Страница:
В обтаявший склон, что спускался ко рву от ближайшей лесной куртины и креста, напрямую било яркое утреннее солнце, освещая сказочное видение. У края голого леса стояли круглые, похожие на копны сена или огромные шлемы жилища пришельцев, расшитые разноцветными письменами, клиньями, кольцами, кругляшками, бегучими изломистыми и плавными дорожками, а склон был устлан такими пестрыми и яркими коврами, что глазу было невмочь смотреть, и не смотреть тоже никак не выходило, хотя очи разбегались по сторонам. У входа в самую большую копну, на возвышении, сидел в расшитых цветных одеждах, должно быть, сам царь Бату, о котором козельцы уже слышали от беженцев. Одежды его прошивали золотые и серебряные нити, цветастая шапка остро вспыхивала световыми искрами. Слева застыли нарумяненными куклами семь жен царя, справа три царевича, тоже богато разодетых, и еще каких-то два татарина в таком же простом облачении, как многотысячная плотная масса воинов, что выстроилась на конях красивым полукругом. За спиной восточного царя колыхались на древке волосяные хвосты и цветастая хоругвь, перед ним были разостланы льняные полотнища, на которых стояли плошки с дымящимся мясом, высились кучи тканей и мехов, груды узорочья, золотых и серебряных чаш да кубков, а от середины этого видения, что не приснится ни в каком сне, тянулась к земляной щели длинная бирюзовая лента.
— Все это, конечно, фантазия?
— Естественно. Каждый может изменить тут что хочет или нарисовать в воображении любую другую картинку…
И вот трое пришельцев отделились от пестрой толпы и, выбирая на снегу путь попротоптанней, пошли вдоль ткани к обрыву. Один был, видно, из половцев, другой — темнолицый, узкоглазый и низкорослый, в богатом и пестром одеянии — неведомо какого племени, а третьего, статного и светлобородого, кто-то из беженцев узнал, шепнув соседям, будто это новоторжский гусляр, что поет не князьям, а народу за хлеб на торжищах. Потом, к общему удивленью, меж конских ног протиснулась на истоптанный снег большая пестрая собака и, лая с подвывом, побежала прямо по бирюзовой полосе, оставляя мокрые следы.
— Никак, главный посол бегит, — ахнул кто-то с башни. — Велика честь!
На стене сдержанно засмеялись. Собака прижалась — к ногам гусляра и смолкла, и тут закричал тонким голосом половец:
— Великий царь стран восточных Бату желает оказать уважение князю вашего славного селения, которое счастливо оказалось на пути его быстрых коней! Мы, послы, несем слово Бату князю Басили.
Со стены послышались веселые голоса:
— Наш Козля токо-токо глазыньки продрал!
— Обувается и ругается, почто с раницы подняли да ненадеванные сапоги жмут!
— Да не как-нибудь тебе ругается, а в Бату-мать!
От взрыва хохота, прокатившегося по стене, испуганно переступили копытами и замотали головами кони у леса. Половец чего-то недопонял, спросил гусляра и прокричал туда, к лесной опушке, до которой не должны бы долетать урусские слова и стрелы, что князь Басили, прежде чем увидеть великого и грозного Бату, творит утреннюю молитву. Внук Темучина сын Джучи гордо распрямился, потом нахмурился и спросил, чему же так смеются урусы. Ответа он не успел дождаться — толпа на стене раздвинулась и открылось высокое узорчатое сиденье, на котором виднелся маленький человечек, окруженный бородатыми мужами. Они были в богатых одеждах, отделанных мехом и черно-красным шитьем, поглядывали то на пришлого царя со свитой и войском, то на малолетнего князя своего, тоже приодетого как следует быть: длинный, ниже колен кафтан малинового цвета, перехваченный золотым поясом с раздвоенными концами, воротник, рукава, полы расшиты золотом и по груди от шеи до пояса тоже шла золотая прошва с тремя поперечными золотыми же полосами; красные востроносые сапоги, синяя шапка с краснымл наушниками и зеленым подбоем…
— Ну, эти-то подробности могли быть совсем другими — никто же не видел, как одевали малолетних князей.
— Почему же? В знаменитом «Изборнике» Святослава 1073 года изображен прадед князя Игоря Святослав Ярославич со своим семейством, и я привел точное описание одежд малолетнего Ярослава Святославича, будущего основателя династии рязанских князей. Не знаю, как изменились моды за полтора с лишним века, только торжественный наряд Василия козельского мог быть еще богаче и включать, например, золотую цепь на шее да еще в три ряда довольно обычное по тем временам золотое княжеское украшение. Впрочем, детали туалета князя Василия здесь не суть важны…
— Могучий восточный царь Бату, — снова закричал половец, — пришел гостем к богатому и славному князю Басили и оказывает ему великую честь! Он приглашает его и знатных людей города отведать яств и принять щедрые подарки!
— Если царь Бату пришел гостем, — через минуту ответили со стены, — то пусть и пожалует со своей свитой к нам. Мы спустим со стены удобные лестницы и встретим гостей чем богаты.
Бату-хан, когда ему перевели ответ, поежился и хмуро посмотрел на Субудая.
— Великий и могучий восточный царь Бату, — продолжал половец, выслушав спутника-монгола, пожалует также князя Басили землями и городами с вечной богатой данью! Юный князь Басили станет в этой стране самым сильным, самым великим князем!
— Щагол щаглуя на осиновом дубу! — раздался со стены молодой дерзкий голос, и, показалось, башни дрогнули от хохота, и кони снова замотали головами, а собака гусляра залаяла надрывно, с подвывом.
— Цыц! — утихомирил народ бородач в собольей шубе, стоявший подле князя, и зычным голосом обратился к послам: — Наш князь желает знать, за какие услуги он получит от царя Бату этакое ублаженье?..
Любознательный Читатель. Вся эта сцена придумана?
