Чивилихин Владимир Алексеевич. Память. Книга вторая

   Как хорошо, что Субудай еще сохранял запасные табуны — надежду и спасение войска! Кипчаки, перегоняя табуны, сообщали старшему табунщику-монголу, сколько животных осталось лежать, а тот вечерами докладывал Субудаю итог, с каждым днем все сильнее тревоживший, потому что на прокорм войска уходило слишком много коней. Перед ночлегом от каждой сотни прибывали к табуну три воина. Они затягивали на ногах коня аркан, и один из них, взмахнув ножом, погружал руку в разъятую грудь животного, нащупывал сердце и сдавливал его, пока оно не переставало рваться из пальцев. Потом воины свежевали коня и разрубали на части. Двое доставляли мясо к пылающим по лесу кострам, а третий укладывал внутренности в шкуру и сбрасывал с крутого речного обрыва. Подволакивали на арканах и туда же сбрасывали коней, чье сердце нежданно и само остановилось. Недавно Субудай повелел старшему табунщику казнить тех кипчаков, которые позволят коню подохнуть, — они должны были загодя умерщвлять его и оставлять близ тропы войску.
   Первую ночь под городом Субудаю не давала заснуть боль в спине, в кривой левой ноге и разговор с Бурундаем. В конце его Бурундай сказал, что все еще не знает, как взять эту крепость, и не мог понятно объяснить системы ее укреплений — разводил руками, закатывал глаза, всегда оставляя, однако, узкую щелочку между веками, чтоб в свете плошки не упустить перемены на лице Субудая.
   Старый воитель, не увидев крепости в темноте, надеялся все же, что небо в конце этого похода окажет ему последнюю милость — поможет найти самое слабое место Урусов и быстро поразить его. Не само ли небо расстелило вселенную перед копытами степных коней! Четвероногие сыновья зеленого простора и горячего ветра, прокармливая собою воинов, несут их во все концы света и свозят со всех концов света добычу — так было с той поры, как Субудай это увидел, так будет, пока он жив.
   Личные его доносчики доложили в полночь неслыханное — у костров идут на разных языках тихие разговоры об этом плохом походе, после которого осталось столько сотен, сколько осталось волос на голове Субудая, и столько тысяч, сколько зубов у него во рту, и не надо брать этого и еще какого-то города, пора уходить в степь. Субудай тут же повелел в том краю лесной куртины, где горели эти шепчущие костры, взять по человеку от каждого огня, трех десятников и одного сотника, но не ломать им спаны и не вырывать сердце, а подарить жизнь, сбросив связанными с речного обрыва, куда сбрасывали внутренности коней.
   А утром Субудэй, впервые взглянув на город из-под древесных ветвей, подумал, что вместе с шептальщиками надо бы сбросить с обрыва его самого, потому что ему тоже захотелось оставить нетронутым это последнее селение Урусов и уйти поскорее в степь…
   Он срочно послал Бурундая в ставку, чтобы тот подготовил внука Темучина сына Джучи к известию о том, что в означенный срок города взять нельзя, а сам полдня не слезал с мерина. Он снова и снова, щуря глаз, приглядывался к городу и до конца не мог понять системы его обороны, потому что водораздельный склон, на клин суженный двумя реками, суживал и обзор — вознесенный горой на один уровень с Субудаем, город хорошо был виден лишь с северо-западной стороны. Прямо перед Субудаем водораздел полого спускался к реке, вроде бы полупетлей охватывающей город, хотя под снегом и густым кустарником внизу нельзя было рассмотреть поворотов русла. Город стоял на такой круче, что если поставить друг на друга два больших дерева, то верхнее могло даже не достать своим острием боевых башен, которых тут было, кажется, больше, чем на стенах других городов, взятых этой зимой Субудаем… Может, Бурундай догадается и сам скажет внуку Темучина сыну Джучи, что лучше бы не брать этого города?
   Земляная, местами уже обтаявшая круча, увенчанная многобашенной деревянной стеной, на севере закруглялась с правильной плавностью. Под нею, в самом начале бескрайней низины, близко сходились две реки, так что Субудай ошибался, предположив раньше, что город стоит в междуречье. С северо-востока и востока к городскому холму, должно быть, прижималась большая материнская река, и за просторным белым полем на другом ее берегу чернел лес. Высоко над ним тянулась на юго-восток, к степи, темная грива главного водораздела. Она была в эту пору недосягаемой, и Субудай ясно понял, что попался в ловушку, — обойти город в таком месте ни конному, ни пешему войску невозможно, а как его брать?
