Бушков Александр Александрович. Стервятник

   Шофер все так же сидел скрючившись, упершись лбом в черную баранку, — старательно притворялся, будто пребывает в полнейшем шоке и бесповоротно вышел из игры. Родиона такое поведение вполне устраивало. Он, отправив автомат за спину, достал пистолет и взвел курок, ничуть не работая на публику, — момент был самый для Сони опасный, она двинулась с сумкой по салону, отбирая бумажники, вполне мог дернуться какой-нибудь дурак... Могли и сзади кинуться, попытаться вырвать револьвер...
   Обходилось пока. Кто протягивал бумажник с таким видом, словно только и ждал подходящего случая с ним, клятым, расстаться, кто медлил, еще не осознав в полной мере, что Стамбул накрылся, но движимый естественной человеческой жадностью, но протестующих хотя бы словесно не нашлось, один за другим несостоявшиеся «челноки» протягивали разномастные бумажники, кошельки и .прочие портмонетки, объединенные одним немаловажным качеством -толщиной, пухлостью. И, как заводные куклы, вскидывали руки к голове, сцепляя пальцы на затылках.
   Ага? Шевеление, сердитый возглас — взлетевшая вверх Сонина рука, отпустившая полновесный удар рукояткой револьвера. Кто-то скрючивается с криком боли, а следующий, силясь спешно умилостивить налетчицу, сует ей бумажник чуть ли не в лицо...
   Родион перевел взгляд, уловив странное движение у себя под носом — это спутница толстяка стаскивала через голову массивную золотую цепочку, не отводя застывшего взгляда от черневшего в опасной близости дула пистолета. Родиону стало ее жаль, и он бросил:
   — Оставь себе... — но сумочку у нее забрал и, вытряхнув оттуда пачку сложенных пополам купюр, вернул владелице. Толстяк его не беспокоил — сидел с руками на затылке, мало того, старательно зажмурился, должно быть, вспомнив избитую истину: никакая пачка разноцветных бумажек не стоит человеческой жизни...
   Поторапливать уже не приходилось — сюрреалистический конвейер, оказавшись однажды запущенным, самостоятельно работал на полную мощность. Временами Родион бросал быстрый взгляд на дорогу — никого...
   Сонины движения уже стали отработанно четкими — ни одного лишнего. Бросает очередной бумажник в сумку, легоньким взмахом револьвера заставляет положить руки на затылок, делает шаг вперед, но все равно ее движения представляются удручающе медленными, словно в кошмарном сне...
   Родиону вдруг захотелось, чтобы его сейчас видела Лика. Вообще-то, насквозь идиотское побуждение, самое нелепое, какое в этот миг можно испытать, но оно не проходило, мешаясь с приятным осознанием своего превосходства в растекавшийся по жилочкам огненный коктейль. «Какая жизнь! — подумал он отрешенно. — Нет, какая жизнь!» И, спохватившись, постарался придать себе самый грозный вид: показалось на секунду, что лицо стало расплываться в блаженно-идиотской улыбке. Он был на седьмом небе — сражался за свое будущее, лепил его собственными руками, ни перед кем не унижаясь, ни от кого не завися... Исполнился безмерного уважения к себе — смелому рыцарю, господствовавшему над трусливой, потеющей от страха толпой. Зрение и слух обострились, он видел со своего места взмокший лоб крепенькой бабенки через пять рядов от него, слышал чей-то панический шепот:
   — Доставай ты быстрее! Выстрелит же...
   Вновь мелькнула рука с револьвером — Соня влепила кому-то по лбу рукояткой, стоило очередному клиенту малость замешкаться. Руки с бумажниками замелькали еще быстрее, высовываясь в проход, подрагивая от нетерпения. Соня ускорила шаг, выхватывая добычу, неглядя, швыряя в сумку, она держалась замечательно — очаровательная Бонни, боевая подруга... Родион даже мимолетно умилился, подавив неуместный прилив желания.