— Да, но есть основания придумать ее. Предводители орды всегда пытались брать города малой ценой, сначала склоняя жителей к капитуляции лестью, обманом или угрозами. Так было и до Козельска и после него. С. М. Соловьев писал, например, что у одного из городов на Буге Батый поставил двенадцать пороков, то есть стенобитных машин, но не смог разбить стен и «льстивыми словами начал уговаривать граждан к сдаче, те поверили его обещаниям, сдались — и были все истреблены». Что же касается Козельска, то Ипатьевская летопись прямо свидетельствует: враги сначала попытались «град прията» не каким-то другим способом, а именно «словесы лестьными», то есть лживыми. Не вышло…
— Чем должоп платить наш князь за этакие милости? — спросили со стены.
— Великий и щедрый царь Бату желает почтить юного князя богатыми подарками, а всех жителей милостью своей, когда они откроют этот славный город для нашего недолгого отдыха.
Князь Василий вдруг вскочил с места, шагнул и выбросил вперед руку со странно сложенными пальцами — меж указательным и средним торчал розовый большой. Стена загудела шибче, вокруг ханской юрты возникло шевеление, послы оживленно заговорили меж собой, собака жутко завыла, а гусляр вдруг закричал, что у безбожных агарян льстивые языки, мало сил, а стрел и корма нет. Его перекричал тонким голосом половец:
— Иначе великие полководцы Субудай и Бурундай разотрут ваш город в пыль, а жителей утопят в крови!
Потом никаких слов не стало слышно, и половец вместе с монголом потащили певца к ханской юрте. Их свирепо хватала за полы собака.
— Ату Бату! Ату Бату! — кричали со стены.
Несколько всадников ринулись навстречу послам. Один из воинов спешился, взмахом сабли разрубил собаку пополам, потом воткнул гусляру нож выше левой ключицы, вспорол грудь и бросил вырванное сердце к стене. Оно трепетало на снегу, замирая. Все онемело и закаменело вокруг на мгновение.
Вот крики ужаса и боли разорвали тишину, над местом казни гусляра воздух со свистом пронзили стрелы. Длинные, шурша на излете оперением, они долетели до ханской юрты. Всадники загородили хана и его свиту живой плотью, а вся орда подалась назад, в кусты. Пали с коней насквозь пронзенные воины, завизжали кони. Субудай спокойно и внимательно смотрел из кустов, как далеко летят с башен эти тяжелые урусские стрелы. Человеческая рука не могла натянуть тетиву столь сильного лука, и, должно быть, здешние урусы умели делать воротковые натяжные устройства. Таких луков сейчас не было в распоряжении Субудая, как не было стрел.
Приближаться к стене полководец теперь опасался — караульные на башнях посылали свои сильные стрелы даже в шевелящиеся кусты. Его, окруженного стражей, узнавали со стены и не раз пытались достать дальнобойной стрелой. Маленький князь урусов с утра до вечера бегал по стене со своими ровесниками. Взрослые воины разрешали ему наводить стрелу и спускать чеку…
Все это было так, не совсем так или совсем не так; бесспорными, подлинно научными подробностями о беспримерной Козельской обороне мы не располагаем и даже не знаем в точности, кто такой был малолетний князь Василий козельский. На Руси несколько князей носили это имя. Василий (Васильке) Борисович, например, внук смоленского князя Давыда Ростиславича, в 1218 году княжил в Полоцке и упомянут только В. Н. Татищевым. В том же году, по летописным данным, умер на княжении в Торжке Василий Мстнславич, сын Мстислава Удатного и внук Мстислава Храброго. Уцелел во время нашествия орды Василий Всеволодович, правнук Всеволода Большое Гнездо, умерший в 1249 году князем ярославским. 4 марта 1238 года, как мы знаем, принял мученическую смерть в Ширенском лесу Васильке Константинович ростовский…
О происхождении же Василия козельского ничего не известно. Екатерина II в своих исторических сочинениях и петербургские геральдисты при учреждении герба Козельска назвали его «Титычем», но никакими документами или ссылками на них это отчество подтверждено не было, и современные историки условно считают малолетнего козельского князя, при котором его удельный городок выдержал феноменальную семинедельную осаду орды, внуком князя козельского и черниговского Мстислава Святославича, что погиб в 1223 году, — над ним и его соратниками, завернутыми в ковры, пировали Субудай и Чжэбе после победы на Калке…
Цепочка прошлого разорвалась, в ней недоставало одного крепкого звенышка, и я все чаще вглядывался в маленький кружочек на карте.
Надо ехать в Козельск!
Многие средневековые города Чернигово-Северской земли, упомянутые в летописях как свидетели больших исторических событий, исчезли, и ученые давно спорят, где находились, к примеру, Домагощ или Неренск. Но Козельск-то стоит на прежнем месте, и пора нам с читателем побывать в нем, и если даже мы не найдем ни одной достоверной и свежей подробности, связанной с его героической обороной, то просто поклонимся этому святому месту и осветлим нашу память о предках минутой молчания.
Солнце не показывалось целый день; хмурились, суля дождь, небеса, но под вечер очистились, по-осеннему блекло заголубели. Солнца отсюда не было видно — приверха вошла в тень крутого левобережья, зато щедрым предзакатным светом облило оно по ту сторону реки высокую охвоенную гряду, похожую на гигантскую зеленую стену, желтеющий лиственный лес у ее подножия, и посреди него, как в старой позлащенной раме, виднелись купола, скелеты шпилей, щербатые стены, невзрачные пристройки и еще что-то бесформенное и неразборчивое.
Вначале-то я, никогда не бывавший в этих краях, подумал, что Жиздра делает крутую невидимую петлю, тот берег — тоже левый, и, стало быть, это и есть Козельск — такой крохотный. Но вот впереди и как-то вроде бы вверху вдруг проглянул городок, тоже, правда, невеличка, но над ним дымили трубы, с горы грохотали, шипя тормозами, разболтанные грузовики, какой-то лишайный автобус катил будто бы прямо в лоб, и я понял, что Козельск перед нами, вот он, а на другой стороне — Оптина пустынь…
До ночи удалось и в гостинице устроиться, и насчет пропитания договориться, и разыскать знатока всего здешнего — журналиста и краеведа, майора в отставке Василия Николаевича Сорокина; хороший, однако, город Козельск!
