Дарт-Торнтон Сесилия. Битва вечной ночи

   Водяной конь оскалил зубы, прижал уши к голове. Лебединая дева зашипела и воздела руки так, что плащ из перьев развернулся гигантским черным цветком.
   — Владелица пера позабыла! — яростно проговорила она. — Клятва лебедя кончилась в Циннарине. Слово чести выполнено вполне. А Конь Вод поклялся помогать только той деве, что даровала ему свободу. Пострадавшая простушка, слабая сердцем — не друг ни лебедю, ни коню. Ей никто не давал клятв.
   Кейтри всхлипнула. Отчаянно сжимая кулаки, Тахгил снова почувствовала, как давит на палец кольцо под перчаткой. И почему-то это вдохнуло в нее надежду. Кольцо Торна. Она взяла себя в руки.
   — Ты права. Прости. Я говорила резко и необдуманно. Простите меня. — Обняв девочку за плечи, она негромко добавила: — Успокойся, Кейтри, не убивайся. Не теряй надежды. Быть может, мы еще придумаем, как вылечить Вивиану.
   Но даже в то мгновение, как слова эти слетали с губ девушки, сердце ее разрывалось от горя, а в душе похоронно звонили колокола.
   И лебединая дева, и водяной конь растаяли в ночи.
   — Они рядом, — сказал уриск. — Не сомневайся, они тебя не оставят.
   — Но лебедь исполнила свой обет. Почему она не улетает?
   — По твоему желанию, с коим она согласилась, она обязана проводить тебя по крайней мере до Циннарина. Ты невзначай перехитрила ее. А то, что вышло теперь, — последствие столь неопределенной фразы. Возможно, сама того не желая, ты привязала ее к себе на всю жизнь.
   Поддерживая Вивиану с обеих сторон под руки, Тахгил с Кейтри продолжили путь на север.
   В полночь, когда они остановились передохнуть, Вивиана не помогала им смыть кровь с ее рук. И даже не взглянула на фрукты, что подруги клали ей на колени.
   — И не пытайтесь образумить ее, — сочувственно пояснил уриск.
   Однако несмотря на его совет, рожденный древним знанием, Тахгил с Кейтри пытались соблазнить подругу самыми вкусными лакомствами, что у них были. Разумеется, без малейшего успеха.
   На заре, когда уриск скрылся, а на небо только что выкаталось солнце, пронизывая лучами зеленый полог листьев и разбрасывая по всему саду солнечных зайчиков, Тахгил стянула с руки перчатки.
   — Мне только сейчас пришло в голову, — сказала она Кейтри. — Вдруг кольцо может исцелять?
   Сняв золотой ободок с пальца, она надела его Вивиане. Но фрейлина сидела столь же безучастно, глаза ее оставались пусты, в лице не было ни кровиночки.
   — Благодарствую, — мертвенным голосом отозвалась она — механически, как заводная музыкальная шкатулка.
   — Ну ладно, пусть кольцо пока останется у нее, — решила Тахгил. — Может, все-таки хоть чуточку пользы ей от него да будет.
   — И давайте тут и отдохнем, — предложила Кейтри. — Теперь, когда зло ночи осталось позади, а солнце развеяло страхи, я страсть как хочу спать.
   Когда они удобно устроились на поникшей траве, меж сливовых деревьев появились сильфы. Радужные шлейфы витали и струились вокруг, блистая золотыми и алыми переливами зари. Прозрачные вуали, чуть подкрашенные кошенилью, омывали деревья, парили меж тончайших паутин, на которых яркими блестками сияли капли росы.
   Вивиана взирала на все это великолепие невидящими глазами. С наступлением вечера солнце закатилось на горизонт, набросив на землю покрывало ночи, расшитый золотыми кистями ламбрекен. Водяной конь, лебедь и уриск — ненавязчивая, но неотступная троица стражей — появились, словно бы вынырнув из складок этой шутовской роскоши. Лебедица то летела, то шла, разведывая путь впереди, уриск трусил рысцой рядом с девушками. Найгель в конском облике охранял маленький отряд сзади, но всякий раз, как им попадалось лесное озерце, забывал о долге и прыгал в воду, чтобы вдосталь накупаться и наиграться с водорослями.
   После встречи с ганконером прошли две ночи. На лицах смертных легла печать бесконечной усталости. Днем Кейтри с Тахгил по очереди бодрствовали, сторожа Вивиану, которая вообще не смыкала глаз. Фрейлина сидела, теребя распухшими руками измочаленные и окровавленные стебли крапивы. Сама она так ослабела, что еле могла идти.
   Ориентируясь по звездам, уриск вел своих подопечных прямым путем — насколько вообще можно было идти прямо по холмистой, поросшей густыми лесами местности, где не имелось ни дорог, ни даже тропинок. Все вперед и вперед — то вверх, то вниз по неровным склонам, через речушки, переходить которые надо было по бродам или маленьким каменным мостикам. Вперед — по залитым звездным сиянием полянам, в обход непролазных чащоб. И все это время Тахгил лихорадочно выискивала, чем бы покрасить волосы.
   — Найди мне ирисы или водяные лилии, — велела она найгелю. — Каштаны — хоть съедобные, хоть дикие, черешню или дуб.
   Но в водоемах Циннарина росли лишь камыши да осока.
   Наконец на третью ночь, когда после нескольких часов пути устроили привал, найгель примчался к Тахгил в человечьем обличье, подпрыгивая, точно довольный щенок.
   — Лебедице показалось, что она видела вон за той ложбинкой дубовую рощу.
   — Надеюсь, не обиталище неявных?
   — Нет! — возмущенно заржал найгель.
   — А далеко отсюда?
   — Да, она сказала, порядочно, и в стороне от нашего маршрута.
   Тахгил посмотрела на своих спутниц. Вивиана лежала ничком на траве, не шевелясь, глядя вверх пустыми глазами. Кейтри дремала рядом.
   — Они не в состоянии идти больше, чем диктуется необходимостью. Тулли, побудешь тут, последишь за ними, пока я схожу? Витбью, — полускрытая в тени деревьев прелестная лебединая дева шелохнулась, услышав свое имя, — ты можешь тоже посторожить их?
   Та ответила тихим возгласом.
   — Она согласна, — перевел уриск.
   — Охраняйте получше, — пылко заявила Тахгил.
   — Насколько сможем, — сказал уриск. — Обещаем. Мы оба.
   Тахгил кивнула. Уходить не хотелось — но куда деваться?
   Пока она давала наставления уриску и лебединой деве, найгель у нее за спиной снова превратился в коня и тихонько затрусил прочь. Девушка двинулась следом.
   Если это у него такие шуточки, я ему весь хвост повыдергаю!
   Звезды медленно выкатывались из-за покрывала листвы. Стояла ясная ночь — на удивление ясная. Каждый лист, каждый стебелек травы вырисовывался отчетливо и словно бы светился изнутри. Даже тени в расщелинах и зарослях папоротника чуть ли не переливались.
   — Далеко еще? — выдохнула Тахгил. От спешки она вконец запыхалась и взмокла.
   Водяной конь ответил тихим фырканьем. Выйдя из апельсиновой рощицы, они оказались на прогалине, обрамленной исполинскими дубами, совсем как и говорила лебединая дева. Тахгил принялась отдирать от ближайшего же ствола куски коры.
   — Надо бы их как следует отмочить, а лучше — прокипятить, — пробормотала она, более сама себе, чем коню, который шумно обнюхивал подлесок. — А как, скажите на милость, мне их прокипятить? А ведь еще для краски нужны соль и протрава из ржавчины…
   Водяной конь громко заржал и задрал голову.
   Тахгил тоже поглядела наверх. В просветах меж ветвей высоко в небе вилась и клубилась мгла — как будто в воду налили чернил. Издали донесся раскатистый лай гончих.
