Страница:
– Какие у нас планы на следующую неделю? - Гурьеву нужно было скоординировать свои мероприятия с возвратившимся накануне из экспедиции в Париж Осоргиным, принять кандидатов в отряд и встретиться пару раз с Бруксом.
– Приём в Элефант-клубе, вечер у графини Аттингтон и… - Рэйчел оживилась, на скулах у неё обозначился лёгкий румянец. - Да, мне ещё предстоит участие в поло матче. Это важная встреча, может нам очень помочь в нашем деле, - будет масса публики, весь бомонд! Я играю в любом случае, мы, вообще-то, неплохая команда.
– Кто это - "мы"?
– Баронесса Глэдис, леди Броузбарт, леди Шелтон и я.
– Это не опасно?
– Перестаньте, Джейк, - снисходительно улыбнулась Рэйчел. - Я не вчера села в седло.
– Когда?
– Что - когда?!
– Когда состоится матч. Леди Рэйчел.
– Джейк, да что с вами такое? - Рэйчел отложила в сторону вилку и нож и с тревогой посмотрела на Гурьева. - Почему вы так странно на меня смотрите?
– Ничего. Так когда?
– На следующей неделе.
– Отлично. Я хочу осмотреть место.
– О, Боже, Джейк!
– И поговорить с вашей лошадью, - Гурьев сделал вид, что шутит. - Нет, в самом деле. Мне просто любопытно. Я столько слышал об этом спорте королей. Давайте съездим.
– Вам просто нравиться кататься на автомобиле, - неуверенно сказала Рэйчел. - Вы с Тэдди оба - просто мальчишки. Вы поэтому, вероятно, так фантастически быстро спелись…
Пусть будет так, леди Рэйчел, подумал Гурьев. Пусть всё будет так, как ты хочешь, дорогая. Думай, что тебе заблагорассудится.
– Я мечтаю взглянуть на вашу поло-пони, леди Рэйчел.
– Джейк, вы невозможны. Лошадь - это не кошка и не собака. Тем более - если это поло-пони [27]. Это не мои лошади, просто я не первый раз бываю здесь и принимаю участие в матче. Содержать свою конюшню мне не по средствам.
– Что же, разве одной лошади недостаточно? - лучезарно улыбнулся Гурьев, скрывая этой улыбкой нарастающее беспокойство и пытаясь - пока безуспешно - определить его источник.
– Конечно нет. Каждый чаккер - испытание не только для всадника, Джейк. Лошадям требуется отдых.
– Тем более, - Гурьев улыбался, делая всё, чтобы Рэйчел не ощутила его напряжения.
– Что значит - тем более?!
– Я дал Тэдди честное слово, что с вами ничего не случится. Леди Рэйчел.
– Вот как, - глаза её сузились сердито, и она поднялась, - порывисто, напомнив ему этим своим движением брата. - Что ж. Идёмте.
Обе лошадки - гнедая кобылка с белой звёздочкой во лбу и каурая, с белыми чулочками - Гурьеву понравились. У него даже от сердца отлегло. И Рэйчел, похоже, заметив это, улыбнулась. Ты такая умница, леди Рэйчел, подумал он. И ты так чувствуешь меня, что мне просто завыть на луну хочется. Леди Рэйчел. Леди Рэйчел.
И тут он сделал то, чего Рэйчел от него просто ну никак не ожидала.
Гурьев шагнул к яслям и осторожно протянул лошадям кусочки заранее припасённого сахара на ладони. Лошади, скосив яркие карие глаза на Рэйчел, которая замерла, аккуратно взяли лакомство тёплыми мягкими губами, и, покивав раз-другой, захрустели им, видимо, довольные знакомством. А Гурьев, ласково погладив морды лошадей, улыбнулся и что-то такое им прошептал, от чего кобылки снова часто-часто закивали и даже заржали тихонько.
Что, Полюшка, подумал он, сработает или нет? Ох, да что же это такое…
Рэйчел ошалело взирала на эту сцену:
– Вы что же, знаете лошадиный язык?!
– Чуть-чуть, - улыбнулся Гурьев, отходя от ограждения.
– И что вы им сказали?!
– Я сказал, что если они вас уронят, я сдам их на колбасу.
– Вы действительно сумасшедший! Немыслимо, - Рэйчел закрыла глаза и, запрокинув лицо, потрясла головой. - Какое счастье, что Тэдди этого не видел, иначе… Есть что-нибудь, чего вы не умеете хотя бы чуть-чуть?!
– Есть.
– Как интересно. И чего же?!
– Петь, леди Рэйчел.
От неожиданности Рэйчел фыркнула, а Гурьев - засмеялся. И взял её за локоть. Как тогда, на "Британнике".
Лондон. Апрель 1934 г.
Эксбери Парк. Апрель 1934 г.
Лондон. Апрель 1934 г.
– Приём в Элефант-клубе, вечер у графини Аттингтон и… - Рэйчел оживилась, на скулах у неё обозначился лёгкий румянец. - Да, мне ещё предстоит участие в поло матче. Это важная встреча, может нам очень помочь в нашем деле, - будет масса публики, весь бомонд! Я играю в любом случае, мы, вообще-то, неплохая команда.
– Кто это - "мы"?
– Баронесса Глэдис, леди Броузбарт, леди Шелтон и я.
– Это не опасно?
– Перестаньте, Джейк, - снисходительно улыбнулась Рэйчел. - Я не вчера села в седло.
– Когда?
– Что - когда?!
– Когда состоится матч. Леди Рэйчел.
– Джейк, да что с вами такое? - Рэйчел отложила в сторону вилку и нож и с тревогой посмотрела на Гурьева. - Почему вы так странно на меня смотрите?
– Ничего. Так когда?
– На следующей неделе.
– Отлично. Я хочу осмотреть место.
– О, Боже, Джейк!
– И поговорить с вашей лошадью, - Гурьев сделал вид, что шутит. - Нет, в самом деле. Мне просто любопытно. Я столько слышал об этом спорте королей. Давайте съездим.
– Вам просто нравиться кататься на автомобиле, - неуверенно сказала Рэйчел. - Вы с Тэдди оба - просто мальчишки. Вы поэтому, вероятно, так фантастически быстро спелись…
Пусть будет так, леди Рэйчел, подумал Гурьев. Пусть всё будет так, как ты хочешь, дорогая. Думай, что тебе заблагорассудится.
* * *
Утром они отправились в поместье. Большой старинный дом недалеко от Уилсдена, с отличным парком, тщательно, по-английски, ухоженным, - так, что больше походил на сказочный лес, чем на парк, - снабжённым системой проточных прудов, в которых водились налимы и форели. Рыбу готовили тут же, и готовили великолепно. Гурьев оценил это за ланчем, во время которого, вопреки обыкновению, подали горячее. Как ему уже было известно со слов Рэйчел, хозяин был большим оригиналом. Они все тут оригиналы, подумал Гурьев. И носятся со своей оригинальностью, чёртовы островитяне. Туман над Каналом. Континент изолирован. Губки бантиком. Леди Рэйчел.– Я мечтаю взглянуть на вашу поло-пони, леди Рэйчел.
– Джейк, вы невозможны. Лошадь - это не кошка и не собака. Тем более - если это поло-пони [27]. Это не мои лошади, просто я не первый раз бываю здесь и принимаю участие в матче. Содержать свою конюшню мне не по средствам.
– Что же, разве одной лошади недостаточно? - лучезарно улыбнулся Гурьев, скрывая этой улыбкой нарастающее беспокойство и пытаясь - пока безуспешно - определить его источник.
– Конечно нет. Каждый чаккер - испытание не только для всадника, Джейк. Лошадям требуется отдых.
– Тем более, - Гурьев улыбался, делая всё, чтобы Рэйчел не ощутила его напряжения.
– Что значит - тем более?!
– Я дал Тэдди честное слово, что с вами ничего не случится. Леди Рэйчел.
– Вот как, - глаза её сузились сердито, и она поднялась, - порывисто, напомнив ему этим своим движением брата. - Что ж. Идёмте.
Обе лошадки - гнедая кобылка с белой звёздочкой во лбу и каурая, с белыми чулочками - Гурьеву понравились. У него даже от сердца отлегло. И Рэйчел, похоже, заметив это, улыбнулась. Ты такая умница, леди Рэйчел, подумал он. И ты так чувствуешь меня, что мне просто завыть на луну хочется. Леди Рэйчел. Леди Рэйчел.
И тут он сделал то, чего Рэйчел от него просто ну никак не ожидала.
Гурьев шагнул к яслям и осторожно протянул лошадям кусочки заранее припасённого сахара на ладони. Лошади, скосив яркие карие глаза на Рэйчел, которая замерла, аккуратно взяли лакомство тёплыми мягкими губами, и, покивав раз-другой, захрустели им, видимо, довольные знакомством. А Гурьев, ласково погладив морды лошадей, улыбнулся и что-то такое им прошептал, от чего кобылки снова часто-часто закивали и даже заржали тихонько.
Что, Полюшка, подумал он, сработает или нет? Ох, да что же это такое…
Рэйчел ошалело взирала на эту сцену:
– Вы что же, знаете лошадиный язык?!
– Чуть-чуть, - улыбнулся Гурьев, отходя от ограждения.
– И что вы им сказали?!
– Я сказал, что если они вас уронят, я сдам их на колбасу.
– Вы действительно сумасшедший! Немыслимо, - Рэйчел закрыла глаза и, запрокинув лицо, потрясла головой. - Какое счастье, что Тэдди этого не видел, иначе… Есть что-нибудь, чего вы не умеете хотя бы чуть-чуть?!
– Есть.
– Как интересно. И чего же?!
– Петь, леди Рэйчел.
От неожиданности Рэйчел фыркнула, а Гурьев - засмеялся. И взял её за локоть. Как тогда, на "Британнике".
Лондон. Апрель 1934 г.
Увидев лицо явившегося едва ли не за час до назначенного времени встречи Осоргина, Гурьев встревожился:
– Вадим Викентьевич, с вами всё в порядке?
– Со мной - да, - кивнул Осоргин, опускаясь в кресло. - А вот с вашим Полозовым… Я полагал самого себя - до встречи с вами - редкого разбора авантюристом. После нашего с вами знакомства я думал, что меня уж точно ничем невозможно теперь удивить. Но Константин Иванович…
– Рассказывайте.
– Лучше почитайте, Яков Кириллович. Рассказчик из меня сейчас…
– Давайте, - кивнул Гурьев, принимая из рук Осоргина папку с бумагами.
Осоргин с трепетом следил, как отчаянная мальчишеская улыбка проступает на лице Гурьева по мере того, как он перелистывает страницы содержимого. Это что же, в смятении подумал моряк, он ещё и читать успевает?!
"Здравствуйте, дорогой мой Яков Кириллович!
Признаюсь, что выразить мою радость - словами или на бумаге - от встречи с вашим посланцем я не в состоянии. Поверьте, что радость эта тем более велика оттого, что произошла она как нельзя кстати. Из прилагаемых документов вы узнаете, о чём речь. Пока же спешу уверить вас: время, которое вы мне предоставили, а также условия, в которые вы меня столь неожиданно и великодушно поместили, повлияли на вашего покорного слугу самым удивительным образом.
С некоторым трепетом спешу сообщить вам об изменении моих личных обстоятельств. Вот уже четыре года, как наше супружество с Ириной Павловной, затевавшееся по вашему настоянию для возможности покинуть СССР, превратилось в самое что ни на есть подлинное. Мой процесс [28]полностью погашен, и я абсолютно здоров. Вместе с Ириной Павловной и нашим сыном Кириллом, которому осенью исполняется три года, мы живём в маленьком городке у самого подножия Пиренейского хребта. Как вы, вероятно, уже догадались, шофёр такси из меня не вышел, зато мне посчастливилось получить место учителя испанского языка и географии в муниципальной школе. Горный воздух окончательно излечил меня от всяких следов проклятого недуга. Если бы не это, я, вероятно, никогда не решился бы сделать Ирине Павловне предложение. Смею думать, Ирина Павловна не сожалеет о том, что приняла его.
Дорогой Яков Кириллович, надеюсь, вы не обидитесь и не сочтёте мои слова ненужным позёрством. Я в полной мере отдаю себе отчёт в том, что обязан вам совершенно всем, что имею - и самой жизнью, и счастьем ощущать себя мужем и отцом. На это я уже и вовсе никогда - с давних пор - не смел надеяться. Уже одно только это чувство безмерной моей благодарности к вам заставило меня приложить все старания к тому, чтобы суметь оказаться вам полезным. В документах, которые передаст вам Вадим Викентьевич, вы найдёте результат моих более чем скромных усилий. С нетерпением ожидаю ваших замечаний и вашего решения о том, сумеете и захотите ли вы поддержать моё начинание. Если по каким-либо обстоятельствам ваша поддержка затруднительна, я в состоянии справиться самостоятельно и продержаться столько, сколько необходимо. Поверьте, любезный мой Яков Кириллович - я располагаю всеми основаниями для такой позиции. Надеюсь на ваше понимание и возможно скорый ответ.
Ирина Павловна велит кланяться вам и передаёт вам горячий привет. Её родители благополучны и здоровы, проживая большую часть времени в Париже и проводя с нами обыкновенно около трёх месяцев в году. И я, и Ирина Павловна горячо надеемся увидеться с вами в самом ближайшем будущем и верим, что известия о нас и от нас порадуют вас ничуть не меньше, нежели нас - известия, доставленные Вадимом Викентьевичем. Обнимаем вас, дорогой Яков Кириллович, и ждём новостей.
Искренне и бесконечно преданные вам,
Полозовы Константин Иванович, Ирина Павловна и Кирилл."
Кивнув, Гурьев отложил письмо и принялся за остальные документы.
Полозов угадал. Угадал самым точным и непостижимым образом именно то, что Гурьеву сейчас требовалось. Он поднял голову и резко захлопнул папку:
– Ай да Константин Иванович. Ай да сукин сын. Великолепно. Помните наш разговор в поместье, Вадим Викентьевич? Тот, насчёт экстерриториальности?
– Конечно.
– Так ведь это и есть решение, Вадим Викентьевич.
– Вы что же, - подался вперёд Осоргин. - Вы намерены… это… поддержать?!
– Со всем возможным рвением, господин капитан.
– Зачем?!
– У нас нет здесь друзей, Вадим Викентьевич. И союзниками назвать их можно с большой натяжкой. Друзей и союзников как организации и структуры, действующей самостоятельно и осознанно, - нет. Да это и невозможно. Тогда, в восемнадцатом, всё было ясно. А нынче… Нынче получается так, что враги большевиков - ещё и враги России. А это значит, что и нам не друзья они вовсе. Мы должны стать силой. Только тогда мы можем рассчитывать на что-нибудь, кроме достойной смерти.
– Не может быть, - потерянно проговорил моряк. - Просто ушам своим не верю. Вы что, именно это Константину Ивановичу поручали?! Вот это?!
– Да помилуйте, - Гурьев усмехнулся, а глаза его при этом сверкнули так, что Осоргин почувствовал, как у него засосало под ложечкой. - Я полностью рассчитывал на его инициативу. К моей радости, нисколько не ошибся. У меня на такой план не было ни времени, ни, честно признаться, настроения. А Константин Иванович, как видите, времени даром отнюдь не терял. Отличная идея. И техническая сторона производит довольно-таки солидное впечатление. Конечно, кое-какие детали нуждаются в дополнительной проработке, да и дипломатическим прикрытием необходимо озаботиться. Но в целом - очень, очень неплохо. И крайне вовремя, надо заметить.
– Это… это… - Осоргин буквально задохнулся от избытка захлестнувших его эмоций и закашлялся. - Вы… вы понимаете, что начнётся, когда…
– Пусть начнётся, Вадим Викентьевич. Пусть. Именно в этом, по большому счёту, и состоит наша задача. Чтобы началось. Хотите чего-нибудь выпить?
– Н-не помешает, - всё ещё с хрипотцой в голосе проговорил моряк. - Вы… поедете?
– Нет. У меня настолько плотный график в Лондоне, что я не могу отлучиться. Поедете вы. Мне ещё много чего предстоит. Проинспектируете отряд Константина Ивановича и отвезёте необходимые средства и инструкции. Полагаюсь на вас.
– Хорошо, - Осоргин сделал большой глоток коньяка из бокала и взял с блюдца дольку лимона. - Чёрт возьми, сейчас мне уже совершенно не кажется, что это неосуществимо…
– Вот и прекрасно, Вадим Викентьевич. Приступим.
– Вадим Викентьевич, с вами всё в порядке?
– Со мной - да, - кивнул Осоргин, опускаясь в кресло. - А вот с вашим Полозовым… Я полагал самого себя - до встречи с вами - редкого разбора авантюристом. После нашего с вами знакомства я думал, что меня уж точно ничем невозможно теперь удивить. Но Константин Иванович…
– Рассказывайте.
– Лучше почитайте, Яков Кириллович. Рассказчик из меня сейчас…
– Давайте, - кивнул Гурьев, принимая из рук Осоргина папку с бумагами.
Осоргин с трепетом следил, как отчаянная мальчишеская улыбка проступает на лице Гурьева по мере того, как он перелистывает страницы содержимого. Это что же, в смятении подумал моряк, он ещё и читать успевает?!
"Здравствуйте, дорогой мой Яков Кириллович!
Признаюсь, что выразить мою радость - словами или на бумаге - от встречи с вашим посланцем я не в состоянии. Поверьте, что радость эта тем более велика оттого, что произошла она как нельзя кстати. Из прилагаемых документов вы узнаете, о чём речь. Пока же спешу уверить вас: время, которое вы мне предоставили, а также условия, в которые вы меня столь неожиданно и великодушно поместили, повлияли на вашего покорного слугу самым удивительным образом.
С некоторым трепетом спешу сообщить вам об изменении моих личных обстоятельств. Вот уже четыре года, как наше супружество с Ириной Павловной, затевавшееся по вашему настоянию для возможности покинуть СССР, превратилось в самое что ни на есть подлинное. Мой процесс [28]полностью погашен, и я абсолютно здоров. Вместе с Ириной Павловной и нашим сыном Кириллом, которому осенью исполняется три года, мы живём в маленьком городке у самого подножия Пиренейского хребта. Как вы, вероятно, уже догадались, шофёр такси из меня не вышел, зато мне посчастливилось получить место учителя испанского языка и географии в муниципальной школе. Горный воздух окончательно излечил меня от всяких следов проклятого недуга. Если бы не это, я, вероятно, никогда не решился бы сделать Ирине Павловне предложение. Смею думать, Ирина Павловна не сожалеет о том, что приняла его.
Дорогой Яков Кириллович, надеюсь, вы не обидитесь и не сочтёте мои слова ненужным позёрством. Я в полной мере отдаю себе отчёт в том, что обязан вам совершенно всем, что имею - и самой жизнью, и счастьем ощущать себя мужем и отцом. На это я уже и вовсе никогда - с давних пор - не смел надеяться. Уже одно только это чувство безмерной моей благодарности к вам заставило меня приложить все старания к тому, чтобы суметь оказаться вам полезным. В документах, которые передаст вам Вадим Викентьевич, вы найдёте результат моих более чем скромных усилий. С нетерпением ожидаю ваших замечаний и вашего решения о том, сумеете и захотите ли вы поддержать моё начинание. Если по каким-либо обстоятельствам ваша поддержка затруднительна, я в состоянии справиться самостоятельно и продержаться столько, сколько необходимо. Поверьте, любезный мой Яков Кириллович - я располагаю всеми основаниями для такой позиции. Надеюсь на ваше понимание и возможно скорый ответ.
Ирина Павловна велит кланяться вам и передаёт вам горячий привет. Её родители благополучны и здоровы, проживая большую часть времени в Париже и проводя с нами обыкновенно около трёх месяцев в году. И я, и Ирина Павловна горячо надеемся увидеться с вами в самом ближайшем будущем и верим, что известия о нас и от нас порадуют вас ничуть не меньше, нежели нас - известия, доставленные Вадимом Викентьевичем. Обнимаем вас, дорогой Яков Кириллович, и ждём новостей.
Искренне и бесконечно преданные вам,
Полозовы Константин Иванович, Ирина Павловна и Кирилл."
Кивнув, Гурьев отложил письмо и принялся за остальные документы.
Полозов угадал. Угадал самым точным и непостижимым образом именно то, что Гурьеву сейчас требовалось. Он поднял голову и резко захлопнул папку:
– Ай да Константин Иванович. Ай да сукин сын. Великолепно. Помните наш разговор в поместье, Вадим Викентьевич? Тот, насчёт экстерриториальности?
– Конечно.
– Так ведь это и есть решение, Вадим Викентьевич.
– Вы что же, - подался вперёд Осоргин. - Вы намерены… это… поддержать?!
– Со всем возможным рвением, господин капитан.
– Зачем?!
– У нас нет здесь друзей, Вадим Викентьевич. И союзниками назвать их можно с большой натяжкой. Друзей и союзников как организации и структуры, действующей самостоятельно и осознанно, - нет. Да это и невозможно. Тогда, в восемнадцатом, всё было ясно. А нынче… Нынче получается так, что враги большевиков - ещё и враги России. А это значит, что и нам не друзья они вовсе. Мы должны стать силой. Только тогда мы можем рассчитывать на что-нибудь, кроме достойной смерти.
– Не может быть, - потерянно проговорил моряк. - Просто ушам своим не верю. Вы что, именно это Константину Ивановичу поручали?! Вот это?!
– Да помилуйте, - Гурьев усмехнулся, а глаза его при этом сверкнули так, что Осоргин почувствовал, как у него засосало под ложечкой. - Я полностью рассчитывал на его инициативу. К моей радости, нисколько не ошибся. У меня на такой план не было ни времени, ни, честно признаться, настроения. А Константин Иванович, как видите, времени даром отнюдь не терял. Отличная идея. И техническая сторона производит довольно-таки солидное впечатление. Конечно, кое-какие детали нуждаются в дополнительной проработке, да и дипломатическим прикрытием необходимо озаботиться. Но в целом - очень, очень неплохо. И крайне вовремя, надо заметить.
– Это… это… - Осоргин буквально задохнулся от избытка захлестнувших его эмоций и закашлялся. - Вы… вы понимаете, что начнётся, когда…
– Пусть начнётся, Вадим Викентьевич. Пусть. Именно в этом, по большому счёту, и состоит наша задача. Чтобы началось. Хотите чего-нибудь выпить?
– Н-не помешает, - всё ещё с хрипотцой в голосе проговорил моряк. - Вы… поедете?
– Нет. У меня настолько плотный график в Лондоне, что я не могу отлучиться. Поедете вы. Мне ещё много чего предстоит. Проинспектируете отряд Константина Ивановича и отвезёте необходимые средства и инструкции. Полагаюсь на вас.
– Хорошо, - Осоргин сделал большой глоток коньяка из бокала и взял с блюдца дольку лимона. - Чёрт возьми, сейчас мне уже совершенно не кажется, что это неосуществимо…
– Вот и прекрасно, Вадим Викентьевич. Приступим.
Эксбери Парк. Апрель 1934 г.
– Смотрите, Декстер! - Ротшильд указал рукой вверх. - Как по-вашему, на какой высоте он пар
ит?
– Трудно сказать, сэр, - осторожно проговорил егерь, которому сегодня выпало обслуживать машину запуска тарелок для стендовой стрельбы. Он уже понимал, что задумал Ротшильд, но надеялся, что как-нибудь пронесёт. - Ярдов триста, не меньше. А то и все четыреста.
– Ага, - Ротшильд прицелился.
– Что вы делаете, сэр?! - в ужасе закричал егерь.
– Что?! - удивился Ротшильд, от неожиданности уводя ствол в сторону. - Что такое?! Ах, да, ну, конечно же! Вы правы. Принесите мне что-нибудь посерьёзнее. Что с вами?
– Это… Это беркут, - проговорил Декстер. - Сэр. Это… плохая примета, сэр. Это королевская птица.
– Превосходно. Из него выйдет отличное чучело, настоящее украшение моей коллекции трофеев.
– Сэр, этого нельзя…
– Да что вы такое говорите, Декстер, - почти равнодушно усмехнулся Ротшильд. - Отправляйтесь за ружьём, да поскорее, пока птичка не упорхнула. Когда мне понадобится ваш совет, я непременно им воспользуюсь.
Ротшильд был отличным стрелком, любил оружие и хорошо понимал в нём толк. Ружьё, которое принёс егерь, было настоящим произведением искусства: длинноствольный бокфлинт [29], выверенный и отлично лежащий в руке, работы знаменитых лондонских "голландцев" [30], нарезной, с мощным патроном и тяжёлой пулей, мало в чём уступающей пуле чудовищного "нитроэкспресса" [31]. Ротшильд считал себя гуманным охотником: страдания мишени никогда не доставляли ему удовольствия, и он предпочитал обходиться, по возможности, одним-единственным выстрелом. У беркута не было ни единого шанса. Егерь отвернулся, когда Ротшильд вскинул к плечу ружьё.
Гурьев услышал крик Рранкара, полный удивления и боли. И увидел землю, приближающуюся к глазам с опасной скоростью. Впрочем, пикировал беркут всегда стремительно. Но на этот раз всё было неправильно.
– Чёрт побери, - красивое лицо Виктора перекосила гримаса досады. - Я же видел, как он упал. Почему собаки не взяли след?
– Собаки натасканы на лисиц и уток, сэр, - тихо сказал егерь, не глядя на Ротшильда. - Орёл - это не утка.
– Вы слишком сентиментальны, дорогой мой. Это не очень-то подходящее поведение для моего егеря, Декстер.
– Прошу прощения, сэр.
– Завтра с утра продолжим поиски. Я не мог промахнуться, эта чёртова птица никуда не денется. Домой!
– Слушаюсь, сэр, - пробормотал егерь. В глазах Декстера стыла бессильная ярость, и он не решился поднять их на барона.
Гурьев остановился, оглядываясь вокруг. Он неплохо видел в темноте, тем более, что светила луна. Городскому жителю трудно представить себе, как ярко она освещает землю, особенно в полнолуние. Не люблю темноту, подумал Гурьев.
– Рранкар.
Беркут издал звук, похожий на виноватое покашливание, но Гурьеву не требовались знаки, чтобы отыскать птаха.
– Вылезай, - тихо позвал Гурьев голосом. Так ему было… привычнее, что ли. - Вылезай, глупая канарейка. Ну?!
