Страница:
– Графиня Дэйнборо очень красива, - задумчиво проговорил Иосида. - Очень, очень достойная женщина. Некоторые не способны разглядеть красоту, достоинство и благородство даже тогда, когда, казалось бы, ничто не мешает их взору. Низкие люди, лишённые разума и истинной чести. Мне так радостно, Гуро-сан, что вы совершенно на них не похожи. Это удивительно, Гуро-сан, не правда ли? Такая красота облагораживает душу. Невозможно представить, чтобы красота причиняла какую-либо иную боль, кроме сладкой. Многие думают, что мы, японцы, можем увидеть лишь ту красоту, к которой привыкли. Но это не так. Мы лучше других умеем видеть красоту. Иногда мы видим её там, где остальные не видят.
– Земля Ямато великолепна и красива, - голос Гурьева был ровен и тих. - Иногда великолепие путают с красотой, но ведь это - разные вещи, Сигэру-сама, не так ли? Красота бывает величественной - и бывает приглушённой. Тогда необходимы покой и равновесие, чтобы красота вошла в глаза и сердце воина, сделав его сильнее. Что может быть достойнее, чем защищать красоту?
– Да. Конечно. Вы совершенно правы, Гуро-сан. Совершенно. Не хотите ли ещё немного сакэ?
– С радостью, Сигэру-сама.
Гурьев опустошил чашечку с напитком, протянутую ему дипломатом, и улыбнулся:
– Прелесть женщины, красота клинка: Обе неотразимы. Миг и Вечность.
-Позволено ли мне будет записать это хокку, Гуро-сан?
– Если вам понравилось, я могу сам записать его для вас, Сигэру-сама.
– О, я испытываю такое смущение, когда вы называете меня "сама", Гуро-сан. Вы слишком добры ко мне.
Иосида поднялся и вернулся с письменным прибором. Гурьев, обмакнув кисть в тушь лишь однажды, несколькими плавными, почти неразделимыми движениями нанёс иероглифы на бумагу. Дипломат следил за ним с абсолютно непроницаемым лицом, и только чуть подрагивающая над переносицей, едва заметная складочка-морщинка выдавала его - Гурьеву, и только ему, - с головой. Иосида нравился ему всё больше и больше. Неужели я угадал, подумал Гурьев. Неужели? Конечно. Я угадал.
Приняв из рук Гурьева лист, Иосида несколько мгновений любовался линиями письма, после чего снова поклонился:
– Не сочтёте ли вы дерзостью с моей стороны, Гуро-сан, если я попрошу вашего милостивого разрешения взглянуть на клинок ширасайя, что почтил присутствием моё жилище вместе с вами?
– Конечно же, нет, Сигэру-сама. Пожалуйста, взгляните. Вы оказываете мне большую честь, проявляя такое внимание к моим скромным способностям.
Гурьев поклонился. Они оба поднялись и вернулись в гостиную. Гурьев снял Близнецов с подставки, и, отщёлкнув предохранитель замка, охватил ладонями рукояти:
– Я покорнейше прошу простить меня, Сигэру-сама. Это немного необычный меч. Позволено ли мне будет продемонстрировать его вам самому - в соответствии с теми правилами, которые свойственны этому мечу и способу обращения с ним?
Иосида кивнул, ничем не выдав своего смятения, нараставшего с каждой секундой. Гурьев, с улыбкой произнеся положенные такому случаю слова, начал выдвигать клинки.
Клинки струились, словно потоки хрустального огня, переливаясь вихрем стального узора, сине-чёрными звёздами и сполохами, будто живые. О, светлая Аматэрасу, подумал Иосида. Его спокойствие улетучилось, как не бывало. О, все боги, о, Будда и ками. Ведь это невозможно. Кто, кто может создать такое?! Только сам Хатиман. Хатиман?!
– Позволено ли мне узнать его имя, Гуро-сан? - глаза дипломата оставались непроницаемыми. Вот только голос звучал необычно тихо, с хрипотцой. - Их имена?
– Да, Сигэру-сама. Их называют Близнецами.
Иосида поклонился, принял мечи и долго любовался невероятным узором на стали. Затем, снова с поклоном, вернул Близнецов Гурьеву:
– Судьба, подарившая мне знакомство с вами, Гуро-сан, вероятно, ожидает от меня ответной услуги. Двери моего дома всегда распахнуты для вас, Гуро-сан. Вы долго будете ещё в Лондоне?
– Вероятнее всего, достаточно долго. Вы ведь примете участие в ближайшем заседании Тайного совета, Сигэру-сама?
Конечно, подумал Иосида. Как я осмеливался сомневаться, пусть даже одно короткое мгновение?! Мне нет прощения. Но я постараюсь, постараюсь искупить вину. О, милосердные боги… Он поклонился с улыбкой:
– Если мой император соизволит повелеть это своему недостойному слуге.
– О, Сигэру-сама. Как вы можете даже думать о себе так. Конечно же, Тэнно выслушает вас. Он всегда выслушивал вас, не так ли?
– Сын Неба слишком добр ко мне, как и вы, Гуро-сан. Я надеюсь, он выслушает меня. Да, да, я очень надеюсь. Я постараюсь, конечно же, как следует подготовиться, чтобы Тэнно меня выслушал.
– Отлично. Я буду счастлив снова увидеться с вами, после вашего возвращения из Токио, Сигэру-сама. Я буду ждать этого дня с нетерпением.
– Простите меня, Гуро-сан, умоляю, извините мою дерзость. Я не могу удержаться, чтобы не спросить вас.
– Я с радостью отвечу, Сигэру-сама.
– Почему?!
– Это гири [38]. Мой учитель отдал жизнь за меня и мою семью. Если я смогу хоть немного помочь его народу и его стране, любовь к которым с детства живёт в моей душе, я ещё на один крошечный шаг приближусь к Равновесию, Сигэру-сама.
Улыбка Гурьева была лучезарной, а последовавший за нею поклон - столь изящным, что Иосида, не выдержав, поклонился значительно ниже, чем требовалось в соответствии с этикетом.
Было уже далеко за полночь, когда дипломат с женой вышли проводить высоких гостей. Иосида долго инструктировал шофёра посольского "Паккарда", после чего сам посланник и Мидори-сан тщательно и церемонно раскланивались с Гурьевым и Рэйчел. Наконец, формальности остались позади. Ну, вот, подумал Гурьев, перехватывая распахнутую дверь автомобиля у шофёра и помогая Рэйчел усаживаться. Пару недель обмена шифровками, потом - недели три, пока Иосида съездит в Токио и вернётся назад. Им кажется, что у них есть время. Но ведь на самом деле это не так. Вот совершенно.
– А где Вадим Викентьевич?
– У него сейчас много работы. И он не мальчик, чтобы ждать меня по пять часов под забором.
– Разве вы не наняли его?
