Страница:
— Обоймы хватит, — задумчиво повторил он, взвешивая пистолет на ладони. — Пятьдесят второй год, ага... Конечно, лучше бы высадить обойм с пяток, но тут уж — чем богаты...
— Мне сказали, у него нет предохранителя, — торопливо добавила Ирина.
— Ага, — столь же рассеянно отозвался Родион. — Собственно, с какой стороны смотреть... Курок у него на предохранительный взвод ставится. Как же его привинтить... Ага.
— Руке тяжело будет?
— Не особенно, — он прицелился сквозь лобовое стекло в ближайшую сосну. — Перетерплю.
— Ты знаешь, как надо стрелять?
— На спуск нажимать.
— Я не об этом... — положительно, она волновалась не на шутку. — Обязательно следует сделать контрольный выстрел в голову. Это почерк профессионалов, понимаешь? Главный наш расчет как раз на то, что это будут считать делом заезжего профессионала, давно покинувшего город. И непременно брось его там. Опять-таки согласно правилам.
Родион, примериваясь, еще раз навел пистолет с привинченным глушителем на безвинную сосну. Вокруг щебетали лесные птахи, Ирина напряженно застыла на соседнем сиденье, наблюдая воображаемую траекторию полета пули столь сосредоточенно, словно под прицелом уже стоял ненавистный муженек. «Выйдет, — с веселой злостью подумал Родион. — Все получится. Надоела такая жизнь...»
Старательно завернул все в промасленную бумагу, вернув сверткам прежние очертания, вылез из машины и спрятал все в багажник, в приспособленную канистру. Когда сел на свое место, хлопнув дверцей, Ирина уже возилась с какими-то пластиковыми флаконами и коробочками.
— Взрывчатка? — спросил он весело.
— Грим... Великолепные вещи. Сколько мне пришлось труда положить, чтобы быстренько раздобыть это все — мои проблемы... Сначала подумала про парик, но решила, это будет надежнее. — Она встряхнула белый флакон, напоминавший очертаниями усеченный с одного конца эллипс. — Краска для волос, тот самый, приснопамятный «радикальный черный цвет». Только судьба Кисы Воробьянинова тебе не грозит, можешь не беспокоиться, не на Малой Арнаутской произведено и бутилировано... Там есть инструкция на русском, разбейся. Волосы и борода будут выглядеть, словно у стопроцентного кавказца. Это, кстати, может повернуть следствие на совершенно ложную дорожку, благо у моего сокровища есть контакты с «грачами»...
— А как мне отмываться потом? — фыркнул он.
— Не забегай вперед, — без улыбки сказала Ирина. — Все предусмотрено, красочка для киноактеров и тому подобной братии. Я с одним флаконом поэкспериментировала на своем блондинистом парике, он у меня из натуральных волос, так что могу говорить с полным знанием дела, полтора часа в ванной проторчала... В общем, красочка чертовски стойкая к любым внешним воздействиям, можно даже стоять под дождем. Но ежели развести чайную ложку уксусной кислоты — концентрированной, я имею в виду — литрах в трех воды, смесь эта краску смывает моментально, словно пыль с рояля. И никаких пятен на одежде не остается. Умеют на Западе работать с выдумкой. Можно прихватить в сумке пару пластиковых сосудов с минералкой, заранее намешав туда уксуса, — и быстренько ополоснуть шевелюру где-нибудь в туалете... Этажом ниже или выше. Смоешь краску, бросишь куртку — надо еще продумать, как оденешься, — и преспокойно уйдешь. Мало ли какие дела у тебя там могли быть...
— Я это уже продумал, — перебил он. — На четвертом этаже принимают объявления в «бегущую строку» семнадцатого канала, сначала зайду туда и, как приличный человек, отдам объявленьице насчет своей «копейки» — по дешевке, считай задаром, никто и не заподозрит, от такой рухляди нынче за гроши отделываются...
— Молодец, — серьезно кивнула она. — Пойдем дальше. Вот тут, в коробке, опять-таки театральные причиндалы. Смотри. Эти пластиночки накладываются на десны под верхнюю и нижнюю губу. Эти штуки вставляются в ноздри, дыханию, кстати, ничуть не препятствуя, — а вот лицо меняется чуть ли не до полной неузнаваемости, я и это на себе проверила. Что ты ухмыляешься?
— Начинаю верить, что ты и впрямь хочешь, чтобы я ушел неопознанным.
— А что, были сомнения? — глаза сузились, взгляд на секунду обжег холодом.
Родиону стало немного неловко.
— Да понимаешь, все эти боевики... — пробормотал он. — Сплошь и рядом бедолагу-киллера либо выдают полиции на месте работы, либо, стоит ему пуститься наутек, появляется кто-то с пушкой наперевес и пулю в лоб всаживает...
Ирина сощурилась:
— Хорошо же ты обо мне думаешь...
— Извини.
— Да ладно... — и улыбнулась дразняще-порочно: — Милый, суженый мой, ряженый, я, конечно, женщина испорченная, но не до такой же степени... И успокою я тебя, уж не посетуй, циничным образом. Нерационально это — посылать за тобой еще одного убийцу. Все равно останется свидетель, то бишь он. А самой его потом пристреливать — это уже из области голливудских фантазий. К тебе я уже присмотрелась и как-то уверена... Прежде всего потому, что ты не профессионал и одержим простыми человеческими желаниями — устроить свое будущее таким вот предосудительным способом и завязать накрепко. Это даже надежнее, чем побуждения профессионала, — он всегда может найти другой заказ, а тебе шанс выпал единожды в жизни...
«Знала б ты...» — подумал он, но вслух ничего не сказал.
— Короче говоря, убивать тебя или сдавать властям совершенно нерационально, — с той же улыбочкой закончила Ирина. — Я тебя, часом, не шокировала?
— Да нет, — улыбнулся он в ответ столь же жестко. — Все просто и понятно, как инженер, такую постановку вопроса только приветствовать могу... Люблю рационализм.
— Вот и прекрасно. Э, нет, не нужно смотреть на меня столь гурманским взглядом — настоящая работа только начинается, мы с примитивной увертюрой разделались, не более того. Авторучка и бумага есть? Ну и плевать, я захватила. Расчеты предстоит проделать прямо-таки инженерные...
...Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половина пухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками: отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливо перелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались, спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченный Родионом полуторалитровый баллон «Фанты» вскоре опустел, потом Ирина принялась экзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагически воздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почище вокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись — и поняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. «Сокровище» обречено — если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвенной поговорке про бумагу и овраги...
— Мать твою, — с сердцем сказала Ирина. — Горек хлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно и красиво все явлено...
— Да уж, — отозвался он устало и сердито.
— Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу... — Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, насколько возможно. С закрытыми глазами выпустила дым. — Что странно, Родик, совершенно не чувствую себя моральным уродом...
— Аналогично, — усмехнулся он, не сводя взгляда с ее ног. — Спишем все на время и страну, а? — и с намеком прикоснулся коленкой к стройному бедру.
Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки за голову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно:
— Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске, что все на свете — только песня на неизвестном языке...
На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым, легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталось лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи.
— Кто это? — спросил он, отчего-то почувствовав недовольство.
— Так, один непризнанный гений. Повесился когда-то. Дураки говорили, из-за меня, но на самом деле, ма пароль[4], произошло это исключительно из-за водки и полнейшего отсутствия характера. Дела давно минувших дней, предания Совдепии глубокой... — Она открыла глаза. — Родик, ты бы смог меня убить?
Ни малейшего намека на шутку в ее голосе не было. И он, подхлестнутый неведомым импульсом, ответил честно:
— Не знаю
— А что чувствуешь, когда убиваешь человека?
— В моем случае? — грустно улыбнулся он. — Удивление. И не более того. Только что был живой человек, наганом под носом махал — и стал труп. Нет, этого не опишешь...
— Тот поэт пытался меня однажды убить. Но поскольку у него абсолютно все, кроме стихов, получалось предельно бездарно, получилось сущее безобразие, не страшное ни капельки, смешное... — Она смотрела в неведомые Родиону дали, и он никак не мог понять, печальны или веселы представшие ее взору картинки прошлого. — Смех...
— Сколько у нас времени? — грубовато прервал он.
— С полчасика, — Ирина открыла сумку, кинула туда блокнот и авторучку. Прильнула к нему, заключив в устойчивое облако дорогих духов, и, прежде чем он успел по-настоящему обнять инфернальную любовницу, прошептала в ухо: — Нет, не здесь... отведи меня в кусты и трахни. Хочется опять побыть девочкой с Киржача, как в беспечальные года...
...В засаде он сидел минут пятьдесят — собственно, засада была предельно комфортабельная, ибо все это время Родион пребывал в своем новообретенном «Скорпионе», покуривал, слушал музыку и лениво разглядывал прохожих. Он терпеть не мог пустого ожидания, но утешал себя тем, что умение терпеливо ждать, если прикинуть вдумчиво и творчески, необходимо гангстеру, как неброский вид шпиону. Неясным оставалось одно: касается ли сия истина гангстеров временных?
Он встрепенулся, опознав в вышедшем из подъезда молодом человеке личность с показанной Соней фотографии — времен студенческих, невинных. И ощутил легкое разочарование — хозяин подпольного бардачка ничуть не походил на такового, как две капли воды напоминая юного американского «яппи»: модный костюмчик, галстук в горошек, аккуратная прическа, физиономия комсомольского активиста былых времен, платочек в тон галстуку, кожаный кейс...
Впрочем, он тут же вспомнил своего любимого Лема — тот эпизод, где к отважному звездопроходцу Ийону Тихому заявляется в гости сотрудничав порнографического журнала, джентльмен самого респектабельного облика, неотличимый от дорогого адвоката из старинной конторы. Поистине, создается впечатление, что писатели ничего и не выдумывают из головы...
Родион ожесточенно завертел ручки, опуская стекло, — нашлась-таки ложка дегтя в бочке меда, электрический стеклоподъемник забарахлил... Прилизанный молодой человек уже сунул ключ в замок своей беленькой «девятки», когда Родион, наконец, справился со стеклом, высунул голову и вполне вежливым тоном окликнул:
— Простите, можно вас?
— Это вы мне? — столь же вежливо откликнулся молодой человек, с наклонением головы указав себе в грудь безымянным пальцем.
Глаза у него, правда, на миг стали жесткими, взгляд описал сложную кривую, определенно выискивая вокруг возможный источник опасности. Ну да. Соня рассказывала, что эта разновидность нелегального бизнеса почитается самой презренной, и на таких вот мальчиков наезжают все, кому не лень...
Кожаный кейс неуловимым образом перекочевал в левую руку, а правая, чуть согнувшись в локте, блуждала в районе пояса.
— Прошу, — Родион с самой простецкой улыбкой распахнул правую переднюю дверцу. — Надо поговорить, я друг Сони Миладовой...
Похоже, вьюнош немного успокоился. Заперев машину, подошел к «Форду», сел степенно, неторопливо и глянул с вежливым немым вопросом. Родиона чуточку сбивало столь джентльменское поведение, он предпочел бы классическую разборку, хотя не был ни на одной и плохо представлял, как она должна протекать.
На несколько секунд он потерял инициативу. Спохватившись, приступил к исполнению старательно продуманной сцены — достал из бардачка доллары, старательно, неторопливо отсчитал десять сотенных, положил их на огороженную черной пластмассовой решеточкой панель. Вынул «Зауэр», выщелкнул обойму, большим пальцем вытолкнул пару патронов и придавил ими лик президента. Вновь вставив обойму, обозрел получившийся натюрморт и, развернувшись к приятному молодому человеку, спросил:
— Как по-вашему, что из этого выберет благоразумный человек?
— По-моему, благоразумный человек предпочтет эти неброские бумажки с портретиками, — глядя ему в глаза, ровным голосом ответил собеседник.
— Логично, — сказал Родион. — В связи с этим возникает простой и закономерный вопрос: вы себя относите к благоразумным людям?
— Безусловно.
— В таком случае...
— Я вас прекрасно понял, — нейтральным тоном сказал молодой человек. — Мадемуазаль Миладова в известной вам фирме уже не работает. Скажу больше, я уже совершенно запамятовал, кто это вообще такая, не припомню, чтобы мне доводилось знать кого-то с такой фамилией... Вас устраивает?
