Страница:
– О, да, милорд, - дворецкий оторвался от своего увлекательного занятия и обратил к мальчику довольную, как у обожравшегося сметаной кота, физиономию. - Со мной всё в полном порядке, милорд. Прошу прощения.
– Где Джейк? - подозрительно рассматривая невиданное выражение лица дворецкого, повторил Тэдди свой вопрос.
– Мастер Джейк очень занят, милорд.
– Что?! Как это - занят?! Чем занят? А где Рэйчел?
– Ваша сестра тоже очень занята, милорд, - снова поклонился дворецкий, сияя. - Прошу прощения, милорд, но вам лучше сейчас не беспокоить её.
– Джарвис, что происходит?! - сердито спросил мальчик. - В чём дело?!
– О, милорд, не стоит вам тревожиться на этот счёт, - ласково сказал дворецкий. - Всё в порядке. Пожалуйста, тише.
– Джарвис. В чём дело, вы можете мне сказать?!
– Милорд, - торжественно произнёс дворецкий и, решительно отложив в сторону полировальный инструмент, выпрямился во весь свой немалый рост. - Я думаю, что могу взять на себя ответственность и объяснить вам нечто важное, милорд. Конечно, если бы не совершенно необыкновенные, чрезвычайные обстоятельства, я никогда не осмелился бы на это. К моему глубочайшему прискорбию, ваш достойный отец, память о доброте, великодушии и благородстве которого будет вечно жить в моём сердце, отошёл в иной мир прежде, чем успел сообщить вам некоторые весьма существенные сведения. Ваша сестра, как необычайно скромная и благовоспитанная молодая женщина, конечно же, никогда не решится сама обсуждать с вами, будущим мужчиной, такие вещи. Я очень надеялся, что она наберётся смелости попросить об этом мастера Джейка, и я, признаться, теряюсь в догадках, почему она до сих пор этого не сделала. Однако, поскольку дело обстоит именно так, я и осмелился предложить вам свою помощь в этом деликатном вопросе, милорд. Вероятнее всего, вам уже известно о том, что мастер Джейк и ваша сестра…
– Влюблены друг в друга, как сумасшедшие, - закончил Тэдди. И, усаживаясь за стол, величественно кивнул: - Продолжайте, Джарвис.
Увидев пляшущих в глазах мальчика весёлых чёртиков, камердинер несколько смутился:
– Вы уверены, милорд?
– Совершенно уверен, Джарвис. Ну, давайте дальше.
– Дело в том, милорд, что… гм… когда молодые люди… то есть, они вовсе не обязательно должны быть непременно молодыми, но… одним словом, когда между… гм… молодыми людьми складываются определённые взаимоотношения… им необходимо время от времени проводить некоторое время наедине друг с другом. Если этого не происходит… гм… это никак нельзя считать нормальным, милорд. То есть нормальным нужно считать именно то, что они будут… гм… довольно много времени проводить наедине друг с другом, и при этом… гм… их не следует ни в коем случае беспокоить. Конечно, при этом весьма желательно, чтобы эти молодые люди… на тот момент, когда им будет совершенно необходимо… бывать наедине, будут мужем и женой… однако… гм… это не всегда зависит от их желания. В то время как им совершенно необходимо…
– Вы думаете, Джарвис, они прямо сейчас там, наверху, делают мне племянников? - наклонив голову к левому плечу - очень похоже на мастера Джейка, пронеслось в голове у дворецкого, - невинно спросил Тэдди. И просиял: - Наконец-то! Вы бы так сразу и сказали. А то… Когда я был поменьше, раньше, я думал, что Джейк - ангел, и что он и Рэйчел не могут быть вместе. А потом я узнал, что всё в порядке. Это здорово, Джарвис! Как вы полагаете, они спустятся к ужину? Или мне не следует рассчитывать увидеть их до завтрашнего утра?
– Полагаю, ваше последнее предположение наиболее вероятно, - пробормотал камердинер, чувствуя, что заливается краской. - Прошу прощения за мою бестактность, милорд. Я не предполагал, что вы…
– Надо предупредить миссис Рассел, - продолжая сиять, быстро проговорил мальчик. - А то ей обязательно взбредёт в голову что-нибудь, что непременно нужно немедленно обсудить, - Тэдди скорчил уморительную рожицу, - "с моей дорогой птичкой Рэйчел". Если бы вы знали, до чего она меня раздражает своим сюсюканьем. Она же совершенно испортит сыновей! Джарвис?
– Да, милорд. Разрешите мне сделать это самому.
– Конечно же, Джейк мне всё уже давно объяснил, - тихо проговорил Тэдди, поднимаясь, подходя к дворецкому и обеими руками сжимая его узловатую старческую руку. - Он, по-моему, может объяснить всё на свете лучше всех, если захочет. Вы очень хороший человек, Джарвис. Конечно, вы совсем не умеете объяснять так, как Джейк - но ведь этого же вообще никто не умеет, правда? Вы представить себе не можете, как я рад, что всё это время вы были с нами рядом. Если бы не вы, мы бы, наверное, пропали. И никогда не встретили бы Джейка. Джейк тоже вас любит, Джарвис. Он мне сам часто говорил об этом. Он, конечно, посмеивается над вами, но он же над всеми всегда посмеивается. И надо мной тоже. И даже над Рэйчел. И я вас, Джарвис, тоже люблю. Почему вы плачете, Джарвис?!
– Хочешь съесть меня, Гур? Не нужно, я тебе ещё пригожусь… О, Господи, да иди же…
Он был так осторожен и нежен, продвигаясь в неё так медленно, что Рэйчел рассердилась. И, охватив ногами его бёдра, с силой толкнула его в себя. И вскрикнула - от охватившего её в следующий миг чувства наполненности, защищённости и окончательной завершённости Творения и Бытия… Близость всегда доставляла ей удовольствие. Она не всегда испытывала наслаждение, но удовольствие… А сейчас… Сейчас происходило с Рэйчел нечто невероятное. Невозможное. Немыслимое. Чувствуя, как движется внутри неё его плоть, как горячо пульсирует в ней его жизнь, сходя с ума от его непредсказуемых, непостижимых движений, Рэйчел показалось, что она опять умирает. И воскресает снова. Миллион раз.
Этот меч и эти ножны, - они созданы друг для друга. Эта грудь с острым, как навершие древнего шлема, твёрдым соском, - она изваяна для его ладони. Как Тебе это удалось, пронеслось у Гурьева в голове. Как Ты узнал, какой она должна быть, - чтобы я спятил, вот так, окончательно, бесповоротно и навсегда?! И зачем, зачем Тебе это понадобилось?! Её волосы - волшебная тяжесть тёмно-жёлтого византийского золота, волнами почти до самого пояса. О, Господи. Рэйчел. Мой ангел. Моя жизнь. Моя душа. Моя кровь.
Ему почудилось, что они оба потеряли сознание, - в один миг. Показалось, он видит, - их души, поднявшись, переплелись, схлестнулись, проникли, протекли друг в друга, став единым целым. Вот так, подумал он. Раз и навсегда, моя девочка. Раз и навсегда. Господи. Рэйчел.
Такого не происходило с Рэйчел ещё никогда. Было разное, - но такое?! Чтобы вот так, с первой секунды, - и сразу - такое?! Разве такое бывает?! Он мой, Господи, подумала Рэйчел, медленно возвращаясь в себя. О, Господи, это ведь он. Мой. Здесь и сейчас. Раз и навсегда. Джейк. Моя земля. Моя вода. Мой воздух. Мой огонь, прожигающий меня насквозь.
– Иди сюда, Джейк. Я хочу попробовать тебя на вкус…
– Рэйчел…
– Иди же… Oh, Jake… Oh, my sweetheart, my baby, my little baby, my sunny, I am in love with you…
Потом, сидя у Рэйчел между колен, он гладил её бёдра, живот… Смотрел на неё. Она открыла глаза, улыбнулась:
– Что необычного ты увидел? Боже, Джейк, у тебя такое лицо…
– А ты? Почему ты смотришь так на меня?
– Потому что ты самый прекрасный мужчина на свете, - убеждённо сказала Рэйчел. - И мой… Я только не понимаю - неужели я заслужила… Самого, самого, самого…
Он легко и стремительно поднял её. И прижал к себе. И она прильнула губами к его губам. Снова почувствовав его внутри, на этот раз Рэйчел заставила его двигаться в выбранном ею самой ритме. И не ошиблась, - вселенная, с грохотом взорвавшись у неё в голове, рассыпалась мириадом ослепительных брызг.
Я принадлежу возлюбленному моему, а он - мне. Его левая рука у меня в изголовье, а правая обнимает меня. О, возлюбленный мой, мёд и молоко под языком твоим! Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, который на руке твоей. Сильна, как смерть, любовь, и стрелы её - стрелы огненные… Что значат все сокровища мира против любви?!
– Не могу поверить, Рэйчел. Слёзы? Ты плачешь?
– Прости меня, Джейк. Пожалуйста, прости, если сможешь. Когда-нибудь…
– Рэйчел, ты… Что ты говоришь?!
– Я должна была дождаться тебя, Джейк. Всё то ужасное, что случалось со мной… И что случится ещё, если… Это всё потому, что я не сумела… Не сумела тебя дождаться. Прости меня, Джейк. Я должна была, потому что ты единственное, что есть в моей жизни хорошего, Джейк. Потому что ты единственный мужчина на свете, которого мне стоило дожидаться. Потому что ты - моя жизнь, Джейк. Поэтому - я должна была… Просто я не знала. Прости.
– Глупая девчонка. Я люблю тебя.
– О, нет, Джейк. Я не глупая, нет. А то, что с нами случилось… Ты должен быть не просто единственным. Ты должен был оказаться первым. И единственным, конечно. Боже мой, Джейк. Ты просто не понимаешь, как я виновата.
– Нет, - он улыбнулся так, что Рэйчел на мгновение показалось - прав всё-таки он, а не она. - Нет, Рэйчел. Не понимаю - и никогда не пойму. Я отупел окончательно. Я сделался глуп и ревнив, Рэйчел. Куда глупее и ревнивее, чем это может быть. Чем это может быть со мной. Чем это вообще позволено. Всё это из-за тебя. Но я не настолько рехнулся, чтобы дослушать до конца ахинею, которую ты несёшь. Рэйчел. Так что это уж ты меня прости. И скажи, Бога ради, что-нибудь такое, чтобы я поверил - это снова ты, моя Рэйчел. Слышишь?!
– Сейчас я попробую, - ещё дрожащие губы начали складываться в улыбку, и она выпалила: - В тебя когда-нибудь стреляли, Джейк?
– Да, - он удивился так, что Рэйчел прочла это в его взгляде. Кажется, он даже чуть не отпустил её. Нет-нет, конечно, ей только показалось. - Почему…
– Я так и знала, - яростно прошипела она. - Потому что иначе невозможно объяснить, каким образом вместо мозгов у тебя в голове оказалось чугунное ядро, чёртов дурак!
Она и не думала, что он засмеётся. Он и не засмеялся. Но, когда он заговорил, Рэйчел показалось, что от его нежности она умрёт прямо здесь и сейчас:
– Это немного лучше, Рэйчел. Хотя всё равно - очень плохо. Попробуй ещё раз.
– Нет, - отрезала Рэйчел. Ей было сейчас не до игр. Вот совершенно. И, поймав себя на том, что иногда говорит его словами и думает совершенно так же, как он, жалобно произнесла: - У меня было гораздо больше мужчин, Джейк, чем у тебя - женщин. Ты уверен, что не захочешь когда-нибудь хотя бы сравнять счёт?
– У тебя никогда не было никаких мужчин, Рэйчел, - улыбнулся Гурьев. Насмешка, звучавшая в его голосе, исходи она от кого-то другого, безусловно, привела бы Рэйчел в неописуемую ярость. Но… Скверный мальчишка, да ведь он дразнит меня, поняла Рэйчел в тот же миг, когда собралась рассердиться. Дразнит нарочно, чтобы… - Ни один мужчина на свете не способен выносить это нытьё больше минуты подряд, Рэйчел. Поэтому ты будешь притворяться искушённой и опытной женщиной перед кем-нибудь другим, договорились?
– И ты согласишься с этим мириться?!
– Ну, нет, - теперь он улыбнулся. - Этого ты от меня не дождёшься.
– Я тебя заколдую, Джейк. Я сделаю так, что ни с кем, никогда и нигде ты не будешь чувствовать того, что чувствуешь со мной. Заруби это себе на носу. И если вздумаешь проверять, будет только хуже.
– А ты знаешь, что мужчины очень любопытны? А некоторые при этом ещё и совершенно бескорыстно любят и других женщин.
– Нет никаких "других женщин", Джейк, - передразнивая его, прищурилась Рэйчел. - Для тебя - нет. Нет - и никогда не будет. Можешь сколько угодно пробовать и пытаться. Хоть тысячу раз. Или сто тысяч. А когда ты закончишь, вспомни, что я могу захотеть узнать о результатах.
– А я могу захотеть рассказать тебе о них, - теперь в тоне Гурьева слышалось нечто, похожее на угрозу. И со странным удовольствием Рэйчел поняла, что сумела его разозлить. - Уверена, что сможешь выслушать, не ревнуя?
– А ты что - ревнуешь меня к воде, когда я принимаю ванну?!
– Да, - немного подумав, кивнул Гурьев. - Ревную, и ещё как. Боюсь, тебе этого никогда не понять.
– Даже не думай рассчитывать на это.
– Здравствуй, моя Рэйчел, - улыбнулся Гурьев так, что Рэйчел поняла: ни переиграть, ни переупрямить этого мужчину ей в жизни никогда не удастся. И осознание этого факта заставило её тоже улыбнуться. - Здравствуй, любимая моя девочка. Ты даже не можешь себе представить, как я рад, что ты, наконец, вернулась.
– Да, я вернулась, - утвердительно кивнула Рэйчел. - Я вернулась, и не надейся, что у тебя получится от меня избавиться.
– А кто сказал, что я собирался? - пробормотал Гурьев, властно, по-хозяйски обнимая Рэйчел и завладевая её губами.
Она права, успел подумать Гурьев перед тем, как окончательно утратить ощущение реальности от того, что Рэйчел творила с ним. Она в самом деле заколдовала меня, и мне это нравится…
Кажется, она заснула прямо у Гурьева на плече.
Глазам его предстала идиллическая картина: накрытый для завтрака стол и сияющий камердинер, возглавляющий всё это великолепие, - с подносом в руках, на котором лежали газеты.
– Прошу вас, сэр.
– Спасибо, Джарвис, - вздохнул Гурьев. Он уже давно оставил надежду убедить камердинера обращаться к себе по имени. Хорошо, что милордом при домашних не величает. - Где сэр Эндрю?
– Милорд уже завтракал, сэр. Он занимается в саду. Прикажете позвать?
– Попрошу, Джарвис, - Гурьев улыбнулся. И, оглядев стол, приподнял брови: - С каких это пор мы завтракаем так плотно?
– Простите, сэр. Просто вам и миледи нужно хорошенько подкрепиться, сэр.
– Противный, пошлый старик, - Гурьев вздохнул опять.
– Конечно, сэр. Разумеется. Газеты, сэр.
– Миледи ещё спит, Джарвис, - улыбнулся Гурьев.
– Миледи посмотрит их после вас, сэр. Не думаю, что их содержимое слишком её заинтересует, по крайней мере, сегодня.
– Вы и рады, испорченный старикашка, - проворчал Гурьев.
– Я счастлив, сэр.
– Ну, так уж прямо и счастлив… - Гурьев взял с подноса "Financial Times" и удивился: - Почему бумага такая тёплая, Джарвис?
– Простите, сэр, - испугался камердинер. - Мне показалось, что… Я никак не могу привыкнуть к этому ужасному электрическому утюгу, сэр.
Гурьев удивлённо воззрился на старика:
– Утюг?! При чём здесь утюг?!
– Я всегда проглаживаю газеты перед тем, как подать их, - поджал губы Джарвис. - Типографская краска необычайно ядовита, сэр, и может отравить миледи или вас, упаси Господь. Проглаживание газет горячим утюгом устраняет эту опасность.
Кто будет гладить для меня газеты в Москве, подумал Гурьев. Ох, Джарвис, Джарвис.
– Вы неподражаемы, дружище, - Гурьев усмехнулся.
– Я просто стремлюсь быть полезным, сэр.
– Я очень благодарен вам, Джарвис. Полагаю, что без вашей помощи я вряд ли смог бы что-нибудь сделать, - проникновенно сказал Гурьев.
– Спасибо, сэр, - камердинер снова засветился от похвалы. - Хотя вы и преувеличиваете, я…
Джарвис вдруг замолчал. И Гурьев услышал… Он даже не сразу сообразил, чтослышит. А когда это произошло, почувствовал, себя так, будто из него медленно, осторожно и с любовью вынимают душу, отправляя её прямо на небеса. О, Боже ты мой, подумал Гурьев. Не может быть. Что там рассказывают о голосах ангелов у Его Престола?! Лягушачий концерт. А это… Что же это такое?!?
Гурьев увидел, как по лицу камердинера покатились слёзы.
– Восемь лет, - прошептал Джарвис, и руки его, держащие поднос, крупно задрожали. - Восемь лет я не слышал, как поёт миледи. Сэр. Вы волшебник, сэр…
Он вдруг выронил поднос и с размаху прижал руки к лицу - словно ударил себя.
– Джарвис, - растерянно пробормотал Гурьев. - Джарвис, прекратите. Вы с ума сошли. Если миледи сейчас выйдет…
Он стремительно обернулся и увидел Тэдди, стоящего в проёме выходящей прямо в сад двери. Глаза мальчика, широко распахнутые, были полны слёз, а подбородок дрожал. Гурьев кивнул и раскинул руки. Тэдди, как маленькая ракета, врезался в него и затих, спрятав лицо у Гурьева на животе. Он обнял мальчика за плечи, погладил, потом легонько встряхнул:
– Ничего, Тэдди. Ничего, малыш. Всё хорошо. Всё будет хорошо, вот увидишь.
На какой-то миг он и сам, кажется, поверил в это.
Лондон. Июнь 1934 г.
– Где Джейк? - подозрительно рассматривая невиданное выражение лица дворецкого, повторил Тэдди свой вопрос.
– Мастер Джейк очень занят, милорд.
– Что?! Как это - занят?! Чем занят? А где Рэйчел?
– Ваша сестра тоже очень занята, милорд, - снова поклонился дворецкий, сияя. - Прошу прощения, милорд, но вам лучше сейчас не беспокоить её.
– Джарвис, что происходит?! - сердито спросил мальчик. - В чём дело?!
– О, милорд, не стоит вам тревожиться на этот счёт, - ласково сказал дворецкий. - Всё в порядке. Пожалуйста, тише.
– Джарвис. В чём дело, вы можете мне сказать?!
– Милорд, - торжественно произнёс дворецкий и, решительно отложив в сторону полировальный инструмент, выпрямился во весь свой немалый рост. - Я думаю, что могу взять на себя ответственность и объяснить вам нечто важное, милорд. Конечно, если бы не совершенно необыкновенные, чрезвычайные обстоятельства, я никогда не осмелился бы на это. К моему глубочайшему прискорбию, ваш достойный отец, память о доброте, великодушии и благородстве которого будет вечно жить в моём сердце, отошёл в иной мир прежде, чем успел сообщить вам некоторые весьма существенные сведения. Ваша сестра, как необычайно скромная и благовоспитанная молодая женщина, конечно же, никогда не решится сама обсуждать с вами, будущим мужчиной, такие вещи. Я очень надеялся, что она наберётся смелости попросить об этом мастера Джейка, и я, признаться, теряюсь в догадках, почему она до сих пор этого не сделала. Однако, поскольку дело обстоит именно так, я и осмелился предложить вам свою помощь в этом деликатном вопросе, милорд. Вероятнее всего, вам уже известно о том, что мастер Джейк и ваша сестра…
– Влюблены друг в друга, как сумасшедшие, - закончил Тэдди. И, усаживаясь за стол, величественно кивнул: - Продолжайте, Джарвис.
Увидев пляшущих в глазах мальчика весёлых чёртиков, камердинер несколько смутился:
– Вы уверены, милорд?
– Совершенно уверен, Джарвис. Ну, давайте дальше.
– Дело в том, милорд, что… гм… когда молодые люди… то есть, они вовсе не обязательно должны быть непременно молодыми, но… одним словом, когда между… гм… молодыми людьми складываются определённые взаимоотношения… им необходимо время от времени проводить некоторое время наедине друг с другом. Если этого не происходит… гм… это никак нельзя считать нормальным, милорд. То есть нормальным нужно считать именно то, что они будут… гм… довольно много времени проводить наедине друг с другом, и при этом… гм… их не следует ни в коем случае беспокоить. Конечно, при этом весьма желательно, чтобы эти молодые люди… на тот момент, когда им будет совершенно необходимо… бывать наедине, будут мужем и женой… однако… гм… это не всегда зависит от их желания. В то время как им совершенно необходимо…
– Вы думаете, Джарвис, они прямо сейчас там, наверху, делают мне племянников? - наклонив голову к левому плечу - очень похоже на мастера Джейка, пронеслось в голове у дворецкого, - невинно спросил Тэдди. И просиял: - Наконец-то! Вы бы так сразу и сказали. А то… Когда я был поменьше, раньше, я думал, что Джейк - ангел, и что он и Рэйчел не могут быть вместе. А потом я узнал, что всё в порядке. Это здорово, Джарвис! Как вы полагаете, они спустятся к ужину? Или мне не следует рассчитывать увидеть их до завтрашнего утра?
– Полагаю, ваше последнее предположение наиболее вероятно, - пробормотал камердинер, чувствуя, что заливается краской. - Прошу прощения за мою бестактность, милорд. Я не предполагал, что вы…
– Надо предупредить миссис Рассел, - продолжая сиять, быстро проговорил мальчик. - А то ей обязательно взбредёт в голову что-нибудь, что непременно нужно немедленно обсудить, - Тэдди скорчил уморительную рожицу, - "с моей дорогой птичкой Рэйчел". Если бы вы знали, до чего она меня раздражает своим сюсюканьем. Она же совершенно испортит сыновей! Джарвис?
– Да, милорд. Разрешите мне сделать это самому.
– Конечно же, Джейк мне всё уже давно объяснил, - тихо проговорил Тэдди, поднимаясь, подходя к дворецкому и обеими руками сжимая его узловатую старческую руку. - Он, по-моему, может объяснить всё на свете лучше всех, если захочет. Вы очень хороший человек, Джарвис. Конечно, вы совсем не умеете объяснять так, как Джейк - но ведь этого же вообще никто не умеет, правда? Вы представить себе не можете, как я рад, что всё это время вы были с нами рядом. Если бы не вы, мы бы, наверное, пропали. И никогда не встретили бы Джейка. Джейк тоже вас любит, Джарвис. Он мне сам часто говорил об этом. Он, конечно, посмеивается над вами, но он же над всеми всегда посмеивается. И надо мной тоже. И даже над Рэйчел. И я вас, Джарвис, тоже люблю. Почему вы плачете, Джарвис?!
* * *
Он даже не понял, что не нужны уже никакие прелюдии. Прелюдия и так была слишком длинной. И так продолжалась почти целую вечность. Рэйчел ничего больше не хотела, кроме одного - ощутить его, наконец, внутри… Он почувствовал, как Рэйчел отнимает свои пальцы от его губ, и услышал её низкий, прерываемый глубоким дыханием шёпот:– Хочешь съесть меня, Гур? Не нужно, я тебе ещё пригожусь… О, Господи, да иди же…
Он был так осторожен и нежен, продвигаясь в неё так медленно, что Рэйчел рассердилась. И, охватив ногами его бёдра, с силой толкнула его в себя. И вскрикнула - от охватившего её в следующий миг чувства наполненности, защищённости и окончательной завершённости Творения и Бытия… Близость всегда доставляла ей удовольствие. Она не всегда испытывала наслаждение, но удовольствие… А сейчас… Сейчас происходило с Рэйчел нечто невероятное. Невозможное. Немыслимое. Чувствуя, как движется внутри неё его плоть, как горячо пульсирует в ней его жизнь, сходя с ума от его непредсказуемых, непостижимых движений, Рэйчел показалось, что она опять умирает. И воскресает снова. Миллион раз.
Этот меч и эти ножны, - они созданы друг для друга. Эта грудь с острым, как навершие древнего шлема, твёрдым соском, - она изваяна для его ладони. Как Тебе это удалось, пронеслось у Гурьева в голове. Как Ты узнал, какой она должна быть, - чтобы я спятил, вот так, окончательно, бесповоротно и навсегда?! И зачем, зачем Тебе это понадобилось?! Её волосы - волшебная тяжесть тёмно-жёлтого византийского золота, волнами почти до самого пояса. О, Господи. Рэйчел. Мой ангел. Моя жизнь. Моя душа. Моя кровь.
Ему почудилось, что они оба потеряли сознание, - в один миг. Показалось, он видит, - их души, поднявшись, переплелись, схлестнулись, проникли, протекли друг в друга, став единым целым. Вот так, подумал он. Раз и навсегда, моя девочка. Раз и навсегда. Господи. Рэйчел.
Такого не происходило с Рэйчел ещё никогда. Было разное, - но такое?! Чтобы вот так, с первой секунды, - и сразу - такое?! Разве такое бывает?! Он мой, Господи, подумала Рэйчел, медленно возвращаясь в себя. О, Господи, это ведь он. Мой. Здесь и сейчас. Раз и навсегда. Джейк. Моя земля. Моя вода. Мой воздух. Мой огонь, прожигающий меня насквозь.
– Иди сюда, Джейк. Я хочу попробовать тебя на вкус…
– Рэйчел…
– Иди же… Oh, Jake… Oh, my sweetheart, my baby, my little baby, my sunny, I am in love with you…
Потом, сидя у Рэйчел между колен, он гладил её бёдра, живот… Смотрел на неё. Она открыла глаза, улыбнулась:
– Что необычного ты увидел? Боже, Джейк, у тебя такое лицо…
– А ты? Почему ты смотришь так на меня?
– Потому что ты самый прекрасный мужчина на свете, - убеждённо сказала Рэйчел. - И мой… Я только не понимаю - неужели я заслужила… Самого, самого, самого…
Он легко и стремительно поднял её. И прижал к себе. И она прильнула губами к его губам. Снова почувствовав его внутри, на этот раз Рэйчел заставила его двигаться в выбранном ею самой ритме. И не ошиблась, - вселенная, с грохотом взорвавшись у неё в голове, рассыпалась мириадом ослепительных брызг.
Я принадлежу возлюбленному моему, а он - мне. Его левая рука у меня в изголовье, а правая обнимает меня. О, возлюбленный мой, мёд и молоко под языком твоим! Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, который на руке твоей. Сильна, как смерть, любовь, и стрелы её - стрелы огненные… Что значат все сокровища мира против любви?!
– Не могу поверить, Рэйчел. Слёзы? Ты плачешь?
– Прости меня, Джейк. Пожалуйста, прости, если сможешь. Когда-нибудь…
– Рэйчел, ты… Что ты говоришь?!
– Я должна была дождаться тебя, Джейк. Всё то ужасное, что случалось со мной… И что случится ещё, если… Это всё потому, что я не сумела… Не сумела тебя дождаться. Прости меня, Джейк. Я должна была, потому что ты единственное, что есть в моей жизни хорошего, Джейк. Потому что ты единственный мужчина на свете, которого мне стоило дожидаться. Потому что ты - моя жизнь, Джейк. Поэтому - я должна была… Просто я не знала. Прости.
– Глупая девчонка. Я люблю тебя.
– О, нет, Джейк. Я не глупая, нет. А то, что с нами случилось… Ты должен быть не просто единственным. Ты должен был оказаться первым. И единственным, конечно. Боже мой, Джейк. Ты просто не понимаешь, как я виновата.
– Нет, - он улыбнулся так, что Рэйчел на мгновение показалось - прав всё-таки он, а не она. - Нет, Рэйчел. Не понимаю - и никогда не пойму. Я отупел окончательно. Я сделался глуп и ревнив, Рэйчел. Куда глупее и ревнивее, чем это может быть. Чем это может быть со мной. Чем это вообще позволено. Всё это из-за тебя. Но я не настолько рехнулся, чтобы дослушать до конца ахинею, которую ты несёшь. Рэйчел. Так что это уж ты меня прости. И скажи, Бога ради, что-нибудь такое, чтобы я поверил - это снова ты, моя Рэйчел. Слышишь?!
– Сейчас я попробую, - ещё дрожащие губы начали складываться в улыбку, и она выпалила: - В тебя когда-нибудь стреляли, Джейк?
– Да, - он удивился так, что Рэйчел прочла это в его взгляде. Кажется, он даже чуть не отпустил её. Нет-нет, конечно, ей только показалось. - Почему…
– Я так и знала, - яростно прошипела она. - Потому что иначе невозможно объяснить, каким образом вместо мозгов у тебя в голове оказалось чугунное ядро, чёртов дурак!
Она и не думала, что он засмеётся. Он и не засмеялся. Но, когда он заговорил, Рэйчел показалось, что от его нежности она умрёт прямо здесь и сейчас:
– Это немного лучше, Рэйчел. Хотя всё равно - очень плохо. Попробуй ещё раз.
– Нет, - отрезала Рэйчел. Ей было сейчас не до игр. Вот совершенно. И, поймав себя на том, что иногда говорит его словами и думает совершенно так же, как он, жалобно произнесла: - У меня было гораздо больше мужчин, Джейк, чем у тебя - женщин. Ты уверен, что не захочешь когда-нибудь хотя бы сравнять счёт?
– У тебя никогда не было никаких мужчин, Рэйчел, - улыбнулся Гурьев. Насмешка, звучавшая в его голосе, исходи она от кого-то другого, безусловно, привела бы Рэйчел в неописуемую ярость. Но… Скверный мальчишка, да ведь он дразнит меня, поняла Рэйчел в тот же миг, когда собралась рассердиться. Дразнит нарочно, чтобы… - Ни один мужчина на свете не способен выносить это нытьё больше минуты подряд, Рэйчел. Поэтому ты будешь притворяться искушённой и опытной женщиной перед кем-нибудь другим, договорились?
– И ты согласишься с этим мириться?!
– Ну, нет, - теперь он улыбнулся. - Этого ты от меня не дождёшься.
– Я тебя заколдую, Джейк. Я сделаю так, что ни с кем, никогда и нигде ты не будешь чувствовать того, что чувствуешь со мной. Заруби это себе на носу. И если вздумаешь проверять, будет только хуже.
– А ты знаешь, что мужчины очень любопытны? А некоторые при этом ещё и совершенно бескорыстно любят и других женщин.
– Нет никаких "других женщин", Джейк, - передразнивая его, прищурилась Рэйчел. - Для тебя - нет. Нет - и никогда не будет. Можешь сколько угодно пробовать и пытаться. Хоть тысячу раз. Или сто тысяч. А когда ты закончишь, вспомни, что я могу захотеть узнать о результатах.
– А я могу захотеть рассказать тебе о них, - теперь в тоне Гурьева слышалось нечто, похожее на угрозу. И со странным удовольствием Рэйчел поняла, что сумела его разозлить. - Уверена, что сможешь выслушать, не ревнуя?
– А ты что - ревнуешь меня к воде, когда я принимаю ванну?!
– Да, - немного подумав, кивнул Гурьев. - Ревную, и ещё как. Боюсь, тебе этого никогда не понять.
– Даже не думай рассчитывать на это.
– Здравствуй, моя Рэйчел, - улыбнулся Гурьев так, что Рэйчел поняла: ни переиграть, ни переупрямить этого мужчину ей в жизни никогда не удастся. И осознание этого факта заставило её тоже улыбнуться. - Здравствуй, любимая моя девочка. Ты даже не можешь себе представить, как я рад, что ты, наконец, вернулась.
– Да, я вернулась, - утвердительно кивнула Рэйчел. - Я вернулась, и не надейся, что у тебя получится от меня избавиться.
– А кто сказал, что я собирался? - пробормотал Гурьев, властно, по-хозяйски обнимая Рэйчел и завладевая её губами.
Она права, успел подумать Гурьев перед тем, как окончательно утратить ощущение реальности от того, что Рэйчел творила с ним. Она в самом деле заколдовала меня, и мне это нравится…
Кажется, она заснула прямо у Гурьева на плече.
* * *
Солнце просеяло свои лучи сквозь тяжёлые шторы. Гурьев поднялся, бросил взгляд на часы. Осторожно укрыв Рэйчел, разметавшуюся во сне, приоткрывшую губы, чуть-чуть словно припухшие, улыбнулся. Печально, - сейчас ему не нужно было делать лицо. Достал из вазы на цветочном столике у окна розу с крупными алыми лепестками, плотными, бархатистыми на ощупь, положил на подушку, ещё хранившую отпечаток его головы. Оделся. Неслышно, как он умел, ступая, вышел, притворив за собой дверь. Быстро ополоснувшись в ванной, спустился, ни разу не скрипнув ступенькой, по лестнице, и вошёл в столовую.Глазам его предстала идиллическая картина: накрытый для завтрака стол и сияющий камердинер, возглавляющий всё это великолепие, - с подносом в руках, на котором лежали газеты.
– Прошу вас, сэр.
– Спасибо, Джарвис, - вздохнул Гурьев. Он уже давно оставил надежду убедить камердинера обращаться к себе по имени. Хорошо, что милордом при домашних не величает. - Где сэр Эндрю?
– Милорд уже завтракал, сэр. Он занимается в саду. Прикажете позвать?
– Попрошу, Джарвис, - Гурьев улыбнулся. И, оглядев стол, приподнял брови: - С каких это пор мы завтракаем так плотно?
– Простите, сэр. Просто вам и миледи нужно хорошенько подкрепиться, сэр.
– Противный, пошлый старик, - Гурьев вздохнул опять.
– Конечно, сэр. Разумеется. Газеты, сэр.
– Миледи ещё спит, Джарвис, - улыбнулся Гурьев.
– Миледи посмотрит их после вас, сэр. Не думаю, что их содержимое слишком её заинтересует, по крайней мере, сегодня.
– Вы и рады, испорченный старикашка, - проворчал Гурьев.
– Я счастлив, сэр.
– Ну, так уж прямо и счастлив… - Гурьев взял с подноса "Financial Times" и удивился: - Почему бумага такая тёплая, Джарвис?
– Простите, сэр, - испугался камердинер. - Мне показалось, что… Я никак не могу привыкнуть к этому ужасному электрическому утюгу, сэр.
Гурьев удивлённо воззрился на старика:
– Утюг?! При чём здесь утюг?!
– Я всегда проглаживаю газеты перед тем, как подать их, - поджал губы Джарвис. - Типографская краска необычайно ядовита, сэр, и может отравить миледи или вас, упаси Господь. Проглаживание газет горячим утюгом устраняет эту опасность.
Кто будет гладить для меня газеты в Москве, подумал Гурьев. Ох, Джарвис, Джарвис.
– Вы неподражаемы, дружище, - Гурьев усмехнулся.
– Я просто стремлюсь быть полезным, сэр.
– Я очень благодарен вам, Джарвис. Полагаю, что без вашей помощи я вряд ли смог бы что-нибудь сделать, - проникновенно сказал Гурьев.
– Спасибо, сэр, - камердинер снова засветился от похвалы. - Хотя вы и преувеличиваете, я…
Джарвис вдруг замолчал. И Гурьев услышал… Он даже не сразу сообразил, чтослышит. А когда это произошло, почувствовал, себя так, будто из него медленно, осторожно и с любовью вынимают душу, отправляя её прямо на небеса. О, Боже ты мой, подумал Гурьев. Не может быть. Что там рассказывают о голосах ангелов у Его Престола?! Лягушачий концерт. А это… Что же это такое?!?
Гурьев увидел, как по лицу камердинера покатились слёзы.
– Восемь лет, - прошептал Джарвис, и руки его, держащие поднос, крупно задрожали. - Восемь лет я не слышал, как поёт миледи. Сэр. Вы волшебник, сэр…
Он вдруг выронил поднос и с размаху прижал руки к лицу - словно ударил себя.
– Джарвис, - растерянно пробормотал Гурьев. - Джарвис, прекратите. Вы с ума сошли. Если миледи сейчас выйдет…
Он стремительно обернулся и увидел Тэдди, стоящего в проёме выходящей прямо в сад двери. Глаза мальчика, широко распахнутые, были полны слёз, а подбородок дрожал. Гурьев кивнул и раскинул руки. Тэдди, как маленькая ракета, врезался в него и затих, спрятав лицо у Гурьева на животе. Он обнял мальчика за плечи, погладил, потом легонько встряхнул:
– Ничего, Тэдди. Ничего, малыш. Всё хорошо. Всё будет хорошо, вот увидишь.
На какой-то миг он и сам, кажется, поверил в это.
Лондон. Июнь 1934 г.
К концу месяца отряд был окончательно сформирован. Не сказать, чтобы это не стоило Осоргину усилий. Стоило, да ещё каких. Гурьеву он поверил, и практически сразу. Но, когда случилось это несчастье с… Как относиться к Рэйчел, Осоргин, по правде говоря, не знал, - все известные определения и слова, вроде "пассия", "подруга", "возлюбленная", к этому случаю не подходили, чувствовал Осоргин, натурально печёнкой чувствовал, - что-то неизмеримо более серьёзное за их отношениями стояло, чем "мальчик девочку любил". Словом, когда случилось несчастье, Осоргин испугался. Потому что над такими случайностями не властен человек. Бывало, что и по куда более пустячным поводам расстраивались куда менее значительные замыслы. Вот только не про Гурьева были такие штуки, кажется. Я в его годы точно с катушек бы съехал, подумал Осоргин. А он… Папироску выкурил - и вперёд! И всё равно - непонятно. Не то, чтобы кавторанг чертей испугался. Несмотря на то, что никаких сомнений в рассказе Гурьева он никогда не испытывал, что-то мешало ему осознать и представить события во всей их полноте. И потому опасения его по поводу колдовства и демонов были скорее умозрительными, чем реальными.
А Гурьев вёл себя так, словно и не случилось ничего из ряда вон выходящего. Встречался с кандидатами, для чего арендовал соответствующее помещение, состоявшее из приёмной и двух кабинетов, один из которых занимал сам, а второй предоставил в распоряжение Осоргина. Никаких барышень-машинисток - учёт Гурьев вёл самостоятельно. В день он встречался не более, чем с пятью-шестью претендентами, предварительно отобранными моряком, после чего немедленно сообщал свой вердикт. Отвергнутым кандидатам вручалось соответствующее вознаграждение. Честное слово не распространяться о смысле и содержании беседы, а также весьма приличная сумма в полновесной британской валюте, как нельзя лучше способствовали сговорчивости людей, чьё материальное положение и состояние бумаг отнюдь не внушали им самим оптимизма. Что Гурьева радовало - из отобранных Осоргиным он не признал годными лишь четверых. Можно было считать, что капитан справился с задачей кадровика блестяще.
Люди выходили от Гурьева такими, словно у них крылья за плечами выросли в одночасье. Осоргин и радовался, и поражался до глубины души, сознавая, что на него самого Гурьев действовал именно таким образом, и совершенно не понимая, как ему это удаётся. Секрет же Гурьевского обаяния и почти - именно почти - гипнотического воздействия открывался просто. Начав учиться этому ещё под руководством Мишимы и доведя искусство настройки на мимику, жестикуляцию и интонацию собеседника почти до совершенства у Накадзимы, Гурьев таким "притворством" сравнительно легко завоёвывал сторонников. Ему вовсе не требовалось во время первой же беседы раскрывать все карты или преодолевать инстинктивное недоверие, сопротивление, а то и общее разочарование в жизни. И если он видел, что так подстроиться под сидящего перед ним человека не удаётся, Гурьев такого кандидата неизбежно отсеивал. На мужчин подобный приём действовал безотказно. Правда, с женщинами всё обстояло несколько по-иному.
Иногда, впрочем, он менял тактику, хотя расчёт при этом оставался. С определённым психотипом можно - и нужно было - действовать в несколько ином ключе. Гурьев переставал подстраиваться под собеседника и отвлекать. Наоборот, сосредотачивал внимание на себе и своих словах, предельно, можно сказать, сосредотачивал. В этом случае в силу вступал иной механизм - внешние данные Гурьева в сочетании с абсолютной убеждённостью в своей правоте. Но убеждённость не фанатика, а уверенность и сила Хранителя. Из таких - сразу, без длительной подготовки - получались его главные сторонники. И таких он тоже научился уже видеть.
Перед тем, как закрыть "контору", Гурьев выдал Осоргину очередную порцию денежного довольствия и сказал:
– Соберите всех, кто ещё остался в Лондоне, и поезжайте в Мероув Парк. Распорядитесь насчёт размещения и пропитания. Прислуга имеет соответствующие инструкции. Да, и, пожалуйста, ничему не удивляйтесь. Договорились?
– После разумного беркута и бесов в хороводе вряд ли меня можно удивить ещё чем-нибудь, - криво усмехнулся Осоргин.
– Ну, вот только не нужно этого нездорового мистицизма, Вадим Викентьевич. А поводов для удивления хватит, вы, главное, не поддавайтесь.
– Слушаюсь.
– Завтра в восемнадцать ноль-ноль - торжественный обед по случаю начала занятий.
– Открытие Кадетского корпуса, - кивнул моряк.
– Так точно, господин капитан. И через два месяца это будет самая маленькая и самая могучая армия в мире.
– Вы сумасшедший, Яков Кириллыч.
– Знаете, сколько людей уже сообщили мне об этом? - отчаянно улыбнулся Гурьев. - Вам не повезло очутиться даже в первой сотне.
– А вы?
– Мне ещё предстоит парочка мероприятий в городе, а потом я подъеду. Самостоятельно. Вы не утруждайтесь, ваша карьера личного шофёра давно и благополучно завершилась. Что-нибудь ещё? Говорите, говорите.
– Есть ещё один человек.
– Кто?
– Генерал Матюшин.
– Какой Матюшин?! - Гурьев даже не задумался скрыть удивление. - Матюшин?! Он… в Лондоне?! Постойте, Вадим Викентьевич. Ему полагается быть в Сербии, кажется?
– А вы откуда знаете?! - пришла очередь Осоргина задирать брови.
– Да уж знаю, - Гурьев нахмурился. - Вот как. Я не знал, что он здесь.
– Яков Кириллович, это, собственно… А, всё равно…
– Я вас внимательно, господин капитан, - прищурился Гурьев.
– Ну… Я, одним словом, рискнул, что называется. В свете возникающих перспектив, и так далее… Отбил телеграмму и выслал денег на дорогу.
– Вот уж кого я никак не рассчитывал заполучить, - Гурьев посмотрел на Осоргина и улыбнулся. - Ну, Вадим Викентьевич! Похоже, я в вас не ошибся.
– То есть… вы не возражаете?
– Я-то не возражаю, - Гурьев сел, сложил руки в замок и подпёр ими подбородок. - Как мне отношения с генералом и гением разведки строить прикажете? Боже ты мой. Матюшин, подумать только!
– Николай Саулович - человек выдающихся достоинств и выдающейся же скромности. Никаких эксцессов не будет. Слово офицера.
– Я и без вас знаю, что эксцессов не будет, - проворчал Гурьев. - Я ведь совсем о другом говорю. Ладно. Потом. Где он?
– Я…
– Сняли ему комнату в меблирашках. Вадим Викентьевич, а ведь это гафф.
– Яков Кириллыч, да побойтесь Бога. Я ведь головой рисковал, его сюда вызывая. Это с одной стороны… А с другой…
– Рефлексии оставьте пока, - вкрадчиво произнёс Гурьев. - Так уж прямо и головой. Давно?
– Третьего дня.
– Я даже понимаю, почему вы молчали, - кивнул Гурьев. - Хотя извинить вас за это, Бог свидетель, не готов. Это вот и называется - эксцесс исполнителя.
– Виноват, - буркнул Осоргин.
– Да нет. Пожалуй, это я виноват. Виноват, что дал повод подумать, будто наше дело может потерпеть. Не может. Что бы ни происходило в моей личной жизни. Понимаете, Вадим Викентьевич?
– Так точно.
– Ну и превосходно. Немедленно к нему. Кстати. Сколько же ему лет?
– Много, - Осоргин вздохнул.
– Это я понимаю, - кивнул Гурьев. - А всё-таки?
– Шестьдесят три. Яков Кириллович, вы же сами сказали - он гений…
– Я думаю, это замечательно, Вадим Викентьевич.
– Что?! - растерялся Осоргин.
– Что вы не обладаете даром читать мои мысли, - Гурьев чуть качнул головой и провёл рукой по волосам. - И вы даже не представляете себе, какое это счастье. Для нас обоих. Всё. Едем.
Гурьеву показалось, что Осоргин еле удержал себя от жеста отдания воинской чести. А вот это мне нравится, подумал он. Хотя я пока и не заслужил, - всё равно, мне это нравится. Он, взявшись уже за ручку двери, неожиданно - как всегда - переменил тему:
– Есть у меня вопрос к вам, быть может, и не совсем по адресу.
– Слушаю, Яков Кириллович.
– Что вам известно о Багряниновых?
– Только фамилия, - покачал головой Осоргин. - А что?
– Это важно. Совсем ничего?
– Нет. Ничего вразумительного доложить не могу, не располагаю сведениями… Тут уж, скорее, Николай Саулович поболе моего способен сообщить.
– Вот и повод для визита, - кивнул Гурьев. - В таком случае, не станем откладывать в долгий ящик. А открытие кадетского корпуса перенесём, по такому случаю, на понедельник.
А Гурьев вёл себя так, словно и не случилось ничего из ряда вон выходящего. Встречался с кандидатами, для чего арендовал соответствующее помещение, состоявшее из приёмной и двух кабинетов, один из которых занимал сам, а второй предоставил в распоряжение Осоргина. Никаких барышень-машинисток - учёт Гурьев вёл самостоятельно. В день он встречался не более, чем с пятью-шестью претендентами, предварительно отобранными моряком, после чего немедленно сообщал свой вердикт. Отвергнутым кандидатам вручалось соответствующее вознаграждение. Честное слово не распространяться о смысле и содержании беседы, а также весьма приличная сумма в полновесной британской валюте, как нельзя лучше способствовали сговорчивости людей, чьё материальное положение и состояние бумаг отнюдь не внушали им самим оптимизма. Что Гурьева радовало - из отобранных Осоргиным он не признал годными лишь четверых. Можно было считать, что капитан справился с задачей кадровика блестяще.
Люди выходили от Гурьева такими, словно у них крылья за плечами выросли в одночасье. Осоргин и радовался, и поражался до глубины души, сознавая, что на него самого Гурьев действовал именно таким образом, и совершенно не понимая, как ему это удаётся. Секрет же Гурьевского обаяния и почти - именно почти - гипнотического воздействия открывался просто. Начав учиться этому ещё под руководством Мишимы и доведя искусство настройки на мимику, жестикуляцию и интонацию собеседника почти до совершенства у Накадзимы, Гурьев таким "притворством" сравнительно легко завоёвывал сторонников. Ему вовсе не требовалось во время первой же беседы раскрывать все карты или преодолевать инстинктивное недоверие, сопротивление, а то и общее разочарование в жизни. И если он видел, что так подстроиться под сидящего перед ним человека не удаётся, Гурьев такого кандидата неизбежно отсеивал. На мужчин подобный приём действовал безотказно. Правда, с женщинами всё обстояло несколько по-иному.
Иногда, впрочем, он менял тактику, хотя расчёт при этом оставался. С определённым психотипом можно - и нужно было - действовать в несколько ином ключе. Гурьев переставал подстраиваться под собеседника и отвлекать. Наоборот, сосредотачивал внимание на себе и своих словах, предельно, можно сказать, сосредотачивал. В этом случае в силу вступал иной механизм - внешние данные Гурьева в сочетании с абсолютной убеждённостью в своей правоте. Но убеждённость не фанатика, а уверенность и сила Хранителя. Из таких - сразу, без длительной подготовки - получались его главные сторонники. И таких он тоже научился уже видеть.
Перед тем, как закрыть "контору", Гурьев выдал Осоргину очередную порцию денежного довольствия и сказал:
– Соберите всех, кто ещё остался в Лондоне, и поезжайте в Мероув Парк. Распорядитесь насчёт размещения и пропитания. Прислуга имеет соответствующие инструкции. Да, и, пожалуйста, ничему не удивляйтесь. Договорились?
– После разумного беркута и бесов в хороводе вряд ли меня можно удивить ещё чем-нибудь, - криво усмехнулся Осоргин.
– Ну, вот только не нужно этого нездорового мистицизма, Вадим Викентьевич. А поводов для удивления хватит, вы, главное, не поддавайтесь.
– Слушаюсь.
– Завтра в восемнадцать ноль-ноль - торжественный обед по случаю начала занятий.
– Открытие Кадетского корпуса, - кивнул моряк.
– Так точно, господин капитан. И через два месяца это будет самая маленькая и самая могучая армия в мире.
– Вы сумасшедший, Яков Кириллыч.
– Знаете, сколько людей уже сообщили мне об этом? - отчаянно улыбнулся Гурьев. - Вам не повезло очутиться даже в первой сотне.
– А вы?
– Мне ещё предстоит парочка мероприятий в городе, а потом я подъеду. Самостоятельно. Вы не утруждайтесь, ваша карьера личного шофёра давно и благополучно завершилась. Что-нибудь ещё? Говорите, говорите.
– Есть ещё один человек.
– Кто?
– Генерал Матюшин.
– Какой Матюшин?! - Гурьев даже не задумался скрыть удивление. - Матюшин?! Он… в Лондоне?! Постойте, Вадим Викентьевич. Ему полагается быть в Сербии, кажется?
– А вы откуда знаете?! - пришла очередь Осоргина задирать брови.
– Да уж знаю, - Гурьев нахмурился. - Вот как. Я не знал, что он здесь.
– Яков Кириллович, это, собственно… А, всё равно…
– Я вас внимательно, господин капитан, - прищурился Гурьев.
– Ну… Я, одним словом, рискнул, что называется. В свете возникающих перспектив, и так далее… Отбил телеграмму и выслал денег на дорогу.
– Вот уж кого я никак не рассчитывал заполучить, - Гурьев посмотрел на Осоргина и улыбнулся. - Ну, Вадим Викентьевич! Похоже, я в вас не ошибся.
– То есть… вы не возражаете?
– Я-то не возражаю, - Гурьев сел, сложил руки в замок и подпёр ими подбородок. - Как мне отношения с генералом и гением разведки строить прикажете? Боже ты мой. Матюшин, подумать только!
– Николай Саулович - человек выдающихся достоинств и выдающейся же скромности. Никаких эксцессов не будет. Слово офицера.
– Я и без вас знаю, что эксцессов не будет, - проворчал Гурьев. - Я ведь совсем о другом говорю. Ладно. Потом. Где он?
– Я…
– Сняли ему комнату в меблирашках. Вадим Викентьевич, а ведь это гафф.
– Яков Кириллыч, да побойтесь Бога. Я ведь головой рисковал, его сюда вызывая. Это с одной стороны… А с другой…
– Рефлексии оставьте пока, - вкрадчиво произнёс Гурьев. - Так уж прямо и головой. Давно?
– Третьего дня.
– Я даже понимаю, почему вы молчали, - кивнул Гурьев. - Хотя извинить вас за это, Бог свидетель, не готов. Это вот и называется - эксцесс исполнителя.
– Виноват, - буркнул Осоргин.
– Да нет. Пожалуй, это я виноват. Виноват, что дал повод подумать, будто наше дело может потерпеть. Не может. Что бы ни происходило в моей личной жизни. Понимаете, Вадим Викентьевич?
– Так точно.
– Ну и превосходно. Немедленно к нему. Кстати. Сколько же ему лет?
– Много, - Осоргин вздохнул.
– Это я понимаю, - кивнул Гурьев. - А всё-таки?
– Шестьдесят три. Яков Кириллович, вы же сами сказали - он гений…
– Я думаю, это замечательно, Вадим Викентьевич.
– Что?! - растерялся Осоргин.
– Что вы не обладаете даром читать мои мысли, - Гурьев чуть качнул головой и провёл рукой по волосам. - И вы даже не представляете себе, какое это счастье. Для нас обоих. Всё. Едем.
Гурьеву показалось, что Осоргин еле удержал себя от жеста отдания воинской чести. А вот это мне нравится, подумал он. Хотя я пока и не заслужил, - всё равно, мне это нравится. Он, взявшись уже за ручку двери, неожиданно - как всегда - переменил тему:
– Есть у меня вопрос к вам, быть может, и не совсем по адресу.
– Слушаю, Яков Кириллович.
– Что вам известно о Багряниновых?
– Только фамилия, - покачал головой Осоргин. - А что?
– Это важно. Совсем ничего?
– Нет. Ничего вразумительного доложить не могу, не располагаю сведениями… Тут уж, скорее, Николай Саулович поболе моего способен сообщить.
– Вот и повод для визита, - кивнул Гурьев. - В таком случае, не станем откладывать в долгий ящик. А открытие кадетского корпуса перенесём, по такому случаю, на понедельник.