Бушков Александр Александрович. Стервятник

   — Заманчивое предложение, — сказал Родион, откровенно разглядывая ее.
   Великолепные ноги в алых ажурных чулках открыты на всю длину, бархатное платье, оказавшееся-таки темно-вишневым, было невесомым, при малейшем движении колыхалось облачком и выглядело совсем простеньким — но это, несомненно, и есть та простота, что стоит огромных денег. Лицо самую чуточку уже, чем следует, а губы самую чуточку шире — скучающая холеная барынька была очаровательна, и у него поневоле зашевелились крамольные мысли.
   — Нахал, — сказала она беззлобно. — Это не предложение, а метафора. Или я вас ухитрилась в момент очаровать?
   — А вдруг?
   — Ничего удивительного, я так почему-то на всех действую, карма у меня такая... Знаете, что такое карма?
   — Наслышан.
   — «Карму» знаете, «метафору» знаете, следовательно, знакомы со сложными словами... — Выбросив сигарету в окошко, брюнетка наклонилась к нему, щекоча подбородок пышными волосами, шумно и бесцеремонно потянула носом воздух. — И на совка с правого берега не особенно и похожи, не пахнет от вас ни пропотевшими рубашками, ни нестиранными носками, а пахнет туалетной водой «Шевалье»... Угадала?
   — Ага, — сказал он, вдыхая горьковато-нежный запах духов.
   Она выпрямилась, прошуршав плащом:
   — Облик и запах приличного человека, но вот как это все совместить с дряннущей ржавой тачкой? Джентльмен в черной полосе, а? Глупо думать, что у джентльменов черных полос не выпадает.
   — Угадали, — сказал он.
   — Дон Сезар де Базан?
   — Что-то вроде.
   — Пойдемте в ресторан, дон Сезар? Сокровище им с пьяных глаз кинуло при расчете столько, что мы вправе потребовать еще бутылочку с полным ассортиментом закусок...
   С заднего сиденья раздавалось ритмичное мычание.
   — Я ведь за рулем, — сказал он не без сожаления.
   — А наплевать.
   — А остановят?
   — Да ну, потом домой права привезут...
   — Нет уж, спасибо, — сказал он. — Мы, обедневшие доны, самолюбивы и горды, за дамский счет по ресторациям не ходим.
   — Люблю гордецов, — сказала она с несомненной подначкой. — Ладно, включайте «Антилопу-Гну».
   — Ну, это вы зря, — сказал Родион, плавно отпуская сцепление. — Моя «Антилопа» еще вполне приличная машина, вот если бы еще подержанный маслопроводный шланг...
   — Постараюсь достать, Адам, — сказала она в тон. — Водку пить с девочками не будете? Танцевать голым не будете при луне?
   Оба рассмеялись. Родиону стало горячо, и он подумал: неужели выгорит? Опустив руку к рычагу, нечаянно, видит бог, задел ее гладкую ногу, торопливо отдернул ладонь.
   — По-моему, это называется — переключать коленку и гладить ручку передач?
   — Честное слово, нечаянно...
   — А вы смутились, благородный дон... — рассмеялась она звонко и весело. — Приключения любите? Может быть, я ваше приключение, а может, и нет... Классовой ненавистью не страдаете, надеюсь? Потому что женское кокетство от размеров состояния не зависит, все мы одинаковы...
   Какое-то время он молча вел машину по длиннющему проспекту, пустому и безмолвному, как лунная поверхность. Сзади беспрестанно мурлыкало «сокровище», брюнетка, закинув ногу на ногу, дымила, как паровоз.
   — Взвешиваете шансы? — спросила она вдруг насмешливо.
   — Нет, — честно сказал Родион. — Плыву по течению.
   — Ого, это, по крайней мере, честно... Это мне нравится... А посему, дон Сезар, притормозите возле этих эмбрионов частного капитала — я про ларьки. Хочу выпить.
   — Там же — сплошной фальсификат...
   — И прекрасно, — сказала брюнетка. — У меня ностальгия. Я хочу чудить, в кои-то веки еще выпадет такая возможность? Вы меня особо не презирайте, как с жиру бесящуюся барыню, вы поймите — иногда и в самом деле чертовски хочется тряхнуть стариной, но не зарываясь, понятно, не в народ же идти, раздав злато из сундуков? Вы бы раздали? Вот видите.
   — Богатые тоже плачут?
   — Еще как, — сказала она. — Мой благородный дон, мы ведь все из ветхих «хрущевок» и коммуналок в князи выползли — понятно, кроме отпрысков прежних вельмож, тех, что покрас поменяли, но они и сейчас где-то в иномерном пространстве... Сходите, купите пару огнетушителей, только смотрите, не особенной уж дряни, непременно пару, я вам фокус покажу. У вас деньги есть? Отлично, у меня в кармане ни гроша, как барыне и положено, а у сокровища по карманам шарить невместно, не Дунька с камвольного, в конце-то концов... Я вам потом отдам.
   — Гусарские офицеры с женщин денег не берут, — громко проворчал Родион, на всякий случай выдернул ключ зажигания и вылез.
   — И закуску погрубее, а-ля мужик! — крикнула вслед брюнетка.
   Когда он вернулся с двумя бутылками так называемого ликера в фигурных бутылках и пачкой печенья, брюнетка, привалившись к дверце и закинув ноги на водительское сиденье, бесцеремонно листала его права, извлеченные из бардачка. Убрала ноги, ничуть не смутившись:
   — Любопытство кошку сгубило... Будем знакомы, дон Родион, меня зовут Ирина, хотя сокровище и уговаривает поменять имечко на какую-нибудь Марианну, жутким эстетом стало в последнее время... — Она лихо скрутила пробку с бутылки и сделала несколько добрых глотков, капая на грудь, на ожерелье из колюче посверкивавших бриллиантов. Передернулась. — Фу, дрянь... Но пробирает. Ничего вульгарнее печенья не было?
   — Увы.
   — Ливерной бы колбаски, поломанной на газетке... Итак, вот тебе обещанный фокус...
   Она распечатала вторую бутылку, перегнувшись через жалобно заскрипевшее сиденье, протянула ее назад, словно соску давала младенцу. Беспробудно дрыхнувший муженек, едва горлышко уперлось ему в губы, встрепенулся, не открывая глаз, протянул лапищу, сгреб бутылку так, что показалось на миг, будто она сейчас со звоном лопнет, полусогнувшись в неудобной позиции, высосал все до капельки, выпустил сосуд (Родион едва успел подхватить) — и вновь рухнул на сиденье, замурлыкал, прихрапывая.
   — Каково? — с оттенком некоторой гордости похвасталась Ирина. — Не беспокойся, говорю тебе, не очухается до утра — но сосать будет на автопилоте, сколько ни подноси... Уникум. Кунсткамера на дому. Пойдем вон там посидим? С ума сойти, до чего местечко вульгарное, по кустам, об заклад биться можно, презервативы грудами валяются... — И, открывая дверцу, ухмыльнулась: — Только не примиэто за намек, уж под кустами-то я барахтаться не собираюсь, не стоит доводить прогулку в народ до такого абсурда...
   Сзади послышался тонкий электронный писк. Она, совсем было собравшись вылезти, обернулась:
   — Надо же, пейджер, понадобились мы кому-то... — Перегнулась туда, распахнув заднюю дверцу, выпрямилась с маленькой плоской коробочкой в руке, неловко, по-женски размахнулась и запустила ее в кусты. — Вот и отлично, все лишние хлопоты... Пошли?
   Родион направился следом за ней к валявшимся возле густых зарослей полураскрошившимся бетонным блокам, ощущая скорее любопытство — чем это все кончится? Независимо от того, выгорит или нет, приключение, что ни говори, с капелькой романтики...
   Вокруг валялось неисчислимое количество пробок, газетных обрывков, пустых оберток от шоколада и китайских печенюшек, в лунном свете тускло отблескивали россыпи стеклянного крошева — целой бутылки он не увидел ни одной, успели подобрать вездесущие бичи. Дальше, за кустами (на ветках .еще не было ни единого листочка) лежали на воде длинные желтые отблески фонарей, словно огромное морское чудовище, темнел остров Кумышева, а на том берегу светились бело-синие фонари вдоль набережной и сиял окошками длинный ряд девятиэтажек.
   Ирина, подстелив полы плаща, непринужденно уселась на пыльную бетонную глыбу, отхлебнула из бутылки и подняла на него глаза:
   — Слушай... Если ты криминальный мальчик, давай попросту — забирай все эти побрякушки, — она тряхнула длинными тонкими пальцами, и камни в перстнях сверкнули разноцветными лучиками, — и сваливай. Орать не буду, а приметы дам чужие — плевать, все застраховано, да и муженек будет во всем виноват, новые купит, как миленький...
   Родион поднял ее с бетона и, просунув ладони под плащ, обняв тонкую талию, притянул к себе. Она обмякла в его объятиях, не протестуя и не вырываясь, припала к губам. Тело было жарким и хрупким, в его руках покорно замерла определенно изголодавшаяся женщина. Прошло довольно много времени, прежде чем они оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание.
   — Кажется, я тебя зря заподозрила.. — сказала она, чуть задыхаясь. — Целуешься бережно... Отпусти, я глотну твоей дряни... Тебя дома не потеряют?
   — Да нет, — сказал он искренне.
   — Сложности?
   — Ага, свои...
   — Вот и прекрасно, — усмехнулась она, усаживаясь на бетон. — Ладно, ты на сегодня — мое приключение, если ничего не имеешь против...
   — А как...
   — Все устроится. Увидишь.
   — Слушай, не пойму я, — сказал он искренне, усаживаясь рядом и обнимая ее за плечи. — Этак вдруг...
   — Вы что, моралист, дон Сезар?
   — Да нет, пожалуй. Не пойму просто, к чему вдруг соблазнять простого кучера...
   — Симпатичного кучера, — усмехнулась она. — Приятно пахнущего недешевой туалетной водой «Шевалье»... Родик, если у женщины есть куча бриллиантов и прочих дорогостоящих благ, это еще не значит, что имеется и шеренга великолепных мужчин, готовых вмиг удовлетворить естественные женские желания. Наоборот. Родной муженек, чтоб ему сдохнуть, сам трахает раз в год, а в остальное время пускает по пятам хвостов, чтобы блюли нравственность, микрофоны, гандон, в пудреницу подкладывает. А в том кругу, где имеем счастье вращаться, сплошь и рядом не с кем прокрутить любовь. Пользовалась пару раз мальчиками по вызову, но от них такая тоска... Как роботы. Ты вообще кто?
   — Совдеповский инженер с женой-бизнесменшей, — сказал он, подумав.
   — Ага, вот почему и ухоженный... Комплексы есть? Ты не молчи, и так знаю, что есть. Ничего унизительного, у меня у самой их, что блох... Супруга под каблуком держит?
   — Самое поганое, что не держит, — сказал он неожиданно для себя откровенно.
   — Понимаю, — сказала она, положив ему голову на плечо. — Нет, правда, понимаю, хоть и пьяная... И это еще хуже, а? Бог ты мой, куда ни посмотри — такая безнадега... И это еще хуже, когда не держит... Уехать бы за бугор, так там и вовсе с тоски умом рехнешься — насмотрелась на них, спасибо... Выпьешь?
   Мысленно махнув рукой, он глотнул приторно-сладкой дряни несомненно химического происхождения — от пары глотков не развезет, в бардачке валяется пара мускатных орешков. От ночной реки тянуло промозглой сыростью, Ирина зябко поежилась, запахнулась в плащ:
   — Сто лет так не сидела... Благодать какая.
   — Не замерзнешь?
   — А, сейчас допьем и поедем... Ты не бойся, этот обормот и в самом деле не проснется, хоть из пушки пали.
   — Послушай, а ты-то кто?
   — Какая разница? — усмехнулась она. — Случайная подруга дона Сезара, выпорхнувшая на часок из золотой клетки...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Золотая клетка

   — А он? — спросил Родион, кивнув в сторону видневшейся отсюда машины — она стояла в тени, поодаль от фонарей, метрах в пятидесяти.
   — Крутой мэн, разве не видно? — прозвучала в ее голосе неподдельная тоска. — До определенного момента держался, а потом вдруг резко слетел с резьбы — деловитости все меньше, а водочки все больше, сил уже нет... Не мафиози, не трепещи, наш отечественный Форд и Вестингауз... в прошлом. Поедем, может? Сейчас допью только... — она закинула голову, переливая в себя остатки бледно-розовой жидкости.
   Поблизости затрещали сухие кусты. Глянув в ту сторону, Родион ощутил неприятный холодок — как сердце чуяло, нарвались. Будь один, сбежал бы без всякого стыда, а теперь ведь не бросишь ее, и баллончик остался в машине...
   Они выходили из кустов волчьей вереницей — видавшие виды шантарские тинейджеры, соплячье в непременных кожанках и спортивных штанах. Каждого в отдельности можно без особого труда прогнать на пинках вокруг города, если только не надоест бегать на такие дистанции, но в стае опасны, как чума. Он машинально считал: пять... шесть... Семеро. И не похоже, чтобы собирались разойтись мирно — держат курс прямо на сидящих, старательно притворяясь, будто и не замечают их, но передние очень уж многозначительно захихикали, а замыкающий, тащивший на плече длинный магнитофон, громко запел нарочито гнусавым голосом:
   — Я снимал с ее бедер нейлон, я натягивал тонкий гандон...
   Место было глухое, частенько мелькавшее в криминальных сводках. Родион только сейчас понял, какого дурака свалял. Сунул руку под куртку, надеясь, что на них подействует.
   Не похоже что-то. Шпанцы остановились полукругом метрах в десяти от них, тот, что волок магнитофон, поставил его на землю, поддернул штаны, с пакостной ухмылкой созерцая парочку. Ирина, глядя на них без малейшей тревоги, вдруг громко сказала Родиону:
   — Смотри, как поздно деточки гуляют, о чем только родители думают...
   Ни черта она не понимала, сразу видно. Привыкла к насквозь безопасной и беспечальной жизни.
   — Эй, мужик! — нарочито равнодушным голосом окликнул Родиона один. — Ты сам слиняешь или ускорение придать?
   В руках у них ничего не было, это давало зыбкий шанс. Заведя руку за спину, Родион нащупал пустую бутылку, поставленную на бетон Ириной, сжал пальцы вокруг высокого тонкого горлышка. За себя он, если подумать, не боялся, и хорошая драка была делом привычным, хоть и подзабытым. Трахнуть бутылкой по бетону, потом вмазать «розочкой» по роже первому попавшемуся — да как следует, чтобы кровь брызнула. Врезать еще одному-двум под истошные вопли порезанного — можно и прорваться. Что она сидит, как дура, неужели не понимает?
   — Беги к машине, — прошептал Родион, почти не разжимая губ. Наметил жертву и ждал.
   — Ну ты не понял, дядя? — окликнул тот же отрок. — Телка остается, ты сваливаешь.
   — Бог ты мой, Родик... — протянула Ирина беззаботнейшим тоном. — До меня, кажется, начинает мучительно доходить... Неужели они ко мне питают сексуальный интерес? Быть не может... Какие страсти... — Она встала, распахнув плащ, преспокойно держа руки в карманах, сделала пируэт, так что полы плаща разлетелись, волной метнулись волосы, и кто-то из подростков, не удержавшись, громко причмокнул. — Тысячу извинений, прелестное дитя, — хороша Маша, да не ваша. Вот его, — она указала пальцем на Родиона. — Так что возвращайтесь к онанизму, проще будет...
   Родион стиснул зубы до скрежета — она упорно не хотела осознать... Напряг мышцы, чтобы вскочить рывком.
   — Веселая соска попалась, — прокомментировал носильщик магнитофона. — Такую и драть веселее.
   — Малютка, неужели у тебя уже писечка встать пытается? — громко спросила Ирина.
   — Пососешь — встанет, — кратко ответил «малюточка».
   Шеренга колыхнулась — они двинулись вперед...
   Два громких сухих хлопка прозвучали одновременно с дребезгом — это брызнул кусками пластика стоящий на видном месте магнитофон. Третий выстрел. Один из подростков заорал, хватаясь за бедро.
   Их словно вихрем расшвыряло — метнулись прочь, вопя от страха. Последним ковылял, высоко подбрасывая раненую ногу, тот, что назвал Ирину веселой соской. Четвертый выстрел. Родион лишь теперь сообразил оглянуться.
   Она стояла, чуть пошатываясь, играя маленьким курносым револьверчиком. Вдалеке отчаянно хрустели кусты — судя по звукам, противник покинул поле боя в полном составе и отступал в совершеннейшем беспорядке.
   — Не дрейфь, дон Сезар, — пьяно ухмыльнулась Ирина. — Я тебя в состоянии защитить...
   — Резиновые пули? — спросил он тупо.
   — Где там... Знаменитый тридцать восьмой калибр, по-нашему девятый. Хорошая игрушка, а? Как весело с тобой, Родик... — Ирина сунула револьверчик в карман, обхватила его за шею левой рукой. — Давай потанцуем без музыки? Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться в городок...
   Родион схватил ее за руку и поволок бегом к машине. Ирина упиралась, хохотала и кричала:
   — Жизнь прекрасна и удивительна-а!
   Хрустнули, подломившись, высокие каблуки, она небрежными взмахами ног сбросила туфли и шлепала босиком. Родион лихорадочно оглядывался, но проспект, пролегавший метрах в ста от них, был пуст, никакой милиции...
   Затолкнул ее в машину, обежал капот, прыгнул за руль. Руки чуть тряслись, и он не сразу попал ключом в прорезь. Ирина прильнула к нему, жадно поцеловала в шею, рассмеялась:
   — Как с тобой весело, Родик, я тобою покорена... — Олянулась назад: — Маэстро, промычите марш Мендельсона!
   Спящий жизнерадостно храпел.
   ...Переименование Второй Поперечной улицы в улицу Тухачевского было единственным реальным достижением матерого диссидента Евгеньева, былого сподвижника Родиона по доброй дюжине демократических фронтов. Он даже пытался добиться, чтобы в самом красивом месте улицы возвели еще и бюст безвинно умученного Сталиным маршала. Однако к тому времени спираль гласности раскрутилась еще пуще, выяснилось, что Тухачевский, в общем, был бездарным бонапартиком, а его пресловутая 5-я армия, занявшая когда-то Шантарск, — сбродом из военнопленных, по живости характера готовых примкнуть к любой смуте. Идею насчет бюста как-то незаметно спустили на тормозах, а там и Евгеньев смылся в Штаты. Улица осталась без монумента, и вновь переименовывать ее в улицу Колчака (как предлагали белые казаки, щеголявшие по Шантарску в живописнейших костюмах) уже никто не собирался — всем стало не до пустых забав...
   Машина остановилась возле самой обычной на первый взгляд панельной девятиэтажки.
   — Удивляешься? — спросила Ирина. — А нечему здесь удивляться — пусть дурачки в «дворянских гнездах» обитают, их там и спалят, если вдруг плебс решит поразвлечься... — Подошла к железной двери подъезда, привычно набрала код. — Заноси болезного! Можешь его пару раз приложить фейсом о ступеньки, плакать не буду...
   Однако Родион из жалости старался, как мог, чтобы не уронить бесчувственное тело, время от времени разражавшееся утробным ритмичным мычанием, — крутой мэн уютно обитал в собственном виртуальном мире, где красиво пел и лихо плясал...
   В обширной прихожей он остановился с грузом на плече, ожидая ценных указаний. Ирина, захлопнув дверь, включила неяркий настенный светильник и деловито распорядилась:
   — Опускай. Головушку набок положи, он, вообще-то, не блюет, но на всякий случай... Захлебнется еще. — Рывком сорвала плащ, кинула его на бесчувственное тело и направилась в глубь квартиры, бросив через плечо: — Подожди, сейчас все устроим...
   Особо умопомрачительной роскошью прихожая не блистала, но чувствовалось, конечно, что обитает здесь не затурканный бюджетник. Родион присел на корточки, почему-то захотелось рассмотреть, наконец, лицо будущего рогоносца — лет сорока, надо признать, рожа волевая и мужественная. То есть, безусловно бывает таковой в трезвом состоянии... Бабам должен нравиться.
   Вернулась Ирина с импортным кухонным ножом в одной руке и бутылочкой кетчупа в другой. Подняла плащ и старательно полоснула его лезвием, покрытым мелкими зубчиками. Р-раз, р-раз! Тонкая ткань с треском поддавалась.
   — Ошалела?! — в полный голос спросил Родион.
   — Молчи, — отмахнулась она, азартно прикусив кончик языка. — Сейчас я ему устрою театр имени Вахтангова... Такой утренний колотун обеспечу, век помнить будет...
   Щедро наляпав кетчупа на растерзанный плащ, бросила его рядом со спящим, полила густой багровой жидкостью лезвие ножа, опустилась на корточки и, с трудом разогнув пальцы, втиснула черную рукоятку в ладонь, муженька. Выпрямилась, откинула назад волосы, сказала удовлетворенно:
   — Раньше утра не очухается, а к утру все засохнет, вполне будет похоже на кровь. Пока сообразит, что к чему, семь похмельных потов сойдет. Ничего, сердчишко крепкое, и не такое выдержит.
   — Ну, ты садистка... — покачал головой Родион.
   — Был бы на моем месте, еще и не такое учудил бы... Пошли.
   — Куда?
   — За мной, — кратко ответила она, первой вышла на лестничную площадку, захлопнула дверь — щелкнул автоматический замок — и отперла соседнюю квартиру. Усмехнулась, видя его удивление. — Ничего особенного, купили соседнюю, только и всего. Это у меня такой маленький будуарчик... Входи смело. Меж квартирами есть дверь, но мы сейчас замочек заблокируем и будем, как на необитаемом острове...
   Он вошел, скинул кроссовки и куртку. Ирина, бесшумно перемещаясь в темноте, уверенно прошла куда-то, мгновением позже на стене вспыхнула неяркая лампа — этакая виноградная гроздь из синих, красных и желтых светящихся шариков.
   С пола на Родиона неподвижными янтарно-желтыми глазищами уставилась черная медвежья морда, оскалившая жуткие клыки. Он с любопытством шагнул вперед, присел на корточки и потрогал белоснежные зубищи. Что-то тут было не так: шкура была чересчур огромной, не меньше шести метров в длину, а медвежья башка — вовсе уж гигантской, чуть ли не в половину человеческого роста. В природе таких медведей не бывает, точно — да и клыки на ощупь какие-то странные...
   — А, это синтетика, — безмятежно сказала Ирина, ставя на пол, рядом с медвежьей лапой, бутылки и высокие стаканы. — Понравилось, и купила — то ли на Крите, то ли в Палермо, не помню толком... Пощупай, правда мягкая? Ты плюхайся прямо на нее, сам видишь, мебели нет, когда я здесь, жизнь на полу главным образом и протекает...
   Родион опустился на шкуру, в длинный густой мех, и в самом деле ничуть не напоминавший на ощупь жесткую синтетику. Огляделся. Огромный телевизор стоял прямо на полу, в уголке, рядом — черный музыкальный центр из нескольких блоков. Больше ничего в однокомнатной квартире и не было — только картины по стенам. Он попытался определить, где тут дверь меж квартирами, но не смог ее высмотреть — видимо, искусно замаскирована.
   Ирина тем временем включила магнитофон, сунула первую попавшуюся кассету. Он несколько раз слышал эту песню с часто повторявшимся припевом: «Э-о, э-о...» — в музыкальных заставках семнадцатого канала ее частенько крутили. Расслабило, блаженно прикрыв глаза — на сей раз не терзаемый никакими комплексами, несмотря на роскошную отделку этого гнездышка, несмотря на то, что его пригласила на роль игрушки взбалмошная богатенькая дамочка, он вовсе не чувствовал себя в роли жиголо. Не брать у нее денег, и все тут. И никаких комплексов. Красивой женщине хочется мужика, только и всего, не бродягу подобрала, в самом-то деле...
   — Ты коктейли пьешь? — спросила Ирина, возясь с фигурной, почти дискообразной бутылкой. Он узнал «Реми Мартин» — Лика тоже, случалось, покупала.
   — За рулем, вообще-то...
   Впрочем, до дома ему оставалось ехать какой-то километр, если свернуть на Котовского, оттуда дворами на Озерную — можно проскочить, избежав нежеланных встреч, так что пару стаканчиков безбоязненно осилит... Он взял у Ирины высокий стакан с золотым ободком и крохотным золотистым кентавром, отхлебнул глоток.
   — Ты когда душ принимал последний раз? — спросила она буднично.
   — Сегодня утром.
   — Я тоже, так что обойдемся без водных процедур... — Ирина со стаканом в руке опустилась рядом с ним, утонув в пушистом мехе, положила голову ему на бедро, задумчиво глядя в угол. В такт учащенному дыханию колыхалось ожерелье, разбрасывая брильянтовое сияние. — Про баксы не забудь, я ж тебе должна...
   — Обойдусь.
   — Ну, за переноску тела все равно можно взять без ущерба для гонора...
   — Обойдусь, — повторил он решительно. Она повернула голову, снизу вверх лукаво взглянула в глаза:
   — Прекрасно, дон Сезар, я в который раз очарована...
   — А револьвер твой где?
   — В той квартире остался.
   — Значит, если бы я там, на берегу, взял побрякушки и пошел, шарахнула бы в спину?
   — Ага, — безмятежно призналась Ирина. — Вовсе не из скупости, а от разочарования в кавалере — женщины такие вещи не прощают.
   — А может, я очень хитрый. — Родион рассеянно играл ее волосами. — Когда разнежишься, грохну по голове и квартиру обчищу качественно...
   Она напряглась — но только на миг. Проворчала:
   — Шуточки у тебя... Богатые таких пужаются, имей в виду на будущее. Не дури, я к тебе уже присмотрелась. И видела кой-какой... элемент. Так что не строй из себя, выпей лучше...
   Расстегнула ему пару пуговиц и прижалась щекой к его голому животу, царапнув кожу вычурной сережкой. Сейчас она была совсем другая — тихая, неторопливая в движениях, расслабленная. Родион погладил ее грудь под тонким бархатом, зажмурившись от приступа извечного мужского самодовольства. Как выражался циник и кобелино Вадик Самсонов, высший кайф в том, чтобы поиметь очаровательную женщину, когда за стеной дрыхнет муж...
   Она вдруг дернулась, словно подброшенная беззвучным взрывом, вцепилась в его плечи, опрокидывая на себя, прижалась, обеими руками обхватив за шею так, что перехватило дыхание. Стакан улетел куда-то, но упал в пушистый мех и не разбился. Ухо защекотало частое жаркое дыхание, узкие ладони метались по его телу, царапая кольцами, срывая рубашку. Одна за другой отлетали пуговицы, Родион не сразу успел и последовать за порывом страсти, в ухо рвался стонущий шепот:
   — Снимай платье... Рви! Рви его к чертовой матери, я тебе говорю! Рви в клочки!