Чекалов Денис. Маятник Судьбы

Денис Чекалов
Маятник Судьбы

ПРОЛОГ

1

   Кажется, сами звезды попрятались в страхе.
   Фары нашего автомобиля уперлись в высокую каменную стену. Мох пробивается из швов кладки, пучками зеленых нитей прикрывая разводы плесени.
   Человек шагнул навстречу, направляя нам в лицо луч фонарика.
   Яркий дневной свет брызжет в глаза; такая мощная лампочка – дорогое удовольствие для обычного фонарика, но необходимое при некоторых обстоятельствах.
   – Добрый вечер, мистер Амбрустер, – произносит при­вратник. – Мадемуазель Дюпон.
   – Было бы доброе, нас бы сюда не позвали, – бурчу я. – Его уже привезли?
   – Да, мистер Амбрустер. – Человек не наклонился к нашей машине, и я не вижу его лица. – Он вырывался так, что я испугался, как бы он не порвал цепи.
   – Это хорошо, – говорю я. – Верховный палач уже здесь?
   – Ждем его с минуты на минуту. Можете проезжать.
   Серые глаза Франсуаз вспыхивают алым огнем.
   Высокая лестница украшена мраморными статуями, злобно скалящимися из темноты. На толстом ковре первого этажа полоса – грязь и кровь. Тут вели закованного в цепи пленника.
   Старик с короткой бородой. Иссиня-черные волосы мешаются с сединой. Подает мне руку:
   – Рад, что смогли приехать так быстро. Он внизу.
   Франсуаз приветствует человека и позволяет поцеловать себе руку.
   – Почему он молчит? – спрашиваю я.
   – Нам пришлось вырвать ему язык. Знаю, это жестокая мера, но он уже десятки раз наложил бы на нас проклятие, позволь мы ему говорить.
   – Однажды древние короли не сделали этого с последним из тамплиеров, – поясняю я, пропуская вперед свою партнершу. – И теперь сэр Томас не хочет повторить их ошибку.
   – Я не хочу повторить их судьбу, – говорит старик.
   Невысокий человек, сгорбленный, ибо всю жизнь провел за чтением книг и писанием статей. Короткая бородка совсем как у сэра Томаса – только пленник гораздо моложе старца. И, в отличие от него, является человеком.
   Глаза горят лихорадочным огнем прозрения.
   – Он уверял, что постиг философию Зла? – спрашивает Франсуаз, подходя к человеку.
   Четыре толстых металлических прута вмурованы в потолок и пол, как бы образуя невидимую клетку. На полу начертан разорванный пятиугольник, позванивают цепи, которыми человек прикован к металлической арматуре.
   – Никто не в силах освоить философию Зла, не повредившись рассудком, – шепчет сэр Томас, останавливаясь за спиной девушки.
   – Но он смог, и поэтому вы боитесь. – Я наблюдаю за тем, как вспыхивают и гаснут сполохи в глазах еретика. Это не отражение от ламп, расставленных по углам комнаты. Неверный свет рождается в душе скованного мятежника и пытается выплеснуться наружу.
   – Вы должны поговорить с ним, мадемуазель Дюпон, – произносит сэр Томас. – До того, как прибудет верховный па­лач.
   – Зачем вам знание философии Зла, сэр Томас? – спрашиваю я.
   Старик мрачнеет:
   – Мудрость подобна заразе, мистер Амбрустер. Ее можно использовать только во зло – о какой бы мудрости ни шла речь. Но тот, кто освободит древнюю философию Зла, способен погубить нас всех.
   Франсуаз прикасается тонкими пальцами ко лбу еретика. Острый сноп искр вспыхивает на его коже. Запечатанный запекшейся кровью рот человека искажается в торжествующей гримасе.
   Франсуаз отдергивает руку, встряхивает пальцы.
   – Вот ублюдок, – бормочет она. – А вы не могли просто залепить ему рот?
   Старый владелец особняка молча опускает голову. Из соседней комнаты раздается шум, входят два человека, удерживая между собой третьего.
   – Он первым схватил еретика за руку, – произносит сэр Томас. – Когда тот читал запрещенные фолианты. Слова проклятия не произнесены даже наполовину.
   Кожа несчастного бела, точно мука, и подобно ей сыплется на пол при каждом движении. Волос нет, там, где они были, обнаженное мясо, источающее кровь и гной. Глаза человека мутно-белы, рот безвольно открывается, роняя капельки желтой слюны.

2

   – Такова сила философии Зла, – произносит сэр Томас. – Этого несчастного отвезут в аббатство в Аспонику и будут лечить там. Если б мы дали еретику говорить – кто знает, что он сделал бы с нами?!
   – Я не могу достучаться до него, сэр Томас. – Франсуаз проводит рукой перед лицом еретика, определяя границу электрического поля. – Он слишком сильно закрыт.
   – Тогда нам придется впустить верховного палача.
   – Вы убьете его? – спрашиваю я. – Убьете, так и не узнав, кто открыл ему тайны философии Зла?
   – Я вынужден, – резко отвечает старец.
   Дверь снова открывается, и входит человек, с плечами такими широкими, что кажется квадратным. В руках он сжимает рукоять топора с острым зазубренным лезвием.
   – Вы не смели начинать без меня, – произносит он, и его голос рокотом отдается в сводчатых стенах. – Я, верховный палач, должен был допросить его.
   У палача нет лица – темное переливающееся облако окутывает гладко выбритый череп. Острые льдинки глаз направлены на сэра Томаса.
   Этот человек давно отдал свою душу демонам.
   – У нас не было выбора, монсеньор. – Старец склоняет голову, но его взгляд остается твердым. – Еретик слишком опа­сен.
   Молнии пробегают по округлому лезвию топора.
   – Я принимаю решения, сэр Томас, – говорит палач. – Не вы.
   Тяжелой поступью монсеньор подходит к прикованному человеку. Темное облако, окутывающее лицо палача, колеблется, и на мгновение я вижу, как его белые зубы обнажаются в улыбке.
   – Ты познал философию Зла, не так ли? – спрашивает он. Человек в цепях распрямляется. Кажется, он стал вдвое выше ростом.
   – Берегитесь! – в ужасе восклицает сэр Томас.
   Руки еретика выстреливают вперед, удлиняясь с неимоверной быстротой. Они проходят сквозь мускулистое тело палача. Пальцы пленника высовываются из его спины, залитые черной кровью монсеньора.
   Топор палача выскальзывает из его пальцев, разбивая в осколки филигранный орнамент пола.
   Еретик втягивает руки, и они проскальзывают сквозь обручи кандалов, ничем не сдерживаемые. Освобожденный человек перешагивает границу символа, начертанного на полу.
   Топор палача все еще стоит, покачиваясь, на полу рукояткой вверх – в том положении, в котором выпал из руки хозяина, и как будто не решается упасть вслед за ним.
   Я подхватываю топор и одним махом сношу еретику голову.
   Она катится по полу, разметав длинные волосы. Глаза Франсуаз вспыхивают неудержимой злобой, и врата ада со скрипом открываются за ее спиной. Бушующее пламя поглощает тело еретика, отрубленная голова закатывается между створок врат, увлеченная воздушным вихрем. Сэр Томас стоит, заложив руки за спину.
   – Такова сила, которую дарует человеку философия Зла, – произносит сэр Томас.
   Его голова склонена, сложенные в замок пальцы прижаты к груди. Эти слова сказаны им скорее в дополнение к собственным мыслям, нежели обращены к нам.
   – Однако топор верховного палача оказался сильнее, – замечает Франсуаз.
   Девушка устроилась в мягком кресле эпохи барокко, заложив ногу за ногу.
   Тень сэра Томаса Чартуотера скользит по ряду фарфоровых статуэток. Верхняя гостиная, с высоким потолком, лепниной и гобеленами, производит впечатление нежилой.
   Здесь живут лишь произведения искусства, а в присутствии людей они всегда кажутся мертвыми.
   – Топор монсеньора сделан из языка дракона, – говорит сэр Томас, – откушенного демонессой в момент поцелуя.
   Чартуотер распрямляется, но не до конца, ибо тяжесть принятого решения давит ему на плечи.
   – Только вы можете это произнести, – говорю я. – И вам придется это сделать.
   – Вы правы.
   Серебристые молнии освещают лезвие топора, трещинами изрезая его поверхность. Капли крови, подрагивая, впитываются в металл.
   – Еретик только начал постигать философию Зла. Продвинься он дальше в своих занятиях, и только силы преисподней смогли бы уничтожить его. А может быть, и они оказались бы бессильны.
   Сэр Томас замолкает, делая вид, что по-прежнему погружен в свои мысли. Если бы в этот момент он заметил малейший жест несогласия с моей стороны или со стороны Франсуаз, наверняка не стал бы продолжать дальше.
   – Еретик вышел за разорванную пентаграмму. Он оказался способен убить монсеньора. Мы должны выжечь зло каленым железом, прежде чем оно наберет еще большую силу.
   Франсуаз не отвечает, ибо принимать решение должен я.
   – Значит, так и будет, – говорю я.
   – Постойте, Майкл. – Сэр Томас предостерегающе поднимает палец. – Вы не должны соглашаться сразу. Вам предстоит многое обдумать.
   – Мне нечего обдумывать. Я давно отдал свою душу и ни разу об этом не пожалел. Если бы топор верховного палача не принял меня, я был бы мертв в тот же миг, когда взялся за рукоятку.
   В дверь ударяют дважды, и лакей, склоняя голову больше от страха, чем от почтения, сообщает:
   – Сэр Томас, Соверин не может более ждать в своих покоях.
   – Чертов глупец! – Глаза сэра Томаса гневно блеснули, и лакей приободрился, видя, что его хозяин все еще крепко держит ход событий под своим контролем.
   – Соверин Риети… К его общине принадлежал этот еретик, не так ли? – спросил я.
   – Соверин был одним из хранителей книг, таящих темное знание. Но сами фолианты не способны открыть основы философии Зла. Теперь Соверин в панике и не может действовать здраво.
   Сэр Чартуотер поворачивается к лакею:
   – Проводите его сюда, Малькольм. Лучше держать его на глазах, чем позволить сделать что-нибудь глупое в своих покоях.
   – Как такой человек, как Соверин, получил пост Хранителя? – спрашивает Франсуаз.
   – Он порядочен и исполнителен. Риети лишен отваги и фантазии, а для хранителя темных знаний это, пожалуй, достоинство. Но в ответственной ситуации полагаться на Соверина нельзя. Входите, друг мой.
   Сэр Томас поднимает руку, приветствуя того, кого еще пару минут назад назвал глупцом.
   – Мне сказали, монсеньор убит, – произносит Риети.
   Его лицо бледно, говорит он невнятно – наверное, пересохло во рту.
   – Э, да вы заговорили стихами, мой милый Соверин. – Сэр Томас похлопывает человека по плечу, и тот съеживается, не зная, что может означать такой знак внимания.
   – Как могло случиться, что один из ваших аколитов стал постигать Зло? – спрашиваю я.
   – Наш впавший в ересь брат был библиотекарем. – В комнате трое мужчин, и все мы стоим, но лишь Соверин стоит потому, что ему не предложили сесть. – Он изучал древние тексты, по крупицам воссоздавая забытые знания. Ибо такова роль нашей общины, сэр Томас.
   – Чернокнижники, – цедит сквозь зубы Франсуаз.
   – Нашего брата застали за церемонией трансформации. Он сидел над одной из книг, и его руки начали превращаться в древесные корни. Никто в нашей общине не в силах понять, как чтение фолиантов могло ввергнуть его в ересь.
   – Это надо понять, Соверин. – В голосе сэра Томаса уже нет дружелюбия. – Не позже чем через неделю я должен доложить о результатах Конклаву.
   Соверин выпрямляется, его высокий лоб покрывается морщинами.
   – К этому сроку я представлю вам объяснения, сэр Томас.
   – О нет. – Чартуотер смеется, и смех его холоден и язви­телен. – Расследование будет проводить монсеньор. И он имеет право казнить любого, кто будет хотя бы заподозрен в ереси.
   – Верховный палач мертв, – резко возражает Соверин. Он боится сэра Томаса и готов подчиняться ему, – но только не в пределах свой общины.
   – Я только что назначил временного монсеньора. Он будет исполнять обязанности палача до тех пор, пока Конклав не выберет нового.
   Взгляд Соверина леденеет. Он забыл о своем страхе перед ересью, как только зашла речь об ущемлении его полномочий.
   – И кто будет монсеньером? – спрашивает он.
   – Я, – отвечаю я.
   Соверин заходится смехом и поворачивается к сэру Томасу так резко, что его волосы рассыпаются по лбу.
   – Вы нарушаете порядок Конклава, сэр Томас. Эльф не может быть верховным патачом – а я вижу, что передо мной эльф. Если вы сочли возможным отступить от закона, тогда я по праву должен стать временным монсеньором. Это моя община, я и должен очистить ее от скверны.
   Брови Чартуотера приподнялись, ибо сама мысль о том, что Соверин может стать монсеньором, показалась ему нелепой.
   – Эльф возводится в ранг верховного палача, если отдал свою душу демонам, Соверин. Твоя – еще с тобой.
   – Отдавший душу становится слугой преисподней. Почти каждый из них.
   Соверин пятится, ибо у него вдруг рождается подозрение, что он тщетно взывает к справедливости. Несчастному глупцу пришло на ум, что он стал жертвой политического заговора, направленного на свержение Конклава.
   – Только один человек из многих способен сохранить при этом себя, – произносит Соверин, обращаясь ко мне. – Где демон, которому ты отдал свою душу? Ответь.
   Он видит топор верховного палача в моих руках, и его голос прерывается.
   Франсуаз смеется, выгибаясь. Ее глаза вспыхивают алым огнем.
   – Он отдал ее мне, – говорит она.

3

   Городишко оказался маленьким и грязным, как почти любой провинциальный городок. Вывеска на дверях аптеки приглашала на бал ветеранов Лернейской кампании.
   Судя по дате, он состоялся полтора месяца назад.
   Солнце вставало над горизонтом, только не стоило надеяться, что его лучи сделают городок приятным на вид.
   – Еще две мили к северу, – произнес Соверин Риети. – Там есть указатель.
   Он вновь поднял стекло своей машины, и мелкая пыль поднялась из-под колес.
   – Как хорошо, что он взял напрокат автомобиль, – процедила Франсуаз, глядя ему вслед. – Не хотела бы я провести путь в его обществе. Останови перед закусочной, я хочу есть.
   – Соверин уедет.
   – Он сказал, что есть указатель.
   Фасад закусочной полностью состоял из стекла. Два водителя грузовиков в легких майках без рукавов выходили из дверей и о чем-то разговаривали.
   – Только не смотри на людей так, словно попала на задворки цивилизации, – предупредил я. – Нам, пожалуйста, два больших гамбургера.
   – Говорю же вам – я его сбил, – продолжал человек в кепке, надетой козырьком назад.
   Двое его слушателей кивали головами, сжимая в крупных ладонях запотевшие стаканы с водой. Это была закусочная для водителей.
   – Три больших гамбургера, – поправила меня Франсуаз. – И коктейль-мороженое.
   – У нас нет коктейля.
   – Он упал на дороге, и я слышал, как его кости хрустнули у меня под колесами.
   – Врешь ты. Не мог ты ничего слышать – мотор ревел.
   – Да говорю тебе – слышал.
   – У вас на витрине написано: «Коктейль-мороженое», – сказала Франсуаз.
   – Нет коктейля. Хотите пива?
   Франсуаз посмотрела на него так, словно он предложил с ним переспать.
   – Я выпрыгиваю из кабины – вот-те, господи, думаю, человека сбил. Только он же сам выскочил – прямо передо мной. Но кто бы мне поверил?
   – Никто бы тебе не поверил.
   – У них нет коктейля-мороженого, – обвиняющим тоном произнесла Франсуаз, причем так громко, что владелец закусочной не мог ее не услышать. – А на витрине написано, что есть. Разве это не задворки цивилизации?
   – Ну, думаю, – под суд пойду. А что прав лишат, это точно. Лежит тот мужик – аккурат под правым колесом, и вся шина в крови.
   Франсуаз с аппетитом откусила большой кусок, прислушиваясь к разговору.
   – Соверин не сел к нам в автомобиль, потому что ему не понравились твои духи, – сказал я, пододвигая к себе охлажденную газированную воду. – Он чуть сознание не потерял, когда подошел к тебе.
   – А потом смотрю я – жив еще тот парень. Глаза открывает да смотрит на меня. И вот те крест – улыбается.
   – Да брось. Куда ж улыбаться мужику, если под колесом лежит.
   – Вот те крест, улыбался. А потом встал.
   – У меня хорошие духи.
   – Ты хочешь сказать – очень дорогие. Мы подвозили Соверина всего пару минут до конторы проката машин – и он чуть не потерял сознание.
   – Просто этот импотент никогда не видел красивых жен­щин.
   – Френки, ты думаешь только об одном.
   – И встает он, а колесо-то проворачивается.
   – Заливаешь. Представь, сколько тонн-то в грузовике.
   – Правду говорю – встал, и я слышу, как ящики у меня в кузове гремят. И смотрю – а грудь-то у него вся внутрь вдавлена, и ребра белые торчат.
   – Заливаешь. Ой заливаешь.
   – Да слушай ты. Он этак на меня смотрит и говорит: «Аккуратнее надо ездить, папаша». И эти, те, что легкие, – у него так и бьются под ребрами. Я с места сдвинуться не мог…
   – Майкл, а тебе нравятся мои духи?
   – Мне нравится в тебе все.
   – Ты не ответил.
   – А я все рот-то открываю, сказать чего-то хочу, а ни словечка не могу произнести. Он-то смотрит на меня, усмехается. И я смотрю – грудь у него обратно выпрямляется, и ребра на место становятся. Только рубашка как была порванная, так и осталась.
   – А сколько ты принял перед тем, как поехать?
   – Да ничего я не пил. Можно ли за рулем…
   – Френки, твои духи на самом деле сбивают с ног.
   – Это хорошо или плохо?
   – Но вот что – кровь его так у меня на бампере и осталась. Я как полмили отъехал – ни жив ни мертв. К реке свернул, минут сорок драил.
   – Помолчи.
   Слова эти были произнесены тихо, водитель, рассказывавший свою историю, повернулся к двери и почесал в затылке. Высокий подтянутый негр в форме помощника шерифа подошел к стойке и обменялся парой слов с хозяином.
   – Потом доскажешь, – сказал водителю один из слушателей.
   – Так я уже почти все и рассказал. Гиблое это место, поганое. Все из-за сектантов чертовых.
   – Пошли лучше отсюда. Уже и пора.
   Помощник шерифа неторопливо приближался к нам. Он бросил взгляд через стеклянную стену на наш дорогой автомобиль, потом остановился недалеко от нашего столика, ни на кого не глядя.
   – Хорошее утро, шериф, – сказал я.
   – Плохое, – ответил он. – Мы нашли труп – парня переехали на грузовике. Проломили грудную клетку. Простите, если испортил вам аппетит.
   – Ничего. – Франсуаз вытерла губы тыльной стороной ладони. – Садитесь лучше к нам.
   Он пододвинул стул. Улыбка у него была открытая, как у человека, который всегда уверен в своей правоте.
   – Вы меня озадачили, – произнесла Франсуаз, кладя локти на стол. – Если мужчина любит поглазеть по сторонам, то он обычно смотрит на меня, а не на мою машину.
   Негр засмеялся, ничуть не смутившись:
   – Вы правы. Я не люблю, когда к нам в город приезжают богатые люди.
   Я приподнял одну бровь.
   – Все дело в сектантах, – продолжал помощник шерифа. – Не знаю, чем эти ребята занимаются, – они никогда не пускали меня дальше ворот. Но, честно вам скажу, мне они не нравятся. Очень не нравятся.
   – И вы опасаетесь, что мы – богатые простаки, которые приехали сюда делать пожертвования? – улыбнулся я.
   – Честно говоря, да.
   – Тогда не переживайте. Эта девушка так много ест, что я не могу позволить себе тратиться на что-то другое. – Франсуаз толкнула меня под столом ногой.
   – Мы пишем книгу о современных нетрадиционных религиях, – солгала она. – И действительно приехали сюда, чтобы больше узнать об этой секте. Но никаких денег они от нас не получат – будьте уверены.
   Негр сложил руки на груди и с одобрением посмотрел на нас.

4

   – Христианская символика. – Франсуаз сделала мне знак остановиться.
   ОБЩИНА ДОБРЫХ СЫНОВ ГОСПОДА.
   – Немалых денег стоило заказать такой камень в виде дорожного знака, – заметил я. – Если у них нет своего резчика.
   – Или своих способов писать на камне.
   Франсуаз подошла к указателю и дотронулась до него пальцами. Легкие искры разорвались в воздухе там, где рука девушки прикоснулась к серой поверхности.
   – Ну и что же подсказывают твои демонические способности? – осведомился я. – Камень наполнен злом, или на тебя так отреагировало слово «Господа»?
   – Здесь все опутано мерзкой паутиной. Липкое, затхлое и грязное. Но причиной скорее сама секта, чем родившаяся в ней ересь. Дай мне руку.
   Я подал руку Франсуаз, и ее пальцы вцепились мне в запястье. Я почувствовал, как пульсирующий поток энергии перекатился в трепещущую демонессу. Франсуаз тряхнула головой и глубоко выдохнула.
   – Уже лучше, – сказала она. – Здесь ничего нельзя трогать руками.
   – Не удивительно, что местные жители недолюбливают общину. Обыватели вообще подозрительно относятся к сектантам, а раз уж ты говоришь, что вокруг витает Зло…
   – Но ты его не чувствуешь?
   – Френки, я же не демон.
   – Ты просто сытый, самодовольный сноб, которого не растрогает даже сцена массовой казни.
   – Френки, что трогательного в массовой казни?
   – Ты понял, что я имела в виду.
   – Не уверен.
   – Почему они называются христианской сектой, Майкл? Любой христианин сжег бы их на костре за то, чем здесь занимаются.
   – Не думаю, что любой, Френки. И не пытайся уверить меня, будто деревья вокруг дороги засохли оттого, что Зло выпивает их соки. Просто сейчас осень, а мы не на берегу океана.
   – Я не дура, Майкл, и понимаю, что такое осень. А деревья на самом деле истощены Злом. Но почему христианская секта?
   – А как еще они могли себя назвать? Сорок семь человек, из которых почти все мужчины. Правда, уже сорок шесть. Живут в одном доме, хотя не родственники. Нигде не работают. Занимаются сельским хозяйством, но ничего не продают. Дни проводят за чтением книг и массовой медитацией… Кроме как христианскими сектантами, они могли назваться разве что психушкой. Но тогда пришлось бы поставить решетки на окнах.
   – Это тягостное место, Майкл.
   – Когда я так назвал дом твоих тетушек, ты чуть не вырвала мне желудок.
   – И была права. А здесь на самом деле плохо – кажется, будто вековая пыль Зла, которая накапливается с каждым днем, тяжелым слоем легла на все живущее.
   – Хорошо сказано, Френки. У меня всегда создавалось такое впечатление, когда я заходил в студенческую библиотеку. Это все потому, что здесь читают книги.
   Главное здание оказалось одноэтажным. За ним поднимались другие – стояли они без видимого плана.
   – Построено ли поместье специально для чернокнижников, – спросил я, подавая Франсуаз зруку, – или они купили его потом?
   – Я не знаю.
   – Сэр Томас должен знать.
   – Вы задержались в дороге, – произнес Соверин Риети, выходя из дверного проема.
   Двери в нем не было – это принято у аспониканцев, но дом перед нами скорее походил на хижину доброго фермера.
   – Мне надо было поесть, – бросила Франсуаз. – Вам не идет форма священника.
   Соверин пробежал белыми толстоватыми пальцами по воротнику.
   – Жаль, что приходится обманывать людей. Но на нас и так обращают слишком много внимания. Мы должны быть как все.
   – Для этого вас пришлось бы лоботомировать, – пробормотала Франсуаз, поймала мой взгляд и непонимающе нахмурила брови, потом ее глаза сверкнули неудержимой яростью.
   Поскольку я выступал в роли монсеньора, пусть даже всего лишь исполняющего обязанности. Франсуаз отводилась роль помощницы. Она процедила что-то сквозь зубы насчет меня и моей привычки сваливать тяжелую работу на слабую девушку и раскрыв багажник, извлекла большой футляр из темно-синей кожи.
   В нем находился топор верховного палача.
   Франсуаз предстояло таскать его за мной на протяжении всего рейда, и мне оставалось только гадать, какие планы мести за это подчиненное положение крутятся у нее в голове.
   – Вам помочь? – осведомился Соверин, протягивая руку.
   – Я справлюсь, – отозвалась Франсуаз. – Мне не привыкать.
   – Познакомьтесь с моей правой рукой, – произнес Риети и в самом деле протянул мне правую руку.
   Озадаченный таким началом, я не сразу сообразил, что глава общины указывает на человека, выходящего из глубины двора.
   Трое послушников катили деревянные тачки, наполненные фруктами.
   – Они мудро делают, что ничего не продают, – заметила Франсуаз. – Ни один санитарный контроль не пропустил бы эту дрянь.
   – Айвен – мой помощник, и я доверяю ему, как себе самому.
   Подошедший к нам человек сутулился, и это казалось еще более заметным рядом со стройным Соверином. Его темно-рыжие волосы были взлохмачены, а рот открывался и закрывался, словно набирал обороты прежде, чем начать произносить слова.
   – Познакомься с новым монсеньором, Айвен, – сказал Со­верин. – Он должен найти источник ереси, появившейся в нашем братстве.
   Айвен не подал мне руки, и я был этому рад, ибо пот на его ладони обильно перемешался с грязью.
   Айвен сплюнул:
   – Мы сами можем найти источник зла, мэтр Соверин.
   – Таковы правила, Айвен. – Риети положил руку ему на плечо и заглянул в глаза. – Мы должны подчиняться им. Нельзя постичь знание, если нарушаешь законы.
   – Сократ сдох, следуя этой максиме, – ответил Айвен. Он посмотрел на меня, затем на Франсуаз и быстро нашел способ нас уязвить.
   – На пару слов, мэтр Соверин. У нас проблемы с апельсинами. Надеюсь, это не входит в вашу компетенцию, монсеньор?
   – Либо Айвен – недоразвитый, либо они любовники, – сказала Франсуаз, когда оба сектанта отошли в сторону.
   – Не удивительно, если вокруг почти все – мужчины. Кстати, интересно, как приходится тут женщинам.
   – Все-то тебе интересно. Я могу поставить его на пол?
   – Нет, Френки. Это очень ценный саквояж, а на земле много камешков. Ты не должна выходить из роли.