   Стены и башни с самого рассвета были усыпаны урусами, они что-то кричали, свистели и смеялись, показывали руками на Субудая, на дымы костров, на маленького коня, отбившегося ночью от табуна и увязшего под кручей в глубоком снегу. Субудай решил послать вниз, к реке, трех ослабевших воинов-татар, чтоб они, соблюдая расстояние друг от друга, подошли к стене как можно ближе. Внизу снег был очень глубоким, и воины вязли по пах, но, нодчиняясь приказу, поднимались, медленно доставали из снега и переставляли ноги, с ужасом поглядывая снизу вверх, туда, где на стене притихли урусы, и оглядываясь назад в напрасной надежде, что им подадут знак возвращаться.
   Субудаю надо было узнать, как далеко полетят урусские стрелы, но со стен почему-то не стреляли, только смотрели во все глаза на трех невиданных пришельцев с луками за спиной, осевших в снегу. Субудай послал верхового охранника вниз по склону, чтоб тот передал новый приказ — стрелять.
   На стене послышался дружный смех, когда первая стрела совсем не полетела — воин задел пальцами тетиву. Другая, немного не долетев, воткнулась в бревно под ногами урусов, а третья попала — раздался женский визг. Субудай внимательно смотрел, как густо летят с башен стрелы, исчезая в снегу вокруг двух ползущих от стены воинов. Третий остался на месте со стрелой в плече, не мог вытащить ни ее, ни ног из сугроба, вопил как безумный. Вскоре завалился неподалеку другой с торчащей в шее стрелой. Добежал до Субудая только один, принес в спине излетную уруескую стрелу, две в руке, и Субудай, приказав врачевателю-хитаю лечить воина, назначил его десятником взамен вчерашнего шептальщика…
   Стрелы урусов редко попадали в цель и летели не очень далеко, но у Субудая не было и таких — основной их запас израсходовался на севере, а в торопливом и трудном броске по водоразделу недоставало ни сил, ни времени, ни материалов, чтобы наладить снабжение войска наконечниками и оперением, хотя тех обремененных добычей воинов, что в середине похода начали тайком бросать пустые колчаны и тяжелые сильные луки в надежде пройти до близкой степи с копьями да саблями, Субудай в назидание остальным приказал казнить.

 
   Любознательный Читатель. Все это придумано, конечно?
   — Само собой. Я пользуюсь привилегией писателя придумывать мелкие подробности, не имея права сочинять факты, искажающие большую историческую истину. Монголы не умели обрабатывать металлов, и оружие ставилось ими превыше всех других ценностей при необыкновенной дешевизне человеческой жизни. Если, скажем, в бою кто-то подбирал утерянное оружие и не возвращал владельцу, тому вырывали сердце или ломали спину… Вернемся к Субудаю и Козельску?
   На следующее утро Субудаю донесли — раненый татарин исчез из-под стены. По следам на снегу было видно, что урусы спустили, наверное, на веревках лестницу и подняли его ночью в крепость. Худо. На вылазку они, должно, не рискнут, но обороняться будут зло! Да и как пойти на вылазку, если Субудай с войском спереди, справа и слева защищен глубокими заснеженными долинами? Урусы тоже пока спокойно сидят за этими же долинами. Ровный подход к городу, отрезанный извилистой рекой, лишь с юга. Субудай дважды спускался в ее долину, делающую большую полупетлю, мерин ложился брюхом на снег, всадник тянул и выворачивал шею, но ничего нельзя было рассмотреть. Плавное округление стен вдруг изломисто обрывалось высокой башней. Под ней устрашающе глубоко пронзала землю узкая щель без моста. Она как-то странно перекрывалась углом башни, и ворот с этой точки не было видно.
   Проникнуть к южной, напольной части города оказалось не просто — десяток опытнейших воинов, посланных Субудаем, чтобы пересечь долину выше по течению реки, глубоко увязли в сыром снегу и до ночи вытаскивали арканами коней.
   Субудай рассвирепел, когда узнал, что большой дым, клубившийся вчера слева и сзади, — это бывшее небольшое селение урусов. Жителей и корма в нем не оказалось, а наткнувшаяся на него передовая тысяча главных сил третью ночь грелась у жарких костров из сухих бревен. Из них легко и быстро можно было сделать стлань через долину и реку, а у ворот пустить на туры, лестницы и тараны. Тысячник клялся, что первые дома сожгла разведка Бурундая, его воины пришли уже к теплому пеплу, и он дожигал остатки. Тысячник униженно попросил Субудая позволить ему завтра сделать деревянный настил через снега. Его отоспавшиеся воины сейчас начнут рубить сырой лес мечами и саблями; пусть они грызут его хоть зубами всю ночь, к завтрашнему вечеру стлань будет.
   — К восходу солнца, — возразил Субудай.
   — Нет пленных, нет топоров, — сказал тысячник, взглянув Субудаю прямо в глаз.
   Это был мужественный воин, умевший смотреть в глаза смерти и правде, а его тысяча заслужила хороший отдых — она первой ворвалась в северный хлебный город Урусов. Субудай решил оказать милость, начертав на снегу, подсиненном вечерним светом, дорогу к небольшому пустому и нетронутому селению Урусов по другую сторону главного хода, справа. Селение нашла и охраняла разведка Субудая.
   — Долина от него рядом, — пояснил Субудай. — Она там не так широка, и места этого не видно с самой высокой башни города…
   — Великий воитель, — прошептал тысячник.
   — Раскидайте селение по бревну и тащите на арканах сюда, — будто не услышав привычного титула, продолжал Субудай и ткнул палкой в снег. — Тут тебя будет ждать еще тысяча воинов и сунский строитель мостов.
   — Великий воитель! — воскликнул тысячник и бросился к своему коню.
   На рассвете Субудаю сказали, что переправа готова, и с первым лучом солнца он подъехал к ней. Она стрелой легла через белую низину к противоположному крутому берегу дочерней реки. Бревна лежали плотно, связанные волосяными арканами, урусской вервью и трофейными тканями, скрученными в жгуты. Стлань пропускала по два всадника в ряд, и Субудай решил как можно скорее перебросить часть запасного табуна и войско на нетронутый соседний водораздел, ведущий к воротам города. Он еще не видел их, но предчувствовал, что не скоро начнет штурм, — создатель этой крепости мог придумать такое, что придумал бы, конечно, сам Субудай, окажись степной полководец на его месте в лесном холодном краю.
   Последняя лесная куртинка с южной, напольной стороны города довольно близко подступала и к стене. Сквозь ветви уже были видны четырехскатные верха башен и спуск на берег материнской реки. Худо! Субудай увидел, что пологий спуск к большой реке начинается перед щелью, а не под стеной, на что он так надеялся! Ровная белая долина простиралась за городом глубоко внизу.
   Субудай в нетерпении раздвинул кусты, все еще надеясь увидеть городские ворота, но глаз ослепило, и он прикрыл его, выжимая веками мутную слезу. Да, жители этого города сделали с воротами то же самое, что их северные соотечественники! Простое и мудрое оборонной приспособление урусов, которое Субудай так боялся здесь увидеть, враз ослабило его ноги, голову и сердце, он бессильно сел на пружинящие ветви, под которыми дотаивал снег…
   — Он увидел лед?
   — Конечно!
   Если рязанцы, коломенцы и москвичи не успели наморозить на ворота толстого ледяного щита, на откосном скользком основании которого нельзя было установить осадных орудий, то у новоторов и козельцев для этого было достаточно времени. Должно быть, все население Козельска в морозные дни и ночи по цепочке поднимало из речных прорубей воду, намораживая ее на самое уязвимое место крепости. Ледяной панцирь, наглухо прикрывающий ворота, делал их неуязвимыми, и такой способ защиты крепостей применялся на Руси еще с языческих времен в тревожные зимы, когда опасность нападения врагов возрастала.
   — Как это предположение можно подтвердить?
   — Археологически, конечно, нельзя, но мы спокойно можем предположить изобретение такого фортификационного средства. Думать иначе было бы недопустимым неверием в сметку пращуров, умевших блестяще использовать особенности родной природы и климата. Главное же — под ледяной стеной уходила в толщу земли глубокая щель.
   Ясное полуденное солнце било из-за спины Субудая прямо в ледяную стену. Субудай щедро бы наградил уруса, придумавшего ее, если он не из тех гордых киязей, которым в степи ломали ребра под коврами, а они не просили пощады. Что за князь в этом городе?
   Позвать певца! Он про свою страну знает все и болтлив, как все певцы. Урус появился возле палатки Субудая в сопровождении кипчака-толмача и, прежде чем взглянуть на полководца, приостановился перед большим каменным крестом, вкопанным в землю на опушке лесной куртины. Здесь была самая высокая точка местности, от нее шел пологий, уже протаявший спуск к берегу, к двум рядам толстых бревен, вертикально торчащих из снега. Ha эти бревна урусы, наверное, кладут летом мостовой настил. Судя по длине рядов, материнская эта река была широкой, сильной и древней, если размыла просторную низину за собой и подточила такую крутую гору под восточной стеной города.
   Субудай терпеливо наблюдал, как урус машет перед собой рукой и что-то шепчет, не сводя глаз с креста. Утром Субудай подходил к этому кресту, напоминающему толстого уродливого человека с раскинутыми, словно обрубленными, руками и даже поковырял каменный его живот саблей охранника. Крест не подался нисколько и был вроде бы не каменный, а железный, потому что на острие сабли осталась коричневая ржавь.
   — Это, конечно, из области чистой фантазии? Неправдоподобная подробность?
   — Козельский крест — драгоценная историческая реликвия — цел до сего дня.
   — Невероятно!

24

   — Что означает этот камень?-спросил Субудай певца.
   — Это был главный древний бог, которому поклонялись предки здешнего народа, — перевел кипчак. — Великий князь Киваманя именем Ульдемир, тот, что принял южную веру и принес ее сюда, приказал сделать из старого бога этот крест, означающий страдание человека на земле.
   — Богатур Или-я служил у этого князя? — перебил Субудай, с гордостью подумав, что память его еще не слабеет.
   — Да. А здешнее племя урусов еще долго молилось кресту, как старому богу, и поэтому правнук Ульдемира, тоже великий князь Киваманя и тоже Ульдемир, пришел сюда, победил местного князя и взял город.
   — Как звали местного князя? — переспросил Субудай.
   — Ходота, — сказал кипчак. — Это был великий воин. Он два года сражался с Ульдемиром, который был таким великим воителем, что его именем наши кипчакские матери и сейчас пугают детей.
   Субудай взглянул на город, который два года защищал Ходота, и удивился, что почти такое же имя носил Хада, лучший полководец бывшего народа джурдже.
   — А сейчас есть князь в этом городе?
   — Василий, — сказал урус и добавил: — Вася Козля.
   — Басили, — перевел кипчак. — Козел.
   — Ба-си-ляо, — пробормотал Субудай, запоминая. — Худого рода?
   — Урус говорит, что его так прозвали за нрав, а рода он высокого, от великих древних князей урусов. Его дед — князь Мстислав, которого победил в степи Субудай-богатур пятнадцать лет назад.
   — На прямом пути в степь есть еще города, кроме этого?
   — Смотря как идти.
   Субудай — воин, он взял столько больших городов, сколько ему лет, и последний перед степью город он возьмет, чего бы это ни стоило, — вся земля урусов должна узнать, что города, которого не смог взять Субудай, нет и не может быть во вселенной.
   — Когда уйдет в Итиль большая вода? — спросил он.
   — Бог знает, — ответил урус. — Наметало много снега… Дней пятьдесят половодью срок.
   Пять раз по десять! Субудай этого не ожидал. Он с детства знал, что снега сходят быстро, но здесь нет гор, и снег дальше от солнца, и реки урусов медлительны, как они сами…
   — Ока тоже течет впереди?
   — Поперек.
   — Далеко до нее?
   — Два перехода лесом.
   В самом начале набега Субудай по свежему льду перешел широкую реку, текущую в Итиль, и его тогда поразило, что называется она точно так, как называется большая бурливая река, что бежит с родных его гор на север. Только эта Ока спокойней.
   Субудай махнул рукой, отпуская уруса, но тут же окликнул кипчака, приказав спросить, что за нрав у местного князя.
   — Озорной, — сказал певец. — Не приведи господь!.. Безотцовщина.
   Сбросить в обрыв надо бы сначала Бурундая; он, наверно, наговорил внуку Темучина сыну Джучи что-то лишнее, от себя, — ничем другим нельзя было объяснить срочный вызов, что привез не ханский гонец и даже не воин охраны, а главный табунщик, старый монгол с воспаленными, часто мигающими веками, из-под которых все время текли мутные слезы. Он, как и Субудай, уже давно не мог натянуть тетиву сильного лука, его держали в войске и делились с ним добычей за прежние заслуги. Монгол этот прошел с Субудаем сквозь все войны, был предан ему, как собака или конь, и полководец не случайно назначил старого ветерана командовать на водоразделе табунщиками-кипчаками — только они, два человека в войске, знали, сколько всего коней остается в запасных табунах, разрозненных расстояниями.
   Сбросить бы к шептальщикам еще и всех чингизидов — они не стали ни о чем спрашивать Субудая, все решили без него.
   — В степь! — сказал внук Темучина сын Джучи.
   — В степь, — подтвердил старший Орда, не имевший, как всегда, своего мнения.
   — В степь! — в один голос сказали Шаибан и Тангут, младшие братья Бату.
   — В степь, — поддакнул Бурундай. — К стенам лестниц не поставить, таранов не утвердить. Ледяная стена. Нет рабов, нет корма.
   — Нет стрел, — в тон ему добавил Субудай. — Надоело тощее мясо полусдохших меринов, а у нас нет ни одного барана.
   Чингизиды засмеялись, а Бурундай, делая вид, что не понял намека, пробормотал сквозь зубы:
   — Мудрый Субудай знает, что в степи нас ждут окруженный овечьими стадами Монке и Бучек со своими туменами.
   — А если вначале нас ждет князь Михаил со своими туменами? — спросил Субудай.
   — Это надо наверное узнать, — встрепенулся внук Темучина сын Джучи, и все чингизиды заговорили между собой о том, что полководцы не должны забывать главного — разведку во все концы направить, и, главное, туда, куда пойдет войско. Субудай в душе смеялся над ними, но сохранял непроницаемое лицо. Они забыли, что он великий воин. Своих лучших разведчиков Субудай сразу же определил к последнему стогу сена, который стоял на косогоре вдали от города, и приказал наказывать смертью всякого, кто попытается украсть хотя бы клок драгоценного корма. Это они узнали о нетронутом, полном зерна городе в стороне. Субудай пока никому не сказал о нем. Взяв город, он снабдит зерном лучших разведчиков и пошлет их кружным и опасным западным путем в степь. Они оторвутся от главных сил, и любое их сообщение через несколько дней станет неверным. Но пусть хоть один из них обойдет древесные завалы и с надежным кипчаком, знающим те места, тихо прокрадется меж южных селении урусов, разыщет в степи Монке. А Субудай не может рисковать остатками войска и добычей! На слабых конях возвращаться назад, огибая вершины всех этих бесчисленных рек, по лесному хламу, снова петлять водоразделами? Нет! Урусы успеют собрать силу, чтобы встретить его на границе степи вблизи своих городов. Идти только лесом, напрямую, навстречу Монке! Но до этого надо переждать большую воду и любой ценой выковырнуть урусов, как улитку, из их деревянной раковины.
   Субудай обвел взглядом чингизидов. Сейчас он прыгнет на этих щенков, как барс.
   — Воины устали, — гнул свое Бурундай, стараясь не видеть вывернутого красного века Субудая. — Их можно всех казнить за то, что они хотят в степь.
   Субудаю тоже хотелось в степь. Он сказал:
   — Идти в степь нельзя.
   В ханской юрте стало тихо. Внук Темучина сын Джучи приподнялся, готовясь произнести слова, после которых ничего уже не поправить, но Субудай продолжал:
   — За городом — река с широкой снежной долиной. Там, где она кончается, деревьев не различишь. Кони увязнут столовой.
   Внук Темучина сын Джучи посмотрел на Бурундая, который сказал:
   — Снег и воду обойдем сухой тропой на западе.
   — До той тропы пять бескормных переходов. А на тропе нет селений, нет открытых мест. Дикий лес не прокормит. Кони поломают ноги в завалах. Головы мы уже почти потеряли. На тропе потеряем коней. Перед степью потеряем добычу.
   — Добычу нельзя терять, — возразил внук Темучина сын Джучи.
   — Западная сухая тропа поведет через земли сильных Урусов. Там очень много городов, и на них надо еще год собирать всю степь, — добавил Субудай.
   — Не трогать этот город и ждать, когда уйдет большая вода, — уже робко сказал Бурундай.
   Эта баранья голова не понимает, что город придется брать совсем по особой причине, о которой Субудай пока не скажет никому.
   — Большая вода здесь идет и стоит пятьдесят дней, потому что в темных лесах толстые снега, — возразил он. — А за холмами на том берегу еще одна большая река — Ока. И на пути великая Итиль, собирающая всю воду с земли урусов, болгар, буртасов и многих северных народов. Если не переждать, могучая Итиль унесет воинов, коней и добычу во внутреннее море, как сор.