   Все. Обслужены по высшему классу. Откуда-то с последних кресел все явственнее слышатся истерические всхлипы, но это уже не волнует, дело сделано... Посторонившись, Родион пропустил Соню, с потолстевшей сумкой на плече в темпе рванувшую к «Москвичу», рывком за руку выдернул из кресла спутницу толстяка, нашарил подошвой ступеньку, спустился к двери, почувствовав ее лопатками, крикнул водителю:
   — Эй, распахнул калитку, хватит спать!
   Тот, покосившись хитрым глазом сквозь растопыренные пальцы, моментально «очнулся», повернул нужный рычажок и вновь замер, втянув голову в плечи. Его происходящее касалось меньше всего — уж при нем-то пухлого бумажника с валютой не было, а потому, прекрасно соображал Родион, водила в герои не полезет...
   Толстяк открыл глаза и, увидев, что его спутница стоит лицом к лицу с налетчиком, крепко удерживаемая им за руку, вконец ошалевшая от страха, оцепеневшая подобно Лотовой жене, осмелился открыть рот:
   — Слушай, отпусти, зачем она тебе...
   — Молчать! — бросил Родион. — А ты сядь! На ступеньку сядь, кому говорю...
   И отпустил тонкое запястье. Девушка торопливо плюхнулась на грязноватую ступеньку — так, словно мечтала срастись с ней, стать единым целым. По щекам у нее текли слезы, но поздно было жалеть соплячку, не терять же из-за нее время...
   Достав из кармана блестящую металлическую коробку, Родион сунул ее девушке на колени, прикрикнул:
   — Возьми провода! Соедини концы, живо! Она боязливо взяла два толстых провода в красной пластиковой изоляции, но сдвинуть оголенные концы, пучки тончайших медных проволочек, не спешила. Уставилась на него заплаканными глазами, прошептала:
   — Взорвется...
   — Дура, — с ласковым упреком сказал Родион. — Я ж с тобой рядом стою, неужели непонятно? Ну, живенько! — и приблизил к лицу дуло пистолета...
   Решилась наконец, соединила проволочки, втянув голову в плечи и зажмурившись. Секунды через три открыла глаза, сообразив, что ничего страшного не произошло, и автобус целехонек, и все до одного живехоньки, жизнь продолжается...
   Родион нажал кнопочку на коробке, и в зеленоватом узком окошечке замаячили черные угловатые цифры:
   0:30 — а дальше еще две, поменьше, они мелькали, отсчитывая обратный ход времени с тупой электронной старательностью.
   — Вот так и держи проводочки, — сказал он, повысив голос — к сведению и всех остальных. — Разъединишь до того, как пройдет полчаса и все обнулится — рванет так, о от вас всех и пыли не останется... Усекла?
   Она отчаянно закивала, таращась на него сквозь слезы, рискнула спросить:
   — А п-потом?
   — А потом, когда останутся одни нули, бомба и отключится, — благодушно разъяснил Родион. — Можете петь и плясать... А пока сидите тихонечко, особо по салону не шастайте, а то еще от лишнего сотрясения сработает... Чао!
   Выскочил из автобуса, далеко зашвырнул в лес ключи и припустил к «Москвичу», где Соня уже предупредительно распахнула для него дверцу. Развернувшись так, что из-под колес взлетел песок с мелкими камешками, он помчался в сторону Шантарска, хохоча про себя. словно его щекотали.
   В коробке не было никакой взрывчатки — только положенный для веса кирпич и старательно укрепленный электронный будильник отечественного производства, который в Шантарске можно купить на каждом углу. Но ограбленный народишко, ручаться можно, все эти полчаса просидит, боясь дохнуть — наверняка все регулярно смотрят импортные боевики, где такие вот коробочки с цифирками взрываются столь смачно, что пламя встает до небес и отрицательных героев разметывают на километр вокруг...
