Страница:
Предельно кратко и общо, к сожалению, говорится о финальном сражении 1238 года и в самом солидном труде по истории СССР: «Таким образом, героический Козельск почти на два месяца задержал татаро-монгольскую армию». Однако в этом двадцатитомном академическом сочинении нет ни слова о том, каким образом произошло сие задержание, и меня не оставляет подозрение, что ни один историк никогда не побывал в Козельске и не прикинул на месте, как вообще такое могло свершиться.
— Известный русский историк Михаил Погодин побывал в Оптиной пустыни, а значит, и в Козельске…
— Он ничего не оставил о Козельской обороне, хотя немало сделал доброго в тот период повышенного интереса к русской старине… В самом деле удивительно! Есть подробные исследования о Невской победе Александра Ярославича над шведами, о Ледовом побоище, тщательно вычерчены маршруты войск перед этими сражениями 1240 и 1242 года, схемы боевых действий публикуются даже в энциклопедиях, а вот о козельской эпопее 1238 года нет ни одной научной работы или хотя бы отдельной справочной статьи!
— Наверное, все в недоумении останавливались, не зная, как объяснить факт, который считали аксиомой, — маленькая деревянная крепостенка почти два месяца сражалась с несметным войском.
— Да, миф этот слишком живуч… Краевед Василий Николаевич Сорокин, великолепно знающий местную старину, водит по Козельску бесчисленные экскурсии, рассказывая о полумиллионной армии врага, семь недель бес— — прерывно штурмовавшей город. Когда я его спросил, откуда эта цифра, он показал мне историческое сочинение, в котором она действительно названа. Пригласив его на мост, я попросил взглянуть и вообразить, как могли тут стоять в течение почти двух месяцев полмиллиона людей и не менее миллиона лошадей. За этот срок каждый воин должен был съесть минимум одного коня, оставшись без приводного, обязательного в степном войске. Но чем мог питаться бестравной весенней порой этот постоянно уменьшавшийся, но все равно гигантский табун?.. Сорокин развел руками.
— Мы уже подробно говорили о начальной численности орды Субудая — на границах Руси в ноябре 1237 года появилось около ста пятидесяти тысяч степных воинов.
— Да! И после Торжка — повторимся — их осталось, быть может, два-три тумена. Потому-то ослабленные отряды орды отступили от Новгорода, не смогли прорваться к Смоленску, а после уничтожения Вщижа не пошли даже на соседний Дебрянск. Нехватка фуража, пищи, стрел, разложение войска, половодье, преградившее путь в степь, необходимость дождаться весенней травы, ссоры чингизидов, в чем мы документально скоро удостоверимся, и, наконец, крепость необычайных защитных качеств, способная сопротивляться даже и полумиллионной средневековой армии, потому что была условно доступна лишь с узкого перешейка, перерезанного очень глубоким рвом с бурлящей внизу водой, — всю эту реальность необходимо учесть, чтобы приблизиться к разгадке тайны семинедельной обороны «крепкодушных козлян», как их именует летопись. Они были крепкодушными без всяких кавычек, но не были исключением в нашей военной истории; за истекшую тысячу лет все большие войны с захватчиками становились всенародными, а когда русский народ защищался, он не сдавал своих крепостей…
Никакого, однако, пятидесятидневного беспрерывного штурма Козельска не могло быть — этого не выдержала бы ни деревянная крепость с немногочисленным и непрофессиональным гарнизоном, ни осаждавшие. Врагу нужно было время, чтобы более или менее безопасно преодолеть глубокий ров, приблизиться к стене, проломить ее тараном. Козельск невозможно было взять без достаточных запасов камня и камнеметательных машин, которые следовало построить на месте, — абсолютно нереально, чтобы тяжелые и громоздкие сооружения орда тащила по лесному весеннему бездорожью сотни километров от Торжка. Но даже и после того, как баллисты и таран сделали свое дело, не все для козельцев было потеряно. Убежден, что город пал из-за одной роковой ошибки, допущенной осажденными, или последнего, крайнего способа осады, примененного под конец ордой.
— Что имеется в виду?
— Сначала установим примерные даты Козельской обороны. Расчеты, которые я опускаю, показывают, что передовые отряды орды вышли к Козельску примерно 25 марта 1238 года. В таком случае последний штурм начался 9 мая и продолжался три дня и три ночи непрерывно — это был проверенный и надежный способ изматывания осажденных. Под прикрытием камнепада и прицельной стрельбы из-за щитов был преодолен ров. Возможно, он даже не засыпался лесным хламом, который легко было сжечь. Перемет — несколько десятисаженных бревен, перекинутых с помощью треног и арканов к городским воротам, образовывали мост и опору для стенобитного устройства. Осажденные не могли помешать — стрелы поражали их на разрушенных башнях и венцах стены, камни убивали и калечили даже за стеной, на внутренних подступах к ней.
— Камнеметательные машины — предположение?
— Нет, реальность. Они изображены на старинном рисунке, отображающем штурм Козельска, о них идет речь в летописях, и коренная ошибка осажденных, я считаю, связана именно с ними…
Внимательно прочтем соответствующие строки Ипатьевской летописи. Каждое слово — чистое золото, потому что это единственное место во всем необъятном русском летописании, сообщающее некоторые, очевидно, достоверные подробности штурма: «Разбившимъ градоу стеноу и возиидоша на вал Татаре». Таким образом, за стеной необыкновенной этой цитадели действительно был еще один, внутренний вал, а значит, и ров, очевидно, перед детинцем, внутренней крепостью, расположенной необычно — сразу за главной стеной. На валу началась рукопашная схватка: «Козляне же ножи резахоуся с ними». Это было традиционное оружие пеших воинов средневековой Руси — ножами воины народных ратей подрезали жилы степным коням, доставали всадников, и в «Слове о полку Игореве» засапожные ножи упоминаются дважды… Жуткая резня на внутреннем валу Козельска разрешилась в пользу осажденных — враги отступили через пролом, в панике очистили перемет через ров.