– Он не лакей, а сотрудник. Кроме того, Иосида получил лишнюю возможность засвидетельствовать своё почтение и оказать услугу. Это очень непростая система взаимных обязанностей, крупных и мелких, разобраться в которой постороннему просто невозможно. Не заботьтесь о таких пустяках, Рэйчел, - Гурьев откинулся на спинку сиденья и, улыбнувшись, переменил тему: - Вам понравилось в гостях?
– Да. Чудесно, - кивнула она. - Никогда не видела ничего подобного. Миссис Иосида просто потрясающе выглядит, не правда ли?
– Она настоящий самурай, Рэйчел. Вы правы.
– Самурай? - Рэйчел опять забыла, что леди не должна реагировать так живо. Этот негодяй всё время вытряхивает меня из себя, сердито подумала она. Это, наконец, невежливо. - Разве женщина может быть самураем?
– Самурай - это судьба, Рэйчел. Карма, как говорят японцы. Женщина или мужчина - никакой разницы. Жизнь или смерть - безразлично. Жёны самураев, а настоящей женой самурая может быть только женщина из семьи самураев, ведут все хозяйственные дела, и мужья весьма дорожат их мнением. Отнюдь не только в делах семейных или воспитании детей, но также в вопросах войны и мира. Помимо всего остального, женщине-самураю дарована привилегия легко оборвать жизнь - простым ударом меча или кинжала, в горло.
– О, Господи Боже, - Рэйчел содрогнулась. - Я слышу в вашем тоне восхищение. Это же немыслимо.
– Смерть - такая же неотъемлемая часть жизни японцев, как цветение вишни или божественное величие и ясность Фудзи. Жизнь коротка, и каждый миг её должен быть гармоничен. И каждый миг нужно быть готовым встретить смерть с достоинством и спокойствием. Тогда в следующей жизни судьба будет благосклоннее к человеку, чем в предыдущей. Природа страны восходящего солнца сурова и переменчива. Ураганы и землетрясения воспитывают характер. Японцы называют свою землю Страной Богов. Её красота действительно потрясает воображение. Но это - очень трудная земля. Безжалостная. Японцы - великая нация ещё и поэтому, Рэйчел.
– Вы жили в Японии, - после довольно долгой паузы Рэйчел посмотрела на Гурьева очень внимательно. И это был не вопрос, а утверждение. - Долго?
– Довольно долго. Несколько лет.
– Я бы хотела там побывать. Но жить… Мне трудно это себе представить.
– Да. Это нелегко. Их мир закрыт для европейцев. Очень немногим позволяют войти. Японцам очень приятно, когда иностранец знает несколько слов по-японски. Они расценивают это как символ глубокого к себе уважения. С другой стороны, они предпочитают обычно, чтобы иностранцы не говорили по-японски, поскольку уверены, что правильно выдержать интонации во время беседы чужаки не в состоянии.
– Это на самом деле так?
– Во всяком случае, по отношению к англичанам - это истинная правда.
– Почему?
– Нет на свете нации, менее приспособленной к изучению чужих наречий, нежели британцы и американцы, Рэйчел. У них множество других всевозможных талантов и достоинств, но этого - нет и в помине. Как правило, разумеется.
– Вы несносны. Просто несносны, немыслимо, - Рэйчел засмеялась, и Гурьев обрадовался, что сумел её развеселить.
Они остановились у самого крыльца. Гурьев бросил несколько слов шофёру по-японски и тотчас перевёл сказанное для Рэйчел:
– Я велел ему ждать в машине, потому что хочу лично проводить вас, поскольку для меня это очень-очень важно. Иосида приказал шофёру убедиться, что гости прибыли домой - существенный элемент процедуры настоящего гостеприимства. Принято ещё известить хозяина запиской с благодарностью за внимание и пожеланиями процветания. Такие записки продаются в Японии в виде открыточек, но я, конечно же, напишу её сам. Позвольте вашу руку, миледи.
– От этих церемоний можно положительно сойти с ума, - потрясённо покачала головой Рэйчел.
– И это говорит графиня Дэйнборо, - укоризненно нахмурился Гурьев.
Она снова засмеялась, уже опираясь на его руку, и, оступившись на подножке автомобиля, очутилась в объятиях Гурьева. Несколько мгновений они смотрели, не отрываясь, в глаза друг другу. Потом ресницы Рэйчел дрогнули, опускаясь, и губы их встретились. Это продолжалось совсем недолго - но более чем достаточно для того, чтобы Гурьев почувствовал, с каким нетерпением и жадностью отвечает Рэйчел на его поцелуй.
– Рэйчел… - в голове гудели колокола, и Гурьеву показалось, что он сейчас просто рухнет, как подкошенный. - Рэйчел.
– Простите меня, Джейк, - тихо проговорила Рэйчел, чуть отворачиваясь, но не делая попытки освободиться. И всё-таки, несмотря на это, он понял - чудо закончилось.
– Почему?! - Гурьеву хотелось встряхнуть её так, чтобы… - Почему, Рэйчел?
– Вам известно, что вы неотразимы и что женщины без ума от вас, не правда ли? - возможно, Рэйчел не хотела, чтобы он слышал, какая тоска звучит в её голосе - но он слышал. Хоровод серебряных молний в его глазах неопровержимо свидетельствовал об этом. И всё-таки она нашла в себе силы продолжить: - Нет никакой необходимости проверять на мне ваше оружие, Джейк. Вы же видите, что оно действует, вовсе безо всяких усилий с вашей стороны и несмотря на все усилия с моей. Прошу вас, оставьте мне немного сил, потому что мне надо как-то жить, - и сейчас, и когда вы, наконец, уедете. Смотрите, - победа надо мной досталась вам необычайно легко. И я надеюсь, именно поэтому в ней нет для вас совершенно никакого смысла.
– Вы всегда ведёте себя именно так, - глухо проговорил Гурьев, запрокидывая лицо к чёрному, бездонному майскому небу. - Всегда гнётесь - ровно настолько, насколько необходимо, - и никогда, никогда не ломаетесь. Леди Рэйчел. Благодарю вас, я отлично усвоил и этот урок.
– Вы ведь не сердитесь на меня, Джейк? - на лице Рэйчел сияла привычная лёгкая улыбка, и он мог поклясться, что не заметил, когда она высвободилась и отстранилась. - Скажите, что не сердитесь. Пожалуйста. Ну?
– Сержусь, - покачал головой Гурьев. И, как всегда в таких случаях поступал, - улыбнулся. - Сержусь, Рэйчел. Но обещаю вам - к утру это пройдёт. Спокойной ночи, Рэйчел.
Распахнув перед нею дверь парадного, Гурьев отступил и молча отвесил Рэйчел такой поклон, что лицо её мгновенно пошло красными пятнами. Впрочем, этого Гурьев уже не видел. Секунду спустя хлопнула дверца автомобиля, и чудесный вечер, превратившийся в кошмар, закончился.
Дождавшись, пока шум мотора стихнет, Рэйчел прислонилась к закрытой створке двери, и сумочка выскользнула из её безвольно разжавшихся пальцев.
Токио, императорский дворец. Май 1934 г.
Токио. Ноябрь 1933 г.
– Земля Ямато великолепна и красива, - голос Гурьева был ровен и тих. - Иногда великолепие путают с красотой, но ведь это - разные вещи, Сигэру-сама, не так ли? Красота бывает величественной - и бывает приглушённой. Тогда необходимы покой и равновесие, чтобы красота вошла в глаза и сердце воина, сделав его сильнее. Что может быть достойнее, чем защищать красоту?
– Да. Конечно. Вы совершенно правы, Гуро-сан. Совершенно. Не хотите ли ещё немного сакэ?
– С радостью, Сигэру-сама.
Гурьев опустошил чашечку с напитком, протянутую ему дипломатом, и улыбнулся:
– Прелесть женщины, красота клинка: Обе неотразимы. Миг и Вечность.
-Позволено ли мне будет записать это хокку, Гуро-сан?
– Если вам понравилось, я могу сам записать его для вас, Сигэру-сама.
– О, я испытываю такое смущение, когда вы называете меня "сама", Гуро-сан. Вы слишком добры ко мне.
Иосида поднялся и вернулся с письменным прибором. Гурьев, обмакнув кисть в тушь лишь однажды, несколькими плавными, почти неразделимыми движениями нанёс иероглифы на бумагу. Дипломат следил за ним с абсолютно непроницаемым лицом, и только чуть подрагивающая над переносицей, едва заметная складочка-морщинка выдавала его - Гурьеву, и только ему, - с головой. Иосида нравился ему всё больше и больше. Неужели я угадал, подумал Гурьев. Неужели? Конечно. Я угадал.
Приняв из рук Гурьева лист, Иосида несколько мгновений любовался линиями письма, после чего снова поклонился:
– Не сочтёте ли вы дерзостью с моей стороны, Гуро-сан, если я попрошу вашего милостивого разрешения взглянуть на клинок ширасайя, что почтил присутствием моё жилище вместе с вами?
– Конечно же, нет, Сигэру-сама. Пожалуйста, взгляните. Вы оказываете мне большую честь, проявляя такое внимание к моим скромным способностям.
Гурьев поклонился. Они оба поднялись и вернулись в гостиную. Гурьев снял Близнецов с подставки, и, отщёлкнув предохранитель замка, охватил ладонями рукояти:
– Я покорнейше прошу простить меня, Сигэру-сама. Это немного необычный меч. Позволено ли мне будет продемонстрировать его вам самому - в соответствии с теми правилами, которые свойственны этому мечу и способу обращения с ним?
Иосида кивнул, ничем не выдав своего смятения, нараставшего с каждой секундой. Гурьев, с улыбкой произнеся положенные такому случаю слова, начал выдвигать клинки.
Клинки струились, словно потоки хрустального огня, переливаясь вихрем стального узора, сине-чёрными звёздами и сполохами, будто живые. О, светлая Аматэрасу, подумал Иосида. Его спокойствие улетучилось, как не бывало. О, все боги, о, Будда и ками. Ведь это невозможно. Кто, кто может создать такое?! Только сам Хатиман. Хатиман?!
– Позволено ли мне узнать его имя, Гуро-сан? - глаза дипломата оставались непроницаемыми. Вот только голос звучал необычно тихо, с хрипотцой. - Их имена?
– Да, Сигэру-сама. Их называют Близнецами.
Иосида поклонился, принял мечи и долго любовался невероятным узором на стали. Затем, снова с поклоном, вернул Близнецов Гурьеву:
– Судьба, подарившая мне знакомство с вами, Гуро-сан, вероятно, ожидает от меня ответной услуги. Двери моего дома всегда распахнуты для вас, Гуро-сан. Вы долго будете ещё в Лондоне?
– Вероятнее всего, достаточно долго. Вы ведь примете участие в ближайшем заседании Тайного совета, Сигэру-сама?
Конечно, подумал Иосида. Как я осмеливался сомневаться, пусть даже одно короткое мгновение?! Мне нет прощения. Но я постараюсь, постараюсь искупить вину. О, милосердные боги… Он поклонился с улыбкой:
– Если мой император соизволит повелеть это своему недостойному слуге.
– О, Сигэру-сама. Как вы можете даже думать о себе так. Конечно же, Тэнно выслушает вас. Он всегда выслушивал вас, не так ли?
– Сын Неба слишком добр ко мне, как и вы, Гуро-сан. Я надеюсь, он выслушает меня. Да, да, я очень надеюсь. Я постараюсь, конечно же, как следует подготовиться, чтобы Тэнно меня выслушал.
– Отлично. Я буду счастлив снова увидеться с вами, после вашего возвращения из Токио, Сигэру-сама. Я буду ждать этого дня с нетерпением.
– Простите меня, Гуро-сан, умоляю, извините мою дерзость. Я не могу удержаться, чтобы не спросить вас.
– Я с радостью отвечу, Сигэру-сама.
– Почему?!
– Это гири [38]. Мой учитель отдал жизнь за меня и мою семью. Если я смогу хоть немного помочь его народу и его стране, любовь к которым с детства живёт в моей душе, я ещё на один крошечный шаг приближусь к Равновесию, Сигэру-сама.
Улыбка Гурьева была лучезарной, а последовавший за нею поклон - столь изящным, что Иосида, не выдержав, поклонился значительно ниже, чем требовалось в соответствии с этикетом.
Было уже далеко за полночь, когда дипломат с женой вышли проводить высоких гостей. Иосида долго инструктировал шофёра посольского "Паккарда", после чего сам посланник и Мидори-сан тщательно и церемонно раскланивались с Гурьевым и Рэйчел. Наконец, формальности остались позади. Ну, вот, подумал Гурьев, перехватывая распахнутую дверь автомобиля у шофёра и помогая Рэйчел усаживаться. Пару недель обмена шифровками, потом - недели три, пока Иосида съездит в Токио и вернётся назад. Им кажется, что у них есть время. Но ведь на самом деле это не так. Вот совершенно.
– А где Вадим Викентьевич?
– У него сейчас много работы. И он не мальчик, чтобы ждать меня по пять часов под забором.
– Разве вы не наняли его?
– Он не лакей, а сотрудник. Кроме того, Иосида получил лишнюю возможность засвидетельствовать своё почтение и оказать услугу. Это очень непростая система взаимных обязанностей, крупных и мелких, разобраться в которой постороннему просто невозможно. Не заботьтесь о таких пустяках, Рэйчел, - Гурьев откинулся на спинку сиденья и, улыбнувшись, переменил тему: - Вам понравилось в гостях?
– Да. Чудесно, - кивнула она. - Никогда не видела ничего подобного. Миссис Иосида просто потрясающе выглядит, не правда ли?
– Она настоящий самурай, Рэйчел. Вы правы.
– Самурай? - Рэйчел опять забыла, что леди не должна реагировать так живо. Этот негодяй всё время вытряхивает меня из себя, сердито подумала она. Это, наконец, невежливо. - Разве женщина может быть самураем?
– Самурай - это судьба, Рэйчел. Карма, как говорят японцы. Женщина или мужчина - никакой разницы. Жизнь или смерть - безразлично. Жёны самураев, а настоящей женой самурая может быть только женщина из семьи самураев, ведут все хозяйственные дела, и мужья весьма дорожат их мнением. Отнюдь не только в делах семейных или воспитании детей, но также в вопросах войны и мира. Помимо всего остального, женщине-самураю дарована привилегия легко оборвать жизнь - простым ударом меча или кинжала, в горло.
– О, Господи Боже, - Рэйчел содрогнулась. - Я слышу в вашем тоне восхищение. Это же немыслимо.
– Смерть - такая же неотъемлемая часть жизни японцев, как цветение вишни или божественное величие и ясность Фудзи. Жизнь коротка, и каждый миг её должен быть гармоничен. И каждый миг нужно быть готовым встретить смерть с достоинством и спокойствием. Тогда в следующей жизни судьба будет благосклоннее к человеку, чем в предыдущей. Природа страны восходящего солнца сурова и переменчива. Ураганы и землетрясения воспитывают характер. Японцы называют свою землю Страной Богов. Её красота действительно потрясает воображение. Но это - очень трудная земля. Безжалостная. Японцы - великая нация ещё и поэтому, Рэйчел.
– Вы жили в Японии, - после довольно долгой паузы Рэйчел посмотрела на Гурьева очень внимательно. И это был не вопрос, а утверждение. - Долго?
– Довольно долго. Несколько лет.
– Я бы хотела там побывать. Но жить… Мне трудно это себе представить.
– Да. Это нелегко. Их мир закрыт для европейцев. Очень немногим позволяют войти. Японцам очень приятно, когда иностранец знает несколько слов по-японски. Они расценивают это как символ глубокого к себе уважения. С другой стороны, они предпочитают обычно, чтобы иностранцы не говорили по-японски, поскольку уверены, что правильно выдержать интонации во время беседы чужаки не в состоянии.
– Это на самом деле так?
– Во всяком случае, по отношению к англичанам - это истинная правда.
– Почему?
– Нет на свете нации, менее приспособленной к изучению чужих наречий, нежели британцы и американцы, Рэйчел. У них множество других всевозможных талантов и достоинств, но этого - нет и в помине. Как правило, разумеется.
– Вы несносны. Просто несносны, немыслимо, - Рэйчел засмеялась, и Гурьев обрадовался, что сумел её развеселить.
Они остановились у самого крыльца. Гурьев бросил несколько слов шофёру по-японски и тотчас перевёл сказанное для Рэйчел:
– Я велел ему ждать в машине, потому что хочу лично проводить вас, поскольку для меня это очень-очень важно. Иосида приказал шофёру убедиться, что гости прибыли домой - существенный элемент процедуры настоящего гостеприимства. Принято ещё известить хозяина запиской с благодарностью за внимание и пожеланиями процветания. Такие записки продаются в Японии в виде открыточек, но я, конечно же, напишу её сам. Позвольте вашу руку, миледи.
– От этих церемоний можно положительно сойти с ума, - потрясённо покачала головой Рэйчел.
– И это говорит графиня Дэйнборо, - укоризненно нахмурился Гурьев.
Она снова засмеялась, уже опираясь на его руку, и, оступившись на подножке автомобиля, очутилась в объятиях Гурьева. Несколько мгновений они смотрели, не отрываясь, в глаза друг другу. Потом ресницы Рэйчел дрогнули, опускаясь, и губы их встретились. Это продолжалось совсем недолго - но более чем достаточно для того, чтобы Гурьев почувствовал, с каким нетерпением и жадностью отвечает Рэйчел на его поцелуй.
– Рэйчел… - в голове гудели колокола, и Гурьеву показалось, что он сейчас просто рухнет, как подкошенный. - Рэйчел.
– Простите меня, Джейк, - тихо проговорила Рэйчел, чуть отворачиваясь, но не делая попытки освободиться. И всё-таки, несмотря на это, он понял - чудо закончилось.
– Почему?! - Гурьеву хотелось встряхнуть её так, чтобы… - Почему, Рэйчел?
– Вам известно, что вы неотразимы и что женщины без ума от вас, не правда ли? - возможно, Рэйчел не хотела, чтобы он слышал, какая тоска звучит в её голосе - но он слышал. Хоровод серебряных молний в его глазах неопровержимо свидетельствовал об этом. И всё-таки она нашла в себе силы продолжить: - Нет никакой необходимости проверять на мне ваше оружие, Джейк. Вы же видите, что оно действует, вовсе безо всяких усилий с вашей стороны и несмотря на все усилия с моей. Прошу вас, оставьте мне немного сил, потому что мне надо как-то жить, - и сейчас, и когда вы, наконец, уедете. Смотрите, - победа надо мной досталась вам необычайно легко. И я надеюсь, именно поэтому в ней нет для вас совершенно никакого смысла.
– Вы всегда ведёте себя именно так, - глухо проговорил Гурьев, запрокидывая лицо к чёрному, бездонному майскому небу. - Всегда гнётесь - ровно настолько, насколько необходимо, - и никогда, никогда не ломаетесь. Леди Рэйчел. Благодарю вас, я отлично усвоил и этот урок.
– Вы ведь не сердитесь на меня, Джейк? - на лице Рэйчел сияла привычная лёгкая улыбка, и он мог поклясться, что не заметил, когда она высвободилась и отстранилась. - Скажите, что не сердитесь. Пожалуйста. Ну?
– Сержусь, - покачал головой Гурьев. И, как всегда в таких случаях поступал, - улыбнулся. - Сержусь, Рэйчел. Но обещаю вам - к утру это пройдёт. Спокойной ночи, Рэйчел.
Распахнув перед нею дверь парадного, Гурьев отступил и молча отвесил Рэйчел такой поклон, что лицо её мгновенно пошло красными пятнами. Впрочем, этого Гурьев уже не видел. Секунду спустя хлопнула дверца автомобиля, и чудесный вечер, превратившийся в кошмар, закончился.
Дождавшись, пока шум мотора стихнет, Рэйчел прислонилась к закрытой створке двери, и сумочка выскользнула из её безвольно разжавшихся пальцев.
Токио, императорский дворец. Май 1934 г.
Иосида смотрел на императора в полном недоумении. С того момента, как дипломат завершил доклад, Хирохито не проронил ни звука. Обстановка секретности, в которой император выслушал дипломата, отнюдь не добавляла последнему спокойствия. Что всё это значит? Почему он молчит? О чём он думает?!
Токио. Ноябрь 1933 г.
Гурьев вернулся в столицу. Рранкар держался подальше от жилья, там, где было вдоволь живности для охоты. В Токио совершенно точно невозможно было находиться вдвоём. В планы Гурьева отнюдь не входило работать цирковым персонажем, посмотреть на которого сбегается народ со всех концов. Расстояние не мешало ему поддерживать контакт с беркутом. Гурьев не без оснований подозревал, что, окажись Рранкар за тысячу миль, это не сыграет никакой существенной роли.
Гурьев понимал, что перед отъездом в любом случае должен непременно увидеться с Сумихарой. Он снял номер в одной из маленьких гостиниц Канды и наутро направился к дому генерала, расположенному буквально в пяти минутах ходьбы от Ясукуни [39]. И, увидев на столбе у ворот белые траурные ленты, остановился, как вкопанный.
Следующим вечером в гостинице появился майор Такэда. Гурьев не стал уточнять, как офицер нашёл его - в конце концов, майор Генштаба не мальчик, а высоченному белому трудно потеряться даже в Канде. Он ответил на приветственный поклон Такэды и пригласил майора войти. И велел подать сакэ прямо в номер. Такэда тоже был, похоже, совершенно раздавлен смертью генерала. Гурьев знал, что Такэду и Сумихару связывали более тесные отношения, чем просто служебные. Он научился разбираться в хитросплетениях клановых связей, но не так глубоко, чтобы с налёту осознать степень близости обоих. Бедняга, подумал Гурьев. Мне тоже будет не хватать Ясито-сама. Почему, чёрт подери?! Он же обещал мне, что будет драться?!
Только осушив второй кувшинчик - впрочем, Гурьев не отставал, - Такэда произнёс, сосредоточенно глядя в одну точку:
– Ясито-сама умер великолепно. Его кайсяку [40]был безупречен.
– Что произошло? Сабуро-сан, мне очень важно это знать. Пожалуйста, расскажите.
– Конечно, Гуро-сан. Я непременно расскажу всё, во всех подробностях. Именно поэтому я осмелился побеспокоить вас. Гэнро [41]послал Ясито-сама просьбу совершить сэппуку.
– Об этом я догадался, Сабуро-сан. Почему?
– Всегда очень много причин, Гуро-сан. Одной из причин было то, что у Ясито-сама обнаружили рак желудка. Уже было поздно что-либо предпринимать, Ясито-сама оставалось жить несколько месяцев… вы понимаете, Гуро-сан, не так ли?
Гурьев кивнул. Говорить не хотелось. Причина, по которой генерал совершил обряд, была для Гурьева теперь окончательно ясна.
– Моя скорбь безмерна, - проговорил Такэда. Чувствовалось, - ещё немного, и голос его дрогнет. - Теперь, когда ушёл Ясито-сама… Мне не хочется признаваться в этом, Гуро-сан, но меня не покидает тревога. Смерть Ясито-сама означает ещё и то, что партия войны победила. Это плохо для страны и народа. Это очень, очень плохо, - Подавленный вздох заставил Такэду чуть заметно пошевелиться. - И ещё одно, Гуро-сан. Я должен попросить у вас прощения.
– За что?
– Я не смогу, как прежде, помогать вашей армии, Гуро-сан. Прошу меня простить. Я буду делать всё, что в моих силах, но мои силы ничтожны, Гуро-сан. Я всего лишь маленький военный чиновник. Если отзовут Янагита-сама, я вообще останусь без всякой опоры. И здесь, в Токио, и в штабе армии в Дайрене. Мне очень тяжело говорить вам это, но я вынужден. Я могу умереть, но это ничего не изменит.
– Не прибедняйтесь, Сабуро-сан, - зло усмехнулся Гурьев. Он намеренно был невежлив по отношению к Такэде, чтобы хорошенько встряхнуть его после всего случившегося. - Просто начальство кажется вам ближе, чем я. Но это заблуждение. И помните: моя армия - это не только и даже не столько ваша собственная жизнь. Я умею наказывать тех, кто не подчиняется. Хорошенько запомните это, - убедившись, что его слова произвели нужное воздействие, Гурьев кивнул и неожиданно мягко добавил: - Ясито-сама любил вас.
– Нет, извините, Гуро-сан, - Такэда опустил веки. - Я был всего-навсего его верным слугой, самураем. Он любил вас, Гуро-сан.
– Тем более, - хрипло сказал Гурьев, чувствуя, как помимо воли слёзы подступают всё ближе. - Тем более. Ему следовало бы меня дождаться. Почему никто не сообщил мне? Ясито-сама прекрасно знал, где я. Почему?
– Я не знаю, Гуро-сан. Вероятно, Ясито-сама не хотел, чтобы вы беспокоились… Возможно, я не знаю, простите. Что могло бы измениться?
– Многое.
– Да, Гуро-сан, - Такэда посмотрел в сияющие серебряным светом глаза Гурьева и согнул спину в низком поклоне. - Я буду помнить ваши суровые слова каждую секунду. Я знаю, что такое гнев Пути. И я молюсь, чтобы гнев Пути не обрушился на мою Родину, Гуро-сан. Генерал предпочёл умереть, доказав свою правоту. Но…
– Это даже не глупость, Сабуро-сан, - Гурьев понимал, какой эффект вызовут его слова. - Это гораздо хуже, чем глупость, предательство или преступление. Это ошибка.
Такэда с ужасом посмотрел на Гурьева:
– Гуро-сан…
– Тех, кто встал на сторону Тьмы, не убедит ничья смерть, кроме их собственной, Сабуро-сан. Неправильный анализ ведёт к неправильным выводам. Слишком трепетное и слишком буквальное следование традициям в невероятно изменившемся мире - ошибка. Провал. Мир сошёл с ума, Сабуро-сан. В нём больше нет места бездумному поклонению традициям и правилам ради них самих. Это больше никого и ни от чего не в состоянии удержать. И тот, кто хочет победить, должен научиться находить решения, которые до него не существовали. То есть стать сумасшедшим. Кто сказал, что смерть спасает от поражения? Это ложь. Гибель твоих воинов и смерть детей - позор и поражение даже в том случае, если ты сам избежал этого зрелища. Вот последняя и единственная правда новой войны, которая уже идёт, Сабуро-сан. Постарайтесь не забыть её никогда. А понимание придёт позже, когда вы как следует поразмыслите над моими словами.
– Вы стали другим, Гуро-сан, извините меня.
– Да. И не только я. Я изменился. Я сам ещё не до конца осознаю, насколько.
– Ваши глаза, Гуро-сан. У вас сделались совсем другие глаза.
– И что же, по-Вашему, с моими глазами?
– Простите меня за несдержанность, Гуро-сан. Я, вероятно, сошёл с ума. Прошу вас, извините меня.
– Говорите, Сабуро-сан, - велел Гурьев. - Говорите. Сейчас же.
– В ваших глазах, Гуро-сан… В них жизнь - и смерть - для многих, очень многих, Гуро-сан. По вашей воле. Простите, пожалуйста.
– Наверное, вы думаете, что я этим доволен, - Гурьев прищурился.
– Не думаю, извините. Не смею утверждать, Гуро-сан. Обычному самураю, такому, как я, нелегко судить о подобных вещах. Это дела богов, которые прокладывают Путь и избирают хранителей мира. Вас избрали боги, Гуро-сан.
– Ну, пускай, - вздохнул Гурьев. - Наверное, если так думать, немного легче.
– Пожалуйста, Гуро-сан, скажите мне, ради всего святого. Я умоляю вас. Ведь вы - хранитель Пути, страж Равновесия, вы должны знать… вы знаете, что происходит, Гуро-сан?
– Мир вот-вот сойдёт со своего Пути, Сабуро-сан. Только все вместе мы можем помешать этому, остановить падение в пропасть. Да, я многому научился. Но даже хранитель Пути не может в одиночку удерживать мир. Это должны делать и все остальные. Я запрещаю умирать и запрещаю сдаваться. Нам нужна победа, а не смерть. Не "или". Я устанавливаю новые правила, и они теперь таковы. Я жду, Сабуро-сан.
– Да, Гуро-сан.
– Слово самурая, Сабуро-сан.
– Слово самурая, Гуро-сан.
Осушив ещё один стаканчик сакэ, Такэда вынул из кармана мундира свёрнутый вчетверо лист бумаги и протянул его обеими руками Гурьеву:
– Это вам от ваших людей, Гуро-сан.
Гурьев развернул письмо и быстро вобрал в себя текст.
"Здравствуй на многие лета, любезный наш батюшка Яков Кириллович!
Пишут тебе твои Тешковы Степан Акимович и Марфа Титовна, а также все прочие станичники. Решились мы тебе написать, потому что майор Такеда, по доброте своей, согласился письмо это тебе передать лично в руки.
Живём мы, Яков Кириллович, хорошо, грех жаловаться. Тынша наша разрослась, что твой город, потому как казаки шлыковские почти все у нас осели, избы поставили, хозяйством обзавелись, да и сам Иван Ефремович к нам перебрался, с женой и детишками. А на прошлой неделе сын у него родился, решили Яковом в твою честь назвать. Так что станица наша теперь поболе Драгоценки будет. Урожай и в позапрошлом, и в прошлом году очень богатый был, так что живём мы, не тужим. Землица тут у нас сам знаешь, какая, живи - не хочу, так что управляемся. Майор Такеда у нас над всеми русскими Трёхречья командовать поставлен, но живём мы с ним дружно, можно сказать, душа в душу, потому как он тебя, батюшка Яков Кириллович, дюже сильно уважает. Налоги сильно повысили, но наш Такеда в том не виноват, мы к этому с полным пониманием.
Твои наказы, батюшка Яков Кириллович, стараемся исполнять, как можем. Детишек у нас теперь много, так что пришлось новую школу открывать, и в новой и в старой теперь две ступени. Новую школу к осени покроем жестью, будет любо-дорого, не хуже, чем в Харбине. Церковь на взгорке, что за Полюшкиным куренем, поставили, теперь не надо за семь вёрст киселя хлебать. Два раза к нам сам Владыка Мелетий приезжал, службу отправлял самолично, на Пасху и на Светлое Рождество Христово. А на могиле Полюшкиной велел Иван Ефремович вишню посадить. И так она за три лета вытянулась, вишня эта, что мы тут все просто диву даёмся. Войско наше Иван Ефремович с Прохором Петровичем как могут, в порядке и готовности держат, хоть и нелегко это по нынешним-то временам. В этом году четырёх жеребчиков от твоего Серко в строй поставим. Серко без тебя, Яков Кириллович, дюже скучает, хотя табун у него в округе самый что ни на есть лучший. А песни твои теперь казаки по всему Трёхречью поют. Так уж они людям по сердцу пришлись.
Новости наши семейные такие. Фёдор наш, благодарение Богу, женился, этим летом, с Божьей помощью, свой курень ему ставить будем. Мы с Марфой Титовной на здоровье не жалуемся, болеть некогда, хозяйство у нас немаленькое, сам знаешь. А как ты поживаешь, батюшка Яков Кириллович? Всё ли у тебя ладно? Скоро ли свидимся? Часто тебя тут мы все вспоминаем, ждём - не дождёмся. Приезжай ты скорей, любезный наш Яков Кириллович, ради Бога, дюже нам посмотреть на тебя хочется ещё хотя бы разочек. Вся наша семья, Тешковы и все остальные привет тебе передаём. А к сему ещё Иван Ефремович Шлыков…"
Гурьев сложил письмо и посмотрел на сидящего напротив Такэду. Офицер, казалось, застыл в прежней позе - на корточках со сложенными на коленях руками, низко наклонив голову. Гурьев спокойно спросил:
– Это всё?
– Нет, - ещё раз поклонился Такэда и протянул Гурьеву другую бумагу, на этот раз свёрнутую в трубку. - Это завещание Ясито-сама. Как только вы согласитесь выполнить волю Ясито-сама и принять его, оно вступит в силу. Достаточно вашего слова, Гуро-сан.
Такэда умолк. Гурьев читал много дольше, чем обычно - обороты речи, уснащённые традиционными конструкциями, потребовали от него некоторого времени, чтобы полностью осознать смысл написанного. А когда Гурьев осознал…
Я, Сумихара-но Тагэясу Ясито, даймё Таэси-но Ками из Сацумы, старший из живущих семьи Сацумото, называю своим сыном… Объявляя исполнителем своей воли, прошу моего сына, Сумихара-но Тагэясу-но Мишима Якугуро, быть моим преемником и даймё Таэси Сацума, с титулом Таэси-но Ками Сацумото, вручая его попечению мою супругу Конори, моих дочерей Марико и Юмико… Я прошу моего сына…
Господи, подумал Гурьев. И что мне теперь со всем этим делать? Гэнро, да? Ладно. Посмотрим, кто настоящий гэнро [42]. В этом мире, который теперь мой, я больше не собираюсь терять лучших, на которых могу опереться. Ни мужчин, ни женщин. Хватит. Я сказал.
– Я согласен, - проговорил он, наконец, снова сворачивая документ. - При условии, что семья Ясито-сама ни в чём не будет нуждаться. И вы, Сабуро-сан, пожалуйста, позаботитесь об этом. Я назначаю вас опекуном семьи… моего отца.
– Хорошо, Гуро-сан, - Такэда вынул из-за пазухи конверт. - Вы теперь старший в семье, и ваше слово - абсолютный закон. Здесь номера счетов и кодовые слова для управления. Наличные тоже. Что ещё я должен сделать для вас, Гуро-сан?
– Американский паспорт на имя Джейкоба Гура.
– Я исполню, Гуро-сан. На это потребуется некоторое время… За неделю я постараюсь это уладить.
– Три дня, извините мою настойчивость, Сабуро-сан. Я спешу.
– Я всё исполню, Гуро-сан.
– Спасибо, благодарю вас, - поклонился Гурьев. - Навестите вдову и… Я не могу пользоваться этими деньгами. Я возьму немного наличных, остальным пусть, как обычно, распоряжается Конори-сама. Вы сможете это уладить или требуется моё присутствие?
Гурьев понимал, что перед отъездом в любом случае должен непременно увидеться с Сумихарой. Он снял номер в одной из маленьких гостиниц Канды и наутро направился к дому генерала, расположенному буквально в пяти минутах ходьбы от Ясукуни [39]. И, увидев на столбе у ворот белые траурные ленты, остановился, как вкопанный.
Следующим вечером в гостинице появился майор Такэда. Гурьев не стал уточнять, как офицер нашёл его - в конце концов, майор Генштаба не мальчик, а высоченному белому трудно потеряться даже в Канде. Он ответил на приветственный поклон Такэды и пригласил майора войти. И велел подать сакэ прямо в номер. Такэда тоже был, похоже, совершенно раздавлен смертью генерала. Гурьев знал, что Такэду и Сумихару связывали более тесные отношения, чем просто служебные. Он научился разбираться в хитросплетениях клановых связей, но не так глубоко, чтобы с налёту осознать степень близости обоих. Бедняга, подумал Гурьев. Мне тоже будет не хватать Ясито-сама. Почему, чёрт подери?! Он же обещал мне, что будет драться?!
Только осушив второй кувшинчик - впрочем, Гурьев не отставал, - Такэда произнёс, сосредоточенно глядя в одну точку:
– Ясито-сама умер великолепно. Его кайсяку [40]был безупречен.
– Что произошло? Сабуро-сан, мне очень важно это знать. Пожалуйста, расскажите.
– Конечно, Гуро-сан. Я непременно расскажу всё, во всех подробностях. Именно поэтому я осмелился побеспокоить вас. Гэнро [41]послал Ясито-сама просьбу совершить сэппуку.
– Об этом я догадался, Сабуро-сан. Почему?
– Всегда очень много причин, Гуро-сан. Одной из причин было то, что у Ясито-сама обнаружили рак желудка. Уже было поздно что-либо предпринимать, Ясито-сама оставалось жить несколько месяцев… вы понимаете, Гуро-сан, не так ли?
Гурьев кивнул. Говорить не хотелось. Причина, по которой генерал совершил обряд, была для Гурьева теперь окончательно ясна.
– Моя скорбь безмерна, - проговорил Такэда. Чувствовалось, - ещё немного, и голос его дрогнет. - Теперь, когда ушёл Ясито-сама… Мне не хочется признаваться в этом, Гуро-сан, но меня не покидает тревога. Смерть Ясито-сама означает ещё и то, что партия войны победила. Это плохо для страны и народа. Это очень, очень плохо, - Подавленный вздох заставил Такэду чуть заметно пошевелиться. - И ещё одно, Гуро-сан. Я должен попросить у вас прощения.
– За что?
– Я не смогу, как прежде, помогать вашей армии, Гуро-сан. Прошу меня простить. Я буду делать всё, что в моих силах, но мои силы ничтожны, Гуро-сан. Я всего лишь маленький военный чиновник. Если отзовут Янагита-сама, я вообще останусь без всякой опоры. И здесь, в Токио, и в штабе армии в Дайрене. Мне очень тяжело говорить вам это, но я вынужден. Я могу умереть, но это ничего не изменит.
– Не прибедняйтесь, Сабуро-сан, - зло усмехнулся Гурьев. Он намеренно был невежлив по отношению к Такэде, чтобы хорошенько встряхнуть его после всего случившегося. - Просто начальство кажется вам ближе, чем я. Но это заблуждение. И помните: моя армия - это не только и даже не столько ваша собственная жизнь. Я умею наказывать тех, кто не подчиняется. Хорошенько запомните это, - убедившись, что его слова произвели нужное воздействие, Гурьев кивнул и неожиданно мягко добавил: - Ясито-сама любил вас.
– Нет, извините, Гуро-сан, - Такэда опустил веки. - Я был всего-навсего его верным слугой, самураем. Он любил вас, Гуро-сан.
– Тем более, - хрипло сказал Гурьев, чувствуя, как помимо воли слёзы подступают всё ближе. - Тем более. Ему следовало бы меня дождаться. Почему никто не сообщил мне? Ясито-сама прекрасно знал, где я. Почему?
– Я не знаю, Гуро-сан. Вероятно, Ясито-сама не хотел, чтобы вы беспокоились… Возможно, я не знаю, простите. Что могло бы измениться?
– Многое.
– Да, Гуро-сан, - Такэда посмотрел в сияющие серебряным светом глаза Гурьева и согнул спину в низком поклоне. - Я буду помнить ваши суровые слова каждую секунду. Я знаю, что такое гнев Пути. И я молюсь, чтобы гнев Пути не обрушился на мою Родину, Гуро-сан. Генерал предпочёл умереть, доказав свою правоту. Но…
– Это даже не глупость, Сабуро-сан, - Гурьев понимал, какой эффект вызовут его слова. - Это гораздо хуже, чем глупость, предательство или преступление. Это ошибка.
Такэда с ужасом посмотрел на Гурьева:
– Гуро-сан…
– Тех, кто встал на сторону Тьмы, не убедит ничья смерть, кроме их собственной, Сабуро-сан. Неправильный анализ ведёт к неправильным выводам. Слишком трепетное и слишком буквальное следование традициям в невероятно изменившемся мире - ошибка. Провал. Мир сошёл с ума, Сабуро-сан. В нём больше нет места бездумному поклонению традициям и правилам ради них самих. Это больше никого и ни от чего не в состоянии удержать. И тот, кто хочет победить, должен научиться находить решения, которые до него не существовали. То есть стать сумасшедшим. Кто сказал, что смерть спасает от поражения? Это ложь. Гибель твоих воинов и смерть детей - позор и поражение даже в том случае, если ты сам избежал этого зрелища. Вот последняя и единственная правда новой войны, которая уже идёт, Сабуро-сан. Постарайтесь не забыть её никогда. А понимание придёт позже, когда вы как следует поразмыслите над моими словами.
– Вы стали другим, Гуро-сан, извините меня.
– Да. И не только я. Я изменился. Я сам ещё не до конца осознаю, насколько.
– Ваши глаза, Гуро-сан. У вас сделались совсем другие глаза.
– И что же, по-Вашему, с моими глазами?
– Простите меня за несдержанность, Гуро-сан. Я, вероятно, сошёл с ума. Прошу вас, извините меня.
– Говорите, Сабуро-сан, - велел Гурьев. - Говорите. Сейчас же.
– В ваших глазах, Гуро-сан… В них жизнь - и смерть - для многих, очень многих, Гуро-сан. По вашей воле. Простите, пожалуйста.
– Наверное, вы думаете, что я этим доволен, - Гурьев прищурился.
– Не думаю, извините. Не смею утверждать, Гуро-сан. Обычному самураю, такому, как я, нелегко судить о подобных вещах. Это дела богов, которые прокладывают Путь и избирают хранителей мира. Вас избрали боги, Гуро-сан.
– Ну, пускай, - вздохнул Гурьев. - Наверное, если так думать, немного легче.
– Пожалуйста, Гуро-сан, скажите мне, ради всего святого. Я умоляю вас. Ведь вы - хранитель Пути, страж Равновесия, вы должны знать… вы знаете, что происходит, Гуро-сан?
– Мир вот-вот сойдёт со своего Пути, Сабуро-сан. Только все вместе мы можем помешать этому, остановить падение в пропасть. Да, я многому научился. Но даже хранитель Пути не может в одиночку удерживать мир. Это должны делать и все остальные. Я запрещаю умирать и запрещаю сдаваться. Нам нужна победа, а не смерть. Не "или". Я устанавливаю новые правила, и они теперь таковы. Я жду, Сабуро-сан.
– Да, Гуро-сан.
– Слово самурая, Сабуро-сан.
– Слово самурая, Гуро-сан.
Осушив ещё один стаканчик сакэ, Такэда вынул из кармана мундира свёрнутый вчетверо лист бумаги и протянул его обеими руками Гурьеву:
– Это вам от ваших людей, Гуро-сан.
Гурьев развернул письмо и быстро вобрал в себя текст.
"Здравствуй на многие лета, любезный наш батюшка Яков Кириллович!
Пишут тебе твои Тешковы Степан Акимович и Марфа Титовна, а также все прочие станичники. Решились мы тебе написать, потому что майор Такеда, по доброте своей, согласился письмо это тебе передать лично в руки.
Живём мы, Яков Кириллович, хорошо, грех жаловаться. Тынша наша разрослась, что твой город, потому как казаки шлыковские почти все у нас осели, избы поставили, хозяйством обзавелись, да и сам Иван Ефремович к нам перебрался, с женой и детишками. А на прошлой неделе сын у него родился, решили Яковом в твою честь назвать. Так что станица наша теперь поболе Драгоценки будет. Урожай и в позапрошлом, и в прошлом году очень богатый был, так что живём мы, не тужим. Землица тут у нас сам знаешь, какая, живи - не хочу, так что управляемся. Майор Такеда у нас над всеми русскими Трёхречья командовать поставлен, но живём мы с ним дружно, можно сказать, душа в душу, потому как он тебя, батюшка Яков Кириллович, дюже сильно уважает. Налоги сильно повысили, но наш Такеда в том не виноват, мы к этому с полным пониманием.
Твои наказы, батюшка Яков Кириллович, стараемся исполнять, как можем. Детишек у нас теперь много, так что пришлось новую школу открывать, и в новой и в старой теперь две ступени. Новую школу к осени покроем жестью, будет любо-дорого, не хуже, чем в Харбине. Церковь на взгорке, что за Полюшкиным куренем, поставили, теперь не надо за семь вёрст киселя хлебать. Два раза к нам сам Владыка Мелетий приезжал, службу отправлял самолично, на Пасху и на Светлое Рождество Христово. А на могиле Полюшкиной велел Иван Ефремович вишню посадить. И так она за три лета вытянулась, вишня эта, что мы тут все просто диву даёмся. Войско наше Иван Ефремович с Прохором Петровичем как могут, в порядке и готовности держат, хоть и нелегко это по нынешним-то временам. В этом году четырёх жеребчиков от твоего Серко в строй поставим. Серко без тебя, Яков Кириллович, дюже скучает, хотя табун у него в округе самый что ни на есть лучший. А песни твои теперь казаки по всему Трёхречью поют. Так уж они людям по сердцу пришлись.
Новости наши семейные такие. Фёдор наш, благодарение Богу, женился, этим летом, с Божьей помощью, свой курень ему ставить будем. Мы с Марфой Титовной на здоровье не жалуемся, болеть некогда, хозяйство у нас немаленькое, сам знаешь. А как ты поживаешь, батюшка Яков Кириллович? Всё ли у тебя ладно? Скоро ли свидимся? Часто тебя тут мы все вспоминаем, ждём - не дождёмся. Приезжай ты скорей, любезный наш Яков Кириллович, ради Бога, дюже нам посмотреть на тебя хочется ещё хотя бы разочек. Вся наша семья, Тешковы и все остальные привет тебе передаём. А к сему ещё Иван Ефремович Шлыков…"
Гурьев сложил письмо и посмотрел на сидящего напротив Такэду. Офицер, казалось, застыл в прежней позе - на корточках со сложенными на коленях руками, низко наклонив голову. Гурьев спокойно спросил:
– Это всё?
– Нет, - ещё раз поклонился Такэда и протянул Гурьеву другую бумагу, на этот раз свёрнутую в трубку. - Это завещание Ясито-сама. Как только вы согласитесь выполнить волю Ясито-сама и принять его, оно вступит в силу. Достаточно вашего слова, Гуро-сан.
Такэда умолк. Гурьев читал много дольше, чем обычно - обороты речи, уснащённые традиционными конструкциями, потребовали от него некоторого времени, чтобы полностью осознать смысл написанного. А когда Гурьев осознал…
Я, Сумихара-но Тагэясу Ясито, даймё Таэси-но Ками из Сацумы, старший из живущих семьи Сацумото, называю своим сыном… Объявляя исполнителем своей воли, прошу моего сына, Сумихара-но Тагэясу-но Мишима Якугуро, быть моим преемником и даймё Таэси Сацума, с титулом Таэси-но Ками Сацумото, вручая его попечению мою супругу Конори, моих дочерей Марико и Юмико… Я прошу моего сына…
Господи, подумал Гурьев. И что мне теперь со всем этим делать? Гэнро, да? Ладно. Посмотрим, кто настоящий гэнро [42]. В этом мире, который теперь мой, я больше не собираюсь терять лучших, на которых могу опереться. Ни мужчин, ни женщин. Хватит. Я сказал.
– Я согласен, - проговорил он, наконец, снова сворачивая документ. - При условии, что семья Ясито-сама ни в чём не будет нуждаться. И вы, Сабуро-сан, пожалуйста, позаботитесь об этом. Я назначаю вас опекуном семьи… моего отца.
– Хорошо, Гуро-сан, - Такэда вынул из-за пазухи конверт. - Вы теперь старший в семье, и ваше слово - абсолютный закон. Здесь номера счетов и кодовые слова для управления. Наличные тоже. Что ещё я должен сделать для вас, Гуро-сан?
– Американский паспорт на имя Джейкоба Гура.
– Я исполню, Гуро-сан. На это потребуется некоторое время… За неделю я постараюсь это уладить.
– Три дня, извините мою настойчивость, Сабуро-сан. Я спешу.
– Я всё исполню, Гуро-сан.
– Спасибо, благодарю вас, - поклонился Гурьев. - Навестите вдову и… Я не могу пользоваться этими деньгами. Я возьму немного наличных, остальным пусть, как обычно, распоряжается Конори-сама. Вы сможете это уладить или требуется моё присутствие?