Демилль Нельсон. Дочь генерала

   Что я знал об этом человеке, с которым за последние десять лет встречался сотни раз? Единственное, о чем я мог сказать с уверенностью, — Кент больше забеспокоился о соблюдении приличий, чем о самих приличиях. Он знал, что у него репутация полицейского-чистюли, и дорожил ей. Он не отпускал скабрезных шуточек и не участвовал в непристойных разговорах о женщинах. Был крут со своими подчиненными и гнал тех, кто не отвечал его стандарту внешности и поведения. И все-таки генеральской дочери удалось его соблазнить. Над Кентом начали подсмеиваться, это раздражало его, он чувствовал, что теряет уважение. Связавшись с генеральской дочерью, до генерала не дотянешь.
   Может быть, в глубине души Кент знал, что некоторых людей и, конечно же, его подчиненных обуял бы благоговейный трепет перед полковником, который отважился сделать это и тем самым решил проблемы тридцати высших офицеров и их жен. Обычному человеку отвратителен убийца, но он способен внушить уважение и страх, особенно если люди чувствуют, что в его поступке есть не только дурное.
   Допустим, эти рассуждения и заключения разумны и соответствуют фактам. Но означает ли это, что полковник Уильям Кент, начальник военной полиции Форт-Хадли, подпадает под подозрение в убийстве капитана Энн Кемпбелл? И почему именно Кент? На базе немало мужчин, у которых были свои мотивы совершить убийство: ревность, месть, желание замести следы, избежать позора и прочее. И если Кент — как я это докажу? В тех редких случаях, когда полицейский, оказавшийся на месте преступления, сам же и является преступником, следователю очень трудно работать.
   Я помедлил перед дверью две-три секунды, потом постучал.

Глава 30

   Мы молча ехали в моем «блейзере» в офицерский клуб.
   — Почему ты думаешь, что это Кент? — спросил я.
   — Инстинкт, — ответила Синтия.
   — Инстинкт — это когда Кент раздвигает колени у Энн Кемпбелл. Все-таки — почему?
   — Не знаю. Мы перебрали всех других, и подозрения на них отпали. У обоих Ярдли твердое алиби. Нам известно, что делал Мур. Свидетельствуют друг за друга Фаулеры. Генерала, хотя он и замешан, обвинить в убийстве, по-моему, невозможно, как и миссис Кемпбелл, если уж на то пошло. Не станешь же подозревать сержанта Сент-Джона и полицейского Кейси — они сами доложили, что нашли труп.
   — Да, но есть еще майор Боуз, полковник Уимс, лейтенант Элби, главный капеллан, врач и еще три десятка офицеров, у которых мог быть повод. Добавь к этому их жен — тоже не исключено.
   — И еще какого-нибудь неизвестного, о котором мы не слышали. Но не у каждого была возможность совершить преступное деяние.
   — Согласен. К сожалению, у нас нет времени допросить всех, кто упомянут в дневнике Энн. Фэбээровцы на нашем месте ни одного бы не пропустили и о каждом накатали бы двухсотстраничное заключение. Хорошо, считаем, что Кент — наиболее вероятный подозреваемый, правда, мне не хотелось бы делать из него козла отпущения, какого он — и кое-кто еще — делает из Мура.
   — Понятно. Знаешь, меня просто осенило, что это Кент.
   — Когда же тебя осенило?
   — Не помню. Кажется, я принимала душ.
   — Считай, что я этого не слышал.
   — Как ты думаешь, Кент согласится выпить с нами?
   — Он уклонился от прямого ответа. Если убийца он, будет как штык. Прием безотказный. Умный преступник при возможности постарается быть поближе к следствию, заглянуть всем в глаза, разузнать, кто чем дышит, навести на ложный след. Причем действует он чаще всего бессознательно. Я вовсе не хочу сказать, что если Кент придет, то убил непременно он. Но если не придет, точно не он.
   — Ясно.