Козельск так стоит, что на него отовсюду надо смотреть снизу вверх. В этом месте круто обрывается довольно высокая водораздельная гряда, изрезанная оврагами и долинами приточных речек. Наверное, такая орография и предопределила название города — по узкому водоразделу мигрировало зверье, а дикие козы шастали по безопасным кручам, под которыми бурлила на перекатах хрустальная вода. Перекаты и сейчас можно углядеть, хотя время утихомирило их. В глубокой же древности здесь пошумливало, знать, довольно шиверистое место, на котором и плот с медовыми туесами добычливый вятич мог посадить, и днище лодки пропороть да подмочить меха. Воображаю, как досадовал этот оборотистый и торопливый вятич; надо б подарок принести каменному богу, что грозно стоял на круче еще с тех времен, когда сплавлялись тут с товаром его дед и прадед, не ленившиеся зачалиться перед каменным перекатом и подняться к священному капищу…
…Стою перед тем самым каменным богом, тоже ничего не принес ему в жертву, хотя и у меня впереди опасный перекат, одно из ключевых мест нашего путешествия в прошлое.
Любознательный Читатель. Что за бог имеется в виду?
— Простой языческий бог, вернее, то, что от него осталось. Ржавинки рыжеют на плечах — прожилки железной руды. О нем надо бы рассказать поподробнее.
Поначалу он, вытесанный из прочнейшего железистого песчаника, был здешним языческим идолом. Когда пришла другая вера, ему оббили и отполировали голову, сильно стесали бока, и получился грубый каменный крест. Козельцы вспоминают, сколько приезжих и проезжих ученых с почтением осматривали эту историческую реликвию, рассказывают, о том, как незадолго до своей кончины побывал здесь Сергей Тимофеевич Коненков. Он посетил Оптину пустынь, встретился с местной общественностью, подарил городу одну из своих скульптур, а на музейном дворике долго присматривался к этому кресту, похаживал вокруг, пощупывал его своими чуткими многомудрыми руками…
Никто не знает, когда языческий идол вятичей превратился в христианский крест, но верней всего, что далеко не сразу после киевского крещения Руси. С незапамятных времен по верховьям и притокам Оки жило это восточно-славянское племя, быть может, самое отважное, предприимчивое и мобильное среди сородичей, потому что дальше других проникло в лесной северо-восток, пососедившись с финно-уграми. По обряду захоронения и характерным женским украшениям археологи установили его точную западную границу — она шла как раз по водораздельным высотам между бассейнами Десны и Оки — и южную — лесостепную. На северо-востоке пределы земли вятичей расплывались в безбрежных лесах, среди которых позже возникла столица самого большого на земле государства, так что как бы ни перемешивались москвичи с пришлыми и приезжими последнюю тысячу лет, племенной их корень все же вятичский.
Несмотря на сибирское мое рождение, я тоже могу причислить себя к этому роду-племени, потому что все мои предки с незапамятных времен жили на Рязанщине; вятичи еще в раннее средневековье проникли до муромских лесов и мещерских болот. И только тут, в Козельске, я вдруг вспомнил, что мама однажды прислала мне в студенческое общежитие посылку из Чернигова, в которой была небольшая пуховая подушка с наволочкой, вышитой по ранту красным и черным крестом…
Границы расселения вятичей, за исключением западной, менялись с VIII по XIII век, но географическим центром их земли всегда оставался район Козельска. Неизвестно, существовало ли у племени столичное поселение, только жиздринские козьи кручи для него были идеальным местом — опасные границы во все стороны далеки, а на этих обрывах легче обороняться. Кроме того, степь с ее вечной угрозой надежно была отгорожена двумя широкопойменными водными потоками и непроходимой полосой дремучих лесов, сохранивших свое стратегическое значение, между прочим, до XVII века, — через них шла знаменитая засечная черта, тянувшаяся отсюда аж до Нижнего Новгорода. А с северо-запада к району Козельска примыкало малолесное и сухое водораздельное плато с хорошими, пригодными для земледелия почвами. Однако главное достоинство этого места заключалось в другом: козельскпе крутяки располагались на переломной порожистой точке важного водного пути древности: Днепр-Десна-Рессета-Жиздра-Ока-Волга. О торговом и военном значении этого широтного пути и стратегической важности пункта посреди него история говорит примечательными, хотя и скупыми словами.
Тысячу лет назад, а точнее в 981 году, киевский князь Владимир — еще не Креститель и не Святой, а Красное Солнышко — после войны с поляками, во время которой захватил «грады их Перемышль, Червень и ины городы, иже суть и до сего дне под Русью», предпринял большой поход в противоположную сторону, на землю вятичей. «И Вятичи победи и възложи на нь дань»…
Из краткого продолжения Несторовой записи мы узнаем, что, во-первых, вятичи, жившие на лесной окраине средневековой Руси, были в основном земледельцами, потому что платили дань не звериными шкурами, например, «по черной куне» с дыма или «по беле» со двора, а «от плуга», и, во-вторых, так было еще во времена Святослава. Вот эта интереснейшая концовка: «…и възложи на нь дань от плуга, яко же отець его имаше». И третье немаловажное сведение скрыто за столь лапидарным сообщением первого нашего историка — вятичи перед тем сумели как-то освободиться от дани Киеву, обрести независимость.
Покорение их Владимиром в 981 году, кстати, было тоже не окончательным — гордые вятичи тут же «заратишася», то есть восстали с оружием в руках, и Владимиру пришлось предпринять еще один поход. Отчаянно сражались вятичи на своих засечных границах, стойко держались в городах, в том числе, конечно, и над жиздринскнми кручами, но силы были слишком неравными. Эта кровопролитная победа потребовалась киевскому владыке не только и, наверное, не столько ради дани — походы во все концы давали немало, так сказать, «с меча», а традиционно земледельческая хлебородная южная Русь «с плуга»— неизмеримо больше тогдашнего Нечерноземья; куда важнее было стратегическое и политическое значение события 982 года. Через год «иде Володимиръ на Болъгары с Добрынею оуемъ своим в лодьяхъ».