— Вполне, — сказал Родион.
— Не позволено ли мне будет осведомиться, как звучит ваше почетное погоняло?
Если он рассчитывал посадить Родиона в лужу, зря старался — уже учены-с...
— Робин Гуд, — небрежно сказал Родион.
— Простите великодушно, не доводилось слышать...
— Есть проблемы?
— Ну что вы, — сказал молодой человек. — Никакого подтекста моя реплика не содержит.
Родион сгреб деньги и небрежно кинул ему на колени. Тот, глянув чуть укоризненно, словно никак не мог одобрить столь плебейское обращение с твердой валютой, аккуратно сложил купюры, бумажку к бумажке. подровнял кончиками пальцев, перегнул пополам и спрятал в бумажник. Склонив голову с безукоризненным пробором, произнес:
— Желаю счастья.
Родион, словно Вий, вперился в него тяжелым взглядом, который парень, надо отдать ему должное, стоически выдержал. Если реплика и была насмешкой, то голосом или выражением лица она никак не подчеркивалась.
— Я могу идти?
— Разумеется, — сказал Родион, поборов приступ ярости. — Буду рассчитывать на вашу тактичность и деловую сметку...
— Можете не сомневаться.
Глядя вслед отъехавшей «девятке», он форменным образом кипел. С одной стороны, все прошло, как по маслу, он быстренько и без всяких хлопот выкупил Соню на волю. С другой... Он всего лишь добился своей цели, и не более того. Победы не вышло, а ему нужна была именно победа, триумф, торжество...
Хорошо еще, оставалось дельце, которое должно было обернуться победой и только победой...
...Скрупулезная разведка на местности, как с некоторым удивлением отметил Родион, уже начала входить у него в привычку. Еще днем он, порыскав вокруг, установил, что из трехэтажного здания, где помещалась «Завтрашняя газета», выйти можно было через одну-единственную дверь. Других попросту не существовало. Вдобавок с трех сторон к зданию (где, кроме редакции, размещалось еще с полдюжины контор) примыкала огороженная высоченным бетонным забором обширная территория автобазы. Вряд ли человек в здравом рассудке, не замешанный в криминале или шпионских играх, стал бы покидать резиденцию честных газетчиков столь замысловатым образом...
Улочка была узкая и тишайшая. С одной стороны тянулись бетонные заборы, с другой — ряды хлипких яблонек, пока что лишенных листьев. Прохожих не было, уличные фонари стояли с гигантскими интервалами, и Родион не сомневался, что в сумерках рассмотреть номер его машины невозможно. Он устроился метрах в сорока от входа, скудно освещенного тусклой лампочкой в железной оплетке, и до сих пор не привлек ничьего внимания.
Загвоздка была в одном: паршивец по фамилии Киреев мог покинуть редакцию не один. Был и запасной вариант на случай именно такого расклада, но это означало долгую слежку и последующую работу на неизвестной, неосмотреяной территории. Бард криминальной хроники мог отправиться к девке или в кабак, да мало ли что... В общем, Родион не на шутку терзался неизвестностью.
Судьба его вознаградила. Громко хлопнула дверь, и под тусклой лампочкой мелькнула красная ветровка, ненавистная физиономия, изученная по фотографиям, правда, получше собственной.
Родион выждал немного, забрал с соседнего сиденья газовый револьвер, заряженный дробовыми патрончиками, бесшумно открыл дверцу и на цыпочках побежал в спустившемся мраке. Впереди маячила красная ветровка — красная... красная тряпка... как на быка... Левой рукой он натянул на лицо капюшон-маску.
Пора. Остановился, прихватив левой рукой запястье правой, тщательно прицелился пониже спины и, охваченный злобной радостью, плавно потянул спуск.
Два выстрела хлопнули на тихой улочке совсем негромко. Шагавший впереди человек дернулся, его словно бы бросило вперед. Родион, не в силах остановиться, выстрелил еще два раза, чтобы избавиться от мерзкого ощущения, будто промахнулся. И оно схлынуло, это ощущение. Осмелившийся столь долго и столь хамски оскорблять его сопляк скорчился, будто собираясь завязать шнурки на ботинках, вскрикнул, охнул протяжно, попытался левой рукой нащупать место, куда неожиданно вонзилась колючая боль. И осел, на грязноватый асфальт. Стоны напоминали щенячий скулеж.
Вот это было настоящее торжество, упоительное, яростное:.. Увы, нельзя было им наслаждаться долее. Родион рявкнул:
— Говорили тебе, козел, следи за речью!
И опрометью кинулся бежать к машине — из-за поворота мелькнул свет фар, автомобиль был еще далеко и ехал неспешно, но следовало побыстрее уносить ноги...
— Мне сказали, у него нет предохранителя, — торопливо добавила Ирина.
— Ага, — столь же рассеянно отозвался Родион. — Собственно, с какой стороны смотреть... Курок у него на предохранительный взвод ставится. Как же его привинтить... Ага.
— Руке тяжело будет?
— Не особенно, — он прицелился сквозь лобовое стекло в ближайшую сосну. — Перетерплю.
— Ты знаешь, как надо стрелять?
— На спуск нажимать.
— Я не об этом... — положительно, она волновалась не на шутку. — Обязательно следует сделать контрольный выстрел в голову. Это почерк профессионалов, понимаешь? Главный наш расчет как раз на то, что это будут считать делом заезжего профессионала, давно покинувшего город. И непременно брось его там. Опять-таки согласно правилам.
Родион, примериваясь, еще раз навел пистолет с привинченным глушителем на безвинную сосну. Вокруг щебетали лесные птахи, Ирина напряженно застыла на соседнем сиденье, наблюдая воображаемую траекторию полета пули столь сосредоточенно, словно под прицелом уже стоял ненавистный муженек. «Выйдет, — с веселой злостью подумал Родион. — Все получится. Надоела такая жизнь...»
Старательно завернул все в промасленную бумагу, вернув сверткам прежние очертания, вылез из машины и спрятал все в багажник, в приспособленную канистру. Когда сел на свое место, хлопнув дверцей, Ирина уже возилась с какими-то пластиковыми флаконами и коробочками.
— Взрывчатка? — спросил он весело.
