Демилль Нельсон. Дочь генерала

   Кент кивнул, а я под каким-то предлогом ретировался. Можно сколько угодно рассуждать о неуместности знакомить подозреваемого в убийстве с братом его убитой сестры да еще на похоронах жертвы. Но если все справедливо в делах любви и войны, то, позвольте доложить, все дозволено в расследовании убийства.
   Я чувствовал, знал, что Билл Кент — на краю, и любое мое действие, подталкивающее его сделать последний шаг в бездну, было оправданно и справедливо.
   Толпа постепенно редела, народ рассаживался по машинам. Я разглядел обоих Ярдли, отца и сына, и с ними женщину, вероятно, жену Берта. Подозреваю, что на фамильном древе Ярдли не так уж много побегов.
   Как я уже упоминал, на церемонии присутствовали гражданские лица Мидленда, в том числе мэр городка с семьей, и все же большинство составляли офицеры с женами, хотя уверен, что многие офицерские жены сочли за благо не явиться. Рядовых и унтер-офицеров не было, если не считать главного сержанта базы, который по традиции представлял эту категорию военнослужащих на общественных мероприятиях, куда их нельзя не пригласить, но где они в силу количества создали бы массу материально-технических проблем. Вообще равенства и братства между офицерским корпусом и прочими не наблюдается — будь то в жизни или смерти.
   Я заметил, что Карл разговаривает с майором Боузом, которому грозило увольнение, — тот стоял вытянувшись, сдвинув каблуки и энергично кивал, как заводная детская игрушка. Карл не такой человек, чтобы увольнять подчиненного на Рождество, в день рождения или свадьбы, но он мог счесть такой шаг уместным на похоронах.
   Синтия беседовала с Фаулерами и Кемпбеллами. Я мысленно похвалил ее за это, потому что сам в такой ситуации испытываю непонятную неловкость.
   Из известных мне бывших любовников Энн Кемпбелл я заметил также главного прокурора части полковника Уимса без жены и лейтенанта Элби, который изо всех сил старался держаться мужественным и одновременно печальным, не забывая при этом козырять начальству.
   Несколько в стороне одиноко стояла уорент-офицер Кифер, одетая в офицерскую форму, что давало ей право присутствовать на церемонии. Я подошел к ней и рассказал о «бэтмобиле». Несмотря на печальный повод, она была весела, как всегда. Неуклюжий и нуждающийся в поддержании моральных сил, я тем не менее начал беззастенчиво флиртовать с Кифер. Ей это понравилось, мы даже договорились когда-нибудь вместе выпить, здесь или в Фоллз-Черч.
   Синтия прервала наш тет-а-тет.
   — Нам пора, — сказала она, подойдя.
   — Готов.
   Я попрощался с Кифер и пошел с Синтией на стоянку. К нам присоединился Карл Хеллман. По дороге нам попался полковник Мур, очевидно, разыскивавший меня: в руках он держал несколько листков бумаги. Я представил Мура Хеллману, но тот словно не заметил протянутой ему руки и окинул бедного полковника таким взглядом, от какого стынет кровь в жилах.
   Мур был слишком обеспокоен и не заметил невежливости.
   — Вот объяснительная, которую вы просили, — сказал он мне.
   Я взял бумаги и по примеру командира даже не поблагодарил полковника.
   — Будьте добры, никуда сегодня не отлучайтесь. И не ведите разговоров с представителями ФБР и полковником Кентом.
   Я сел в свой «блейзер» и завел мотор. Карл и Синтия тоже заняли места, как только включился кондиционер. Через минуту мы выстроились в цепочку автомобилей, направлявшихся по дороге к югу, на Джордан-Филдз.
   — Я обещал полковнику Муру защиту, если он согласится сотрудничать со следствием, — сказал я сидящему на заднем сиденье Карлу.
   — На этой неделе вы раздаете обещания о защите, как врач лекарства против заразных болезней.
   Катись-ка ты, Карл, сам знаешь куда.
   — Превосходная была служба, — сказала Синтия.
   — Ты уверен относительно капеллана? — спросил меня Карл.
   — Абсолютно, сэр.
   — Здесь все знают всё друг о друге?
   — В известной степени. Кроме того, она не очень-то таилась.
   — Неужели сейчас надо говорить об этом? — вмешалась Синтия.
   — Наш непосредственный начальник имеет право на получение от нас любой информации и в любое время, — возразил я.
   Синтия отвернулась к окну и ничего не ответила. В зеркало заднего обзора я видел, что Карл немного удивлен моей резкостью.
   — В ходе следствия нам не удалось найти уэст-пойнтское кольцо убитой. Но я увидел его у нее на пальце.
   — Вот как? Может быть, это другое?
   — Может быть.
   Мы проехали дом Бомона, Учебный центр, потом обогнули Бетани-Хилл и выехали на Райфл-Рендж-роуд.
   Часы на приборном щитке показывали полдень. Солнце так пекло, что было видно, как от асфальта волнами поднимается горячий воздух.
   — С этой минуты УРП официально отстраняется от расследования.
   — Я добился отсрочки на час, — сказал Карл. — Если понадобится, возьму еще один.
   Везет как утопленникам.
   — Прекрасно, — заметил я без малейшего энтузиазма.
   По Джордан-Филдз тянулась вереница автомобилей. Мы проехали сторожевой пост, где два несчастных потеющих полицейских вынуждены были отдавать честь каждой машине.
   На Джордан-Филдз полицейские направляли прибывающие машины на просторную стоянку перед ангарами. Я проехал подальше и наконец около третьего ангара увидел служебную машину Кента. Я остановился неподалеку, мы вышли из «блейзера» и последовали за толпой к назначенному месту. Тело отправляли в Мичиган для захоронения, для этой цели воздушные силы великодушно предоставили транспорт — большой оливкового цвета «СИ-130», который стоял около взлетной полосы.
   Как я и предполагал, на Джордан-Филдз приехали и те, кто не присутствовал на службе в церкви: сотни полторы рядовых и унтер-офицеров в форме, любопытные из Мидленда и его окрестностей, представители городского общества ветеранов, офицеры, которые были заняты по службе, и их жены.
   Здесь же были, разумеется, оркестр, знаменосцы с почетным караулом, салют-команда. Барабанщик начал выбивать медленную дробь, и между двумя ангарами появились шестеро носильщиков. Они катили лафет с гробом к хвостовой части «СИ-130». Военные отдавали честь проезжающему мимо них гробу, люди в штатском прикладывали правую руку к груди, слева, где сердце. Барабанная дробь прекратилась. Все застыли в ожидании.
   Жара стояла дикая, не было ни малейшего ветерка, знамена беспомощно повисли, и знаменосцам приходилось трясти древками.
   Почетные провожатые приподняли флаг, которым был покрыт гроб, и капеллан Имз произнес: «Помолимся». Поминальную молитву он закончил словами: «Даруй ей, Господи, вечный покой, и пусть светит над ней неугасимый твой свет. Аминь».
   Семеро стрелков дали по три винтовочных залпа. Когда звук последнего залпа замер вдали, горнист у лафета протрубил отбой. Я люблю отбой, и правильно, что этот сигнал, который солдат слышит перед отходом ко сну, играют над его могилой перед началом последнего, долгого сна. Собравшимся он напоминает, что как день сменяет ночь, так и за отбоем последует побудка.
   Носильщики сложили флаг и отдали его капеллану Имзу, а тот, в свою очередь, вручил его миссис Кемпбелл. Та приняла флаг торжественно и церемонно.
   Должно быть, от палящего солнца, от винтовочных залпов, от звуков горна мне припомнилось лето 1970-го и мотель «Белые камелии», злачное местечко на шоссе в окрестностях Мидленда. Мне припомнилась полуночная вечеринка у бассейна, где не требовалось купального костюма. Господи, какие же мы были молодые, думал я, как ставили весь город на уши — сотни и тысячи жеребцов, взбрыкивающих от обилия гормонов и спиртного. Но мы не были беспечными юнцами, которые не думают о будущем, напротив, оно нависало над каждой нашей мыслью, над каждым словом. Над каждым лихорадочным свиданием.
   Я вспомнил двух приятелей по пехотному училищу, которых на месяц назначили разгружать здесь самолеты с трупами в пластиковых мешках. Потом оба получили приказ отправиться — не во Вьетнам, нет, а в Германию, и они читали вслух и перечитывали в казарме этот приказ, как будто это было извещение юриста о наследстве или принадлежности к титулованному дворянству.
   Нам казалось, что существует причинно-следственная связь между разгрузкой трупов из Вьетнама и желанием самому не стать трупом. Сотни ребят-пехотинцев добивались наряда на аэродром в надежде, что потом им выдадут билет в Германию или какое-нибудь другое безопасное местечко. Я тоже разгружал трупы на Джордан-Филдз, но расхожее мнение, будто начальство питает особые чувства к тем, кто ворочает мешки с человеческим мясом, оказалось неверным. Я получил приказ, гласящий: «Вам надлежит явиться на Оклендскую военную базу для дальнейшей отправки в Юго-Восточную Азию».
   Я возвратился в настоящее, которое было таким же тяжелым, как и прошлое. Генерал и миссис Кемпбелл разговаривали с группой подошедших к ним людей — родственники, Фаулеры и помощник генерала капитан Боллинджер. Во время моего мысленного отсутствия гроб уже внесли в хвостовой люк самолета.
   Внезапно из сопел четырех турбовинтовых двигателей вырвался огонь, и они оглушительно взревели. Генерал козырнул стоящим подле него, взял миссис Кемпбелл под руку, с другого бока ее взял под руку Джон — и все трое взошли по наклонному днищу в люк. Сначала я подумал, что они хотят в последний раз попрощаться с дочерью и сестрой, но потом понял, что генерал с супругой выбрали именно этот момент, чтобы покинуть Форт-Хадли и навсегда оставить армию. Так оно и есть: днище медленно поднялось и встало на место.
   Механик дал знак пилотам, и тяжелая машина двинулась с площадки на взлетную полосу.
   Вероятно, многие из присутствующих удивились внезапному отъезду Кемпбеллов на том же самолете, который должен доставить тело Энн в Мичиган. Но по зрелом размышлении — причем казалось, что эта мысль появилась в многочисленных головах одновременно, — все решили, что это наилучший выход для Кемпбеллов, для Форт-Хадли и в целом для армии.
   «СИ-130» выкатил на взлетную полосу, набрал скорость и в миле от толпы оторвался от земли. Его силуэт вырисовался сначала над зеленой верхушкой леса, затем на голубизне неба. Люди, словно ждавшие сигнала, начали расходиться. Почетный караул, оркестр, носильщики — все строем проследовали к автобусам.
   Я пошел к стоянке, откуда уже разъезжались машины. Синтия и Карл шли рядом. Синтия прикладывала к глазам платок.
   — Что-то я себя неважно чувствую, — промолвила она.
   Я дал ей ключи от машины:
   — Посиди в кабине, включи кондиционер. Встретимся в третьем ангаре, когда отдохнешь.
   — Нет-нет, сейчас пройдет, — сказала Синтия и взяла меня под руку.
   — Пол, пора брать зверя, — напомнил Карл. — У нас совсем мало времени, и ничего другого мы не придумаем.
   — Да, времени у нас мало, но что-нибудь придумать мы можем.
   — Не вынуждай меня приказывать.
   — Вы не имеете права отдавать приказ, который я считаю тактически неверным. Он усложнит работу ФБР.
   — Такого права я не имею. Считаешь, что провести последнюю встречу с Кентом рановато?
   — Да.
   — Допустим. Но что сейчас?
   — Позвольте мне, — сказала Синтия Карлу и, посмотрев на меня, спросила: — В ангаре, так?
   Я ничего не ответил.
   — Прекрасно, — сказал Карл. — Мы с мистером Бреннером подождем вас в машине.
   Хватит, поупрямился, подумал я и пробурчал:
   — Ладно, я сам. Все равно я по уши в дерьме.
   Синтия кивнула. Я повернулся и увидел Кента. С двумя младшими офицерами он шел к своей служебной машине.
   — Приходи через десять минут, — сказал я Синтии.
   Я догнал Кента и похлопал его по плечу. Он обернулся. После секундного молчания я сказал:
   — Полковник, мы можем поговорить наедине?
   — Конечно, — ответил он, поколебавшись.
   Кент отпустил подчиненных. Мы стояли на горячем бетоне перед ангаром. Мимо нас проезжали машины.
   — Жарко на солнце. Давайте зайдем в ангар.
   Мы шли с ним бок о бок, как два соратника-полицейских, идущих на одно задание. В общем, таковыми мы и были.

Глава 36

   В третьем ангаре было прохладнее и намного тише.
   Мы с Кентом прошли мимо «БМВ» Энн Кемпбелл и направились к тому месту, где было воссоздано ее жилье. Я показал на стул в ее «кабинете», и Кент сел. Кэл Сивер был в выходной форме, очевидно, только что вернулся с похоронной церемонии. Я отвел его в сторону:
   — Кэл, попроси всех уйти отсюда. Пусть только Грейс пока останется. Мне нужно, чтобы она распечатала кое-какие выдержки из дневника капитана Энн Кемпбелл. — Я кивнул в сторону Кента. — Потом она тоже уйдет, но оставит дискету.
   — Сделаем.
   — От оклендского следопыта есть известия?
   — Да. Говорит, что сейчас уже не может сказать с уверенностью. Но если бы его заставили сказать, то да, след Кента отпечатался прежде следа Сент-Джона.
   — А крупицы краски с задетого дерева?
   — Несколько часов назад я отправил чурбачок в Гиллем. Они определили, что краска соответствует тому типу, который используется на «Крейслере» для джипов. Кстати, где он, этот джип?
   — Думаю, в гараже полковника Кента. Он на Бетани-Хилл живет. Так что есть смысл послать туда кого-нибудь — сфотографировать царапину на джипе и соскрести с него немного краски для сравнения.
   — Но я не имею права...
   — Имеешь-имеешь.
   — Мне нужно письменное разрешение от его непосредственного начальника...
   — Его непосредственный начальник подал в отставку и только что улетел в Мичиган. К тому же он сказал, что дает согласие на все, что положено сделать. Мы с тобой не на гражданке, Кэл, а в армии.
   — Это я и без тебя знаю.
   — Ты можешь сейчас продемонстрировать нам с Кентом схему следов на мониторе?
   — Конечно, могу.
   — Следы Кента пойдут первыми.
   — Понятно. — Кэл глянул в сторону Кента, сидящего в кабинете Энн Кемпбелл. — Что, будешь брать?
   — Не исключено.
   — Ну что же, если это он, валяй.
   — Попытаюсь. Но если вдруг выйдет наоборот — браслеты он защелкнет на мне, — будешь меня навещать?
   — Не буду. Мне в Гиллем надо ехать. Но я напишу.
   — И на том спасибо. Да, скажи еще охране у входа, чтобы фэбээровцев пока не пускали сюда.
   — Будет сделано. Желаю удачи. — Кэл Сивер похлопал меня по плечу и ушел.
   Я вернулся к Кенту и сел на диван.
   — Надо уточнить кое-какие вещи до того, как сюда приедут фэбээровцы, — сказал я.
   — Как я понимаю, ваш свидетель по делу о торговле оружием пустился в бега?
   — Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
   — Ну и как наше дело?
   — Пока неопределенно. Время бежит, ФБР собирает силы, а у меня только один подозреваемый.
   — И кто же это?
   Я встал, скинул пиджак — на мне была сбруя с девятимиллиметровым «глоком». Кент последовал моему примеру — такая же сбруя с особым полицейским пистолетом 38-го калибра. Покончив с игрой «я тебе, ты мне», мы сели, расстегнули вороты рубашек.
   — Кто же все-таки это? — снова спросил он.
   — Об этом мне и хотелось поговорить с вами. Но подождем Синтию.
   — Хорошо.
   Я оглядел ангар. Уходили последние криминалисты, и только Грейс торчала перед компьютером. Синтии не было. При всем моем недовольстве ею, последние часы она заслуживает того, чтобы присутствовать при окончании дела — независимо от того, каким оно будет. Карл, я знал, присутствовать не пожелает — не столько из-за естественного стремления не подставляться в случае чего, сколько из уважения ко мне и к моей работе. Он никогда не опускался до того, чтобы пользоваться плодами трудов своих подчиненных, зато и промахов не прощал, особенно чужих.
   — Я рад, что все кончилось, — сказал Кент.
   — Мы все рады.
   — Зачем вам нужно было знакомить меня с Джоном Кемпбеллом?
   — Я подумал, что вы чем-нибудь его утешите.
   Кент ничего не сказал.
   Тут я случайно заметил, что холодильник «на кухне» Энн Кемпбелл подключен к удлинителю. Пройдя сквозь невидимые стены, я подошел к холодильнику, открыл дверцу. Так и есть: полки набиты пивом и соками. Я взял три банки «Курса», вернулся в «кабинет» и дал одну банку Кенту.
   Мы вскрыли банки и стали потягивать пиво.
   — Значит, отошли от дела?
   — Мне дали отсрочку на несколько часов.
   — Повезло. В УРП платят сверхурочные?
   — Платят. После первых суток — двойная плата, за воскресенья — тройная.
   Кент улыбнулся и доверительно сообщил:
   — Сегодня у меня куча дел.
   — Это не отнимет много времени.
   Он пожал плечами и допил пиво. Я дал ему еще банку.
   — Я не знал, что Кемпбеллы собираются улететь тем же самолетом.
   — Да, я тоже удивился. Но это красивый ход с их стороны.
   — Кемпбелл кончился, жаль. А мог бы стать очередным вице-президентом. Даже президентом — когда-нибудь. Народ готов отдать голоса за военного.
   — Я плохо разбираюсь в политике...
   Я увидел, что Грейс Диксон положила на стол дискету и распечатки, помахала мне и вышла. К компьютеру подошел Кэл Сивер и включил графическую схему следов.
   — Что они делают? — спросил Кент.
   — Пытаются определить, кто это сделал.
   — А где же фэбээровцы?
   — Очевидно, за дверью. Ждут, когда выйдет мое время.
   — Не люблю работать с ФБР. Не понимают они нас.
   — Не понимают, это верно. Правда, никто из них не спал с погибшей.
   Отворилась дверь, и появилась Синтия. Она вошла в «кабинет», поздоровалась с Кентом. Я достал ей из холодильника кока-колу и еще одну банку пива Кенту. Тот начинал нервничать.
   — Все это очень грустно, — сказала Синтия. — Такая молодая... Я так переживала за ее родителей и брата.
   Кент молчал.
   — Билл, мы с Синтией раскопали кое-какие вещи, которые нас беспокоят. Может быть, вы поможете нам объяснить их.
   Кент отпил пиво.
   — Прежде всего это письмо, — сказала Синтия, доставая из сумки листок бумаги, и подала его Кенту.
   Он пробежал письмо глазами — он знал его наизусть.
   — Понимаю, как оно огорчило вас, — продолжила Синтия. — Женщина разносит личные отношения по всему городку и причиняет неприятности единственному человеку, который привязан к ней.
   Чтобы скрыть замешательство, Кент сделал большой глоток пива.
   — Почему вы думаете, что я был привязан к ней?
   — Чувствую. Вы были привязаны к ней, а она чересчур занята собой. Не захотела ответить на ваши чувства и заботу.
   Сыщик, расследующий убийство, иногда вынужден говорить плохо о мертвом. Убийце неприятно слышать, что его жертва была образцом добродетели, верной дочерью Господа Бога, какой описывал Энн Кемпбелл полковник Фаулер. При этом вы не отбрасываете напрочь проблемы добра и зла, как предлагает Карл Хеллман, — просто ставите их в другую перспективу, давая понять подозреваемому, что содеянное им вполне объяснимо.
   Билл Кент был не дурак, он видел, к чему мы клоним, но молчал.
   — Мы также располагаем записями из ее дневника о каждом вашем свидании, — продолжала Синтия.
   — Распечатки лежат у компьютера, — добавил я.
   Синтия пошла к столу с компьютером, принесла страницы, потом села перед Кентом и начала читать. Записи в дневнике были откровенные, но, в сущности, не эротические. Они напоминали медицинское исследование: ни слова о любви, о чувствах, только бесстрастные описания половых актов. Слушать это Кенту было, естественно, неприятно, но дневник подтверждал, что Энн Кемпбелл думала о нем не больше, чем о своем вибраторе. По его лицу я видел, что в бедняге закипает гнев — эмоция, которая меньше всего поддается контролю и неизбежно ведет к распаду личности.
   Кент встал и сказал:
   — Я не намерен это слушать.
   Я тоже встал.
   — Нет, вы должны выслушать. Пожалуйста, сядьте. Без вас мы ничего не можем сделать.
   Он вроде бы заколебался: уйти или остаться, но колебание было, как говорится, на публику. Кент понимал, что сейчас происходит самое важное событие в его жизни, и если он уйдет, то оно произойдет без него. С наигранным недовольством он опустился на стул. Я тоже сел.
   Синтия продолжала читать, как будто ничего не случилось. Она нашла ударный пассаж:
   — "После долгого сопротивления Билл наконец почувствовал вкус к сексуальному удушью. Любимый его прием заключается в следующем: он накидывает себе на шею петлю и вешается на стенном крюке, а я в это время делаю ему минет. Но Билл любит также привязывать меня к кровати, как он сделал это сегодня, и, стянув мне горло шнуром, работать во мне мощным вибратором. Он так наловчился в этой процедуре, что я кончала и кончала..."
   Синтия посмотрела на Кента и стала перелистывать страницы дальше.
   Кент не был сейчас ни рассерженным, ни растерянным; он, казалось, унесся мысленно куда-то далеко-далеко, то ли вспоминая светлые деньки, то ли стараясь проникнуть в темное, неопределенное будущее.
   Синтия принялась за чтение последней записи, той, которую Грейс прочитала нам по телефону:
   — "В Билле снова заговорил собственник. Я думала, что это в прошлом. Он приехал сегодня вечером, когда у меня был Тед Боуз. Мы с ним еще не спустились вниз. Они выпили с Кентом в гостиной, и тот начал корчить из себя начальника. Потом Тед уехал, а мы с Биллом поругались. Он говорит, что если я выйду за него замуж или просто буду жить с ним, то бросит жену и работу. Билл знает, почему я занимаюсь с ним и другими мужиками тем, чем занимаюсь, но ему взбрело в голову, что между нами что-то серьезное. Он настаивает, я возражаю. Сегодня ему даже секс был не нужен. Он говорил и говорил. Я дала ему выговориться, хотя мне не по сердцу то, что Билл говорит. Почему некоторые мужчины думают, что с дамой надо быть рыцарем в сияющих доспехах? Я сама себе рыцарь и дракон, живу в собственном заколдованном замке. Все остальные — пешки в моей игре. Билл не очень проницателен, он этого не понимает, а объяснять я не собираюсь. Я сказала, что подумаю над его предложением, а до того не будет ли он любезен приезжать ко мне только тогда, когда мы условимся. Билл разозлился, даже ударил меня. Потом сорвал с меня одежду и взял прямо на полу. Когда насытился, ему стало легче, но уехал он тем не менее в дурном настроении. Он становится опасен, но мне все равно. Если не считать Уэса, Билл единственный, кто смеет угрожать мне и поднимать на меня руку. Тем он и интересен".
   Синтия положила листки на стол.
   — Вы взяли ее силой на полу в гостиной? — Я кивнул в сторону соседней комнаты.
   — Если вы задались целью унизить меня, то вам это удалось, — ответил Кент.
   — Моя цель, полковник, состоит в том, чтобы найти убийцу Энн Кемпбелл и выяснить, почему он это сделал.
   — Вы думаете, я... что-то скрываю?
   — Да, мы думаем, что скрываете.
   Я взял пульт управления, включил телевизор и видеокассетник. На экране выплыло лицо Энн Кемпбелл. Она читала лекцию.
   — Не возражаете? — сказал я. — Эта женщина прямо гипнотизирует меня, как она гипнотизировала вас и многих других. Так и тянет иногда посмотреть на нее. Это помогает кое-что понять.
   Капитан Энн Кемпбелл говорила:
   — "Когда психология, которая является наукой врачевания, используется как орудие войны, возникает вопрос морали. — Она сняла микрофон с кафедры и пошла на камеру. Потом села на край сцены, свесив ноги. — Мне вас так лучше видно, ребята".
   Я исподволь бросил взгляд на Кента. Он пристально смотрел на экран, и, если судить по моим собственным чувствам, ему безумно хотелось снова увидеть ее живой, в этой комнате, притронуться к ней и сказать ей что-то...
   Энн Кемпбелл стала развивать мысль о моральной стороне психологических операций на войне, о желаниях, потребностях и страхах человеческой личности вообще.
   — "Психология — оружие мягкое, не то, что 155-миллиметровый артиллерийский снаряд, — говорила она. — Но с помощью листовок и пропагандистских радиовещаний можно вывести из строя больше неприятельских батальонов, чем тяжелой артиллерией. Нет необходимости убивать людей, если можно подчинить их своей воле. Гораздо приятнее видеть, как вражеский солдат бежит к вам с поднятыми руками и падает перед вами на колени, чем стрелять в него".
   Я выключил кассетник и сказал:
   — Держится Энн хорошо, не правда ли, Билл? Она из тех, кто всегда привлекает внимание внешностью, речью, умом. Жаль, что я не был с ней знаком.
   — Напрасно жалеете.
   — Напрасно? Почему?
   Он набрал в легкие воздух и выдохнул:
   — Она была... она была стервой.
   — Стервой?
   — Да, стервой... Энн из тех женщин... таких редко встретишь... Женщина, которой все восхищаются... считают милой, приветливой, высоконравственной... как девчонку с соседнего двора. Мужчины таких любят. Но на самом деле она водит людей за нос. Ей ни до кого нет дела... И развращена до мозга костей.
   — Интересная получается картина... Надеюсь, вы дополните ее несколькими штрихами.
   Кент не заставил себя уговаривать. Следующие десять минут он делился своим мнением об Энн Кемпбелл. Местами оно соответствовало реальности, чаще было далеко от нее. Синтия принесла ему очередную банку пива.
   В сущности, Билл Кент выстраивал обвинительное заключение — так же как это делали охотники на ведьм триста лет назад. Злая колдунья, наводит на людей порчу, губит души и тела мужчин, притворяется богобоязненной и трудолюбивой, но по ночам якшается с темными силами.
   — Посмотришь эту пленку — женственная, милая, обаятельная, — говорил Кент, — но стоит почитать дневник, во всей своей красе предстанет. Я уже говорил, как она увлекалась Ницше: человек и сверхчеловек, Антихрист и прочий заморский бред... Могла прийти вечером в кабинет к мужчине и лечь под него, а наутро забыть о его существовании.