   На этот фокус его натолкнуло воспоминание о младшем дедушкином брате, в честь которого Родиона, собственно, и нарекли. Дядя, на вид тишайший старичок самого субтильного облика, во время второй мировой командовал на Карельском перешейке отрядом диверсантов из «Смерша», посреди необозримых и бескрайних чухонских чащоб игравшим в кошки-мышки с такими же крутыми и несентиментальными финскими лесными спецназовцами — потаенная война без всякой оглядки на Женевские соглашения, с чем обе стороны, не сговариваясь, смирились заранее...
   В молодости дядя любил шутить замысловато. И однажды, когда они взяли на шпагу финский гарнизон в поселке с непроизносимым названием, салажонка-часового оставили в живых за то, что задремал на посту и проспал их приближение, но, чтобы не доводить гуманизм до ненужных на войне пределов, перед тем, как уйти, положили ему на голову большую консервную банку со «вторым фронтом» и заверили, что при первом его шевелении «мина» взорвется...
   Он мчался недолго — отъехав метров на сто от крутого поворота, резко затормозил, они выскочили и, нырнув в сосняк, припустили меж деревьев. Ярко светило солнце, приятно пахло живительной смолой, жизнь была полна смысла и удовольствий...
   На крохотной полянке остановились. Торопливо содрали комбинезоны, оставшись в спортивных шароварах и футболках, побросали в заранее выкопанную ямку и пятнистый камуфляж, и ботинки, и автомат.
   — Давай в темпе! — выдохнул Родион, жадно затягиваясь сигаретой.
   Соня трудилась, как трудолюбивая белочка, запасающая на зиму кедровые орешки, — лущила бумажники, словно шишки, бросала деньги в пластиковый пакет, а «чешую» отправляла в яму. Пакет распухал на глазах, мелькали серо-зеленые лики американских президентов, бородатых и безбородых, благообразных и не особенно, мелькали бородатые исторические личности в старинных беретах и большеглазые дамы с немецких марок, иероглифы на японских иенах, бог ведает зачем приготовленных для Стамбула — видимо, обменный курс был неплох, отечественные рубли, еще какая-то экзотическая валюта, которую он не успел рассмотреть...
   — Мама родная! — выдохнула она, по-детски округлив рот. — Родька, да тут сто-олько...
   — Работай, Бонни! — фыркнул он, похлопав боевую подругу значительно ниже талии. — Мы им докажем, что советский интеллигент — самый разбойный в мире... Трамбуй поплотнее, потом разгладим...
   Сумку бросили поверх кучи выпотрошенных бумажников. Родион налил сверху бензина из фляжки, швырнул туда же опустошенную фляжку, поджег. Взметнулось прозрачное пламя, почти сразу же заструился тяжелый черный дымок, потянуло горелой тканью и кожей. Он и не рассчитывал, что все превратился в пепел, — бензина мало, скоро потухнет, но высокая температура надежно уничтожит отпечатки пальцев...
   — Побежали!
   И они вновь кинулись через лес. Подошвы кроссовок были заранее натерты смесью табака с перцем, вдобавок Родион то и дело, выгибая на ходу руку за спину, сыпал на след эту же адскую смесь...
   Пробежав метров сто под горку, они с превеликим облегчением увидели среди деревьев на обочине проселочной немощеной дороги родной «Форд». Сбросили кроссовки и, насыпав внутрь остатки смеси, закинули обувку в лес. Все было рассчитано до мелочей, каждый шаг трижды продуман с карандашом и картой, со скрупулезным обсуждением...
   Кто сказал, что российский интеллигент не способен совершить пресловутое идеальное прступление?!
   Родион давил босой ногой на газ, «Форд» спятившей кометой несся по захолустным дорогам, иные из которых были скорее широкими тропинками. Соню мотало на лихих поворотах, как куклу, она повизгивала от восторга, обеими руками прижимая к груди пухлый пластиковый пакет с будущим...
