Страница:
Он помялся и с таинственным видом поведал:
— Да так, с заводом связано... Я уж из суеверия пока помолчу. К тому же — коммерческая тайна.
— Я за тебя душевно рада, — сказала она искренне. — Может, хоть немного Лике нос утрешь, а то...
Он насторожился:
— Мариш, она что, говорила что-нибудь... этакое?
— Да глупости, ничего она особенного не говорила. Просто токовала, как глухарь, про свои исторические успехи на ниве электроники, а про тебя поминала, словно английская королева про своего дворецкого. Словес особенных не было, но ты асе знаешь, на какие взгляды и интонации мы, бабы, способны... Ты меня не выдавай, ладно?
— Да конечно, Мариш, что ты...
— Может, тебе ее поколотить? Легонечко?
— Ну ты и ляпнула, старуха, — пожал он плечами с искренним удивлением. — Теоретически рассуждая, оно бы и неплохо по старому русскому обычаю, но ведь не за что...
Маришка кинула на него быстрый взгляд, поерзала на стуле и рассмеялась:
— Знаешь же, как говорится — было бы за что, совсем бы убил...
— Эх, Мариша, мне бы твои двадцать пять... — грустно сказал он. — И в чем-то незамутненный взгляд на мир. Битьем еще никого вроде бы не исправили, не в том корень проблемы...
— Ничего, — сказала она с видом умудренной и пожившей дамы. — Если удачно провернешь дело и вложишь ко мне денежку, все по-другому повернется. Она тебя ничуть не презирает, просто раз и навсегда отвела клеточку, как водороду в периодической таблице товарища Менделеева, и думать не думает, что ты способен перескочить в другую, где атомный вес малость потяжелее. А ты ей докажешь...
— Маришка, а ты умница... — сказал он рассеянно.
— Ты только сейчас заметил? — фыркнула молодая свояченица. — Не ожидала, Родик... — Она встала. — Ладно, я полетела, еще в три места заскочить нужно... Спасибо, Родик, я тебя жду завтра утречком... Макс, пошли!
Проводив ее, Родион покопался в шкафу и извлек свою старую вязаную шапочку. Сходил в Ликину комнату за ножницами и иголкой.
Минут через сорок была готова довольно приличная маска — хоть в «красные бригады» записывайся. Отверстия для глаз и рта на совесть обметаны черной никой — к мелким починкам его приучала еще бабка, рамках спартанского воспитания. Очки у него были слабенькие, каких-то минус две диоптрии, он и без них, в общем, прекрасно справлялся.
Натянув на голову черный вязаный капюшон, расправив, встал перед зеркалом. Критически присмотрелся, подмигнул своему неузнаваемому отражению:
— Ну что, корнет, прорвемся?
— Да так, с заводом связано... Я уж из суеверия пока помолчу. К тому же — коммерческая тайна.
— Я за тебя душевно рада, — сказала она искренне. — Может, хоть немного Лике нос утрешь, а то...
Он насторожился:
— Мариш, она что, говорила что-нибудь... этакое?
— Да глупости, ничего она особенного не говорила. Просто токовала, как глухарь, про свои исторические успехи на ниве электроники, а про тебя поминала, словно английская королева про своего дворецкого. Словес особенных не было, но ты асе знаешь, на какие взгляды и интонации мы, бабы, способны... Ты меня не выдавай, ладно?
— Да конечно, Мариш, что ты...
— Может, тебе ее поколотить? Легонечко?
— Ну ты и ляпнула, старуха, — пожал он плечами с искренним удивлением. — Теоретически рассуждая, оно бы и неплохо по старому русскому обычаю, но ведь не за что...
Маришка кинула на него быстрый взгляд, поерзала на стуле и рассмеялась:
— Знаешь же, как говорится — было бы за что, совсем бы убил...
— Эх, Мариша, мне бы твои двадцать пять... — грустно сказал он. — И в чем-то незамутненный взгляд на мир. Битьем еще никого вроде бы не исправили, не в том корень проблемы...
— Ничего, — сказала она с видом умудренной и пожившей дамы. — Если удачно провернешь дело и вложишь ко мне денежку, все по-другому повернется. Она тебя ничуть не презирает, просто раз и навсегда отвела клеточку, как водороду в периодической таблице товарища Менделеева, и думать не думает, что ты способен перескочить в другую, где атомный вес малость потяжелее. А ты ей докажешь...
— Маришка, а ты умница... — сказал он рассеянно.
— Ты только сейчас заметил? — фыркнула молодая свояченица. — Не ожидала, Родик... — Она встала. — Ладно, я полетела, еще в три места заскочить нужно... Спасибо, Родик, я тебя жду завтра утречком... Макс, пошли!
Проводив ее, Родион покопался в шкафу и извлек свою старую вязаную шапочку. Сходил в Ликину комнату за ножницами и иголкой.
Минут через сорок была готова довольно приличная маска — хоть в «красные бригады» записывайся. Отверстия для глаз и рта на совесть обметаны черной никой — к мелким починкам его приучала еще бабка, рамках спартанского воспитания. Очки у него были слабенькие, каких-то минус две диоптрии, он и без них, в общем, прекрасно справлялся.
Натянув на голову черный вязаный капюшон, расправив, встал перед зеркалом. Критически присмотрелся, подмигнул своему неузнаваемому отражению:
— Ну что, корнет, прорвемся?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дебют без грома оваций
То ли он от волнения стал чуточку невнимательным, то ли водитель белой «Волги» был виноват на все сто — «волжанка», выскочившая слева, не снизила скорости, и Родион вдруг понял, что тормозить она не будет, хотя должна была уступить дорогу, имея его справа, притом на главной улице. И крутанул руль, ноги метались с педали на педаль, сзади негодующе взвыл клаксон...
Его швырнуло вперед, перед глазами засверкали искры, и удар на миг вышиб всякое соображение. Почти сразу же придя в себя, он обнаружил, что машина косо стоит на тротуаре, неподалеку от автобусной остановки, поодаль уже смыкает ряды толпа зевак, и слышны громкие реплики:
— Разъездились, гады, скоро по головам гонять начнут...
— Тут жрать нечего, а они на машинах раскатывают! Ишь, очкастый, еще и в коже...
— Да что ты на него тянешь, дед? Не видел, как его «волжанка» подрезала?
— Точно, молодец парень, успел вывернуть...
— Это «волжанке» бы из автомата да по колесам, в другой раз не борзел бы этак-то...
— При Сталине такого не было...
— А его не убило там?
— Да нет, вон, шевелится...
Родион пощупал голову — крови не было, но повыше левого виска с завидной скоростью набухала громадная шишка. Похоже, обошлось, он всего лишь вмазался головой в стекло левой дверцы, а ведь собирался пристегнуться, как чуял... Ну, гад, каскадер хренов...
Помотал головой — какой-то миг перед глазами все плыло, колючая резкая боль на миг прошила череп, но тут же все прошло. Тщательно оглядевшись, он выехал на проезжую часть и покатил дальше, пока не объявились гаишники. В тихом местечке остановился у обочины и вытащил сигарету, потом просто посидел, пока не прошли окончательно пульсирующие толчки, словно бы наплывавшие изнутри черепа. И приступ неодолимой сонливости, и ощущение, будто он широкими махами раскачивается на гигантских качелях, больше не повторились. Минут через десять он уже по-прежнему уверенно ехал к «Полю чудес».
...В ларьке с Маришкиной продавщицей, и в самом деле словно позаимствованной класса из седьмого, он просидел весь день, часов до семи вечера. Добросовестно помогал ей торговать, принял товар с «Газели» — но главное, смотрел в оба, несколько раз выходил пройтись по базарчику, что никаких подозрений и вызвать не могло, и «коллеги» из соседних ларьков-прилавков, и покупатели относились к нему, как к обычнейшей детали здешнего пейзажа, вроде фонарного столба или страхолюдного бича, то и дело кидавшегося соколом на пустые бутылки.
Зато он высмотрел достаточно — пригляделся к узкоглазым подданным ныне независимых республик, оценил, что за товар продают, у кого торговля идет бойко, у кого вяло, кто с. кем пришел, кто кого знает, где они хранят деньги и как держатся, бдительно или спокойно. Поразительно, сколько можно узнать, наблюдая пытливым оком исследователя за коловращением базарной жизни...
И сейчас он держал в голове детальнейшим образом разработанный план, основанный как на вчерашних наблюдениях, так и на изучении места. Утречком часа полтора крутился в округе, и на колесах, и пешком, не суетясь и не привлекая внимания, — заходил в булочную, в книжный магазин с таким видом, словно сто лет живет здесь, знает тут каждую собаку.
Правда, все разработки касались лишь путей отхода. Что до акции, тут, конечно, придется импровизировать на ходу — неизвестно точно, где имеет честь обитать намеченный к экспроприации субъект лет сорока, в серой курточке. Тут уж придется положиться на удачу... .
Пикантности придавало то, что не далее чем в полукилометре от рынка располагалось районное отделение милиции. Однако если рассудить, это работало на него — известно, что под свечой всегда темнее, господа большевики не зря старались устраивать свои типографии и явки как можно ближе к полицейскому участку. Инерция мышления — вещь серьезная и анализу поддается легко...
Машину он оставил в конце тихой улицы. Пистолет висел в кобуре под свитером — Родион долго прилаживал ее и вертелся перед зеркалом, пока не убедился, что выпуклость практически незаметна, шапочка-капюшон лежала во внутреннем кармане куртки. Заперев дверцу, он постоял несколько секунд, напоминая себе, в каком кармане у него лежат ключи, каким, старательно отработанным движением, следует напяливать капюшон, каким — задирать полу свитера так, чтобы не зацепилась за рукоятку «Зауэра». Смешно, но особенного волнения он не испытывал — бывали переживания и посильнее. Столь яростно хотелось изменить жизнь и подняться над толпой, над деловой женушкой, что эмоции словно бы высохли.
Главное — перемещаться как можно естественнее. Сначала он притворялся, что ждет автобуса, потом, когда уехали все, кто пришел раньше него, перешел на другую сторону, свернул за угол и минут десять торчал на другой остановке, откуда первая была не видна. А вот «Поле чудес» с обеих точек наблюдалось прекрасно. Время было позднее, базарчик понемногу пустел, осмелевшие бродячие собаки начали уже расхаживать по нему открыто, выискивая отбросы, продавцы волокли всевозможный мусор к урнам, а кое-кто так и уходил, оставив после себя форменное свинство, — но чертов азиат все торчал за прилавком.
Родион, приметив, что намеченная жертва начала укладывать в сумку непроданное — а вообще-то, летние дешевенькие кроссовки и тапочки, которыми тот торговал, расходились бойко, — перешел к ларьку с горячим хлебом и несколько минут добросовестно стоял в очереди. Купил две буханки и большой батон — человек с такой ношей не вызовет ни малейшего подозрения, ясно же, что направляется домой, добропорядочный семьянин...
Ага! Киргиз в серой куртке вскинул сумку на плечо и направился к одному из выходов с рынка. Рассчитать, куда он пойдет, в общем, довольно легко. С одной стороны дороги — обширная зеленая зона и конечная стоянка десятка автобусных маршрутов, с другой — десятка два многоэтажек, так что маневр у дичи ограничен...
Обогнув небольшое белое зданьице Дворца культуры, Родион увидел впереди серую куртку. Чуть прибавил шагу, напоминая себе: не суетись, мать твою, не дергайся... Он второй день появляется один, значит, вполне возможно, приехал сюда в одиночку, а отсюда логически вытекает, что денежки может постоянно носить при себе, вдруг квартирный хозяин у него — алкаш, на которого полагаться рискованно...
Черт! Машины шли косяком, одна за другой, а киргиз уже скрывался в проходе меж двухэтажными коричневыми домишками на той стороне... Улучив момент, Родион отчаянным прыжком проскочил под носом у красного «Москвича», широкими шагами направился к проходу.
Охотничий азарт приятно щекотал нервы. Зажав под мышкой теплые буханки и помахивая батоном в другой, Родион самую малость ускорил шаг. Потом замедлил, оказавшись слишком близко к дичи, — он уже не видел в преследуемом человека, тот стал абстрактной фигурой, дичиной...
Все. Теперь можно со стопроцентной уверенностью сказать, что торгаш направляется к панельной девятиэтажке, других домов тут попросту нет...
Родион наддал. Серая куртка уже исчезла в подъезде. Все еще стоят холода, и это просто прекрасно, иначе на лавочках у подъездов не протолкнуться было бы от совершенно не нужных зрителей. Возле дома — никого, только детишки с гордым видом водят на поводке щенка-сеттера — плевать, для них он останется абстрактным «дяденькой».
Без шапки было холодно, но, увы, пришлось идти на дело с непокрытой головой — чтобы не тратить лишние секунды, срывая одну шапочку и натягивая другую, с дырами...
Подъезд. Бесшумно закрыв за собой внешнюю дверь, Родион столь же бесшумно приоткрыл внутреннюю, заглянул в щель. У лифта никого нет — значит, пошел пешком...
Он рванулся вперед, отбросив хлеб в угол, как бесполезный хлам. Услышав над головой шум неторопливых шагов, отработанным движением, на ходу, напялил капюшон и вырвал пистолет из кобуры. Провел по лицу левой ладонью, расправляя маску.
Его несло, как на крыльях, тело было невесомым, голова жаркой. Вымахнул на площадку. Торговец так и не успел обернуться — Родион левой рукой толкнул его в небольшую нишу за прямоугольной коробкой шахты (от неожиданности киргиз выронил сумку, охнул), упер дуло пистолета пониже затылка и прошипел:
— Стоять смирно, сука, пристрелю!
Не теряя времени, левой рукой нащупал на поясе давно уже замеченную черную сумочку, «кенгуриный карман», оказавшуюся пухлой и мягкой на ощупь, чем-то определенно набитой, и это «что-то» крайне походило на бумагу...
Все происходило молниеносно и легко, словно во сне. После команды Родиона киргиз послушно принялся расстегивать обеими руками черный синтетический пояс, бормоча:
— Только не стреляй, не надо...
В голосе звучал такой страх, что Родиону стало смешно, и он едва не расхохотался в голос. Прижимая дуло пистолета к затылку, неловко зажал сумочку меж колен, расстегнул «молнию» до половины — и оттуда, как тесто из квашни, выперло ворох разноцветных бумажек... Ура, получилось!
— Паспорт отдай, пожалуйста... — послышался умоляющий шепот. — Зачем тебе? Там, в кармашке... Я стою спокойно, молчу...
В наружном кармашке, точно, лежал малость замызганный паспорт, еще какие-то бумажки. Бросив все это на пол, Родион подтолкнул жертву к лифту, левой рукой нажал кнопку. Секунды тянулись, как сутки. Когда распахнулись дверцы, он толкнул киргиза внутрь, распорядился:
— Нажмешь девятый. Паспорт заберешь потом, и смотри у меня — пять минут сидеть на девятом тихо, а то найдем потом, жизни не рад будешь...
Ограбленный стоял в неудобной позе, сразу видно было, боится поворачиваться к нему лицом — пожалуй, и впрямь шума не поднимет, побоится... Родион, полу-обернувшись, сказал громко:
— Кривой, постой тут, чтоб он не дергался, а я побежал за мотоциклом... Жми девятый, тварь!
Дверцы лифта со стуком сомкнулись, и обокраденный азиат поехал на девятый. Сорвав маску, Родион завернул в нее черную сумочку и побежал вниз. В позвоночнике неудержимо зудело, подмывало рвануть со всех ног, но он нечеловеческим усилием воли заставил себя успокоиться, замедлил шаг и подобрал валявшийся в пыли хлеб. Лифт, слышно было, не достиг еще верхнего этажа.
Выйдя из подъезда, он чуть не кинулся бегом. Снова превозмог себя, пошел быстро, но достаточно спокойно. Завернул за угол, не заходя во двор, направился к соседнему дому, озабоченно поглядывая на часы, всем видом давая понять, что торопится застать очередную серию «плачущей Санта-Барбары» — она опять паскудит экран два раза в день...
Минуты через две он уже отпирал машину. Положив на заднее сиденье хлеб и сумочку, аккуратно выжал сцетение, поехал в конец улицы, держа не более двадцати. Видел в зеркальце заднего вида, что никто за ним не шится. И понимал уже, что дебют прошел великолепно, пусть и без грома оваций, — никто его не видел, даже если какая-то скучающая бабка и сидела у окна, нужно ещё доказать, что это именно он ограбил киргиза.
Свернул влево, выехал на проспект и поехал в сторогу, противоположную «Полю чудес». Еще раз свернул налево с проспекта, промчался под железнодорожным дадуком, минут пять петлял по здешним узким улочкам, пока не выехал к дохленькому парку, за которым ачинались сопки, кое-где покрытые по отлогим склонам кучками дачных домиков.
Ни души. Взял с заднего сиденья сумочку, вывалил деньги на переднее сиденье и, обтерев «набрюшник» особым платком, закинул далеко за кусты. Тронул машину, проехал еще метров триста в сторону сопок, остановился, выключил мотор и с превеликим наслаждением сунул в рот сигарету. Пальцы слегка подрагивали — но он, в общем, ожидал большего мандража...
Рот сам собой растягивался до ушей. Хотелось петь, рать, кривляться, откупоривать шампанское. Он это делал. Скромный советский интеллигент, вышвырнутый рынком в аутсайдеры, ограбил жертву так легко и, надо признать, изящно, что и давешний попутчик, рожа головная, не нашел бы в его работе ни малейшего изъяна. Интересно, сколько лет за такие художества полагается? «А, пошли вы, волки позорные, — произнес он про себя, подражая какому-то киногерою. — Думаете, загнали в угол вашим рынком и культом бабок? Хрена с два...»
Положительно, он казался самому себе другим, сильным и целеустремленным. Комплексы и печали, поджав хвостики, попрятались где-то по закоулкам души, опасаясь пискнуть.
Прикурив вторую сигарету от чинарика первой, он, уже медленно, смакуя дымок, расстелил на коленях носовой платок и принялся считать деньги, сортируя купюры крупнее пяти тысяч — а все остальные пренебрежительно швыряя в распахнутый бардачок.
Видимо, он угадал все правильно, киргиз и в самом деле носил казну с собой, словно купцы каменного века, — вряд ли за один день можно столько наторговать, как бы бойко ни шла распродажа...
Итог приятный: четыре миллиона восемьсот семьдесят тысяч — в бумажках крупнее пятерки. Вполне возможно, он немного ошибся в счете, но не особенно. Плюс — энное количество мелочи в бардачке. И триста долларов десятками — твердой валютой запасся, косоглазый, соображает...
Деньги он сунул в заранее припасенный пластиковый пакет и, старательно сделав из него сверток, положил на заднее сиденье, к хлебу. Доллары спрятал в карман, а всю мелочь так и оставил в бардачке. Душа пела и ликовала, душа просила варварства и безобразия...
Он просто не мог сейчас смирнехонько вернуться домой отработавшим свое частным извозчиком — и, поразмыслив немного, повернул машину к выезду из города. Сумерки уже понемногу сгущались, вспыхнули фонари.
Минут через двадцать он въезжал в городок с лирическим названием Светлогорск, один из сателлитов Шантарска. На сей раз приходилось импровизировать — но это не означало, что работать следует спустя рукава, в эйфории от недавнего успеха...
Как всякий автовладелец с приличным стажем, он отлично знал и Шантарск, и прилегающие городки-деревни. А на Светлогорском керамическом к тому же частенько бывал по служебным делам.
И, покружив по улицам в сгущавшемся мраке, придирчиво прикинув все шансы касаемо четырех возможных объектов, выбрал киоск в наиболее подходящем месте — поблизости от керамического. Проезжая мимо, заметил, что, кроме продавщицы, там никого нет.
Свернул за угол, снова свернул, загнал машину во двор старенькой кирпичной пятиэтажки. Подняв воротник куртки, поеживаясь от ледяного ветерка, направился меж гаражей, стоявших в несколько рядов меж двором и выбранной добычей.
Завернув за очередной поворот — гаражи образовали сущий лабиринт, — увидел слева костерчик, вокруг которого на корточках сидели с полдюжины подростков. Вспыхивали огоньки сигарет, долетал заковыристый мат — и еще что-то он подметил заслуживающее внимания, но не успел осознать, что же именно увидел, торопился к киоску.
Его тоже заметили, вслед раздался свист и ленивый окрик:
— Стой! Сымай куртку!
И хохот в несколько глоток, но вслед за ним так никто и не кинулся — огольцы попросту развлекались Сплюнув, он миновал еще два поворота, пересек неширокий пустырь и вышел на параллельную улицу — собственно, половинку улицы, дома стояли в один ряд, а по ту сторону шоссе тянулся бетонный забор керамического завода.
Скорее всего, киоск и был поставлен в расчете на потоком двигавшихся от остановки к проходной работяг — вряд ли от обитателей четырех пятиэтажек можно было ожидать высокого дохода. А поскольку, он слышал сегодня на работе, именно сегодня на керамическом наконец-то выдавали зарплату за позапрошлый месяц, часть ее неминуемо здесь и осела...
Двор был пуст, от ближайшего дома доносилась громкая музыка и вселенский хай нешуточной ссоры — точно, гуляет пролетариат, отмечая первый понедельник на этой неделе...
Решительным шагом он преодолел путь до киоска, подойдя к нему с тыла, рывком напялил на голову капюшон и, выскочив из-за угла, постучал в стеклянное окошко.
Ближайший уличный фонарь не горел, и девчонка, сидевшая в слабо освещенном киоске, скорее всего, приняла его за обычного покупателя — едва заметив выросшую перед витриной фигуру, распахнула окошечко.
И остолбенела в нелепой позе, нагнувшись к окошечку, боясь пошевелиться — на нее уже смотрело дуло пистолета. Кажется, довольно симпатичная — Родион волновался и толком не рассмотрел. Приказал злым шепотом:
— Деньги, живо! Стрелять буду!
Левой рукой протянул ей в окошечко целлофановый пакет, прикрикнул:
— Шевелись!
Она, не отрывая от него испуганно-завороженного взгляда, словно птичка перед змеей, принялась обеими руками пихать в пакет деньги, доставая их откуда-то снизу. Он быстро оглянулся по сторонам — нет, никого, ни прохожих, ни машин — поторопил:
— Живо, крошка!
— У меня больше нету... Все...
— Ладно, — сказал он, принимая едва пропихнутый ею в окошко раздувшийся пакет. — А теперь сиди тихо и не вздумай орать, а то вернемся...
Она торопливо закивала, смаргивая слезы. Признаться, на душе у него было немного неуютно — представил вдруг, что и к Маришке мог завалиться этакий гость, но дело нужно было довести до конца без сантиментов...
Едва завернув за угол, он сорвал капюшон, сунул под застегнутую куртку пухлый пакет и, не задерживаясь, пустился в обратный путь той же дорогой.
Так и не смог определить потом, что его вдруг заставило остановиться за углом гаража и затаиться там — то ли некое предчувствие, то ли знакомый металлический лязг. Осторожно выглянул, невидимый во мраке. Ну да — в руках у одного из сидевших вокруг костерка шпанцов был автомат с откидным прикладом. Родион без труда опознал давно снятый с вооружения АКМС. Интересно, где сперли, обормоты? И тут же подумал: в хозяйстве такая штука может ох как пригодиться...
Тот, что держал оружие, вдруг направил его на соседа и нажал на курок. Слышно было, как клацнул боек.
— Пух! — рявкнул «стрелявший», разразившись идиотским смехом.
— Серый, не жлобься, дай подержать...
Родион, не раздумывая, вытащил пистолет и без колебаний загнал патрон в ствол — с этими волчатами лучше пересолить, чем недосолить... Взвел курок, поставил на предохранитель, глубоко вдохнул воздух и на цыпочках вышел из своего укрытия.
Еще издали заговорил развязно-повелительным тоном, держа пистолет дулом вверх:
— Так-так-так... Говорите, плохо милиция работает?
Сквозь них словно пропустили электрический ток — дернулись так синхронно, что Родион едва не расхохотался.
— Встать! — скомандовал он, останавливаясь метрах в пяти. — И не дергаться мне, при малейшем движении стреляю! Брось оружие! В сторону брось!
Они поднялись, двигаясь медленно, плавно, словно в замедленном действии пустили кинопленку. Тот, что держал автомат, торопливо отшвырнул его в сторону и зачастил:
— Да он незаряженный, начальник! Мы шли, а он тут валялся...
Родион повел стволом:
— Отойти! В шеренгу! Руки за голову! Они послушно выполнили команду, только «автоматчик» ныл не переставая:
— Мы шли, а он у гаражей валялся, бля буду, начальник...
— А ну, живо отсюда! — рявкнул Родион. — Ваше счастье, что мы сегодня цыган пасем, некогда... Живо! И опустил пистолет.
— Начальник, он точно тут валялся...
— Живо сделали ноги! — прикрикнул он. — Еще раз попадетесь...
Они всей кучей рванули в противоположную сторону, меж двумя длинными рядами гаражей — только пятки засверкали. Топот вмиг утих вдали. Вряд ли у них было время думать и как следует анализировать, опомнятся километра через два... Борясь с идиотским смехом, Родион поднял автомат, выщелкнул магазин и завернул оружие в куртку. Побежал к машине, придерживая у груди тяжелый сверток, не чувствуя холода. «Вот это жизнь! — назойливо крутилось в голове. — Вот это жизнь...»
Он выехал из городка, никем не остановленный. Перед самым Шантарском притормозил на обочине, съехал с шоссе и по ровному лугу подъехал к редкому сосновому лесочку, чтобы, не откладывая в долгий ящик, обозреть добычу.
В пакете оказалось что-то около полутора миллионов — если приплюсовать к киргизским денежкам, неплохо для дебюта... А вот автомат оказался безобиднейшим учебным пособием с просверленным казенником и наполовину спиленным бойком, использовать его можно было лишь в качестве дубины. Однако товарный вид оружие имело, выглядело довольно внушительно. Подумав немного, Родион уложил его в багажник — неизвестно, когда может пригодиться... Во-первых, уголовная ответственность за владение этаким «оружием» наверняка не предусмотрена, а во-вторых, как-то глупо его в панике выбрасывать, если на поясе у тебя висит заряженный боевой пистолет, за который уж точно полагается срок...
Черт... Он только сейчас сообразил, раньше над такими проблемами и не задумывался. На постах ГАИ и просто посреди дороги теперь сплошь и рядом обыскивают не только машины, но и водителей, вот будет номер... Обидно было бы провалиться так глупо.
Достав перочинный ножик, он возился минут десять. Первую буханку по недостатку опыта испортил, а вот во вторую надежно спрятал пистолет, тщательно выковыряв мякиш сквозь большую дырку в боку. Положил буханку на переднее сиденье, на подстеленную старую газетку, так, чтобы дырка оказалась внизу. Нет, не станут ею интересоваться, тут не тюрьма, где вроде бы полагается каждую булочку на ломтики резать. А на будущее надо покупать хлеб в караваях, тот, что отчего-то именуется «казачьим» — если вырезать дырку снизу, прекрасно войдет. Вот уж точно, опыт приходит в бою... Или придумать что-то другое, еще надежнее. Столько предстоит обдумать — голова кругом. Нет, но какая жизнь...
Въехав в город, он вдруг свернул вправо — подстегиваемый неким азартом, решил проехать мимо райотдела. Там у высокого крыльца стоял одинокий «уазик», и никакой суеты не наблюдалось. Ну конечно, кто станет ради очередного самым нахальным образом ограбленного коробейника поднимать спецназовцев из РУОПа с белой рысью на рукаве... Интересно, заявил потомок Чингисхана, или нет?
Тьфу ты... Он послушно затормозил по взмаху полосатого жезла. Нельзя сказать, что сердце моментально ушло в пятки, но некоторый душевный дискомфорт последовал. Однако тут же прикинул здраво: оба милиционера без белых портупей и нагрудных знаков, явно ловят попутку после конца рабочего дня...
— Мимо торгового центра проезжать будете?
— Ага, — сказал Родион. — На заднее садитесь, а то у меня хлеб на переднем...
Они устроились на заднем сиденье — два лейтенанта, один совсем молодой, другой постарше Родиона, лица угрюмые, усталые.
— С работы? — спросил он.
— Ну.
— Я тоже, — сказал он, хохоча про себя от великолепной двусмысленности, таившейся в этой реплике, о чем лейтенанты, естественно, и не подозревали. — Пахал, как папа Карло...
Лейтенант постарше что-то неразборчивое промычал из вежливости. Какой-то мелкий бес так и тянул Родиона за язык, он, прокашлявшись, спросил равнодушным тоном:
Его швырнуло вперед, перед глазами засверкали искры, и удар на миг вышиб всякое соображение. Почти сразу же придя в себя, он обнаружил, что машина косо стоит на тротуаре, неподалеку от автобусной остановки, поодаль уже смыкает ряды толпа зевак, и слышны громкие реплики:
— Разъездились, гады, скоро по головам гонять начнут...
— Тут жрать нечего, а они на машинах раскатывают! Ишь, очкастый, еще и в коже...
— Да что ты на него тянешь, дед? Не видел, как его «волжанка» подрезала?
— Точно, молодец парень, успел вывернуть...
— Это «волжанке» бы из автомата да по колесам, в другой раз не борзел бы этак-то...
— При Сталине такого не было...
— А его не убило там?
— Да нет, вон, шевелится...
Родион пощупал голову — крови не было, но повыше левого виска с завидной скоростью набухала громадная шишка. Похоже, обошлось, он всего лишь вмазался головой в стекло левой дверцы, а ведь собирался пристегнуться, как чуял... Ну, гад, каскадер хренов...
Помотал головой — какой-то миг перед глазами все плыло, колючая резкая боль на миг прошила череп, но тут же все прошло. Тщательно оглядевшись, он выехал на проезжую часть и покатил дальше, пока не объявились гаишники. В тихом местечке остановился у обочины и вытащил сигарету, потом просто посидел, пока не прошли окончательно пульсирующие толчки, словно бы наплывавшие изнутри черепа. И приступ неодолимой сонливости, и ощущение, будто он широкими махами раскачивается на гигантских качелях, больше не повторились. Минут через десять он уже по-прежнему уверенно ехал к «Полю чудес».
...В ларьке с Маришкиной продавщицей, и в самом деле словно позаимствованной класса из седьмого, он просидел весь день, часов до семи вечера. Добросовестно помогал ей торговать, принял товар с «Газели» — но главное, смотрел в оба, несколько раз выходил пройтись по базарчику, что никаких подозрений и вызвать не могло, и «коллеги» из соседних ларьков-прилавков, и покупатели относились к нему, как к обычнейшей детали здешнего пейзажа, вроде фонарного столба или страхолюдного бича, то и дело кидавшегося соколом на пустые бутылки.
Зато он высмотрел достаточно — пригляделся к узкоглазым подданным ныне независимых республик, оценил, что за товар продают, у кого торговля идет бойко, у кого вяло, кто с. кем пришел, кто кого знает, где они хранят деньги и как держатся, бдительно или спокойно. Поразительно, сколько можно узнать, наблюдая пытливым оком исследователя за коловращением базарной жизни...
И сейчас он держал в голове детальнейшим образом разработанный план, основанный как на вчерашних наблюдениях, так и на изучении места. Утречком часа полтора крутился в округе, и на колесах, и пешком, не суетясь и не привлекая внимания, — заходил в булочную, в книжный магазин с таким видом, словно сто лет живет здесь, знает тут каждую собаку.
Правда, все разработки касались лишь путей отхода. Что до акции, тут, конечно, придется импровизировать на ходу — неизвестно точно, где имеет честь обитать намеченный к экспроприации субъект лет сорока, в серой курточке. Тут уж придется положиться на удачу... .
Пикантности придавало то, что не далее чем в полукилометре от рынка располагалось районное отделение милиции. Однако если рассудить, это работало на него — известно, что под свечой всегда темнее, господа большевики не зря старались устраивать свои типографии и явки как можно ближе к полицейскому участку. Инерция мышления — вещь серьезная и анализу поддается легко...
Машину он оставил в конце тихой улицы. Пистолет висел в кобуре под свитером — Родион долго прилаживал ее и вертелся перед зеркалом, пока не убедился, что выпуклость практически незаметна, шапочка-капюшон лежала во внутреннем кармане куртки. Заперев дверцу, он постоял несколько секунд, напоминая себе, в каком кармане у него лежат ключи, каким, старательно отработанным движением, следует напяливать капюшон, каким — задирать полу свитера так, чтобы не зацепилась за рукоятку «Зауэра». Смешно, но особенного волнения он не испытывал — бывали переживания и посильнее. Столь яростно хотелось изменить жизнь и подняться над толпой, над деловой женушкой, что эмоции словно бы высохли.
Главное — перемещаться как можно естественнее. Сначала он притворялся, что ждет автобуса, потом, когда уехали все, кто пришел раньше него, перешел на другую сторону, свернул за угол и минут десять торчал на другой остановке, откуда первая была не видна. А вот «Поле чудес» с обеих точек наблюдалось прекрасно. Время было позднее, базарчик понемногу пустел, осмелевшие бродячие собаки начали уже расхаживать по нему открыто, выискивая отбросы, продавцы волокли всевозможный мусор к урнам, а кое-кто так и уходил, оставив после себя форменное свинство, — но чертов азиат все торчал за прилавком.
Родион, приметив, что намеченная жертва начала укладывать в сумку непроданное — а вообще-то, летние дешевенькие кроссовки и тапочки, которыми тот торговал, расходились бойко, — перешел к ларьку с горячим хлебом и несколько минут добросовестно стоял в очереди. Купил две буханки и большой батон — человек с такой ношей не вызовет ни малейшего подозрения, ясно же, что направляется домой, добропорядочный семьянин...
Ага! Киргиз в серой куртке вскинул сумку на плечо и направился к одному из выходов с рынка. Рассчитать, куда он пойдет, в общем, довольно легко. С одной стороны дороги — обширная зеленая зона и конечная стоянка десятка автобусных маршрутов, с другой — десятка два многоэтажек, так что маневр у дичи ограничен...
Обогнув небольшое белое зданьице Дворца культуры, Родион увидел впереди серую куртку. Чуть прибавил шагу, напоминая себе: не суетись, мать твою, не дергайся... Он второй день появляется один, значит, вполне возможно, приехал сюда в одиночку, а отсюда логически вытекает, что денежки может постоянно носить при себе, вдруг квартирный хозяин у него — алкаш, на которого полагаться рискованно...
Черт! Машины шли косяком, одна за другой, а киргиз уже скрывался в проходе меж двухэтажными коричневыми домишками на той стороне... Улучив момент, Родион отчаянным прыжком проскочил под носом у красного «Москвича», широкими шагами направился к проходу.
Охотничий азарт приятно щекотал нервы. Зажав под мышкой теплые буханки и помахивая батоном в другой, Родион самую малость ускорил шаг. Потом замедлил, оказавшись слишком близко к дичи, — он уже не видел в преследуемом человека, тот стал абстрактной фигурой, дичиной...
Все. Теперь можно со стопроцентной уверенностью сказать, что торгаш направляется к панельной девятиэтажке, других домов тут попросту нет...
Родион наддал. Серая куртка уже исчезла в подъезде. Все еще стоят холода, и это просто прекрасно, иначе на лавочках у подъездов не протолкнуться было бы от совершенно не нужных зрителей. Возле дома — никого, только детишки с гордым видом водят на поводке щенка-сеттера — плевать, для них он останется абстрактным «дяденькой».
Без шапки было холодно, но, увы, пришлось идти на дело с непокрытой головой — чтобы не тратить лишние секунды, срывая одну шапочку и натягивая другую, с дырами...
Подъезд. Бесшумно закрыв за собой внешнюю дверь, Родион столь же бесшумно приоткрыл внутреннюю, заглянул в щель. У лифта никого нет — значит, пошел пешком...
Он рванулся вперед, отбросив хлеб в угол, как бесполезный хлам. Услышав над головой шум неторопливых шагов, отработанным движением, на ходу, напялил капюшон и вырвал пистолет из кобуры. Провел по лицу левой ладонью, расправляя маску.
Его несло, как на крыльях, тело было невесомым, голова жаркой. Вымахнул на площадку. Торговец так и не успел обернуться — Родион левой рукой толкнул его в небольшую нишу за прямоугольной коробкой шахты (от неожиданности киргиз выронил сумку, охнул), упер дуло пистолета пониже затылка и прошипел:
— Стоять смирно, сука, пристрелю!
Не теряя времени, левой рукой нащупал на поясе давно уже замеченную черную сумочку, «кенгуриный карман», оказавшуюся пухлой и мягкой на ощупь, чем-то определенно набитой, и это «что-то» крайне походило на бумагу...
Все происходило молниеносно и легко, словно во сне. После команды Родиона киргиз послушно принялся расстегивать обеими руками черный синтетический пояс, бормоча:
— Только не стреляй, не надо...
В голосе звучал такой страх, что Родиону стало смешно, и он едва не расхохотался в голос. Прижимая дуло пистолета к затылку, неловко зажал сумочку меж колен, расстегнул «молнию» до половины — и оттуда, как тесто из квашни, выперло ворох разноцветных бумажек... Ура, получилось!
— Паспорт отдай, пожалуйста... — послышался умоляющий шепот. — Зачем тебе? Там, в кармашке... Я стою спокойно, молчу...
В наружном кармашке, точно, лежал малость замызганный паспорт, еще какие-то бумажки. Бросив все это на пол, Родион подтолкнул жертву к лифту, левой рукой нажал кнопку. Секунды тянулись, как сутки. Когда распахнулись дверцы, он толкнул киргиза внутрь, распорядился:
— Нажмешь девятый. Паспорт заберешь потом, и смотри у меня — пять минут сидеть на девятом тихо, а то найдем потом, жизни не рад будешь...
Ограбленный стоял в неудобной позе, сразу видно было, боится поворачиваться к нему лицом — пожалуй, и впрямь шума не поднимет, побоится... Родион, полу-обернувшись, сказал громко:
— Кривой, постой тут, чтоб он не дергался, а я побежал за мотоциклом... Жми девятый, тварь!
Дверцы лифта со стуком сомкнулись, и обокраденный азиат поехал на девятый. Сорвав маску, Родион завернул в нее черную сумочку и побежал вниз. В позвоночнике неудержимо зудело, подмывало рвануть со всех ног, но он нечеловеческим усилием воли заставил себя успокоиться, замедлил шаг и подобрал валявшийся в пыли хлеб. Лифт, слышно было, не достиг еще верхнего этажа.
Выйдя из подъезда, он чуть не кинулся бегом. Снова превозмог себя, пошел быстро, но достаточно спокойно. Завернул за угол, не заходя во двор, направился к соседнему дому, озабоченно поглядывая на часы, всем видом давая понять, что торопится застать очередную серию «плачущей Санта-Барбары» — она опять паскудит экран два раза в день...
Минуты через две он уже отпирал машину. Положив на заднее сиденье хлеб и сумочку, аккуратно выжал сцетение, поехал в конец улицы, держа не более двадцати. Видел в зеркальце заднего вида, что никто за ним не шится. И понимал уже, что дебют прошел великолепно, пусть и без грома оваций, — никто его не видел, даже если какая-то скучающая бабка и сидела у окна, нужно ещё доказать, что это именно он ограбил киргиза.
Свернул влево, выехал на проспект и поехал в сторогу, противоположную «Полю чудес». Еще раз свернул налево с проспекта, промчался под железнодорожным дадуком, минут пять петлял по здешним узким улочкам, пока не выехал к дохленькому парку, за которым ачинались сопки, кое-где покрытые по отлогим склонам кучками дачных домиков.
Ни души. Взял с заднего сиденья сумочку, вывалил деньги на переднее сиденье и, обтерев «набрюшник» особым платком, закинул далеко за кусты. Тронул машину, проехал еще метров триста в сторону сопок, остановился, выключил мотор и с превеликим наслаждением сунул в рот сигарету. Пальцы слегка подрагивали — но он, в общем, ожидал большего мандража...
Рот сам собой растягивался до ушей. Хотелось петь, рать, кривляться, откупоривать шампанское. Он это делал. Скромный советский интеллигент, вышвырнутый рынком в аутсайдеры, ограбил жертву так легко и, надо признать, изящно, что и давешний попутчик, рожа головная, не нашел бы в его работе ни малейшего изъяна. Интересно, сколько лет за такие художества полагается? «А, пошли вы, волки позорные, — произнес он про себя, подражая какому-то киногерою. — Думаете, загнали в угол вашим рынком и культом бабок? Хрена с два...»
Положительно, он казался самому себе другим, сильным и целеустремленным. Комплексы и печали, поджав хвостики, попрятались где-то по закоулкам души, опасаясь пискнуть.
Прикурив вторую сигарету от чинарика первой, он, уже медленно, смакуя дымок, расстелил на коленях носовой платок и принялся считать деньги, сортируя купюры крупнее пяти тысяч — а все остальные пренебрежительно швыряя в распахнутый бардачок.
Видимо, он угадал все правильно, киргиз и в самом деле носил казну с собой, словно купцы каменного века, — вряд ли за один день можно столько наторговать, как бы бойко ни шла распродажа...
Итог приятный: четыре миллиона восемьсот семьдесят тысяч — в бумажках крупнее пятерки. Вполне возможно, он немного ошибся в счете, но не особенно. Плюс — энное количество мелочи в бардачке. И триста долларов десятками — твердой валютой запасся, косоглазый, соображает...
Деньги он сунул в заранее припасенный пластиковый пакет и, старательно сделав из него сверток, положил на заднее сиденье, к хлебу. Доллары спрятал в карман, а всю мелочь так и оставил в бардачке. Душа пела и ликовала, душа просила варварства и безобразия...
Он просто не мог сейчас смирнехонько вернуться домой отработавшим свое частным извозчиком — и, поразмыслив немного, повернул машину к выезду из города. Сумерки уже понемногу сгущались, вспыхнули фонари.
Минут через двадцать он въезжал в городок с лирическим названием Светлогорск, один из сателлитов Шантарска. На сей раз приходилось импровизировать — но это не означало, что работать следует спустя рукава, в эйфории от недавнего успеха...
Как всякий автовладелец с приличным стажем, он отлично знал и Шантарск, и прилегающие городки-деревни. А на Светлогорском керамическом к тому же частенько бывал по служебным делам.
И, покружив по улицам в сгущавшемся мраке, придирчиво прикинув все шансы касаемо четырех возможных объектов, выбрал киоск в наиболее подходящем месте — поблизости от керамического. Проезжая мимо, заметил, что, кроме продавщицы, там никого нет.
Свернул за угол, снова свернул, загнал машину во двор старенькой кирпичной пятиэтажки. Подняв воротник куртки, поеживаясь от ледяного ветерка, направился меж гаражей, стоявших в несколько рядов меж двором и выбранной добычей.
Завернув за очередной поворот — гаражи образовали сущий лабиринт, — увидел слева костерчик, вокруг которого на корточках сидели с полдюжины подростков. Вспыхивали огоньки сигарет, долетал заковыристый мат — и еще что-то он подметил заслуживающее внимания, но не успел осознать, что же именно увидел, торопился к киоску.
Его тоже заметили, вслед раздался свист и ленивый окрик:
— Стой! Сымай куртку!
И хохот в несколько глоток, но вслед за ним так никто и не кинулся — огольцы попросту развлекались Сплюнув, он миновал еще два поворота, пересек неширокий пустырь и вышел на параллельную улицу — собственно, половинку улицы, дома стояли в один ряд, а по ту сторону шоссе тянулся бетонный забор керамического завода.
Скорее всего, киоск и был поставлен в расчете на потоком двигавшихся от остановки к проходной работяг — вряд ли от обитателей четырех пятиэтажек можно было ожидать высокого дохода. А поскольку, он слышал сегодня на работе, именно сегодня на керамическом наконец-то выдавали зарплату за позапрошлый месяц, часть ее неминуемо здесь и осела...
Двор был пуст, от ближайшего дома доносилась громкая музыка и вселенский хай нешуточной ссоры — точно, гуляет пролетариат, отмечая первый понедельник на этой неделе...
Решительным шагом он преодолел путь до киоска, подойдя к нему с тыла, рывком напялил на голову капюшон и, выскочив из-за угла, постучал в стеклянное окошко.
Ближайший уличный фонарь не горел, и девчонка, сидевшая в слабо освещенном киоске, скорее всего, приняла его за обычного покупателя — едва заметив выросшую перед витриной фигуру, распахнула окошечко.
И остолбенела в нелепой позе, нагнувшись к окошечку, боясь пошевелиться — на нее уже смотрело дуло пистолета. Кажется, довольно симпатичная — Родион волновался и толком не рассмотрел. Приказал злым шепотом:
— Деньги, живо! Стрелять буду!
Левой рукой протянул ей в окошечко целлофановый пакет, прикрикнул:
— Шевелись!
Она, не отрывая от него испуганно-завороженного взгляда, словно птичка перед змеей, принялась обеими руками пихать в пакет деньги, доставая их откуда-то снизу. Он быстро оглянулся по сторонам — нет, никого, ни прохожих, ни машин — поторопил:
— Живо, крошка!
— У меня больше нету... Все...
— Ладно, — сказал он, принимая едва пропихнутый ею в окошко раздувшийся пакет. — А теперь сиди тихо и не вздумай орать, а то вернемся...
Она торопливо закивала, смаргивая слезы. Признаться, на душе у него было немного неуютно — представил вдруг, что и к Маришке мог завалиться этакий гость, но дело нужно было довести до конца без сантиментов...
Едва завернув за угол, он сорвал капюшон, сунул под застегнутую куртку пухлый пакет и, не задерживаясь, пустился в обратный путь той же дорогой.
Так и не смог определить потом, что его вдруг заставило остановиться за углом гаража и затаиться там — то ли некое предчувствие, то ли знакомый металлический лязг. Осторожно выглянул, невидимый во мраке. Ну да — в руках у одного из сидевших вокруг костерка шпанцов был автомат с откидным прикладом. Родион без труда опознал давно снятый с вооружения АКМС. Интересно, где сперли, обормоты? И тут же подумал: в хозяйстве такая штука может ох как пригодиться...
Тот, что держал оружие, вдруг направил его на соседа и нажал на курок. Слышно было, как клацнул боек.
— Пух! — рявкнул «стрелявший», разразившись идиотским смехом.
— Серый, не жлобься, дай подержать...
Родион, не раздумывая, вытащил пистолет и без колебаний загнал патрон в ствол — с этими волчатами лучше пересолить, чем недосолить... Взвел курок, поставил на предохранитель, глубоко вдохнул воздух и на цыпочках вышел из своего укрытия.
Еще издали заговорил развязно-повелительным тоном, держа пистолет дулом вверх:
— Так-так-так... Говорите, плохо милиция работает?
Сквозь них словно пропустили электрический ток — дернулись так синхронно, что Родион едва не расхохотался.
— Встать! — скомандовал он, останавливаясь метрах в пяти. — И не дергаться мне, при малейшем движении стреляю! Брось оружие! В сторону брось!
Они поднялись, двигаясь медленно, плавно, словно в замедленном действии пустили кинопленку. Тот, что держал автомат, торопливо отшвырнул его в сторону и зачастил:
— Да он незаряженный, начальник! Мы шли, а он тут валялся...
Родион повел стволом:
— Отойти! В шеренгу! Руки за голову! Они послушно выполнили команду, только «автоматчик» ныл не переставая:
— Мы шли, а он у гаражей валялся, бля буду, начальник...
— А ну, живо отсюда! — рявкнул Родион. — Ваше счастье, что мы сегодня цыган пасем, некогда... Живо! И опустил пистолет.
— Начальник, он точно тут валялся...
— Живо сделали ноги! — прикрикнул он. — Еще раз попадетесь...
Они всей кучей рванули в противоположную сторону, меж двумя длинными рядами гаражей — только пятки засверкали. Топот вмиг утих вдали. Вряд ли у них было время думать и как следует анализировать, опомнятся километра через два... Борясь с идиотским смехом, Родион поднял автомат, выщелкнул магазин и завернул оружие в куртку. Побежал к машине, придерживая у груди тяжелый сверток, не чувствуя холода. «Вот это жизнь! — назойливо крутилось в голове. — Вот это жизнь...»
Он выехал из городка, никем не остановленный. Перед самым Шантарском притормозил на обочине, съехал с шоссе и по ровному лугу подъехал к редкому сосновому лесочку, чтобы, не откладывая в долгий ящик, обозреть добычу.
В пакете оказалось что-то около полутора миллионов — если приплюсовать к киргизским денежкам, неплохо для дебюта... А вот автомат оказался безобиднейшим учебным пособием с просверленным казенником и наполовину спиленным бойком, использовать его можно было лишь в качестве дубины. Однако товарный вид оружие имело, выглядело довольно внушительно. Подумав немного, Родион уложил его в багажник — неизвестно, когда может пригодиться... Во-первых, уголовная ответственность за владение этаким «оружием» наверняка не предусмотрена, а во-вторых, как-то глупо его в панике выбрасывать, если на поясе у тебя висит заряженный боевой пистолет, за который уж точно полагается срок...
Черт... Он только сейчас сообразил, раньше над такими проблемами и не задумывался. На постах ГАИ и просто посреди дороги теперь сплошь и рядом обыскивают не только машины, но и водителей, вот будет номер... Обидно было бы провалиться так глупо.
Достав перочинный ножик, он возился минут десять. Первую буханку по недостатку опыта испортил, а вот во вторую надежно спрятал пистолет, тщательно выковыряв мякиш сквозь большую дырку в боку. Положил буханку на переднее сиденье, на подстеленную старую газетку, так, чтобы дырка оказалась внизу. Нет, не станут ею интересоваться, тут не тюрьма, где вроде бы полагается каждую булочку на ломтики резать. А на будущее надо покупать хлеб в караваях, тот, что отчего-то именуется «казачьим» — если вырезать дырку снизу, прекрасно войдет. Вот уж точно, опыт приходит в бою... Или придумать что-то другое, еще надежнее. Столько предстоит обдумать — голова кругом. Нет, но какая жизнь...
Въехав в город, он вдруг свернул вправо — подстегиваемый неким азартом, решил проехать мимо райотдела. Там у высокого крыльца стоял одинокий «уазик», и никакой суеты не наблюдалось. Ну конечно, кто станет ради очередного самым нахальным образом ограбленного коробейника поднимать спецназовцев из РУОПа с белой рысью на рукаве... Интересно, заявил потомок Чингисхана, или нет?
Тьфу ты... Он послушно затормозил по взмаху полосатого жезла. Нельзя сказать, что сердце моментально ушло в пятки, но некоторый душевный дискомфорт последовал. Однако тут же прикинул здраво: оба милиционера без белых портупей и нагрудных знаков, явно ловят попутку после конца рабочего дня...
— Мимо торгового центра проезжать будете?
— Ага, — сказал Родион. — На заднее садитесь, а то у меня хлеб на переднем...
Они устроились на заднем сиденье — два лейтенанта, один совсем молодой, другой постарше Родиона, лица угрюмые, усталые.
— С работы? — спросил он.
— Ну.
— Я тоже, — сказал он, хохоча про себя от великолепной двусмысленности, таившейся в этой реплике, о чем лейтенанты, естественно, и не подозревали. — Пахал, как папа Карло...
Лейтенант постарше что-то неразборчивое промычал из вежливости. Какой-то мелкий бес так и тянул Родиона за язык, он, прокашлявшись, спросил равнодушным тоном: