Страница:
Маша не выдерживала, брала телефон, набирала длинный-длинный международный код и их домашний номер, дожидалась, пока Сашка на том конце снимет трубку (два доллара минута разговора), и быстро опускала свою. Муж понимал, в чем дело и перезванивал. С той стороны звонки были дешевле. Маша плакалась, Саша утешал, говорил, что и сам безумно скучает. Маша так живо представляла его, одинокого, в этой чужой полупустой квартире, ей становилось жалко уже его, в общем, слезы. Ребёнок в животе начинал брыкаться, как ненормальный, чтоб перестали рыдать, унять его потом было невозможно.
До сих пор Маша не знала, кто живёт у неё внутри, мальчик или девочка, на ультразвуке вредное дитя лежало так, что с определённостью сказать было нельзя. Очень хотелось дочку, тем более, что сын уже был. Саша тоже предпочитал девочку, а Колька упорно требовал брата. Точно Маша знала только одно — кто бы оно ни было, зловредностью характера отличается исключительной. Отказавшись шевелиться при Саше, чтобы отец хоть послушал, дитя начало проявлять двигательную активность немедленно по отрыве самолёта от земли и больше уже не давало забыть о себе надолго, напоминая о себе то так, то эдак.
Вообще у Маши складывались странные отношения с этим младенцем. Колька, будучи в таком же состоянии, вёл себя идеально, с ним можно было дружить, он отзывался на просьбы появиться или, наоборот, успокоиться. Маша давала ему слушать музыку, читала книжки, и просто постоянно находилась в контакте. С новеньким все было не так. Наверное, Маша сама была отчасти в этом виновата, так как, изведённая токсикозом, долгое время воспринимала ребёнка не как отдельное живое существо, а как собственную болезнь, и человеческими чувствами к нему прониклась только после начала шевелений. Да и то это была скорее не любовь, а любопытство исследователя: «Ну, и что ещё оно мне сейчас устроит?» Ребёнок, очевидно, понимал это и отыгрывался, как мог. Он напрочь отказывался шевелиться, если его просили, зато когда не надо, брыкался так, что чуть не скидывал Машу со стула. Кроме того, каждый день, примерно в одно и то же время (когда уставшая за день Маша ложилась спать и уже почти засыпала), дитя просыпалось и начинало рыть себе ход наружу, скребясь в бок изнутри так, что можно было всерьёз опасаться за его — бока — целостность, да и больно было чертовски, но унять стервеца было невозможно.
Если же не считать детских диверсий, то в остальном чувствовала она себя ну просто на удивление хорошо.
— Очевидно, — рассказывала Маша мужу по телефону, — мне просто не хватало привычной концентрации выхлопов в воздухе. Теперь она есть, и я чувствую себя прекрасно.
Все-таки примерно через месяц после возвращения Маша озадачилась решением медицинского вопроса. Самочувствие самочувствием, а рожать все равно придётся, и надо определиться, где именно, раз уж за границей не вышло. Маша провела широкий опрос знакомых, и выяснила, что лучшим местом в Москве считается Центр Матери и Ребёнка на Юго-западе, бывшая клиника Союзного значения. Помимо прочих достоинств, туда ещё и ехать с Машиного Балаклавского проспекта было не очень долго, и решение было принято. Узнав по «09» телефон, Маша позвонила в этот замечательный Центр, чтобы узнать, как туда попадают.
Оказалось все очень просто. Если есть деньги, то приходишь и ложишься. Отдельная палата, полный уход, хочешь — с мужем, хочешь — без.
— Бог с ним, с мужем, — сказала расчётливая Маша. — А если без денег?
— Без денег сложнее, — ответили ей. — У Вас есть московская прописка?
Выяснилось, что при наличии таковой Маша имеет-таки право на беспатное обслуживание, но для этого нужно принести направление из районной женской консультации, заверенное в базовой консультации же. Это огорчило Машу. Её воспоминания о визитах в женскую консультацию во время первой беременнности были отнюдь не радужными, наоборот, она вынесла оттуда чёткое убеждение, что с подобными заведениями лучше не связываться вообще, а уж получить от них что-то полезное для тебя… Бр-р.
— Девушка, а это обязательно? — взмолилась Маша в трубку.
— Нет, конечно, за деньги мы никаких направлений не требуем, — лучезарно ответила девушка.
Тогда Маша стала оценивать масштаб бедствия. Расценки, будучи немаленькими, ей не понравились. Не то чтобы они были уж совсем недоступны, в крайнем случае Маша с Сашей могли такое себе позволить, но если можно без этого… Поблагодарив девушку и повесив трубку, Маша ещё немного подумала, посчитала в уме, после чего решительно взяла с полки телефонный справочник и стала искать в нем районную женскую консультацию.
— В конце концов, — говорила она сама себе, — за такие деньги я потерплю. Лучше я, в крайнем разе, им там, в консультации, приплачу. И потом, даже если там до сих пор так же гадко, я-то в любом случае стала старше и опытней, справлюсь с ними как-нибудь.
Но все равно было противно. В голову лезли картины двенадцатилетней давности. Все общение с врачами из консультации чётко ассоциировалось у Маши с какими-то бесконечными унижениями и страхом. Вот Маша, беременная на седьмом месяце, сидит в кабинете врача, и та кричит на неё за то, что Маша прибавила в весе не триста грамм за полмесяца, как положено, а пятьсот.
— Вон, — кричит врач, — за вашей спиной у меня целый шкаф с мертворождёнными, вы тоже туда хотите, что ли?
А Маше девятнадцать лет, у неё первая беременность, чувствует она себя неуверенно, и что отвечать в такой ситуации, не знает.
Потом она научилась, конечно, вести себя правильно, но тем не менее каждый поход в консультацию вызывал у неё такой ужас, что тут же начинался приступ гипертонии, а повышенное давление, в свою очередь, давало врачу новый повод для крика. В конце концов Маша просто перестала ходить туда, а дома не подходила к телефону, потому что врач звонила каждый день и рассказывала всякие ужасы про Машину дальнейшую судьбу каждому, кто брал трубку. Поскольку Маша, несмотря ни на что, чувствовала себя неплохо, а ребёнок Коля брыкался вовсю, врачихе никто не верил, но на нервы эти звонки действовали ужасно. Это продолжалось до тех пор, пока однажды звонившая не нарвалась на Машиного папу.
— А что вы, собственно, хотите от моей дочери? — задал папа резонный вопрос. — Она здорова, но ходить ей трудно, а пользы в визитах к вам она не видит. И вообще ей скоро рожать, не волнуйте её.
— Вы не понимаете, — заверещала врачиха, — мы несём за неё ответственность…
— Вот и несите её дальше, — ласково сказал папа и бросил трубку.
На этом звонки прекратились, а фраза об ответственности надолго вошла в семейные анналы. Маша благополучно родила через две недели и за хлопотами воспоминания об общении с врачом стёрлись и померкли, но если теперь опять начнётся что-то похожее, то, может, дешевле сразу заплатить и не мучиться…
Все-таки Маша преодолела себя и в консультацию решила сходить. Будут обижать — уйду, но попробовать надо, — решила она. В конце концов, раз на раз не приходится, а заранее ничего знать нельзя.
Готовясь к походу, Маша оделась понаряднее, памятуя, что встречают по одёжке, собрала в сумку все свои иностранные бумажки с данными об анализах и морально приготовилась к длинной очереди и неприятной беседе.
Но все оказалось совсем не так плачевно. Первым сюрпризом, настигшим Машу ещё в регистратуре, стало то, что эта консультация была базовой в своём районе, а следовательно, задача упрощалась вдвое.
Вдохновлённая, Маша поднялась на третий этаж собственно к врачу и была приятно удивлена полным отсутствием очереди перед нужным ей кабинетом.
Она постучалась, заглянула, послышалось приветливое: «Войдите». Маша вошла в кабинет. Врач и сестра, обе довольно молодые и миловидные, хором всплеснули руками, радостно восклицая: «Ой, надо же, беременная. Садитесь, садитесь»
Маша осторожно присела, продолжая недоумевать. Она ожидала чего угодно, но чтобы такой радушный приём…
— Вы, наверное, к нам на учёт будете вставать, — заботливо спрашивала тем временем врач, Любовь…Михайловна, кажется, вспоминала Маша табличку на двери, — Верочка, достань карточку. Ваше имя-отчество?
— Мария Алексеевна. — Ответила Маша, и кинулась в бой. — Я, собственно, не знаю, надо ли мне становиться к вам на учёт, я только что вернулась из-за границы, я там работаю (что было враньём, полезным для создания образа деловой современной дамы, которой труднее отказать, чем заштатной домохозяйке), и вот теперь — изящный кивок на живот — вернулась, и я уже договорилась в Центре Матери и Ребёнка, у меня там знакомый врач, и мне, собственно, нужно только направление, чтобы, знаете, уладить формальности…
Врач с сестрой слушали, как заворожённые. Когда Маша остановилась, врач, мило улыбаясь, сказала ей:
— Конечно, Мария Алексеевна, вы не волнуйтесь, мы Вам выпишем направление, мы беременным сейчас вообще ни в чем не отказываем, их у нас мало. Вам только все равно придётся на учёт у нас встать, и анализы сдать — их надо в направлении указывать. А в какой стране вы работали?
Маша стала рассказывать про свою заграничную жизнь, описывала в красках токсикоз, ругала чужую медицину, демонстрировала данные обследований, говорила, почти не кривя душой, что если бы нашим врачам, да тамошнее оборудование… В процессе увлекательной беседы её обмерили, взвесили, прослушали и осмотрели, вручили бумажки анализов с заверениями, что как только будут готовы, так тотчас же и направление выпишут. Словом, расстались лучшими друзьями.
По дороге домой Маша потрясённо размышляла, насколько же должна была упасть рождаемость в стране, чтобы заставить советскую — ах нет, уже российскую — медицину повернуть лицо своё к народу своему… Она знала, конечно, что экономическая ситуация не блестяща, что реформы идут тяжело, все это неоднократно и ежедневно повторялось всеми средствами массовой информации, но одно дело в газете читать, а другое — своими глазами увидеть…
При этом в процессе общения с многочисленными своими знакомыми у Маши отнюдь не сложилось впечатления, что кто-то из них так уж бедствует. Наоборот. Все были страшно деловые, все где-то работали, в основном что-то кому-то продавали, через одного у всех пищали пейджеры или — того круче — мобильные телефоны. В разговорах часто мелькали деньги, пренебрежительно так: «Ну, слушай, это и стоило-то совсем немного, подумаешь, штука баксов». Маше все время казалось, что она чего-то не понимает. Для них с Сашей штука баксов — по-человечески тысяча долларов — были очень даже существенной суммой.
При этом даже лучшая подруга Лелька как-то бросила Маше в разговоре:
— Ну конечно, для тебя не существует этих проблем, ты же у нас богатая иностранка.
Услышь она это от кого другого, она бы и внимания не обратила. Но Лелька… За все годы отсутствия Маша, кроме родителей, поддерживала связь только с ней, писала обо всех своих заморочках, о нетопленых квартирах, о том, как никогда не известно, подпишет Сашка следующий контракт или нет, и где это все будет…
Лелька все это время работала в коммерческом банке, который из крошечного дорос за пять лет до финансового гиганта, а Лелька дослужилась до должности старшего (или главного?) менеджера кредитного (или учётного?) отдела, получала, по Машиным прикидкам, больше Саши раза в полтора, и ещё муж у неё работал, и детей не было, и вот поди же… «Богатая иностранка».
Лельке Маша ничего тогда не ответила, но переживала потом целый вечер, и не смогла придумать лучшего объяснения, что Лельке, скорее всего, досадно, что у неё детей нет, а у Маши уже второй, а дети в этой стране теперь считаются роскошью. Хотя Лелька-то могла бы, кажется, позволить себе все, что угодно, а если жалко фигурой рисковать, то тут, что называется, кто ж тебе доктор.
Впрочем, сказала себе наконец Маша, может, ничего такого Лелька и не имела в виду, а просто ты со своей беременностью, как дура с писаной торбой, окончательно помутилась мозгами, вот и выдумываешь, что было и чего не было. А фигура у Лельки действительно классная, ничего не скажешь… Тут Маша мрачно подумала, что и у неё когда-то была ничуть не хуже, и даже лучше — ноги красивее, а теперь, конечно, после вторых-то родов, ничего не соберёшь. На этих мыслях ребёнок забрыкался особенно яростно, продирая дырку в боку, и думать о чем-либо связном стало невозможно.
Время шло, снега таяли, пузо росло… Его уже почти невозможно было спрятать под верхней одеждой, а тут ещё начало мая выдалось исключительно жарким. Маша, оставшись без маскировочных курток и широких свитеров, перебрала все свои летние платья, выбирая побольше и посвободней, что могла, распустила в талии, и все равно беременный живот гордо реял надо всем. «Ну и черт с ним, — решила Маша, — все равно скоро у Кольки занятия в школе кончатся, уедем на дачу, а там я буду вообще голая ходить, пусть тело дышит.»
Уже перед самым отъездом на спасительную дачу — жара никак не спадала, и в городе было просто нечем дышать — Маша получила наконец в консультации вожделенное направление и съездила в тот самый Центр Матери и Ребёнка, где собиралась рожать.
Место ей в целом понравилось, кабинеты были чистыми, врачи — внимательными, а оборудование, пр крайней мере на Машин непросвещённый взгляд, мало чем уступало заграничному.
По словам Татьяны Ивановны, наблюдающего Машу врача, никаких проблем ни с беременностью, ни с самой Машей не предвиделось, токсикоз явного вреда наделать не успел, роды вторые, женщина здоровая, все будет замечательно. Маша и сама, в общем, догадывалась, что с ней все будет замечательно, но такое всегда приятно слышать, особенно из ответственных источников. Единственно, Татьяна Ивановна шутливо посоветовала Маше с родами не тянуть, по возможности не перехаживать, так как срок у неё — к концу июля, а с первого августа Центр закрывается на ежегодную чистку и профилактику. Информацию Маша к сведению приняла, но глубоко задумываться над ней не стала, потому что представить, что это дитя что-то там пересидит… Чушь. Она даже пожаловалась Татьяне Ивановне на детскую подрывную работу, та глянула на живот, привычно огладила его рукой, потом сделала какое-то неуловимое хватательное движение, и спросила:
— Здесь скребёт?
Маша подтвердила.
— Так это пятка, — удовлетворённо кивнула врач. — Вот, смотри, я её держу. Пятка, это ничего, она гладкая, ею не поцарапаешь.
Она взяла Машину руку и провела, сильно прижимая, по животу и под рукой Маша действительно почувствовала на мгновение круглую выпуклость маленькой пяточки, и тут же дитя дёрнулось недовольно, выдрало ногу и мстительно садануло Машу под ребро.
— Да, такой герой, пожалуй, действительно, долго не засидится, — усмехнулась Татьяна Ивановна. — Мальчика хочешь?
— Да ни за что! — воскликнула Маша. — Спасибо, есть уже. Мне бы девочку, дочку…
— Постараемся, сделаем и дочку, — согласилась врач.
Под конец Маше велено было, если все будет в порядке, приходить каждые две недели и в промежутках следить за давлением — измерять два раза в день, а если что — являться немедленно. Маша послушно кивала, думая про себя, что никакого «если что» с ней, конечно же, не произойдёт.
Вскорости Маша с Колькой перебрались на дачу. Дача была замечательная, генеральская, полученная ещё Машиным дедом в незапамятные времена — огромный участок в сорока километрах к северу от Москвы.
Сам дом был тоже огромным, все немалое семейство: Маша с Колькой, мама с папой, бабушка и брат Иван с молодой женой, помещалось там без труда и как бы растворялось в многочисленных темноватых его комнатах, собираясь вместе только к обеденному столу. Завтракать и ужинать все могли когда попало, это определялось личным режимом дня каждого, но обед — нерушимая семейная традиция. Накрывался здоровенный стол на террасе, на середину его водружалась торжественная супница, и общество стекалось к трапезе. Обедали долго, шумно и весело, а потом, отяжелевшие и полусонные, разбредались снова по дому — спать.
Помимо домашних, на дачу часто наезжали разнообразные гости — дом славился уютом и хлебосольством, но даже нашествие гостей не могло смутить тишины и покоя.
Жить на даче Маше было, пожалуй, лучше, чем в Москве, тут она была избавлена от готовки и хлопот по дому, которые начинали тяготить её в последнее время. Кроме того, здесь все время была мама, можно было ходить за ней по пятам и приставать, что-де живот большой и мешает, что жарко — никаких сил нет, что один противный ребёнок проскрёб дыру в животе, а другой противный Колька носится целыми днями на велике неизвестно где, мужа тоже нету и вообще она, Маша, несчастная сирота. Мама всегда с готовностью жалела «сиротку Хасю», и довольная Маша, получив свою порцию любви и заботы, уползала к себе на второй этаж. Там, в комнатке, заваленной старыми журналами, она читала детективы в больших количествах, жевала сушёные яблоки и размышляла над будущим детским именем, что, впрочем, плохо получалось из-за неопределённой половой принадлежности.
Дачная жизнь имела один существенный недостаток — там не было телефона. Поскольку телефон был единственной возможностью общения с Сашей, Маше приходилось как минимум раз в неделю ездить в город. В принципе, она не имела ничего против, поездки можно было совмещать с визитами к врачу, кроме того они придавали жизни разнообразие, надо было собираться, одеваться, принимать городской приличный вид. Живот, ещё отросший на дачной свободе, совершенно не желал поддаваться какому-либо насилию и упихиваться в цивильные платья, пришлось совместно с мамой сшить для него летний комбинезон, зелёный в весёлую клеточку. Брат Иван, едва увидев Машу в новом наряде, тут же прозвал её: «Наша гусеница». Прозвище, данное отчасти за цвет комбинезона, отчасти за новые нерасторопность и плавность движений всегда раньше быстрой, порывистой Маши, мгновенно прижилось, и ближние скоро вообще перестали называть Машу как-то иначе.
— А где наша гусеница?
— Да вон, к гамаку поползла, — так и слышалось на участке.
Маша не обижалась на домашних, но, добравшись до телефона, не упускала случая пожаловаться мужу:
— Они меня там гусеницей дразнят, я это пузо уже еле таскаю, а тебя нету, заступиться некому, приезжал бы ты уже скорей, что ли…
— Ты не гусеница, ты пузеница, — смеялся Саша в ответ.
С приездом у него вроде бы получалось, но не раньше двадцатого июля, и это было уже впритык. Маша, которой хотелось, чтобы ребёнок хотя бы родился в присутствии отца и мужа, не говоря уже о себе, пыталась настаивать на перенесении срока на пораньше, но тщетно.
— Машунь, ну что ты меня дёргаешь, как сдам проект, так приеду, я же там не один завязан. Мне и так не хотели отпуск давать, я уж вырвался. Расскажи лучше, как там мелкий себя ведёт…
Кроме беседы с мужем, Маша использовала свои поездки в Москву для подготовки детского хозяйства. Вспомнив как следует, что бывает нужно для ухода за младенцем в первое время, Маша составила список и методично заготовляла необходимые вещи.