— Грим... Великолепные вещи. Сколько мне пришлось труда положить, чтобы быстренько раздобыть это все — мои проблемы... Сначала подумала про парик, но решила, это будет надежнее. — Она встряхнула белый флакон, напоминавший очертаниями усеченный с одного конца эллипс. — Краска для волос, тот самый, приснопамятный «радикальный черный цвет». Только судьба Кисы Воробьянинова тебе не грозит, можешь не беспокоиться, не на Малой Арнаутской произведено и бутилировано... Там есть инструкция на русском, разбейся. Волосы и борода будут выглядеть, словно у стопроцентного кавказца. Это, кстати, может повернуть следствие на совершенно ложную дорожку, благо у моего сокровища есть контакты с «грачами»...
— А как мне отмываться потом? — фыркнул он.
— Не забегай вперед, — без улыбки сказала Ирина. — Все предусмотрено, красочка для киноактеров и тому подобной братии. Я с одним флаконом поэкспериментировала на своем блондинистом парике, он у меня из натуральных волос, так что могу говорить с полным знанием дела, полтора часа в ванной проторчала... В общем, красочка чертовски стойкая к любым внешним воздействиям, можно даже стоять под дождем. Но ежели развести чайную ложку уксусной кислоты — концентрированной, я имею в виду — литрах в трех воды, смесь эта краску смывает моментально, словно пыль с рояля. И никаких пятен на одежде не остается. Умеют на Западе работать с выдумкой. Можно прихватить в сумке пару пластиковых сосудов с минералкой, заранее намешав туда уксуса, — и быстренько ополоснуть шевелюру где-нибудь в туалете... Этажом ниже или выше. Смоешь краску, бросишь куртку — надо еще продумать, как оденешься, — и преспокойно уйдешь. Мало ли какие дела у тебя там могли быть...
— Я это уже продумал, — перебил он. — На четвертом этаже принимают объявления в «бегущую строку» семнадцатого канала, сначала зайду туда и, как приличный человек, отдам объявленьице насчет своей «копейки» — по дешевке, считай задаром, никто и не заподозрит, от такой рухляди нынче за гроши отделываются...
— Молодец, — серьезно кивнула она. — Пойдем дальше. Вот тут, в коробке, опять-таки театральные причиндалы. Смотри. Эти пластиночки накладываются на десны под верхнюю и нижнюю губу. Эти штуки вставляются в ноздри, дыханию, кстати, ничуть не препятствуя, — а вот лицо меняется чуть ли не до полной неузнаваемости, я и это на себе проверила. Что ты ухмыляешься?
— Начинаю верить, что ты и впрямь хочешь, чтобы я ушел неопознанным.
— А что, были сомнения? — глаза сузились, взгляд на секунду обжег холодом.
Родиону стало немного неловко.
— Да понимаешь, все эти боевики... — пробормотал он. — Сплошь и рядом бедолагу-киллера либо выдают полиции на месте работы, либо, стоит ему пуститься наутек, появляется кто-то с пушкой наперевес и пулю в лоб всаживает...
Ирина сощурилась:
— Хорошо же ты обо мне думаешь...
— Извини.
— Да ладно... — и улыбнулась дразняще-порочно: — Милый, суженый мой, ряженый, я, конечно, женщина испорченная, но не до такой же степени... И успокою я тебя, уж не посетуй, циничным образом. Нерационально это — посылать за тобой еще одного убийцу. Все равно останется свидетель, то бишь он. А самой его потом пристреливать — это уже из области голливудских фантазий. К тебе я уже присмотрелась и как-то уверена... Прежде всего потому, что ты не профессионал и одержим простыми человеческими желаниями — устроить свое будущее таким вот предосудительным способом и завязать накрепко. Это даже надежнее, чем побуждения профессионала, — он всегда может найти другой заказ, а тебе шанс выпал единожды в жизни...
«Знала б ты...» — подумал он, но вслух ничего не сказал.
— Короче говоря, убивать тебя или сдавать властям совершенно нерационально, — с той же улыбочкой закончила Ирина. — Я тебя, часом, не шокировала?
— Да нет, — улыбнулся он в ответ столь же жестко. — Все просто и понятно, как инженер, такую постановку вопроса только приветствовать могу... Люблю рационализм.
— Вот и прекрасно. Э, нет, не нужно смотреть на меня столь гурманским взглядом — настоящая работа только начинается, мы с примитивной увертюрой разделались, не более того. Авторучка и бумага есть? Ну и плевать, я захватила. Расчеты предстоит проделать прямо-таки инженерные...
...Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половина пухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками: отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливо перелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались, спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченный Родионом полуторалитровый баллон «Фанты» вскоре опустел, потом Ирина принялась экзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагически воздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почище вокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись — и поняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. «Сокровище» обречено — если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвенной поговорке про бумагу и овраги...
— Мать твою, — с сердцем сказала Ирина. — Горек хлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно и красиво все явлено...
— Да уж, — отозвался он устало и сердито.
— Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу... — Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, насколько возможно. С закрытыми глазами выпустила дым. — Что странно, Родик, совершенно не чувствую себя моральным уродом...
— Аналогично, — усмехнулся он, не сводя взгляда с ее ног. — Спишем все на время и страну, а? — и с намеком прикоснулся коленкой к стройному бедру.
Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки за голову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно:
— Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске, что все на свете — только песня на неизвестном языке...
На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым, легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталось лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи.
— Кто это? — спросил он, отчего-то почувствовав недовольство.
— Так, один непризнанный гений. Повесился когда-то. Дураки говорили, из-за меня, но на самом деле, ма пароль[4], произошло это исключительно из-за водки и полнейшего отсутствия характера. Дела давно минувших дней, предания Совдепии глубокой... — Она открыла глаза. — Родик, ты бы смог меня убить?
Ни малейшего намека на шутку в ее голосе не было. И он, подхлестнутый неведомым импульсом, ответил честно:
— Не знаю
— А что чувствуешь, когда убиваешь человека?
— В моем случае? — грустно улыбнулся он. — Удивление. И не более того. Только что был живой человек, наганом под носом махал — и стал труп. Нет, этого не опишешь...