   Он несся на север — чтобы, отъехав как можно дальше от трассы, вернуться в Шантарск со стороны Манска (где ради вящей скрупулезности легенды они должны были пообедать в придорожном ресторанчике, купить что-нибудь на базаре, а потом объявиться в родном городе усталой и беззаботной, чистейшей перед законом парочкой прелюбодеев). Отлаженный его трудами, как механизм швейцарских часов, «Скорпион» вел себя идеально, глотал километр за километром с едва слышным мурлыканьем, ветер с тугим гуденьем обтекал несущуюся на бешеной скорости машину.
   После часовой гонки по окраинным дорогам они достигли более-менее цивилизованных мест — на разбитых шляхах стали попадаться облупленные дорожные указатели, встретился старенький молковоз. Несомненно, неудачники из автобуса уже подняли тревогу, да и на «москвичок» прибывшая милиция должна была уже наткнуться, но след запутан надежно, местные пинкертоны наверняка станут окаянствовать на улицах Шантарска. А то и не станут — не имея ни малейшей зацепки...
   Он остановил машину, оба обулись. Пистолеты Родион уже привычно запихнул в свеженький «казачий каравай», купленный этим утром на Кутеванова, а пакет с деньгами засунули в канистру, с которой он возился вчера часа два, — теперь она легко разнималась на две половинки и для хранения чего-либо жидкого уже не годилась совершенно. При беглом осмотре ничего компрометирующего в машине обнаружить невозможно — а для вдумчивого обыска вряд ли будут основания...
   — Пойдем, польешь, — сказал он, вытаскивая из багажника канистру с водой.
   Отошли подальше в чащу, Родион разделся до пояса, а Соня старательно принялась поливать его, склонившегося в три погибели. Как и в прошлый раз, хитрая импортная красочка сошла почти мгновенно. Родион, приоткрывая глаза, видел, как стекавшие с его головы струи уже стали прозрачно-чистыми. Старательно вытерся предусмотрительно прихваченным махровым полотенцем, на всякий случай сломал и втоптал подошвой в землю темные очки, в которых играл роль спецназовца, — чтобы ни малейшей зацепки-ассоциации... Надел свои, вернулся к машине и посмотрелся в боковое зеркальце. Вытащил изо рта пластинку, из ноздрей — хитроумные вставочки, столь неожиданно пригодившиеся еще раз. Затолкав все это в пустую сигаретную пачку, скомкал ее и кинул в лес — где ей и суждено пролежать до зимы, шумно отсморкнулся, прочищая ноздри, вдохнул полной грудью. Мир был красочным и прекрасным.
   — Херувим... — фыркнула Соня, глядя, как он старательно причесывает мокрые волосы. — Честное слово, ты там был неузнаваем, если со стороны смотреть... А где ты все это раздобыл?
   — Да так, подарили... — сказал он рассеянно. — Я же тебя о деталях не спрашиваю? Садись, поехали...
   — Полицаи, — сказала она, едва успев захлопнуть за собой дверцу.
   Родион глянул в зеркальце заднего вида. Далеко позади неспешно двигалось бело-синее пятнышко, для легковушки чересчур высокое — значит, «уазик»...
   Страха не было, даже удивительно.
   — Раздевайся! — прикрикнул он, одним рывком сдирая с себя белую футболку.
   — Это пуркуа?
   — Живо! — он рывками сбросил с ног кроссовки, нажал где следует, откидывая свое сиденье, то же самое проделал с Сониным, и она, пискнув от неожиданности, опрокинулась на образовавшийся мягкий диванчик. — Живее!
   Не теряя ни секунды, сорвал с нее черные штаны с пестрыми вставками и, едва сняла футболку, навалился сверху, припал к губам, расплетая косу, сжимая ладонями виски, очень быстро игра перешла в настоящее, непритворное барахтанье желающих друг друга тел. Соня сплела руки у него на спине, и он, как ни стучала кровь в висках, пытался сохранить уголок сознания трезво-рассудочным, скользя ладонями по ее телу, слушал шум мотора.
   Машина — точно, «уазик» по звуку — неторопливо приблизилась, рядом с «Фордом» скрипуче визгнули тормоза — и буквально через пару секунд с неимоверным лязгом скрежетнули шестерни в коробке передач, машина прямо-таки прыгнула вперед...
   Досчитав про себя до пяти, Родион приподнялся, посмотрел через лобовое стекло. «Уазик» стремительно удалялся.
   — Порядок, — сказал он, опускаясь на сиденье. — Провинциальная милиция еще сохраняет крестьянско-пуританский взгляд на жизнь, застеснялись ребятки за голыми подглядывать, это тебе не городские, те из чистого кайфа потаращились бы пару минут. И запомнят они не номер и не марку, а голую парочку...
   — Ты гений, Клайд, — подхалимским тоном сказала Соня, лежа с закрытыми глазами. — Я тебя обожаю... Иди ко мне, а?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Уравнение с иксом

   Демократы в свое время вылили Ниагару помоев на качество преподавания в советских вузах. Быть может, они оказались полностью правы насчет гуманитарных (которые все поголовно и заканчивали сами), но технарей в приснопамятные застойные годы готовили на совесть...
   Родион в полторы минуты без особых хлопот, предварительно обесточив, разделался с кабелем, питавшим электричеством один из подъездов длиннющей панельной девятиэтажки, унылой, как экономические программы Явлинского. Для этой операции потребовались резиновые перчатки и минимальный набор инструментов, уместившийся в карманах куртки. Еще полминуты ушло на чисто косметический ремонт — он замаскировал поврежденное место серой матерчатой изолентой, в свете фонарика выглядевшей так, словно она пребывала здесь с момента возведения дома.
   Выйдя из подъезда, он совершенно спокойным шагом прошел в глубину двора и сел в «Форд», поставленный в самом темном углу. Взял у Сони зажженную сигарету. Обесточенный подъезд широкой лентой унылого мрака делил дом примерно пополам. В нем понемногу распространялась тихая паника, прекрасно видимая снаружи: в окнах там и сям замелькали лучи фонариков, колышущееся, тусклое сияние свечей, вспышки спичек. Кое-где лучи фонариков зажглись и на площадках — самые технически грамотные (или просто полагавшие себя таковыми) кинулись к распределительным щиткам, чтобы всласть там поковыряться. И ничего не добились, конечно: даже окажись среди жильцов дипломированный спец, ему потребуется час-другой, чтобы отыскать поврежденное место...
   Заскрипели балконные двери, кое-где послышалась раздраженная перекличка сердитых голосов — один за другим несчастливцы наглядно убеждались, что беда постигла лишь их подъезд, а все остальные безмятежно светятся. Им оставалось лишь посочувствовать, случайным жертвам ювелирно продуманной гангстерской операции — отыскать поздним субботним вечером дежурного электрика не смог бы и старик Хоттабыч. Район весьма непрестижный, обычная рабочая окраина, где на приличные чаевые рассчитывать нечего, «аварийка» сюда лететь с космической скоростью не станет...
   — Ты в диверсантах не служил? — поинтересовалась Соня.
   — В инженерах я служил, — сказал он весело. — Иногда и гнилая интеллигенция к толковому делу пригодна...
   — А у меня родителя недавно током стукнуло, когда выключатель чинить полез.
   — Он у тебя гуманитарий, а я у тебя технарь...
   — Бандит ты у меня.
   — Сама такова. Марксистка.
   — Не обзывайся.
   — Я и не думаю, — сказал он серьезно. — Бородатый писал, что все состояния нажиты бесчестным путем. А поскольку мы с тобой эту теорию блестяще оправдываем, претворяя в жизнь, оба мы и есть марксисты. Неосознанные.