   Приближалась Дикая Охота.
   — Они могут заметить нас в тени дубов? — в панике закричала Тахгил.
   Водяной конь встряхнул головой. Грива его струилась, точно потоки воды. Во все стороны разлетелись мелкие морские ракушки.
   Черный смерч несся с головокружительной скоростью, на глазах превращаясь в отряд всадников с собаками. Возбужденный близостью других колдовских скакунов, найгель гарцевал и выделывал курбеты.
   — Ты видишь? Видишь, куда мчится Охота? — завизжала Тахгил, роняя полоски дубовой коры.
   Вдали, за апельсиновой рощицей, над садами поднимался призрачный столб дыма или тумана, белая перистая башня. Туда-то и скакала Охота.
   — Дым! — воскликнула девушка. — Это сигнал! Смотри, он же поднимается ровно над тем местом, где ждут остальные! Надо как можно скорей возвращаться! Сделай одолжение, постой спокойно. Позволь прыгнуть тебе на спину.
   Секунду спустя водяной конь уже галопом скакал через заросли. К спине его льнула тоненькая фигурка. Тилгал и железная пряжка колотились о грудь девушки.
 
   Кейтри сидела на траве подле Вивианы, все так же не снимавшей ивового венка. Девочка чуть подремывала, наслаждаясь благоуханием медовой летней ночи. В деревьях несла стражу лебединая дева, уриск бодрствовал рядышком, поджав козлиные коленки к груди. Фрейлина не двигалась, лицо ее заливала мертвенная бледность, дышала она редко и судорожно, как будто напрочь забыла, как это делается, и всякий раз с трудом вспоминала заново за миг до смерти от удушья.
   — Виа, ты такая холодная. — Девочка обняла подругу.
   Ветви деревьев раскидывали над ними усеянный звездами полог, с которого сочился слабый свет. Небо казалось необычно светлым, таким бездонным и прозрачным, как будто мир мог в любой миг полететь в его глубины.
   А потом разом случилось три события. Лебедица вскрикнула, Вивиана рывком выпрямилась, а уриск вскочил на копытца.
   — Что такое? — пролепетала Кейтри.
   Кругом, казалось, все оставалось как прежде, и девочка не могла понять, отчего все вдруг так переполошились.
   — Сюда идет кто-то очень недобрый, — прошептал уриск. Спрятаться было негде.
   Через несколько мгновений уриск добавил:
   — А вот и он. Заткни уши.
   Торопливо повиновавшись, Кейтри подняла голову. В нескольких шагах от того места, где они сидели, стоял, глядя на них, стройный юный рыцарь с длинными волнистыми локонами и лицом сладострастного принца. Глаза его были голодны — глаза его были двумя черными волками. Вивиана же взирала на него с обожанием и благоговением.
   — Вели мне вырвать сердце из груди, о возлюбленный, — пробормотала она, — и я повинуюсь.
   Но он словно бы не замечал ее вовсе.
   — Эти девчата идут со мной, — проговорил уриск, внезапно сделавшийся очень маленьким и слабым по сравнению с высоким и изящным ганконером.
   Взгляд хищного рыцаря был устремлен на Кейтри и, встретившись с ним глазами, она вдруг сама себе удивилась, подумав, каково это — ощутить прикосновение столь изящно очерченных губ. Девочка вздрогнула. Уриск дернул ее назад, закрыл ей ладонью глаза.
   — Не пялься на него, — отрывисто сказал он. — Пока я с вами, он не подойдет ближе, ежели ты сама к нему не кинешься, как бестолковая телятя под нож мясника.
   Кейтри послушно отвернулась. Ганконер пытался соблазнить ее сладкими речами. Но она не слушала. По земле стлались клочья тумана.
   — Морок ганконера, — с тревогой произнес уриск. — Чего это он?