— Тот поэт пытался меня однажды убить. Но поскольку у него абсолютно все, кроме стихов, получалось предельно бездарно, получилось сущее безобразие, не страшное ни капельки, смешное... — Она смотрела в неведомые Родиону дали, и он никак не мог понять, печальны или веселы представшие ее взору картинки прошлого. — Смех...
— Сколько у нас времени? — грубовато прервал он.
— С полчасика, — Ирина открыла сумку, кинула туда блокнот и авторучку. Прильнула к нему, заключив в устойчивое облако дорогих духов, и, прежде чем он успел по-настоящему обнять инфернальную любовницу, прошептала в ухо: — Нет, не здесь... отведи меня в кусты и трахни. Хочется опять побыть девочкой с Киржача, как в беспечальные года...
...В засаде он сидел минут пятьдесят — собственно, засада была предельно комфортабельная, ибо все это время Родион пребывал в своем новообретенном «Скорпионе», покуривал, слушал музыку и лениво разглядывал прохожих. Он терпеть не мог пустого ожидания, но утешал себя тем, что умение терпеливо ждать, если прикинуть вдумчиво и творчески, необходимо гангстеру, как неброский вид шпиону. Неясным оставалось одно: касается ли сия истина гангстеров временных?
Он встрепенулся, опознав в вышедшем из подъезда молодом человеке личность с показанной Соней фотографии — времен студенческих, невинных. И ощутил легкое разочарование — хозяин подпольного бардачка ничуть не походил на такового, как две капли воды напоминая юного американского «яппи»: модный костюмчик, галстук в горошек, аккуратная прическа, физиономия комсомольского активиста былых времен, платочек в тон галстуку, кожаный кейс...
Впрочем, он тут же вспомнил своего любимого Лема — тот эпизод, где к отважному звездопроходцу Ийону Тихому заявляется в гости сотрудничав порнографического журнала, джентльмен самого респектабельного облика, неотличимый от дорогого адвоката из старинной конторы. Поистине, создается впечатление, что писатели ничего и не выдумывают из головы...
Родион ожесточенно завертел ручки, опуская стекло, — нашлась-таки ложка дегтя в бочке меда, электрический стеклоподъемник забарахлил... Прилизанный молодой человек уже сунул ключ в замок своей беленькой «девятки», когда Родион, наконец, справился со стеклом, высунул голову и вполне вежливым тоном окликнул:
— Простите, можно вас?
— Это вы мне? — столь же вежливо откликнулся молодой человек, с наклонением головы указав себе в грудь безымянным пальцем.
Глаза у него, правда, на миг стали жесткими, взгляд описал сложную кривую, определенно выискивая вокруг возможный источник опасности. Ну да. Соня рассказывала, что эта разновидность нелегального бизнеса почитается самой презренной, и на таких вот мальчиков наезжают все, кому не лень...
Кожаный кейс неуловимым образом перекочевал в левую руку, а правая, чуть согнувшись в локте, блуждала в районе пояса.
— Прошу, — Родион с самой простецкой улыбкой распахнул правую переднюю дверцу. — Надо поговорить, я друг Сони Миладовой...
Похоже, вьюнош немного успокоился. Заперев машину, подошел к «Форду», сел степенно, неторопливо и глянул с вежливым немым вопросом. Родиона чуточку сбивало столь джентльменское поведение, он предпочел бы классическую разборку, хотя не был ни на одной и плохо представлял, как она должна протекать.
На несколько секунд он потерял инициативу. Спохватившись, приступил к исполнению старательно продуманной сцены — достал из бардачка доллары, старательно, неторопливо отсчитал десять сотенных, положил их на огороженную черной пластмассовой решеточкой панель. Вынул «Зауэр», выщелкнул обойму, большим пальцем вытолкнул пару патронов и придавил ими лик президента. Вновь вставив обойму, обозрел получившийся натюрморт и, развернувшись к приятному молодому человеку, спросил:
— Как по-вашему, что из этого выберет благоразумный человек?
— По-моему, благоразумный человек предпочтет эти неброские бумажки с портретиками, — глядя ему в глаза, ровным голосом ответил собеседник.
— Логично, — сказал Родион. — В связи с этим возникает простой и закономерный вопрос: вы себя относите к благоразумным людям?
— Безусловно.
— В таком случае...
— Я вас прекрасно понял, — нейтральным тоном сказал молодой человек. — Мадемуазаль Миладова в известной вам фирме уже не работает. Скажу больше, я уже совершенно запамятовал, кто это вообще такая, не припомню, чтобы мне доводилось знать кого-то с такой фамилией... Вас устраивает?
— Вполне, — сказал Родион.
— Не позволено ли мне будет осведомиться, как звучит ваше почетное погоняло?
Если он рассчитывал посадить Родиона в лужу, зря старался — уже учены-с...
— Робин Гуд, — небрежно сказал Родион.
— Простите великодушно, не доводилось слышать...
— Есть проблемы?
— Ну что вы, — сказал молодой человек. — Никакого подтекста моя реплика не содержит.
Родион сгреб деньги и небрежно кинул ему на колени. Тот, глянув чуть укоризненно, словно никак не мог одобрить столь плебейское обращение с твердой валютой, аккуратно сложил купюры, бумажку к бумажке. подровнял кончиками пальцев, перегнул пополам и спрятал в бумажник. Склонив голову с безукоризненным пробором, произнес:
— Желаю счастья.
Родион, словно Вий, вперился в него тяжелым взглядом, который парень, надо отдать ему должное, стоически выдержал. Если реплика и была насмешкой, то голосом или выражением лица она никак не подчеркивалась.
— Я могу идти?
— Разумеется, — сказал Родион, поборов приступ ярости. — Буду рассчитывать на вашу тактичность и деловую сметку...
— Можете не сомневаться.
Глядя вслед отъехавшей «девятке», он форменным образом кипел. С одной стороны, все прошло, как по маслу, он быстренько и без всяких хлопот выкупил Соню на волю. С другой... Он всего лишь добился своей цели, и не более того. Победы не вышло, а ему нужна была именно победа, триумф, торжество...
Хорошо еще, оставалось дельце, которое должно было обернуться победой и только победой...
...Скрупулезная разведка на местности, как с некоторым удивлением отметил Родион, уже начала входить у него в привычку. Еще днем он, порыскав вокруг, установил, что из трехэтажного здания, где помещалась «Завтрашняя газета», выйти можно было через одну-единственную дверь. Других попросту не существовало. Вдобавок с трех сторон к зданию (где, кроме редакции, размещалось еще с полдюжины контор) примыкала огороженная высоченным бетонным забором обширная территория автобазы. Вряд ли человек в здравом рассудке, не замешанный в криминале или шпионских играх, стал бы покидать резиденцию честных газетчиков столь замысловатым образом...
Улочка была узкая и тишайшая. С одной стороны тянулись бетонные заборы, с другой — ряды хлипких яблонек, пока что лишенных листьев. Прохожих не было, уличные фонари стояли с гигантскими интервалами, и Родион не сомневался, что в сумерках рассмотреть номер его машины невозможно. Он устроился метрах в сорока от входа, скудно освещенного тусклой лампочкой в железной оплетке, и до сих пор не привлек ничьего внимания.
Загвоздка была в одном: паршивец по фамилии Киреев мог покинуть редакцию не один. Был и запасной вариант на случай именно такого расклада, но это означало долгую слежку и последующую работу на неизвестной, неосмотреяной территории. Бард криминальной хроники мог отправиться к девке или в кабак, да мало ли что... В общем, Родион не на шутку терзался неизвестностью.
Судьба его вознаградила. Громко хлопнула дверь, и под тусклой лампочкой мелькнула красная ветровка, ненавистная физиономия, изученная по фотографиям, правда, получше собственной.
Родион выждал немного, забрал с соседнего сиденья газовый револьвер, заряженный дробовыми патрончиками, бесшумно открыл дверцу и на цыпочках побежал в спустившемся мраке. Впереди маячила красная ветровка — красная... красная тряпка... как на быка... Левой рукой он натянул на лицо капюшон-маску.
Пора. Остановился, прихватив левой рукой запястье правой, тщательно прицелился пониже спины и, охваченный злобной радостью, плавно потянул спуск.
Два выстрела хлопнули на тихой улочке совсем негромко. Шагавший впереди человек дернулся, его словно бы бросило вперед. Родион, не в силах остановиться, выстрелил еще два раза, чтобы избавиться от мерзкого ощущения, будто промахнулся. И оно схлынуло, это ощущение. Осмелившийся столь долго и столь хамски оскорблять его сопляк скорчился, будто собираясь завязать шнурки на ботинках, вскрикнул, охнул протяжно, попытался левой рукой нащупать место, куда неожиданно вонзилась колючая боль. И осел, на грязноватый асфальт. Стоны напоминали щенячий скулеж.
Вот это было настоящее торжество, упоительное, яростное:.. Увы, нельзя было им наслаждаться долее. Родион рявкнул:
— Говорили тебе, козел, следи за речью!
И опрометью кинулся бежать к машине — из-за поворота мелькнул свет фар, автомобиль был еще далеко и ехал неспешно, но следовало побыстрее уносить ноги...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Вестерн по-шантарски
Голова не то чтобы болела — просто над левым виском, поближе ко лбу, что-то мягко пульсировало, вызывая лишенное боли, но слегка беспокоившее из-за своей необычности ощущение, будто черепная кость с равномерными интервалами выгибается наружу и тут же опадает, как воздушный шарик, подсоединенный к велосипедному насосу. Несколько раз Родион даже прикладывал ладонь ко лбу — но кость, разумеется, оставалась неподвижной. Понемногу ощущение то ли пропало, то ли стало привычным и оттого не чувствовалось более, как не чувствует человек бег крови по венам.
Видимо, тот удар головой все же не прошел бесследно, и организм реагировал постепенно затухающими безмолвными рапортами. В эту ночь ему приснилось не убийство, как следовало бы ожидать согласно классикам, холодный окровавленный труп не торчал у изголовья, стеная и проклиная душегуба. Сон был длинный и яркий, как улица под солнцем: Родион лежал на белой постели, не в силах пошевелиться, то ли привязанный, то ли в параличе, и все вокруг было белое, куда-то влево уходили от предплечья шланги и провода. Никто так и не вошел, никто ему не объяснил, где он находится и почему. Сон состоял из того, что Родион лежал, не в силах пошевелиться, лежал, не зная, сколько времени прошло и есть ли здесь вообще время, лежал, не способный ни о чем думать. И никак не мог проснуться, хотя напрягался, как мог, пытаясь прорвать невесомую завесу и вернуться в реальность, лежал, лежал, лежал...
Утром он почувствовал себя слегка разбитым — не из-за странного ощущения под черепом, а из-за полного отсутствия в дурацком белом сне всякого действия, всяких разговоров и мыслей. Если подумать, это было похуже кошмара с чудищами и ужасами...
Когда он появился в кухне. Лика уже была при полном параде — Мадам Деловая Женщина во всем блеске, стоившем немаленьких денег. Она давненько уже завтракала, подражая европейским традициям. Вот и сейчас допивала свой свежевыжатый импортной машинкой апельсиновый сок, левой рукой держа под подбородком салфетку, чтобы второпях не капнуть на платье. Скосила на него подведенный глаз, не поворачивая головы:
— Зойку ты отвезешь в школу или я прихвачу?
— Я, — сказал он. — Запросто.
— Родик, понимаешь, тут такое дело... Дите комплексует слегка. Школа престижная, машины подъезжают сплошь респектабельные, ее из-за твоей «копейки» вышучивают чуточку...
— А кто говорит про «копейку»? — спросил он солидным тоном. — Я ее на «Форде» отвезу.
Лика чуть не поперхнулась соком, торопливо подхватнв салфеткой донышко стакана:
— На че-ом?
— На «Форде», — сказал он. — Машина такая, в Америке делают...
— На чьем?
— На моем. Который я купил.
— А тебе не приснилось?
— Я документы вчера на холодильник бросил, глянь, если не веришь...
— И позвольте вас спросить, мистер, на какие же шиши вы «Форды» покупаете?
— На заработанные, — сказал он, чувствуя себя на высоте. — Что ты округлила глазки? Мы ведь тоже кое-что могем... Уж извини, что раньше не говорил, но ты-то должна понимать насчет коммерческой тайны и неуместности преждевременных восторгов...
— Сюрреализм какой-то, — покачала головой Лика. Одним глотком допила сок, вышла в прихожую и вскоре вернулась, покачивая головой, как китайский болванчик: — В самом деле, документы... Родик, задал ты мне ребус поутру...
— Интересно, в чем тут ребус? — не без мстительности усмехнулся он. — Если ты на мне поставила крест, это еще не значит, что весь мир должен этой установке следовать...
— Да не ставила я на тебе крест, — сказала она оторопело. — Просто...
— Просто каждый уважающий себя американский миллионер был в молодости чистильщиком сапог, — сказал он, наслаждаясь ее изумлением. — Не слышала такую истину? Надоело мне чистить сапоги, вот и все.
Определенно ей хотелось о многом поговорить и многое спросить, но времени не было. Лика, бросив взгляд на часы, промокнула губы салфеткой, махнула рукой:
— Бежать пора, потом поговорим...
Но перед тем, как исчезнуть, задержалась в дверях и бросила на него чуть беспомощный взгляд, преисполненный растерянности, изумления и еще чего-то схожего. Именно такого взгляда он и ожидал, получив нешуточную моральную сатисфакцию. .
Вышел на балкон, успел еще заметить, как Лика садится на заднее сиденье черного БМВ, и в полном блаженстве души громко замурлыкал мелодию из «Крестного отца», почесывая пузо.
Вторую порцию бодрящего удовлетворения он получил, когда вышел с Зоей во двор и неторопливо распахнул дверцу «Форда» на глазах соседа и его приятелей, торчавших возле низкой белой «японки». Уставились так, что Родион ощутил нечто схожее с оргазмом, и медленно проехал мимо, не удостоив их и взгляда. Зато видел в зеркальце, как они таращатся вслед.
Увы, Зоя не проявила ожидавшегося восторга — приняла известие о появлении в хозяйстве «Форда» не равнодушно, конечно, но с неприятно царапнувшим его спокойствием. А ведь ради нее, если подумать, и старался... Словно хозяйка ста кукол, получившая в подарок сто первую, восприняла, как должное, поерзала на сиденьи, побаловалась с кнопками стеклоподъемника, но ни ликования тебе, ни даже восторга...
— Круто? — спросил он, и реплика показалась заискивающей.
Зоя пожала плечиками:
— Нормально. А телевизора нет? У мамы в бээмвэшке видел, какой телевизор? И холодильник скоро поставят...
Словом, отъезжая от школы, он почувствовал себя генералом, у которого неожиданно украли победу. Победа-то произошла, но вот ожидаемый триумф отменили, никаких тебе золотых колесниц, золотых венков над головой и рева труб. Это ты полагал, что свершил нечто достойное триумфа, — окружающие другого мнения...
Ну и наплевать. Не очень-то и хотелось. Он сделал все, что было в его силах, старательно пытался укрепить истончившиеся ниточки, соединявшие с женой и дочкой. Значит, не судьба...
...Знаете ли вы шантарскую ночь? О, вы не знаете шантарской ночи! Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее — и с шипением мечутся по нему разноцветные ракеты, запускаемые в обильном множестве вдребезину пьяными курсантами зенитно-командного училища, отмечающими восьмисотлетие своих славных войск (берущее начало с произвольно вычисленной даты славного подвига Алеши Поповича, сшибившего с небес Змея Горыныча кстати подвернувшейся оглоблей). Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стояли леса, полные мрака, и в лесах этих расстается с невинностью не одна дюжина шантарских юных красавиц, кто по согласию, кто приневоленно. Весь ландшафт спит. Только цыгане ромалэ Басалая, барона из Ольховки, мечутся по притихшему городу, как грешные души в аду, развозя по замаскированным торговым точкам пакетики с травкой и порошочком. Как очарованный, дремлет в низине меж лесистых сопок град Шантарск. Все тихо. Благочестивые люди уже спят.
А вот неблагочестивым спать некогда — самая рабочая пора...
...Родион перемещался по залу ожидания аэропорта «Ермолаево» без малейшей суетливости, чтобы не бросаться в глаза. Неспешно и уныло бродил, как человек, у которого впереди масса времени, а убить время решительно нечем. Подобно подавляющему большинству пассажиров, силился найти развлечение буквально во всем: в двадцатый раз озирал расписание, торчал у сувенирных и газетных киосков, поднимался на второй этаж, спускался неторопливо, выходил покурить в ночную прохладу, глазел по сторонам с бесцеремонностью зеваки, знающего, что никого из этих людей он больше не встретит. Особой опасности налететь на знакомого, от скуки обязательно кинувшегося бы поболтать, не было — для знакомых с «Шантармаша» полеты на аппаратах тяжелее воздуха давно уже стали недостижимой роскошью. А более удачливые, из другого круга, как правило, подъезжали на собственных машинах к самому отлету и сразу шли на регистрацию, не бродя бесцельно по залам.
Видимо, тот удар головой все же не прошел бесследно, и организм реагировал постепенно затухающими безмолвными рапортами. В эту ночь ему приснилось не убийство, как следовало бы ожидать согласно классикам, холодный окровавленный труп не торчал у изголовья, стеная и проклиная душегуба. Сон был длинный и яркий, как улица под солнцем: Родион лежал на белой постели, не в силах пошевелиться, то ли привязанный, то ли в параличе, и все вокруг было белое, куда-то влево уходили от предплечья шланги и провода. Никто так и не вошел, никто ему не объяснил, где он находится и почему. Сон состоял из того, что Родион лежал, не в силах пошевелиться, лежал, не зная, сколько времени прошло и есть ли здесь вообще время, лежал, не способный ни о чем думать. И никак не мог проснуться, хотя напрягался, как мог, пытаясь прорвать невесомую завесу и вернуться в реальность, лежал, лежал, лежал...
Утром он почувствовал себя слегка разбитым — не из-за странного ощущения под черепом, а из-за полного отсутствия в дурацком белом сне всякого действия, всяких разговоров и мыслей. Если подумать, это было похуже кошмара с чудищами и ужасами...
Когда он появился в кухне. Лика уже была при полном параде — Мадам Деловая Женщина во всем блеске, стоившем немаленьких денег. Она давненько уже завтракала, подражая европейским традициям. Вот и сейчас допивала свой свежевыжатый импортной машинкой апельсиновый сок, левой рукой держа под подбородком салфетку, чтобы второпях не капнуть на платье. Скосила на него подведенный глаз, не поворачивая головы:
— Зойку ты отвезешь в школу или я прихвачу?
— Я, — сказал он. — Запросто.
— Родик, понимаешь, тут такое дело... Дите комплексует слегка. Школа престижная, машины подъезжают сплошь респектабельные, ее из-за твоей «копейки» вышучивают чуточку...
— А кто говорит про «копейку»? — спросил он солидным тоном. — Я ее на «Форде» отвезу.
Лика чуть не поперхнулась соком, торопливо подхватнв салфеткой донышко стакана:
— На че-ом?
— На «Форде», — сказал он. — Машина такая, в Америке делают...
— На чьем?
— На моем. Который я купил.
— А тебе не приснилось?
— Я документы вчера на холодильник бросил, глянь, если не веришь...
— И позвольте вас спросить, мистер, на какие же шиши вы «Форды» покупаете?
— На заработанные, — сказал он, чувствуя себя на высоте. — Что ты округлила глазки? Мы ведь тоже кое-что могем... Уж извини, что раньше не говорил, но ты-то должна понимать насчет коммерческой тайны и неуместности преждевременных восторгов...
— Сюрреализм какой-то, — покачала головой Лика. Одним глотком допила сок, вышла в прихожую и вскоре вернулась, покачивая головой, как китайский болванчик: — В самом деле, документы... Родик, задал ты мне ребус поутру...
— Интересно, в чем тут ребус? — не без мстительности усмехнулся он. — Если ты на мне поставила крест, это еще не значит, что весь мир должен этой установке следовать...
— Да не ставила я на тебе крест, — сказала она оторопело. — Просто...
— Просто каждый уважающий себя американский миллионер был в молодости чистильщиком сапог, — сказал он, наслаждаясь ее изумлением. — Не слышала такую истину? Надоело мне чистить сапоги, вот и все.
Определенно ей хотелось о многом поговорить и многое спросить, но времени не было. Лика, бросив взгляд на часы, промокнула губы салфеткой, махнула рукой:
— Бежать пора, потом поговорим...
Но перед тем, как исчезнуть, задержалась в дверях и бросила на него чуть беспомощный взгляд, преисполненный растерянности, изумления и еще чего-то схожего. Именно такого взгляда он и ожидал, получив нешуточную моральную сатисфакцию. .
Вышел на балкон, успел еще заметить, как Лика садится на заднее сиденье черного БМВ, и в полном блаженстве души громко замурлыкал мелодию из «Крестного отца», почесывая пузо.
Вторую порцию бодрящего удовлетворения он получил, когда вышел с Зоей во двор и неторопливо распахнул дверцу «Форда» на глазах соседа и его приятелей, торчавших возле низкой белой «японки». Уставились так, что Родион ощутил нечто схожее с оргазмом, и медленно проехал мимо, не удостоив их и взгляда. Зато видел в зеркальце, как они таращатся вслед.
Увы, Зоя не проявила ожидавшегося восторга — приняла известие о появлении в хозяйстве «Форда» не равнодушно, конечно, но с неприятно царапнувшим его спокойствием. А ведь ради нее, если подумать, и старался... Словно хозяйка ста кукол, получившая в подарок сто первую, восприняла, как должное, поерзала на сиденьи, побаловалась с кнопками стеклоподъемника, но ни ликования тебе, ни даже восторга...
— Круто? — спросил он, и реплика показалась заискивающей.
Зоя пожала плечиками:
— Нормально. А телевизора нет? У мамы в бээмвэшке видел, какой телевизор? И холодильник скоро поставят...
Словом, отъезжая от школы, он почувствовал себя генералом, у которого неожиданно украли победу. Победа-то произошла, но вот ожидаемый триумф отменили, никаких тебе золотых колесниц, золотых венков над головой и рева труб. Это ты полагал, что свершил нечто достойное триумфа, — окружающие другого мнения...
Ну и наплевать. Не очень-то и хотелось. Он сделал все, что было в его силах, старательно пытался укрепить истончившиеся ниточки, соединявшие с женой и дочкой. Значит, не судьба...
...Знаете ли вы шантарскую ночь? О, вы не знаете шантарской ночи! Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее — и с шипением мечутся по нему разноцветные ракеты, запускаемые в обильном множестве вдребезину пьяными курсантами зенитно-командного училища, отмечающими восьмисотлетие своих славных войск (берущее начало с произвольно вычисленной даты славного подвига Алеши Поповича, сшибившего с небес Змея Горыныча кстати подвернувшейся оглоблей). Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стояли леса, полные мрака, и в лесах этих расстается с невинностью не одна дюжина шантарских юных красавиц, кто по согласию, кто приневоленно. Весь ландшафт спит. Только цыгане ромалэ Басалая, барона из Ольховки, мечутся по притихшему городу, как грешные души в аду, развозя по замаскированным торговым точкам пакетики с травкой и порошочком. Как очарованный, дремлет в низине меж лесистых сопок град Шантарск. Все тихо. Благочестивые люди уже спят.
А вот неблагочестивым спать некогда — самая рабочая пора...
...Родион перемещался по залу ожидания аэропорта «Ермолаево» без малейшей суетливости, чтобы не бросаться в глаза. Неспешно и уныло бродил, как человек, у которого впереди масса времени, а убить время решительно нечем. Подобно подавляющему большинству пассажиров, силился найти развлечение буквально во всем: в двадцатый раз озирал расписание, торчал у сувенирных и газетных киосков, поднимался на второй этаж, спускался неторопливо, выходил покурить в ночную прохладу, глазел по сторонам с бесцеремонностью зеваки, знающего, что никого из этих людей он больше не встретит. Особой опасности налететь на знакомого, от скуки обязательно кинувшегося бы поболтать, не было — для знакомых с «Шантармаша» полеты на аппаратах тяжелее воздуха давно уже стали недостижимой роскошью. А более удачливые, из другого круга, как правило, подъезжали на собственных машинах к самому отлету и сразу шли на регистрацию, не бродя бесцельно по залам.