Любознательный Читатель. Что это за Добрыня?
— Былинный Добрыня Никитич, дядя Владимира по материнской линии, сын древлянского князя Мала, побежденного Ольгой. Сестра Добрыни Малуша стала матерью Владимира… Так вот, покорение вятичей открыло водный путь с Днепра на Волгу. Политический смысл этой победы состоял в том, что вятичи, а через два года и радимичи стали последними большими восточнославянскими племенами, с подчинением которых Киеву завершается процесс огромной исторической важности — средневековая Русь окончательно утвердилась как единая и могучая многонациональная европейская держава с централизованной властью, хотя начальные государственные образования в виде княжеств здесь существовали задолго до призвания варягов, которое тешило и тешит норманистов.
— Доныне?!
— Да, что всегда использовалось в политических и пропагандистских целях. Все главные события средневековой Руси ставились и до сего дня иногда ставятся в чрезмерную зависимость от деятельности пришельцев, чтобы доказать неспособность наших предков к самостоятельному историческому развитию, к созданию собственной государственности. Приостановимся на этой теме…
— Все это, конечно, фантазия?
— Естественно. Каждый может изменить тут что хочет или нарисовать в воображении любую другую картинку…
И вот трое пришельцев отделились от пестрой толпы и, выбирая на снегу путь попротоптанней, пошли вдоль ткани к обрыву. Один был, видно, из половцев, другой — темнолицый, узкоглазый и низкорослый, в богатом и пестром одеянии — неведомо какого племени, а третьего, статного и светлобородого, кто-то из беженцев узнал, шепнув соседям, будто это новоторжский гусляр, что поет не князьям, а народу за хлеб на торжищах. Потом, к общему удивленью, меж конских ног протиснулась на истоптанный снег большая пестрая собака и, лая с подвывом, побежала прямо по бирюзовой полосе, оставляя мокрые следы.
— Никак, главный посол бегит, — ахнул кто-то с башни. — Велика честь!
На стене сдержанно засмеялись. Собака прижалась — к ногам гусляра и смолкла, и тут закричал тонким голосом половец:
— Великий царь стран восточных Бату желает оказать уважение князю вашего славного селения, которое счастливо оказалось на пути его быстрых коней! Мы, послы, несем слово Бату князю Басили.
Со стены послышались веселые голоса:
— Наш Козля токо-токо глазыньки продрал!
— Обувается и ругается, почто с раницы подняли да ненадеванные сапоги жмут!
— Да не как-нибудь тебе ругается, а в Бату-мать!
От взрыва хохота, прокатившегося по стене, испуганно переступили копытами и замотали головами кони у леса. Половец чего-то недопонял, спросил гусляра и прокричал туда, к лесной опушке, до которой не должны бы долетать урусские слова и стрелы, что князь Басили, прежде чем увидеть великого и грозного Бату, творит утреннюю молитву. Внук Темучина сын Джучи гордо распрямился, потом нахмурился и спросил, чему же так смеются урусы. Ответа он не успел дождаться — толпа на стене раздвинулась и открылось высокое узорчатое сиденье, на котором виднелся маленький человечек, окруженный бородатыми мужами. Они были в богатых одеждах, отделанных мехом и черно-красным шитьем, поглядывали то на пришлого царя со свитой и войском, то на малолетнего князя своего, тоже приодетого как следует быть: длинный, ниже колен кафтан малинового цвета, перехваченный золотым поясом с раздвоенными концами, воротник, рукава, полы расшиты золотом и по груди от шеи до пояса тоже шла золотая прошва с тремя поперечными золотыми же полосами; красные востроносые сапоги, синяя шапка с краснымл наушниками и зеленым подбоем…
— Ну, эти-то подробности могли быть совсем другими — никто же не видел, как одевали малолетних князей.
— Почему же? В знаменитом «Изборнике» Святослава 1073 года изображен прадед князя Игоря Святослав Ярославич со своим семейством, и я привел точное описание одежд малолетнего Ярослава Святославича, будущего основателя династии рязанских князей. Не знаю, как изменились моды за полтора с лишним века, только торжественный наряд Василия козельского мог быть еще богаче и включать, например, золотую цепь на шее да еще в три ряда довольно обычное по тем временам золотое княжеское украшение. Впрочем, детали туалета князя Василия здесь не суть важны…
— Могучий восточный царь Бату, — снова закричал половец, — пришел гостем к богатому и славному князю Басили и оказывает ему великую честь! Он приглашает его и знатных людей города отведать яств и принять щедрые подарки!
— Если царь Бату пришел гостем, — через минуту ответили со стены, — то пусть и пожалует со своей свитой к нам. Мы спустим со стены удобные лестницы и встретим гостей чем богаты.
Бату-хан, когда ему перевели ответ, поежился и хмуро посмотрел на Субудая.
— Великий и могучий восточный царь Бату, — продолжал половец, выслушав спутника-монгола, пожалует также князя Басили землями и городами с вечной богатой данью! Юный князь Басили станет в этой стране самым сильным, самым великим князем!
— Щагол щаглуя на осиновом дубу! — раздался со стены молодой дерзкий голос, и, показалось, башни дрогнули от хохота, и кони снова замотали головами, а собака гусляра залаяла надрывно, с подвывом.
— Цыц! — утихомирил народ бородач в собольей шубе, стоявший подле князя, и зычным голосом обратился к послам: — Наш князь желает знать, за какие услуги он получит от царя Бату этакое ублаженье?..
Любознательный Читатель. Вся эта сцена придумана?
