Бушков Александр Александрович. Стервятник

   — Рвать так рвать, — сказал он лихо. — «Капитанскую дочку» помнишь? Сказочку насчет орла и ворона? Ничего, не пропаду...
   Маришка смотрела на него с непонятным выражением. При свете тусклой лампочки она казалась совсем юной и загадочной, ничуть не похожей на старшую сестру, и мысли Родиона неожиданно приняли игривый оборот. Все равно Соню из дома не выманишь, поздно, и в «берлоге» придется коротать ночь в одиночестве...
   — Эх, надо было мне на тебе жениться... — сказал он весело.
   — Я ж маленькая была... — улыбнулась Маришка. И, чуть приподнявшись на цыпочки, умелым, долгим поцелуем прильнула к его губам.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

...и разбитная фермерша

   — Слушай, я развратная, а? — тихо спросила Маришка, принимая от него сигарету.
   Правда, особого раскаяния в ее голосе Родион не услышал. Усмехнувшись, поднес ей огоньку, блаженно вытянулся, левой рукой обнимая девушку. И сказал чуть покровительственно:
   — Не бери в голову, Мариш... В конце-то концов, она первая начала, тебе не кажется?
   — Все равно совесть мучает чуточку — у родной сестры мужа отбивать...
   — Во-первых, ты меня еще не отбила, — фыркнул он. — А во-вторых, что-то не чувствуется в твоем нежном голоске вселенской скорби...
   Она повозилась, уютнее устраиваясь у Родиона на плече и с типично женской логикой спросила:
   — А если я попробую тебя отбить — отобьешься?
   — Ну, это надо подумать, — сказал он, поддерживая тот же шутливо-осторожный тон. — Надо подумать...
   — А вот взял бы да на мне и женился, — сказала она с той простотой, над которой не хватает духу смеяться или вышучивать. — Мы ж, если разобраться, одного поля ягода: высоко не летаем, нам и ларечка хватит... Проживем как-нибудь.
   — Это я у тебя, значит, управляющим?
   — Ну и что такого? Не при Лике же шофером? Ты ж сам ко мне собрался деньги вкладывать, значит, будешь не халявщиком, а партнером, никакого тебе ущерба для самолюбия...
   «Тьфу ты, — сердито подумал Родион, — я и забыл, что легенды ради собирался к ней в компаньоны. Вообще-то, не ради легенды... Просто сейчас то вранье — пройденный этап, нет никакой необходимости отмывать денежки через нее, вот только стоит ли об этом говорить? Не стоит, конечно...»
   «Девочке хочется замуж», — подумал он. Ничего удивительного, понятно. И, не будь у него потаенной жизни, кто знает, возможно, и не посмеивался сейчас про себя, выслушав ее недвусмысленное предложение: она ж совершенно серьезно говорит, хоть и старается принять тон, при котором еще можно обратить разговор в шутку. Простая душа, разбитная фермерша, пригрелась, как котенок, и нет особенно сложных мыслей в хорошенькой головке — что, если рассудить, для мужика и не помеха, вовсе даже наоборот. Вот только опоздала девочка, и ничего тут не поделаешь...
   Рядом, на полочке, светился ночник — букет освещенных изнутри пластиковых перьев. В прихожей явственно похрапывал малолетний бультерьер Макс — страшный засоня, как выяснилось. Родион уже успел отойти душою от скандала и всего сопутствовавшего, навалилась покойная и приятная усталость — была своя пикантность в том, что Лика так и не сумела втоптать его в грязь, как ни пыталась, хотела унизить, а оказалось, прямо-таки отправила в постель к сестре... Интересно, что она сейчас думает и что делает? Спит, скорее всего, не дождешься от нее терзаний...
   — А ты почему во Вроцлаве притворился, будто не понял, к чему я тебя склоняю? — вдруг спросила Маришка.
   — Тогда ты маленькая была, — сказал Родион.
   — Ох уж...
   — Я человек старого закала, — усмехнулся он.
   — Ага, а что это за блондинку Лика поминала, человек старого закала?
   — Ну, это мои дела, — сказал он, не особенно и смутившись. — Или начинаются сцены ревности?
   — Да ну, какие сцены, интересно просто... Я-то вижу, ты не такой тюфяк, каким она тебя считает...
   — Я загадочный, — согласился он, рассмеявшись. — Ты поняла, а вот она не поняла...
   — Я тебя, между прочим, лучше понимаю, чем ты думаешь, — заявила Маришка многозначительным тоном.
