Диккенс Чарльз. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы XXX-LXIV)

   почтительный друг и челобитчица
   Эмма Микобер".
   - Что вы думаете об этом письме? - взглянув на меня, спросил Трэдлс, когда я перечитал письмо дважды.
   - А что вы думаете об этом? - спросил я, ибо, нахмурившись, он все еще читал послание мистера Микобера.
   - Мне кажется, Копперфилд, оба эти письма заключают в себе нечто более важное, чем обычные письма мистера и миссис Микобер, но что именно - не понимаю. Они писали искренне и не сговариваясь между собой, я в этом не сомневаюсь. Бедная женщина! - Это относилось к письму миссис Микобер; стоя рядом, мы сравнивали оба письма. - Во всяком случае, мы должны пожалеть ее и ответить - написать, что не преминем повидаться с мистером Микобером.
   Я выразил согласие тем более охотно, что теперь упрекнул себя в недостаточно внимательном отношении к ее первому письму. В свое время, как уже упоминалось, я размышлял о нем немало, но я был слишком занят собственными делами, да к тому же достаточно хорошо знал все семейство и, не имея больше никаких известий, мало-помалу кончил тем, что перестал об этом думать. О Микоберах я размышлял частенько, но главным образом о том, какие "денежные займы" они сделали в Кентербери, а также вспоминал, что, поступив клерком к Урии Хипу, мистер Микобер чувствовал себя не в своей тарелке при встречах со мной.
   Итак, я написал от имени нас двоих успокоительное письмо миссис Микобер, и мы оба его подписали. По дороге в город, на почту, мы вели долгую беседу с Трэдлсом и строили многочисленные предположения, упоминать о которых не стану. Днем мы посовещались с бабушкой, но пришли только к выводу, что не должны опаздывать на назначенное мистером Микобером свидание.
   Хотя мы пришли в условленное место за четверть часа до назначенного времени, мистер Микобер был уже там. Скрестив на груди руки, он стоял, прислонившись к стене, и глядел на венчавшие ее острые зубцы так мечтательно, словно это были переплетающиеся ветви деревьев, осенявших его в юности.
   Мы подошли к нему; вид у него был немного более смущенный и немного менее элегантный, чем в былые времена. Для поездки он распростился со своим черным костюмом законника, на нем были старый его сюртук и плотно облегающие панталоны, но от непринужденности, с какою он носил их прежде, остались лишь следы. Правда, разговаривая с нами, он мало-помалу вновь обретал былую элегантность, но даже его монокль болтался как будто не столь изящно, как раньше, а воротник сорочки хотя и был по-прежнему грандиозных размеров, но как-то обвис.
   - Джентльмены! Вы - друзья в несчастье, настоящие друзья! - воскликнул мистер Микобер после обмена приветствиями. - Прежде всего позвольте осведомиться о физическом благополучии миссис Копперфилд in esse {В настоящем (лат.)} и миссис Трэдлс in posse {В будущем (лат.).}, полагая, так сказать, что мистер Трэдлс еще не сочетался - на радость и на горе * - с предметом своей любви!
   Мы оценили его учтивость и ответили подобающим образом. Затем он обратил наше внимание на тюремную стену и начал так: "Уверяю вас, джентльмены..." - но тут я запротестовал против такого церемонного обращения и попросил его говорить с нами так, как прежде.
   - Ваша сердечность меня подавляет, дорогой Копперфилд! - сказал он и пожал мне руку. - Ваше обращение с тем, кто является лишь обломком Храма, называемого Человеком, - позвольте мне так назвать самого себя, свидетельствует о сердце, которое делает честь нашей природе. Я хотел сказать, что вот сейчас обозревал мирный уголок, где протекли счастливейшие часы моей жизни...
   - Я уверен, это было благодаря миссис Микобер, - сказал я. - Надеюсь, она в добром здравии?