— Да, но есть основания придумать ее. Предводители орды всегда пытались брать города малой ценой, сначала склоняя жителей к капитуляции лестью, обманом или угрозами. Так было и до Козельска и после него. С. М. Соловьев писал, например, что у одного из городов на Буге Батый поставил двенадцать пороков, то есть стенобитных машин, но не смог разбить стен и «льстивыми словами начал уговаривать граждан к сдаче, те поверили его обещаниям, сдались — и были все истреблены». Что же касается Козельска, то Ипатьевская летопись прямо свидетельствует: враги сначала попытались «град прията» не каким-то другим способом, а именно «словесы лестьными», то есть лживыми. Не вышло…
— Чем должоп платить наш князь за этакие милости? — спросили со стены.
— Великий и щедрый царь Бату желает почтить юного князя богатыми подарками, а всех жителей милостью своей, когда они откроют этот славный город для нашего недолгого отдыха.
Князь Василий вдруг вскочил с места, шагнул и выбросил вперед руку со странно сложенными пальцами — меж указательным и средним торчал розовый большой. Стена загудела шибче, вокруг ханской юрты возникло шевеление, послы оживленно заговорили меж собой, собака жутко завыла, а гусляр вдруг закричал, что у безбожных агарян льстивые языки, мало сил, а стрел и корма нет. Его перекричал тонким голосом половец:
— Иначе великие полководцы Субудай и Бурундай разотрут ваш город в пыль, а жителей утопят в крови!
Потом никаких слов не стало слышно, и половец вместе с монголом потащили певца к ханской юрте. Их свирепо хватала за полы собака.
— Ату Бату! Ату Бату! — кричали со стены.
Несколько всадников ринулись навстречу послам. Один из воинов спешился, взмахом сабли разрубил собаку пополам, потом воткнул гусляру нож выше левой ключицы, вспорол грудь и бросил вырванное сердце к стене. Оно трепетало на снегу, замирая. Все онемело и закаменело вокруг на мгновение.
Вот крики ужаса и боли разорвали тишину, над местом казни гусляра воздух со свистом пронзили стрелы. Длинные, шурша на излете оперением, они долетели до ханской юрты. Всадники загородили хана и его свиту живой плотью, а вся орда подалась назад, в кусты. Пали с коней насквозь пронзенные воины, завизжали кони. Субудай спокойно и внимательно смотрел из кустов, как далеко летят с башен эти тяжелые урусские стрелы. Человеческая рука не могла натянуть тетиву столь сильного лука, и, должно быть, здешние урусы умели делать воротковые натяжные устройства. Таких луков сейчас не было в распоряжении Субудая, как не было стрел.
Приближаться к стене полководец теперь опасался — караульные на башнях посылали свои сильные стрелы даже в шевелящиеся кусты. Его, окруженного стражей, узнавали со стены и не раз пытались достать дальнобойной стрелой. Маленький князь урусов с утра до вечера бегал по стене со своими ровесниками. Взрослые воины разрешали ему наводить стрелу и спускать чеку…
Все это было так, не совсем так или совсем не так; бесспорными, подлинно научными подробностями о беспримерной Козельской обороне мы не располагаем и даже не знаем в точности, кто такой был малолетний князь Василий козельский. На Руси несколько князей носили это имя. Василий (Васильке) Борисович, например, внук смоленского князя Давыда Ростиславича, в 1218 году княжил в Полоцке и упомянут только В. Н. Татищевым. В том же году, по летописным данным, умер на княжении в Торжке Василий Мстнславич, сын Мстислава Удатного и внук Мстислава Храброго. Уцелел во время нашествия орды Василий Всеволодович, правнук Всеволода Большое Гнездо, умерший в 1249 году князем ярославским. 4 марта 1238 года, как мы знаем, принял мученическую смерть в Ширенском лесу Васильке Константинович ростовский…
О происхождении же Василия козельского ничего не известно. Екатерина II в своих исторических сочинениях и петербургские геральдисты при учреждении герба Козельска назвали его «Титычем», но никакими документами или ссылками на них это отчество подтверждено не было, и современные историки условно считают малолетнего козельского князя, при котором его удельный городок выдержал феноменальную семинедельную осаду орды, внуком князя козельского и черниговского Мстислава Святославича, что погиб в 1223 году, — над ним и его соратниками, завернутыми в ковры, пировали Субудай и Чжэбе после победы на Калке…
Цепочка прошлого разорвалась, в ней недоставало одного крепкого звенышка, и я все чаще вглядывался в маленький кружочек на карте.
Надо ехать в Козельск!
Многие средневековые города Чернигово-Северской земли, упомянутые в летописях как свидетели больших исторических событий, исчезли, и ученые давно спорят, где находились, к примеру, Домагощ или Неренск. Но Козельск-то стоит на прежнем месте, и пора нам с читателем побывать в нем, и если даже мы не найдем ни одной достоверной и свежей подробности, связанной с его героической обороной, то просто поклонимся этому святому месту и осветлим нашу память о предках минутой молчания.
Солнце не показывалось целый день; хмурились, суля дождь, небеса, но под вечер очистились, по-осеннему блекло заголубели. Солнца отсюда не было видно — приверха вошла в тень крутого левобережья, зато щедрым предзакатным светом облило оно по ту сторону реки высокую охвоенную гряду, похожую на гигантскую зеленую стену, желтеющий лиственный лес у ее подножия, и посреди него, как в старой позлащенной раме, виднелись купола, скелеты шпилей, щербатые стены, невзрачные пристройки и еще что-то бесформенное и неразборчивое.
Вначале-то я, никогда не бывавший в этих краях, подумал, что Жиздра делает крутую невидимую петлю, тот берег — тоже левый, и, стало быть, это и есть Козельск — такой крохотный. Но вот впереди и как-то вроде бы вверху вдруг проглянул городок, тоже, правда, невеличка, но над ним дымили трубы, с горы грохотали, шипя тормозами, разболтанные грузовики, какой-то лишайный автобус катил будто бы прямо в лоб, и я понял, что Козельск перед нами, вот он, а на другой стороне — Оптина пустынь…
До ночи удалось и в гостинице устроиться, и насчет пропитания договориться, и разыскать знатока всего здешнего — журналиста и краеведа, майора в отставке Василия Николаевича Сорокина; хороший, однако, город Козельск!