Рранкар обиженно буркнул что-то неразборчивое. Сравнение с маленькой желтенькой козявкой, которую он мог проглотить в один присест, явно ему не понравилось. Беркут с шумом выбрался из расселины и поковылял к Гурьеву, волоча крыло. Приблизившись, птах повернул голову набок и посмотрел на Гурьева снизу вверх. Глаза у него были виноватые.
– А нечего подставляться, - сердито возразил Гурьев. - Это тебе не Хоккайдо. И даже не Нью-Йорк. Ты что, вчера из гнезда выпал?! Наблюдатель. Я тебя просил?! Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не лез к людям без моего ведома? С чего вообще ты взял, что мне… Рэйчел? Это связано с Рэйчел?!
Беркут смотрел на него теперь серьёзно, наклонив набок голову, и Гурьев понял - да, связано. Это связано с Рэйчел. И с ним. И со всем прочим, что ещё может случиться. Он вздохнул:
– А если бы я не услышал? Ладно, хоть хватило ума спрятаться как следует. Очень больно, да? - в голосе Гурьева звучали тревога и нежность. - Иди-ка сюда, пичуга.
Он снял с себя пиджак и пристроил Близнецов за брючный ремень. Укутав беркута, поднял птаха на руки, стараясь не касаться повреждённого крыла. И всё же испачкался в крови.
– Ладно, - Гурьев чуть по-иному перехватил орла, чтобы сделалось немного удобнее. - Поехали домой, помощник.
До дома ещё требовалось добраться. Это оказалось непросто, и удалось только к утру. Надо было видеть выражение лица фермера, грузовичок которого Гурьеву посчастливилось остановить на дороге вскоре после рассвета. Впрочем, банкнота в двадцать фунтов - деньги, за которые парню пришлось бы ишачить месяц - словно волшебная палочка, сделала его невозмутимее утёсов Края земли [32].
– Трудно сказать, сэр, - осторожно проговорил егерь, которому сегодня выпало обслуживать машину запуска тарелок для стендовой стрельбы. Он уже понимал, что задумал Ротшильд, но надеялся, что как-нибудь пронесёт. - Ярдов триста, не меньше. А то и все четыреста.
– Ага, - Ротшильд прицелился.
– Что вы делаете, сэр?! - в ужасе закричал егерь.
– Что?! - удивился Ротшильд, от неожиданности уводя ствол в сторону. - Что такое?! Ах, да, ну, конечно же! Вы правы. Принесите мне что-нибудь посерьёзнее. Что с вами?
– Это… Это беркут, - проговорил Декстер. - Сэр. Это… плохая примета, сэр. Это королевская птица.
– Превосходно. Из него выйдет отличное чучело, настоящее украшение моей коллекции трофеев.
– Сэр, этого нельзя…
– Да что вы такое говорите, Декстер, - почти равнодушно усмехнулся Ротшильд. - Отправляйтесь за ружьём, да поскорее, пока птичка не упорхнула. Когда мне понадобится ваш совет, я непременно им воспользуюсь.
Ротшильд был отличным стрелком, любил оружие и хорошо понимал в нём толк. Ружьё, которое принёс егерь, было настоящим произведением искусства: длинноствольный бокфлинт [29], выверенный и отлично лежащий в руке, работы знаменитых лондонских "голландцев" [30], нарезной, с мощным патроном и тяжёлой пулей, мало в чём уступающей пуле чудовищного "нитроэкспресса" [31]. Ротшильд считал себя гуманным охотником: страдания мишени никогда не доставляли ему удовольствия, и он предпочитал обходиться, по возможности, одним-единственным выстрелом. У беркута не было ни единого шанса. Егерь отвернулся, когда Ротшильд вскинул к плечу ружьё.
Гурьев услышал крик Рранкара, полный удивления и боли. И увидел землю, приближающуюся к глазам с опасной скоростью. Впрочем, пикировал беркут всегда стремительно. Но на этот раз всё было неправильно.
– Чёрт побери, - красивое лицо Виктора перекосила гримаса досады. - Я же видел, как он упал. Почему собаки не взяли след?
– Собаки натасканы на лисиц и уток, сэр, - тихо сказал егерь, не глядя на Ротшильда. - Орёл - это не утка.
– Вы слишком сентиментальны, дорогой мой. Это не очень-то подходящее поведение для моего егеря, Декстер.
– Прошу прощения, сэр.
– Завтра с утра продолжим поиски. Я не мог промахнуться, эта чёртова птица никуда не денется. Домой!
– Слушаюсь, сэр, - пробормотал егерь. В глазах Декстера стыла бессильная ярость, и он не решился поднять их на барона.
* * *
Гурьев добрался до места, где спрятался Рранкар, только к вечеру. Уже стемнело. Лис, что привёл Гурьева сюда, остановился, махнув рыжим с белой кисточкой хвостом, сел на задние лапы, как пёс, и удовлетворённо тявкнул. Гурьев отпустил зверька. Сразу пропали десятки запахов, составлявших живую и разноцветную картинку, куда ярче той, что видели глаза лиса. Запахов было столько, что дух захватывало - в этом ботаническом оазисе второе и третье поколения британских Ротшильдов высаживали самые невообразимые в здешних широтах растения и деревья.Гурьев остановился, оглядываясь вокруг. Он неплохо видел в темноте, тем более, что светила луна. Городскому жителю трудно представить себе, как ярко она освещает землю, особенно в полнолуние. Не люблю темноту, подумал Гурьев.
– Рранкар.
Беркут издал звук, похожий на виноватое покашливание, но Гурьеву не требовались знаки, чтобы отыскать птаха.
– Вылезай, - тихо позвал Гурьев голосом. Так ему было… привычнее, что ли. - Вылезай, глупая канарейка. Ну?!
Рранкар обиженно буркнул что-то неразборчивое. Сравнение с маленькой желтенькой козявкой, которую он мог проглотить в один присест, явно ему не понравилось. Беркут с шумом выбрался из расселины и поковылял к Гурьеву, волоча крыло. Приблизившись, птах повернул голову набок и посмотрел на Гурьева снизу вверх. Глаза у него были виноватые.
– А нечего подставляться, - сердито возразил Гурьев. - Это тебе не Хоккайдо. И даже не Нью-Йорк. Ты что, вчера из гнезда выпал?! Наблюдатель. Я тебя просил?! Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не лез к людям без моего ведома? С чего вообще ты взял, что мне… Рэйчел? Это связано с Рэйчел?!
Беркут смотрел на него теперь серьёзно, наклонив набок голову, и Гурьев понял - да, связано. Это связано с Рэйчел. И с ним. И со всем прочим, что ещё может случиться. Он вздохнул:
– А если бы я не услышал? Ладно, хоть хватило ума спрятаться как следует. Очень больно, да? - в голосе Гурьева звучали тревога и нежность. - Иди-ка сюда, пичуга.
Он снял с себя пиджак и пристроил Близнецов за брючный ремень. Укутав беркута, поднял птаха на руки, стараясь не касаться повреждённого крыла. И всё же испачкался в крови.
– Ладно, - Гурьев чуть по-иному перехватил орла, чтобы сделалось немного удобнее. - Поехали домой, помощник.
До дома ещё требовалось добраться. Это оказалось непросто, и удалось только к утру. Надо было видеть выражение лица фермера, грузовичок которого Гурьеву посчастливилось остановить на дороге вскоре после рассвета. Впрочем, банкнота в двадцать фунтов - деньги, за которые парню пришлось бы ишачить месяц - словно волшебная палочка, сделала его невозмутимее утёсов Края земли [32].
Лондон. Апрель 1934 г.
Дома, отключив первым делом телефон, чтобы не раздражал своим треньканьем, Гурьев, скинув перепачканную рубашку и убрав безнадёжно испорченный пиджак, усадил птаха на стол и принялся за осмотр. Ранение было довольно серьёзным и к тому же болезненным, - пуля, срикошетировав от кости, разорвала кожу и выбила значительный кусок перьевого покрова с обратной стороны крыла. Гурьев осторожно отделил от оснований два надломленных маховых пера и нахмурился: даже если починить перья, летать беркут не сможет минимум недели две.
– Ну-ну, - он легонько щёлкнул ногтем по клюву начавшего опять извиняться Рранкара. - И на старуху бывает проруха. Ещё тебе наука - надо было сначала со мной посоветоваться. Ещё один Опперпут, шпиён без страха и упрёка. С крылышками. Ничего. Это службишка, не служба. Только не вздумай пищать.
Беркут сердито встопорщил перья на загривке и моргнул в ответ.
– За того и принимаю, - проворчал Гурьев, раскладывая на столе малый джентльменский хирургический набор, купленный ещё в Нью-Йорке. Вот и пригодился. - А наркоза, между прочим, для орлов пока не выдумали, ворон ты мой сизокрылый. И спирта у меня нет, только эфир и виски. А, чёрт!
Последнее замечание относилось вовсе не к беркуту - к неожиданно и так некстати прозвучавшей трели дверного колокольчика. Руку на отсечение даю, подумал Гурьев, - не иначе, как леди Рэйчел. Он знал, что это она. Чувствовал.
Он подумал о том, что выглядит несколько двусмысленно. Хорошо, хоть кровь успел смыть.
Рэйчел, увидев хмурого и обнажённого по пояс Гурьева, в первый миг отпрянула. И ядовито улыбнулась:
– Извините. Я, кажется, не ко времени?
– Ничего, - Гурьев кивнул. - Проходите, только, пожалуйста, без патетических восклицаний. Леди Рэйчел.
Гурьев собирался не эпатировать её, а лечить беркута. Но маленькая встряска была для Рэйчел необходима, как прогрев мотора перед тем, как тронуться с места. Именно поэтому Гурьев не удосужился накинуть даже домашний халат. Правда, он всё же не предусмотрел размеров воздействия.
О, Боже, подумала Рэйчел. Что же это такое?! Да по нему можно анатомию изучать. А загар?! Где можно так загореть, - как индеец. Немыслимо! Какая я всё-таки идиотка. Я подумала, что он… не один. Но ведь он в этом случае не впустил бы меня, не так ли? Господи, о чём я думаю?! Нужно извиниться. Немедленно.
– Простите, Джейк, - щёки Рэйчел залил румянец. - Простите, ради Бога. Вы не отвечаете на звонки, я начала волноваться, ведь мы…
– Пустяки, право, леди Рэйчел. Не стоит. Проходите, - повторил Гурьев.
В конце концов, почему, действительно, не сейчас, подумал он. Какая разница, когда?
Рэйчел вошла в студию и, сделав несколько шагов, замерла, увидев сидящую на столе величественную птицу. Беркут тоже посмотрел на неё с изумлением.
Глаза беркута, огромные, яркие, с большим круглым чёрным зрачком, смотревшие на Рэйчел абсолютно осмысленно, совершенно не по-птичьи, были неописуемо, непередаваемо золотого цвета. Света, подумала Рэйчел. Боже мой. Боже мой, это же орёл. Настоящий, живой орёл. Просто исполинский орлище. А глаза?!? Немыслимо… Я сплю?!
– Это… Кто?! - прошептала Рэйчел.
– Это беркут, - Гурьев вздохнул. - Он отзывается на имя Рранкар. С двумя "р" впереди.
– Почему… он так… на меня… смотрит?!
– Вы кажетесь ему очень маленькой, - снова вздохнул Гурьев. - У беркутов, изволите ли видеть, дамы, как правило, крупнее кавалеров. Иногда очень значительно. Хотя встретить такую - Рранкару - будет не слишком-то легко. Полпуда орлиного веса - это серьёзно. Леди Рэйчел.
– Это шутка, - дрожащим голосом предположила Рэйчел. - Шутка, и, между прочим, совершенно не остроумная.
– Это не шутка, - Гурьев провёл рукой по волосам. - Мне сейчас совсем не до шуток. Вы посидите, Рэйчел. Мне нужно настроиться.
– Джейк. Животные… не разумны.
– Разумны. Просто иначе. У них есть понятие времени. Их поведение тоже в каком-то смысле разумно. Животные не обладают развитым абстрактным мышлением, но вполне способны понять взаимосвязь событий и явлений, с которыми сталкиваются. У них есть психика, они общаются друг с другом. У них много лучше, чем у нас, развит аппарат всевозможных ощущений. И они не знают того, что люди называют добром и злом. То, что хорошо для Рранкара - добро. То, что плохо - зло. Всё просто.
– А кто… Кто для него вы?
– Наверное, что-то вроде орлиного бога, - пожал плечами Гурьев. - Я его подобрал, когда он буквально выпал из скорлупы. Неважно. Я его ругаю, лечу, учу выживать в условиях, в которых его собратья не выживают. Ну, не такой, конечно, бог, как Иисус для христиан или Аллах для магометан. На меня каркнуть можно, и за руку цапнуть. Ну, как у язычников.
– Это… немыслимо… - едва слышно прошептала Рэйчел.
– У животных другой механизм памяти. Они помнят всё, что было с их предками. В отличие от людей. То, что буддисты называют посмертным перевоплощением, есть не что иное, как память, живущая в крови, в клетках. Человек просто вспоминает, что было с теми, кто жил до него. Если бы научиться читать эту память… Ведь человек очень стар. Но беркуты старше. Рранкар помнит, что его предки умели разговаривать с людьми. Так что для него не происходит ничего необычного.
– Но… Это… это ведь просто птица. Пожалуйста, Джейк. Птица, понимаете?
– Понимаю. Это не просто птица. Это хищник. Не такой страшный, как человек, разумеется, но весьма внушительный. Я подозреваю, что хищники разумнее остальных животных, ибо только у них есть время, свободное от процесса постоянного набивания желудка. Время для того, чтобы мыслить. Не будь мы, люди, хищниками, мы не были бы людьми. Наши тела - тела хищников. Мускулы, зубы, зрение… Это очевидно.
Да, подумала Рэйчел, да. Очевидно. Что касается всех остальных, я не стала бы утверждать. Но ты… Твоё тело… Без всякого сомнения. Хищник, и какой… Она поёжилась. Гурьев чуть заметно повёл головой, мысленно обругав себя за то, что ударился в философские изыски отнюдь не в самый подходящий для этого момент:
– А насчёт развитого абстрактного мышления, - когда-нибудь Рранкар найдёт себе подругу, от которой у него будет потомство. И я не знаю, как далеко это нас заведёт. Но что случилось - случилось.
Беркут зашевелился и раскрыл клюв, издав глухой, кашляющий звук.
– Сейчас, малыш. Потерпи, - Гурьев шагнул к столу.
– Вы понимаете… Что именно он говорит?!
– Скорее, что думает, - вздох Гурьева на этот раз был уж вовсе страдальческим.
Что-то я развздыхался сегодня, решил он. Ну да, ну да. Раз лёгким требуется такая усиленная вентиляция - видимо, мои мозги крутятся, как сумасшедшие, потребность в кислороде растёт прямо на глазах. Может быть, я всё же до чего-нибудь додумаюсь? Нет, не сегодня, понял Гурьев, встретившись взглядом с Рэйчел. И вздохнул опять.
– Что с вами?
– Это… невозможно.
– Не только возможно, но так и есть. Я вам сейчас легко докажу это. Для того, чтобы вы не подумали, будто это какой-то фокус, я выскажу свою просьбу, мешая русские слова с английскими.
– Я…
– Пожалуйста, помолчите.
Рэйчел, не в силах пошевелиться, смотрела, как Гурьев, повернувшись к птице, сложил ладонь лодочкой и проговорил, действительно мешая русские и английские слова:
– Рранкар. Дай мне, пожалуйста, несколько старых перьев, которые тебе не очень нужны. - И, после того, как беркут посмотрел ему в глаза, кивнул: - Да. Это подойдёт.
Рэйчел, отчаянно желая, чтобы увиденное оказалось сном, смотрела, как орёл, приподняв крыло, осторожно доставал клювом перья и складывал их по одному Гурьеву в руку. Поведение птицы не могло быть истолковано иначе, как выполнение прозвучавшей просьбы. Оба - и птица, и человек - вели себя слишком обыденно и спокойно для циркового трюка. Нет, нет, конечно же, это не фокус, с ужасом поняла Рэйчел. Не фокус. Не фокус.
– Ну, достаточно, - Гурьев завернул перья в платок и выпрямился.
Беркут снова посмотрел ему в глаза и перевёл взгляд на Рэйчел. Ей показалось, что птица смеётся над её потрясением. Сделав над собой невероятное усилие, как можно более спокойным голосом она произнесла:
– Как это может быть? Должно существовать какое-то объяснение… Какое-то… рациональное… Вообще, хоть какое-нибудь, - должно?!
– Послушайте, Рэйчел. Сейчас не время. Нужно заняться его раной. Ему больно.
– Что произошло? - кажется, Рэйчел взяла себя в руки.
Сейчас начнёт командовать, подумал Гурьев. Ладно, пускай. Лишь бы не боялась.
– Какой-то идиот решил, что Рранкар - куропатка. Рранкар позвал меня на помощь. Пришлось вытаскивать его оттуда. Чуть позже я проведу с господином снайпером душеспасительную беседу.
– Он ранен?
– Не очень опасно. Да.
– Я должна взглянуть.
– Рэйчел…
– Я умею обрабатывать раны.
– Рранкар… Не человек.
– Вот ещё, - она сердито и нетерпеливо повела плечами. - После всего, что вы вдвоём тут проделали… Не вижу никакого принципиального отличия. Всё равно, вам, мужчинам, нельзя доверять такое.
– Ну-ну, - он легонько щёлкнул ногтем по клюву начавшего опять извиняться Рранкара. - И на старуху бывает проруха. Ещё тебе наука - надо было сначала со мной посоветоваться. Ещё один Опперпут, шпиён без страха и упрёка. С крылышками. Ничего. Это службишка, не служба. Только не вздумай пищать.
Беркут сердито встопорщил перья на загривке и моргнул в ответ.
– За того и принимаю, - проворчал Гурьев, раскладывая на столе малый джентльменский хирургический набор, купленный ещё в Нью-Йорке. Вот и пригодился. - А наркоза, между прочим, для орлов пока не выдумали, ворон ты мой сизокрылый. И спирта у меня нет, только эфир и виски. А, чёрт!
Последнее замечание относилось вовсе не к беркуту - к неожиданно и так некстати прозвучавшей трели дверного колокольчика. Руку на отсечение даю, подумал Гурьев, - не иначе, как леди Рэйчел. Он знал, что это она. Чувствовал.
Он подумал о том, что выглядит несколько двусмысленно. Хорошо, хоть кровь успел смыть.
Рэйчел, увидев хмурого и обнажённого по пояс Гурьева, в первый миг отпрянула. И ядовито улыбнулась:
– Извините. Я, кажется, не ко времени?
– Ничего, - Гурьев кивнул. - Проходите, только, пожалуйста, без патетических восклицаний. Леди Рэйчел.
Гурьев собирался не эпатировать её, а лечить беркута. Но маленькая встряска была для Рэйчел необходима, как прогрев мотора перед тем, как тронуться с места. Именно поэтому Гурьев не удосужился накинуть даже домашний халат. Правда, он всё же не предусмотрел размеров воздействия.
О, Боже, подумала Рэйчел. Что же это такое?! Да по нему можно анатомию изучать. А загар?! Где можно так загореть, - как индеец. Немыслимо! Какая я всё-таки идиотка. Я подумала, что он… не один. Но ведь он в этом случае не впустил бы меня, не так ли? Господи, о чём я думаю?! Нужно извиниться. Немедленно.
– Простите, Джейк, - щёки Рэйчел залил румянец. - Простите, ради Бога. Вы не отвечаете на звонки, я начала волноваться, ведь мы…
– Пустяки, право, леди Рэйчел. Не стоит. Проходите, - повторил Гурьев.
В конце концов, почему, действительно, не сейчас, подумал он. Какая разница, когда?
Рэйчел вошла в студию и, сделав несколько шагов, замерла, увидев сидящую на столе величественную птицу. Беркут тоже посмотрел на неё с изумлением.
Глаза беркута, огромные, яркие, с большим круглым чёрным зрачком, смотревшие на Рэйчел абсолютно осмысленно, совершенно не по-птичьи, были неописуемо, непередаваемо золотого цвета. Света, подумала Рэйчел. Боже мой. Боже мой, это же орёл. Настоящий, живой орёл. Просто исполинский орлище. А глаза?!? Немыслимо… Я сплю?!
– Это… Кто?! - прошептала Рэйчел.
– Это беркут, - Гурьев вздохнул. - Он отзывается на имя Рранкар. С двумя "р" впереди.
– Почему… он так… на меня… смотрит?!
– Вы кажетесь ему очень маленькой, - снова вздохнул Гурьев. - У беркутов, изволите ли видеть, дамы, как правило, крупнее кавалеров. Иногда очень значительно. Хотя встретить такую - Рранкару - будет не слишком-то легко. Полпуда орлиного веса - это серьёзно. Леди Рэйчел.
– Это шутка, - дрожащим голосом предположила Рэйчел. - Шутка, и, между прочим, совершенно не остроумная.
– Это не шутка, - Гурьев провёл рукой по волосам. - Мне сейчас совсем не до шуток. Вы посидите, Рэйчел. Мне нужно настроиться.
– Джейк. Животные… не разумны.
– Разумны. Просто иначе. У них есть понятие времени. Их поведение тоже в каком-то смысле разумно. Животные не обладают развитым абстрактным мышлением, но вполне способны понять взаимосвязь событий и явлений, с которыми сталкиваются. У них есть психика, они общаются друг с другом. У них много лучше, чем у нас, развит аппарат всевозможных ощущений. И они не знают того, что люди называют добром и злом. То, что хорошо для Рранкара - добро. То, что плохо - зло. Всё просто.
– А кто… Кто для него вы?
– Наверное, что-то вроде орлиного бога, - пожал плечами Гурьев. - Я его подобрал, когда он буквально выпал из скорлупы. Неважно. Я его ругаю, лечу, учу выживать в условиях, в которых его собратья не выживают. Ну, не такой, конечно, бог, как Иисус для христиан или Аллах для магометан. На меня каркнуть можно, и за руку цапнуть. Ну, как у язычников.
– Это… немыслимо… - едва слышно прошептала Рэйчел.
– У животных другой механизм памяти. Они помнят всё, что было с их предками. В отличие от людей. То, что буддисты называют посмертным перевоплощением, есть не что иное, как память, живущая в крови, в клетках. Человек просто вспоминает, что было с теми, кто жил до него. Если бы научиться читать эту память… Ведь человек очень стар. Но беркуты старше. Рранкар помнит, что его предки умели разговаривать с людьми. Так что для него не происходит ничего необычного.
– Но… Это… это ведь просто птица. Пожалуйста, Джейк. Птица, понимаете?
– Понимаю. Это не просто птица. Это хищник. Не такой страшный, как человек, разумеется, но весьма внушительный. Я подозреваю, что хищники разумнее остальных животных, ибо только у них есть время, свободное от процесса постоянного набивания желудка. Время для того, чтобы мыслить. Не будь мы, люди, хищниками, мы не были бы людьми. Наши тела - тела хищников. Мускулы, зубы, зрение… Это очевидно.
Да, подумала Рэйчел, да. Очевидно. Что касается всех остальных, я не стала бы утверждать. Но ты… Твоё тело… Без всякого сомнения. Хищник, и какой… Она поёжилась. Гурьев чуть заметно повёл головой, мысленно обругав себя за то, что ударился в философские изыски отнюдь не в самый подходящий для этого момент:
– А насчёт развитого абстрактного мышления, - когда-нибудь Рранкар найдёт себе подругу, от которой у него будет потомство. И я не знаю, как далеко это нас заведёт. Но что случилось - случилось.
Беркут зашевелился и раскрыл клюв, издав глухой, кашляющий звук.
– Сейчас, малыш. Потерпи, - Гурьев шагнул к столу.
– Вы понимаете… Что именно он говорит?!
– Скорее, что думает, - вздох Гурьева на этот раз был уж вовсе страдальческим.
Что-то я развздыхался сегодня, решил он. Ну да, ну да. Раз лёгким требуется такая усиленная вентиляция - видимо, мои мозги крутятся, как сумасшедшие, потребность в кислороде растёт прямо на глазах. Может быть, я всё же до чего-нибудь додумаюсь? Нет, не сегодня, понял Гурьев, встретившись взглядом с Рэйчел. И вздохнул опять.
– Что с вами?
– Это… невозможно.
– Не только возможно, но так и есть. Я вам сейчас легко докажу это. Для того, чтобы вы не подумали, будто это какой-то фокус, я выскажу свою просьбу, мешая русские слова с английскими.
– Я…
– Пожалуйста, помолчите.
Рэйчел, не в силах пошевелиться, смотрела, как Гурьев, повернувшись к птице, сложил ладонь лодочкой и проговорил, действительно мешая русские и английские слова:
– Рранкар. Дай мне, пожалуйста, несколько старых перьев, которые тебе не очень нужны. - И, после того, как беркут посмотрел ему в глаза, кивнул: - Да. Это подойдёт.
Рэйчел, отчаянно желая, чтобы увиденное оказалось сном, смотрела, как орёл, приподняв крыло, осторожно доставал клювом перья и складывал их по одному Гурьеву в руку. Поведение птицы не могло быть истолковано иначе, как выполнение прозвучавшей просьбы. Оба - и птица, и человек - вели себя слишком обыденно и спокойно для циркового трюка. Нет, нет, конечно же, это не фокус, с ужасом поняла Рэйчел. Не фокус. Не фокус.
– Ну, достаточно, - Гурьев завернул перья в платок и выпрямился.
Беркут снова посмотрел ему в глаза и перевёл взгляд на Рэйчел. Ей показалось, что птица смеётся над её потрясением. Сделав над собой невероятное усилие, как можно более спокойным голосом она произнесла:
– Как это может быть? Должно существовать какое-то объяснение… Какое-то… рациональное… Вообще, хоть какое-нибудь, - должно?!
– Послушайте, Рэйчел. Сейчас не время. Нужно заняться его раной. Ему больно.
– Что произошло? - кажется, Рэйчел взяла себя в руки.
Сейчас начнёт командовать, подумал Гурьев. Ладно, пускай. Лишь бы не боялась.
– Какой-то идиот решил, что Рранкар - куропатка. Рранкар позвал меня на помощь. Пришлось вытаскивать его оттуда. Чуть позже я проведу с господином снайпером душеспасительную беседу.
– Он ранен?
– Не очень опасно. Да.
– Я должна взглянуть.
– Рэйчел…
– Я умею обрабатывать раны.
– Рранкар… Не человек.
– Вот ещё, - она сердито и нетерпеливо повела плечами. - После всего, что вы вдвоём тут проделали… Не вижу никакого принципиального отличия. Всё равно, вам, мужчинам, нельзя доверять такое.