Существует примета, что до появления ребёнка на свет не нужно покупать никаких вещичек, чтобы не сглазить, и в своё время с Колькой Маша следовала ей, доверив подготовку маме, но в этот раз решила наплевать на приметы и все-все приготовить самой. Магазины изобиловали различными нужными, не очень нужными, полезными и просто приятными штучками для маленьких детей. Маша с огромным удовольствиям бродила в этом детском царстве, покупая то одно, то другое и не переставая поражаться, как же все изменилось со времён Колькиного младенчества.
Главным революционным событием явились, конечно, памперсы, то есть одноразовые подгузники. У Маши просто в глазах мутилось при воспоминании о бесконечном кипячении, полоскании и проглаживании Колькиных пелёнок и подгузников, а сейчас — нет проблем. Снял, одел сухое, грязное выбросил. Все счастливы и довольны. Все же, по зрелом размышлении, Маша решила не экономить и купить на всякий случай ещё и новую стиральную машину, чтобы сама кипятила. Она понимала, что Сашка сможет пробыть с ней только месяц, а она, в свою очередь, никуда не поедет, пока младенцу не будет хотя бы месяца три, так что придётся одной вертеться. Стиральная машина — это полжизни при маленьком ребёнке, а потом маме останется, тоже неплохо.
Решено — сделано. Маша обзвонила несколько магазинов, выбрала, что хотела и была в очередной раз потрясена возросшим уровнем российского сервиса. Утром она позвонила и договорилась о покупке, а часам к пяти вечера, не выходя из дома, стала счастливой обладательницей новенькой, уже подключённой и работающей машины. На радостях Маша достала с антресолей тюк старых, ещё Колькиных пелёнок и распашонок, перекипятила их все и, так уж и быть, заодно и выгладила.
Потихоньку Маша подготовила детский стол, накрыла чистой простыней и разложила на нем в строгом порядке все причиндалы, от стопки разутюженных пелёнок до баллончика для очистки детского носа от непрошеных соплей. Уезжая на дачу, она всякий раз накрывала стол марлей от пыли, а возвращаясь, снимала марлю и с гордостью оглядывала своё стерильное хозяйство, добавляя то одну мелочь, то другую, или перекладывая что-то более удобным образом.
Так в хлопотах прошли остаток мая и большая часть июня. Маша чувствовала себя очень и очень неплохо, насколько это вообще возможно в её состоянии при такой жаре. Пошаливало слегка давление, но в целом Татьяна Ивановна была Машей довольна, о чем и говорила при каждом новом визите.
Где-то с середины июня ходить стало совсем тяжело. С утра, пока было не очень жарко, Маша выползала в гамак, подвешенный в теньке за домом, лежала там до обеда, а после уходила, долеживая день на диване в своей комнатке или на террасе. Поездки в Москву пришлось оставить — сил не было. Маша только радовалась, что успела-таки сделать основные дела, Сашке осталось лишь привезти от знакомых детскую кроватку, да собрать коляску, лежавшую на антресолях с Колькиных времён.
В следующий поход к врачу, в последних числах июня, Машу сопровождала мама — одна она ехать уже не рискнула. Татьяна Ивановна и в этот раз была всем довольна, но велела Маше сходить на последний перед родами ультразвук. Маша отправилась, в душе надеясь, что, может, вредное дитя хоть на этот раз повернётся к лесу задом, а к ней передом и даст разглядеть свой пол, но не тут-то было. Зато ей сказали, что детская шея обмотана пуповиной.
Встревожившись, Маша зашла ещё раз к Татьяне Ивановне, сказала, так мол и так, не сделать ли лучше кесарево сечение, но врач её успокоила, сказав, что обвитие пуповины встречается у трети всех детей, и ничего страшного собою не представляет.
Маша с мамой пообсуждали ещё все это по дороге на дачу, но остановились на том, что врач знает, что говорит, и волноваться особенно не о чем.
Дня через три после этого визита Маша проснулась ночью от боли в животе. Ей снился тяжёлый, мутный сон, как будто она пришла в гости к подружке Лельке, та уговорила её остаться ночевать, а Маше с утра к врачу, но она зачем-то осталась, спала плохо, проснулась рано, с болью во всем теле, и вот едет через всю Москву в душном метро, и ругает себя, зачем ночевала у Лельки, Лелька нарочно её оставила, а в метро теперь полно народу, её больно толкают в живот, дышать нечем… Словом, кошмар.
Усилием воли Маша проснулась. Сон кончился, но боль в животе осталась. Строго говоря это была не совсем боль, и не совсем в животе, ныла поясница, тянуло бок, ребёнок тяжело ворочался, как медведь в берлоге, а на душе был липкий страх.
Маша заставила себя успокоиться, встала, выпила воды и съела пару таблеток ношпы.
Подошла к окну, откинула штору. Ночь была ясной и свежей. Маша постояла, глядя на звезды и уговаривая себя, что ей все приснилось, ничего не болит и бояться нечего, потом снова вернулась в постель. Заснуть до утра ей так и не удалось.
Как только утром послышались шаги и голоса, Маша с трудом спустилась на террасу. Выглядела она, надо полагать, соответственно, потому что мама встревожилась ещё до того, как Маша открыла рот. Было решено перебираться в Москву — там и врач ближе, и телефон под рукой, и вообще спокойнее. Беда в том, что перебираться было не на чем — в таком состоянии на электричке Маше ехать не хотелось, кроме того, встал вопрос, куда девать Кольку. По такой жаре ребёнку в городе и вообще-то делать нечего, а тут уж и совсем будет не до него.
Тут Машу осенило. У её первого мужа, Колькиного отца, была машина, а также новая жена с ребёнком и, по слухам, тоже дача где-то под Москвой. Отношения с первым мужем были не то, чтобы уж очень тёплые, но достаточно ровные, и Маша решила попросить его взять Кольку недели на две, приехать за ним сюда на машине и на обратном пути подбросить её в Москву.
План был не бесспорен, но сработал. Мама сходила позвонить на почту, и к вечеру под окнами стояли видавшие виды «Жигули», куда грузили раскисшую Машу, взволнованную маму и Кольку, который был страшно рад поехать к папе купаться на озеро.
Оказавшись наконец в своей квартире, Маша почувствовала себя лучше. Успокаивало то, что до больницы — полчаса на такси, и телефон под рукой, и вообще дом есть дом. Стол с детским барахлом мирно светился стерильной белизной в углу, вселяя надежду. Маша позвонила мужу, но потом даже пожалела об этом, потому что Сашка разволновался не на шутку, а самой Маше уже казалось, что страхи были напрасны.
Поклявшись на прощание, что завтра после возвращения от врача она немедленно перезвонит (на работу! — не шутка), Маша повесила трубку.
До сих пор Маша не знала, кто живёт у неё внутри, мальчик или девочка, на ультразвуке вредное дитя лежало так, что с определённостью сказать было нельзя. Очень хотелось дочку, тем более, что сын уже был. Саша тоже предпочитал девочку, а Колька упорно требовал брата. Точно Маша знала только одно — кто бы оно ни было, зловредностью характера отличается исключительной. Отказавшись шевелиться при Саше, чтобы отец хоть послушал, дитя начало проявлять двигательную активность немедленно по отрыве самолёта от земли и больше уже не давало забыть о себе надолго, напоминая о себе то так, то эдак.
Вообще у Маши складывались странные отношения с этим младенцем. Колька, будучи в таком же состоянии, вёл себя идеально, с ним можно было дружить, он отзывался на просьбы появиться или, наоборот, успокоиться. Маша давала ему слушать музыку, читала книжки, и просто постоянно находилась в контакте. С новеньким все было не так. Наверное, Маша сама была отчасти в этом виновата, так как, изведённая токсикозом, долгое время воспринимала ребёнка не как отдельное живое существо, а как собственную болезнь, и человеческими чувствами к нему прониклась только после начала шевелений. Да и то это была скорее не любовь, а любопытство исследователя: «Ну, и что ещё оно мне сейчас устроит?» Ребёнок, очевидно, понимал это и отыгрывался, как мог. Он напрочь отказывался шевелиться, если его просили, зато когда не надо, брыкался так, что чуть не скидывал Машу со стула. Кроме того, каждый день, примерно в одно и то же время (когда уставшая за день Маша ложилась спать и уже почти засыпала), дитя просыпалось и начинало рыть себе ход наружу, скребясь в бок изнутри так, что можно было всерьёз опасаться за его — бока — целостность, да и больно было чертовски, но унять стервеца было невозможно.
Если же не считать детских диверсий, то в остальном чувствовала она себя ну просто на удивление хорошо.
— Очевидно, — рассказывала Маша мужу по телефону, — мне просто не хватало привычной концентрации выхлопов в воздухе. Теперь она есть, и я чувствую себя прекрасно.
Все-таки примерно через месяц после возвращения Маша озадачилась решением медицинского вопроса. Самочувствие самочувствием, а рожать все равно придётся, и надо определиться, где именно, раз уж за границей не вышло. Маша провела широкий опрос знакомых, и выяснила, что лучшим местом в Москве считается Центр Матери и Ребёнка на Юго-западе, бывшая клиника Союзного значения. Помимо прочих достоинств, туда ещё и ехать с Машиного Балаклавского проспекта было не очень долго, и решение было принято. Узнав по «09» телефон, Маша позвонила в этот замечательный Центр, чтобы узнать, как туда попадают.
Оказалось все очень просто. Если есть деньги, то приходишь и ложишься. Отдельная палата, полный уход, хочешь — с мужем, хочешь — без.
— Бог с ним, с мужем, — сказала расчётливая Маша. — А если без денег?
— Без денег сложнее, — ответили ей. — У Вас есть московская прописка?
Выяснилось, что при наличии таковой Маша имеет-таки право на беспатное обслуживание, но для этого нужно принести направление из районной женской консультации, заверенное в базовой консультации же. Это огорчило Машу. Её воспоминания о визитах в женскую консультацию во время первой беременнности были отнюдь не радужными, наоборот, она вынесла оттуда чёткое убеждение, что с подобными заведениями лучше не связываться вообще, а уж получить от них что-то полезное для тебя… Бр-р.
— Девушка, а это обязательно? — взмолилась Маша в трубку.
— Нет, конечно, за деньги мы никаких направлений не требуем, — лучезарно ответила девушка.
Тогда Маша стала оценивать масштаб бедствия. Расценки, будучи немаленькими, ей не понравились. Не то чтобы они были уж совсем недоступны, в крайнем случае Маша с Сашей могли такое себе позволить, но если можно без этого… Поблагодарив девушку и повесив трубку, Маша ещё немного подумала, посчитала в уме, после чего решительно взяла с полки телефонный справочник и стала искать в нем районную женскую консультацию.
— В конце концов, — говорила она сама себе, — за такие деньги я потерплю. Лучше я, в крайнем разе, им там, в консультации, приплачу. И потом, даже если там до сих пор так же гадко, я-то в любом случае стала старше и опытней, справлюсь с ними как-нибудь.
Но все равно было противно. В голову лезли картины двенадцатилетней давности. Все общение с врачами из консультации чётко ассоциировалось у Маши с какими-то бесконечными унижениями и страхом. Вот Маша, беременная на седьмом месяце, сидит в кабинете врача, и та кричит на неё за то, что Маша прибавила в весе не триста грамм за полмесяца, как положено, а пятьсот.
— Вон, — кричит врач, — за вашей спиной у меня целый шкаф с мертворождёнными, вы тоже туда хотите, что ли?
А Маше девятнадцать лет, у неё первая беременность, чувствует она себя неуверенно, и что отвечать в такой ситуации, не знает.
Потом она научилась, конечно, вести себя правильно, но тем не менее каждый поход в консультацию вызывал у неё такой ужас, что тут же начинался приступ гипертонии, а повышенное давление, в свою очередь, давало врачу новый повод для крика. В конце концов Маша просто перестала ходить туда, а дома не подходила к телефону, потому что врач звонила каждый день и рассказывала всякие ужасы про Машину дальнейшую судьбу каждому, кто брал трубку. Поскольку Маша, несмотря ни на что, чувствовала себя неплохо, а ребёнок Коля брыкался вовсю, врачихе никто не верил, но на нервы эти звонки действовали ужасно. Это продолжалось до тех пор, пока однажды звонившая не нарвалась на Машиного папу.
— А что вы, собственно, хотите от моей дочери? — задал папа резонный вопрос. — Она здорова, но ходить ей трудно, а пользы в визитах к вам она не видит. И вообще ей скоро рожать, не волнуйте её.
— Вы не понимаете, — заверещала врачиха, — мы несём за неё ответственность…
— Вот и несите её дальше, — ласково сказал папа и бросил трубку.
На этом звонки прекратились, а фраза об ответственности надолго вошла в семейные анналы. Маша благополучно родила через две недели и за хлопотами воспоминания об общении с врачом стёрлись и померкли, но если теперь опять начнётся что-то похожее, то, может, дешевле сразу заплатить и не мучиться…
Все-таки Маша преодолела себя и в консультацию решила сходить. Будут обижать — уйду, но попробовать надо, — решила она. В конце концов, раз на раз не приходится, а заранее ничего знать нельзя.
Готовясь к походу, Маша оделась понаряднее, памятуя, что встречают по одёжке, собрала в сумку все свои иностранные бумажки с данными об анализах и морально приготовилась к длинной очереди и неприятной беседе.
Но все оказалось совсем не так плачевно. Первым сюрпризом, настигшим Машу ещё в регистратуре, стало то, что эта консультация была базовой в своём районе, а следовательно, задача упрощалась вдвое.
Вдохновлённая, Маша поднялась на третий этаж собственно к врачу и была приятно удивлена полным отсутствием очереди перед нужным ей кабинетом.
Она постучалась, заглянула, послышалось приветливое: «Войдите». Маша вошла в кабинет. Врач и сестра, обе довольно молодые и миловидные, хором всплеснули руками, радостно восклицая: «Ой, надо же, беременная. Садитесь, садитесь»
Маша осторожно присела, продолжая недоумевать. Она ожидала чего угодно, но чтобы такой радушный приём…
— Вы, наверное, к нам на учёт будете вставать, — заботливо спрашивала тем временем врач, Любовь…Михайловна, кажется, вспоминала Маша табличку на двери, — Верочка, достань карточку. Ваше имя-отчество?
— Мария Алексеевна. — Ответила Маша, и кинулась в бой. — Я, собственно, не знаю, надо ли мне становиться к вам на учёт, я только что вернулась из-за границы, я там работаю (что было враньём, полезным для создания образа деловой современной дамы, которой труднее отказать, чем заштатной домохозяйке), и вот теперь — изящный кивок на живот — вернулась, и я уже договорилась в Центре Матери и Ребёнка, у меня там знакомый врач, и мне, собственно, нужно только направление, чтобы, знаете, уладить формальности…
Врач с сестрой слушали, как заворожённые. Когда Маша остановилась, врач, мило улыбаясь, сказала ей:
— Конечно, Мария Алексеевна, вы не волнуйтесь, мы Вам выпишем направление, мы беременным сейчас вообще ни в чем не отказываем, их у нас мало. Вам только все равно придётся на учёт у нас встать, и анализы сдать — их надо в направлении указывать. А в какой стране вы работали?
Маша стала рассказывать про свою заграничную жизнь, описывала в красках токсикоз, ругала чужую медицину, демонстрировала данные обследований, говорила, почти не кривя душой, что если бы нашим врачам, да тамошнее оборудование… В процессе увлекательной беседы её обмерили, взвесили, прослушали и осмотрели, вручили бумажки анализов с заверениями, что как только будут готовы, так тотчас же и направление выпишут. Словом, расстались лучшими друзьями.
По дороге домой Маша потрясённо размышляла, насколько же должна была упасть рождаемость в стране, чтобы заставить советскую — ах нет, уже российскую — медицину повернуть лицо своё к народу своему… Она знала, конечно, что экономическая ситуация не блестяща, что реформы идут тяжело, все это неоднократно и ежедневно повторялось всеми средствами массовой информации, но одно дело в газете читать, а другое — своими глазами увидеть…
При этом в процессе общения с многочисленными своими знакомыми у Маши отнюдь не сложилось впечатления, что кто-то из них так уж бедствует. Наоборот. Все были страшно деловые, все где-то работали, в основном что-то кому-то продавали, через одного у всех пищали пейджеры или — того круче — мобильные телефоны. В разговорах часто мелькали деньги, пренебрежительно так: «Ну, слушай, это и стоило-то совсем немного, подумаешь, штука баксов». Маше все время казалось, что она чего-то не понимает. Для них с Сашей штука баксов — по-человечески тысяча долларов — были очень даже существенной суммой.
При этом даже лучшая подруга Лелька как-то бросила Маше в разговоре:
— Ну конечно, для тебя не существует этих проблем, ты же у нас богатая иностранка.
Услышь она это от кого другого, она бы и внимания не обратила. Но Лелька… За все годы отсутствия Маша, кроме родителей, поддерживала связь только с ней, писала обо всех своих заморочках, о нетопленых квартирах, о том, как никогда не известно, подпишет Сашка следующий контракт или нет, и где это все будет…
Лелька все это время работала в коммерческом банке, который из крошечного дорос за пять лет до финансового гиганта, а Лелька дослужилась до должности старшего (или главного?) менеджера кредитного (или учётного?) отдела, получала, по Машиным прикидкам, больше Саши раза в полтора, и ещё муж у неё работал, и детей не было, и вот поди же… «Богатая иностранка».
Лельке Маша ничего тогда не ответила, но переживала потом целый вечер, и не смогла придумать лучшего объяснения, что Лельке, скорее всего, досадно, что у неё детей нет, а у Маши уже второй, а дети в этой стране теперь считаются роскошью. Хотя Лелька-то могла бы, кажется, позволить себе все, что угодно, а если жалко фигурой рисковать, то тут, что называется, кто ж тебе доктор.
Впрочем, сказала себе наконец Маша, может, ничего такого Лелька и не имела в виду, а просто ты со своей беременностью, как дура с писаной торбой, окончательно помутилась мозгами, вот и выдумываешь, что было и чего не было. А фигура у Лельки действительно классная, ничего не скажешь… Тут Маша мрачно подумала, что и у неё когда-то была ничуть не хуже, и даже лучше — ноги красивее, а теперь, конечно, после вторых-то родов, ничего не соберёшь. На этих мыслях ребёнок забрыкался особенно яростно, продирая дырку в боку, и думать о чем-либо связном стало невозможно.
Время шло, снега таяли, пузо росло… Его уже почти невозможно было спрятать под верхней одеждой, а тут ещё начало мая выдалось исключительно жарким. Маша, оставшись без маскировочных курток и широких свитеров, перебрала все свои летние платья, выбирая побольше и посвободней, что могла, распустила в талии, и все равно беременный живот гордо реял надо всем. «Ну и черт с ним, — решила Маша, — все равно скоро у Кольки занятия в школе кончатся, уедем на дачу, а там я буду вообще голая ходить, пусть тело дышит.»
Уже перед самым отъездом на спасительную дачу — жара никак не спадала, и в городе было просто нечем дышать — Маша получила наконец в консультации вожделенное направление и съездила в тот самый Центр Матери и Ребёнка, где собиралась рожать.
Место ей в целом понравилось, кабинеты были чистыми, врачи — внимательными, а оборудование, пр крайней мере на Машин непросвещённый взгляд, мало чем уступало заграничному.
По словам Татьяны Ивановны, наблюдающего Машу врача, никаких проблем ни с беременностью, ни с самой Машей не предвиделось, токсикоз явного вреда наделать не успел, роды вторые, женщина здоровая, все будет замечательно. Маша и сама, в общем, догадывалась, что с ней все будет замечательно, но такое всегда приятно слышать, особенно из ответственных источников. Единственно, Татьяна Ивановна шутливо посоветовала Маше с родами не тянуть, по возможности не перехаживать, так как срок у неё — к концу июля, а с первого августа Центр закрывается на ежегодную чистку и профилактику. Информацию Маша к сведению приняла, но глубоко задумываться над ней не стала, потому что представить, что это дитя что-то там пересидит… Чушь. Она даже пожаловалась Татьяне Ивановне на детскую подрывную работу, та глянула на живот, привычно огладила его рукой, потом сделала какое-то неуловимое хватательное движение, и спросила:
— Здесь скребёт?
Маша подтвердила.
— Так это пятка, — удовлетворённо кивнула врач. — Вот, смотри, я её держу. Пятка, это ничего, она гладкая, ею не поцарапаешь.
Она взяла Машину руку и провела, сильно прижимая, по животу и под рукой Маша действительно почувствовала на мгновение круглую выпуклость маленькой пяточки, и тут же дитя дёрнулось недовольно, выдрало ногу и мстительно садануло Машу под ребро.
— Да, такой герой, пожалуй, действительно, долго не засидится, — усмехнулась Татьяна Ивановна. — Мальчика хочешь?
— Да ни за что! — воскликнула Маша. — Спасибо, есть уже. Мне бы девочку, дочку…
— Постараемся, сделаем и дочку, — согласилась врач.
Под конец Маше велено было, если все будет в порядке, приходить каждые две недели и в промежутках следить за давлением — измерять два раза в день, а если что — являться немедленно. Маша послушно кивала, думая про себя, что никакого «если что» с ней, конечно же, не произойдёт.
Вскорости Маша с Колькой перебрались на дачу. Дача была замечательная, генеральская, полученная ещё Машиным дедом в незапамятные времена — огромный участок в сорока километрах к северу от Москвы.
Сам дом был тоже огромным, все немалое семейство: Маша с Колькой, мама с папой, бабушка и брат Иван с молодой женой, помещалось там без труда и как бы растворялось в многочисленных темноватых его комнатах, собираясь вместе только к обеденному столу. Завтракать и ужинать все могли когда попало, это определялось личным режимом дня каждого, но обед — нерушимая семейная традиция. Накрывался здоровенный стол на террасе, на середину его водружалась торжественная супница, и общество стекалось к трапезе. Обедали долго, шумно и весело, а потом, отяжелевшие и полусонные, разбредались снова по дому — спать.
Помимо домашних, на дачу часто наезжали разнообразные гости — дом славился уютом и хлебосольством, но даже нашествие гостей не могло смутить тишины и покоя.
Жить на даче Маше было, пожалуй, лучше, чем в Москве, тут она была избавлена от готовки и хлопот по дому, которые начинали тяготить её в последнее время. Кроме того, здесь все время была мама, можно было ходить за ней по пятам и приставать, что-де живот большой и мешает, что жарко — никаких сил нет, что один противный ребёнок проскрёб дыру в животе, а другой противный Колька носится целыми днями на велике неизвестно где, мужа тоже нету и вообще она, Маша, несчастная сирота. Мама всегда с готовностью жалела «сиротку Хасю», и довольная Маша, получив свою порцию любви и заботы, уползала к себе на второй этаж. Там, в комнатке, заваленной старыми журналами, она читала детективы в больших количествах, жевала сушёные яблоки и размышляла над будущим детским именем, что, впрочем, плохо получалось из-за неопределённой половой принадлежности.
Дачная жизнь имела один существенный недостаток — там не было телефона. Поскольку телефон был единственной возможностью общения с Сашей, Маше приходилось как минимум раз в неделю ездить в город. В принципе, она не имела ничего против, поездки можно было совмещать с визитами к врачу, кроме того они придавали жизни разнообразие, надо было собираться, одеваться, принимать городской приличный вид. Живот, ещё отросший на дачной свободе, совершенно не желал поддаваться какому-либо насилию и упихиваться в цивильные платья, пришлось совместно с мамой сшить для него летний комбинезон, зелёный в весёлую клеточку. Брат Иван, едва увидев Машу в новом наряде, тут же прозвал её: «Наша гусеница». Прозвище, данное отчасти за цвет комбинезона, отчасти за новые нерасторопность и плавность движений всегда раньше быстрой, порывистой Маши, мгновенно прижилось, и ближние скоро вообще перестали называть Машу как-то иначе.
— А где наша гусеница?
— Да вон, к гамаку поползла, — так и слышалось на участке.
Маша не обижалась на домашних, но, добравшись до телефона, не упускала случая пожаловаться мужу:
— Они меня там гусеницей дразнят, я это пузо уже еле таскаю, а тебя нету, заступиться некому, приезжал бы ты уже скорей, что ли…
— Ты не гусеница, ты пузеница, — смеялся Саша в ответ.
С приездом у него вроде бы получалось, но не раньше двадцатого июля, и это было уже впритык. Маша, которой хотелось, чтобы ребёнок хотя бы родился в присутствии отца и мужа, не говоря уже о себе, пыталась настаивать на перенесении срока на пораньше, но тщетно.
— Машунь, ну что ты меня дёргаешь, как сдам проект, так приеду, я же там не один завязан. Мне и так не хотели отпуск давать, я уж вырвался. Расскажи лучше, как там мелкий себя ведёт…
Кроме беседы с мужем, Маша использовала свои поездки в Москву для подготовки детского хозяйства. Вспомнив как следует, что бывает нужно для ухода за младенцем в первое время, Маша составила список и методично заготовляла необходимые вещи.
Существует примета, что до появления ребёнка на свет не нужно покупать никаких вещичек, чтобы не сглазить, и в своё время с Колькой Маша следовала ей, доверив подготовку маме, но в этот раз решила наплевать на приметы и все-все приготовить самой. Магазины изобиловали различными нужными, не очень нужными, полезными и просто приятными штучками для маленьких детей. Маша с огромным удовольствиям бродила в этом детском царстве, покупая то одно, то другое и не переставая поражаться, как же все изменилось со времён Колькиного младенчества.
Главным революционным событием явились, конечно, памперсы, то есть одноразовые подгузники. У Маши просто в глазах мутилось при воспоминании о бесконечном кипячении, полоскании и проглаживании Колькиных пелёнок и подгузников, а сейчас — нет проблем. Снял, одел сухое, грязное выбросил. Все счастливы и довольны. Все же, по зрелом размышлении, Маша решила не экономить и купить на всякий случай ещё и новую стиральную машину, чтобы сама кипятила. Она понимала, что Сашка сможет пробыть с ней только месяц, а она, в свою очередь, никуда не поедет, пока младенцу не будет хотя бы месяца три, так что придётся одной вертеться. Стиральная машина — это полжизни при маленьком ребёнке, а потом маме останется, тоже неплохо.
Решено — сделано. Маша обзвонила несколько магазинов, выбрала, что хотела и была в очередной раз потрясена возросшим уровнем российского сервиса. Утром она позвонила и договорилась о покупке, а часам к пяти вечера, не выходя из дома, стала счастливой обладательницей новенькой, уже подключённой и работающей машины. На радостях Маша достала с антресолей тюк старых, ещё Колькиных пелёнок и распашонок, перекипятила их все и, так уж и быть, заодно и выгладила.
Потихоньку Маша подготовила детский стол, накрыла чистой простыней и разложила на нем в строгом порядке все причиндалы, от стопки разутюженных пелёнок до баллончика для очистки детского носа от непрошеных соплей. Уезжая на дачу, она всякий раз накрывала стол марлей от пыли, а возвращаясь, снимала марлю и с гордостью оглядывала своё стерильное хозяйство, добавляя то одну мелочь, то другую, или перекладывая что-то более удобным образом.
Так в хлопотах прошли остаток мая и большая часть июня. Маша чувствовала себя очень и очень неплохо, насколько это вообще возможно в её состоянии при такой жаре. Пошаливало слегка давление, но в целом Татьяна Ивановна была Машей довольна, о чем и говорила при каждом новом визите.
Где-то с середины июня ходить стало совсем тяжело. С утра, пока было не очень жарко, Маша выползала в гамак, подвешенный в теньке за домом, лежала там до обеда, а после уходила, долеживая день на диване в своей комнатке или на террасе. Поездки в Москву пришлось оставить — сил не было. Маша только радовалась, что успела-таки сделать основные дела, Сашке осталось лишь привезти от знакомых детскую кроватку, да собрать коляску, лежавшую на антресолях с Колькиных времён.
В следующий поход к врачу, в последних числах июня, Машу сопровождала мама — одна она ехать уже не рискнула. Татьяна Ивановна и в этот раз была всем довольна, но велела Маше сходить на последний перед родами ультразвук. Маша отправилась, в душе надеясь, что, может, вредное дитя хоть на этот раз повернётся к лесу задом, а к ней передом и даст разглядеть свой пол, но не тут-то было. Зато ей сказали, что детская шея обмотана пуповиной.
Встревожившись, Маша зашла ещё раз к Татьяне Ивановне, сказала, так мол и так, не сделать ли лучше кесарево сечение, но врач её успокоила, сказав, что обвитие пуповины встречается у трети всех детей, и ничего страшного собою не представляет.
Маша с мамой пообсуждали ещё все это по дороге на дачу, но остановились на том, что врач знает, что говорит, и волноваться особенно не о чем.
Дня через три после этого визита Маша проснулась ночью от боли в животе. Ей снился тяжёлый, мутный сон, как будто она пришла в гости к подружке Лельке, та уговорила её остаться ночевать, а Маше с утра к врачу, но она зачем-то осталась, спала плохо, проснулась рано, с болью во всем теле, и вот едет через всю Москву в душном метро, и ругает себя, зачем ночевала у Лельки, Лелька нарочно её оставила, а в метро теперь полно народу, её больно толкают в живот, дышать нечем… Словом, кошмар.
Усилием воли Маша проснулась. Сон кончился, но боль в животе осталась. Строго говоря это была не совсем боль, и не совсем в животе, ныла поясница, тянуло бок, ребёнок тяжело ворочался, как медведь в берлоге, а на душе был липкий страх.
Маша заставила себя успокоиться, встала, выпила воды и съела пару таблеток ношпы.
Подошла к окну, откинула штору. Ночь была ясной и свежей. Маша постояла, глядя на звезды и уговаривая себя, что ей все приснилось, ничего не болит и бояться нечего, потом снова вернулась в постель. Заснуть до утра ей так и не удалось.
Как только утром послышались шаги и голоса, Маша с трудом спустилась на террасу. Выглядела она, надо полагать, соответственно, потому что мама встревожилась ещё до того, как Маша открыла рот. Было решено перебираться в Москву — там и врач ближе, и телефон под рукой, и вообще спокойнее. Беда в том, что перебираться было не на чем — в таком состоянии на электричке Маше ехать не хотелось, кроме того, встал вопрос, куда девать Кольку. По такой жаре ребёнку в городе и вообще-то делать нечего, а тут уж и совсем будет не до него.
Тут Машу осенило. У её первого мужа, Колькиного отца, была машина, а также новая жена с ребёнком и, по слухам, тоже дача где-то под Москвой. Отношения с первым мужем были не то, чтобы уж очень тёплые, но достаточно ровные, и Маша решила попросить его взять Кольку недели на две, приехать за ним сюда на машине и на обратном пути подбросить её в Москву.
План был не бесспорен, но сработал. Мама сходила позвонить на почту, и к вечеру под окнами стояли видавшие виды «Жигули», куда грузили раскисшую Машу, взволнованную маму и Кольку, который был страшно рад поехать к папе купаться на озеро.
Оказавшись наконец в своей квартире, Маша почувствовала себя лучше. Успокаивало то, что до больницы — полчаса на такси, и телефон под рукой, и вообще дом есть дом. Стол с детским барахлом мирно светился стерильной белизной в углу, вселяя надежду. Маша позвонила мужу, но потом даже пожалела об этом, потому что Сашка разволновался не на шутку, а самой Маше уже казалось, что страхи были напрасны.
Поклявшись на прощание, что завтра после возвращения от врача она немедленно перезвонит (на работу! — не шутка), Маша повесила трубку.