Козельск так стоит, что на него отовсюду надо смотреть снизу вверх. В этом месте круто обрывается довольно высокая водораздельная гряда, изрезанная оврагами и долинами приточных речек. Наверное, такая орография и предопределила название города — по узкому водоразделу мигрировало зверье, а дикие козы шастали по безопасным кручам, под которыми бурлила на перекатах хрустальная вода. Перекаты и сейчас можно углядеть, хотя время утихомирило их. В глубокой же древности здесь пошумливало, знать, довольно шиверистое место, на котором и плот с медовыми туесами добычливый вятич мог посадить, и днище лодки пропороть да подмочить меха. Воображаю, как досадовал этот оборотистый и торопливый вятич; надо б подарок принести каменному богу, что грозно стоял на круче еще с тех времен, когда сплавлялись тут с товаром его дед и прадед, не ленившиеся зачалиться перед каменным перекатом и подняться к священному капищу…
…Стою перед тем самым каменным богом, тоже ничего не принес ему в жертву, хотя и у меня впереди опасный перекат, одно из ключевых мест нашего путешествия в прошлое.
Любознательный Читатель. Что за бог имеется в виду?
— Простой языческий бог, вернее, то, что от него осталось. Ржавинки рыжеют на плечах — прожилки железной руды. О нем надо бы рассказать поподробнее.
Поначалу он, вытесанный из прочнейшего железистого песчаника, был здешним языческим идолом. Когда пришла другая вера, ему оббили и отполировали голову, сильно стесали бока, и получился грубый каменный крест. Козельцы вспоминают, сколько приезжих и проезжих ученых с почтением осматривали эту историческую реликвию, рассказывают, о том, как незадолго до своей кончины побывал здесь Сергей Тимофеевич Коненков. Он посетил Оптину пустынь, встретился с местной общественностью, подарил городу одну из своих скульптур, а на музейном дворике долго присматривался к этому кресту, похаживал вокруг, пощупывал его своими чуткими многомудрыми руками…
Никто не знает, когда языческий идол вятичей превратился в христианский крест, но верней всего, что далеко не сразу после киевского крещения Руси. С незапамятных времен по верховьям и притокам Оки жило это восточно-славянское племя, быть может, самое отважное, предприимчивое и мобильное среди сородичей, потому что дальше других проникло в лесной северо-восток, пососедившись с финно-уграми. По обряду захоронения и характерным женским украшениям археологи установили его точную западную границу — она шла как раз по водораздельным высотам между бассейнами Десны и Оки — и южную — лесостепную. На северо-востоке пределы земли вятичей расплывались в безбрежных лесах, среди которых позже возникла столица самого большого на земле государства, так что как бы ни перемешивались москвичи с пришлыми и приезжими последнюю тысячу лет, племенной их корень все же вятичский.
Несмотря на сибирское мое рождение, я тоже могу причислить себя к этому роду-племени, потому что все мои предки с незапамятных времен жили на Рязанщине; вятичи еще в раннее средневековье проникли до муромских лесов и мещерских болот. И только тут, в Козельске, я вдруг вспомнил, что мама однажды прислала мне в студенческое общежитие посылку из Чернигова, в которой была небольшая пуховая подушка с наволочкой, вышитой по ранту красным и черным крестом…
Границы расселения вятичей, за исключением западной, менялись с VIII по XIII век, но географическим центром их земли всегда оставался район Козельска. Неизвестно, существовало ли у племени столичное поселение, только жиздринские козьи кручи для него были идеальным местом — опасные границы во все стороны далеки, а на этих обрывах легче обороняться. Кроме того, степь с ее вечной угрозой надежно была отгорожена двумя широкопойменными водными потоками и непроходимой полосой дремучих лесов, сохранивших свое стратегическое значение, между прочим, до XVII века, — через них шла знаменитая засечная черта, тянувшаяся отсюда аж до Нижнего Новгорода. А с северо-запада к району Козельска примыкало малолесное и сухое водораздельное плато с хорошими, пригодными для земледелия почвами. Однако главное достоинство этого места заключалось в другом: козельскпе крутяки располагались на переломной порожистой точке важного водного пути древности: Днепр-Десна-Рессета-Жиздра-Ока-Волга. О торговом и военном значении этого широтного пути и стратегической важности пункта посреди него история говорит примечательными, хотя и скупыми словами.
Тысячу лет назад, а точнее в 981 году, киевский князь Владимир — еще не Креститель и не Святой, а Красное Солнышко — после войны с поляками, во время которой захватил «грады их Перемышль, Червень и ины городы, иже суть и до сего дне под Русью», предпринял большой поход в противоположную сторону, на землю вятичей. «И Вятичи победи и възложи на нь дань»…
Из краткого продолжения Несторовой записи мы узнаем, что, во-первых, вятичи, жившие на лесной окраине средневековой Руси, были в основном земледельцами, потому что платили дань не звериными шкурами, например, «по черной куне» с дыма или «по беле» со двора, а «от плуга», и, во-вторых, так было еще во времена Святослава. Вот эта интереснейшая концовка: «…и възложи на нь дань от плуга, яко же отець его имаше». И третье немаловажное сведение скрыто за столь лапидарным сообщением первого нашего историка — вятичи перед тем сумели как-то освободиться от дани Киеву, обрести независимость.