   Он усмехнулся во весь рот, полуотвернувшись, — девочка хотела замуж и шла к цели на всех парусах...
   — Слушай, — сказал он с интересом. — А не есть ли я случайно твоя детская любовь? Так приятно было бы для самолюбия, сроду ничьей детской любовью не был...
   — Да нет, — сказала она серьезно. — Когда вы с ней женились, я с одним шестиклассником гуляла, чисто платонически была влюблена... Тут, наверно, получился сплошной синдром младшего ребенка. Я какую-то книжку про это читала, сплошная психология, автор импортный...В общем, младший всегда завидует старшему и хочет иметь все то же самое. Ты знаешь, и правда. Я стою голенастым цыпленком, ни бюста еще, ни фигуры, а она — в пышной фате, госпожа новобрачная, парень ей достался — отпад. Машина, квартира, вы с ней студенты оба, а меня кавалеры на великах катают купаться...
   — Это у тебя уже столь женские мысли были в двенадцать-то лет? — фыркнул он.
   — Ну, вряд ли, я, скорее всего, потом все это продумала и проанализировала... А тогда просто завидовала, побыстрее повзрослеть хотелось.
   — И повзрослела... — сказал Родион, нахально распространяя руки. — И ты знаешь, стоило взрослеть...
   Она какое-то время лежала молча, покоряясь и учащенно дыша, потом вдруг, легонько отстранив его руку, выпалила:
   — А она тебе с размахом изменяет, знаешь?
   — Предполагаю, — после короткого молчания сказал Родион.
   Не рассказывать же ей про фешенебельное заведение и чертова доктора?
   — А я вот не предполагаю, а знаю. Хочешь, покажу что-то?
   — Ну, давай...
   Она вскочила, быстренько запахнувшись в халатик, — в отличие от Лики, стеснялась расхаживать обнаженной перед лежащим в ее постели мужиком, прошлепала босыми пятками к серванту, повозилась там и вернулась с большой фотографией.
   Родион всмотрелся — и не испытал особого потрясения, куда там после камерного видеопросмотра... Скорее уж ощутил удовлетворение охотника, узревшего на мокрой земле четкий след...
   Интерьер был Родиону совершенно незнакомым — уголок комнаты, оклеенной пестренькими обоями, больше похожей на обычную квартиру, чем на какой-нибудь офис, красивый мини-диван, обитый вишневой тканью.
   И обнаженная пара на этом самом диване — сидят в спокойной, непринужденной позе, обнявшись и держа на лицах легкие улыбки довольных жизнью и друг другом людей. Лика — и тот тип, что был с ней в усачевском заведении. Родион его моментально опознал, совсем нетрудно было...
   — Помнишь, у меня был день рождения? — сказала Маришка. — Она тогда здорово поддала, вот и почирикали две сестрички за жизнь крайне откровенно. Ты уснул, набравшись, а мы на кухне шампанское доканчивали, она определенно жалела потом, что распустила язычок, жуткие клятвы с меня брала, я и молчала старательно целых полгода — а теперь вот не выдержала. Фотку то ли она забыла, то ли я сперла, уж и не помню сейчас, обе были хороши. Она и не хватилась потом, там штук десять было — да и я ее только послезавтра нашла под книгой...
   — А это что за хрен? — спросил Родион грубо. — Говорила она?
   — С ее фирмы, тоже какая-то шишка ее полета. Родион замолчал, разглядывая фотографию в тусклом сиянии ночника. Фыркнул сердито — представил, насколько безобидно она выглядит на фоне иных запечатленных изысков...
   — Только ты меня не закладывай... — с неподдельным беспокойством сказала Маришка — молоденькая фермерша, боровшаяся за свое счастье чисто крестьянскими методами...
   — Могила, — сказал Родион серьезно. Наконец-то он понял, что вывело его из себя: не цветной снимок в стиле «ню», а поэтическое содержание, если можно так выразиться, мать его за ногу...
   Самое удручающее — в этой фотографии не было ни капли вульгарного, порочного, похабного. Даже здоровой эротикой не пахло, пожалуй. И не имело значения, что оба сидят обнаженными, — лица и позы столь безмятежны, естественны, чисты, что любой, самый предвзятый наблюдатель узрит непременно влюбленную пару. Людей, связанных настоящим чувством. У Родиона хватило беспристрастности это понять.
   Это-то и бесило неимоверно — не то, что Лика валялась под чужим мужиком, не то, что они устраивали раскованные сексуальные забавы, даже не то, что некий посторонний предмет побывал в ее губках — а то, что она, сучка, была в этого скота влюблена. И сама была для него чем-то большим, нежели обыкновенная любовница, с которой хорошо потрахаться на уютной безопасной хате...
   Просматривая видеозапись, он злился, и не более того. Зато теперь чувствовал себя обворованным. Ограбленным. Неимоверно униженным чужой любовью, обращенной на принадлежащее ему, — любовью, не оставшейся безответной...
   — Слушай... — неуверенно протянула Маришка.
   — Я спокоен, — сказал он сквозь зубы. — И даже весел...
   — Правда? — с сомнением спросила Маришка. — А лицо у тебя злое...
   — Ну, а что же ты хочешь? — хмыкнул Родион, поймав ее за край халатика и усадив рядом с собой. — Чтобы я с каменным лицом встречал такие новости? Как-никак законная супруга...А что она вообще говорила?
   Маришка замялась. Родион опрокинул ее на кровать и принялся щекотать. Она вырывалась, отчаянно повизгивая, шлепала его по рукам, но освободиться не могла.
   — Защекочу ведь, — сказал он весело, и в самом деле не мучаясь уже нисколечко. — А то и хуже — халат сниму и голенькой по комнате пущу...
   — Родька...
   — Колись, несчастная...
   — Ну, что... Говорила, завелся друг, и давненько. Настоящий мужик, мол, не то что некоторые, и на ногах-то он уверенно стоит, и по жизни идет уверенной походкой бульдозера на дизельном топливе...
   — Разводиться со мной не собиралась, часом?
   — Вот это нет, — серьезно сказала Маришка. — У него, изволите ли видеть, двое очаровательных карапузиков, и они ухода папочки не перенесут. Похоже, правда. Лика говорила, ужасно мучаются они обои, и жаждут соединить судьбы, и карапузиков не хотят сиротить...
   — Как-кое благородство души... — процедил Родион сквозь зубы. — Мариш, а ведь не любишь ты сестренку, нет?
   — Как тебе сказать... — вздохнула Маришка, сбросила халатик и нырнула под простыню, тесно прижалась к нему. — Есть у нее одно поганое качество — вечно стремится над окружающими властвовать, как царица — пажами... Если бы не это...
   — В точку, умница ты моя... — задумчиво кивнул он. ...То ли он совершенно притерпелся к вольной и наглой разбойничьей жизни, то ли немного зачерствел душою — как бы там ни было, не испытывал ни малейшего волнения, только пронизывавший тело, подобно кровеносной системе, спокойный азарт, казавшийся теперь столь же неотъемлемой принадлежностью тела, как кровеносная система. Даже обидно было чуточку за собственное спокойствие.
   По Соне тоже незаметно было, чтобы ее терзало беспокойство: сидела, время от времени старательно заправляя под воротник пятнистого комбинезона туго заплетенную косу. Курила лишь самую чуточку чаще обычного да глаза лихорадочно поблескивали. Собранная и малость циничная боевая подруга Клайда, способная на все ради беспечального будущего, прошу любить и жаловать...
   — А если все же будет охрана? — спросил он чуть лениво.
   — Сроду там не было охраны, — сказала боевая подруга. — Совершенно не вижу повода, отчего бы ей сегодня появиться. — И покосилась не без любопытства: — Неужели мандраж?
   — Да нет, — сказал он искренне. Это я из суеверия, на всякий случай... Вроде бы примета такая...
   — А-а... — понимающе протянула она, сунула в рот очередную сигарету. — В самом деле, везет, как утопленникам. Правда, ежели учесть, что мы вскоре завяжем, теория вероятности вроде бы на нашей стороне. Черт, пора бы ему уже появиться...
   Они сидели на поросшем сосняком пригорке, откуда открывался идиллический вид на загородные пейзажи — с красноватыми откосами сопок, наконец-то освободившимися от снега полями, двумя видневшимися у самого горизонта деревеньками и прохладно-синим небом. Движения на второстепенной дороге почти что и не было, это придавало бодрости — какими бы скрупулезнейшими ни были расчеты, жизнь славится пакостными сюрпризами...
   — А вдруг поедут другой дорогой? — предположил он.
   — Не должны, — отмахнулась боевая подруга. — Всю жизнь они этой дорогой ездили, так от офиса гораздо ближе, кто будет крюка давать...
   ...Проще всего оказалось раздобыть красную мигалку — еще и не приступив как следует к поискам, Родион обнаружил ее мирно покоящейся на листе фанеры у ног торчавшего на знаменитой шантарской загородной барахолке похмельного мужичка, выставившего на продажу неописуемую дребедень, от новенького импортного смесителя до ржавых гаечных ключей, пригодных разве что для битья по голове. Мужичок честно предупредил, что мигалка не работает, но Родиону она в рабочем состоянии и не требовалась — должна была создавать вид, и не более того...
   С машиной было чуточку сложнее, тут пришлось обмозговать. В конце концов Родион, не особенно и терзаясь угрызениями совести (а точнее говоря, нисколечко не терзаясь) подобрал ключи к гаражу сослуживца Крамаренко, о котором совершенно точно знал, что Семеныч, после закрытия завода впав в тихую прострацию, остатки денег потратил на ящик водки и ушел от печальных реалий жизни в долгий запой. Его «Москвич-2141» цвета незрелых кукурузных зерен выглядел еще довольно презентабельно. Правда, чтобы не особенно компрометировать бедолагу (и затруднить милиции поиски), его номера Родион оставил в гараже, который потом тщательно запер, а на «москвичок» переставил другие, свинченные час назад с неосмотрительно оставленного в глухом тупичке без присмотра мятого «Запорожца». Словом, прошло без всяких сложностей, если не учитывать всех хлопот, связанных с единоличным отгоном обеих машин к месту акции — сначала «Форд», потом трофей, который пришлось вести переулками-закоулками...
   Обошлось. Шапка-невидимка продолжала исправно работать, даже жутковато становилось от такого везения. Пожалуй, и в самом деле пора в скором времени завязывать, ибо подмечено, что фраера жадность сгубила...
   — Ага, — сказала Соня, дернув его за рукав. Передала бинокль. — Глянь-ка, вот и наши овечки...
   Он прижал к скулам и надбровным дугам резиновые колечки, окружавшие окуляры. Вдали, со стороны Шантарска, быстро и целеустремленно приближался темно-малиновый «Икарус» с эмблемой туристического агентства на левом боку. Возможно, и на правом тоже, но правого бока Родион не видел.
   — Ну, с богом, — сказал он сквозь зубы. — Шевелись! Соня торопливо натянула черный вязаный капюшон, повозилась, поудобнее приладив прорези для глаз и рта. Вскочила на переднее сиденье «Москвича», приложила на левый рукав черную круглую нашивку с белым силуэтом рыси — официальный символ шантарского РУОП. Тщательно разгладила ладонью, чтобы державшаяся на «липучке» эмблема прилипла поплотнее. Поправила кобуру на поясе, из которой торчала рукоятка уже испытанного в деле газового револьвера, заряженного на сей раз «резинками», каковыми на близкой дистанции можно влепить так, что мало не покажется.
   Он тоже пришлепнул такую же нашивку — чего только ни продавали на барахолке из-под полы, если произвести впечатление на продавцов с юркими взглядами и расположить их к себе... Сдвинул берет чуть набекрень, включил зажигание и осторожно съехал с пригорка, вывернул на асфальтированную дорогу, как и было рассчитано скрупулезнейшим образом, доехал до крутого поворота, остановился на обочине так, чтобы дать «Икарусу» дистанцию для торможения. Расстегнул кобуру с покоившимся в ней верным «Зауэром», приоткрыл дверцу.
   Тишина. Выбрался из машины и, повесив на плечо автомат, чуть нервно прошелся взад-вперед. Автомат был им приведен во вполне грозный, если смотреть со стороны, вид — без особых трудов, как-никак Родион, хоть и носил клеймо интеллигента, принадлежал к тем инженерам, что руками работать умеют... Ну, а смастерить милицейский «стоп-сигнал», красный диск с белой каймой на короткой ручке, мог бы и пэтэушник...
   Развернулся лицом в том направлении, откуда должен был появиться «Икарус». Еще раз представил себя со стороны: черноволосый и чернобородый тип в пятнистом комбинезоне с эмблемой РУОП на рукаве, в черном берете с двуглавым орлом — то ли милицейским, то ли армейским, купленным даже не на толкучке, а в оружейном магазине «Гладиатор». Автомат через плечо, кобура на поясе, высокие юфтевые ботинки, темные модные очки...