   — Ни фига себе. Попала в марксистки на двадцать втором году жизни...
   — А ты думала, — фыркнул Родион. — С кем поведешься... Я, если творчески прикинуть, смотрюсь кем-то вроде сюрреалистического барбудос, Че Гевара навыворот...
   — Кто-кто? В жизни не слышала такого имечка.
   — М-да, — сказал он. — Действительно, разрыв поколений. А я еще застал... «Прошел неясный разговор, как по стеклу радара, что где-то там погиб майор Эрнесто Че Гевара...»
   — Нет, слушай, что это за Чегевара? Индиец, судя по фамилии? Раджешвар, Лакшми, Чегевара... Ну что ты ржешь? Между прочим, мы в старших классах историю вообще не сдавали. Потому что никто не знал, как ее преподавать; и какое прошлое у нас должно быть согласно текущему политическому моменту... Серьезно. Так и стоял прочерк...
   За болтовней они ни на миг не забывали о деле — старательно наблюдали за двумя окошками слева от темной полосы. Та квартира и была целью, а соседний подъезд Родион обесточил исключительно для отвода глаз, подбираясь к жертве издали, как охотничек к зайцу...
   Там, на шестом этаже, за все время наблюдения ничего не изменилось — кухонное окно осталось темным, соседнее, выходившее на балкон, светилось. Занавески плотно задернуты...
   Ага! Плотная штора чуть дрогнула. Ну понятно, засевший в норе перевозчик денежек забеспокоился на балконе, примыкавшем к его квартире, появился индивидуум, ругавшийся на чем свет стоит. Легко догадаться, что его бесило: соседний ряд окон безмятежно сиял электричеством, тут любой осерчает...
   — А лифт ходит? — спросила Соня.
   — Лифт ходит, — кивнул он. — У него другой кабель... Штора вернулась в прежнее положение, но тут же вновь колыхнулась, на миг показался краешек потолка с дешевой люстрой — дичь открывала форточку, решив послушать, что деется вокруг...
   — Так и неизвестно было, когда он должен из квартиры смотаться? — спросил Родион.
   — Понятия не имею, — чуть возбужденно сказала Соня. — Может, он смотается с грузом, а может, кто-то приедет за сумкой... Что смогла, выяснила, уж не посетуй. Нельзя же было лезть на рожон...
   — А цепочка?
   — Вот цепочки, Людка точно говорила, нет. Но все же четыре дня прошло... Мы ж все это обговорили уже Нервничаешь?
   — Есть немного, — признался Родион. — А ты — нет
   — Есть немного...
   — Ладно, я пошел.
   Он вошел в подъезд и в том же темпе расправился с телефоньши проводами. В той квартире был телефон — кто его знает, вдруг примется названивать друзьям, требуя подмоги...
   Практически без вариаций повторилась та же сцена — в квартирах хватались за подручные источники света, у кого что нашлось, на лестницах появились вооруженные фонариками «доброхоты из публики». На сей рез пришлось выжидать гораздо дольше — нужно, чтобы все они, осознав бесплодность усилий, убрались по квартирам, свидетели совершенно ни к чему...
   В квартире дичи почти сразу же зажегся сильный фонарик: судя по свету, фонарь поставили на пол рефлектором вверх. И вновь колыхнулась штора, а потом отчаянно заскрипела балконная дверь, треск был оглушительный, несомненно, курьер, чтобы не возиться, попросту рванул что есть мочи заклеенную на зиму дверь. Показался у перил — неясная фигура, вертевшая головой. В квартире за его спиной никаких теней не замечалось — значит, все-таки один, будь еще кто-то, обязательно проявился бы. Дверь дернул так, что могли и стекла посыпаться, — нервничает, конечно...
   — Ну, пошли? — как можно небрежнее спросил Родион.
   Загнал патрон в ствол «ТТ», сунул пистолет за ремень, а в карман куртки, рефлектором наружу — хитрый фонарик. Раньше он о таких придумках только слышал — и оказалось, купить можно без особых трудов, если знать, куда пойти...
   Соня сбросила куртку, оставшись в легонькой блузке и короткой юбчонке, свернула халатик в тонкий рулон. Заранее поежилась — днем было тепло, а вечера пока что стояли холодные, зябкие.
   Они поднялись на лифте на седьмой этаж, отправили лифт вниз, а сами, бесшумно ступая, спустились на шестой, подсвечивая себе редкими вспышками фонарика-брелока. Там Соня быстренько надела халатик, зажгла протянутую Родионом свечку. Площадка озарилась тусклым мерцающим сиянием.
   — Главное, вовремя зажмурься.... прошептал он.
   — Иди к черту...
   Согласно боевому расписанию, Родион прижался к стене, а Соня решительно застучала кулачком в обитую дерматином дверь. От ее резких движений пламя свечи отчаянно заколыхалось, но не погасло. Никто не отзывался. Она застучала вновь, посильнее.
   — Кто там? — послышался самый обыкновенный мужской голос.
   — Соседка. Из сто восьмой, — откликнулась Соня, в зыбком сиянии выглядевшая совсем юной. — Мы тут по десять тысяч быстренько собираем, «аварийка» приехала, а задаром копаться не хотят... Уехать грозятся...
   За дверью, слышно было, выругались. Соня постучала еще раз:
   — Они говорят, работа сложная...
   После паузы, показавшейся геологическим периодом, лязгнул замок, изнутри брызнул свет фонарика. Соня вполне натурально прикрыла лицо ладошкой. Лучик задержался на ней, омахнул площадку.
   — Они не оборзеют — по десять штук с квартиры? — сварливо сказал невидимый Родиону человек, приоткрывший дверь, судя по звуку, не более чем на ладонь.
   Но фонарик опустил, скользнув лучом по фигуре девушки — вряд ли случайно. Соня растерянным голоском ответила:
   — Да не знаю я ничего, они говорят — уедут...
   — Ух, какие люди у нас в сто восьмой, и даже без охраны...
   — Да вот так вот жизнь сложилась, что без охраны... — в тон ему посетовала Соня. — У вас деньги есть?
   — Всегда, красивая, — хохотнул мужчина, светя ей на ноги. — Тебя какие суммы интересуют?
   — Я ж говорю, десять тысяч...
   — Ты дороже стоишь...
   — Слышала уже, — кокетливо отмахнулась она. — Нет, правда, они там денег ждут...
   — Ждут — получат, Афони недоделанные... Погоди. И тут же Соня кашлянула — знак, что клиент полез в карман и ослабил внимание.
   Родион кошкой прянул вперед, отодвинув девушку, прикрыв глаза, нажал кнопку. Фонарик, направленный в упор, блеснул вспышкой немыслимой яркости. Под веками вспыхнули огненные круги — импортный парализатор работал отлично, — но Родион уже влетел в тесную прихожую, метко ударил для надежности рукояткой пистолета под горло. Следом ворвалась Соня, кинулась запирать дверь. Выхватив из левого кармана самый обычный фонарик, подняв его над головой — старый военный трюк, — он вбежал в комнату, держа палец на спусковом крючке. Кухня, сортир... никого.
   Мебели в единственной комнате почти что и не было — шкаф, кровать, стол, телевизор. В углу несколько пустых бутылок. Соня кинулась было к шкафу, но Родион, положив на стол фонарик, потянул ее назад:
   — Не спеши, сначала клиента надо спеленать... В ход вновь пошла синяя изолента и прихваченная для кляпа вата. Клиент не шевелился, не отбивался, не протестовал — яркая вспышка должна была на несколько минут разложить в глазах светочувствительный родопсин, загнать в короткую кому.
   — А он не подох? — спросила Соня. Родион потрогал рукой: