Демилль Нельсон. Дочь генерала

   — Скажите, ей в тот вечер звонили? Или, может быть, она звонила? — спросила Синтия.
   Молодец Синтия, хотя ответ на ее вопрос я уже знал.
   — Сама она при мне не звонила. Может, когда я выходил, не знаю. А вот ей кто-то звякнул, она велела мне выйти.
   — В котором часу был звонок?
   — Аккурат минут за десять как ей уехать.
   — Вы подслушивали разговор? — спросил я.
   Он энергично покачал головой.
   — Хорошо. Скажите, как близко вы подошли к телу? — спросил я.
   — Как близко? М-м... фута три-четыре.
   — Не понимаю, как вы определили, что она мертва.
   — Э-э... Я просто подумал, что она того... Глаза у ней были открытые... Я позвал ее...
   — Вы были вооружены?
   — Никак нет.
   — Разве по инструкции не положено на дежурстве иметь при себе оружие?
   — Забыл, видать, захватить.
   — Итак, вы увидели тело, подошли на расстояние трех-четырех футов, решили, что она мертва, и дали деру?
   — Угу... Видать, должен был поближе подойти, да?
   — Сержант, у ваших ног лежит раздетая женщина, знакомый вам офицер, и вы даже не нагнулись, чтобы узнать, что с ней? Мертвая она или живая.
   Синтия толкнула меня под столом ногой.
   Плох тот следователь, который становится судьей. Пора было оставить свидетеля с хорошим следователем. Я поднялся:
   — Вы тут без меня. Я скоро вернусь.
   Я пошел в камеру, где содержалась рядовой первого класса Роббинз, открыл незапертую дверь. Она босая лежала на койке и читала листок, который каждую неделю выпускала служба информации и печати части. Газетчики старательно стряпали хорошие новости, и я подумал, какой санобработке они подвергнут изнасилование и убийство дочери начальника базы.
   Когда я вошел, Роббинз посмотрела на меня, отложила газету, села, прислонясь к стене.
   — Доброе утро, — сказал я. — Я мистер Бреннер из УРП. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов относительно минувшей ночи.
   Она оглядела меня с ног до головы и возвестила:
   — На карточке у вас написано «Уайт».
   — Это девичья фамилия моей двоюродной тетушки, — пояснил я, усаживаясь на пластиковый стул. — Вы не являетесь подозреваемой...
   Я повторил положенную формулу. Она выслушала меня с полнейшим равнодушием.
   Задавая для разбега второстепенные, околичные вопросы, я внимательно изучал рядового Роббинз. Было ей лет двадцать, стриженые русые волосы, опрятная на вид, на редкость живые глаза, если учесть, какими были ночь и утро, — в общем, миловидная девчушка. У нее был низкий голос и южный акцент, и корни ее социально-экономического статуса до того, как она приняла присягу, находились там же. Теперь она была равноправный рядовой первого класса, смотрела сверху вниз на новобранцев и, судя по всему, ожидала повышения.
   Наконец я подобрался к первому значащему вопросу:
   — Вы видели капитана Кемпбелл в тот вечер?
   — Она прибыла в наше караульное помещение около двадцати двух часов, разговаривала со старшим офицером.
   — И вы узнали ее?
   — Кто же не знает капитана Кемпбелл?
   — После этого вы ее видели?
   — Нет.
   — Она не приезжала на ваш пост?
   — Нет.
   — Когда вы заступили на пост у склада боеприпасов?
   — В час ноль-ноль. Смениться должна была в пять тридцать.
   — Кто-нибудь еще проезжал ваш пост в промежутке между заступлением на дежурство и тем моментом, когда за вами приехал военный полицейский?
   — Нет, не проезжал.
   — Не слышали ли вы что-нибудь необычное?
   — Да.
   — Что именно?
   — Филин ухал. Это не к добру. В этих местах они редко попадаются.
   — Понятно.
   «Эй, Синтия, берегись, нас ждут большие перемены», — сказал я себе.
   — И может быть, видели что-нибудь необычное?
   — Видела свет от фар.
   — Каких фар?
   — Думаю, фар джипа, на котором она ехала.
   — В котором часу это было?
   — В два семнадцать.
   — Опишите подробнее, что вы видели.
   — Я и говорю, видела свет фар. Машина остановилась в полумиле, потом фары выключили.
   — Выключили сразу же после остановки или немного погодя?
   — Сразу же после остановки. Свет качался, потом остановился и погас.
   — И что вы подумали?
   — Подумала, кто-то едет в моем направлении.
   — Но свет остановился.
   — Ага. Это было непонятно.
   — Вы не догадались доложить начальству?
   — Еще бы, конечно, догадалась. Позвонила по мобильному.
   — Кому позвонили?
   — Сержанту Хейзу. В мою смену дежурил.
   — И что он сказал?
   — Что красть на складе боеприпасов нечего. Можно только обчистить мой пост.
   — Что вы ему ответили?
   — Сказала, что-то тут не в порядке.
   — А он?
   — Сказал, в том месте есть сортир. Кому-нибудь понадобилось. Добавил, что какой-нибудь офицер разъезжает, посоветовал смотреть в оба. — Поколебавшись, она добавила: — Сказал, что в летние ночи народ там трахается. Это его слова.
   — Само собой разумеется.
   — Не люблю, когда ругаются.
   — Я тоже.
   Я смотрел на молодую женщину. Естественную, прямую, искреннюю — лучшего свидетеля трудно желать. К тому же наделенную даром наблюдательности, врожденным или благоприобретенным. Но очевидно, я не принадлежал к тому типу людей, которых она знала и понимала. Она охотно отвечала на мои вопросы, но от себя ничего не говорила.
   — Послушайте, рядовой, вы знаете, что случилось с капитаном Кемпбелл?
   Она кивнула.
   — Мне дали задание найти убийцу.
   — Говорят, что ее вдобавок изнасиловали.
   — Вероятно... Поэтому мне нужно, чтобы вы были откровенны со мной. Рассказали бы то, о чем я не спрашиваю... Может, поделитесь своими впечатлениями, чувствами.
   На ее лице показались признаки волнения, Роббинз закусила нижнюю губу, из правого глаза выкатилась слезинка.
   — Я... Мне надо было пойти посмотреть, что там такое... Я могла предотвратить... Этот глупый сержант Хейз...
   Она беззвучно заплакала, а я уставился на свои башмаки, потом сказал:
   — Вы были обязаны оставаться на посту, пока не сменят. Вы выполняли приказ.
   Роббинз немного успокоилась и сказала:
   — Да, но любой хоть с капелькой здравого смысла и с оружием пошел бы посмотреть, что там происходит. И еще: фары выключили, а я стою как дурочка. И второй раз звонить в караулку побоялась. Через некоторое время увидела свет других фар. Машина остановилась, но немного погодя быстро развернулась и помчалась по дороге. Тогда я поняла: что-то случилось.
   — Когда это было?
   — В четыре двадцать пять.
   Это совпадало со временем, когда Сент-Джон, по его словам, обнаружил тело.
   — А между двумя семнадцатью и четырьмя двадцатью пятью других фар не видели?
   — Не видела. Это уж потом появились другие, примерно в пять часов. Это был военный полицейский, тот, который обнаружил тело. А через пятнадцать минут приехал еще один — он-то и рассказал, что случилось.
   — На таком расстоянии машины слышно?
   — Нет.
   — И стук дверцы тоже?
   — Можно услышать, если ветер в мою сторону. Но я была против ветра.
   — Вы охотитесь?
   — Охочусь.
   — Кого стреляете?
   — Опоссумов, кроликов, белок.
   — И птиц тоже?
   — Не-а. Птицы мне нравятся.
   Я встал.
   — Благодарю, вы мне очень помогли.
   — Вот уж не думаю.
   — Зато я думаю. — Я пошел к двери, но обернулся. — Если я отпущу вас отсюда, обещаете, что никому ничего не расскажете?
   — Я не знаю, кому я должна обещать.
   — Офицеру армии Соединенных Штатов Америки.
   — У вас сержантские нашивки, и я не знаю вашего настоящего имени.
   — Где вы живете?
   — Округ Ли, штат Алабама.
   — Предоставляю вам недельный административный отпуск. Оставьте у командира свой телефон.
   Я вернулся в помещение для допросов. Синтия сидела там одна, опустив голову на руки — то ли думала, то ли читала свои записи.
   Мы обменялись мнениями и пришли к выводу, что убийство было совершено между двумя семнадцатью и четырьмя двадцатью пятью. Мы оба сошлись на том, что убийца — или убийцы? — приехал в джипе вместе с Энн Кемпбелл или был уже на месте преступления. Если убийца приехал в собственной машине, то заранее выключил фары или остановился на значительном расстоянии от склада боеприпасов, где стояла на посту рядовой Роббинз. Я склонялся к мысли, что Энн Кемпбелл подобрала его — или их — в условленном месте и привезла туда, где потом произошло убийство, но не исключал вероятности предварительной договоренности встретиться именно там. Случайная, оказавшаяся роковой встреча представлялась менее вероятной: если бы на Энн Кемпбелл неожиданно напали, то между остановкой машины и выключением фар прошло бы хоть несколько минут.
   — Если это была условленная встреча, почему она ехала с зажженными фарами? — размышляла вслух Синтия.
   — Чтобы не привлекать лишнего внимания. Да, она имела право объехать посты, но могла наткнуться на патрульную полицейскую машину, и ее спросили бы, почему капитан Кемпбелл разъезжает по территории военного городка с погашенными фарами.
   — Похоже... Она наверняка знала, что рядовой Роббинз заметила ее машину. Почему бы ей было не подъехать к складу боеприпасов, поговорить с Роббинз, а уж потом ехать на свидание?
   — Хороший вопрос.
   — И вообще, какой смысл назначать свидание в полумиле от поста? В ее распоряжении было сто тысяч акров запретной зоны.
   — Верно. Но там недалеко есть уборные с проточной водой, и Роббинз передала слова своего сержанта, что народ по ночам любит там потрахаться. Предположительно потому, что потом есть где подмыться.
   — И все-таки я допускаю, что на нее напал какой-то ненормальный, который не знал, что неподалеку охраняемый объект.
   — Пока видимые свидетельства это не подтверждают.
   — А зачем затевать что-либо в ту ночь, когда дежуришь?
   — Для остроты ощущений. Наша пострадавшая любила откалывать сексуальные номера.
   — Но она честно исполняла свой воинский долг. Все остальное — в ее другой жизни.
   — Вот именно, в другой... Как ты думаешь, Сент-Джон ничего не скрывает?
   — Много, конечно, о постороннем распространялся, но, в сущности, рассказал все, что знает. А как Роббинз?
   — От нее я узнал больше, чем она сама знает. Между прочим, недурна собой, свеженькая деревенская девчушка из Алабамы.
   — Рядовой первого класса? Она тебе в правнучки годится.
   — И наверное, целочка.
   — Значит, бегает быстрее парней.
   — Что-то мы не в настроении...
   Синтия потерла виски.
   — Прости, но от твоих шуточек...
   — Может, тебе перекусить, а я тем временем позвоню Карлу Густаву? Если узнает о происшествии от кого-то еще, велит меня расстрелять.
   — Хорошо. — Синтия поднялась. — Держи меня в курсе, Пол.
   — Это зависит от герра Хеллмана.
   Она ткнула пальцем мне в живот.
   — От тебя зависит, от тебя. Скажи своему герру, что я тебе нужна.
   — А если не нужна?
   — Нужна, нужна.
   Я проводил Синтию до «мустанга». Когда она села за руль, я сказал:
   — Знаете, мисс, мне доставило большое удовольствие работать с вами последние шесть часов двадцать две минуты.
   — Благодарю. — Она улыбнулась. — Мне и самой из всего срока доставили удовольствие минут четырнадцать... Где и когда мы встретимся?
   — Здесь, в четырнадцать ноль-ноль.
   Красный «мустанг» рванул со стоянки и пропал в веренице машин.
   Я вернулся в здание, отыскал отведенный мне кабинет. Кент посадил меня в комнату без окон, с двумя столами, с двумя стульями, полкой для папок и достаточной площадью, чтобы поставить еще мусорную корзину.
   Я сел за стол и перелистал найденную адресную книгу в твердом кожаном переплете. Потом отбросил ее и задумался — не над самим происшествием, а над его внутренней механикой, над отношениями между людьми, с ним связанными, над тем, как мне самому не попасть в сеть интриг вокруг него. И уж потом начал перебирать обстоятельства дела.
   Перед тем как звонить Хеллману, надо привести в порядок факты, а версии и собственные мнения держать при себе.
   Карл привык иметь дело с фактами и принимает в расчет личные оценки только в том случае, если их можно использовать против подозреваемого. Мой начальник — отнюдь не политическое животное, подспудные проблемы убийства его интересовать не будут. В административной области он исходит из того, что его сотрудники должны работать вместе, если он так прикажет. В прошлом году в Брюсселе я попросил его не посылать меня на то дело или на тот континент, где работает мисс Санхилл. Я мотивировал свою просьбу тем, что у нас не складываются личные отношения. Он не понял, о чем я говорю, но твердо пообещал, что, возможно, выкроит минутку для решения, обдумывать мою просьбу или нет.
   Я снял телефонную трубку и набрал номер в Фоллз-Черч, заранее предвкушая удовольствие испортить начальнику день.

Глава 8

   «Оберфюрер» оказался на месте, и секретарь-машинистка Дайан соединила меня с ним.
   — Привет, Карл!
   — Привет, Пол, — ответил он с легким немецким акцентом.
   Отбросив любезности, я рванул с места в карьер:
   — У нас здесь убийство.
   — Та-ак...
   — Убита дочь генерала Кемпбелла, капитан Энн Кемпбелл.
   Он молчал, переваривая известие.
   — Может быть, изнасилована, но наверняка подверглась сексуальным издевательствам, — продолжал я.
   — В расположении части?
   — Да, на одном из стрельбищ.
   — Когда?
   — Сегодня ночью, между двумя семнадцатью и четырьмя двадцатью пятью.
   На этом информация относительно «кто?», «где?», «когда?» завершилась. Оставался трудный вопрос: «Почему?»
   — Мотивы преступления?
   — Неизвестны.
   — Подозреваемые есть?
   — Нет.
   — При каких обстоятельствах?
   — Потерпевшая была старшим дежурным офицером в штабе. Поехала проверять караулы... — Затем я сообщил ему кое-какие подробности, сказав, что следствие я начал благодаря настоянию полковника Кента, что встретил здесь мисс Санхилл, и мы вместе с ней осмотрели место преступления и городское жилище жертвы. Я не упомянул «комнату отдыха» в цокольном этаже, зная, что разговор могут подслушать и записать на пленку. Строго говоря, мой доклад не содержал секретной информации. А так — зачем ставить старика в неловкое положение.
   Выслушав, он помолчал, потом сказал:
   — Как только тело уберут, поезжайте туда вместе с мисс Санхилл и привяжите ее к земле в такое же положение и теми же самыми палаточными кольями. Непонятно, почему молодая здоровая женщина не смогла сама выдернуть колья.
   — Объясняю. Колья были вбиты с наклоном в противоположную сторону, у потерпевшей не было опоры, и кто-то накинул ей на горло шнур. Я думаю... мне представляется, что все это начиналось как игра...
   — Может быть, так, а может быть, иначе. В какой-то момент она должна была понять, что игра кончилась. По опыту прежних лет нам известно, какой сильной становится женщина, когда ей угрожает смертельная опасность. Не исключено, что потерпевшую накачали наркотиками или депрессантами. Проследи, чтобы токсикологи внимательнее все проверили. Тем временем вы с мисс Санхилл попытайтесь воспроизвести ход преступления от начала до конца.
   — Ты хочешь, чтобы мы имитировали преступление. Правильно я тебя понял?
   — Правильно. В качестве следственного эксперимента не вздумай насиловать и душить нашу подругу.
   — Ты делаешься мягкосердечным, Карл... Хорошо, я передам мисс Санхилл твое предложение.
   — Какое предложение? Это приказ, ясно? Расскажи-ка поподробнее, что вы нашли в доме капитана Кемпбелл.
   Я рассказал. Он никак не реагировал на то, что я не известил местные власти. Потом я спросил:
   — Для протокола, Карл. У тебя не будет проблем из-за того, что я вломился в частный дом и изъял часть имущества?
   — Отвечаю для протокола. Ты известил ближайших родственников жертвы. Они согласились с такой линией поведения, больше того, сами предложили ее. Пол, когда ты научишься сам прикрывать свою задницу? Меня ведь может не оказаться поблизости. А теперь даю тебе пять секунд пофантазировать, как ты меня приканчиваешь.
   Мне представилась восхитительная картина: я хватаю Карла за горло, у него вываливается изо рта язык, глаза вылезают из орбит...
   — Готов?
   — Еще секундочку. — ...Кожа делается синюшной... — Готов.
   — Прекрасно. Тебе нужна помощь со стороны ФБР?
   — Обойдусь.
   — Тебе нужен еще один следователь? Могу прислать отсюда или назначить кого-нибудь из наших в Хадли.
   — Давай лучше переиграем. Может, мне не браться за это дело?
   — Почему?
   — Я еще другое не закончил.
   — Так завершай.
   — Карл, ты понимаешь, что это убийство — деликатная штука, очень деликатная?
   — Ты был лично связан с потерпевшей?
   — Ну нет!
   — В таком случае я жду твой предварительный доклад по факсу к семнадцати ноль-ноль. Дайан присвоит делу номер. Что-нибудь еще?
   — Да, касательно СМИ... Официальное заявление министерства сухопутных войск, министерства юстиции, службы Главного военного прокурора. Будет также личное заявление генерала Кемпбелла и его супруги...
   — Не твоя забота. Занимайся расследованием — и точка.
   — Именно это я хотел от тебя услышать.
   — Теперь услышал. Что-нибудь еще? — спросил Карл.
   — Да. Я не хочу, чтобы мисс Санхилл занималась этим делом.
   — Я ее не назначал. Кстати, кто распорядился насчет нее?
   — Никто. Просто мы оба оказались на этой базе. Мы здесь ни с кем не связаны, ни с людьми, ни с начальством. Кент попросил нас обоих помочь ему, пока ты не назначил официальную группу.
   — Считай, что ты назначен официально. Что ты имеешь против нее?
   — Мы не любим друг друга.
   — Но вы вместе никогда не работали. На чем основана твоя неприязнь?
   — Между нами не сложились личные отношения. И я не знаю ее как специалиста.
   — Вполне компетентный специалист.
   — Но у нее нет опыта раскрытия убийств! — возразил я.
   — А у тебя мало опыта по части изнасилований. Нам предстоит расследовать убийство и изнасилование. Таким образом, вы составите хорошую рабочую пару.
   — Карл, мне казалось, что мы уже решили эту проблему. Ты обещал не сводить нас в одном месте и в одно время.
   — Я не давал такого обещания. На первом месте должны быть интересы армии.
   — Прелестно. В интересах армии дать ей новое задание. Здешнее она выполнила.
   — Знаю. У меня на столе ее отчет.
   — Вот как?
   — Не клади минутку трубку.
   Минутка растянулась.
   Карл — личность вообще толстокожая, но сегодня он был особенно немногословен: так он показывал, что полностью верит в мою способность выполнить любое задание. А как приятно, когда попадаешь в переделку, услышать пару сочувственных слов: «Да, Пол, дельце трудное, деликатное, тут и погореть недолго. Но ты можешь на меня рассчитывать. Мы своих в обиду не дадим». И еще о погибшей и ее близких: «Да-да, это трагедия, настоящая трагедия. Такая молодая, красивая, умная женщина. Родители, должно быть, убиты горем. Еще бы, потерять дочь...» Я к тому клоню, чтобы ты стал человечным человеком, Карл.
   — Пол?
   — Да-да, я слушаю.
   — Это мисс Санхилл звонила.
   Мне приходила в голову такая мысль.
   — Как? Через мою голову?..
   — Я, конечно, сделал ей выговор.
   — Правильно сделал. Теперь ты видишь, почему я не...
   — Я сказал, что ты не хочешь работать с ней. Она утверждает, что с твоей стороны это дискриминация по признакам пола, возраста и вероисповедания.
   — Что?! Да я понятия не имею, какого она вероисповедания.
   — На ее медальоне это указано.
   — Ты смеешься, Карл?
   — Это серьезное обвинение.
   — Карл, повторяю: это у нас на личной почве. Не ладим мы с ней.
   — В Брюсселе вы отлично ладили. По крайней мере мне так доносили.
   Пошел ты...
   — Карл, ты хочешь, чтобы я все тебе объяснил?
   — Мне уже объяснял один такой в Брюсселе год назад и мисс Санхилл минуту назад. Мои сотрудники должны вести себя пристойно в личной жизни. Я не требую от них обета безбрачия, но настаиваю, чтобы они сохранили благоразумие и не позорили себя и армию.
   — Я никогда не позорил армию!
   — Если бы жених мисс Санхилл пустил тебе пулю в лоб, разбираться во всей заварушке пришлось бы мне.
   — Последним желанием перед тем, как моим мозгам разлететься на куски, у меня было бы: только не это!
   — То-то. Ты на службе, и изволь установить нормальные служебные отношения с мисс Санхилл. Все, дискуссия окончена.
   — Слушаюсь, сэр, — отчеканил я и добавил: — А она замужем?
   — Тебе-то какая разница?
   — Личные соображения, сэр.
   — Никакой личной жизни до завершения этого дела. Что-нибудь еще?
   — Ты сказал нашей подруге о предполагаемом эксперименте?
   — Сам скажешь.
   Карл Густав повесил трубку, а я сидел и размышлял над тем, как мне поступить. Вариантов вроде бы множество, но все они сводились к двум: уволиться или продолжать тянуть лямку. Свои двадцать лет я отслужил, могу подать рапорт об отставке, выйти на волю с половинным жалованьем и начать наконец жить.
   Существует множество способов завершить армейскую карьеру. Большинство мужчин и женщин добиваются на последний год-полтора спокойного назначения и по истечении срока пропадают в безвестности. Многие, особенно из старшего офицерского состава, ждут очередного звания, пока их не попросят потихоньку выйти на пенсию. Некоторые счастливчики выходят в отставку в сиянии славы. Есть, наконец, кто совершает последний рывок к славе и сгорает в ее пламенных лучах. Главное — выбрать удобный момент.
   Я знал, что, если сейчас выйду из игры, сегодняшнее происшествие будет преследовать меня до могилы. Я уже клюнул на это дело и не представляю, что бы я делал и говорил, если бы Карл попытался отстранить меня от него. Но Карл — упрямый сукин сын, у него развит дух противоречия. Когда я говорил, что не хочу заниматься этим делом, я получил его, и когда я говорил, что не хочу работать с Синтией, я получил ее. Не такой уж он, Карл, умный, как воображает.
   На столе в моем новом кабинете уже лежали личное дело и медицинская карта капитана Энн Кемпбелл. Личные дела охватывают все годы пребывания военнослужащего в рядах вооруженных сил и бывают содержательны и интересны. Если идти по хронологии, то двенадцать лет назад Энн Кемпбелл поступила в военную академию Уэст-Пойнта, окончила в первой десятке своего курса, использовала традиционный выпускной месячный отпуск и по личной просьбе была направлена в офицерское военно-разведывательное училище в Форт-Уачука, штат Аризона. Потом она поступила в аспирантуру Джорджтаунского университета, где и получила степень магистра психологии. Следующий ее шаг — выбор того, что мы называем специализацией, в данном случае это была психологическая война. Энн прошла соответствующее обучение в Учебном центре войск специального назначения имени Джона Ф. Кеннеди в Форт-Брэгге, затем там же была назначена в четвертую группу по проведению психологических операций. Оттуда ее перевели в Германию, затем снова в Форт-Брэгг. Потом был Персидский залив, Пентагон и, наконец, Форт-Хадли.
   Оценки службы капитана Кемпбелл были исключительно высокие, но я и не ожидал ничего другого. Результаты ее армейских тестов выявляли такой коэффициент умственного развития, благодаря которому она попадала в категорию гениев, составляющих два процента от общего населения страны. Но сколько же этих двухпроцентников прошло передо мной в качестве подозреваемых, и в основном по делам об убийстве! Так называемые гении раздражительны, нетерпимы к другим людям, думают, что не обязаны подчиняться общепринятым нормам поведения, как все остальное человечество. Среди них много психопатов и людей, находящихся в непримиримом разладе с обществом и самими собой, и все они глубоко несчастны. Они мнят себя одновременно и прокурором, и судьей, и палачом — именно в этом качестве они и попадают ко мне в руки.
   Сегодня передо мной была не подозреваемая, а жертва — из тех самых двухпроцентников, хотя это обстоятельство могло не иметь никакого отношения к делу. Но чутье подсказывало мне, что Энн Кемпбелл сама была в чем-то виновата еше до того, как стала жертвой.
   Я раскрыл медицинскую карту Энн Кемпбелл и сразу заглянул в конец, где обычно записывают данные о психологических особенностях пациента. Там я нашел результаты осмотра, которые требовались для поступления в Уэст-Пойнт. Психиатр писал: «Очень целеустремленная, энергичная личность с высокой степенью приспособляемости. После двухчасового собеседования и изучения результатов тестирования я не обнаружил в ее характере никаких авторитарных черточек, отклонений в восприятии окружающего мира, нарушений умственного и душевного состояния, физиологических и сексуальных нарушений».
   Далее в заключении медика говорилось, что не существует явных психологических проблем, которые могли бы помешать Энн Кемпбелл пройти курс Военной академии США и выполнять предъявляемые там требования. Энн Кемпбелл была нормальной восемнадцатилетней американской девушкой — что бы это ни значило в последней четверти XX века. Все прекрасно, все замечательно. Листая дальше, я наткнулся на запись, относящуюся, судя по дате, к осеннему семестру третьего года обучения. Кадету Кемпбелл предписывалось явиться к психиатру академии, хотя кто дал предписание и по какому поводу, не указывалось. Некий доктор Уэллс отметил в своем заключении: "Кадету Кемпбелл было рекомендовано пройти полный медицинский осмотр и в случае необходимости соответствующий курс лечения. Кадет Кемпбелл утверждает: «Со мной все в порядке» — и неохотно отвечает на вопросы, хотя у меня нет особых оснований доложить ее командиру о ее непослушании. В ходе четырех собеседований, каждое из которых продолжалось около двух часов, она неоднократно заявляла, что просто устала от физической и академической перегрузки, беспокоится за свои занятия и оценки и вообще переработала. Это обычные жалобы со стороны кадетов — первокурсников и второкурсников, но я редко наблюдал такое умственное и физическое напряжение у учащихся третьего курса. Я осведомился, не существует ли каких-нибудь других причин ее напряженности и чувства беспокойства; может быть, влюбленность или неурядицы дома. Она заверила меня, что дома у нее все в порядке и у нее нет никакого интереса к молодым людям ни в стенах академии, ни вне ее. Приходится констатировать, что пациент — молодая женщина с ослабленным здоровьем, чрезвычайно рассеянная и встревоженная, находящаяся в глубокой депрессии. В ходе собеседований она неоднократно принималась плакать, хотя каждый раз брала себя в руки и просила извинения.