   Для нынешних времен — фигура, не способная до поры до времени вызвать подозрения. Несчесть числа камуфлированным субъектам с самыми загадочными нашивками, эмблемами и кокардами, шляющимся вооруженными по улицам Шантарска, и не только Шантарска — милиция и спецназы всех разновидностей, налоговая полиция и служба физической защиты таковой, таможня, вневедомственная охрана, частная охрана... народ во всех этих прибамбасах запутался окончательно и на всякий случай обходит стороной камуфляжников, не приглядываясь. С неделю назад шантарская милиция поставила эксперимент — выпустила на улицу орла в пятнистом комбинезоне, украшенном вовсе уж фантастическим набором блях, нашивок и эмблем, и он с автоматом на плече часа полтора бродил по центру города, гордо выставляя себя напоказ, пока не подвернулся чисто случайно патруль молодых и оттого ретивых курсантов Шантарской милицейской школы, в отличие от дюжины других моторизованных и пеших патрулей решивших познакомиться поближе с загадочной фигурой... Статью об этом в той же «Завтрашней газете Родион прочитал внимательно и сделал для себя надлежащие выводы, учтенные при разработке операции.
   Послышался шум мощного мотора. Встрепенувшись, он вышел на потрескавшийся серый асфальт, издали давая отмашку «стоп-сигналом». Мигалка давно уже была установлена на крыше «Москвича».
   Видимо, со стороны все выглядело безукоризненно и подозрений не возбудило ни малейших — после всех нововведений, перемен, да и Чечни вдобавок шантарские жители привыкли к стражам порядка самого экзотического облика — бородатым и в комбезах без погон, а уж темные очки вовсе казались неотъемлемой деталью имиджа... Как и капюшоны, кстати.
   Сделав водителю знак открыть дверь, он не спеша двинулся к автобусу. Из высоких окон на него смотрели в основном равнодушно, он не подметил особого любопытства и уж тем более — тревоги. Дело житейское, пару раз на улицах Шантарска по столичному обычаю торчали и бронемашины...
   За эти полдюжины шагов он успел подумать о многом. О том, что в Шантарске и прилегающих районах еще ни разу грабители не останавливали автобусы. О том, что еще ни разу на трассе, ведущей из Шантарска в аэропорт «Ермолаево», не случалось вооруженных ограблений машин. О том, что отсюда с железной непреложностью вытекает: убаюканные безопасностью трассы земляки не ждут нападения, а также, что немаловажно, ни у кого из них нет при себе и газового баллончика — все они рассчитывают через часок с лишним сесть на улетающий в Стамбул самолет, а в самолет с оружием самозащиты не пускают. Десятка четыре «челноков», стараниями фирмы «Шантарск-Трэвел» отправленных к турецкому берегу, где они будут, высунув язык, носиться по дешевым магазинчикам, встречаемые и провожаемые вежливейшии улыбками навострившихся болтать по-русски потомков янычар, ничуть не горящих желанием отомстить за поражения предков под Кагулом и Баязетом. Они уже ощущают себя словно бы самую чуточку в Турции, они расслаблены и беспечны — и у каждого, что характерно, кошелек набитзелеными бумажками, да и рублями тоже...
   На него пахнуло горячей волной от разогретого мотора. Со своего места выжидательно, без малейшего страха смотрел шофер, пухлощекий, в кожаной курточке.
   Сзади стукнула дверца «Москвича» — выбралась Соня, и, как было предусмотрено диспозицией, двинулась следом.
   В автобусе по-прежнему ничего плохого не подозревали — по лицам видно. Одним махом взлетев на ступеньки, Родион оказался в салоне. Предупреждая вопрос шаставшего водителя, громко, властно распорядился:
   — Прошу приготовить документы, досмотр! «Сильно еще трепетное преклонение перед властями российском народе», — то ли с умилением, то ли с раздражением былого ветерана демократических битв подумал он, словно бы невзначай повернув автомат так, чтобы дуло смотрело в аккурат на переднее сиденье, в грудь толстобрюхому мужичку с седыми лохматыми бровями, восседавшему рядом со стройной и юной красоточкой, одетой дорого, но без особого вкуса — а эти, похоже, летят не за ширпотребом, по рожам видно прелюбодеев новейшей формации, вместо традиционных «квартир друзей» способных раскошелиться на третьеразрядный царьградский отельчик...
   Меж дулом и обтянутым малиновым пиджаком объемистым чревом было не более двадцати сантиметров, и это неприглядное соседство стреляющего предмета подействовало должным образом: и брюхатый, и его фемина слаженно полезли за документами — он во внутренний карман, она в черную сумочку.
