальнику станции, - посоветовал приказчик.
   Глава 9-я
   Тетка дунула, все время ворча что-то про сукиных сынов...
   Глава 10-я
   - Приложите мне круглую печать, да поскорее, - попросила она в месткоме.
   - С удовольствием бы, тетка, и печать у нас есть, да не имеем права, ответили ей местком и начальник станции.
   Глава 11-я
   - А я имею право, я бы и приложил тебе, тетка, но у меня печати нет, ответил ей другой помощник начальника участка.
   Глава 12-я
   Тетка взвыла и кинулась в лавку.
   Глава 13-я
   А та взяла и уехала.
   Глава 14-я
   А контора, составляя списки на жалованье, вычла с Ферапонта Родионова пять рублей за якобы взятые продукты.
   Глава 15-я
   А Ферапонт Родионов ругался скверными словами, узнав про это. И был совершенно прав.
   Глава последняя
   В общем и целом, безобразники и волокитчики сидят на некоей станции и в ее окрестностях.
   * Михаил Булгаков. Тайны мадридского двора
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику Петухову:
   - Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие, святыни, монастыри, театры и кабаре... а в этом паршивом Полоцке ничего нет, кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые... купола обновляются?
   - Врут, - басом ответил Петухов, - ходил я смотреть на сенной базар. Купол как купол. Это бабы выдумали.
   - Плохо! - вздохнул Угрюмый. - Храмы разваливаются, а бог и ухом не ведет... Вон Спасский монастырь... Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на небе, вот главная беда.
   Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:
   - Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает - бац! - и свалятся они тебе на голову. У нас, например, изумительная история с этими знаками произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одна тысяча с копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.
   - Вре!! - крикнул Петухов.
   - Вот тебе и "вре"! - ответил Угрюмый. - Чтоб я с этого места не сошел!
   - Так это, стало быть, остаток получается?
   - А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без остатка в расход запихнуть.
   - Это как же? - изумился Петухов. Угрюмый оглянулся, прислушался и таинственно зашептал:
   - А на манер нашего начальника механических мастерских. У него, понимаешь ли, такой обычай - выпишет материалов на заказ в пять раз больше, чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уж говорили: смотрите, как бы вам по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке... Руки коротки! У меня уважительная причина - кладовой нет. Способный парень!
   - А не сядет? - восторженно спросил Петухов.
   - Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор для четырех кузнечных горнов!
   Петухов захохотал и подавился.
   - Тише ты! - зашептал Угрюмый, - это что?.. А вот потеха была недавно с заклепками (Угрюмый хихикнул), - зачем, говорит, нам закупать заклепки, когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок наворочаю! Ну, и наворочал... 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.
   - Ну, дела! - ахнул Петухов.
   - Это что! - оживился Угрюмый, - ты послушай, что у нас с отчетностью творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской Эр-ка-ка, и есть инструментальщик Белявский, - сипел Угрюмый, - он же и член Эр-ка-ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает, сам же исполняет и сам деньги получает.
   Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет э 91 на сдельные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с товарищами, на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И больше ничего!
   - Постой, - перебил Петухов, - а может, у него товарищей никаких не было?
   - Вот то-то и есть!
   - Да и как же это?
   - Наивный ты парень, - вздохнул Угрюмый, - у него ж, у Гейнемана этого, весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман, производитель работ - зять его, Марков, техник - его родная сестра Эмма Маркова, конторщица - его дочь родная Гейнеман, табельщик - племянник Гейнеман, машинистка - Шульман, племянница родной жены!
   - Внуков у Гейнемана нету? - спросил ошеломленный Петухов.
   - Внуков нету, к сожалению.
   Петухов глотнул чаю и спросил:
   - Позволь, друг, а куда ж Эр-ка-и смотрит?
   Угрюмый свистнул и зашептал:
   - Чудак! Эр-ка-и! У нас Эр-ка-и - Якутович Тимофей. Славный парнишка, свой человек. Ему что ни дай - все подпишет.
   - Добродушный? - спросил Петухов.
   - Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из материалов мостов Западной Двины, 4 1/2 пуда муки и 43 аршина мануфактуры. Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный,
   - Тайны мадридского двора! - восхищенно воскликнул Петухов.
   - Да уж это тайны, - согласился Угрюмый, - только, понимаешь ли, вышли у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и говорят: "Позвольте ваши книги". Ну, дали мы. И началась тут потеха. По-нашему, если отчетность на год отстала - пустяки! А по-ихнему преступление. По-нашему - кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а по-ихнему - надо! По-нашему - нарезать болты вручную продуктивно, а по-ихнему - нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему, нужно вручную производить, а по-ихнему - это преступно! Так и не столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.
   - М-да, это неприятности... - согласился Петухов.
   Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.
   * Михаил Булгаков. Под стеклянным небом
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   Жулябия в серых полосатых брюках и шапке, обитой вытертым мехом, с небольшим мешочком в руках. Физиономия словно пчелами искусанная, и между толстыми губами жеваная папироска.
   Мимо блестящего швейцара просунулась фигурка. В серой шинели и в фуражке с треснувшим пополам козырьком. На лице беспокойство, растерянность. Самогонный нос. Несомненно, курьер из какого-нибудь учреждения. Жулябия, метнув глазами, зашаркала резиновыми галошами и подсунулась к курьеру.
   - Что продаешь?
   - Облигацию... - ответил курьер и разжал кулак. Из него выглянула сизая облигация.
   - Почем? - Жулябины глаза ввинтились в облигацию.
   - Сто десять бы... - квакнул, заикнувшись, курьер. Боевые искры сверкнули в глазах на распухшем лице.
   - Симпатичное лицо у тебя, вот что я тебе скажу, - заговорила жулябия, - за лицо тебе предлагаю: девяносто рубликов. Желаешь? Другому бы не дала. Но ты мне понравился.
   У курьера рот от изумления стал круглым под мочальными усами. Он машинально повернулся к зеркальному окну магазина, ища в нем своего отражения. Веселые огни заиграли в жулябиных глазах. Курьер отразился в зеркале во всем очаровании своего симпатичного лица под перебитым козырьком.
   - По рукам? - стремительно произвела второй натиск жулябия.
   - Да как же... Господи, ведь давали-то нам по 125...
   - Чудак! Давали! Дать и я тебе дам за 125. Хоть сию минуту. Ты, брат, не забывай, что давать - это одно, а брать - совсем другое.
   - Да ведь они в мае 200 будут...
   - Это резонно! - победно рявкнула жулябия, - так вот даю тебе совет: держи ее до мая!
   И тут жулябия круто вильнула на 180o и сделала вид, что уходит. Но на курьера уже наплывали двое новых ловцов. Бронзовый лик юго-восточного человека и расплывчатый бритый московский блин. Поэтому жулябия круто сыграла назад.
   - Вот последнее мое слово. Чтобы не ходил ты тут и не страдал, даю тебе еще два рублика. Мой трамвай. Исключительно потому, что ты - хороший человек.
   - Давайте! - пискнул в каком-то отчаянии курьер и двинул фуражку на затылок.
   x x x
   В бесконечных продолговатых стеклянных крышах торговых рядов - бледный весенний свет. На балконе над фонтаном медный оркестр играет то нудные вальсы, то какую-то музыкальную гнусность - "попурри из русских песен", от которой вянут уши.
   Вокруг фонтана непрерывное шарканье и шелест. Ни выкриков, ни громкого говора. Но то и дело проходящие фигуры начинают бормотать:
   - Куплю доллары, продам доллары.
   - Куплю займ, банкноты куплю.
   И чаще всего, таинственнее, настороженнее:
   - Куплю золото. Продам золото...
   - Золото... золото... золото... золото...
   Золота не видно, золота не слышно, но золото чувствуется в воздухе. Незримое золото где-то тут бьется в крови.
   Выныривает в куцей куртке валютчик и начинает волчьим шагом уходить по проходу вбок от фонтана. За ним тащится другая фигура. В укромном пустом углу у дверей, ведущих к памятнику Минина и Пожарского, остановка.
   Из недр куцего пальто словно волшебством выскакивает золотой диск. Вот оно, золото.
   Фигура вертит в руках, озираясь, золотушку с царским портретом.
   - А она, тово... хорошая?
   Куцее пальто презрительно фыркает:
   - Здесь не Сухаревка. Я их сам не делаю.
   Фигура боязливо озирается, наклоняется и легонько бросает монетку на пол. Мгновенный, ясный золотой звон. Золото! Монетка исчезает в кармане пальто. Куцее пальто мнет и пересчитывает дензнаки. Быстро расходятся. И снова беспрерывное кружение у фонтана. И шепот, шепот... Золото... золо... зо...
   x x x
   Один из коридоров рядов загорожен. У загородки сидит загадочно улыбающийся гражданин с билетной книжкой в руках. Угодно идти совершать операции на бирже, пожалуйте билет за 40 лимонов.
   Вне огороженного пространства операции не поощряются ни в коей мере. Но ведь нельзя же людям запретить гулять в рядах возле фонтана! А если люди бормочут, словно во сне? Опять-таки никакого криминала в этом обнаружить нельзя. Идет гражданин и шепчет, даже ни к кому не обращаясь:
   - Куплю мелкое серебро... куплю мелкое серебро...
   Мало ли оригиналов!..
   Среди сомнамбулических джентльменов появляются дамы салопного вида с тревожными глазами. Жены чиновников - случайные валютчицы. Или пришли продать золотушки, что на черный день хранились в штопаных носках в комоде, или, обуреваемые жадностью, пришли купить одну-две монеты. Нажужжали знакомые в уши, что десятка растет, растет... растет... Золото... золото...
   - Золото, Марь Иванна, надо купить. Это дело верное.
   Марь Иванна жмется в темный угол в рядах. Марь Иванна звякнет монеткой об пол.
   - А она не обтертая?
   - Вы, мадам... - обижается валютчик, - довольно странно с вашей стороны, мадам!
   - Ну, ну, вы не обижайтесь! Да вот царь тут какой-то странный. Выражение лица у него...
   - Я, мадам, ему выражения лица не делал. Обыкновенное выражение.
   Марь Иванна торопливо вытаскивает из сумочки скомканные бумажки. Монетка исчезает на дне сумочки.
   В толпе профессионалов мелькают случайные фуражки с вытертыми околышами. Все по тому же случайному золотому делу. Мелькают подкрашенные и бледные ночные бабочки-женщины. Обыкновенные прохожие, что сквозным током идут через галереи с Николаевской на Ильинку, покупатели в бесчисленные магазины ГУМа в рядах. Они смешиваются, сталкиваются, растворяются в гуще валютчиков, вертящихся у фонтана и в галереях. Среди них профессионалы всех типов и видов. Московские в шапках с наушниками с мрачной думой в глазах, с неряшливыми небритыми лицами, темные восточные, западные и южные люди. Вытертые, ветром подбитые пальто и дорогие бобровые воротники. Сухаревские ботинки-лепешки и изящная лаковая обувь. Седые и безусые. Наглые и вежливые. Медлительные и неуловимые, как ртуть. Профессионалы. Ничем не занимаются, ничем не интересуются, кроме золота, золота, золота. Часами бродят у фонтана. Выглядывают, высматривают, выклевывают.
   x x x
   В пять часов дня. Когда в куполах еще полный серо-матовый, дневной, весенний, стеклянный свет, в галереях светло, гулко. В окнах магазинов горят лампы. На углу у фонтана в витринах играют золотые искры на портсигарах, кубках, подстаканниках, на камнях-самоцветах. Из кафе пахнет жареным. Лотереи-аллегри с полу бутылочками кислого вина и миниатюрными коробками конфет бойко торгуют.
   Но вот сверлит свисток. Конец черной бирже на сегодняшний день. Из-за загородки сыпят биржевики. Конец и фонтанной чернейшей бирже, что торгует шепотом и озираясь. Еще шелестит торопливо:
   - Золото... золото.
   Еще ловят быстрыми взглядами покупателей. Десятка прыгнула на 15 лимонов вверх. Но уже редеет толпа. Расползаются к выходам черные шубы, серые пальто. Пустеют коридоры. Звонко стучат шаги. Ближе весенний вечер, и в стеклянном продолговатом, мелко переплетенном небе нежно и медленно разливается вечерняя заря.
   * Михаил Булгаков. Спектакль в петушках
   Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
   OCR Гуцев В.Н.
   I
   ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ТЕАТР
   Он был в теплой кацавейке на вате, в штанах и сапогах. Обыкновенные усы, бородка, нос средний. Особая примета у этого человека, впрочем, имелась - человек ненавидел театр. Ненависть его питалась каждый день и выросла в конце концов в злобную фурию, слопавшую человека без остатка, - он начал подозрительно кашлять, и на щеках у него появился пятнистый румянец. Театр стоял тут же, в двух шагах, на ст. Петушки, где человек служил в качестве ПЗП (говорю "служил", потому что, может быть, сейчас его уже убили).
   II
   ЗЛОВЕЩАЯ БУМАГА
   Однажды человек получил таинственную бумагу и уткнулся в нее носом. Дочитав ее, он стал багровый от радости. Глаза его засияли, как звезды.
   - Ладно... ладно... ладно, - забормотал он, - ладно... я тебя отгорожу. Я тебя отгорожу! Я тебя так отгорожу... - Тут он набрал воздуху в истощенную грудь и гаркнул: - Эй!!
   И перед человеком появились рабочие. Не известно никому, какие распоряжения он дал честным труженикам (они не виноваты, повторяю это тысячу раз). Известно, что к вечеру вокруг театра появились, как свечка, вколоченные столбы. Многие видели эти столбы, но так как никому и в голову не могли прийти подозрения насчет адского плана человека, то на столбы особенного внимания никто и не обратил.
   - Опять наш ПЗП какую-то ерунду придумал, - сказали некоторые и разошлись.
   III
   КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА ПРИЕХАЛА
   К сожалению, никто не видел, как она появилась, потому что все были, как полагается, на работе. Честные труженики натаскали громадные круги колючей проволоки, размотали их, а затем наглухо затянули по столбам весь театр кругом. Вы думаете, что это было сделано как-нибудь наспех? Паршиво? Ошибаетесь. Это было мощное проволочное окопного типа заграждение, о которое могли бы разбиться лучшие железные полки. Был оставлен только один лаз, и этот лаз был шириной в одну сажень...
   IV
   СПЕКТАКЛЬ В ПЕТУШКАХ
   И вот, дорогие граждане, вечером был назначен спектакль. О спектакле знали все, а о колючей проволоке вокруг спектакля никто не знал. И в сумерки со всех концов к театру потекли весело улыбающиеся железнодорожники со своими семьями.
   Вой стоял над Петушками! Стон и скрежет зубовный!! Лучшая и самая прочная материя, купленная по рабочему кредиту, рвалась, как папиросная бумага. Одного прикосновения к проклятому заграждению было достаточно, чтобы штаны превратить в клочья.
   Железнодорожная рать легла на проволочных заграждениях вся до последнего человека и оставила на них юбки, кофты, лоскутья пальто и жирные куски ваты из подкладки. Рваная рать лезла в театр, роняя капли крови, и крыла ПЗП такими словами, что их в газете напечатать нельзя...