   За годы службы в УРП на курсах переподготовки мне удавалось пропускать штабные занятия, уроки секретности, семинары по межрасовым проблемам и взаимоотношениям полов, поэтому в новой армии у меня постоянно возникали трудности. Зато я охотно посещал командирские занятия, из которых почерпнул много полезного в области человеческого поведения, а именно: одинаково относись к начальству и к подчиненным, не заставляй людей делать то, что было бы неприятно делать самому, не требуй уважения, а завоевывай его, не скупись на заслуженную похвалу. Следуя этим нехитрым правилам, я сказал Синтии:
   — Ты прекрасно работаешь — инициатива, трезвое суждение, выдержка. Словом, опытный трудолюбивый профессионал.
   — Ты это заранее заучил?
   — Нет, я...
   — Сказано хорошо, но без чувства, бесцветно. Говори так, как идет из сердца, Пол. Если, конечно, оно у тебя есть.
   — Обижаешь. — На стоянке у офицерского клуба я припарковался. — Такая безапелляционность...
   — Скажи: «Я тебя люблю».
   — Я уже говорил. В прошлом году. Сколько можно?
   — Скажи еще раз!
   — Я тебя люблю.
   — То-то.
   Синтия выскочила из «блейзера» и, захлопнув дверцу, пошла к входу. Я последовал за ней. Мы не обменялись ни словом, пока не заняли свободный столик в углу бара. Я посмотрел на часы: четверть девятого. Ресторан был полон, но в баре людей было мало: час, когда спиртное отпускали за половину стоимости, давно миновал. Армейское руководство косо смотрит на это время, но поскольку клубы имеют полунезависимый статус, некоторые по-прежнему чтут старинный, освященный временем обычай — час-полтора в день продавать виски за полцены, как своего рода маленькое вознаграждение за дрянную еду, которую никакой уважающий себя штатский гражданин, за исключением недавних эмигрантов из стран военной диктатуры, не взял бы в рот. Да, в нынешней армии есть свои положительные стороны. К сожалению, их с каждым днем меньше.
   Подошла официантка. Синтия заказала бурбон с кока-колой, а я взял виски с пивом.
   — Господи, ну и жарища, — сказал я, — как будто в сушильню сунули.
   — От тебя несет потом, — улыбнулась Синтия. — Тебе надо принять душ.
   — А у нас есть время?
   — Мы могли бы принять душ одновременно.
   — Думаешь, быстрее управимся?
   Принесли выпивку.
   — В знак памяти об Энн Кемпбелл! — провозгласил я. — Мы сделаем все, что в наших силах.
   Выпили, помолчали.
   — Я начинаю волноваться, — признался я. — Дело, что ли, такое или просто состарился и устал.
   — Это потому, что ты переживаешь, Пол. У нас на руках не просто очередное дело. Это человеческая трагедия.
   — Какие еще есть трагедии, кроме смерти? И мы все на волоске от гибели. Все — трагические фигуры.
   — И когда найдем убийцу, будет еще одна трагедия. Наверняка он знал ее. Может быть, любил.
   — Как Кент.
   — Да, как Кент... Знаешь, я где-то вычитала одно выражение. Когда беседую с изнасилованной женщиной, всегда его вспоминаю. «По сравнению с позором смерть — ничто». Так и здесь. И все началось с унижения и позора, которые пережила Энн Кемпбелл в Уэст-Пойнте. Только подумай, Пол. Офицеров учат гордости, настойчивости, несгибаемости. Таким, как Энн Кемпбелл, на роду написано стать военными. Потом что-то происходит — бесчестье, унижение, позор, изнасилование, — и они ничего не могут сделать. Они не гнутся, как остальные. Они стоят прямо, пока не сломаются.
   Я утвердительно кивал.
   — Потом они собирают обломки, продолжают жить, но они уже другие. Я хочу сказать: любая женщина после грубого изнасилования меняется, а такие, как Энн Кемпбелл, вообще не излечиваются.
   — Многие считают, что единственное средство от унижения и позора — это месть.
   — Вот именно. Давай рассуждать дальше. Возьмем обычного офицера. За двадцать минут Энн Кемпбелл соблазняет его, ведет в свой будуар, начинаются сексуальные игры с вывертами. Потом она его бросает или же просит оказать какую-нибудь небольшую услугу. Может быть, совсем маленькую, но идущую вразрез с правилами. Так повторяется раз, другой... Несчастный в двойственном положении: победа льстит его мужскому тщеславию, но потом его неизбежно мучает стыд, особенно если он женат и принимает всерьез уроки офицерской чести и прочее. Большинство мужчин не станут терзаться совестью из-за того, что поимели женщину, однако есть и такие, которым будет стыдно. Это офицеры, священнослужители, одним словом, видные люди, столпы общества. Так мы приходим к выражению «По сравнению с позором смерть — ничто». Это относится и к Энн Кемпбелл, и к генералу, и любому другому, кто желал смерти ей или себе. Вот почему мне кажется, что это был человек, который знал ее и считал, что убийство — верный способ покончить с позором бесчестья как жертвы, так и своим собственным. Кент — человек крутой, службист — вписывается в эту версию.
   Я сообразил, что и сам думал об этом, правда, под несколько иным углом зрения. Но главное, мы с Синтией составили психологический портрет убийцы, который близко напоминал Кента. Человек задним умом крепок.
   — Кент значит Кент... — проговорил я.
   — А вот и он. Легок на помине.
   В бар вошел полковник Кент. Многие сидящие в зале посмотрели на него. Любой начальник полиции в воинской части привлекает к себе внимание. Одни смотрят на него с уважением, другие бросают косые взгляды. Но здесь, в Хадли, где произошло сенсационное убийство, он в одночасье стал знаменитостью.
   Кент подошел к нам. Мы встали. С глазу на глаз я мог послать его куда подальше, но на людях приходится держаться по уставу.
   Кент сел, мы тоже. Подошла официантка, он заказал нам еще по порции, себе же велел принести джин с тоником.
   — Я плачу, — оборвал он.
   Мы поболтали о том о сем — жара, бессонные ночи, у людей сдают нервы. Ни слова об убийстве. Но Кент, как профессионал, понимал, что выпить его пригласили неспроста. Чувствовал, что ставят мышеловку.
   — После похорон вы еще останетесь ненадолго, чтобы ввести фэбээровцев в курс дела? — неожиданно спросил он.
   — Придется, — ответил я. — Но вечером хотелось бы отвалить.
   Через несколько минут последовал еще один вопрос, правда, совсем из другой оперы.
   — Как вы друг с другом, ладите? — Кент улыбнулся. — Или я задаю наводящий вопрос?
   Синтия тоже улыбнулась:
   — Стараемся восстановить дружеские отношения.
   — Где вы познакомились?
   — В Брюсселе.
   — Хороший город.
   Разговор шел в том же духе. Время от времени, словно бы ненароком, Кент спрашивал: «Значит, убийца определенно не Мур?» — или что-нибудь в этом роде.
   — Во всей этой истории мало что определенного, — ответила Синтия, — но думаем, что не он... Страшно подумать, мы чуть не обвинили невинного человека.
   — Если Мур действительно невинный... Вы же утверждаете, что он связал ее и бросил.
   — Да, он это сделал, — вставил я, — мы даже знаем, почему он это сделал, но раскрыть пока не можем.
   — В таком случае Мур — соучастник преступления.
   — С точки зрения закона — нет. Тут совсем другое дело.
   — Странно. Ваша компьютерная дама нашла что искала?
   — По-видимому, да. На беду некоторых, Энн Кемпбелл вела в компьютере любовный дневник.
   — Ну и ну! И я там фигурирую?
   — И не один, Билл. Там еще человек тридцать.
   — Господи Иисусе... Я знал, что у нее много... Но не до такой же степени... Надо же быть таким дураком. Послушайте, а нельзя ли этот дневник засекретить?
   — Как материал, содержащий государственную тайну? — улыбнулся я. — Посмотрю, что можно сделать с позиции национальной безопасности. Пока же решение будет принимать Главный военный прокурор, или министр юстиции, или оба. Я полагаю, вы в хорошей компании и не слишком выделяетесь.
   — Да, но я полицейский.
   — В дневнике есть имена куда более важных шишек.
   — И то хорошо. Как насчет Фаулера?
   — Не могу сказать. Кстати, вам известно, что Берт Ярдли тоже пользовался?
   — Вы шутите!.. Ну и ну.
   — Выходит, у вас с Бертом больше общего, чем думали. — Шутки в сторону, Билл. — Вы хорошо его знаете?
   — Только по профессиональной линии. Встречаемся на ежемесячных собраниях полицейских округа.
   Такие собрания — затея гражданская. Если бы я хорошенько подумал, то понял, что им, шефу городской полиции и начальнику военной полиции, нередко приходится работать вместе, чтобы не подставляться.
   — Вы уже были в церкви? — спросил Кент.
   — Нет, будем утром, на церемонии, — ответила Синтия. — А вы хотите побывать сегодня?
   Он посмотрел на часы.
   — Обязательно. Как-никак считался ее возлюбленным.
   — Церковь просторная, для всех места хватает? — осведомился я.
   Мы с полковником рассмеялись, но Синтию покоробило это грубое замечание, и она метнула сердитый взгляд.
   — Миссис Кент все еще в Огайо? — спросил я.
   — Да.
   — Сколько там пробудет?
   — М-м... еще несколько дней.
   — Поездка неблизкая. Или она летела?
   — Летела. — Кент выдавил усмешку. — На помеле.
   Я тоже натянуто улыбнулся.
   — Позвольте спросить — ее отъезд связан с грязными слухами о вас и капитане Кемпбелл?
   — В какой-то степени... Мы с женой давно пытаемся наладить отношения. Она ничего не знала, только предполагала. Вы не женаты, но, надеюсь, поймете меня.
   — Я был женат. Мисс Санхилл и сейчас замужем.
   — Правда? За военным?
   — Да, служит в Беннинге.
   — Куда только не кидают нашего брата!
   Приятный, ни к чему не обязывающий разговор. Два уорент-офицера из УРП и высший офицер, полицейский начальник, сидели, выпивали, болтали о жизни, любви, работе, и лишь иногда разговор прослаивался темой совершенного убийства. Любопытная техника допроса и вполне эффективная в соответствующих обстоятельствах. Я называю ее бутербродной техникой: хлеб, ломтик мяса, салат, кровь, сыр, томат, кровь и т.д.
   Билл Кент отнюдь не был обычным подозреваемым, он догадывался, к чему устроены эти маленькие посиделки с разговором по пустякам, — такое у меня сложилось впечатление, и я понимал, что он это знает. Как в бальном танце, в момент очередного сближения мы с ним заглянули в глаза друг другу, и все окончательно поняли — он и я. В тот момент, когда преступник осознает, что попался, оба, он и сыщик, испытывают странную неловкость, и чтобы ее рассеять, преступник принимает беспечный вид, старается внушить, что дело его нисколько не касается. Бывает наоборот — преступник смелеет, становится развязным, словно говорит, что ему море по колено.
   Кент не сделал ни того ни другого. Он сказал:
   — Я рад, что попросил вас взяться за это дело. Боуз связан с ней, я в этом был почти уверен, но молчал, боясь ошибиться. Кроме того, у него в группе нет следователей по фактам убийства, и из Фоллз-Черч все равно прислали бы соответствующих специалистов. Или сразу же обратились в ФБР. К счастью, вы оба были здесь. — Он обратился ко мне: — Мы и раньше работали с вами, и я знал, что вы подходящая кандидатура. — Помолчав, Кент добавил: — Завтра в полдень вас отстраняют от дела. Но знаете, мне кажется, вы его к полудню завершите.
   Мы посидели минуту-две молча, вертя в руках соломинки и салфетки. Мы с Синтией прикидывали, не убийца ли с нами за столом, а Кент грустно размышлял о крахе своей карьеры — это по меньшей мере — и, вероятно, ломал голову над тем, что бы сказать нам такое, что заставило бы нас убраться с базы до завтрашнего полудня.
   Иных надо постоянно легонько подталкивать, поэтому я сказал Кенту:
   — Билл, может быть, прогуляемся? Или зайдем в ваш кабинет? Есть разговор...
   Он покачал головой, поднялся с места.
   — Мне надо идти... Ну что ж... Надеюсь, эти мясники в морге не слишком ее обезобразили и гроб будет открыт. Хочу увидеть ее еще раз... У меня даже фотографии нет. От романов на стороне не много сувениров остается. — Кент печально усмехнулся.
   На самом же деле «сувениров» было ползала. Мы с Синтией тоже встали, и я сказал:
   — Пока никто не додумался, возьмите в качестве сувенира ее вербовочный плакат. За ними скоро будут гоняться.
   — Наверное.
   — Спасибо за выпивку.
   Кент круто повернулся и пошел к выходу.
   Глядя ему вслед, Синтия промолвила:
   — Кент, надо думать, страшно расстроен неизбежным уходом из армии, предстоящим бесчестьем, сломанной семейной жизнью и смертью женщины, которую любил. Может быть, мы видим человека, охваченного горем. Или же... он и есть убийца.
   — Трудно судить о человеке, которому приходится пройти через все это. И все-таки в его глазах есть что-то такое... У них собственный язык, идущий из глубины души. Они говорят о любви, несчастье, ненависти, о вине и невиновности. Глаза говорят правду, даже когда человек лжет.
   — Да, глаза не обманут.
   Мы долго молчали.
   — Итак? — спросила Синтия.
   Я посмотрел на нее, она не отвела взгляд, словно проверяла верность только что сказанного, и мы, не проронив ни слова, молча согласились, что Билл Кент — тот, кого мы ищем.

Глава 31

   Мы не стали ужинать и выехали на Райфл-Рендж-роуд, чтобы попасть в Джордан-Филдз. Как и говорил Кент, на шоссе был установлен проверочный пост. Нам пришлось остановиться и предъявить документы. У выезда на Джордан-Филдз охрана тоже потребовала бумаги. На входе в ангар номер три мы еще раз прошли процедуру проверки.
   Военные всегда стараются сбить журналистскую братию в стадо и запереть их в зале для пресс-конференции, где им самое место. Журналисты же норовят разбрестись и сунуть нос куда не следует. Армия объясняет строгости соображениями безопасности, пресса ссылается на традиционные и законные права. Последние десятилетия военные, получив по крайней мере один жестокий урок во Вьетнаме, берут верх.
   Мой собственный опыт общения с прессой тоже начался во Вьетнаме. Пулеметный огонь противника прижал наше подразделение к земле. И вдруг подкатывает камера, и под нос мне суют микрофон.
   — Какая сейчас обстановка? — спрашивает репортер.
   Об обстановке говорил свист пуль, но я был молодой и глупый и ответил:
   — Нас накрыл вражеский пулемет.
   — Что вы собираетесь делать?
   — Оставлю здесь вас с оператором, — говорю, а сам ползком-ползком назад.
   Пусть без меня разбираются. Отснятый материал, наверное, до сих пор пылится на какой-нибудь архивной полке в назидание потомкам. Тех двоих ребят я больше не видел.
   Людей в ангаре было мало. Эксперты разъехались — кто обратно в Форт-Гиллем, кто к местам новых происшествий. Оставшиеся человек десять заканчивали анализы, строчили отчеты.
   Домашняя мебель Энн Кемпбелл стояла на месте, рядом с ее джипом и «БМВ», но служебного кабинета не было. За раскладным столом перед экраном компьютера сидела, зевая Грейс Диксон.
   — Я реквизировала ее персональный компьютер. Сортирую файлы, читаю письма, дневник и прочее, но распечаток пока не сделала. Вы получили материал о Ярдли?
   — Получил, спасибо.
   — Клубнички здесь хоть отбавляй. Право, забавно.
   — Примите перед сном прохладный душ для успокоения.
   Грейс засмеялась и поерзала полным задом.
   — Я просто приклеилась от жары к стулу.
   — Где вы сегодня ночуете? — спросила Синтия.
   — Есть тут один дом. Дискеты возьму с собой в постель. И никаких мужчин, обещаю... Обнаружила в ее дневнике главного капеллана. Неужели нет ничего святого?
   Мне хотелось сказать, что спать с богиней — само по себе священнодействие, но решил, что дамы не оценят афоризма.
   — Можете распечатать все записи, где упоминается полковник Уильям Кент?
   — Конечно, могу. Мне это имя уже попадалось. Произведу сканирование, и все. Род занятий, должность — на тот случай, если пойдет без имени?
   — Начальник военной полиции Форт-Хадли. Друзья зовут его Билл.
   — Да, это он, попадался. Распечатать все материалы, где упоминается его имя?
   — Все до последнего. Сегодня или завтра рано утром объявятся фэбээровцы. Полиция у входа их не остановит. Как только увидите кого-нибудь, выньте дискету и сделайте вид, будто печатаете отчет. Понятно?
   — Понятно. Но вдруг у них есть ордер на обыск?
   С военными легче иметь дело, потому что они без разговоров подчиняются приказам. Гражданские же задают лишние вопросы, требуют объяснений.
   — Запомните, Грейс, вы печатаете отчет. Спрячьте дискету на себе. Если кому-то вздумается заглянуть вам под юбку, дайте нахалу пощечину.
   Она рассмеялась:
   — А если нахал хорошенький?
   Очевидно, в почтенной даме взыграло либидо.
   — Грейс, этот материал не должен видеть никто, кроме нас троих, — вступила в разговор Синтия.
   — Хорошо-хорошо.
   — Кэл Сивер еще не уехал? — спросил я.
   — Нет, прилег вон там, — ответила она, и снова ее пальцы забегали по клавишам.
   Я мало знаю о компьютерах и хочу знать еще меньше. Люди, которые работаю с ними, такие, как Грейс, немного чокнутые. Не могут оторваться от экрана, болтают, печатают, что-то бормочут, сыплют проклятиями, радостно вскрикивают и, похоже, способны длительное время обходиться без сна, еды и секса. И уж конечно, без меня. Мы с Синтией не стали беспокоить ее долгими прощаниями.
   Я подкатил к рабочему месту Грейс чертежную доску, чтобы входящие не сразу ее увидели, потом разыскал в углу Кэла Сивера. Он спал без задних ног, но я растолкал его. Кэл поднялся, покачиваясь и изумленно озираясь вокруг. Я выждал несколько секунд, чтобы он пришел в себя, и спросил:
   — Есть что-нибудь новенькое и любопытное?
   — Нет. Приводим материалы в порядок.
   — У тебя есть отпечатки пальцев и снимки следов полковника Кента?
   — Само собой.
   — Нашли его следы на джипе, на сумке Кемпбелл или в уборной?
   — Нет. Но на месте происшествия полно отпечатков его обуви.
   — Тебе принесли сапоги полковника Мура?
   — Да. Я сравнил их с гипсовыми слепками неопознанной обуви. Следы ведут к телу, потом опять к дороге.
   — План места происшествия составлен?
   — А как же иначе?
   Кэл Сивер подошел к передвижному щиту и включил освещение. На нем был пришпилен ватман с планом размером восемь футов на четыре. На плане был виден отрезок дороги, джип, начало смотровых скамеек, а по другую сторону дороги — часть стрельбища со стоячими мишенями и распластанная фигура жертвы, которую художник изобразил бесполой. Следы ног были помечены разноцветными булавками, а внизу листа помещалась легенда, поясняющая принадлежность обуви. Черные булавки обозначали неопознанные или неясные отпечатки. Небольшие стрелки указывали направление следов, в легенде объяснялось также, какой след свежий, какой старый, частично смытый дождем. В тех случаях, когда след накладывался на след, недавний был помечен длинной булавкой. План содержал также другие знаки и заметки, говорящие о желании внести какой-то порядок в неописуемый хаос. Впоследствии план введут в компьютер, и на экране будет более выразительное изображение, причем можно сделать так, что следы будут то появляться, то исчезать, как будто они оставлены человеком-невидимкой. Какие-то следы при желании можно будет временно исключить, другие ввести обратно. Пока же приходилось довольствоваться тем, что есть, и полагаться на опыт Синтии, Кэла Сивера и свой.
   — Мы это еще толком не анализировали. Это как бы твоя забота.
   — Спасибо, что напомнил.
   — Тут надо кое-где навести марафет для ФБР. Слишком много еще неизвестного и вероятного. Кстати, у нас нет твоей обуви.
   — Надеюсь, найдешь ее в гостинице.
   — Когда задерживают представление доказательств, я становлюсь подозрительным.
   — Отцепись, Кэл.
   — Хорошо, отцеплюсь... — сказал Кэл и показал на легенду. — Полковник Мур желтого цвета.
   — Мне нужен полковник Кент.
   — Кент? — удивленно проговорил он после секундной запинки.
   — Да, Кент.
   На плане полковник Кент был обозначен голубым цветом. Мы стояли, изучая план. В тишине ангара было слышно, как принтеры выдавали бумагу.
   — Расскажи, что известно о Кенте.
   Из рассказа Кэла следовало, что Кент побывал на месте происшествия не менее трех раз.
   — Видишь, вот он идет от шоссе к телу. Останавливается возле нее, приседает или встает на колено. Потом возвращается на дорогу. Он приехал сюда с полицейской Кейси, которая и обнаружила труп... Вот ее следы, она зеленая... Второй раз он, очевидно, был здесь с вами и Синтией, на которой были кроссовки. Синтия обозначена белым. — Кэл не упустил возможности сделать мне втык. — Ты черный. Тут полно черного цвета. Вот когда получу твою обувь, будешь розовой булавкой. Но на данный момент я не отличу тебя от...
   — Хорошо, я все понял. А третий раз?
   — Приехал, когда я был здесь. Но к этому времени мы уже расстелили брезент. Мне кажется, что до приезда с вами Кент был здесь не один, а два раза. Дело в том, что мы видим три цепочки его следов от шоссе к телу, но это нельзя утверждать с уверенностью. Следы накладываются на следы, и земля здесь мягкая, и трава.
   Мы стояли, разглядывая булавки, стрелки, пояснительные надписи.
   — Здесь побывали мужчина и женщина в гражданской обуви, и я мог бы раздобыть ее, — произнес я. — Но меня сейчас интересует Кент. Я тоже думаю, что он посетил место происшествия раньше, между двумя сорока пятью и тремя тридцатью. Он был, вероятно, в форме и в тех же ботинках, какие обувал потом.
   Кэл задумался.
   — Да, но ведь труп обнаружен... дай сообразить... только в четыре часа.
   Я молчал. Сивер почесал лысую голову и снова уставился на план.
   — М-м... может быть... Я хочу сказать, тут что-то не сходится... Вот отпечаток ног Сент-Джона, он у нас оранжевый. Абсолютно точно, это он. К подошве сержанта приклеилась жвачка, и она отпечаталась. Нам кажется, что его след наложился на другой след, который, мы думаем, принадлежит Кенту. У Кента — новые башмаки, такие дают четкий отпечаток... Значит... Если Сент-Джон прибыл в четыре ноль-ноль, а Кент после пяти ноль-ноль, когда ему позвонили... тогда его след поверх Кента необъясним... Но надо учитывать, что мы точно идентифицируем отпечатки, если только подходящий следоноситель: снег, грязь, мягкая почва. Отпечатки ног — не то что отпечатки пальцев. В данном случае мы имеем два четких следа и потому не можем с уверенностью сказать, какой наверху, какой внизу.