   Слегка подтолкнув Родиона локтем, мимо протиснулась Соня, с невероятно деловым видом прошла в конец салона, встала там, раздвинув ноги, держа револьвер дулом вверх по всем правилам — поддерживая левой рукой запястье правой, указательный палец положив на скобу. Вид у нее был крайне авторитетный и внушающий невольное уважение. Те, кто сидел ближе остальных, косились на нее с несомненным чувством смутной тревоги, охватывающей каждого, даже кристально чистого россиянина, угодившего пред ясны очи представителя власти. Впрочем, на одиннадцатом году перестройки кристально чистых перед властями россиян, пожалуй, придется искать со служебно-розыскными собаками и электронными микроскопами...
   Дело пошло, лед тронулся — уже все дружненько лезли за паспортами. Ни одного ребеночка в салоне, так что тень Феодора Михайловича может почивать в мире и благорастворении эфира...
   — В чем дело, начальник? — спросил шофер именно тем тоном, какого Родион и ожидал: смесь легкой угодливости и легкой развязности.
   — Проверка, — бросил Родион, не удостоив его вз дом. — Дверь закрой быстренько... — и, когда за его ной мягко скользнула на место дверь, громко распорядился: — Шторки задернули живенько! Быстрее кончим, быстрей поедете, граждане...
   Люди зашевелились, опять-таки без малейшего удивления задергивая синие шторки, в салоне стало чуть-чуть темнее. Родион сделал шаг вправо, нагнулся, небрежно отодвинув левой рукой шофера, выдернул ключ зажигания и вернулся на прежнее место.
   Вот тут до водителя, по лицу видно, стала понемногу доходить нехорошая странность ситуации... Но большинство пассажиров даже и не заметили, что проделал Родион, сидели, держа красные книжечки в разноцветных обложках на виду. Правда, у брюхана расширились глаза — он-то видел прекрасно, — и, стремясь господствовать над ситуацией с самого начала, Родион рявкнул, для вящей убедительности поведя стволом:
   — Внимание! Быстренько достали бумажнички! Все до одного и живенько! Кто дернется, суки, пожалее!
   При этом он косил глазом вправо — и движение шофера уловил моментально. Атакой тут и не пахло, водила просто машинально посунулся к Родиону, и тот сильно врезал ему откинутым прикладом по уху. Издав нечто среднее меж вскриком и оханьем — удар для жизни не опасный, но весьма болезненный, — шофер скрючился, обхватив голову.
   И тут спутница толстяка отчаянно взвизгнула, что в общем, было Родиону только на руку, но толстяк кинулся зажимать ей рот со столь испуганным видом, что Родион едва не расхохотался. И повторил громко:
   — Бумажники вытянули, твари, кому говорю! В задних рядах кто-то негодующе вскрикнул, вскакивая, ударился макушкой о низкий потолок — и сейчас же хлопнул выстрел, под потолком брызнул осколками овальный плафончик. Соня сработала четко, а резиновая пуля на такой дистанции способна наделать дел, плафон разлетелся крайне убедительно, можно сказать, агитационно, вряд ли кто-нибудь сумел рассмотреть пулю в полете и определить, что она не свинцовая...
   — Живо, мать вашу! — крикнул Родион с ненаигранной злостью. — Вторая пуля пойдет кому-то в башку... — и повел автоматом вправо-влево, поторапливая близсидящих. — Или нам с трупов башли снимать?!
   Момент был решающим — он, конечно, не мог бы стрелять, начнись суматоха с истерикой... Еще и оттого, что пятнадцати патронов в обойме пистолета, безусловно, не хватило бы на всю эту ораву, а автомат годился лишь для использования в качестве дубины. Если вскочат все разом, кинутся — сомнут, массой задавят...
   Не вскочили и не кинулись. В очередной раз подтвердились давным-давно открытые истины, касавшиеся психологии толпы. Их здесь человек сорок, но каждый сам по себе, зажат страхом и в герои не рвется, ситуация крайне неподходящая для того, чтобы вмиг выдвинулся вожак, даже если и присутствует среди них потенциальный лидер, не успеет себя проявить — тут вам не чистое поле и не улица, всяк сидит в глубоком кресле, как в крохотной камере...
   Толстяк первым протянул черный бумажник с блестящими уголками — чуть ли не тыкая им в живот Родиону, отчаянно дергая рукой, чтобы Родион, не дай бог, не пропустил плод его стараний... Есть почин!
   Небрежно сунув бумажник в набедренный карман, Родион прислушался. Вокруг по-прежнему стояла тишина, выстрела никто не услышал — глухомань, стиснутая Госняком неширокая объездная дорога...
   — Живенько! — приказал он. — Отдаем кошелечки и тут же — лапы за голову...