Страница:
И вот переправа через широкую холодную Итиль, последние костры из мордовских и буртасских жилищ, грабежи и насилия. Земли урусов лежали за густыми лесами, не замерзшими еще реками, болотами, и надо было нагрянуть туда вместе с первыми снегами и морозами. Города и села урусов, разобщенные распутицей, были столь беззащитны перед стремительно приближавшейся ордой, что Субудай, уже нисколько не сомневаясь в успехе набега, отпустил Монке и Бучека, сыновей своего выученика Толуя, на юг — против половцев и ясов, не ждущих такого врага с севера.
Неожиданность набега — вот главный козырь Субудая. Стояла обычная затяжная русская осень, первые белые мухи полетели, стали короткими сумеречные дни, когда так дремотно тянется долгая ночь у теплой печи, и какая тебе тут война, если от веку степняки нападали ранней весной, по свежей траве, либо сразу после уборки урожая. А со стороны степи так долго было все спокойно…
Субудай, набирая скорость, обошел с юга, лесостепью, заболоченные мещерские дебри и устремился к Рязани, свалившись воистину как снег на голову, а точнее, как ночной тать из лесу. «Послы» орды предъявили рязанцам наглый ультиматум: «От всего, иж имате в земли вашей, от человек, скотов и товаров десятое»… Рязанский князь Юрий Ингоревич собрал «братию» и всех своих вассальных князей на совет, который «много гадав, положиша, лучше всем помрети, нежели сором на ся прияти». И вот те, кого лишь очень условно можно назвать послами, услышали: «Отцы и деды наша испоконь дани никому не вдаваша, а за свою землю и честь головы складаша. То же и мы… И одарив послы тии, отпустиша» (курсив мой. — В. Ч.).
Согласно летописям и В. Н. Татищеву, совет рязанских князей сообщил Батыю:
«Дай мне, князь, познать жены твоя красоту». Тот засмеялся и ответил: «Не прилично нам, христианам, тебе, нечестивому царю, водить жен своих на блуд. Если нас одолеешь, то и женами нашими будешь владеть». Взбешенный хан повелел убить всех русских послов.
Народная память бывает цепче, а народные знания глубже, чем знания и намять отдельного человека, особенно келейного писца, его редакторов и цензоров, далеких от событий. Надо также учесть, что средневековая русская нежитийная литература, свободная в интерпретации подробностей, не знала, как считает современное литературоведение, вымышленных сюжетов.
Сказание о рязанской княгине Евпраксии написано просто и драматично, великолепным старым русским языком. Невестка великого князя, узнав о гибели в степной ставке Батыя своего мужа Федора, решается разом оборвать муки неизбывного горя. «Стояще в превысоком тереме своем и держа любезное чадо свое князя Ивана Федоровича, и услыша таковые смертоносные глаголы, и горести исполнися, абие (тотчас) ринуся из превысокого храма своего с сыном своим Иваном на среду земли и заразися до смерти (разбилась насмерть)». Возвратившиеся на руины рязанцы перенесли останки Евпраксии и ее сына в храм Николы Корсунского, почему храм этот и стал называться «Николой Заразским»…
Мы с детства восхищаемся великими поступками древних, чаще всего греческих да римских мужей и жен, а чем, скажите, уступает любому легендарному деянию чужеземки поступок Евпраксии — этот лебединый порыв навстречу смерти, крайнее доказательство супружеской любви и верности?
Правда, нас сызмальства учат, что убийство Федора и всего посольства, поступок Евпраксии, партизанский рейд Евпатия Коловрата, возвращение князя Ингоря Ингоревича на пепелище Рязани, захоронение Евпраксии с сыном в храме-легенды. Но почему такая череда легенд, исполненных достовернейших подробностей, вдруг возникла в одном месте Руси и в одно время?
Косвенное подтверждение легенды о Евпраксии, например, есть в былине о Даниле Ловчанине, в воинской повести о Евпатии Коловрате, в новом названии храма Николы Заразского. В летописях же, на которые издавна опирается наука, и в самом деле нет никаких сведений как об этой трагедии, так и о том, в частности, что рязанцы возвратились в свою разоренную столицу. Однако новейшие археологические данные свидетельствуют — возвращение такое состоялось. Ведь летописцы и хроникеры фиксировали далеко не все! Вот несколько примеров. В скандинавских хрониках нет ни малейшего намека на разгром Александром Ярославичем шведского войска на Неве в 1240 году! Археологи раскопали вблизи современного Житомира целый город, полностью уничтоженный ордой в 1240 году, но названия его никто не знает — летописи о нем молчат. А много лет назад меня на всю жизнь поразило краткое сообщение Ипатьевской летописи, которой историки доверяют больше, чем другим: «В лето 6750 не бысть ничтоже», то есть не было ничего. А ведь «лето 6750» — это 1242 год, в который произошло одно из важнейших исторических событий средневековья — Александр Невский разбивает на Чудском озере немецких захватчиков!..
Что же касается так называемых легендарных рязанских событий 1237 года, то и летописное подтверждение им все же есть! Сравнительно недавно вышел тридцать первый том «Полного собрания русских летописей», в котором напечатан так называемый «Мазуринский летописец», где со многими подробностями излагается нашествие орды на Рязанскую землю. Когда я прочел, например, как «приидоша погании ко граду, онии с огнии, а инии с порохи», то понял, что это было не что иное, как чжурчжэньский огонь. О достоверности летописного текста говорит, в частности, и то, что Евпатий Коловрат здесь назван по имени-отечеству, чего нет в повести. Подробно рассказывается в этой летописи и о гибели посольства князя Федора, и о смерти Евпраксии вместе с младенцем Иваном Постником, родившимся, очевидно, вовремя великого поста, то есть весной того года.
Правда, «Мазуринский летописец» датируется XVII веком, и в основе его вроде бы разные источники — Лаврентьевская и Никоновская летописи, святцы, Четьи-Миней, грамоты, хроники, хронографы, однако редакционная коллегия тома поясняет: «Вполне возможно, что все эти источники использованы составителем не непосредственно, а путем использования какого-то раннего источника». А великий знаток русских летописей академик М. Н. Тихомиров, изучавший в свое время «Мазуринский летописец» по оригиналу, считал, что часть сведений его, касающихся XIII века, заслуживает внимания.