— Откуда это сведение?
— Если б все было не так, не произошло бы последующего… Наступила, очевидно, какая-то пауза в битве, потому что горожане еще один «светъ же створиша». И вот осажденные «исшедше изъ града, исекоша праща их»… Навсегда останется тайной, чья была эта глупая голова, первой предложившая «изнити на полки Тотарьскые». Самое было бы разумное, конечно, после уничтожения диковинных камнебросов, от которых не было защиты, разрушения или сожжения перемета вернуться всем в крепость и завалить пролом! Субудай не стал бы терять время на трудоемкую и долгую организацию второго штурма, постройку новых катапульт, заготовку камня, изготовление стрел.
Впрочем, возможно, что никакого решения идти на вражеские полки вовсе не было. Скорее всего, Субудай разыграл обычную свою карту. Он задолго до решающего штурма спрятал основное войско в лесу или за косогором, близ ставки Батыя, а остатки штурмующего отряда умело изобразили паническое отступление в поле. Горожане, увлеченные битвой, погоней и, как им казалось, полупобедой, все дальше удалялись от города, чтобы добить последних врагов — уставших, израненных, слабых в пешем бою, разбегавшихся мелкими группами и поодиночке от этих яростных урусов. Ведь козельцы, донельзя изнуренные двухмесячной осадой, ничего не знали о подлинной численности вражеских войск, военной тактике, хитрости, таланте и опыте главного военачальника неведомых пришельцев. Совершенным безумием, отсутствием всякого здравого смысла можно объяснить поступок осажденных, вдруг бросивших такую крепость, оставивших без защиты жен и детей для того лишь, чтобы погибнуть всем в неравном бою. И вот орда, появившаяся из-за косогора, отрезала им путь к городу. Летописец кратко сообщает о последней битве козельцев с татарскими полками, не уточняя подробностей. Он ничего не говорит о коннице, и враги могли быть пешими в том случае, если успели съесть значительную часть коней. Остаткам орды надо было уходить в степь, потому что появилась свежая трава и реки входили в берега, а без коней это стало бы невозможным делом. Для сохранения конницы Субудай мог пойти и на преднамеренное уменьшение числа людей, выставив только безлошадных воинов…
— И это последнее сражение той давней страшной войны было очень значительным, если козельцы, согласно летописи, уничтожили четыре тысячи врагов.
— Что не может быть правдой. Четыре тысячи убитых степняков — слишком много, потому что в таком случае и противников должно бы быть примерно столько же, а это маловероятно: в средневековом русском городе такого значения и площади все население едва достигало этой численности. Скорее всего, летописец допустил традиционное преувеличение ровно в десять раз, как это делал он и его коллеги во многих других случаях.
— Но ведь эта цифра — четыре тысячи врагов, убитых в последнем сражении у Козельска, — во всей исторической литературе проходит как неоспоримая!
— И тем не менее она ошибочна. Есть, между прочим, серьезное основание говорить об этом с большой долей уверенности. Когда в конце XIX века тянули через Козельск железную дорогу на Тулу, то при земляных работах посреди Батыева поля тронули груду человеческих черепов. Очевидно, задолго до Тамерлана, увенчивавшего свои победы пирамидами из голов побежденных, такая пирамида была сооружена близ стен Козельской крепости в мае 1238 года. Рабочие, десятники, инженеры тщательно собрали все трагические свидетельства события и в честью перезахоронили. Это были, несомненно, останки героической козельской дружины, потому что орда сжигала тела своих павших воинов в больших кострах. Так вот, черепов было по тщательному счету двести шестьдесят семь. Выходит, в последнем своем бою защитники Козельска, вышедшие из города на вылазку, могли убить около четырехсот врагов, но и сами сложили головы.
«Батый же взя городъ», — сообщает летописец, но мы так ничего и не знаем о том, каким образом Козельск был все-таки взят.
Любознательный Читатель. Однако автор упомянул о каком-то последнем, крайнем средстве Субудая.
— Это-лишь мое предположение, которое нельзя исключать из той давней реальности. Если на вылазку, вслед за убегающими врагами, ринулось триста самых горячих и сильных воинов, скорее всего, это была княжеская дружина, то оставшиеся горожане, увидев их окруженными и гибнущими, могли сбросить перекидные бревна в ров, завалить пролом и продолжать борьбу. Они снова были в относительной безопасности, потому что единственная доступная стена крепости опять защищалась непреодолимым, почти тридцатиметровой глубины земным провалом.
— И что же дальше?
— У Субудая уже не было камней и камнеметательных машин, чтобы без потерь перекинуть бревна к стене. Пращи были изрублены мечами и топорами козельских, дружинников, а камни израсходованы. Козельцы втаскивали их на стены, сооружали надежные прикрытия от стрел, нагромождали в месте пролома, собирали в кучи, чтобы швырять в осаждавших; орудие нападения превратилось в орудие защиты… Возможно, что Кадан и Бури действительно подошли со своими отрядами уже после вылазки горожан и, не считаясь с потерями, погнали воинов на общий штурм стен с козельских круч. Не исключаю и последний, единственный способ штурма, который оставался в распоряжении Субудая, — он срочно восстановил несколько катапульт и зажег город, который стал ему не нужен, потому что пищевые и фуражные запасы в нем кончились, а уцелевшие кони орды уже паслись на молодой траве.
— Зажечь? Каким образом? Чем? У него же не было чжурчжэньского огня.
— Предупреждаю — это горючее и сырье, из коего оно изготовлялось, может вызвать у современного читателя шок.
— Говорите, вытерплю…
— Горожане со стен видели большие костры, на которых орда сжигала своих павших воинов. Потом на виду козельцев зажглись небольшие бездымные костры, к которым враги подтаскивали безголовые тела их отцов, братьев, мужей и женихов. Оцепенев от ужаса, смотрели, как пришельцы разрубают трупы на части и погружают в железные котлы, подвешенные над огнем.
— Зачем?!
— Я предупреждал… Желтый человеческий жир переливали в глиняные горшки, собранные со всей округи. Под прикрытием ночи и щитов орда подтащила к валу несколько срочно восстановленных баллист, и в стену, постройки детинца, в крыши ближайших изб воткнулись первые стрелы с зажженной ветошью, пропитанной жиром. Потом полетели через ров горячие горшки, разбрызгивающие при ударе легкую липкую жидкость, которая тут же вся вспыхивала жарким огнем.
— Какая, однако, бесчеловечная фантазия!
— Прошу за такую подробность прощения, но она — не фантазия. Итальянский путешественник, точнее, разведчик папы римского Плано Карпини, побывавший через восемь лет после падения Козельска в Монголии, рассказывая о способах осады ордой укреплений, писал:
«…они обычно берут иногда жир людей, которых убивают, и выливают его в растопленном виде на дома, и везде, где огонь попадает на этот жир, он горит, так сказать, неугасимо»…
«Батый же взя городъ, изби вси и не пощаде от отрочатъ до сосущихъ млеко. О князи Васильи неведомо есть, и инии глаголяхоу, яко в крови оутоноулъ есть, понеже оубо младъ бяше есть»… Автор одной из русских летописей, Новгородской 5-й, ставит в этом месте запятую и уточняет: «младъ бяше есть, 12 летъ».
Если сообщение о сыновьях погибших темников не легенда, то имеющиеся в исторической литературе условные подсчеты, основанные на предположении, будто каждый из девяти чингизидов командовал в этом набеге «тьмой», туменом, — ошибочны и несколько преуменьшают начальную численность войска Бату — Субудая. Никаких исторических подтверждений, что чингизиды были темниками и под Козельском трое из них потеряли сыновей, то есть самых младших чингизидов, не существует. Темниками служили в том набеге неизвестные нам лица, и сообщение летописи о трех их погибших сыновьях свидетельствует о тяжелых боях за Козельск и в какой-то мере, хотя и очень косвенно, подкрепляет аргументацию о подлинной численности степняков, от которых к концу набега на северовосточную Русь осталось примерно три тьмы, раздробившихся на мелкие банды и тающих как снег,
Не берусь утверждать, что ясным майским днем 1238 года победители устроили пир именно вокруг пирамиды из голов побежденных, хотя это вполне бы соответствовало тем временам и нравам, — после победы на Калке Субудай устроил пир на телах двенадцати живых русских князей. Но именно на последнем пиру участников первого набега па Русь — скорее всего, под Козельском приключилось такое, что пересказывать не стоит, лучше процитировать надежный средневековый источник.
«Бури сказал: Бату равен мне: зачем он пьет раньше меня? Он не больше, как баба с бородой, и я, пятой толкнув, свалю его и растопчу». Гуюк сказал: «Он баба со стрелами и луком, я велю бить поленом его по груди».
Сын Элчжигитая Хархасунь сказал: «Вот я приделаю ему сзади деревянный хвост».
Эги слова взяты не из позднейшей легенды, не из степного предания, а из «Юань-чао би-ши» — «Сокровенного сказания», или «Тайной истории монголов», замечательного памятника монгольской литературы, написанного по горячим следам событий и законченного «в год мыши, в седьмой луне», то есть летом 1240 года, «во время пребывания на реке Кэрулянь», в самом сердце империи…
Неслыханные оскорбления! При всех чингизидах, военачальниках и женах! И от кого? От младшего сородича Гуюка, никудышного вояки! От щенка Бури, сына простолюдинки, которому не старый еще Бату в отцы годился! И этот сучий сын Бури мнил себя равным внуку Темучина сыну Джучи, покорившему непокорных урусов! И туда же Аргасун!
Была, знать, в этих кратких характеристиках правда о воинской беспомощности Бату, называемого, однако, доныне в энциклопедиях «выдающимся полководцем», если его сообщники по разбойничьему набегу открыто и в один голос, будто сговорившись, посмели высказать такое. Подобные оскорбления и угрозы в адрес официального командующего походом возможны были только в том случае, если он действительно не обладал ни характером, ни реальной властью, чтобы тут же наказать противников. Он обязан был это сделать хотя бы ради укрепления дисциплины в распадающемся войске и соблюдения принципов ясы, требующей беспрекословного подчинения старшему по роду и чину…
Однако Бату вынужден был все стерпеть! Во главе своего уже очень немногочисленного войска он «поиде в землю Пополовецькоую», где откололись отряды, верные Гуюку, Бури и Хархасуню (Аргасуну). Шел тихо, как тать, тайно пробираясь балками и лесами. На пути в степь стояли русские города-крепости Карачев, Кром, Спашь, Мценск, Домагощ, Девягорск, Дедославль, Курск. Почему Бату их не тронул? Сейчас-то мне все это стало ясно и понятно — не было ни отваги, ни времени, ни, главное, сил, а вспоминаю, как поразило когда-то одно средневековое сведение о численности войск, оставшихся верными Бату. Думаю, что и Г. Е. Грумм-Гржимайло, у которого я его впервые встретил, тоже немало удивился. Всего четыре тысячи воинов добрались с Бату до безопасного района Великой Степи. Впрочем, вполне возможно, что и эта цифра традиционно преувеличена средневековыми летописцами в десять раз…
Бату не забыл, однако, о последнем победном пире. Он затаил злобу, отложив месть до удобного случая, а пока лишь пожаловался Угедею. Великий хан, очевидно, увидел в этом эпизоде зародыш будущих распрей между потомками Чингиза и, быть может, почуял первый тревожный признак неминуемого распадения необъятной империи. Он страшно разгневался и не пожелал видеть даже родного сына своего Гуюка, послав его «брать крепкие города и переносить тяжкие труды». Хархасуню же передали слова Угедея: «У кого Хархасунь научился поносить так нашего родственника? За такие преступления его надо бы казнить, но я пошлю его с Гуюком».
Следовало бы привести слова Угедея, соизволившего, по совету нойонов, все-таки допустить сына к себе для отеческого внушения: «Когда ты отправился в поход, то по дороге перебил всех ратников и охладил их рвение. Не думаешь ли ты, что народ Орусы, устрашившись одного тебя, покорился, и потому ты осмелился оскорбить старшего твоего брата, как врага?.. Субеэтай, напереди, заслонял и защищал тебя, и ты, с большой ратью, взял эти несколько родов Орусы; сам же по себе ты не показал доблести ни на копытце козленка. Хорош молодец!»
Так перевел это важное место «Юань-чао би-ши» П. И. Кафаров в середине прошлого века, несколько упрощая, адаптируя подлинник. А вот перевод С. А. Козина 1941 года, в котором назидание Угедея полнится любопытными деталями: «Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица. Уж не ты ли и Русских привел к покорности этой своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем Русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингиз-хана, что множество-страшно, а глубина-смертоносна? Тото вы всем своим множеством и ходили под крылышком Субеэтая с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. Что же ты чванишься и раньше всех дерешь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении Русских и Кипчаков не только не взял ни одного Русского или Кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл. Благодари ближних друзей моих Мингая да Алчидай-Хонхотай-цзанчина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котел. Довольно! Дело это, как полевое дело, я возлагаю на Батыя. Пусть Гуюка с Аргасупом судит Батый!»
Бучжек — это сын Толуя, младший брат Монке, отличившийся, очевидно, при разгроме половецких становищ, Аргасун-Хархасунь, внучатый племянник Чингиза, а Субеэтай, естественно, главный полководец орды Субудай, «под крылышком» которого чингизиды «всем своим множеством» ходили в первый поход на Русь…
И еще одна цитата из «Сокровенного сказания»: «Потом (Угедей) приказал храброму Субеэтаю (курсив мой. — В. Ч.) идти войной на север… переплыть две реки Идиль и Чжаях (Итнль и Яик, то есть Волгу и Урал) и прямо идти на народ Кивамань (Киев)…» Как читатель знает со школьной скамьи, снова было собрано свежее степное войско. Но Субудай не пошел «прямо», решив, очевидно, прежде всего покончить с самой густонаселенной и богатой на Руси Чернигово-Северской землей. По летописным сведениям, уже ко времени похода князя Игоря на половцев в ней числилось более пятидесяти городов, и от большинства их остался, по словам средневекового русского историка, «только дым, и земля, и пепел». Погибла и великолепная столица княжества-Чернигов. «Пришедше же послании оступиша град Чернигов в силе тяжце. Слышав же Мстислав Глебович, внук Святослава Ольговича, нападение иноплеменных на град прииде на нь с вой своими. И лют бе бой у Чернигова, оже и тараны на нь ставиша и меташе на нь камением полтора перестрела, а камень яко можаху четыре мужа силнии подьяти его. Но побежден бысть Мстислав и множество от вой его. избиено бысть и град взяша и запалиша огнем». Следы нашествия, между прочим, видны и сегодня-на метровой глубине под полом Спасо-Преображенского собора раскопан толстый черный слой древнего пожарища, а в пещерах Болдинской горы рядами захоронены защитники города, погибшие в 1239 году…
Строго говоря, мы не знаем, кто из полководцев орды осаждал Чернигов и разорял землю северян, но вполне возможно, что это нелегкое дело взял в свои руки наш старый знакомец Субудай, «немалую язву понесоша» и здесь, отступивший отсюда в степи для сбора новых орд, чтоб через год ринуться на древний Киев. Старший из чингизидов Орда считался, очевидно, совсем не годным к воинскому делу, и поэтому официальным главой нового похода стал Бату — следующий по старшинству племянник Угедея. Русский же летописец отлично знал, кто фактически руководил ордой, подступившей к Киеву в 1240 году: «не от роду же его, но бе воевода его перьвый Себедяй богатоуръ и Боуроунъдаии багатырь, иже взя Болгарьскоую землю и Соуждальскоую». Однако Батыю и тогда приписывались доблести тех, кто ему служил. Вспомним слова средневекового нашего историка, исполненные трагико-эпнческой простоты: «Приде Батый Кыевоу в силе тяжцс, многомъ множьствомъ силы своей и -окроужи градъ… И не бе слышати от гласа скрипения телегъ его, множество ревения вельблюдъ его, рьжания от гласа стадъ конь его». О штурме древней столицы Руси всего несколько слов: «пороком же, бесъпрестани бьющимъ день и нощь, выбиша стены». Есть и еще некоторые подробности, но настолько скупые, что мы, кажется, больше знаем об осаде Трои и Карфагена, чем о штурме Киева поздней осенью 1240 года…
— Известный русский историк Михаил Погодин побывал в Оптиной пустыни, а значит, и в Козельске…
— Он ничего не оставил о Козельской обороне, хотя немало сделал доброго в тот период повышенного интереса к русской старине… В самом деле удивительно! Есть подробные исследования о Невской победе Александра Ярославича над шведами, о Ледовом побоище, тщательно вычерчены маршруты войск перед этими сражениями 1240 и 1242 года, схемы боевых действий публикуются даже в энциклопедиях, а вот о козельской эпопее 1238 года нет ни одной научной работы или хотя бы отдельной справочной статьи!
— Наверное, все в недоумении останавливались, не зная, как объяснить факт, который считали аксиомой, — маленькая деревянная крепостенка почти два месяца сражалась с несметным войском.
— Да, миф этот слишком живуч… Краевед Василий Николаевич Сорокин, великолепно знающий местную старину, водит по Козельску бесчисленные экскурсии, рассказывая о полумиллионной армии врага, семь недель бес— — прерывно штурмовавшей город. Когда я его спросил, откуда эта цифра, он показал мне историческое сочинение, в котором она действительно названа. Пригласив его на мост, я попросил взглянуть и вообразить, как могли тут стоять в течение почти двух месяцев полмиллиона людей и не менее миллиона лошадей. За этот срок каждый воин должен был съесть минимум одного коня, оставшись без приводного, обязательного в степном войске. Но чем мог питаться бестравной весенней порой этот постоянно уменьшавшийся, но все равно гигантский табун?.. Сорокин развел руками.
— Мы уже подробно говорили о начальной численности орды Субудая — на границах Руси в ноябре 1237 года появилось около ста пятидесяти тысяч степных воинов.
— Да! И после Торжка — повторимся — их осталось, быть может, два-три тумена. Потому-то ослабленные отряды орды отступили от Новгорода, не смогли прорваться к Смоленску, а после уничтожения Вщижа не пошли даже на соседний Дебрянск. Нехватка фуража, пищи, стрел, разложение войска, половодье, преградившее путь в степь, необходимость дождаться весенней травы, ссоры чингизидов, в чем мы документально скоро удостоверимся, и, наконец, крепость необычайных защитных качеств, способная сопротивляться даже и полумиллионной средневековой армии, потому что была условно доступна лишь с узкого перешейка, перерезанного очень глубоким рвом с бурлящей внизу водой, — всю эту реальность необходимо учесть, чтобы приблизиться к разгадке тайны семинедельной обороны «крепкодушных козлян», как их именует летопись. Они были крепкодушными без всяких кавычек, но не были исключением в нашей военной истории; за истекшую тысячу лет все большие войны с захватчиками становились всенародными, а когда русский народ защищался, он не сдавал своих крепостей…
Никакого, однако, пятидесятидневного беспрерывного штурма Козельска не могло быть — этого не выдержала бы ни деревянная крепость с немногочисленным и непрофессиональным гарнизоном, ни осаждавшие. Врагу нужно было время, чтобы более или менее безопасно преодолеть глубокий ров, приблизиться к стене, проломить ее тараном. Козельск невозможно было взять без достаточных запасов камня и камнеметательных машин, которые следовало построить на месте, — абсолютно нереально, чтобы тяжелые и громоздкие сооружения орда тащила по лесному весеннему бездорожью сотни километров от Торжка. Но даже и после того, как баллисты и таран сделали свое дело, не все для козельцев было потеряно. Убежден, что город пал из-за одной роковой ошибки, допущенной осажденными, или последнего, крайнего способа осады, примененного под конец ордой.
— Что имеется в виду?
— Сначала установим примерные даты Козельской обороны. Расчеты, которые я опускаю, показывают, что передовые отряды орды вышли к Козельску примерно 25 марта 1238 года. В таком случае последний штурм начался 9 мая и продолжался три дня и три ночи непрерывно — это был проверенный и надежный способ изматывания осажденных. Под прикрытием камнепада и прицельной стрельбы из-за щитов был преодолен ров. Возможно, он даже не засыпался лесным хламом, который легко было сжечь. Перемет — несколько десятисаженных бревен, перекинутых с помощью треног и арканов к городским воротам, образовывали мост и опору для стенобитного устройства. Осажденные не могли помешать — стрелы поражали их на разрушенных башнях и венцах стены, камни убивали и калечили даже за стеной, на внутренних подступах к ней.
— Камнеметательные машины — предположение?
— Нет, реальность. Они изображены на старинном рисунке, отображающем штурм Козельска, о них идет речь в летописях, и коренная ошибка осажденных, я считаю, связана именно с ними…
Внимательно прочтем соответствующие строки Ипатьевской летописи. Каждое слово — чистое золото, потому что это единственное место во всем необъятном русском летописании, сообщающее некоторые, очевидно, достоверные подробности штурма: «Разбившимъ градоу стеноу и возиидоша на вал Татаре». Таким образом, за стеной необыкновенной этой цитадели действительно был еще один, внутренний вал, а значит, и ров, очевидно, перед детинцем, внутренней крепостью, расположенной необычно — сразу за главной стеной. На валу началась рукопашная схватка: «Козляне же ножи резахоуся с ними». Это было традиционное оружие пеших воинов средневековой Руси — ножами воины народных ратей подрезали жилы степным коням, доставали всадников, и в «Слове о полку Игореве» засапожные ножи упоминаются дважды… Жуткая резня на внутреннем валу Козельска разрешилась в пользу осажденных — враги отступили через пролом, в панике очистили перемет через ров.
— Откуда это сведение?
— Если б все было не так, не произошло бы последующего… Наступила, очевидно, какая-то пауза в битве, потому что горожане еще один «светъ же створиша». И вот осажденные «исшедше изъ града, исекоша праща их»… Навсегда останется тайной, чья была эта глупая голова, первой предложившая «изнити на полки Тотарьскые». Самое было бы разумное, конечно, после уничтожения диковинных камнебросов, от которых не было защиты, разрушения или сожжения перемета вернуться всем в крепость и завалить пролом! Субудай не стал бы терять время на трудоемкую и долгую организацию второго штурма, постройку новых катапульт, заготовку камня, изготовление стрел.
Впрочем, возможно, что никакого решения идти на вражеские полки вовсе не было. Скорее всего, Субудай разыграл обычную свою карту. Он задолго до решающего штурма спрятал основное войско в лесу или за косогором, близ ставки Батыя, а остатки штурмующего отряда умело изобразили паническое отступление в поле. Горожане, увлеченные битвой, погоней и, как им казалось, полупобедой, все дальше удалялись от города, чтобы добить последних врагов — уставших, израненных, слабых в пешем бою, разбегавшихся мелкими группами и поодиночке от этих яростных урусов. Ведь козельцы, донельзя изнуренные двухмесячной осадой, ничего не знали о подлинной численности вражеских войск, военной тактике, хитрости, таланте и опыте главного военачальника неведомых пришельцев. Совершенным безумием, отсутствием всякого здравого смысла можно объяснить поступок осажденных, вдруг бросивших такую крепость, оставивших без защиты жен и детей для того лишь, чтобы погибнуть всем в неравном бою. И вот орда, появившаяся из-за косогора, отрезала им путь к городу. Летописец кратко сообщает о последней битве козельцев с татарскими полками, не уточняя подробностей. Он ничего не говорит о коннице, и враги могли быть пешими в том случае, если успели съесть значительную часть коней. Остаткам орды надо было уходить в степь, потому что появилась свежая трава и реки входили в берега, а без коней это стало бы невозможным делом. Для сохранения конницы Субудай мог пойти и на преднамеренное уменьшение числа людей, выставив только безлошадных воинов…
— И это последнее сражение той давней страшной войны было очень значительным, если козельцы, согласно летописи, уничтожили четыре тысячи врагов.
— Что не может быть правдой. Четыре тысячи убитых степняков — слишком много, потому что в таком случае и противников должно бы быть примерно столько же, а это маловероятно: в средневековом русском городе такого значения и площади все население едва достигало этой численности. Скорее всего, летописец допустил традиционное преувеличение ровно в десять раз, как это делал он и его коллеги во многих других случаях.
— Но ведь эта цифра — четыре тысячи врагов, убитых в последнем сражении у Козельска, — во всей исторической литературе проходит как неоспоримая!
— И тем не менее она ошибочна. Есть, между прочим, серьезное основание говорить об этом с большой долей уверенности. Когда в конце XIX века тянули через Козельск железную дорогу на Тулу, то при земляных работах посреди Батыева поля тронули груду человеческих черепов. Очевидно, задолго до Тамерлана, увенчивавшего свои победы пирамидами из голов побежденных, такая пирамида была сооружена близ стен Козельской крепости в мае 1238 года. Рабочие, десятники, инженеры тщательно собрали все трагические свидетельства события и в честью перезахоронили. Это были, несомненно, останки героической козельской дружины, потому что орда сжигала тела своих павших воинов в больших кострах. Так вот, черепов было по тщательному счету двести шестьдесят семь. Выходит, в последнем своем бою защитники Козельска, вышедшие из города на вылазку, могли убить около четырехсот врагов, но и сами сложили головы.
«Батый же взя городъ», — сообщает летописец, но мы так ничего и не знаем о том, каким образом Козельск был все-таки взят.
Любознательный Читатель. Однако автор упомянул о каком-то последнем, крайнем средстве Субудая.
— Это-лишь мое предположение, которое нельзя исключать из той давней реальности. Если на вылазку, вслед за убегающими врагами, ринулось триста самых горячих и сильных воинов, скорее всего, это была княжеская дружина, то оставшиеся горожане, увидев их окруженными и гибнущими, могли сбросить перекидные бревна в ров, завалить пролом и продолжать борьбу. Они снова были в относительной безопасности, потому что единственная доступная стена крепости опять защищалась непреодолимым, почти тридцатиметровой глубины земным провалом.
— И что же дальше?
— У Субудая уже не было камней и камнеметательных машин, чтобы без потерь перекинуть бревна к стене. Пращи были изрублены мечами и топорами козельских, дружинников, а камни израсходованы. Козельцы втаскивали их на стены, сооружали надежные прикрытия от стрел, нагромождали в месте пролома, собирали в кучи, чтобы швырять в осаждавших; орудие нападения превратилось в орудие защиты… Возможно, что Кадан и Бури действительно подошли со своими отрядами уже после вылазки горожан и, не считаясь с потерями, погнали воинов на общий штурм стен с козельских круч. Не исключаю и последний, единственный способ штурма, который оставался в распоряжении Субудая, — он срочно восстановил несколько катапульт и зажег город, который стал ему не нужен, потому что пищевые и фуражные запасы в нем кончились, а уцелевшие кони орды уже паслись на молодой траве.
— Зажечь? Каким образом? Чем? У него же не было чжурчжэньского огня.
— Предупреждаю — это горючее и сырье, из коего оно изготовлялось, может вызвать у современного читателя шок.
— Говорите, вытерплю…
— Горожане со стен видели большие костры, на которых орда сжигала своих павших воинов. Потом на виду козельцев зажглись небольшие бездымные костры, к которым враги подтаскивали безголовые тела их отцов, братьев, мужей и женихов. Оцепенев от ужаса, смотрели, как пришельцы разрубают трупы на части и погружают в железные котлы, подвешенные над огнем.
— Зачем?!
— Я предупреждал… Желтый человеческий жир переливали в глиняные горшки, собранные со всей округи. Под прикрытием ночи и щитов орда подтащила к валу несколько срочно восстановленных баллист, и в стену, постройки детинца, в крыши ближайших изб воткнулись первые стрелы с зажженной ветошью, пропитанной жиром. Потом полетели через ров горячие горшки, разбрызгивающие при ударе легкую липкую жидкость, которая тут же вся вспыхивала жарким огнем.
— Какая, однако, бесчеловечная фантазия!
— Прошу за такую подробность прощения, но она — не фантазия. Итальянский путешественник, точнее, разведчик папы римского Плано Карпини, побывавший через восемь лет после падения Козельска в Монголии, рассказывая о способах осады ордой укреплений, писал:
«…они обычно берут иногда жир людей, которых убивают, и выливают его в растопленном виде на дома, и везде, где огонь попадает на этот жир, он горит, так сказать, неугасимо»…
«Батый же взя городъ, изби вси и не пощаде от отрочатъ до сосущихъ млеко. О князи Васильи неведомо есть, и инии глаголяхоу, яко в крови оутоноулъ есть, понеже оубо младъ бяше есть»… Автор одной из русских летописей, Новгородской 5-й, ставит в этом месте запятую и уточняет: «младъ бяше есть, 12 летъ».
Александр Навроцкий, автор множества исторических драм, повестей и стихотворений, от которых в народной памяти навечно остались лишь песня об утесе Стеньки Разина, поэтически домыслил, конечно, будто Батый приказал распахать козельский мыс и засеять сорной травой. Не до этого было хану. Но истинная правда, что победители назвали Козсльск «городом злым». Свидетельство тому есть и у Рашид-ад-Дина, и монгольское прозвание Козельска известно со времен средневековья — Могу-Болгусун, «Злой Город», но нашего особого внимания заслуживает сообщение об этом в Ипатьевской летописи, где имеется краткая мотивировка такого переименования: «воу Татарехъ не смеють его нарещи градъ Козелскъ, но градъ злыи, понеже бишася по семь недель, убиша бо от Татаръ сыны темничи три».
А вот поэтические строки о дальнейшей судьбе Козельска:
Батый повелел, чтоб свой гнев показать
И страх по Руси всем навеять,
Разрушить Козельск и с землею сровнять,
То место, где был он, сохой запахать
И сорной травою засеять.
Исполнили волю владыки рабы,
С землей бедный город сровняли,
И городом злым за упорство борьбы
Козельск с той поры называли.
Если сообщение о сыновьях погибших темников не легенда, то имеющиеся в исторической литературе условные подсчеты, основанные на предположении, будто каждый из девяти чингизидов командовал в этом набеге «тьмой», туменом, — ошибочны и несколько преуменьшают начальную численность войска Бату — Субудая. Никаких исторических подтверждений, что чингизиды были темниками и под Козельском трое из них потеряли сыновей, то есть самых младших чингизидов, не существует. Темниками служили в том набеге неизвестные нам лица, и сообщение летописи о трех их погибших сыновьях свидетельствует о тяжелых боях за Козельск и в какой-то мере, хотя и очень косвенно, подкрепляет аргументацию о подлинной численности степняков, от которых к концу набега на северовосточную Русь осталось примерно три тьмы, раздробившихся на мелкие банды и тающих как снег,
Не берусь утверждать, что ясным майским днем 1238 года победители устроили пир именно вокруг пирамиды из голов побежденных, хотя это вполне бы соответствовало тем временам и нравам, — после победы на Калке Субудай устроил пир на телах двенадцати живых русских князей. Но именно на последнем пиру участников первого набега па Русь — скорее всего, под Козельском приключилось такое, что пересказывать не стоит, лучше процитировать надежный средневековый источник.
«Бури сказал: Бату равен мне: зачем он пьет раньше меня? Он не больше, как баба с бородой, и я, пятой толкнув, свалю его и растопчу». Гуюк сказал: «Он баба со стрелами и луком, я велю бить поленом его по груди».
Сын Элчжигитая Хархасунь сказал: «Вот я приделаю ему сзади деревянный хвост».
Эги слова взяты не из позднейшей легенды, не из степного предания, а из «Юань-чао би-ши» — «Сокровенного сказания», или «Тайной истории монголов», замечательного памятника монгольской литературы, написанного по горячим следам событий и законченного «в год мыши, в седьмой луне», то есть летом 1240 года, «во время пребывания на реке Кэрулянь», в самом сердце империи…
Неслыханные оскорбления! При всех чингизидах, военачальниках и женах! И от кого? От младшего сородича Гуюка, никудышного вояки! От щенка Бури, сына простолюдинки, которому не старый еще Бату в отцы годился! И этот сучий сын Бури мнил себя равным внуку Темучина сыну Джучи, покорившему непокорных урусов! И туда же Аргасун!
Была, знать, в этих кратких характеристиках правда о воинской беспомощности Бату, называемого, однако, доныне в энциклопедиях «выдающимся полководцем», если его сообщники по разбойничьему набегу открыто и в один голос, будто сговорившись, посмели высказать такое. Подобные оскорбления и угрозы в адрес официального командующего походом возможны были только в том случае, если он действительно не обладал ни характером, ни реальной властью, чтобы тут же наказать противников. Он обязан был это сделать хотя бы ради укрепления дисциплины в распадающемся войске и соблюдения принципов ясы, требующей беспрекословного подчинения старшему по роду и чину…
Однако Бату вынужден был все стерпеть! Во главе своего уже очень немногочисленного войска он «поиде в землю Пополовецькоую», где откололись отряды, верные Гуюку, Бури и Хархасуню (Аргасуну). Шел тихо, как тать, тайно пробираясь балками и лесами. На пути в степь стояли русские города-крепости Карачев, Кром, Спашь, Мценск, Домагощ, Девягорск, Дедославль, Курск. Почему Бату их не тронул? Сейчас-то мне все это стало ясно и понятно — не было ни отваги, ни времени, ни, главное, сил, а вспоминаю, как поразило когда-то одно средневековое сведение о численности войск, оставшихся верными Бату. Думаю, что и Г. Е. Грумм-Гржимайло, у которого я его впервые встретил, тоже немало удивился. Всего четыре тысячи воинов добрались с Бату до безопасного района Великой Степи. Впрочем, вполне возможно, что и эта цифра традиционно преувеличена средневековыми летописцами в десять раз…
Бату не забыл, однако, о последнем победном пире. Он затаил злобу, отложив месть до удобного случая, а пока лишь пожаловался Угедею. Великий хан, очевидно, увидел в этом эпизоде зародыш будущих распрей между потомками Чингиза и, быть может, почуял первый тревожный признак неминуемого распадения необъятной империи. Он страшно разгневался и не пожелал видеть даже родного сына своего Гуюка, послав его «брать крепкие города и переносить тяжкие труды». Хархасуню же передали слова Угедея: «У кого Хархасунь научился поносить так нашего родственника? За такие преступления его надо бы казнить, но я пошлю его с Гуюком».
Следовало бы привести слова Угедея, соизволившего, по совету нойонов, все-таки допустить сына к себе для отеческого внушения: «Когда ты отправился в поход, то по дороге перебил всех ратников и охладил их рвение. Не думаешь ли ты, что народ Орусы, устрашившись одного тебя, покорился, и потому ты осмелился оскорбить старшего твоего брата, как врага?.. Субеэтай, напереди, заслонял и защищал тебя, и ты, с большой ратью, взял эти несколько родов Орусы; сам же по себе ты не показал доблести ни на копытце козленка. Хорош молодец!»
Так перевел это важное место «Юань-чао би-ши» П. И. Кафаров в середине прошлого века, несколько упрощая, адаптируя подлинник. А вот перевод С. А. Козина 1941 года, в котором назидание Угедея полнится любопытными деталями: «Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица. Уж не ты ли и Русских привел к покорности этой своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем Русских, раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингиз-хана, что множество-страшно, а глубина-смертоносна? Тото вы всем своим множеством и ходили под крылышком Субеэтая с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. Что же ты чванишься и раньше всех дерешь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении Русских и Кипчаков не только не взял ни одного Русского или Кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл. Благодари ближних друзей моих Мингая да Алчидай-Хонхотай-цзанчина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котел. Довольно! Дело это, как полевое дело, я возлагаю на Батыя. Пусть Гуюка с Аргасупом судит Батый!»
Бучжек — это сын Толуя, младший брат Монке, отличившийся, очевидно, при разгроме половецких становищ, Аргасун-Хархасунь, внучатый племянник Чингиза, а Субеэтай, естественно, главный полководец орды Субудай, «под крылышком» которого чингизиды «всем своим множеством» ходили в первый поход на Русь…
И еще одна цитата из «Сокровенного сказания»: «Потом (Угедей) приказал храброму Субеэтаю (курсив мой. — В. Ч.) идти войной на север… переплыть две реки Идиль и Чжаях (Итнль и Яик, то есть Волгу и Урал) и прямо идти на народ Кивамань (Киев)…» Как читатель знает со школьной скамьи, снова было собрано свежее степное войско. Но Субудай не пошел «прямо», решив, очевидно, прежде всего покончить с самой густонаселенной и богатой на Руси Чернигово-Северской землей. По летописным сведениям, уже ко времени похода князя Игоря на половцев в ней числилось более пятидесяти городов, и от большинства их остался, по словам средневекового русского историка, «только дым, и земля, и пепел». Погибла и великолепная столица княжества-Чернигов. «Пришедше же послании оступиша град Чернигов в силе тяжце. Слышав же Мстислав Глебович, внук Святослава Ольговича, нападение иноплеменных на град прииде на нь с вой своими. И лют бе бой у Чернигова, оже и тараны на нь ставиша и меташе на нь камением полтора перестрела, а камень яко можаху четыре мужа силнии подьяти его. Но побежден бысть Мстислав и множество от вой его. избиено бысть и град взяша и запалиша огнем». Следы нашествия, между прочим, видны и сегодня-на метровой глубине под полом Спасо-Преображенского собора раскопан толстый черный слой древнего пожарища, а в пещерах Болдинской горы рядами захоронены защитники города, погибшие в 1239 году…
Строго говоря, мы не знаем, кто из полководцев орды осаждал Чернигов и разорял землю северян, но вполне возможно, что это нелегкое дело взял в свои руки наш старый знакомец Субудай, «немалую язву понесоша» и здесь, отступивший отсюда в степи для сбора новых орд, чтоб через год ринуться на древний Киев. Старший из чингизидов Орда считался, очевидно, совсем не годным к воинскому делу, и поэтому официальным главой нового похода стал Бату — следующий по старшинству племянник Угедея. Русский же летописец отлично знал, кто фактически руководил ордой, подступившей к Киеву в 1240 году: «не от роду же его, но бе воевода его перьвый Себедяй богатоуръ и Боуроунъдаии багатырь, иже взя Болгарьскоую землю и Соуждальскоую». Однако Батыю и тогда приписывались доблести тех, кто ему служил. Вспомним слова средневекового нашего историка, исполненные трагико-эпнческой простоты: «Приде Батый Кыевоу в силе тяжцс, многомъ множьствомъ силы своей и -окроужи градъ… И не бе слышати от гласа скрипения телегъ его, множество ревения вельблюдъ его, рьжания от гласа стадъ конь его». О штурме древней столицы Руси всего несколько слов: «пороком же, бесъпрестани бьющимъ день и нощь, выбиша стены». Есть и еще некоторые подробности, но настолько скупые, что мы, кажется, больше знаем об осаде Трои и Карфагена, чем о штурме Киева поздней осенью 1240 года…