Страница:
Страшно обрадовалась — наконец-то, вот она начинается, новая жизнь. Остаток дня проходила, уже по-иному всматриваясь в себя, стараясь отыскать ещё какие-нибудь несомненные признаки изменившегося состояния. Вечером, уже погасив свет в комнате, сообщила новость Мише. Тот даже не сразу поверил, все переспрашивал: «А ты точно знаешь? Ты уверена?» Но после возрадовался и просиял. (Насколько это можно разглядеть в темноте).
Новые доказательства не заставили себя долго ждать. На следующий день Олю снова вырвало, а ещё на следующий она уже ранним утром проснулась от ощущения подступающей тошноты, и, даже в себя толком не придя, помчалась в ванную.
Так и пошло. Токсикоз нарастал, рвало по несколько раз на дню. Начиналось с утра, потом обычно выдавался перерыв часов до двенадцати, потом приступы шли снова, где-то к вечеру становилось получше, а уже перед самым сном следовал заключительный аккорд, и — до следующего утра. Страшно раздражали все резкие запахи (Оля раньше даже не замечала, что безобидный отвар валерианки в стеклянной банке на кухне, который бабушка имела обыкновение пить на ночь, так ужасно воняет) и, что хуже, стало сильно укачивать в любом транспорте, включая метро. Если раньше дорога в институт занимала двадцать минут на троллейбусе, то теперь приходилось выходить минимум за час, потому что через каждые две остановки Оля бледнела, вскакивала, судорожно стискивала зубы и начинала продираться к двери. Миша с обречённым лицом следовал за ней.
Вообще надо сказать, что Мишу, который так всего этого ждал и стремился, порядком раздражало Олино нездоровье, вернее, его практические проявления — и удлинившаяся дорога в институт, и то, что Оля порой не могла готовить на кухне — там почему-то тошнота усиливалась, и вообще невозможность куда-либо с ней пойти, как приличные люди. Как-то, когда она на удержалась, и её вырвало прямо в вагоне метро, Миша даже устроил ей небольшой скандальчик. Понятно, ситуация не из приятных, и людей стыдно, и вообще, но Оля здорово на него обиделась.
Сама она принимала все свои беды стоически и даже с тайным восторгом — вот оно как бывает, совсем как в книжках, и она, Оля, теперь тоже все это переживает на себе, и в ней растёт малыш, она была уверена, что будет девочка (Миша хотел сына), они вдвоём со всем справятся, пусть тошнит, это значит — процесс идёт, все в порядке.
Оля, конечно же, рассказала обо всем и Соне, и маме, и прочим родным и близким. Соня была страшно рада, мама, в общем, тоже, хотя ей казалось, что лучше было бы сперва закончить институт, хотя бы курса четыре, чтобы не брать академичский отпуск, но сама Оля была так счастлива и горда, что никакие слова со стороны ничего не меняли.
Соня даже попыталась ради Оли бросить курить, что у неё, впрочем, не вышло, но во всяком случае, она перестала курить дома, так что их с Олей посиделки «Пойдём, покурим» переродились в «Пойдём, поговорим», отчего не стали менее интересными. Они взахлёб обсуждали будущую жизнь: и кто родится, и как назвать, и как поставить мебель.
А время шло. Подступала весенняя сессия, и тут Оля наконец ощутила некоторые социальные преимущества своего нового состояния — её без звука пропускали сдавать все зачёты в первых рядах (считалось, что в начале преподаватель ещё не устал, и менее раздражён, да и вообще, раньше сядешь — раньше выйдешь), она прямо говорила: «Ребят, я должна сдать до двенадцати, иначе потом в этой аудитории никто ничего сдавать не сможет».
Сессия начиналась в июне, потом давали недельку вздохнуть, а в июле начинался летний стройотряд — противная обязаловка, насаждаемая комитетом комсомола — каждый должен полтора месяца из двух оставшихся от лета отпахать на «благо родины». Все были пересчитаны, переписаны и распределены по различным «трудовым фронтам». Оля с Мишей числились на карбюраторном заводе, это было по крайней мере в Москве, а не под какой-нибудь Калугой, но тут Оля здраво решила, что её ребёнку это неполезно, и что надо бы от стройотряда освободиться.
С этим она направилась в комитет комсомола. Отловить сотрудника, занимающегося вопросом освобождения от стройотряда, было непростым делом, но Оля выследила его, и когда пришла, наконец, к нужной двери в нужное время, застала перед ней человек восемь таких же умных со всего института, стоящих за своей свободой. Оля заняла очередь, дело шло медленно, все успели разговориться, и в этом разговоре Оля с ужасом выяснила, что без убедительной медицинской справки за заветной дверью делать нечего.
— Подумаешь, беременная, — авторитетно сказала ей девица с соседнего факультета, — у нас в группе девчонка, у той восемь месяцев срока, так и то за справкой погнали, а у тебя и не видно ничего. Она с пузом еле в дверь вошла, а этот гад — выразительный кивок на дверь — ей заявляет: «Основания свои предъявите». Сволочи они там все.
— Да ты не расстраивайся — вступил в беседу парень, стоящий рядом. — Возьми да сходи за справкой, делов-то. Если ты беременная, тебе дадут без звука, вам, девчонкам, хорошо, не то, что мне, я пока докажу, что у меня ревматизм…
Наслушавшись, Оля решила действительно пока не соваться, а раздобыть справку. Собственно, идея сходить к врачу все равно витала в воздухе, Мишина бабушка, например, встречаясь всякий раз с Олей в коридоре, осведомлялась:
— Ну что, деточка, уже была у врача? Нет? Напрасно, напрасно.
Бабушка была поставлена в известность о грядущих событиях несколько позже других, так как Оля продолжала её побаиваться, и к новости отнеслась сдержанно-положительно, вежливо поздравила, посоветовав только не тянуть и немедленно пойти к врачу.
Почему-то Оля тогда восприняла этот совет как недоверие к себе — дескать, что ты можешь понимать, вот пусть врач подтвердит, что ты беременна, тогда и поверим. Главное, Миша, слыша все это, тоже завёлся — сходи да сходи, и Оле, которая жила своей беременностью, это казалось грубым посягательством на самые основы её нового мира — ужасно было обидно. Уж он-то, казалось бы, мог бы и не требовать справки от врача.
Но теперь справка действительно понадобилась, поэтому Оля, выяснив предварительно у Сони, где находится районная женская консультация и к какому врачу идти, сообщила Мише:
— Все, можешь быть доволен, завтра пойду к врачу, получу справку, что в самом деле беременна. Могу две попросить, одну комсомольцам отдам, другую тебе оставлю.
— А комсомольцам зачем? — с удивлением спросил Миша. Зачем оная справка ему самому, вопроса не возникло.