   — Если потеряем добычу, — сказал внук Темучина сын Джучи, — позор на всю степь.
   Субудай нанес решающий удар:
   — И вся вселенная узнает, что мы не смогли взять последнего маленького города урусов, сложенного из дерева.
   — Потеряем лицо, — задумался внук Темучина сын Джучи.
   — Идти в степь нельзя, — подытожил Субудай, выждал паузу и вдруг добавил: — Брать город сейчас тоже нельзя.
   — Почему? — округлил глаза внук Темучина сын Джучи.
   — Такого города мы еще не встречали… Но его, хотя и не сразу, придется уничтожить совсем, чтобы никто не узнал, какой ценой мы его уничтожили. И есть еще одна важная причина, из-за которой мы будем брать город. О ней я скажу только одному из вас.
   Их оставили вдвоем с Бату-ханом, но Субудай передумал — эта причина должна объявиться позже и о ней не следует говорить, пока не использовано бескровного средства для взятия города.

 
   Любознательный Читатель. А какое это могло быть средство?
   — Один из городов чжурчжэней Субудай взял, разрушив над ним плотины и затопив его водой. Какой-нибудь южный город можно было также покорить без боя, лишив его жителей воды, но у козельцев, отделенных от рек стенами, наверняка были вырыты колодцы. В крайнем случае за время осады они могли их вырыть. Ольга, по преданию, будто бы зажгла столицу древлян с помощью искоростеньских голубей и воробьев, взятых с города в виде дани, но этого легендарного средства, как и чжурчжэньского огня, не было в распоряжении Субудая. Голодная смерть козельцам тоже, наверное, не грозила — они согнали за стены со всей округи домашний скот и свезли зерно.
   — Что же такое придумал Субудай?
   В конце марта-начале апреля 1238 года Козельск оказался отрезанным весенним бездорожьем, крепостной стеной и врагами от всего мира. Горожане давно узнали, конечно, что на Русь напали несметные полчища врагов.
   Такое представление создавалось в восприятии беженцев, потому что сравнительно небольшие селения наших предков не вмещали грабительскую конную орду и, казалось, она была везде — в городах и селах, в полях и лесах, в монастырях и замках, на дорогах, у стогов сена, речных и озерных прорубей. Потом беженцы с водораздела сообщили, что пришельцы коварны, беспощадны и уничтожают все живое на пути.
   Когда над лесами показались черные тучи воронья и синие дымы, по лестницам взобрались на стены последние козельские сторожа. И вот ночами стали видны огни в прогалинах ближних лесов, слышался уже вороний гвалт и конское ржание, дымы забили речные долины, заволокли небо — на притихший городок валила с северо-запада зловещая темная туча и, казалось, не было ей конца-краю. Сторожа с надвратной башни тревожно вглядывались в лесную опушку на горе, где угадывалось какое-то густое и плотное движение, как если бы гора эта была гигантским муравейником. Напряжение и тревога нарастали, потому что никаких признаков подготовки к штурму не замечалось. Из лесу иногда появлялись небольшие группы неведомых людей, одинокие любопытствующие всадники. Подъезжавших поближе осажденные отгоняли, пристреливаясь к расстоянию и цели, а те лишь подбирали каждую стрелу и устремлялись к лесу. Вслед им свистели и улюлюкали мальчишки, обсевшие стену. Пришельцы пока только рассматривали из-под ладоней город с безопасного расстояния, и над ледяной стеной не пропела еще ни одна вражеская стрела.
   Шли дня, полные тревог и ожидания. Снега в жиздринской пойме пропитывались водой, подступающей сверху, с водораздела, и она широко разлилась, заполнив старицы и ямы, затопив ивняк по всей низине и приглубые берега под стенами. И вот через неделю после того, как из далеких лесов потянуло первым дымом, город на восходе солнца был разбужен колокольным набатом.
   — Первый штурм?
   — Нет. Штурмовать орда пока не могла: звонарь, дежуривший на колокольне, увидел спросонья невиданную картину, от которой у него захватило дух, и бухнул в колокол. Город посыпал на стены, однако там стояли вооруженные воины и отгоняли народ от внутренних лестниц и пологих дощатых подъемов-настилов, которые начали трещать под тяжестью толп. Самые сильные и расторопные счастливчики пробивались наверх, к боевым площадкам, разевали рты и впадали в оцепенение.