   Туман сгущался, плыл кольцами меж стволов деревьев. Из дымной завесы легко, точно принцесса из легенды, выступила лебединая дева. Плащ из перьев лежал на земле у подножия тутового дерева, а сама Витбью осталась в тонкой рубашке из белоснежного шелка, обтекавшего гибкую фигурку, точно вода.
   — Нет! — закричала Кейтри, вздрагивая во второй раз. Сердце ее преисполнилось сочувствия и страха. Вынув пальцы из ушей, она закричала, бешено жестикулируя, чтобы подчеркнуть отчаянную мольбу: — Не надо!
   — Но, детка, он не может ничего сделать пташке навроде нее, — заявил уриск, снова оттаскивая девочку, — ни она не может его заклевать — совсем как два дерева в лесу не могут вздуть друг дружку. Не переживай.
   — Что она делает?
   Откуда-то — отовсюду — тягуче и смутно, сдавленно зазвучали волынки. Ганконер с лебединой девой молча мерили друг друга взглядами. Туман вился и складывался веером вокруг них. Две широкие, чуть заостренные полосы блестящего белого пара соткались за спиной лебедицы, придавая ей сходство с огромной ночной бабочкой. Лунная нагрудная пластина ганконера не потускнела и все так же мягко поблескивала. Льющийся звездный свет сверкал, точно ртуть.
   Темные волосы лебединой девы струились у нее за спиной, пронизывая прозрачные крылья. Иссиня-черные локоны ганконера спадали на полированные пластины оплечий и латного воротника. Два духа являли собой поразительно красивую пару, их колдовская красота одуряла, сводила с ума, как полузабытый сон или давно лелеемая, но неосуществимая мечта.
   Кейтри поняла, что стала свидетельницей колдовства, какое смертным доводится видеть крайне редко. Напев волынок сделался громче, он долетал откуда-то снизу — должно быть, из какой-то пещеры, подземной дороги, по которой шел волшебный музыкант, а быть может, давно захваченный в рабство несчастный смертный. Этот одинокий музыкант приближался и наконец остановился прямо под тем местом, где сидели Кейтри с Вивианой. Земля всколыхнулась. Музыка изменилась, завела новую мелодию, быструю и ритмичную. Кейтри слышала, что Томас Рифмач как-то исполнял эту веселую мелодию при дворе. Говорили, будто бы в древности ей научили Королевского Арфиста сами Светлые. Под эту мелодию волшебная чета на поляне начала дивный и грациозный танец.
   — Ручаюсь, она пытается отманить его прочь, — хрипло прошептал уриск.
   Однако туман поднимался все выше. Он собирался с земли, сочился из-за деревьев, вздымаясь над кронами, застилая звезды.
   В танце лебединая дева и ганконер сошлись наконец вместе, но не прикоснулись друг к другу. Ноги их словно бы плыли над поляной. И хотя Кейтри по-прежнему затыкала уши, но мотив все равно доносился до нее, пульсировал в ней, точно она сама превратилась в струну. Он наполнял девочку ликованием и экстазом, подобных которым она в жизни не ведала. А потом сквозь пальцы в ушах, заглушая звуки музыки, донесся иной звук. Низкий, протяжный, унылый, зловещий, жуткий — почему-то Кейтри знала, что инструмент, исторгавший этот ужасный рев, был черным — охотничий рог, созданный из пустоты.
   И нестройный хор собак.
   Кейтри рывком подняла Вивиану на ноги. Девочка отчаянно визжала, оглушенная сладострастными каденциями волшебной музыки и какофонией, в которой стук, копыт сплетался с лаем, щелканьем хлыста, хриплыми азартными возгласами и ревом голосов.
   — Вставай! Вставай! — кричала Кейтри.
   Вивиана висела у нее в руках безжизненной куклой из сырого теста. Маленький уриск попытался подпереть фрейлину с другой стороны, но упал, прокричав что-то, чего девочка не разобрала. Затрещали сучья. Туман лохмотьями вился вокруг, разорванный то ли неистовыми взмахами лебединых крыл, то ли порывом ветра, что спустился с небес вместе с крылатыми лошадьми, на спинах которых сидели ужасные всадники.
   Вивиану выхватили из рук Кейтри. Взметнулись желтые локоны, фрейлину бросили поперек седла. Кейтри растерянно замерла. Над головой у нее нависла ухмыляющаяся лошадиная морда, сверкнули острые зубы. Ноздри чудовищного скакуна напоминали два рваных кратера, и девочка решила бы, что в жизни не видела ничего столь пугающего, когда бы из-за лошадиной шеи не высовывалось еще более жуткого призрака.
   Призрак наклонился. Последнее, что видела Кейтри, обернувшись на стремительно уносящиеся к низу сады, когда Дикая Охота снова взмыла в воздух — это крохотный конь, на полном скаку остановившийся посреди поляны, и всадник у него на спине.
   Всадником была Тахгил.
   Деревья, такие черные на фоне ночи, грозно вздымали вверх ветви. Последние клочья колдовского тумана скользили в листве и таяли, растворяясь среди звезд. Шум и крики затихали вдали. Уносясь к юго-востоку. Над головой, ухая, точно ненастроенная дудка, пролетела сова. Девушка сидела посреди Циннарина верхом на коне. Ветерки играли краями ее рваной одежды, прядями волос — но саму ее сковывало мертвенное оцепенение.
   Взор ее устремился на восток, где должно было взойти солнце. Но никакого солнца еще не было видно и в помине.
   Конь под ней вдруг прянул в сторону. Из-за надломанного ствола, на котором янтарными бусинками выступали капельки смолы, вынырнула рогатая кудлатая голова.
   — Тише, Тигнакомайре, тише. Это всего лишь я! — укоризненно сказал уриск.
   Узы оцепенения, что сковывали Тахгил, спали. Она хотела было спешиться, но не смогла.
   — Пусти меня, Тигнакомайре, — сердито заявила она, в минуту необходимости мгновенно припомнив сложное имя. — Забыл, что я для тебя сделала?
   Руки ее, освободившись от чар, скользнули по глянцевитой шкуре. Девушка наклонилась, перекинула ногу через круп и сползла на землю.
   — Как ты смел приклеить меня к спине!
   Водяной конь кротко понурил голову.
   — Наездница из тебя никудышняя. Пришлось приклеивать, не то свалилась бы.
   — Дикая Охота забрала тех двух девчат, — уныло проговорил Тулли. — Ганконер выдал нас. Мы ничего не могли — поделать.
   — Знаю, — мрачно сказала Тахгил, — вы им не ровня. А где ганкокер сейчас?
   — Ушел. Лебедица увела его.
   — Все, как яи боялась — они приняли Виа за меня.
   Опустившись на траву, девушка долго сидела, закрыв лицо руками, и молчала. Наконец она подняла голову.
   — Хотя мои подруги сами решили идти со мной, но пострадали исключительно из-за меня. Из дружбы ко мне пришли они сюда. И вот — у меня больше нет ни верных спутниц, ни волшебного кольца, ни красного флакона силы, ни еды, ни огнива, чтобы разжечь костер, ни оружия или щита — но со мной ты, Тулли, и ты, Тигнакомайре, и, верю, лебединая дева тоже останется моей союзницей. В этот ужасный час я вынуждена прервать путешествие в Аркдур и повернуть на юго-восток, вслед за Охотой. Если подруги мои живы, я освобожу их. Если нет — я должна узнать об их судьбе, а не то не буду достойна ни доброго слова, ни дружбы других людей.
   — Безумная затея, госпожа Меллин! — возразил уриск. — Неужто тебе не ведомо, что лежит на юго-восток отсюда? После садов Циннарина на много миль — нет, лиг! — раскинулись земли, куда не ступала нога человека. Потом лабиринты Фираенхолта или Хайторна — зови, как хочешь, — а потом голые Пустоши до самого Нэниан Лэмбриджа. Мало кому из смертных хватало глупости даже пытаться пройти по этой дамбе — Дорожка всегда пользовалась дурной славой. А ведь Лэйдбридж ведет в Намарру.
   — Если моих подруг увезли в Намарру, значит, и я пойду в Намарру.
   — Но мы не знаем точно…
   Над вершинами деревьев пронеслась крылатая тень. Лебедь неуклюже спустилась сквозь ветви, а через миг вышла из тени целомудренной девой, стыдливо оправляющей складки плаща.
   — Какие вести об Охоте? — властно спросила Тахгил.
   — Крылатые кони и конники поспешили прочь, прихватив прекрасных подружек. Лебедь видела в числе прочих Хуона. Ласточка говорит, он летит вдаль, за военные поля и водные просторы.
   — В Намарру?
   — Именно.
   Выбор был сделан. Тропа Тахгил в очередной раз изменила направление.
   О Воротах в Фаэрию на время пришлось забыть.
   Между поляной, на которой Тахгил приняла решение, и окраинами Фирзенхолта по прямой лежало около четырехсот сорока миль.
   По ночам водяной конь скакал все дальше и дальше на юго-восток, перепрыгивая валуны и упавшие деревья, огибая потоки текущей воды, переплывая стоячие пруды и озера, спокойные, точно осколки безбрежного неба. Быстрый и выносливый, он многократно превосходил силой обычных лошадей, Неопытная всадница не один раз свалилась бы у него со спины, когда бы он не пускал в ход свое прикрепляющее колдовство. И столь же быстр и неутомим оказался козлоногий дух, что бежал бок о бок с конем всякий раз, как распахивались двери ночи. А в вышине над ними парила, неспешно взмахивая крылами, длинношеяя птица. С их скоростью не мог бы сравниться ни один лорральный зверь.
   Странные сокол, пес и конь.
   Странная охотница, сама служившая добычей.

5
ФИРЗЕНХОЛТ И ТО, ЧТО ЗА НИМ
Лавровый лабиринт

   В объятьях неба, на спине ветров
   Она парит, свободна и прекрасна.
   И сотни безрассудных смельчаков
   Ее поймать пытались — но напрасно.
 
   Да как обычным смертным удержать
   Ту, что прекрасна вечной красотою.
   Ту, что цветку волшебному под стать.
   Ту, что сравним мы с первою звездою?
 
   Она скользит по глади сонных вод.
   Легко и дивно каждое движенье,
   И вместе с ней по озеру плывет
   Ее красы бессмертной отраженье.
 
   Лишь в ней одной могли соединиться
   Два совершенства: девушка и птица!

«Сонет к лебединой деве»

 
   Верхом на водяном коне — какой смертный доселе столько удерживался на подобном сиденье? Со спины скакуна, созданного из холодных течений и быстрых струй, трюков и уловок, обтянутых шкурой цвета блестящих морей полуночи. Все кругом выглядело совершенно иным. Тахгил-Ашалинде Казалось, будто они мчатся через другой мир — мир теней и искрящегося сияния, раздуваемого мехами шанговых ветров.
   И если во время этой бешеной скачки девушка вообще способна была что-либо обдумывать, если смутные мысли и чувства, проносившиеся у нее в голове, могли сложиться в более или менее связную последовательность, она гадала — возможно ли, что Торн, несмотря на все грозящие ему страшные опасности, еще жив. Если да — то искать его следовало скорее всего именно в Намарре. И едва глупая, совершенно безосновательная надежда разгорелась в неразумном сердечке Тахгил, девушка с новым жаром устремилась в этот дикий новый поход.
   Они странствовали по тайным тропам, ибо Дикая Охота вновь вылетала каждую ночь, оглашая пронзительными воплями ночной горизонт. Извилистым, укромным путем они преодолели уже более пятисот миль — пятисот миль по диким и глухим землям. Пять раз огромное око восходящего солнца, видело, что странная четверка — смертная девушка и три колдовских существа — снова преодолела более ста миль, а ведь летние ночи так коротки. На двенадцатый день грианмиса путники достигли Фирзенхолта. Но там-то, на границах этого края, у первых подстриженных кустов они вынуждены были остановиться.
   Перед ними на много миль тянулись переплетения густых и высоких зеленых изгородей из самшита, можжевельника, туи, кипариса и благоуханного лавра. Взгляд чужестранца в первый момент просто потрясали правильные формы кустов, обычно несвойственные дикой природе. На самом деле ветки объедали существа, населявшие Фирзенхолт-Хэйторн, — эти мелкие зверьки, челюсти которых до крайности напоминали садовые ножницы, предпочитали нежные молодые побеги, а поскольку ели они на ходу, а передвигались либо по прямой, либо описывая правильные кривые, то там, где они прошлись, оставались обровненные кусты — преимущественно в виде геометрических фигур и линий: кубов, пирамид, спиралей, клиньев, зубчиков. Порой эти фигуры и линии складывались в сложные последовательности, порой образовывали крепостные стены с бойницами и зубцами, но чаще всего — просто-напросто глухие и ровные заборы аккуратной зелени.
   На этой северо-восточной окраине Эльдарайна кусты были обрезаны в основном в форме высоких волчков, уходящих корнями в землю. Длинные ряды таких вот забавных гигантских волчков шли себе по прямой, пока не натыкались на какое-нибудь непреодолимое препятствие вроде гранитного выступа или пласта вязкой глины, а там сворачивали и устремлялись в новом направлении. Складывалось впечатление, будто все эти аккуратные посадки — работа рук какого-то ревностного, но чудаковатого садовника, воплотившего в Фирзенхолте свои понятия о симметрии. Длинные аллеи и короткие авеню разветвлялись или оканчивались тупичками, кольцевыми дорожками или внезапной серией поворотов.
   Прямо под зелеными стенами меж хиловатых стволов кустарников тянулась система узких туннелей и грязных земляных ходов, где было под силу протиснуться разве что лисице — да и той пришлось бы прижимать уши, чтобы не ободрать их о ветви. Часть местных обитателей передвигалась по этим тропинкам, другие — мелкие пташки, белки и прочие существа — жили вверху и прыгали по верхушкам древесных волчков.
   Вот таким был Фирзенхолт.
   В сумерках Тахгил сидела около тускло поблескивающего озерца, по берегам которого росли деревья. Тонкие длинные пальцы девушки обхватили шар хлеба Светлых, что лучился мягким пастельно-розовым сиянием под пологом продолговатых ивовых листьев. Смеркалось. Тающее вечернее солнце коснулось края мира и плавно скользнуло вниз. И в ту же секунду ивовые ветви, тонкими струями дождя спадавшие в озерце, вздрогнули, уловив волнение в глубине спящих вод.
   И столь же внезапно причина этого волнения появилась над гладью пруда, разбив зеркальную поверхность. На ощеренной конской морде белели мрамором белки закатившихся глаз, уши были прижаты к черепу, а в струящуюся гриву вплетены стебли водяных трав. Верхняя губа зловеще приподнималась, обнажив полоску острых, как могильные камни, зубов.
   От неожиданности Тахгил отскочила назад и упала.
   — Не терпится прокатиться? — невинно поинтересовался найгель, подтягиваясь на копытах на берег озерца.
   — Я бы с радостью, — ответила Тахгил, поднимаясь, — но тут не особо покатаешься.
   — Ах да, я и забыл.
   Найгель покосился на высокие крепостные стены Фирзенхолта, угольно-черные на фоне последней бледно-магнолиевой дымки заката.
   Он прихлопнул хвостом воображаемую муху. Тахгил ждала предложений, как же им двигаться дальше, но предложений не воспоследовало.
   — А нельзя как-нибудь в обход?
   — С юга стоят непроходимые чащобы. С севера — горные хребты. Ни там, ни там нам не пройти.