— Стройотряд откосить. Они без справки не освобождают, я уже сегодня была, выяснила.
— Ух ты Олища, строяк хочешь откосить, что ж я, один буду на этом Москарзе карячиться? А ты где будешь?
— Ну, допустим, вас там таких человек тридцать, со всего института, а я на дачу поеду. Мы там с дитенышем будем воздухом дышать.
— Олька, ну это нечестно. Ну как это, вы там, а я здесь, один? Мне без вас будет плохо.
Давай ты не поедешь, а? Насчёт завода ты, конечно, права, вам там делать нечего, но уж на дачу-то? Ты тут гулять будешь, вот, в парчок сходишь, на балкончике посидишь, ну Олюш?
— Разберёмся, — сказала Оля, про себя решив сейчас не спорить, но на дачу все равно поехать. Благо будущего ребёнка было важнее Мишиных капризов.
Вообще с началом беременности равновесие действительно сместилось. Мишины приступы молчания то ли исчезли, то ли их заслонили приступы тошноты. Бояться Оля, во всяком случае, точно перестала. Миша пытался было восстановить статус-кво, но нарвался на суровую отповедь в том смысле, что ей, Оле, сейчас переживать вредно, она и не будет, а если ему, Мише хочется играть у неё на нервах, то она, пожалуй, поедет к маме. И помогло. Главное, Оля нисколько не притворялась, не кривила душой, изображая напускную строгость, сказала, наконец, то, что думала в данный момент. Лёгкость и моментальность воздействия поразили её, и если не заставили задуматься прямо на месте, то какие-то зёрна, на будущее, безусловно, были заронены.
Итак, справка. На следующий день Оля отправилась в женскую консультацию. Заведение это находилось, по счастью, недалеко от дома, нужный врач принимал (или, будучи женщиной, принимала) в удобное время, после обеда, с двух до восьми, и Оля, вышедшая из дома немного после трех, практически никаких трудностей для себя не предвидела.
Она быстро и легко нашла большое и жёлтое здание, выходящее фасадом на Садовое кольцо, обошла, руководствуясь Сониными инструкциями, его сбоку, вошла через арку в темноватый двор и тут же, по правую руку, действительно обнаружила малозаметную дверку с малозаметной же синей вывеской «Женская консультация от поликлиники номер…»
Оля вздохнула с облегчением. По её представлениям, поиск собственно консультации был наиболее сложной частью поставленной задачи, потому что дальше-то, собственно, какие могут быть сложности? Она беременна? — беременна. Справка ей положена? — положена. Ну и все. Добрый доктор посмотрит, головой покивает, велит есть витамины и гулять на воздухе, и бумажку даст без второго слова. Все очень хорошо.
Надо сказать, Оля в свои без малого девятнадцать лет раньше никаких соприкосновений с заведениями такого рода не имела, поэтому первым — и неприятным сюрпризом в нарисованной ею идиллической картинке стала для неё огромная очередь.
В самом деле, поднявшись по узкой тёмной лесенке на второй этаж и миновав окошко регистратуры, Оля обнаружила средних размеров помещение со стенками неопределённо-унылого цвета, линолеумным полом в тон, небольшим окном, до половины закрашенным белой краской, отчего в помещении стоял полумрак, но главное — все помещение было заполнено женщинами. Их было человек двадцать, или больше, понять сходу было сложно, они сидели на имеющихся больничных скамеечках, на подоконничке, некоторые просто на корточках, опираясь о стену, те же, кому стены не хватило, переминались с ноги на ногу, занимая практически все остальное пространство. За угол уходил неширокий коридор, в нем виднелся краешек белой двери с номером и табличкой.
Там, в глубине, вдруг произошло некое движение, дверь распахнулась, жёсткий голос выкрикнул: «К Семёновой — следующая», женские ряды зашелестели, и следующая — счастливица — с трудом поднявшись, исчезла в проёме.
Теряя надежду на лёгкое избавление, Оля негромко спросила: «К Дёминой — кто последний?», на что ей сразу откликнулась:"Я", миловидная женщина лет двадцати пяти, сидевшая на одной из скамеечек с краю.
— А перед Вами много народу, не знаете? — осведомилась Оля уже просто на всякий случай.
— Да человек десять, не меньше. К Дёминой всегда много. — охотно ответила женщина.
Оля ещё раз оглядела помещение, отыскивая себе место поближе к этой женщине, чтобы не потерять её в толпе. Вообще-то ей страшно хотелось уйти, наплевав на справку и все остальное, но чувство долга подсказывало, что справка — нужна, без неё ребёнку придётся все лето дышать химией на заводе, другого пути нет, а этот день, скорее всего, не хуже всех остальных. «Ладно, потерплю, — решила Оля про себя, — все через это проходят», — и попыталась пристроиться к стене поудобнее, в расчёте на долгую вахту.
«Вот черт, — подумалось ей, — могла бы книжку взять, хоть не так тошно было бы». При мысли о тошноте её затошнило по-настоящему — в комнате было отчаянно душно — но тут женщина, с которой она разговаривала, тронула её за руку:
— Садитесь, тут есть ещё немножко места, я подвинусь. — И, видя Олино смущение —
Садитесь-садитесь, я же вижу, Вам нехорошо, хлопнетесь сейчас тут в обморок, зачем это.
Оля с благодарностью села, уместившись не самом краешке скамейки, слегка отдышалась, и они с соседкой понемножку разговорились о том-о сём.
Оказывается, женщина наблюдалась у Дёминой несколько лет, три года назад родила дочку и врача всячески хвалила.
— Вы знаете, Тамара Акимовна мне сохранила дочку, просто спасла нас. Она очень хороший врач, Вам повезло, что вы у неё будете наблюдаться. Да, к ней много народу, но это того стоит, уверяю Вас. Я сама могла бы от работы в ведомственную клинику ходить, и ездить удобно, и народу там никого, а все равно вот, видите, хожу к ней, сюда.
В разговор включилось ещё несколько женщин из ближнего окружения, все более-менее сходились на том, что Дёмина — врач хороший, хоть, может, и строга, вылечила у одной то, а у другой это, а вот Шлыкова, в соседнем кабинете, — не дай Бог.
Оля впервые попала в такой женско-гинекологический клуб, подобные разговоры были ей внове, их обескураживающая откровенность казалась ей слегка шокирующей. «Как можно, — думала она, — о таком — с незнакомыми?» По молодости она не понимала, что лёгкость трёпа именно и основана на том, что видятся женщины в первый и последний раз в жизни, имён друг друга не знают, сейчас выйдут — и разойдутся в разные стороны. А пока — отчего не скрасить ожидание беседой о том, что всем интересно и существенно.
Наконец, где-то часа через два, подошла и Олина очередь. Соседка её уже скрылась в кабинете, вот сейчас она выйдет — и на старт. За время сидения Оля успела порастерять свои радужные представления о приятной беседе с добрым доктором, ей было уже все равно, что будет с ней за дверью, только скорее бы зайти туда, и покончить с этим.
«К Дёминой — следующая», — раздался голос из кабинета. Оля вскочила, шагнула к двери, потянула на себя ручку, и, разминувшись на пороге с недавней соседкой, ступила внутрь.
По контрасту с приёмной, где она просидела последние два часа, кабинет врача был полон яркого солнечного света и свежего воздуха, лившихся из двух больших распахнутых окон. У одного из них стояли валетом два стола, за одним сидела молоденькая девушка в белом халате и шапочке, чуть старше самой Оли, а за другим — женщина лет сорока, коротко стриженая, темноволосая — врач. По левую руку от неё стоял стул, на который она указала Оле резким торопливым жестом.
— Садитесь. Фамилия? — при этом врач придвинула к себе стопку медицинских карт и начала перебирать их. — Фамилия? — повторила она.
— Я в первый раз. У меня нет здесь карты, — тихо сказала Оля, слегка испуганная суровым тоном врача.
— Так. Марина, заведи карту. — Кивнула Дёмина девушке. Та повернулась, вытащила откуда-то с полки бланк и положила перед собой.
— Фамилия, имя-отчество, — скороговоркой стала спрашивать девушка, записывая Олины ответы. — Адрес, телефон, год рождения, возраст полных лет. По какому поводу обращаетесь?
— Я беременна. — Гордо ответила Оля, уже успевшая немного успокоиться за время проведения формальной процедуры.
— Что? Беременна? — вмешалась врач. Голос её звучал возмущённо. — Почему сразу не сказала? Беременным мы другие карты заводим. Марина!
Марина с тяжёлым вздохом снова повернулась, вытаскивая из шкафа другую карту, длинную и широкую.
— Господи, беременная, — недовольно произнесла она. — Только не хватало сегодня, и без того народу полно.
— Да, девушка, может, вы в другой раз придёте — строго спросила-велела врач. — У нас, действительно, очень большой сегодня приём.
— Я тоже два часа простояла, — Оля хотела сказать это возмущённо, но вышло жалобно. — Что ж мне, домой уходить?
— Ладно, — смилостивилась врач. — Ничего, Марин, мы быстренько.
Дальше они действительно быстро взялись за Олю в четыре руки, её взвешивали, измеряли в длину — на специальной стойке — и в ширину — сантиметром и каким-то странным инструментом, похожим на большие щипцы. Все данные быстро записывались в карту, и кроме того, Марина задавала Оле всевозможные вопросы, ответы на которые тоже записывала.
— Чем в детстве болела?
— Замужем официально?
— Как давно?
— Возраст мужа?
— Срок беременности?
С ответом на последний вопрос Оля запнулась: «Где-то месяца два», чем вызвала недовольство медицинских работников.
— Ну, месячные последние когда были? — Оля тоже точно не помнила.
Врач совсем рассердилась:
— Что же вы, девушка, приходите такая неподготовленная? Знать такие вещи надо. Ладно, проходите, раздевайтесь и — на кресло. — она указала Оле рукой на ширму, отгораживающую угол кабинета. Возле ширмы была раковина и медицинский стол, на котором тусклым блеском отсвечивали разнообразные инструменты.
За ширмой стояло гинекологическое кресло. Оля видела его первый раз в жизни, и оно ей категорически не понравилось. Корявое, рогатое, покрытое рыжей клеёнкой. Кругом подставочки, лоточки. Бр-р. Оля медлила, но требовательный вопрос врача: «Готова», — подстегнул её, она быстро стянула трусишки, скинул туфли и неловко вскарабкалась наверх.
— Так, ногу туда, эту сюда, шире, попу ближе к краю, — командовала врач, надевая тонкую перчатку на руку. — Ещё ближе, живот мягкий, дышим глубже…
Господи, как же больно и противно! Оля съёжилась, пытаясь вытолкнуть из себя чуждую руку, и тут же нарвалась на новый окрик:
— А это ещё что такое?! И тут не подготовилась! Почему кишечник не очищен? Клизму надо делать перед посещением гинеколога, всему вас учить надо!
«Господи, я же первый раз тут, откуда мне все это знать» — подумалось Оле, но вслух она это высказать не рискнула. Рука продолжала свои движения внутри, ещё, и вдруг:
— А с чего ты взяла, что беременна? — прозвучал вопрос. — Я тут не вижу никакой беременности. Какой срок, говоришь?
Оля просто подавилась ответом. Как это, с чего взяла? Она молодая, здоровая, замужем, хочет ребёнка, не предохраняется, у неё задержка почти два месяца, её рвёт целыми днями, что тут ещё можно думать-то? Как-то нелепо объяснять все это врачу-гинекологу, да ещё, по слухам, такому опытному. В растерянности она промолчала, а врач Дёмина снова стояла над ней с металлической трубкой в руках.
— Сейчас в зеркало посмотрю, мазок возьму, там будем думать, что с тобой делать. Не вижу я беременности, киста там у тебя.
Новое болезненное вторжение, на сей раз холодного металла. Оля снова сжалась, и телесно и внутренне, больше всего хотелось плакать, но она держалась.
— Все, одевайся. — Врач вышла из-за ширмы.
Спасительная пауза помогла Оле справиться с подступающими слезами. Когда она снова села к столу, из горла уже могли выходить связные слова. Проблема была в том, что спрашивать, рассудок отказывался признавать услышанное, поэтому Оля, собрав силы в кулак, тихо — чтобы не разреветься — сказала:
— Тамара Акимовна, а меня сильно тошнит, и по утрам, и днём. И задержка. И вообще, что со мной может быть?
— Откуда ж я знаю? — равнодушно ответила Тамара Акимовна. — Вот тебе направления на анализы, кровь-моча, завтра утром натощак, а потом зайди ко мне, я с утра принимаю, я тебя ещё раз посмотрю. Только кишечник очисть, чтоб не как сегодня, поняла? — окинула Олю взглядом и милостиво добавила — в очереди не стой, так зайди, Марина тебя проведёт.
— К Дёминой — следующая! — возопила в это время Марина, и Оля поторопилась выйти из кабинета, сжимая в руке бумажки с направлениями.
Так, теперь главное — взять себя в руки. Не заплакать прямо тут, в приёмной, и вообще лучше не заплакать. Домой в таком виде идти нельзя, только с расспросами будут приставать, рассказывать им тоже ничего нельзя, так и видится бабка, удовлетворённо поджимающая губы: «Я же тебе говорила». Это она меня сглазила, ведьма старая, не хотелось ей моего ребёночка, покой в квартире нарушать. Стоп-стоп-стоп, не реви, вот скамейка во дворе, куст какой-то, давай сядем и подумаем ещё раз: что случилось?
Врачиха сказала, что беременности нет? Нет, она как-то не так сказала. Мало ли, что она не видит… И потом, велено завтра прийти, она будет ещё смотреть. Может, и вправду это из-за клизмы все…Но откуда мне знать, как надо? Я тут вообще первый раз, что она, не видит? И нечего орать на меня. Господи, лучше б я сюда никогда не ходила, лучше бы на заводе отпахала, Мишка только рад был бы… Мишка… Ему тоже не скажешь, опять начнётся… Никому ничего не говорить, завтра ещё раз сходить, все сделаю, как надо, может, обойдётся…И повод есть — анализы сдать. Точно. Мишке скажу — без анализов справки не дают, Соня сегодня поздно придёт, а с бабкой можно особо не вдаваться…
Теперь главное — успокоиться и не реветь. Не реветь, я тебе сказала…
Тут Олю очередной раз вырвало, и это нехитрое действие её успокоило и даже взбодрило. «Вот же рвёт, — сказала она себе. — Значит, все на месте. Дитеныш функционирует, жизнь продолжается.» Встала с лавки и медленно побрела к дому.
Вопреки опасениям, никто её особенно ни о чем не расспрашивал, Миша вполне удовлетворился продемонстрированными направлениями на анализы — строго велел не забыть про них на следующий день и даже нарисовал плакатик на листке бумаги: «Олька, пописай в баночку!», каковой гордо вывесил в туалете, ну, а Соня вообще поздно вернулась в тот день…
На следующее утро, в восемь часов, тщательно проделав все предписаннные процедуры, голодная Оля, борясь с тошнотой, стояла в очереди на сдачу анализов. Когда у неё из вены брали кровь (впервые в жизни), она чуть не упала в обморок (тоже впервые в жизни), но справилась, устояла, и, с кружащейся головой и бешено колотящимся сердцем, пошла к Деминскому ненавистному кабинету.
Постучалась, приоткрыла дверь, заглянула. Медсестра Марина увидела её, узнала, махнула рукой приглашающе: «Заходи-заходи», врачиха милостиво кивнула и указала на кресло повелительным жестом…
Снова холодная клеёнка, унизительно-болезненная процедура осмотра, но Оля терпела, изо всех сил стараясь не напрягать мышцы, только не помешать, пусть, пусть все осмотрит как следует, я-то выдержу…
— Нет, — произнесла удовлетворённо Дёмина, снимая с руки перчатку. — Нет, не вижу я там никакой беременности. Киста да, есть. Марин, выписывай направление в пятидесятку, потом сбегай, позвони, пускай за ней приезжают, это их случай.
— И что? Что со мной будет? — полушёпотом спросила Оля со своего кресла.
— Ну как что, — спокойно, как маленькой, ответила ей Дёмина, — я тебе выписываю направление на операцию, сейчас скорую пришлют, отвезут в больницу, разрежут и посмотрят, что там у тебя. Ты одевайся и посиди здесь, подожди.
Очевидно, в этот момент Олю спас только здоровый инстинкт самосохранения беременной женщины, потому что рассудок её от этой тирады отключился сразу и намертво, никакому логическому осмыслению услышанное не поддавалось, она механически сползла с кресла, оделась, подошла к Марине, строчившей что-то на листке бумаги нечитаемыми каракулями, и ангельским голосом попросила:
— А можно, я только домой быстренько сбегаю? Я тут рядом живу, в двух шагах, я только тапочки возьму, в больницу-то. И вообще, я могу и сама доехать, зачем скорую гонять, я же в порядке, и чувствую себя нормально.
Марина, которой явно не хотелось идти звонить, подняла голову, глянула вопросительно на врача:
— А правда, Тамара Акимовна, может, пусть сама съездит? Я ей тут все написала, ехать близко, в больницу мы позвоним, а в диспетчерскую сейчас не пробиться. И, получив согласие врачихи, уже Оле, скороговоркой. — Так, вот тебе направление, тут все написано, анализы, скажешь, мы пришлём, да они там и сами сделают, поедешь прямо сейчас, зайдёшь в приёмный покой, только отдашь направление, они разберутся. Как ехать, знаешь? — Оля молча кивнула. — Ну все, шагай, счастливо тебе, как выпишут, придёшь к нам на обследование…
Зажав в руке направление, Оля медленно вышла из кабинета, прошла по коридору, стараясь не ускорять шаги и держать спину, ежесекундно ожидая, что врачиха передумает и велит вернуться, но нет, вот поворот коридора, окно регистратуры, лестница, тугая дверь и яркий, летний солнечный уличный свет.
На улице Оля пошла быстрее, почти побежала, приговаривая сама себе, что вот ещё, больница, глупости какие, так и даст она резать своего ребёночка, не дождутся… Какой-то мужик посмотрел на неё с изумлением, и она поняла, что говорит все это вслух.Остановилась, встряхнула головой, потянулась поправить волосы, и вдруг заметила бумажку с направлением, которую так и сжимала в руке. Безотчётным движением Оля отбросила её прочь, но тут же передумала, подняла, сунула в сумку и пошла домой. Мыслей в голове не было просто никаких, что делать, кому что говорить, господи, да так ли все это важно перед лицом настоящей беды? Главное, она сейчас спаслась, ушла, унесла своего ребёнка, сейчас он с ней, в ней, а что там будет дальше — посмотрим.
Дома была только Соня. Она открыла Оле дверь, и ахнула, увидев белое без кровинки лицо. Оля прошла в её комнату, села на диван и очень спокойно, без выражения изложила случившееся.
— Я не знаю, что теперь делать, — закончила она тем же механическим голосом. — Но ни в какую больницу я не поеду и резать своего ребёнка не дам.
— Я тоже совершенно не представляю, как тут быть, — пролепетала Соня со слезами на глазах. — Может, все-таки стоит поехать, все-таки врачи… И что же будет? Мы же не знаем…
При виде Сониных слез деревянное Олино спокойствие вдруг куда-то исчезло, из глаз как-то сразу тоже потекли слезы, ей стало страшно и неуютно, она вдруг почувствовала себя той, кем и была в ту минуту — маленькой, напуганной девочкой, и в этом бедственном положении инстинктивно прибегла к самому верному средству, каким пользуется каждый ребёнок в минуту отчаяния.
— Я позвоню маме, — сказала она, вытерла глаза и пошла к телефону.
Олина мама работала в одном из бесчисленных научно-исследовательских институтов, в просторечьи называемых «ящиками», институт был полусекретный, звонить туда было долго и сложно, потому что звонок шёл через три коммутатора, и Оля с детства была приучена по пустякам мать на работе не беспокоить. Но сейчас она стоически прошла все препоны, стараясь только не всхлипывать в трубку, услышала наконец спокойный мамин голос и рассказала ей вкратце о произошедшем.
Новые доказательства не заставили себя долго ждать. На следующий день Олю снова вырвало, а ещё на следующий она уже ранним утром проснулась от ощущения подступающей тошноты, и, даже в себя толком не придя, помчалась в ванную.
Так и пошло. Токсикоз нарастал, рвало по несколько раз на дню. Начиналось с утра, потом обычно выдавался перерыв часов до двенадцати, потом приступы шли снова, где-то к вечеру становилось получше, а уже перед самым сном следовал заключительный аккорд, и — до следующего утра. Страшно раздражали все резкие запахи (Оля раньше даже не замечала, что безобидный отвар валерианки в стеклянной банке на кухне, который бабушка имела обыкновение пить на ночь, так ужасно воняет) и, что хуже, стало сильно укачивать в любом транспорте, включая метро. Если раньше дорога в институт занимала двадцать минут на троллейбусе, то теперь приходилось выходить минимум за час, потому что через каждые две остановки Оля бледнела, вскакивала, судорожно стискивала зубы и начинала продираться к двери. Миша с обречённым лицом следовал за ней.
Вообще надо сказать, что Мишу, который так всего этого ждал и стремился, порядком раздражало Олино нездоровье, вернее, его практические проявления — и удлинившаяся дорога в институт, и то, что Оля порой не могла готовить на кухне — там почему-то тошнота усиливалась, и вообще невозможность куда-либо с ней пойти, как приличные люди. Как-то, когда она на удержалась, и её вырвало прямо в вагоне метро, Миша даже устроил ей небольшой скандальчик. Понятно, ситуация не из приятных, и людей стыдно, и вообще, но Оля здорово на него обиделась.
Сама она принимала все свои беды стоически и даже с тайным восторгом — вот оно как бывает, совсем как в книжках, и она, Оля, теперь тоже все это переживает на себе, и в ней растёт малыш, она была уверена, что будет девочка (Миша хотел сына), они вдвоём со всем справятся, пусть тошнит, это значит — процесс идёт, все в порядке.
Оля, конечно же, рассказала обо всем и Соне, и маме, и прочим родным и близким. Соня была страшно рада, мама, в общем, тоже, хотя ей казалось, что лучше было бы сперва закончить институт, хотя бы курса четыре, чтобы не брать академичский отпуск, но сама Оля была так счастлива и горда, что никакие слова со стороны ничего не меняли.
Соня даже попыталась ради Оли бросить курить, что у неё, впрочем, не вышло, но во всяком случае, она перестала курить дома, так что их с Олей посиделки «Пойдём, покурим» переродились в «Пойдём, поговорим», отчего не стали менее интересными. Они взахлёб обсуждали будущую жизнь: и кто родится, и как назвать, и как поставить мебель.
А время шло. Подступала весенняя сессия, и тут Оля наконец ощутила некоторые социальные преимущества своего нового состояния — её без звука пропускали сдавать все зачёты в первых рядах (считалось, что в начале преподаватель ещё не устал, и менее раздражён, да и вообще, раньше сядешь — раньше выйдешь), она прямо говорила: «Ребят, я должна сдать до двенадцати, иначе потом в этой аудитории никто ничего сдавать не сможет».
Сессия начиналась в июне, потом давали недельку вздохнуть, а в июле начинался летний стройотряд — противная обязаловка, насаждаемая комитетом комсомола — каждый должен полтора месяца из двух оставшихся от лета отпахать на «благо родины». Все были пересчитаны, переписаны и распределены по различным «трудовым фронтам». Оля с Мишей числились на карбюраторном заводе, это было по крайней мере в Москве, а не под какой-нибудь Калугой, но тут Оля здраво решила, что её ребёнку это неполезно, и что надо бы от стройотряда освободиться.
С этим она направилась в комитет комсомола. Отловить сотрудника, занимающегося вопросом освобождения от стройотряда, было непростым делом, но Оля выследила его, и когда пришла, наконец, к нужной двери в нужное время, застала перед ней человек восемь таких же умных со всего института, стоящих за своей свободой. Оля заняла очередь, дело шло медленно, все успели разговориться, и в этом разговоре Оля с ужасом выяснила, что без убедительной медицинской справки за заветной дверью делать нечего.
— Подумаешь, беременная, — авторитетно сказала ей девица с соседнего факультета, — у нас в группе девчонка, у той восемь месяцев срока, так и то за справкой погнали, а у тебя и не видно ничего. Она с пузом еле в дверь вошла, а этот гад — выразительный кивок на дверь — ей заявляет: «Основания свои предъявите». Сволочи они там все.
— Да ты не расстраивайся — вступил в беседу парень, стоящий рядом. — Возьми да сходи за справкой, делов-то. Если ты беременная, тебе дадут без звука, вам, девчонкам, хорошо, не то, что мне, я пока докажу, что у меня ревматизм…
Наслушавшись, Оля решила действительно пока не соваться, а раздобыть справку. Собственно, идея сходить к врачу все равно витала в воздухе, Мишина бабушка, например, встречаясь всякий раз с Олей в коридоре, осведомлялась:
— Ну что, деточка, уже была у врача? Нет? Напрасно, напрасно.
Бабушка была поставлена в известность о грядущих событиях несколько позже других, так как Оля продолжала её побаиваться, и к новости отнеслась сдержанно-положительно, вежливо поздравила, посоветовав только не тянуть и немедленно пойти к врачу.
Почему-то Оля тогда восприняла этот совет как недоверие к себе — дескать, что ты можешь понимать, вот пусть врач подтвердит, что ты беременна, тогда и поверим. Главное, Миша, слыша все это, тоже завёлся — сходи да сходи, и Оле, которая жила своей беременностью, это казалось грубым посягательством на самые основы её нового мира — ужасно было обидно. Уж он-то, казалось бы, мог бы и не требовать справки от врача.
Но теперь справка действительно понадобилась, поэтому Оля, выяснив предварительно у Сони, где находится районная женская консультация и к какому врачу идти, сообщила Мише:
— Все, можешь быть доволен, завтра пойду к врачу, получу справку, что в самом деле беременна. Могу две попросить, одну комсомольцам отдам, другую тебе оставлю.
— А комсомольцам зачем? — с удивлением спросил Миша. Зачем оная справка ему самому, вопроса не возникло.
— Стройотряд откосить. Они без справки не освобождают, я уже сегодня была, выяснила.
— Ух ты Олища, строяк хочешь откосить, что ж я, один буду на этом Москарзе карячиться? А ты где будешь?
— Ну, допустим, вас там таких человек тридцать, со всего института, а я на дачу поеду. Мы там с дитенышем будем воздухом дышать.
— Олька, ну это нечестно. Ну как это, вы там, а я здесь, один? Мне без вас будет плохо.
Давай ты не поедешь, а? Насчёт завода ты, конечно, права, вам там делать нечего, но уж на дачу-то? Ты тут гулять будешь, вот, в парчок сходишь, на балкончике посидишь, ну Олюш?
— Разберёмся, — сказала Оля, про себя решив сейчас не спорить, но на дачу все равно поехать. Благо будущего ребёнка было важнее Мишиных капризов.
Вообще с началом беременности равновесие действительно сместилось. Мишины приступы молчания то ли исчезли, то ли их заслонили приступы тошноты. Бояться Оля, во всяком случае, точно перестала. Миша пытался было восстановить статус-кво, но нарвался на суровую отповедь в том смысле, что ей, Оле, сейчас переживать вредно, она и не будет, а если ему, Мише хочется играть у неё на нервах, то она, пожалуй, поедет к маме. И помогло. Главное, Оля нисколько не притворялась, не кривила душой, изображая напускную строгость, сказала, наконец, то, что думала в данный момент. Лёгкость и моментальность воздействия поразили её, и если не заставили задуматься прямо на месте, то какие-то зёрна, на будущее, безусловно, были заронены.
Итак, справка. На следующий день Оля отправилась в женскую консультацию. Заведение это находилось, по счастью, недалеко от дома, нужный врач принимал (или, будучи женщиной, принимала) в удобное время, после обеда, с двух до восьми, и Оля, вышедшая из дома немного после трех, практически никаких трудностей для себя не предвидела.
Она быстро и легко нашла большое и жёлтое здание, выходящее фасадом на Садовое кольцо, обошла, руководствуясь Сониными инструкциями, его сбоку, вошла через арку в темноватый двор и тут же, по правую руку, действительно обнаружила малозаметную дверку с малозаметной же синей вывеской «Женская консультация от поликлиники номер…»
Оля вздохнула с облегчением. По её представлениям, поиск собственно консультации был наиболее сложной частью поставленной задачи, потому что дальше-то, собственно, какие могут быть сложности? Она беременна? — беременна. Справка ей положена? — положена. Ну и все. Добрый доктор посмотрит, головой покивает, велит есть витамины и гулять на воздухе, и бумажку даст без второго слова. Все очень хорошо.
Надо сказать, Оля в свои без малого девятнадцать лет раньше никаких соприкосновений с заведениями такого рода не имела, поэтому первым — и неприятным сюрпризом в нарисованной ею идиллической картинке стала для неё огромная очередь.
В самом деле, поднявшись по узкой тёмной лесенке на второй этаж и миновав окошко регистратуры, Оля обнаружила средних размеров помещение со стенками неопределённо-унылого цвета, линолеумным полом в тон, небольшим окном, до половины закрашенным белой краской, отчего в помещении стоял полумрак, но главное — все помещение было заполнено женщинами. Их было человек двадцать, или больше, понять сходу было сложно, они сидели на имеющихся больничных скамеечках, на подоконничке, некоторые просто на корточках, опираясь о стену, те же, кому стены не хватило, переминались с ноги на ногу, занимая практически все остальное пространство. За угол уходил неширокий коридор, в нем виднелся краешек белой двери с номером и табличкой.
Там, в глубине, вдруг произошло некое движение, дверь распахнулась, жёсткий голос выкрикнул: «К Семёновой — следующая», женские ряды зашелестели, и следующая — счастливица — с трудом поднявшись, исчезла в проёме.
Теряя надежду на лёгкое избавление, Оля негромко спросила: «К Дёминой — кто последний?», на что ей сразу откликнулась:"Я", миловидная женщина лет двадцати пяти, сидевшая на одной из скамеечек с краю.
— А перед Вами много народу, не знаете? — осведомилась Оля уже просто на всякий случай.
— Да человек десять, не меньше. К Дёминой всегда много. — охотно ответила женщина.
Оля ещё раз оглядела помещение, отыскивая себе место поближе к этой женщине, чтобы не потерять её в толпе. Вообще-то ей страшно хотелось уйти, наплевав на справку и все остальное, но чувство долга подсказывало, что справка — нужна, без неё ребёнку придётся все лето дышать химией на заводе, другого пути нет, а этот день, скорее всего, не хуже всех остальных. «Ладно, потерплю, — решила Оля про себя, — все через это проходят», — и попыталась пристроиться к стене поудобнее, в расчёте на долгую вахту.
«Вот черт, — подумалось ей, — могла бы книжку взять, хоть не так тошно было бы». При мысли о тошноте её затошнило по-настоящему — в комнате было отчаянно душно — но тут женщина, с которой она разговаривала, тронула её за руку:
— Садитесь, тут есть ещё немножко места, я подвинусь. — И, видя Олино смущение —
Садитесь-садитесь, я же вижу, Вам нехорошо, хлопнетесь сейчас тут в обморок, зачем это.
Оля с благодарностью села, уместившись не самом краешке скамейки, слегка отдышалась, и они с соседкой понемножку разговорились о том-о сём.
Оказывается, женщина наблюдалась у Дёминой несколько лет, три года назад родила дочку и врача всячески хвалила.
— Вы знаете, Тамара Акимовна мне сохранила дочку, просто спасла нас. Она очень хороший врач, Вам повезло, что вы у неё будете наблюдаться. Да, к ней много народу, но это того стоит, уверяю Вас. Я сама могла бы от работы в ведомственную клинику ходить, и ездить удобно, и народу там никого, а все равно вот, видите, хожу к ней, сюда.
В разговор включилось ещё несколько женщин из ближнего окружения, все более-менее сходились на том, что Дёмина — врач хороший, хоть, может, и строга, вылечила у одной то, а у другой это, а вот Шлыкова, в соседнем кабинете, — не дай Бог.
Оля впервые попала в такой женско-гинекологический клуб, подобные разговоры были ей внове, их обескураживающая откровенность казалась ей слегка шокирующей. «Как можно, — думала она, — о таком — с незнакомыми?» По молодости она не понимала, что лёгкость трёпа именно и основана на том, что видятся женщины в первый и последний раз в жизни, имён друг друга не знают, сейчас выйдут — и разойдутся в разные стороны. А пока — отчего не скрасить ожидание беседой о том, что всем интересно и существенно.
Наконец, где-то часа через два, подошла и Олина очередь. Соседка её уже скрылась в кабинете, вот сейчас она выйдет — и на старт. За время сидения Оля успела порастерять свои радужные представления о приятной беседе с добрым доктором, ей было уже все равно, что будет с ней за дверью, только скорее бы зайти туда, и покончить с этим.
«К Дёминой — следующая», — раздался голос из кабинета. Оля вскочила, шагнула к двери, потянула на себя ручку, и, разминувшись на пороге с недавней соседкой, ступила внутрь.
По контрасту с приёмной, где она просидела последние два часа, кабинет врача был полон яркого солнечного света и свежего воздуха, лившихся из двух больших распахнутых окон. У одного из них стояли валетом два стола, за одним сидела молоденькая девушка в белом халате и шапочке, чуть старше самой Оли, а за другим — женщина лет сорока, коротко стриженая, темноволосая — врач. По левую руку от неё стоял стул, на который она указала Оле резким торопливым жестом.
— Садитесь. Фамилия? — при этом врач придвинула к себе стопку медицинских карт и начала перебирать их. — Фамилия? — повторила она.
— Я в первый раз. У меня нет здесь карты, — тихо сказала Оля, слегка испуганная суровым тоном врача.
— Так. Марина, заведи карту. — Кивнула Дёмина девушке. Та повернулась, вытащила откуда-то с полки бланк и положила перед собой.
— Фамилия, имя-отчество, — скороговоркой стала спрашивать девушка, записывая Олины ответы. — Адрес, телефон, год рождения, возраст полных лет. По какому поводу обращаетесь?
— Я беременна. — Гордо ответила Оля, уже успевшая немного успокоиться за время проведения формальной процедуры.
— Что? Беременна? — вмешалась врач. Голос её звучал возмущённо. — Почему сразу не сказала? Беременным мы другие карты заводим. Марина!
Марина с тяжёлым вздохом снова повернулась, вытаскивая из шкафа другую карту, длинную и широкую.
— Господи, беременная, — недовольно произнесла она. — Только не хватало сегодня, и без того народу полно.
— Да, девушка, может, вы в другой раз придёте — строго спросила-велела врач. — У нас, действительно, очень большой сегодня приём.
— Я тоже два часа простояла, — Оля хотела сказать это возмущённо, но вышло жалобно. — Что ж мне, домой уходить?
— Ладно, — смилостивилась врач. — Ничего, Марин, мы быстренько.
Дальше они действительно быстро взялись за Олю в четыре руки, её взвешивали, измеряли в длину — на специальной стойке — и в ширину — сантиметром и каким-то странным инструментом, похожим на большие щипцы. Все данные быстро записывались в карту, и кроме того, Марина задавала Оле всевозможные вопросы, ответы на которые тоже записывала.
— Чем в детстве болела?
— Замужем официально?
— Как давно?
— Возраст мужа?
— Срок беременности?
С ответом на последний вопрос Оля запнулась: «Где-то месяца два», чем вызвала недовольство медицинских работников.
— Ну, месячные последние когда были? — Оля тоже точно не помнила.
Врач совсем рассердилась:
— Что же вы, девушка, приходите такая неподготовленная? Знать такие вещи надо. Ладно, проходите, раздевайтесь и — на кресло. — она указала Оле рукой на ширму, отгораживающую угол кабинета. Возле ширмы была раковина и медицинский стол, на котором тусклым блеском отсвечивали разнообразные инструменты.
За ширмой стояло гинекологическое кресло. Оля видела его первый раз в жизни, и оно ей категорически не понравилось. Корявое, рогатое, покрытое рыжей клеёнкой. Кругом подставочки, лоточки. Бр-р. Оля медлила, но требовательный вопрос врача: «Готова», — подстегнул её, она быстро стянула трусишки, скинул туфли и неловко вскарабкалась наверх.
— Так, ногу туда, эту сюда, шире, попу ближе к краю, — командовала врач, надевая тонкую перчатку на руку. — Ещё ближе, живот мягкий, дышим глубже…
Господи, как же больно и противно! Оля съёжилась, пытаясь вытолкнуть из себя чуждую руку, и тут же нарвалась на новый окрик:
— А это ещё что такое?! И тут не подготовилась! Почему кишечник не очищен? Клизму надо делать перед посещением гинеколога, всему вас учить надо!
«Господи, я же первый раз тут, откуда мне все это знать» — подумалось Оле, но вслух она это высказать не рискнула. Рука продолжала свои движения внутри, ещё, и вдруг:
— А с чего ты взяла, что беременна? — прозвучал вопрос. — Я тут не вижу никакой беременности. Какой срок, говоришь?
Оля просто подавилась ответом. Как это, с чего взяла? Она молодая, здоровая, замужем, хочет ребёнка, не предохраняется, у неё задержка почти два месяца, её рвёт целыми днями, что тут ещё можно думать-то? Как-то нелепо объяснять все это врачу-гинекологу, да ещё, по слухам, такому опытному. В растерянности она промолчала, а врач Дёмина снова стояла над ней с металлической трубкой в руках.
— Сейчас в зеркало посмотрю, мазок возьму, там будем думать, что с тобой делать. Не вижу я беременности, киста там у тебя.
Новое болезненное вторжение, на сей раз холодного металла. Оля снова сжалась, и телесно и внутренне, больше всего хотелось плакать, но она держалась.
— Все, одевайся. — Врач вышла из-за ширмы.
Спасительная пауза помогла Оле справиться с подступающими слезами. Когда она снова села к столу, из горла уже могли выходить связные слова. Проблема была в том, что спрашивать, рассудок отказывался признавать услышанное, поэтому Оля, собрав силы в кулак, тихо — чтобы не разреветься — сказала:
— Тамара Акимовна, а меня сильно тошнит, и по утрам, и днём. И задержка. И вообще, что со мной может быть?
— Откуда ж я знаю? — равнодушно ответила Тамара Акимовна. — Вот тебе направления на анализы, кровь-моча, завтра утром натощак, а потом зайди ко мне, я с утра принимаю, я тебя ещё раз посмотрю. Только кишечник очисть, чтоб не как сегодня, поняла? — окинула Олю взглядом и милостиво добавила — в очереди не стой, так зайди, Марина тебя проведёт.
— К Дёминой — следующая! — возопила в это время Марина, и Оля поторопилась выйти из кабинета, сжимая в руке бумажки с направлениями.
Так, теперь главное — взять себя в руки. Не заплакать прямо тут, в приёмной, и вообще лучше не заплакать. Домой в таком виде идти нельзя, только с расспросами будут приставать, рассказывать им тоже ничего нельзя, так и видится бабка, удовлетворённо поджимающая губы: «Я же тебе говорила». Это она меня сглазила, ведьма старая, не хотелось ей моего ребёночка, покой в квартире нарушать. Стоп-стоп-стоп, не реви, вот скамейка во дворе, куст какой-то, давай сядем и подумаем ещё раз: что случилось?
Врачиха сказала, что беременности нет? Нет, она как-то не так сказала. Мало ли, что она не видит… И потом, велено завтра прийти, она будет ещё смотреть. Может, и вправду это из-за клизмы все…Но откуда мне знать, как надо? Я тут вообще первый раз, что она, не видит? И нечего орать на меня. Господи, лучше б я сюда никогда не ходила, лучше бы на заводе отпахала, Мишка только рад был бы… Мишка… Ему тоже не скажешь, опять начнётся… Никому ничего не говорить, завтра ещё раз сходить, все сделаю, как надо, может, обойдётся…И повод есть — анализы сдать. Точно. Мишке скажу — без анализов справки не дают, Соня сегодня поздно придёт, а с бабкой можно особо не вдаваться…
Теперь главное — успокоиться и не реветь. Не реветь, я тебе сказала…
Тут Олю очередной раз вырвало, и это нехитрое действие её успокоило и даже взбодрило. «Вот же рвёт, — сказала она себе. — Значит, все на месте. Дитеныш функционирует, жизнь продолжается.» Встала с лавки и медленно побрела к дому.
Вопреки опасениям, никто её особенно ни о чем не расспрашивал, Миша вполне удовлетворился продемонстрированными направлениями на анализы — строго велел не забыть про них на следующий день и даже нарисовал плакатик на листке бумаги: «Олька, пописай в баночку!», каковой гордо вывесил в туалете, ну, а Соня вообще поздно вернулась в тот день…
На следующее утро, в восемь часов, тщательно проделав все предписаннные процедуры, голодная Оля, борясь с тошнотой, стояла в очереди на сдачу анализов. Когда у неё из вены брали кровь (впервые в жизни), она чуть не упала в обморок (тоже впервые в жизни), но справилась, устояла, и, с кружащейся головой и бешено колотящимся сердцем, пошла к Деминскому ненавистному кабинету.
Постучалась, приоткрыла дверь, заглянула. Медсестра Марина увидела её, узнала, махнула рукой приглашающе: «Заходи-заходи», врачиха милостиво кивнула и указала на кресло повелительным жестом…
Снова холодная клеёнка, унизительно-болезненная процедура осмотра, но Оля терпела, изо всех сил стараясь не напрягать мышцы, только не помешать, пусть, пусть все осмотрит как следует, я-то выдержу…
— Нет, — произнесла удовлетворённо Дёмина, снимая с руки перчатку. — Нет, не вижу я там никакой беременности. Киста да, есть. Марин, выписывай направление в пятидесятку, потом сбегай, позвони, пускай за ней приезжают, это их случай.
— И что? Что со мной будет? — полушёпотом спросила Оля со своего кресла.
— Ну как что, — спокойно, как маленькой, ответила ей Дёмина, — я тебе выписываю направление на операцию, сейчас скорую пришлют, отвезут в больницу, разрежут и посмотрят, что там у тебя. Ты одевайся и посиди здесь, подожди.
Очевидно, в этот момент Олю спас только здоровый инстинкт самосохранения беременной женщины, потому что рассудок её от этой тирады отключился сразу и намертво, никакому логическому осмыслению услышанное не поддавалось, она механически сползла с кресла, оделась, подошла к Марине, строчившей что-то на листке бумаги нечитаемыми каракулями, и ангельским голосом попросила:
— А можно, я только домой быстренько сбегаю? Я тут рядом живу, в двух шагах, я только тапочки возьму, в больницу-то. И вообще, я могу и сама доехать, зачем скорую гонять, я же в порядке, и чувствую себя нормально.
Марина, которой явно не хотелось идти звонить, подняла голову, глянула вопросительно на врача:
— А правда, Тамара Акимовна, может, пусть сама съездит? Я ей тут все написала, ехать близко, в больницу мы позвоним, а в диспетчерскую сейчас не пробиться. И, получив согласие врачихи, уже Оле, скороговоркой. — Так, вот тебе направление, тут все написано, анализы, скажешь, мы пришлём, да они там и сами сделают, поедешь прямо сейчас, зайдёшь в приёмный покой, только отдашь направление, они разберутся. Как ехать, знаешь? — Оля молча кивнула. — Ну все, шагай, счастливо тебе, как выпишут, придёшь к нам на обследование…
Зажав в руке направление, Оля медленно вышла из кабинета, прошла по коридору, стараясь не ускорять шаги и держать спину, ежесекундно ожидая, что врачиха передумает и велит вернуться, но нет, вот поворот коридора, окно регистратуры, лестница, тугая дверь и яркий, летний солнечный уличный свет.
На улице Оля пошла быстрее, почти побежала, приговаривая сама себе, что вот ещё, больница, глупости какие, так и даст она резать своего ребёночка, не дождутся… Какой-то мужик посмотрел на неё с изумлением, и она поняла, что говорит все это вслух.Остановилась, встряхнула головой, потянулась поправить волосы, и вдруг заметила бумажку с направлением, которую так и сжимала в руке. Безотчётным движением Оля отбросила её прочь, но тут же передумала, подняла, сунула в сумку и пошла домой. Мыслей в голове не было просто никаких, что делать, кому что говорить, господи, да так ли все это важно перед лицом настоящей беды? Главное, она сейчас спаслась, ушла, унесла своего ребёнка, сейчас он с ней, в ней, а что там будет дальше — посмотрим.
Дома была только Соня. Она открыла Оле дверь, и ахнула, увидев белое без кровинки лицо. Оля прошла в её комнату, села на диван и очень спокойно, без выражения изложила случившееся.
— Я не знаю, что теперь делать, — закончила она тем же механическим голосом. — Но ни в какую больницу я не поеду и резать своего ребёнка не дам.
— Я тоже совершенно не представляю, как тут быть, — пролепетала Соня со слезами на глазах. — Может, все-таки стоит поехать, все-таки врачи… И что же будет? Мы же не знаем…
При виде Сониных слез деревянное Олино спокойствие вдруг куда-то исчезло, из глаз как-то сразу тоже потекли слезы, ей стало страшно и неуютно, она вдруг почувствовала себя той, кем и была в ту минуту — маленькой, напуганной девочкой, и в этом бедственном положении инстинктивно прибегла к самому верному средству, каким пользуется каждый ребёнок в минуту отчаяния.
— Я позвоню маме, — сказала она, вытерла глаза и пошла к телефону.
Олина мама работала в одном из бесчисленных научно-исследовательских институтов, в просторечьи называемых «ящиками», институт был полусекретный, звонить туда было долго и сложно, потому что звонок шёл через три коммутатора, и Оля с детства была приучена по пустякам мать на работе не беспокоить. Но сейчас она стоически прошла все препоны, стараясь только не всхлипывать в трубку, услышала наконец спокойный мамин голос и рассказала ей вкратце о произошедшем.