Покорение их Владимиром в 981 году, кстати, было тоже не окончательным — гордые вятичи тут же «заратишася», то есть восстали с оружием в руках, и Владимиру пришлось предпринять еще один поход. Отчаянно сражались вятичи на своих засечных границах, стойко держались в городах, в том числе, конечно, и над жиздринскнми кручами, но силы были слишком неравными. Эта кровопролитная победа потребовалась киевскому владыке не только и, наверное, не столько ради дани — походы во все концы давали немало, так сказать, «с меча», а традиционно земледельческая хлебородная южная Русь «с плуга»— неизмеримо больше тогдашнего Нечерноземья; куда важнее было стратегическое и политическое значение события 982 года. Через год «иде Володимиръ на Болъгары с Добрынею оуемъ своим в лодьяхъ».
Любознательный Читатель. Что это за Добрыня?
— Былинный Добрыня Никитич, дядя Владимира по материнской линии, сын древлянского князя Мала, побежденного Ольгой. Сестра Добрыни Малуша стала матерью Владимира… Так вот, покорение вятичей открыло водный путь с Днепра на Волгу. Политический смысл этой победы состоял в том, что вятичи, а через два года и радимичи стали последними большими восточнославянскими племенами, с подчинением которых Киеву завершается процесс огромной исторической важности — средневековая Русь окончательно утвердилась как единая и могучая многонациональная европейская держава с централизованной властью, хотя начальные государственные образования в виде княжеств здесь существовали задолго до призвания варягов, которое тешило и тешит норманистов.
— Доныне?!
— Да, что всегда использовалось в политических и пропагандистских целях. Все главные события средневековой Руси ставились и до сего дня иногда ставятся в чрезмерную зависимость от деятельности пришельцев, чтобы доказать неспособность наших предков к самостоятельному историческому развитию, к созданию собственной государственности. Приостановимся на этой теме…
25
Начальные «обоснования» норманнского происхождения русского государства навязали русской науке в XVIII веке немецкие ученые, прибывшие на работу в нашу Академию наук, основанную в 1724 году Петром 1. Математики, ботаники, физики сделали очень много для становления молодой русской науки, неоспоримы заслуги историка Г. Ф. Миллера, но тот же Г. Ф. Миллер, а также Г. 3. Байер и особенно рьяно А. Л. Шлёцер выступили с измышлениями о неполноценности средневековых славян, русских. Шлёцер: «Русская история начинается от пришествия Рюрика… Дикие, грубые, рассеянные славяне начали делаться людьми только благодаря посредству германцев…» А вот что писал исторически недавно один норманист-чудовище: «Организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство». Гитлер, «Mein Kampf» («Моя борьба»). Или, например, такое о наших предках и нас с вами: «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же неспособны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков». Это другой учредитель «нового порядка», Гиммлер… Два слова в цитате я выделил, потому что в наши дни публикуются на Западе писания наемных историков и политиканов, мечтающих навести свой новейший порядок на европейском Востоке.
Западногерманский историк Ганс фон Римша в своей книге «История России», вышедшей в 1972 году третьим изданием, продолжает выводить ту же мелодию на своей губной гармошке: «Государственной организации восточные славяне не знали… В древней русской летописи, составителем которой, вероятно, был варяг, а редактором, несомненно, варяг, описано „призвание князей“… Русским выпало на долю великое и редкостное счастье… Правящая династия была, вне всякого сомнения, варяжского происхождения… Основатель династии, варяг Рюрик, фигура исторически еще достаточно смутная…» И так далее. А вот что пишет в книге «Восток минус Запад равен нулю» некто Вернер Келлер, бумагомарака, не имеющий ни малейшего отношения к исторической науке: «История о призвании Рюрика, возможно, приукрашена в легендарном духе. Но неоспорим тот факт, что варяжская высшая прослойка приносит восточным славянам порядок…» (Курсив здесь и далее мой.-В. Ч.).
Возвращая читателя в XVIII век, напомню, что против немцев-норманистов сразу же выступил М. В. Ломоносов. В XIX веке норманнскую теорию поддержали Н. М. Карамзин, исходя из монархических тенденций своей «Истории государства Российского», и М. П. Погодин, дошедший до такой крайности, как высказывание о германском происхождении «Русской правды» Ярослава Мудрого, а также А. Куник, датский филолог В. Томсен и некоторые другие. Всем им возражали в принципе и множестве частностей знаменитый русский историк С. М. Соловьев, М. Т. Каченовский, М. А. Максимович, Ю. И. Венелин, С. А. Гедеонов, Г. В. Васильевский, боролся с норманистами Д. И. Иловайский-и это было тогдашним главным полем научных сражений. Отголоски их проникали в политику, философию, официальную идеологию, педагогику, литературу. А. К. Толстой в стихотворной сатире «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» (А. Е. Тимашев-министр внутренних дел, неусыпный запретитель свободомыслия в печати) иронически писал о «призвании» варягов:
— Разве?
— Это же каждому школьнику известно!.. Наизусть помню: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет».
— Интересно, откуда вы взяли эту фразу?
— Из «Повести временных лет» Нестора. Откроем хотя бы «Изборник» двухсоттомной «Библиотеки всемирной литературы».
— Откроем… Да, здесь тоже переведено именно так, хотя читатель может найти на противоположной странице фразу оригинала, где ни о каком «порядке» речи нет.
— Как?!
— А вот так… Смотрите сами. И заглянем еще в первоисточник, то есть в Ипатьевскую летопись. Второй том «Полного собрания русских летописей», столбец 14: «…земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет». Как видите, ни о каком порядке здесь ничего не говорится. Речь идет о наряде.
— Что же означало слово «наряд»?