Мои предки по матери и отцу происходят с Рязанщины, из-под Пронска, — они жили там с незапамятных времен, и я допускаю, что далекие их, а значит и мои, пращуры встретили там самый страшный год в истории этого края, расположенного на границе со степью. Из всех русских земель удельное Пронское княжество и его население стали первой жертвой орды перед самой зимой 1237 года.
Героически-отчаянное, но недолгое сопротивление в поле рязанских, пронских, муромских, ижеславльских дружин. И вот, как пишется в той же «Повести о разорении Рязани Батыем»: лежат они «на земле пусте, на траве-ковыле, снегом и ледом померзоша, никем не брегоми, и от зверей телеса их снедаеми, и от множества птиц разтерзаеми. Все бо лежаща купно, едину чашу пиша смертную». «А татарове, — повествует В. Н. Татищев, — видевше многих своих избиенных, разсвирепеша зело, начата всюду воевати, грады разоряя и пожигая, люд избивая и пленя с великою яростию». Это краткое и обобщенное описание рязанских событий 1237 года лишено подробностей, которые сберегла народная память и тогдашняя литература.
"Великую княжну Агрипену, матерь великого князя, з снохами и с прочими княгинеми мечи иссекоша, а епископа и священнический чин огню предаша, во святой церкве пожегоша, а иней многи от оружия подоша, а во граде многих людей, и жены, и дети мечи иссекоша, «и иных в реце потопиша; иереи, черноризца до останка иссекоша, и весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство рязанское и сродник их, киевское и черниговское, поимаша, а храмы божия разориша, и во святых олтарех много крови пролияша». Горькие эти строки замалчивают то, что легко вообразить. Во время сражения воин орды под страхом немедленной смертной казни не мог хватать добычу, мародерствовать и насильничать, но после победоносного боя захваченный город на три дня поступал в полное распоряжение этих самых рядовых воинов. Уничтожив всех способных к сопротивлению, озверевшая орда не только грабила «узорочие нарочитое», она живьем сжигала десятки девушек вместе с каким-нибудь убитым нойоном, бросала детей в пламя горящих изб. Прошу прощения у читателя и за такую правду — после тысячеверстного мужского поста орда набрасывалась на женщин, девушек и девочек, которых, конечно, не хватало на всех, и мало кто без содрогания может представить себе, что происходило из-за этой нехватки на пылающих улицах городов и сел рязанских. Средневековая наша словесность с деликатностью, присущей всей русской литературе, молчит об этом, а история при описании бесчинств орды ограничилась одной краткой и строгой формулой: «много ругание творяще…»
И. К. Гудзий, как мне помнится со студенческих лет, считал средневековую рязанскую литературу, в частности повести о разорении Рязани ордой, по их идейно-художественной значимости выдающимся, вторым после «Слова о полку Игореве» явлением нашей старой словесности… Завидую тем, кто еще не читал рассказ-старину об Авдотье-рязаночке — впереди у них радость встречи с романтической, умной и красивой притчей, пленительным образом русской женщины-патриотки. Действие условно перенесено на туретчину. Некий царь Бахмет разорил Русь, убил всех князей и бояр, увел большой полон. И вот, проделав долгий, полный опасности путь, молодая женка Авдотья-рязаночка является к царю Бахмету выручать брата, мужа и свекра. Он предлагает ей выбрать одного из родных и за неправильный выбор пригрозил отсечением головы. Авдотья выбирает брата, потому что муж и свекор у нее еще могут быть, а брата никогда: «Не видать мне буде единыя головушки, — мне милого братца родимого, да не видать век да и по веку». Бахмет, у которого во время набега русские убили брата, заплакал, одобрил выбор и за речи разумные и слова хорошие вернул Авдотье-рязаночке весь полон, который она привела в родные места и расселила по-старому…
Есть в средневековой рязанской литературе сложная по сюжету, интересная по разработке характеров «Повесть о Петре и Февронии», в центре которой снова женщина-разумная и справедливая, умелая и терпеливая Феврония, отстаивающая свое право любить избранника; есть более позднее «Сказание об явлении Унженского креста» — трагедия двух любящих друг друга сестер, разлученных на всю жизнь; есть прекрасное биографическое повествование о муромчанке Юлиании Лазеревской, посвятившей себя обездоленным и несчастным людям… Известный дореволюционный литературовед В. А. Келтуяла, по учебникам которого гимназисты, студенты и курсистки вникали в нашу литературную старину, писал: «Почему муромо-рязанское творчество обнаруживало особый интерес к женщине, остается неизвестным». Н. К. Гудзий, насколько я помню его книги, лекции и семинары, такого вопроса вообще не ставил, хотя ответ на него, мне кажегся, очевиден.
Великий Саади: «После вторжения монголов мир пришел в беспорядок, как волосы эфиопа. Люди стали подобны волкам». Русская литература, всегда выражавшая нравственные народные идеалы, откликнулась на невиданное бесчеловечие и разорение родной земли произведениями высокого гуманистического смысла. Муромо-рязанцы, испытавшие первый, самый страшный удар орды, создали галерею прекрасных женских образов, олицетворявших великие человеческие идеалы — любовь, верность, братство, сострадание, поведали о взаимопомощи и бесстрашии, об уме, гордости и самообладании русских людей; это было бесценным духовным оружием наших предков, попавших под иго завоевателей…
Нет, надо читать нашу средневековую литературу, включая летописи, их своды и переложения; в них столько воистину бессмертных, художественно совершенных страниц, столько возвышенных, хватающих за душу строк, столько непреходящего, такого, что нам нужно сегодня!
Субудай, в сущности, ничем не рисковал, напав поздней осенью 1237 года на северо-восточную Русь. Он понимал — лишь объединенные силы всех русских земель смогут не только противостоять воинству, но и уничтожить его, однако точно знал, что не встретит их, а разгромит княжества поодиночке. И дело было не только в феодальной раздробленности тогдашней Руси или же соперничестве, местничестве, политическом эгоизме русских князей, что издавна принято за главную причину побед орды. Это верно, что Михаил черниговский в той конкретной военно-стратегической ситуации не помог своими войсками Юрию рязанскому, но мог ли он это. сделать, если бы даже очень захотел?
Вспомним, что великий князь рязанский Юрий Ингоревич, узнав о появлении на русских рубежах орды, послал гонца в Чернигов. Летописи и народная память не сохранили имя этого посланца, который, в полной мере осознавая смертельную опасность, грянувшую над Русью, загнал, наверное, не одну лошадь. Прошу представить тысячу, если считать взгорки да петлястую кривизну средневековых, не спрямленных верст по осенней распутице, под дождем и снегом, сквозь густо облесенные долы, переправы через глубокие реки, броды, ночевки у костров. С какой скоростью гонец мог передвигаться? Для сравнения приведу сведения об одном рекордном концом переходе нового времени. В 1935 году группа спортсменов-конников прошла на чистокровных ахалтекинских скакунах из Ашхабада в Москву. Причем двигалась она в лучшее время года, поровну и посуху, налегке и с хорошим отдыхом после каждого дневного броска… В первые три дня спортсмены делали по сто двадцать километров за сутки, а в последующие — в среднем менее пятидесяти, преодолев путь в четыре тысячи триста километров за восемьдесят четыре дня. Еще раз представьте себе, дорогой читатель, условия перехода рязанского гонца в ноябредекабре 1237 года. Если он делал в день даже по сорок с лишним километров, то и в этом случае должен был добираться до Чернигова не менее трех недель.
И вот вообразим этого гонца в богатой, многолюдной, колокольной столице Северской земли, где, согласно различным источникам, находился в это время рязанский воевода Евпатий Коловрат. Если моему любознательному читателю хочется узнать, что там произошло, я могу на несколько минут свести его с самим Евпатием Коловратом. Эту воображаемую беседу лучше провести у лесного костра, когда воевода возвращался из Чернигова…
Морозная лунная полночь, снег на деревах синеет под синими звездами, кони вокруг жуют в торбах овес, воины кашляют у костров, ворочаются от холода, подступившего из лесу, что-то бессвязное бормочут сквозь тяжелый сон. Их всего триста человек с ним, отборных дружинников князя черниговского Михаила Всеволодовича…
Евпатий Коловрат бдит у тлеющего костра на конском потнике; грудью широк, лицом темен, плечами грузен, очами беспокоен и блескуч, будто жжет его изнутри огонь. Спросим его для начала разговора:
— Труден был нынешний переход?
Евпатий Коловрат. Еще как труден-то, не приведи господь. Лихо над Русью… Снеги пали глубокие, коням тяжко. Видишь, при нас щиты, мечи, копья, кольчуги, шлемы — без сего зачем идти? Овес, мясное и рыбное копченье, хлеб и мед — без сего не дойти… Лихо, лихо над Русью грянуло! Тропы уж перемело, а реки не встали. Забереги-то прихватило, но стрежень струит живой. Спешим, а день-то короток… Кони обезножели частью, и мы их забили.
Любознательный Читатель. Ноги поломали в колдобинах под снегом или на поторчины напоролись?
— Не так. В реке, на броду. Знать, это козляне от поля брод оборонили, а в Чернигов о сем не успели донесть.
— Как можно пустынный речной брод оборонить?
— Кованые железки с четырьмя шипами рассыпали по броду. И как она ни упади на дно-шип вверх смотрит… «Чеснок» называется. Степняки часто рады, если сменного коня теряют — свежатина, а русские поганое не едят. Коней забили, чтоб не мучились, обошли броды глубью да вплавь по стрежню, а забережный лед рубили мечами, вымокли до нитки, едва обсушились у огней; вон, слышь, кашляют витязи…
— Они пошли с вами по доброй воле?
— Подал я голос на черниговской площади: «Лихо над Русью, татары пришли, кто рязанцам поможет?» Дружина княжеская вся ко мне с криком подвинулась. Этих триста северских воев я сам выбрал.
— А почему только триста?
— Ежели больше — обоз нужен в такое время, а мы спешим налегке.
— Михаил Всеволодович черниговский, выходит, не предал Рязанскую землю?
— Нет. Он, известно, рассуждателен больно, только предавать рязанцев он не предавал. Мы ночь рядили с его боярами и воеводами. Полную рать быстро скликать нельзя.
— Почему?
— Татарии знал, какое время выбрать. До залесного Дебрянска по нынешней дороге четыре-пять дней верховой езды да обратно столько же… Степные богатые города и веси ближе, но поля убраны, свадьбы сыграны, в погребах меды бродят, дожидаясь всех, кто мог бы мечи в руках держать.
— Где же они?
— По лесным раменам вот этакими лунными ночами лес валят, дома рубят к весеннему сплаву в Киевскую и Переяславскую земли, а больше всего народу в далеких лесах, на ловах — мясо турье морозят, вепрей бьют, соболя и белку в силки имают — пушной товар по всем концам света в цене. Богатые-то ловы в лесах под Гомием и Дебрянском, куда с первым санным путем ушли северяне и должны вернуться только к рождеству Христову. И если б все были на месте, то и тогда нужно время, чтоб боевых и обозных коней снарядить, сбрую подновить, оружие подготовить, собраться всем в Чернигове да выступить через леса к Рязани с кормом для коней и съестным припасом для воинов. Санный путь тяжел, северская обозная рать втрое б отставала от верховой и совсем не могла бы переправляться через реки, пока льды не встанут… И ночевать у костров зимой не мед, заболеют люди горлом, головой, грудью — какие будут воины? Посекут их татары, как ту капусту… Лихо над Русью!.. И рассыпалась она по горошине! И каждая горошина в свою ямку запала да лежит-набухает. Наша Муромо-Рязанская земля отвалилась от Чернигово-Северской еще при Мономахе и сама поделилась на пять, потом на тринадцать уделов. А сколько ныне князей в Чернигово-Северской земле, и не скажу — козельские, курские, трубчевские, сновские, рыльские, лопаснинские, вщижские, новгород-северские, путивльские, стародубские, дебрянские, карачевские… И каждый под себя норовит соседскую землю подгресть, чтобы дружину поболе соседской содержать. Правду говорил Игорь Святославлич черниговский, святую правду… И татар не угадаешь. Где они сейчас со всей своей силой? Не в Рязани ли уже? Их соглядатаи далеко впереди войска скачут. А может, обходят снежной степью и готовятся ударить по северским городам, по Чернигову иль самому Киеву!
— А воевода куда спешит столь безрассудно? Не разумней ли с этими богатырями засесть в каком-нибудь городе да задержать войско орды, побить, сколько можно, татар со стен?
— Где мой князь, там и я буду. Иного ни бог, ни Русская земля не простят мне…
Рязань пала 21 декабря, в пересчете на новый стиль 28 декабря 1237 года — в XIII веке эта календарная разница составляла семь дней. Первый русский партизан Евпатий Коловрат торопил свою дружину «скорей скорого».
Любознательный Читатель. Откуда эта дата?
— Вспомним, что 3 февраля орда подступила к Владимиру, через пять дней пошла на приступ, а между тем пал Суздаль-эти крупные события никак не отражены в богатой подробностями повести о нашествии врага, и Субудай перед штурмом главных городов Владимирской земли едва ли оставил бы в тылу, вблизи Суздаля, столь сильную и мобильную дружину противника, как будто воистину восставшую из мертвых.
— Но мог ли Евпатий Коловрат с такой сравнительно небольшой дружиной нанести какой-либо вред Субудаю?
— Немалый. Особенно тылам. Его отряд был, конечно, бессилен против всей орды, но она к тому времени, почуяв безнаказанность, рассыпалась по всей Владимирской земле десятками и сотнями, с которыми вполне мог расправляться Коловрат. Кроме того, сама военная тактика орды создавала возможность ведения против нее успешной партизанской войны, чего чжурчжэни осуществить не смогли. Плано Карпини писал: «Когда они желают пойти на войну, то отправляют вперед первых застрельщиков, у которых нет с собой ничего, кроме войлоков, лошадей и оружия… Они… только ранят и умерщвляют людей… За ними следует войско, которое, наоборот, забирает все, что находит, также и людей, если их могут найти, забирают в плен или убивают»… Так что Евпатий Коловрат, быть может, гнался за обозом по пятам самого Батыя, прикрываемого арьергардом и натерпевшегося, наверное, страху.
Снова бережно листаю крохотную ветхую книжечку «Героическая поэзия Древней Руси» с густо-красной, как тягучая застывающая кровь, обложкой и опять разглядываю выходные данные, свидетельствующие о том, что набрана она в осажденном Ленинграде. Нет, не зря гибли наши предки, если память об их мужестве народ, как оружие, хранил семь веков!
Любознательный Читатель. Евпатий Коловрат нам хорошо изложил реальную обстановку той давней и страшной зимы. Очевидно, Михаил черниговский действительно не смог в полную силу помочь рязанцам…
— Не успел бы. В Чернигове ничего не знали о реальной силе врага, его действиях и намерениях. Неминуемая гибель ждала бы, конечно, всю черниговскую рать, если б она все-таки собралась и поредевшей, измученной тяжелым зимним маршем за полторы-то тысячи лесных верст объявилась бы на ослабевших конях в тылу Субудая лишь в середине или конце февраля 1238 года. Несомненно также, что половцы, становища которых с осени разорял Монке, быстро донесли до Киева и Чернигова эту весть, и нельзя же было оставлять беззащитными города и земли лесостепной Руси!
— Но почему великий князь владимирский Юрий Всеволодович не помог рязанцам? Ему-то было совсем близко до Рязани!
— Строгой исторической науке неизвестно, когда во Владимире узнали о нашествии орды на Рязанское княжество, и точной даты сражения на реке Воронеже. В. Н. Татищев, однако, сообщает, что рязанцы, отпустив послов орды, вышли к Воронежу всей силой, и только после этого сообщается, что к Юрию Всеволодовичу «послаша, зовуще его себе на помощь». Одновременно «слаша же ко северским и черниговским князьям»… Насчет чернигово-северских князей вопрос, кажется, абсолютно ясен — любая их помощь из такой дали не успела бы. Но мог ли оказать эту помощь Юрий, тот самый, что в 1223 году послал большую рать в Прибалтику? Даже на всполошные сборы дружины и ополчения нужна была хотя бы неделя — это самое обширное русское княжество, раскинувшееся на сотни верст во все концы, не могло сосредоточить достаточную военную силу в день-два, а осенью путь от Владимира до Рязани, как и сейчас, между прочим, нельзя преодолеть по прямой через непроходимые болота и леса. Он извилисто шел тогда через Москву и Коломну, а это около четырехсот километров. Что они значат, может доподлинно узнать сегодня закаленный спортсмен, если выедет верхом на очень выносливой лошади примерно в конце ноября и не будет в пути пользоваться современными дорогами, мостами и гостиницами, взяв с собой еду, фураж и тяжелое средневековое оружие… Юрий Всеволодович сделал все, что мог!
— Простите, а что же он сделал такого, что мы его должны через семь с половиной веков вроде бы реабилитировать?
— Наши предки в реабилитации не нуждаются — мы нуждаемся в этом… Юрий спешно собрал воинство и послал в нелегкую и неблизкую дорогу через свежие снега, болота и предзимние речные переправы. Кстати, тот спортсмен-энтузиаст пусть в ноябре переплывет с лошадью ныне помельчавшие и сузившиеся Колокшу, Пекшу, Клязьму, Ворю, Яузу, Москву-реку, множество других замерзающих рек и речек, сегодня совсем маловодных, и в полной боевой готовности прискачет по первым снегам к Рязани… Рать, которую собрал Юрий Всеволодович, не могла перелететь по воздуху — это был изнурительный марш-бросок, о темпах и иных подробностях которого можно только догадываться.
Неожиданность набега — вот главный козырь Субудая. Стояла обычная затяжная русская осень, первые белые мухи полетели, стали короткими сумеречные дни, когда так дремотно тянется долгая ночь у теплой печи, и какая тебе тут война, если от веку степняки нападали ранней весной, по свежей траве, либо сразу после уборки урожая. А со стороны степи так долго было все спокойно…
Субудай, набирая скорость, обошел с юга, лесостепью, заболоченные мещерские дебри и устремился к Рязани, свалившись воистину как снег на голову, а точнее, как ночной тать из лесу. «Послы» орды предъявили рязанцам наглый ультиматум: «От всего, иж имате в земли вашей, от человек, скотов и товаров десятое»… Рязанский князь Юрий Ингоревич собрал «братию» и всех своих вассальных князей на совет, который «много гадав, положиша, лучше всем помрети, нежели сором на ся прияти». И вот те, кого лишь очень условно можно назвать послами, услышали: «Отцы и деды наша испоконь дани никому не вдаваша, а за свою землю и честь головы складаша. То же и мы… И одарив послы тии, отпустиша» (курсив мой. — В. Ч.).
Согласно летописям и В. Н. Татищеву, совет рязанских князей сообщил Батыю:
«Шлем послы наши со дары».Время сохранило до наших дней прекрасное произведение русской средневековой литературы «Повесть о разорении Рязани Батыем», в которой утверждается, что великий князь нарядил посольство во главе со своим любимым сыном Федором, со многими богатыми дарами, дабы попытаться отвратить беду от земли Рязанской. Покойный советский писатель В. Ян в своей исторической трилогии описывает этот факт как бесспорно правдивый, числя среди послов пронского и ижеславльского князей,-а также нескольких знатных бояр. Батый принял подарки, но, исключая всякую возможность благополучного исхода мирных переговоров, поставил неслыханное условие — отдать пришельцам в наложницы сестер и дочерей рязанских князей. Однако этого ему показалось мало — узнав, что княгиня Евпраксия, супруга главы посольства, происходящая из царского византийского рода, славится необыкновенной красотой, сказал князю Федору:
«Дай мне, князь, познать жены твоя красоту». Тот засмеялся и ответил: «Не прилично нам, христианам, тебе, нечестивому царю, водить жен своих на блуд. Если нас одолеешь, то и женами нашими будешь владеть». Взбешенный хан повелел убить всех русских послов.
Народная память бывает цепче, а народные знания глубже, чем знания и намять отдельного человека, особенно келейного писца, его редакторов и цензоров, далеких от событий. Надо также учесть, что средневековая русская нежитийная литература, свободная в интерпретации подробностей, не знала, как считает современное литературоведение, вымышленных сюжетов.
Сказание о рязанской княгине Евпраксии написано просто и драматично, великолепным старым русским языком. Невестка великого князя, узнав о гибели в степной ставке Батыя своего мужа Федора, решается разом оборвать муки неизбывного горя. «Стояще в превысоком тереме своем и держа любезное чадо свое князя Ивана Федоровича, и услыша таковые смертоносные глаголы, и горести исполнися, абие (тотчас) ринуся из превысокого храма своего с сыном своим Иваном на среду земли и заразися до смерти (разбилась насмерть)». Возвратившиеся на руины рязанцы перенесли останки Евпраксии и ее сына в храм Николы Корсунского, почему храм этот и стал называться «Николой Заразским»…
Мы с детства восхищаемся великими поступками древних, чаще всего греческих да римских мужей и жен, а чем, скажите, уступает любому легендарному деянию чужеземки поступок Евпраксии — этот лебединый порыв навстречу смерти, крайнее доказательство супружеской любви и верности?
Правда, нас сызмальства учат, что убийство Федора и всего посольства, поступок Евпраксии, партизанский рейд Евпатия Коловрата, возвращение князя Ингоря Ингоревича на пепелище Рязани, захоронение Евпраксии с сыном в храме-легенды. Но почему такая череда легенд, исполненных достовернейших подробностей, вдруг возникла в одном месте Руси и в одно время?
Косвенное подтверждение легенды о Евпраксии, например, есть в былине о Даниле Ловчанине, в воинской повести о Евпатии Коловрате, в новом названии храма Николы Заразского. В летописях же, на которые издавна опирается наука, и в самом деле нет никаких сведений как об этой трагедии, так и о том, в частности, что рязанцы возвратились в свою разоренную столицу. Однако новейшие археологические данные свидетельствуют — возвращение такое состоялось. Ведь летописцы и хроникеры фиксировали далеко не все! Вот несколько примеров. В скандинавских хрониках нет ни малейшего намека на разгром Александром Ярославичем шведского войска на Неве в 1240 году! Археологи раскопали вблизи современного Житомира целый город, полностью уничтоженный ордой в 1240 году, но названия его никто не знает — летописи о нем молчат. А много лет назад меня на всю жизнь поразило краткое сообщение Ипатьевской летописи, которой историки доверяют больше, чем другим: «В лето 6750 не бысть ничтоже», то есть не было ничего. А ведь «лето 6750» — это 1242 год, в который произошло одно из важнейших исторических событий средневековья — Александр Невский разбивает на Чудском озере немецких захватчиков!..
Что же касается так называемых легендарных рязанских событий 1237 года, то и летописное подтверждение им все же есть! Сравнительно недавно вышел тридцать первый том «Полного собрания русских летописей», в котором напечатан так называемый «Мазуринский летописец», где со многими подробностями излагается нашествие орды на Рязанскую землю. Когда я прочел, например, как «приидоша погании ко граду, онии с огнии, а инии с порохи», то понял, что это было не что иное, как чжурчжэньский огонь. О достоверности летописного текста говорит, в частности, и то, что Евпатий Коловрат здесь назван по имени-отечеству, чего нет в повести. Подробно рассказывается в этой летописи и о гибели посольства князя Федора, и о смерти Евпраксии вместе с младенцем Иваном Постником, родившимся, очевидно, вовремя великого поста, то есть весной того года.
Правда, «Мазуринский летописец» датируется XVII веком, и в основе его вроде бы разные источники — Лаврентьевская и Никоновская летописи, святцы, Четьи-Миней, грамоты, хроники, хронографы, однако редакционная коллегия тома поясняет: «Вполне возможно, что все эти источники использованы составителем не непосредственно, а путем использования какого-то раннего источника». А великий знаток русских летописей академик М. Н. Тихомиров, изучавший в свое время «Мазуринский летописец» по оригиналу, считал, что часть сведений его, касающихся XIII века, заслуживает внимания.
Мои предки по матери и отцу происходят с Рязанщины, из-под Пронска, — они жили там с незапамятных времен, и я допускаю, что далекие их, а значит и мои, пращуры встретили там самый страшный год в истории этого края, расположенного на границе со степью. Из всех русских земель удельное Пронское княжество и его население стали первой жертвой орды перед самой зимой 1237 года.
Героически-отчаянное, но недолгое сопротивление в поле рязанских, пронских, муромских, ижеславльских дружин. И вот, как пишется в той же «Повести о разорении Рязани Батыем»: лежат они «на земле пусте, на траве-ковыле, снегом и ледом померзоша, никем не брегоми, и от зверей телеса их снедаеми, и от множества птиц разтерзаеми. Все бо лежаща купно, едину чашу пиша смертную». «А татарове, — повествует В. Н. Татищев, — видевше многих своих избиенных, разсвирепеша зело, начата всюду воевати, грады разоряя и пожигая, люд избивая и пленя с великою яростию». Это краткое и обобщенное описание рязанских событий 1237 года лишено подробностей, которые сберегла народная память и тогдашняя литература.
"Великую княжну Агрипену, матерь великого князя, з снохами и с прочими княгинеми мечи иссекоша, а епископа и священнический чин огню предаша, во святой церкве пожегоша, а иней многи от оружия подоша, а во граде многих людей, и жены, и дети мечи иссекоша, «и иных в реце потопиша; иереи, черноризца до останка иссекоша, и весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство рязанское и сродник их, киевское и черниговское, поимаша, а храмы божия разориша, и во святых олтарех много крови пролияша». Горькие эти строки замалчивают то, что легко вообразить. Во время сражения воин орды под страхом немедленной смертной казни не мог хватать добычу, мародерствовать и насильничать, но после победоносного боя захваченный город на три дня поступал в полное распоряжение этих самых рядовых воинов. Уничтожив всех способных к сопротивлению, озверевшая орда не только грабила «узорочие нарочитое», она живьем сжигала десятки девушек вместе с каким-нибудь убитым нойоном, бросала детей в пламя горящих изб. Прошу прощения у читателя и за такую правду — после тысячеверстного мужского поста орда набрасывалась на женщин, девушек и девочек, которых, конечно, не хватало на всех, и мало кто без содрогания может представить себе, что происходило из-за этой нехватки на пылающих улицах городов и сел рязанских. Средневековая наша словесность с деликатностью, присущей всей русской литературе, молчит об этом, а история при описании бесчинств орды ограничилась одной краткой и строгой формулой: «много ругание творяще…»
И. К. Гудзий, как мне помнится со студенческих лет, считал средневековую рязанскую литературу, в частности повести о разорении Рязани ордой, по их идейно-художественной значимости выдающимся, вторым после «Слова о полку Игореве» явлением нашей старой словесности… Завидую тем, кто еще не читал рассказ-старину об Авдотье-рязаночке — впереди у них радость встречи с романтической, умной и красивой притчей, пленительным образом русской женщины-патриотки. Действие условно перенесено на туретчину. Некий царь Бахмет разорил Русь, убил всех князей и бояр, увел большой полон. И вот, проделав долгий, полный опасности путь, молодая женка Авдотья-рязаночка является к царю Бахмету выручать брата, мужа и свекра. Он предлагает ей выбрать одного из родных и за неправильный выбор пригрозил отсечением головы. Авдотья выбирает брата, потому что муж и свекор у нее еще могут быть, а брата никогда: «Не видать мне буде единыя головушки, — мне милого братца родимого, да не видать век да и по веку». Бахмет, у которого во время набега русские убили брата, заплакал, одобрил выбор и за речи разумные и слова хорошие вернул Авдотье-рязаночке весь полон, который она привела в родные места и расселила по-старому…
Есть в средневековой рязанской литературе сложная по сюжету, интересная по разработке характеров «Повесть о Петре и Февронии», в центре которой снова женщина-разумная и справедливая, умелая и терпеливая Феврония, отстаивающая свое право любить избранника; есть более позднее «Сказание об явлении Унженского креста» — трагедия двух любящих друг друга сестер, разлученных на всю жизнь; есть прекрасное биографическое повествование о муромчанке Юлиании Лазеревской, посвятившей себя обездоленным и несчастным людям… Известный дореволюционный литературовед В. А. Келтуяла, по учебникам которого гимназисты, студенты и курсистки вникали в нашу литературную старину, писал: «Почему муромо-рязанское творчество обнаруживало особый интерес к женщине, остается неизвестным». Н. К. Гудзий, насколько я помню его книги, лекции и семинары, такого вопроса вообще не ставил, хотя ответ на него, мне кажегся, очевиден.
Великий Саади: «После вторжения монголов мир пришел в беспорядок, как волосы эфиопа. Люди стали подобны волкам». Русская литература, всегда выражавшая нравственные народные идеалы, откликнулась на невиданное бесчеловечие и разорение родной земли произведениями высокого гуманистического смысла. Муромо-рязанцы, испытавшие первый, самый страшный удар орды, создали галерею прекрасных женских образов, олицетворявших великие человеческие идеалы — любовь, верность, братство, сострадание, поведали о взаимопомощи и бесстрашии, об уме, гордости и самообладании русских людей; это было бесценным духовным оружием наших предков, попавших под иго завоевателей…
Нет, надо читать нашу средневековую литературу, включая летописи, их своды и переложения; в них столько воистину бессмертных, художественно совершенных страниц, столько возвышенных, хватающих за душу строк, столько непреходящего, такого, что нам нужно сегодня!
Субудай, в сущности, ничем не рисковал, напав поздней осенью 1237 года на северо-восточную Русь. Он понимал — лишь объединенные силы всех русских земель смогут не только противостоять воинству, но и уничтожить его, однако точно знал, что не встретит их, а разгромит княжества поодиночке. И дело было не только в феодальной раздробленности тогдашней Руси или же соперничестве, местничестве, политическом эгоизме русских князей, что издавна принято за главную причину побед орды. Это верно, что Михаил черниговский в той конкретной военно-стратегической ситуации не помог своими войсками Юрию рязанскому, но мог ли он это. сделать, если бы даже очень захотел?
Вспомним, что великий князь рязанский Юрий Ингоревич, узнав о появлении на русских рубежах орды, послал гонца в Чернигов. Летописи и народная память не сохранили имя этого посланца, который, в полной мере осознавая смертельную опасность, грянувшую над Русью, загнал, наверное, не одну лошадь. Прошу представить тысячу, если считать взгорки да петлястую кривизну средневековых, не спрямленных верст по осенней распутице, под дождем и снегом, сквозь густо облесенные долы, переправы через глубокие реки, броды, ночевки у костров. С какой скоростью гонец мог передвигаться? Для сравнения приведу сведения об одном рекордном концом переходе нового времени. В 1935 году группа спортсменов-конников прошла на чистокровных ахалтекинских скакунах из Ашхабада в Москву. Причем двигалась она в лучшее время года, поровну и посуху, налегке и с хорошим отдыхом после каждого дневного броска… В первые три дня спортсмены делали по сто двадцать километров за сутки, а в последующие — в среднем менее пятидесяти, преодолев путь в четыре тысячи триста километров за восемьдесят четыре дня. Еще раз представьте себе, дорогой читатель, условия перехода рязанского гонца в ноябредекабре 1237 года. Если он делал в день даже по сорок с лишним километров, то и в этом случае должен был добираться до Чернигова не менее трех недель.
И вот вообразим этого гонца в богатой, многолюдной, колокольной столице Северской земли, где, согласно различным источникам, находился в это время рязанский воевода Евпатий Коловрат. Если моему любознательному читателю хочется узнать, что там произошло, я могу на несколько минут свести его с самим Евпатием Коловратом. Эту воображаемую беседу лучше провести у лесного костра, когда воевода возвращался из Чернигова…
Морозная лунная полночь, снег на деревах синеет под синими звездами, кони вокруг жуют в торбах овес, воины кашляют у костров, ворочаются от холода, подступившего из лесу, что-то бессвязное бормочут сквозь тяжелый сон. Их всего триста человек с ним, отборных дружинников князя черниговского Михаила Всеволодовича…
Евпатий Коловрат бдит у тлеющего костра на конском потнике; грудью широк, лицом темен, плечами грузен, очами беспокоен и блескуч, будто жжет его изнутри огонь. Спросим его для начала разговора:
— Труден был нынешний переход?
Евпатий Коловрат. Еще как труден-то, не приведи господь. Лихо над Русью… Снеги пали глубокие, коням тяжко. Видишь, при нас щиты, мечи, копья, кольчуги, шлемы — без сего зачем идти? Овес, мясное и рыбное копченье, хлеб и мед — без сего не дойти… Лихо, лихо над Русью грянуло! Тропы уж перемело, а реки не встали. Забереги-то прихватило, но стрежень струит живой. Спешим, а день-то короток… Кони обезножели частью, и мы их забили.
Любознательный Читатель. Ноги поломали в колдобинах под снегом или на поторчины напоролись?
— Не так. В реке, на броду. Знать, это козляне от поля брод оборонили, а в Чернигов о сем не успели донесть.
— Как можно пустынный речной брод оборонить?
— Кованые железки с четырьмя шипами рассыпали по броду. И как она ни упади на дно-шип вверх смотрит… «Чеснок» называется. Степняки часто рады, если сменного коня теряют — свежатина, а русские поганое не едят. Коней забили, чтоб не мучились, обошли броды глубью да вплавь по стрежню, а забережный лед рубили мечами, вымокли до нитки, едва обсушились у огней; вон, слышь, кашляют витязи…
— Они пошли с вами по доброй воле?
— Подал я голос на черниговской площади: «Лихо над Русью, татары пришли, кто рязанцам поможет?» Дружина княжеская вся ко мне с криком подвинулась. Этих триста северских воев я сам выбрал.
— А почему только триста?
— Ежели больше — обоз нужен в такое время, а мы спешим налегке.
— Михаил Всеволодович черниговский, выходит, не предал Рязанскую землю?
— Нет. Он, известно, рассуждателен больно, только предавать рязанцев он не предавал. Мы ночь рядили с его боярами и воеводами. Полную рать быстро скликать нельзя.
— Почему?
— Татарии знал, какое время выбрать. До залесного Дебрянска по нынешней дороге четыре-пять дней верховой езды да обратно столько же… Степные богатые города и веси ближе, но поля убраны, свадьбы сыграны, в погребах меды бродят, дожидаясь всех, кто мог бы мечи в руках держать.
— Где же они?
— По лесным раменам вот этакими лунными ночами лес валят, дома рубят к весеннему сплаву в Киевскую и Переяславскую земли, а больше всего народу в далеких лесах, на ловах — мясо турье морозят, вепрей бьют, соболя и белку в силки имают — пушной товар по всем концам света в цене. Богатые-то ловы в лесах под Гомием и Дебрянском, куда с первым санным путем ушли северяне и должны вернуться только к рождеству Христову. И если б все были на месте, то и тогда нужно время, чтоб боевых и обозных коней снарядить, сбрую подновить, оружие подготовить, собраться всем в Чернигове да выступить через леса к Рязани с кормом для коней и съестным припасом для воинов. Санный путь тяжел, северская обозная рать втрое б отставала от верховой и совсем не могла бы переправляться через реки, пока льды не встанут… И ночевать у костров зимой не мед, заболеют люди горлом, головой, грудью — какие будут воины? Посекут их татары, как ту капусту… Лихо над Русью!.. И рассыпалась она по горошине! И каждая горошина в свою ямку запала да лежит-набухает. Наша Муромо-Рязанская земля отвалилась от Чернигово-Северской еще при Мономахе и сама поделилась на пять, потом на тринадцать уделов. А сколько ныне князей в Чернигово-Северской земле, и не скажу — козельские, курские, трубчевские, сновские, рыльские, лопаснинские, вщижские, новгород-северские, путивльские, стародубские, дебрянские, карачевские… И каждый под себя норовит соседскую землю подгресть, чтобы дружину поболе соседской содержать. Правду говорил Игорь Святославлич черниговский, святую правду… И татар не угадаешь. Где они сейчас со всей своей силой? Не в Рязани ли уже? Их соглядатаи далеко впереди войска скачут. А может, обходят снежной степью и готовятся ударить по северским городам, по Чернигову иль самому Киеву!
— А воевода куда спешит столь безрассудно? Не разумней ли с этими богатырями засесть в каком-нибудь городе да задержать войско орды, побить, сколько можно, татар со стен?
— Где мой князь, там и я буду. Иного ни бог, ни Русская земля не простят мне…
Рязань пала 21 декабря, в пересчете на новый стиль 28 декабря 1237 года — в XIII веке эта календарная разница составляла семь дней. Первый русский партизан Евпатий Коловрат торопил свою дружину «скорей скорого».
Ему удалось собрать отряд народных мстителей общим числом в тысячу семьсот человек, во главе которого он кинулся по кровавому следу орды. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Евпатий Коловрат догнал войско грабителей лишь на Владимирской земле примерно в конце января 1238 года.
И приехал в землю Рязанскую,
И увидел ее опустевшую,
Города разоренными,
Людей пробитыми.
Любознательный Читатель. Откуда эта дата?
— Вспомним, что 3 февраля орда подступила к Владимиру, через пять дней пошла на приступ, а между тем пал Суздаль-эти крупные события никак не отражены в богатой подробностями повести о нашествии врага, и Субудай перед штурмом главных городов Владимирской земли едва ли оставил бы в тылу, вблизи Суздаля, столь сильную и мобильную дружину противника, как будто воистину восставшую из мертвых.
— Но мог ли Евпатий Коловрат с такой сравнительно небольшой дружиной нанести какой-либо вред Субудаю?
— Немалый. Особенно тылам. Его отряд был, конечно, бессилен против всей орды, но она к тому времени, почуяв безнаказанность, рассыпалась по всей Владимирской земле десятками и сотнями, с которыми вполне мог расправляться Коловрат. Кроме того, сама военная тактика орды создавала возможность ведения против нее успешной партизанской войны, чего чжурчжэни осуществить не смогли. Плано Карпини писал: «Когда они желают пойти на войну, то отправляют вперед первых застрельщиков, у которых нет с собой ничего, кроме войлоков, лошадей и оружия… Они… только ранят и умерщвляют людей… За ними следует войско, которое, наоборот, забирает все, что находит, также и людей, если их могут найти, забирают в плен или убивают»… Так что Евпатий Коловрат, быть может, гнался за обозом по пятам самого Батыя, прикрываемого арьергардом и натерпевшегося, наверное, страху.
Понятно, что Субудай перед штурмом главных городов Владимирского княжества бросил против Коловрата большие силы и, согласно известному тактическому приему, взял партизанскую дружину в смертельное кольцо.
И едва нагнали они его
В пределах земли Суздальской,
Напали внезапно на стан Батыя
И начали сечь без милости.
И смешались полки татарские
От того удара нежданного.
Началось в их рядах смятение…
Снова бережно листаю крохотную ветхую книжечку «Героическая поэзия Древней Руси» с густо-красной, как тягучая застывающая кровь, обложкой и опять разглядываю выходные данные, свидетельствующие о том, что набрана она в осажденном Ленинграде. Нет, не зря гибли наши предки, если память об их мужестве народ, как оружие, хранил семь веков!
Любознательный Читатель. Евпатий Коловрат нам хорошо изложил реальную обстановку той давней и страшной зимы. Очевидно, Михаил черниговский действительно не смог в полную силу помочь рязанцам…
— Не успел бы. В Чернигове ничего не знали о реальной силе врага, его действиях и намерениях. Неминуемая гибель ждала бы, конечно, всю черниговскую рать, если б она все-таки собралась и поредевшей, измученной тяжелым зимним маршем за полторы-то тысячи лесных верст объявилась бы на ослабевших конях в тылу Субудая лишь в середине или конце февраля 1238 года. Несомненно также, что половцы, становища которых с осени разорял Монке, быстро донесли до Киева и Чернигова эту весть, и нельзя же было оставлять беззащитными города и земли лесостепной Руси!
— Но почему великий князь владимирский Юрий Всеволодович не помог рязанцам? Ему-то было совсем близко до Рязани!
— Строгой исторической науке неизвестно, когда во Владимире узнали о нашествии орды на Рязанское княжество, и точной даты сражения на реке Воронеже. В. Н. Татищев, однако, сообщает, что рязанцы, отпустив послов орды, вышли к Воронежу всей силой, и только после этого сообщается, что к Юрию Всеволодовичу «послаша, зовуще его себе на помощь». Одновременно «слаша же ко северским и черниговским князьям»… Насчет чернигово-северских князей вопрос, кажется, абсолютно ясен — любая их помощь из такой дали не успела бы. Но мог ли оказать эту помощь Юрий, тот самый, что в 1223 году послал большую рать в Прибалтику? Даже на всполошные сборы дружины и ополчения нужна была хотя бы неделя — это самое обширное русское княжество, раскинувшееся на сотни верст во все концы, не могло сосредоточить достаточную военную силу в день-два, а осенью путь от Владимира до Рязани, как и сейчас, между прочим, нельзя преодолеть по прямой через непроходимые болота и леса. Он извилисто шел тогда через Москву и Коломну, а это около четырехсот километров. Что они значат, может доподлинно узнать сегодня закаленный спортсмен, если выедет верхом на очень выносливой лошади примерно в конце ноября и не будет в пути пользоваться современными дорогами, мостами и гостиницами, взяв с собой еду, фураж и тяжелое средневековое оружие… Юрий Всеволодович сделал все, что мог!
— Простите, а что же он сделал такого, что мы его должны через семь с половиной веков вроде бы реабилитировать?
— Наши предки в реабилитации не нуждаются — мы нуждаемся в этом… Юрий спешно собрал воинство и послал в нелегкую и неблизкую дорогу через свежие снега, болота и предзимние речные переправы. Кстати, тот спортсмен-энтузиаст пусть в ноябре переплывет с лошадью ныне помельчавшие и сузившиеся Колокшу, Пекшу, Клязьму, Ворю, Яузу, Москву-реку, множество других замерзающих рек и речек, сегодня совсем маловодных, и в полной боевой готовности прискачет по первым снегам к Рязани… Рать, которую собрал Юрий Всеволодович, не могла перелететь по воздуху — это был изнурительный марш-бросок, о темпах и иных подробностях которого можно только догадываться.