   - Благодарю! - ответил мистер Микобер, но лицо его слегка омрачилось. Она чувствует себя не очень хорошо. Вот тюрьма! - Мистер Микобер горестно поник головой. - То место, где впервые на протяжении многих лет невыносимое бремя денежных затруднений не оповещало о себе изо дня в день несносными, не дающими прохода голосами! То место, где не было дверного молотка, стук коего предупреждал бы о появлении кредитора. То место, где вам не угрожало привлечение к суду, а те, кто вас засадил, не шли дальше ворот! Джентльмены! - продолжал мистер Микобер. - Когда тени этой железной решетки, увенчивающей кирпичные стены, падали на песок плаца, я видел, как мои дети пробираются в этом сложном лабиринте, избегая наступать на затененные места. Мне знаком каждый камень этой тюрьмы. Простите великодушно, если я не могу скрыть своей слабости!
   - С той поры, мистер Микобер, у нас у всех произошли в жизни перемены. - заметил я.
   - Мистер Копперфилд, - с горечью сказал мистер Микобер, - когда я находился в этом убежище, я мог смотреть своему ближнему прямо в лицо, и если он меня оскорбит, - пробить ему голову. Но больше я не нахожусь с моими ближними на равной ноге!
   Понурив голову, мистер Микобер повернулся спиною к тюрьме; опираясь с одного бока на предложенную мной руку, а с другого - на руку Трэдлса, он зашагал вместе с нами.
   - На пути к могиле есть вехи, - продолжал мистер Микобер, умильно взирая назад через плечо, - подле коих человек пожелал бы задержаться до конца дней своих, если бы у него не было нечестивых стремлений. Такова и эта тюрьма в моей переменчивой карьере.
   - У вас плохое расположение духа, мистер Микобер, - сказал Трэдлс.
   - Совершенно верно, сэр, - согласился мистер Микобер.
   - Надеюсь, не потому, что вам не нравится юриспруденция? - продолжал Трэдлс. - Вы ведь знаете, я юрист. Мистер Микобер ничего не ответил.
   - Как поживает, мистер Микобер, наш друг Хип? - спросил я после паузы.
   - Мой дорогой Копперфилд! - побледнев, возбужденно воскликнул мистер Микобер. - Если вы считаете моего хозяина вашим другом, я могу только сожалеть об этом, если же вы считаете его моим другом, я позволю себе сардонически улыбнуться! Но кем бы вы ни считали моего хозяина, прошу не принять за обиду, если я отвечу только одно: здоров он или болен, он похож на лису, чтобы не сказать на дьявола... И прошу покорно разрешить мне как частному лицу не распространяться на эту тему, которая приводит меня как представителя моей профессии в состояние бешенства!
   Я выразил сожаление, что, по неведению, коснулся темы, столь сильно его взволновавшей.
   - А могу ли я узнать, не повторяя той же ошибки, как поживают мои старые друзья - мистер и мисс Уикфилд?
   - Мисс Уикфилд всегда была и остается образцом совершенства, - ответил мистер Микобер, и лицо его зарумянилось. - Она, мой дорогой Копперфилд, единственная сияющая звезда на небосводе моего несчастного бытия. Эту молодую леди я почитаю, я удивляюсь ее характеру, я преклоняюсь перед ней. Какая сердечность, какая правдивость и доброта! Прошу вас, завернем куда-нибудь. Право же, я в таком расстройстве, что не могу собой владеть!
   Мы повели его в переулок, где он вытащил носовой платок и прислонился к какой-то стене. Если я смотрел на него так же мрачно, как и Трэдлс, то едва ли наше общество могло действовать на него ободряюще.
   - Такова моя судьба! - воскликнул мистер Микобер, непритворно всхлипывая, однако - не без оттенка былой элегантности. - Такова моя судьба, джентльмены, что прекраснейшие черты человеческой природы являются для меня укоризной. Уважение, которое я питаю к мисс Уикфилд, - это стрела, пронзающая мою грудь. Лучше покиньте меня, и я отправлюсь странствовать по лицу земли. Мои дела быстро уладит могильный червь!
   Не вняв этому призыву, мы подождали, пока он не спрятал носового платка: затем он оправил воротничок горочки и, дабы обмануть прохожих, которые случайно могли на него взглянуть, начал напевать какую-то песенку и сдвинул шляпу набекрень. Не желая терять его из виду, так ничего и не узнав, я сказал ему, что с удовольствием познакомлю его с бабушкой, если он поедет со мною в Хайгет, где к его услугам будет постель и ночлег.
   - А вы, мистер Микобер, - сказал я, - приготовите нам стаканчик нашего превосходного пунша, и приятные воспоминания помогут вам забыть теперешние заботы.
   - А не то, мистер Микобер, вы поведаете о них нам, если доверительные сообщения вашим друзьям способны вам как-то помочь, - осторожно сказал Трэдлс.
   - Делайте со мной, джентльмены, все что хотите! - произнес мистер Микобер. - Я - соломинка в пучине морской, я нахожусь во власти стихов! Прошу прощенья, я хотел сказать - стихий.
   Мы снова двинулись рука об руку, успели сесть в карету, которая вот-вот должна была тронуться, и приехали в Хайгет без помех и приключений. Я был в большом затруднении, не ведая, что мне сказать и как поступить; по всем признакам в таком же затруднении был и Трэдлс. Мистер Микобер погружен был в мрачное раздумье. По временам, правда, он пытался придать себе бодрый вид и напевал какую-то песенку, но его глубокая меланхолия производила тем большее впечатление, чем более ухарски он заламывал набок шляпу, вытягивая воротничок сорочки чуть ли не до самых глаз.
   Мы пошли не ко мне, а к бабушке, так как Дора чувствовала себя неважно. Я послал за бабушкой, и она встретила мистера Микобера очень приветливо. Мистер Микобер поцеловал ей руку, отретировался к окну и вытащил носовой платок, испытывая тяжелую внутреннюю борьбу.
   Мистер Дик был дома. По самой своей природе он был так преисполнен сострадания ко всем, кому было плохо, и так быстро распознавал подобных людей, что за пять минут по крайней мере раз десять пожал руку мистеру Микоберу. Такое участие со стороны незнакомого человека столь растрогало мистера Микобера, что при каждом пожатии он повторял: "О, это слишком, мой дорогой сэр!" А это до того вдохновляло мистера Дика, что он, еще с большим пылом, снова и снова пожимал руку гостю.
   - Доброта этого джентльмена, сударыня, - обратился мистер Микобер к бабушке, - если вы разрешите прибегнуть к несколько грубоватому выражению, употребляемому в нашем национальном спорте, сбивает меня с ног! Такой прием, право же, смущает человека, который, как я, сражается с затруднениями, находясь под бременем тревоги.
   - Мой друг мистер Дик - человек необыкновенный, - с гордостью сказала бабушка.
   - Я в этом убежден, - сказал мистер Микобер. - Дорогой мой сэр (ибо мистер Дик снова пожал ему руку), я глубоко тронут вашим участием!
   - Как вы поживаете? - спросил мистер Дик с беспокойством.
   - Неважно, дорогой мой сэр, - вздыхая, ответил мистер Микобер.
   - Вам не следует унывать, вы должны, насколько возможно, развеселиться, - сказал мистер Дик.
   Мистер Микобер был совершенно очарован этими дружескими словами, а также и тем, что снова ощутил руку мистера Дика в своей руке.
   - Участь моя, - сказал он, - такова, что, созерцая разнообразную панораму человеческого бытия, мне случалось встречать оазисы, но такого зеленого, такого освежающего я не встречал никогда!
   В другое время это бы меня позабавило; но я чувствовал, что все мы как-то напряжены и встревожены, и с таким беспокойством наблюдал за мистером Микобером, который колебался между явным намерением нечто открыть и желанием не открывать ничего, что мое беспокойство перешло в лихорадочное волнение. Трэдлс сидел на кончике стула, глаза его были широко раскрыты, волосы торчали более выразительно, чем обычно; он поглядывал то на мистера Микобера, то на пол и не издавал ни звука. Бабушка, хоть и присматривалась внимательно к своему новому гостю, владела собой лучше, чем мы, ибо она втянула его в разговор и принудила отвечать, хотел он этого или не хотел.
   - Вы очень старый друг моего внука, мистер Микобер, - сказала бабушка. - Жалею, что не имела удовольствия видеть вас раньше.
   - А я, сударыня, жалею, что не имел чести знать вас в прежние времена, - отозвался мистер Микобер. - Я не всегда был таким обломком разбитого судна, каким вы видите меня в настоящее время.
   - Надеюсь, все обстоит благополучно с миссис Микобер и со всем вашим семейством? - спросила бабушка. Мистер Микобер отвесил поклон.
   - С ними обстоит все благополучно, поскольку могут надеяться на благополучие несчастные отверженные, - мрачно ответил мистер Микобер после паузы.
   - Господи помилуй! - воскликнула бабушка с присущей ей выразительностью. - Что вы имеете в виду, сэр?
   - Мое семейство, сударыня, - ответил мистер Микобер, - может в любой миг лишиться средств к существованию. Мой хозяин...
   Тут мистер Микобер, к моему вящему неудовольствию, умолк и начал очищать лимоны, которые я распорядился принести ему вместе с другими составными частями пунша.
   - Ваш хозяин, вы сказали... - вставил мистер Дик и слегка подтолкнул его под руку.
   - Благодарю вас, мой добрый сэр, за напоминание, - отозвался мистер Микобер, и вслед за этим последовало еще одно рукопожатие. - Мой хозяин мистер Хин как-то соизволил заметить, сударыня, что, не получай я жалованья, поступив к нему на службу, мне бы пришлось стать бродячим фокусником, шпагоглотателем и пожирателем огня. Кто его знает, может быть, и в самом деле мои дети должны будут снискивать себе пропитание кувырканьем, а миссис Микобер суждено сопровождать игрой на шарманке их противоестественные ухищрения!
   Мистер Микобер сделал выразительный жест ножом, давая понять, что эти представления будут иметь место лишь после того, как его не станет. Засим с видом отчаяния он продолжал очищать лимоны.
   Бабушка, облокотившись на маленький круглый сто лик, обычно стоявший рядом с ней, внимательно следила за ним. Несмотря на отвращение, которое внушала мне мысль хитростью заставить его открыть то, что добровольно он не хотел сказать, я собирался застигнуть его врасплох именно в этот момент; но он был слишком погружен в свои операции: бросал в чайник лимонные корки, клал сахар на лоточек для щипцов, наливал спирт в пустой графин, уверенно размешивал подсвечником кипящую воду и прочее и прочее. Однако я видел, что вот-вот настанет перелом, и он настал.
   Он отодвинул все свои снадобья и посуду, поднялся со стула, вытащил носовой платок и разразился слезами.
   - Мой дорогой Копперфилд, - выглядывая из-за платка, сказал мистер Микобер, - из всех занятий это такое занятие, которое требует душевного спокойствия и самоуважения. Я не могу продолжать. Это несомненно.
   - В чем дело, мистер Микобер? - спросил я. - Говорите, пожалуйста. Вы среди друзей.
   - Среди друзей! - повторил мистер Микобер, и все, что он дотоле сдерживал, наконец прорвалось. - О господи! Да ведь именно потому, что я среди друзей, вы видите меня в таком состоянии. В чем дело, джентльмены? В чем дело? Подлость - вот в чем дело! Низость - вот в чем дело! Обман, мошенничество, заговор - вот в чем дело! И называется вся эта гнусность Хип!
   Бабушка всплеснула руками, а мы оцепенели, как пораженные громом.
   - Конец борьбе! - воскликнул мистер Микобер, яростно размахивая носовым платком и то и дело вытягивая вперед обе руки, а потом раздвигая их так, словно он плыл среди нечеловеческих трудностей. - Больше я не могу вести такую жизнь! Я - человек погибший, у меня нет ничего, что могло бы примирить меня с жизнью. На мне лежало табу, пока я был на этой проклятой службе у негодяя. Верните мне мою жену, верните мне мое семейство, сделайте снова Микобера из этого несчастного, который стоит перед вами в моих башмаках, а потом предложите мне глотать шпагу - и я проглочу ее! Еще с каким аппетитом!
   Никогда я не видел человека в таком возбуждении. Я пытался его успокоить, чтобы добиться чего-нибудь более вразумительного. Но он распалялся все больше и больше и ничего не хотел слушать.
   - Я не пожму никому руки, - восклицал мистер Микобер, задыхаясь, сопя и захлебываясь слезами так, словно тонул в холодной воде, - не пожму руки... пока... не раздавлю эту отвратительную гадину... Хипа! Я не приклоню нигде головы, пока не... обрушу... Везувий... на... этого подлеца... Хипа! Пусть... под этим кровом... напитки... в особенности пунш... удушат меня, если я... раньше... не придушу его так, что... у него глаза на лоб полезут... у этого невиданного плута и лжеца... Хипа! Я... я... ни с кем не буду знаться... ничего не буду говорить... нигде не буду жить... пока... не раздроблю на... мельчайшие частицы... этого невероятного, этого... сверхъестественного лицемера, этого клятвопреступника... Хипа!
   Я боялся, что мистер Микобер умрет тут же, на месте. Страшно было видеть, как он продирался сквозь эти нечленораздельные фразы, и когда приближался к имени Хипа, с трудом проложив к нему путь, бросался вперед, выкрикивая его с силой, поистине удивительной. А когда он, весь в поту, рухнул на стул и посмотрел на нас, он был в совершенном изнеможении - на лице появлялись краски, которым было здесь совсем не место, судороги сжимали горло, а на лбу вздувались жилы. Я было хотел помочь ему, но он отмахнулся и ничего не пожелал слушать.
   - Нет, Копперфилд!.. кхх... Не прикасаться... кхх... пока мисс Уикфилд... кхх... возмещено зло... кхх... причинил гнусный негодяй... Хип! (Я глубоко уверен, что он не мог бы произнести и трех слов, если бы это словечко в конце фразы не вливало в него удивительную энергию.) Нерушимая тайна... кхх... от всего света... кхх... без исключений... через неделю в этот же день... кхх... в часы Завтрака... кхх... все присутствовать... также бабушка... кхх.,. добрейший джентльмен тоже... всем быть в гостинице в Кентербери... кхх... там... миссис Микобер и я... пели "Остролист"... * кхх... выведу на чистую воду неслыханного мошенника... Кипа!.. Больше не могу... говорить... кхх... ничего слушать... немедленно ухожу... не могу... кхх... выносить общество... по следам проклятого, отпетого преступника Хипа!
   Повторив в последний раз это магическое слово, которое поддерживало его до конца, мистер Микобер исчерпал свои последние силы и выбежал из дому, а мы, потрясенные, обнадеженные и озадаченные, остались в таком состоянии, что оно мало чем отличалось от его собственного. Но и теперь его страсть к писанью писем была слишком сильна, чтобы он мог с ней справиться. Мы все еще были потрясены и озадачены, когда мне принесли следующее идиллическое послание, которое он написал в ближайшей таверне:
   "Весьма секретно и доверительно.
   Мой дорогой сэр,
   Позволю себе просить вас передать вашей бабушке мои извинения за то крайнее возбуждение, в коем я находился. Извержение дымившегося вулкана последовало после внутренней борьбы, которую легче понять, чем описать.
   Надеюсь, я вполне вразумительно пригласил вас встретиться со мной ровно через неделю, утром, в Кентерберийском доме увеселений, где миссис Микобер и я имели однажды честь объединить наши голоса с вашим в пении прославленной песни бессмертного акцизвика, вскормленного на том берегу Твида *.
   Исполнив свой долг и совершив акт искупления, что только и позволит мне смотреть в глаза моих ближних, я исчезну. Я хотел бы лишь, чтобы меня поместили в тот приют всеобщего отдохновения, где,
   Каждый навек затворяся в свою одинокую келью,
   Спят непробудно смиренные предки села *,
   под бесхитростной надписью
   Уилкинс Микобер".
   ГЛАВА L
   Мечта мистера Пегготи сбылась
   Прошло несколько месяцев после нашего свидания с Мартой на берегу реки. С той поры я ее не видел, но она не раз давала о себе знать мистеру Пегготи. Ревностная ее помощь ни к чему не привела, и, судя по словам мистера Пегготи, я пришел к заключению, что до сих пор не найдено никакой нити, которая помогла бы нам что-нибудь узнать о судьбе Эмили. Признаюсь, я начал отчаиваться в результате наших поисков и все глубже и глубже проникался уверенностью в том, что она умерла.
   Но его убеждение оставалось непоколебимым. Насколько мне известно, - а его честное сердце, как мне кажется, было открыто для меня, - он неизменно и благоговейно верил, что найдет ее. Терпение его было неистощимо. И хотя временами я содрогался при мысли о том, в какое он впадет отчаяние, если его вере нанесен будет удар, но она пустила такие глубокие корни в его прекрасной душе и была так чиста, что с каждым днем я все больше его уважал и почитал.
   Он был не из тех, кто только надеется, но ничего не делает. Всю свою жизнь он привык действовать, и хорошо знал, что, надеясь на помощь других, он должен вместе с тем помогать себе сам. Я знал, что он отправлялся в Ярмут, если среди ночи ему вдруг начинало казаться, будто в окне старого баркаса почему-либо нет свечи. Я знал, что, вычитав из газет какие-нибудь сведения, которые могли иметь малейшее отношение к Эмили, он брал свою палку и пускался в путь за несколько десятков миль. Когда я передал ему рассказ, известный мне благодаря мисс Дартл, он отправился морем в Неаполь и вернулся назад. Трудные были все эти путешествия, так как он старался тратить как можно меньше денег, сберегая их до той поры, когда найдет Эмили. И все это время я ни разу не слышал от него ни одной жалобы, ни разу не слышал, что он устал или отчаялся.
   После нашей женитьбы Дора часто видела его и очень полюбила. И сейчас он перед моими глазами - стоит рядом с ее софой, в руках неказистая шапка, а моя девочка-жена глядит на него голубыми глазами с каким-то боязливым восхищением. А вот он приходит ко мне поболтать вечерком, в сумерки, я увожу его выкурить трубочку, и мы гуляем по саду. И передо мною встает другая картина - его опустевший дом, который мне, ребенку, казался таким уютным по вечерам, когда в очаге пылает огонь, а за окном воет ветер...
   В одно из своих вечерних посещений он сообщил, что, выйдя побродить прошлой ночью, встретил недалеко от своего дома Марту; она ждала его и просила ни в коем случае не уезжать из Лондона, покуда он ее снова не повидает.
   - Она сказала - почему? - осведомился я.
   - Я ее спросил, но она только сказала, что я ей должен это обещать, и исчезла, - ответил он.
   - А она говорила, когда появится снова?
   - Нет, мистер Дэви, - промолвил он, задумчиво проводя рукой по лицу. Об этом я ее тоже спросил. Но она ответила, что не может этого сказать.
   Я слишком долго старался его подбадривать, внушая надежду, которая висела на волоске, и потому заметил только, что, мне кажется, он встретится с ней скоро. Все свои сомнения я хранил про себя.
   Но вот как-то вечером недели через две я гулял один по саду. Я хорошо помню этот вечер. Было это на второй день той недели, по истечении которой мистер Микобер назначил нам встречу. Целый день шел дождь, было очень сыро, густая листва деревьев намокла, листья, казалось, отяжелели от влаги; но дождь уже прекратился, хотя небо еще не прояснилось, и весело зачирикали птицы. Пока я гулял по саду, сумерки сгустились, постепенно затихли птичьи голоса, и воцарилась та особенная тишина, которая бывает за городом в такие вечера, когда деревья неподвижно замирают и только одинокие капли время от времени падают с ветвей.
   Чуть в стороне от нашего домика, между увитыми плющом шпалерами, шла короткая аллея; она выходила прямо на дорогу перед домом. Задумавшись и случайно повернув голову в сторону аллеи, я увидел фигуру в простенькой мантилье. Она быстро двигалась по направлению ко мне и вдруг меня поманила.
   - Марта! - воскликнул я, бросившись ей навстречу.
   - Вы можете со мной пойти? - взволнованно прошептала она. - Я у него была, но его нет дома. Я оставила ему на столе записку, написала, куда он должен прийти. Мне сказали, что он скоро вернется домой. У меня есть для него новости. А вы не могли бы пойти со мной сейчас же?
   Вместо ответа я открыл калитку и вышел вместе с ней. Жестом она попросила меня молчать и зашагала по направлению к Лондону; по ее пыльной одежде было очевидно, что она шла оттуда пешком и очень спешила.
   Я спросил, не туда ли мы идем. Она утвердительно кивнула головой и снова сделала тот же жест. Тогда я окликнул пустую карету, мы сели, и на мой вопрос, куда ехать, она ответила:
   - К Гольдн-скверу! Скорей!
   Затем она забилась в угол кареты; рука, которой она закрыла лицо, дрожала; другой рукой она снова сделала мне тот же знак, что и раньше, словно ей было непосильно слышать чей бы то ни было голос.
   Я был в каком-то смятении, - то загоралась во мне надежда, то поднимался страх, - и я взглянул на нее, ожидая объяснений. Но она так упорно молчала, да и мне самому, в моем состоянии, молчание было так необходимо, что я не решился его прервать. Мы ехали, не произнося ни слова. По временам она выглядывала в окно, словно ей казалось, что мы едем слишком медленно, хотя мы ехали достаточно быстро, и по-прежнему оставалась безмолвной.
   Мы вышли из кареты у названной ею площади, и я приказал кучеру ждать, на тот случай, если он нам понадобится. Она коснулась моей руки и повела меня в одну из мрачных уличек, где раньше было столько прекрасных особняков, которые давно уже обветшали и сдавались внаем покомнатно. Войдя в открытую дверь одного из таких домов, она отпустила мою руку и сделала знак следовать за ней по лестнице.
   Дом был набит жильцами. По мере того как мы поднимались, распахивались двери комнат, и в них показывались головы жильцов; немало народу также спускалось по лестнице. Прежде чем войти в дом, я бросил взгляд наверх и в окнах увидел женщин и детей, глазевших на улицу поверх цветочных горшков; должно быть, мы привлекли их внимание, ибо теперь главным образом глазели на нас из-за дверей женщины и дети. Широкая лестница с массивными перилами из какого-то темного дерева, карнизы над дверьми, украшенные резными цветами и фруктами, глубокие амбразуры окон - все эти символы былого величия были невероятно грязны и пришли в полное обветшание. От сырости и времени паркет местами прогнил, и ходить по нему было небезопасно. Пытались, как я заметил, влить новую кровь в это разрушавшееся здание - кое-где подновили старинную дорогую скульптуру из дерева, заменив ее дешевой поделкой; это походило на брак между разорившимся старым аристократом и бедной плебейкой: участники этого неудачного союза отшатывались друг от друга. Несколько окон на лестнице были завешены или заделаны, в оставшихся почти не было стекол, и источенные червями рамы, казалось, всасывали внутрь дурной воздух, но отнюдь его не выпускали. Я взглянул в эти окна без стекол и увидел такие же дома, а внизу - жалкий двор, напоминавший свалку.