— Не только праздничную одежду, но и другое — примерно то же, что и сейчас… Бригадир, скажем, дает рабочим наряд, то есть задание, указание, что делать. У Даля «наряд», в частности, — это «повестка, повещенье, приказанье о посылке людей в работу». И Татищев первым растолковал это летописное слово как «распорядок и справедливость», «руководительство». Переводить же слово «наряд» как «порядок» мы взялись, кажется, еще до Н. М. Карамзина и никак не можем остановиться…
Должен сообщить читателю и нечто особенное. В 1977 году впервые опубликована Холмогорская летопись. В предисловии к изданию говорится, что на обложке подлинника вытиснено: «Из древлехранилища Погодина». Русский историк прошлого века М. П. Погодин, сделавший так много полезного, был, однако, как и Н. М. Карамзин, последовательным норманистом, почему и не придал должного значения соответствующей фразе из принадлежавшего ему рукописного сокровища, и я выделю в ней слово, нужное нам для выяснения важнейшей исторической истины: "И си реша чюдь, словене, кривичи варягом: «Вся земля наша добра есть и велика, изобилна всем, а нарядника в ней несть». А в 1978 году в 34-м томе «Полного собрания русских летописей» опубликован так называемый Пискаревский летописец. В нем перечисляется многонациональный состав того своеобразного средневекового полугосударства — словене-новгородцы, чудь, кривичи и меря, вначале изгнавшие варягов, а потом призвавшие себе князя, «иже бы владел нами, рядил ны и судил вправду» В Ипатьевской летописи эта мысль выражена так:
Западногерманский историк Ганс фон Римша в своей книге «История России», вышедшей в 1972 году третьим изданием, продолжает выводить ту же мелодию на своей губной гармошке: «Государственной организации восточные славяне не знали… В древней русской летописи, составителем которой, вероятно, был варяг, а редактором, несомненно, варяг, описано „призвание князей“… Русским выпало на долю великое и редкостное счастье… Правящая династия была, вне всякого сомнения, варяжского происхождения… Основатель династии, варяг Рюрик, фигура исторически еще достаточно смутная…» И так далее. А вот что пишет в книге «Восток минус Запад равен нулю» некто Вернер Келлер, бумагомарака, не имеющий ни малейшего отношения к исторической науке: «История о призвании Рюрика, возможно, приукрашена в легендарном духе. Но неоспорим тот факт, что варяжская высшая прослойка приносит восточным славянам порядок…» (Курсив здесь и далее мой.-В. Ч.).
Возвращая читателя в XVIII век, напомню, что против немцев-норманистов сразу же выступил М. В. Ломоносов. В XIX веке норманнскую теорию поддержали Н. М. Карамзин, исходя из монархических тенденций своей «Истории государства Российского», и М. П. Погодин, дошедший до такой крайности, как высказывание о германском происхождении «Русской правды» Ярослава Мудрого, а также А. Куник, датский филолог В. Томсен и некоторые другие. Всем им возражали в принципе и множестве частностей знаменитый русский историк С. М. Соловьев, М. Т. Каченовский, М. А. Максимович, Ю. И. Венелин, С. А. Гедеонов, Г. В. Васильевский, боролся с норманистами Д. И. Иловайский-и это было тогдашним главным полем научных сражений. Отголоски их проникали в политику, философию, официальную идеологию, педагогику, литературу. А. К. Толстой в стихотворной сатире «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» (А. Е. Тимашев-министр внутренних дел, неусыпный запретитель свободомыслия в печати) иронически писал о «призвании» варягов:
И стали все под стягом.
И молвят: "Как нам бить?
Давай пошлем к варягам:
Последующий текст со многими строчками, написанными по-немецки, не оставляет никакого сомнения, что поэт-патриот выступает против норманистов. А издатель-редактор «Московского наблюдателя» И. Колошин излагал дело уже «на сурьезе»:
Пускай придут княжить.
Ведь немцы тороваты,
Им ведом мрак и свет,
Земля ж у нас богата,
Порядка в ней лишь нет".
Любознательный Читатель. Не причисляя себя к норманистам, замечу, что призвали Рюрика все же для наведения порядка на своей земле.
Князей варяжских, призывая,
Славянский порешил совет
Сказать им: наша Русь большая,
Но на Руси порядка нет.
— Разве?
— Это же каждому школьнику известно!.. Наизусть помню: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет».
— Интересно, откуда вы взяли эту фразу?
— Из «Повести временных лет» Нестора. Откроем хотя бы «Изборник» двухсоттомной «Библиотеки всемирной литературы».
— Откроем… Да, здесь тоже переведено именно так, хотя читатель может найти на противоположной странице фразу оригинала, где ни о каком «порядке» речи нет.
— Как?!
— А вот так… Смотрите сами. И заглянем еще в первоисточник, то есть в Ипатьевскую летопись. Второй том «Полного собрания русских летописей», столбец 14: «…земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет». Как видите, ни о каком порядке здесь ничего не говорится. Речь идет о наряде.
— Что же означало слово «наряд»?
— Не только праздничную одежду, но и другое — примерно то же, что и сейчас… Бригадир, скажем, дает рабочим наряд, то есть задание, указание, что делать. У Даля «наряд», в частности, — это «повестка, повещенье, приказанье о посылке людей в работу». И Татищев первым растолковал это летописное слово как «распорядок и справедливость», «руководительство». Переводить же слово «наряд» как «порядок» мы взялись, кажется, еще до Н. М. Карамзина и никак не можем остановиться…
Должен сообщить читателю и нечто особенное. В 1977 году впервые опубликована Холмогорская летопись. В предисловии к изданию говорится, что на обложке подлинника вытиснено: «Из древлехранилища Погодина». Русский историк прошлого века М. П. Погодин, сделавший так много полезного, был, однако, как и Н. М. Карамзин, последовательным норманистом, почему и не придал должного значения соответствующей фразе из принадлежавшего ему рукописного сокровища, и я выделю в ней слово, нужное нам для выяснения важнейшей исторической истины: "И си реша чюдь, словене, кривичи варягом: «Вся земля наша добра есть и велика, изобилна всем, а нарядника в ней несть». А в 1978 году в 34-м томе «Полного собрания русских летописей» опубликован так называемый Пискаревский летописец. В нем перечисляется многонациональный состав того своеобразного средневекового полугосударства — словене-новгородцы, чудь, кривичи и меря, вначале изгнавшие варягов, а потом призвавшие себе князя, «иже бы владел нами, рядил ны и судил вправду» В Ипатьевской летописи эта мысль выражена так: