Чекалов Денис. Маятник Судьбы

   – Оно опасно? – спросил я, захлопывая книгу.
   – Не знаю, – ответил он, впихивая фолиант обратно раза в три быстрее, чем доставал оттуда.
   – Значит, да, – отвечал я. – Выйдем отсюда и сожжем дом.
   – Сжечь дом? – Глаза брата Хэта в тупом оцепенении проползли по деревянным балкам перекрытий, и это зрелище убедило его в том, что мой план более чем осуществим.
   – Со всеми книгами?
   – Главное, чтобы без нас. Скорее.
   Когда речь заходит о том, чтобы ухватить кого-нибудь и тащить к счастью вопреки его воле, Франсуаз чувствует себя в своей стихии. Поэтому я предоставил девушке буксировать упирающегося библиотекаря к двери, а сам для разнообразия подхватил саквояж с топором верховного палача.
   Данное орудие уже начинало мне надоедать, поскольку, по моему мнению, более подошло бы лесорубу.
   – Нельзя сжигать книги, – простонал брат Хэт, получая от Франсуаз тычок в спину и вываливаясь за порог.
   – Можно, – ответил я. – В каждом отделении вашей секты есть по экземпляру любого издания.
   – Да, но на полях мои пометки.
   – А вот это трагедия.
   Был подозван Айвен, который, как только смысл ситуации дошел до его спрятанных под черепной коробкой мозгов, тут же развил кипучую деятельность и принялся обливать стены бензином, одновременно отдавая путаные приказы другим мо­нахам.
   – Семя Зла прорастает в теле человека? – спросил я, когда первые полоски пламени побежали по деревянной стене.
   – Нет, оно должно привиться в его сознании. Это сложно объяснить.
   – Только не говорите «это надо чувствовать».

10

   – Ты что ж это делаешь, Майкл?! – яростно зашипела Франсуаз. – Ты не должен вытаскивать топор палача. Они же все разбегутся от страха.
   – О нет, любовь моя. – Я потрепал ее по щеке. – Они даже не заметят.
   Я примерил в руке темную рукоятку, и электрические искры пробежали по темному лезвию.
   – Он ощущает Зло, – констатировал я. – Посмотри на этих людей.
   Соверин Риети наклонился над кафедрой так низко, что могло показаться – Айвен, стоящий за его спиной, придерживает своего патрона за штаны. Иначе бы тот упал.
   – Они пришли сюда, чтобы постигать тайное знание. – Я взмахнул топором, и электрические разряды заструились в воздухе, выписывая светящиеся руны. – Пришли добровольно, их никто не гнал.
   Пятая по счету руна получилась особенно сильной – она стекла на ближайший стол и прожгла его насквозь.
   – Настало твое время, моя демонесса. – Я подтолкнул Франсуаз в спину. – Сделай то, что тебе так нравится.
   – Ты уверен?
   Девушка приподняла одну бровь, ее упругий язычок пробежался по нижней тубе.
   – Мы ведь приехали сюда, чтобы вырвать с корнем… как там говорится?
   – Порок, – усмехнулась Франсуаз. – Ну, если ты уверен…
   Девушка закинула голову назад, ее глаза полузакрылись, губы изогнулись. Тело прекрасной демонессы дважды вздрогнуло, потом ее алые уста раскрылись, и два луча огненного света осветили комнату.
   Крик демонессы беззвучен – вернее, человеческое ухо не в состоянии его расслышать. Стены деревянного здания дрогнули, когда мощная волна энергии прокатилась по залу, сметая людей и переворачивая столы.
   – Я его чувствую, – прошептала девушка, и в ее голосе прозвучали наслаждение и восторг. – Чистое Зло.
   – О да, – усмехнулся я. – Оно здесь.
   – Иди же! – Франсуаз развела руки, и семь столбов адского пламени взметнулись вокруг нее, образуя демонический круг.
   – Иди же ко мне.
   Черное облако, клубясь и разбрасывая черные искры, формировалось в центре зала. Соверин Риети стоял на коленях, прячась за перевернутым столом, и опрокинутая кафедра закрывала его голову, как шлем великана, доставшийся убогому карлику.
   Черное облако металось и билось, вырываясь из оков пространства, оно росло вширь и вглубь, с каждой секундой захватывая все новый кусочек мироздания.
   – Мерзкая гадина, – выдохнула Франсуаз. – Майкл, дай мне топор.
   Девушка распрямилась, и ее сильное тело выгнулось дугой. Черное лезвие топора монсеньора просвистело в воздухе, вонзаясь в клубящуюся поверхность облака.
   – Получи, мерзавец, – радостно прошептала Франсуаз. Темное облако вздулось и опало, свистя и засасывая в себя воздух.
   – Это я должен был сделать. – Я покачал головой. – Я исполняю обязанности верховного палача.
   – Больше нет. – Девушка улыбнулась и уселась на перевернутый стол, болтая ногами. – Зла больше нет. По крайней мере этого.
   – Вы уничтожили топор верховного палача. – Сэр Томас покачал головой, с осуждением глядя на Франсуаз. – Тридцать четыре человека из собравшихся до сих пор мучаются кошмарами с той поры, как услышали ваш крик.
   – Это научит их лучше выбирать профессию, – ответил я. – Никто из этих людей не создан для того, чтобы постигать тайные знания. Им бы держать бензоколонки или разводить кур.
   – И вы думаете, именно поэтому в общине зародилось Зло? – спросил Чартуотер.
   – Более подробное исследование, без сомнения, откроет механизм его возникновения. Большое количество людей, которые делали ничто – и они создали это ничто. Но пустота не может сохраняться долго, ее всегда заполняет Зло.
   – Наша община стала причиной возрождения философии Зла… – Сэр Томас нахмурился. – Конклав будет очень обес­покоен, Майкл.
   Он выдержал паузу, достаточно, на его взгляд, долгую.
   – Мы думали о том, кого назначить новым верховным палачом, – сказал он, старательно прожевывая слова.
   Это означало, что он принимал решение единолично и уже принял его.
   – Изготовить второй топор не так уж сложно. У вас это хорошо получается, Майкл, и…
   Франсуаз засмеялась, холодно и насмешливо. Потом она обхватила мою руку и притянула меня к себе.
   – Вот уж нет, сэр Томас, – сказала она. – Майкл – моя собственность. Ищите себе кого-нибудь другого. Соверина, например.
   Сэр Томас с сожалением посмотрел на нас.
   – Демоны бывают такими несносными, – сказал он.

ЧАСТЬ I

1

   – Добро пожаловать в Град на семи холмах, странники! Не хотите ли купить индульгенцию?
   Я с удивлением взглянул на торговца, чей прилавок примостился возле самых городских ворот. Неужели, видя мое честное лицо, мужественную осанку и благородный взгляд, он мог решить, что я способен на какие-либо грехи?
   Людская толпа втекала в ворота нескончаемым потоком.
   Крестьяне в простых холщовых одеждах, что собрали, пожалуй, пыль со всех дорог мира. Провинциальные аристократы в старомодных одеяниях, тщетно пытающиеся скрыть удивление перед огромным городом. Торговцы, увешанные фальшивыми золотыми украшениями и окруженные суровыми телохранителями.
   Все они спешили в Град на семи холмах, словно верили – вступить в эти ворота – значит, в какой-то мере обеспечить себе пропуск в рай.
   – А вот изображения верховного храма, выточенные на слоновой кости! Четки – точная копия тех, с которыми молятся жрецы нашего святого города. А не желаете ли лампадку?
   Любой слон крайне бы удивился тому, что предприимчивый торговец выдавал за слоновую кость.
   – А вот райская птица, вывезенная из эдемского сада! Само воплощение чистоты и добра. Всего за сто золотых вы сможете приобрести эту святую птицу!
   Упитанное существо, более напоминавшее индюка, переминалось в клетке с ноги на ногу. Да что там упитанное – оно было настолько жирное, что куцые крылья вряд ли подняли бы его на воздух; мне подумалось, что даже ходить эта курица могла, только изо всех сил махая крыльями.
   Лишь теперь я сообразил, что, остановившись возле прилавка, заставил торговца увидеть во мне возможного покупателя. Впрочем, я вряд ли смог бы отыскать вблизи ворот Града на семи холмах местечко, свободное от того или иного зазывалы.
   Где еще путник сможет купить священный амулет? Книгу религиозных текстов? Карту города? Где, наконец, сможет съесть шашлык и выпить кружку эля?
   Священный город начинался с торгашей.
   – А вы, милостивая госпожа? – На сей раз торговец обращался явно не ко мне. – Не хотите ли купить индульгенцию?
   Девушка, подошедшая к прилавку с другой стороны, бросила на лавочника короткий взгляд. Голос его как-то сразу иссяк, подобно вину в опустошенной бочке.
   – Прости, приятель, – ответил я. – Но для нее их у тебя не хватит.
   Серые глаза красавицы следили за тем, как один за другим, десяток за десятком, сотня за сотней влекутся люди по широкой столбовой дороге, чтобы войти в городские ворота.
   Взгляд девушки выражал недоумение.
   Она не могла взять в толк, какой смысл в том, чтобы преодолевать тысячи миль, тратить, возможно, свои последние деньги, надолго оставлять семью и близких, подвергать себя опасности стать добычей грабителей и гоблинов – и все это только затем, чтобы преклонить колени перед каким-то камнем, именуемым алтарем.
   – Зачем все они едут сюда, Майкл? – спросила она.
   – За святостью, – ответил я. – Нет ничего проще обрести ее, дотронувшись до алтаря. А вести праведную жизнь никому не хочется.
   Я поднял глаза туда, где в небесную лазурь тянулись шпили главного храма. Самый высокий из них был увенчан изображением пентаграммы, вписанной в круг.
   Девушка повернулась, собираясь направиться дальше, в глубь города. Я удержал ее:
   – Взгляни, Френки. Каждое утро, когда новорожденное солнце только встает из-за горизонта, его лучи проходят сквозь эту пентаграмму на шпиле. Внутри него вставлена линза из священного кварца, и лучи, собираясь в ней, освещают весь город.
   Я улыбнулся, проникаясь настроением нарисованной мною картины.
   – По мере того как светило следует своим путем по небосклону, сноп солнечного света преломляется в орнаменте пентаграммы, и в каждый час дня город освещен по-своему. Пентаграмма и призма в ней установлены так, что ни на секунду не теряют лучей золотого светила; Разве это не прекрасно, Френки?
   – Да? – искренне удивилась девушка. – Майкл, все небо обложено тучами. На их фоне и пентаграммы-то не разглядеть как следует.
   Я направился вперед, стараясь не показывать, как глубоко оскорблен ее невежеством.
   – Странно, что шпили главного храма вообще стоят, а не начали качаться и падать, – пробурчал я. Девушка ответила:
   – Я – демон, Майкл, но это не значит, что городишко от этого разрушится.
   – Плохие знамения, благородный господин! – воскликнул торговец, которого, само собой разумеется, никто об этом не спрашивал.
   При этом он делал ударение на первый слог, как предписывают строгие правила грамматики и как уже давно не делают нормальные люди.
   – Три дня солнце не показывается из-за облаков! Люди говорят, что жрецы главного храма прогневили небесных богов.
   Франсуаз вновь придержала коня, желая дослушать торговца.
   – Ладно тебе, Френки! – воскликнул я. – Эка невидаль – дождик с неба моросит. Если ты не знаешь, это обычно называют осенью. А сейчас он станет совать тебе амулетик, чтобы защитить от проклятий.
   Громкий рев верблюда, шедшего под одним из путников, заглушил мои слова; девушка услышала их, но простодушный торговец пропустил мимо ушей.
   – Темные знамения! – проникновенно произнес он, воодушевленный внимательностью собеседницы. – Вот потому я отдаю сейчас амулеты практически даром. Кто я такой, чтобы лишать людей священной защиты пред лицом таких испытаний!
   Первая капля испытания, именуемого осенним дождиком, капнула на нос лавочника, и тот притих, словно небесный вседержитель только что пригрозил ему молоньей.
   – Всего за четверть цены, благородная госпожа! – Он протянул Франсуаз что-то напоминавшее высохший стручковый перец, с многозначительным заговорщицким видом присовокупив: – Отпугивает любых демонов!
   – Да? – спросила она.
   Франсуаз принадлежит к самым могущественным и опасным из демонов, но обычные люди видят в ней только прекрасную девушку, высокую, с каштановыми волосами и холодным взглядом серых глаз.
   – Если бы поблизости был демон, – авторитетно заявил торговец, – он бы тут же побежал с площади как ошпаренный.
   Моя спутница еще не решила, как отреагировать на это заявление. Но вдруг громкий голос прозвучал над городской улицей, и был он столь же приятен для уха, как и недавний крик верблюда.
   – Дорогу! Дорогу великому Чис-Гирею!
   Несколько человек из тех, что окружали нас пестрой россыпью лиц, замерли. Лица их сделались серьезными и полными сосредоточенности. Они застыли в молитвенной позе – крестьяне и ремесленники, последний нищий и богатый аристократ.
   Однако таких было немного.
   Взгляды большинства выражали гнев и отвращение. Шесть или семь человек смачно плюнули в уличную пыль. Люди эти тоже покорно сторонились, готовясь пропустить кортеж Чис-Гирея, но было видно, что делают они это из страха, а не из почтения.
   – Этот парень здесь – не любимец публики, – констатировала Франсуаз.
   – Тише! – испуганно проговорил торговец. – Будьте осторожны, когда говорите о Чис-Гирее. Это очень могущественный человек.
   – Добавьте еще, что у стен есть уши, – заметил я.
   – О нет! Чис-Гирей не нуждается даже в этом.
   Смысл последнего замечания от меня ускользнул. По всей видимости, Чис-Гирей был настолько страшен, что стены служили ему шпионами, даже несмотря на отсутствие у них ушей.
   Толпа расступалась, подобно волнам величественной реки. Впрочем, я сомневался, что человек, восседавший на белом одногорбом верблюде, на самом деле был достоин такого внимания.
   Был он среднего роста, но широк в плечах и необычайно кряжист; казалось, в седле сидит обрубок древесного ствола. Лицо у него было темное, наверное, не просто от рождения, но из-за мыслей, что отражались на нем.
   По обычаю своего народа, он носил черные усы и широкую бородку. Драгоценный камень сверкал в центре красного тюрбана. Тяжелые одежды, выдававшие одного из верховных сановников Вселенской Церкви, ниспадали по обе стороны от верблюда, как птичьи крылья.
   – Я вижу, он не боится народного гнева? – спросил я.
   Только два стражника сопровождали Чис-Гирея – наименьшее число, дозволенное правилами Церкви. Мне подумалось, что, не будь Гирей скован этими правилами, он предпочел бы вообще оставаться без охраны.
   И это несмотря на то, как смотрела на него толпа.
   – Харизматический лидер, – заметил я.
   – Выпендрежник, – отозвалась Франсуаз.
   Все произошло так быстро, что никто не успел даже воззвать к богам. Два человека выскочили из толпы, что двумя стенами расступилась перед Чис-Гиреем.
   Первый из них схватил под уздцы лошадь стражника; сильным ударом незнакомец выбил охранника из седла. Солдат не успел даже поднять оружие.
   Второй неизвестный бросился прямо к Чис-Гирею.
   – Смерть фанатику! – закричал он.
   Узкая сабля вытягивалась в его руке. Чис-Гирей обернулся к своему убийце. Темные глаза церковника сверкнули, подобно двум молниям.
   Жалящий клинок ринулся к его горлу. Чис-Гирей знал, что времени у него почти не осталось.
   – Господь видит тебя, – произнес он.
   Деревянные четки – точная копия тех, с каким молятся местные жрецы, – ударились о лезвие сабли. Скорость, развитая ими в полете, оказалась достаточно высокой; они намотались на клинок и отклонили удар.
   Я не знал, смогу ли попасть с первого раза. Но не сомневался, что второго уже не представится.
   Второй охранник пришел в себя и, подскочив к наемному убийце, сбил его с ног.
   Городские стражники уже спешили сквозь толпу, менее чем за пару мгновений оба нападавших были скручены и разоружены.
   По толпе пронесся сдавленный вздох – и невозможно было понять, слышалось в нем облегчение или разочарование.
   Чис-Гирей оставался неподвижен. Лишь когда двое его ох­ранников вновь заняли места по обе стороны от него, темные глаза церковника повернулись в мою сторону.
   Он ничего не сказал.
   – Ну, мой герой, – произнесла Франсуаз, – не успел ты попасть в этот город, а уже кого-то спас.
   Торговца больше не было за прилавком. Люди старались не смотреть в мою сторону.
   – Не знаю, – произнес я. – не придется ли мне еще пожалеть об этом.
   Прекрасное лицо Франсуаз приобрело крайне забавное выражение. Так бывает всегда, когда красавица начинает думать.
   – Странно, – наконец сказала она, – что такой великий тиран свободно разъезжает по улицам священного города.
   – Тиран? – Я уже думал совсем о другом. – Где ты здесь увидела тиранов, Френки?
   – Ну как же? Этот же Чис-Гирей. Сразу видно, что он – кровавый диктатор.
   Я отмахнулся:
   – Марат Чис-Гирей – вовсе не царь-деспот, Френки. Это известный поэт из Асгарда. Лауреат многих премий. В своих стихах он прославляет свободу и величие человеческого духа.
   Френки остановилась, словно врезалась носом в невидимую стену.
   – Но тогда почему народ так его ненавидит? – спросила она.
   – Это же очевидно, – ответил я. – Потому что он – ино­странец.

2

   Купола круглились в вышине подобно сахарным головам. Двое стражников стояли на верху мраморной лестницы, скрестив фигурные алебарды.
   Людей здесь было немного. Паломников, пришедших в Град на семи холмах, более привлекали храмы да древние святые реликвии, привезенные монахами из разных уголков мира.
   Мы подошли ближе. Стражники стояли неподвижные, как мраморные фигуры, вырезанные на фронтоне дворца.
   Даже в тот момент, когда я подошел к ним вплотную, ни одна черточка не дрогнула на их лицах.
   – Ченселлор Майкл, – произнес я. – И демонесса Фран­суаз. К сэру Томасу Чартуотеру.
   Древки алебард разошлись передо мной, я ступил в образовавшийся проход. Те, кто охранял покои епископа, не были живыми людьми; я сомневался, что они вообще были кем-то.
   Откуда-то издалека доносилось журчание фонтанов.
   – Насколько я знаю, вы не верите в богов Вселенской Церкви? – спросил сэр Томас.
   Алый нектар изламывался в граненом бокале подобно драгоценному камню.
   – Нет, сэр Томас, – ответил я. – Говоря откровенно, в людей я тоже не верю.
   Ни одному из нас не хотелось начинать разговор, поэтому я сделал вид, что заехал к сэру Томасу на бокал медового нектара.
   – Не знал, что здесь Чис-Гирей, – сказал я.
   – Он приехал вручать поэтические награды. Как почетный гость.
   Так мы беседовали, а Франсуаз без конца вертелась, словно в ее кожаные шорты залез целый десяток муравьев. Ей было скучно. Наконец она с важным видом спросила:
   – И кто получил награду?
   Сэр Томас обернулся и взглянул на мою партнершу с нескрываемым удивлением. Так человек смотрел бы на фонарный столб, если бы тот внезапно осведомился, каковы котировки на бирже.
   – Тимоти Муравьед, – ответил он. – За «Оду о разворошенном муравейнике».
   – А, – произнесла Франсуаз с видом знатока поэзии. – Этого следовало ожидать.
   Сэр Томас тряхнул головой, точно вытрясал оттуда мысли о поведении моей партнерши.
   – Раньше награды получал сам Чис-Гирей, – заметил я.
   – В основном это было политическим шагом, – сказал сэр Томас. – Императоры Асгарда долго угнетали свой народ. Мы должны были поддержать тех, кто призывал к свободе. Марат стал сановником Великой Церкви именно для того, чтобы избежать преследования властей.
   Франсуаз надулась.
   – Никто там не стремился к свободе, – сказала она. – Ни ледяные тролли, ни великаны. Все они только и умели, что шушукаться по углам.
   – Вы были в Асгарде?
   Сэр Томас счел, что следует проявить вежливость по отношению к своей гостье, и тут же об этом пожалел.
   – Как же, – ядовито ответила моя партнерша. – Пара снежных великанов перехватила меня на курорте Морских Свинок. Ныли о свободе, о тирании, а закончили тем, что стали клянчить деньги на нужды сопротивления.
   Глаза сэра Томаса сверкнули отчаянием. Он изо всех сил старался найти ответ, который избавил бы его от необходимости слушать дальше.
   Однако ничего подходящего так и не постучалось в его череп, поэтому пришлось улыбнуться и спросить:
   – Вы дали?
   Это блестящий вопрос, особенно когда его задают девушке. Впрочем, ни сэр Томас, ни Франсуаз этого не заметили.
   – Конечно нет, – возмущенно отвечала моя партнерша. – Я думала, речь идет об одеялах для беженцев или там о еде для голодающих.
   – А на самом деле?
   – Они хотели издавать стихи. В переплете из коры серебряного баньяна. Даже император Асгарда не издавал свои эдикты в таких обложках.
   Франсуаз пылала негодованием, вызванным, впрочем, не столько великанами – любителями поэзии, сколько ее долгим и вынужденным неучастием в разговоре. Ведь к ней не обращались целых две минуты.
   – Я послала их к черту – и знаете что? Они еще долго бродили по курорту, пытаясь его найти. Приставали к барменам, швейцарам, спрашивали, где это. Потом, к счастью, их вышвырнули вон.
   – За стихи? – удивился сэр Томас, который, сам того не замечая, постепенно втянулся в разговор. – Я думал, на курорте Морских Свинок власти терпимы ко всем.
   – Не за стихи, – отмахнулась девушка. – Устроили пьяный дебош в трактире.
   – Теперь я вспомнил, – подтвердил сэр Томас. – Марат Чис-Гирей написал об этом большое эссе. Правда, его версия несколько отличается от вашей…
   – Значит, не стоило его спасать, – хмыкнула девушка. Пока детишки не начали лупить друг друга погремушками, следовало перевести разговор в другое русло.
   – Если Марат Чис-Гирей здесь только затем, чтобы раздавать лавровые венки, – спросил я, – то почему его кто-то пытался убить? За плохие стихи?
   Сэр Томас добродушно засмеялся.
   – Я как раз вспомнил, что о нем рассказывали, – пояснил он. – Говорят, крупные литературные журналы платят Чис-Гирею лишь за то, чтобы он не приносил им своих новых стихов… Да, с тех пор, как последний император Асгарда мирно скончался во сне, поэмы о свободе там перестали пользоваться успехом. Увы.
   – Во сне, – пробормотала Франсуаз. – Как же. В его алкоголе было столько крови – целый процент. Не удивительно, что он не оставил наследников.
   – Хотя мода на восхваление свободы прошла, – продолжал сэр Томас, – Марат Чис-Гирей остается видной фигурой. Он своего рода символ борьбы за свободу – борьбы, которая, к слову, закончилась победой без гражданской войны и кровопролития…
   Он взял со стола массивный черный крест, и я решил, что наш хозяин решил призвать себе в свидетели силы тьмы.
   – Нам еще повезло, что небесные боги охраняют этот город. Здесь не действуют ни огнестрельное оружие, ни магические жезлы. Но, конечно, против стали или дубинки это не поможет.
   Чартуотер отвинтил крышку, венчавшую один из концов креста, и сделал добрый глоток из того, что оказалось большой фигурной флягой.
   – Хороший коньяк, – сообщил он. – Помогает во время молитвы. У Чис-Гирея много врагов, в том числе среди аристократов Асгарда. Они теперь оказались не у дел. Марата многие хотят убить… – Он просиял. – Впрочем, мы здесь не за этим.
   Стоило подивиться его таланту говорить двусмысленности – но не вслух.
   – Ладно, друзья мои, – сказал Чартуотер, вставая. – Предоставим мараться об Марата нашим коллегам из церковной гвардии. Сам я, как вы знаете, в церковном граде лишь гость, так что не знаю всех подробностей. Но у нас вполне хватает и своих забот… Пойдемте.

3

   Белые стены окружали внутренний дворик. Деревья здесь были подстрижены так ровно и так красиво, что казались ненастоящими.
   – Вспышка философии Зла сильно всех обеспокоила, – сказал сэр Томас. – Сюда, пожалуйста.
   – Особенно меня, – процедила Франсуаз. – Меня там чуть не убили.
   – Собрались все, – продолжал Чартуотер. – Епископы из Великой Церкви. Некроманты. Волхвы. Даже весталки притащились, хотя их никто не звал.
   На белой поверхности здания сияла серебряная заплата двери. Казалось, ее никто не охраняет, но я не рискнул бы это проверять.
   – Многие говорили, что все дело в проклятой тюрьме Сокорро. Весталки потребовали ее уничтожить. Написали обширнейший манифест. Не думаю, чтобы хоть кто-нибудь его читал…
   За серебряной дверью открывалась тьма – такая черная и такая злая, что ее не мог развеять даже солнечный свет. Я благоразумно пропустил Франсуаз вперед.
   – Я хочу прочитать, – сказала она.
   – Манифест весталок? – не на шутку удивился сэр То­мас. – Не думал, что это вас заинтересует.
   Темнота под нами распахнулась винтовой лестницей, и мне подумалось, что это прекрасный способ переломать ноги, если у кого есть такое хобби.
   Наш провожатый начал спускаться.
   – Не манифест. – Франсуаз недовольно махнула рукой, едва не залепив Чартуотеру пощечину. – Эту статейку. Ту, что написал этот ваш Чирей.
   – А-а. – Сэр Томас произнес это так радостно, что в помещении на секунду стало как будто светлее. – Эссе Чис-Гирея. Как же оно называлось…
   Чартуотер помедлил, то ли пытаясь вспомнить, то ли думая о чем-то другом.
   – Знаете, я как-то запамятовал, – неубедительно пробормотал он наконец и поспешил вниз.
   Франсуаз смотрела ему вслед, рука ее потянулась к щеке, точно после пощечины.
   – Неужели настолько плохо? – пробормотала она. – Майкл, а ты не мог бы найти мне эту статью? Я решительно покачал головой:
   – Не в то время, когда ты и ее автор находитесь в одном городе. Я не могу спасать Чис-Гирею жизнь чаще, чем раз в неделю. Таковы требования профсоюза.