Диккенс Чарльз. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы XXX-LXIV)

   Она ухаживала за Эмли - продолжал мистер Пегготи, отпустив мою руку и берясь рукой за грудь, которая высоко вздымалась. - Она ухаживала за моей Эмли до вечера следующего дня, а та была без сознания и бредила. Потом она пошла разыскивать меня, потом пошла разыскивать вас, мистер Дэви. Она не сказала Эмли, куда идет, боясь, что мужество может ей изменить и она попытается скрыться от нас. Не знаю, откуда стало известно этой жестокой леди, где она находится. Может быть, человек, о котором я столько говорил, случайно увидел, куда Марта привела Эмли, а может (верно так оно и было) он сам узнал от той женщины, - об этом я не задумывался. Но племянницу я нашел!
   Всю ночь мы провели вместе - Эмли и я, - продолжал мистер Пегготи. Мало она говорила, хотя времени прошло много, и слезы ее надрывали мне сердце, а я не мог наглядеться на дорогое мне лицо, лицо той, которая выросла под моим кровом. Но всю ночь ее руки обвивали мою шею, а ее голова покоилась вот здесь... И мы оба знали, что можем верить друг в друга до конца жизни.
   Он замолк, а его рука застыла на столе в полной неподвижности, но была в ней такая сила, которая укрощает львов.
   - Я так радовалась, Трот, - сказала бабушка, вытирая слезы, - когда решила стать крестной матерью твоей сестры Бетси Тротвуд, которая меня обманула... Но теперь я была бы рада больше всего, если бы стала крестной матерью ребенка этой славной молодой женщины!
   Мистер Пегготи кивнул, давая этим знать, что вполне понимает чувства бабушки, но сам ничего не сказал о той, кого бабушка восхваляла. Мы все сидели молча, погрузившись в размышления (бабушка вытирала глаза, и всхлипывала, и смеялась, и называла себя дурой), пока я не прервал молчания.
   - Вы что-нибудь решили насчет будущего, мой добрый друг? - спросил я мистера Пегготи. - Впрочем, едва ли об этом нужно спрашивать.
   - Решил, мистер Дэви, - ответил он. - И сказал Эмли. Есть огромные страны далеко отсюда. Мы будем жить за океаном.
   - Бабушка, они эмигрируют вместе! - сказал я.
   - Да! - подтвердил, улыбаясь, мистер Пегготи, и надежда осветила его лицо. - В Австралии никто не бросит упрека моей любимой девочке. Там мы начнем новую жизнь.
   Я спросил, когда он предполагает ехать.
   - Сегодня рано утром, сэр, я был в Доках, - ответил он, - чтобы узнать о кораблях. Месяца через полтора или два отойдет парусное судно, - утром я его видел и был на борту, - мы отправимся на нем.
   - Совсем одни? - спросил я.
   - Одни, мистер Дэви, - ответил он. - Моя сестра слишком любит вас и всех ваших и так привязана к своей родине, что было бы нехорошо брать ее с собой. А кроме того, остается человек на ее попечении, и этого нельзя забывать.
   - Бедный Хэм! - сказал я.
   - Моя добрая сестра заботится о нем, а он очень к ней привязан, сударыня, - обратился мистер Пегготи к бабушке, желая ей получше все объяснить. - С ней ему легко и покойно, с ней он разговаривает охотно, а с кем другим и рта не раскроет. У него так мало на свете осталось, нельзя его лишать того, что еще есть...
   - А миссис Гаммидж? - спросил я.
   - Я много думал о миссис Гаммидж, скажу вам прямо, - ответил мистер Пегготи с озабоченным видом, но, по мере того как он говорил, лицо его постепенно прояснялось. - Видите ли, когда миссис Гаммидж приходит на ум вспоминать о старике, она не очень-то годится для компании. Между нами говоря, мистер Дэви, и вы, сударыня, когда миссис Гаммидж начинает пускать слезу, - Это по-нашему, по-простому, значит плакать, - ее могут назвать брюзгой те, кто не знал старика. Но я-то ведь его знал, я-то знал, какой он был хороший человек, и потому я ее понимаю, а с другими, видите ли, это не так.
   Мы с бабушкой кивнули в знак согласия.
   - Может случиться, моя сестра найдет, что миссис Гаммидж - я не говорю наверняка, но так может случиться, - немного... как бы сказать... ей надоедает. Потому-то я не хочу, чтобы миссис Гаммидж жила с ними, ей следовало бы найти "покрышку над головой", чтобы она уж там рыбачила сама для себя ("покрышка над головой" означало на местном диалекте "дом", а "рыбачить" - "заботиться"), а для этого я перед отъездом оставлю ей маленькую пенсию, чтобы она ни в чем не нуждалась. Какой это преданный человек - славная старушка, да к тому же совсем одинокая! В ее годы ей уже не под силу выносить качку на корабле и скитаться по дремучим лесам в далекой, необжитой стране. Вот как я собираюсь поступить с ней.
   Он ни о чем не забыл. Он думал о нуждах и тяготах каждого, только не о себе самом.
   - Эмли будет жить у меня, - бедное дитя, как она нуждается в отдыхе и покое! - покуда мы не уедем, - продолжал он. - Ей ведь надо что-нибудь сшить себе на дорогу. И я надеюсь, что она позабудет перенесенные мучения, если снова очутится у своего дяди, который, хоть и грубоват, но так любит ее...
   Бабушка, к вящей радости мистера Пегготи, кивком головы дала понять, что разделяет эту надежду.
   - Есть еще одно дело, мистер Дэви, - продолжал он, сунул руку в нагрудный карман, вытащил оттуда знакомый мне бумажный пакетик и разложил на столе его содержимое. - Вот эти банковые билеты - в пятьдесят фунтов и в десять. К ним я хочу приложить деньги, которые были у нее, когда она оттуда ушла. Я ее спросил, сколько она с собою взяла (но не сказал, зачем спрашиваю), и эти деньги добавил. Я не больно учен. Будьте добры, взгляните, все ли правильно.
   Он протянул мне, в оправдание своей "учености", листок бумаги и внимательно следил за мной, пока я просматривал запись. Все было совершенно правильно.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал он, получая назад листок. - Если вы не возражаете, мистер Дэви, эти деньги я вложу перед отъездом в конверт и надпишу его имя, а потом вложу этот конверт в другой, с адресом его матери. Ей я напишу так же коротко, как сейчас говорю вам, что это за деньги, а также о своем отъезде, так что вернуть их мне ей не придется.
   Я сказал ему, что, по-моему, так и надо сделать, да, я совершенно уверен, что так надо сделать, раз он считает это правильным.
   - Я только что сказал, что еще есть одно дело, - продолжал он, с грустной улыбкой пряча пакетик в карман, - а их не одно, а два. Когда я уходил из своей комнаты сегодня утром, я не очень-то был уверен, смогу ли я отправиться к Хэму сам и сообщить ему о том, что, слава богу, произошло. Вот я и написал ему письмецо и послал по почте и рассказал, как все было. И написал, что завтра приеду, чтобы уладить там свои маленькие дела, - тогда легче станет на сердце, - и, верней всего, попрощаюсь с Ярмутом.
   - И вы хотите, чтобы я с вами поехал? - спросил я, чувствуя,, что он чего-то не договаривает.
   - Если бы вы были так добры, это их очень порадовало бы, я знаю, мистер Дэви, - сказал он.
   Моя маленькая Дора была в хорошем расположении духа и очень хотела, чтобы я поехал, - я поднялся наверх и рассказал ей об этом, - а потому я охотно обещал сопровождать мистера Пегготи. На следующее утро, заняв места в ярмутской карете, мы отправились в хорошо известные мне края.
   Вечером, когда мы шли по знакомой улице, - невзирая на мои протесты, мистер Пегготи нес мою дорожную сумку, - я заглянул в лавку "Омер и Джорем" и увидел там старого моего друга мистера Омера, курившего трубку. Мне не хотелось присутствовать при встрече мистера Пегготи с сестрой и Хэмом, и мистер Омер явился предлогом, чтобы задержаться.
   - Как поживает мистер Омер после такой долгой разлуки? - спросил я, входя в лавку.
   Чтобы лучше меня разглядеть, он разогнал рукою облако табачного дыма и, к большой своей радости, тотчас же меня узнал,
   - Мне следовало бы, сэр, встать, чтобы поблагодарить вас за честь, которую вы мне оказываете своим посещением, но ноги мои вышли из строя, и теперь меня возят в кресле. Впрочем, если не считать ног и одышки, я, слава богу, здоров.
   Я поздравил его с тем, что у него бодрый вид и хорошее расположение духа, и тут увидел, что кресло его на колесиках.
   - Хитрая штука, правда? - спросил он, проследив за моим взглядом и поглаживая рукой подлокотник кресла. - Легко на ходу, как перышко, а надежно, как почтовая карета. Крошка Минни, да благословит ее бог! - это моя внучка, дочка Минни, вы ведь знаете, - подтолкнет его изо всех своих силенок, и мы катимся, веселы и довольны! И вот что еще скажу - не сыскать другого кресла, в котором удобнее было бы сидеть да покуривать трубку!
   Я никогда не встречал второго такого славного старика, как мистер Омер, который способен был видеть вещи только с хорошей стороны и радоваться этому. Он так сиял, будто и кресло, и его астма, и неподвижность ног были только различными деталями великого изобретения, сделанного ради того, чтобы он мог полнее наслаждаться своей трубкой.
   - Уверяю вас, что, сидя в этом кресле, я узнаю мир лучше, чем когда бы то ни было раньше, - продолжал мистер Омер. - Вы бы удивились, если бы я рассказал, сколько людей заходит сюда в течение дня поболтать. Ей-ей! Да и в газетах, с той поры как я уселся в это кресло, новостей раза в два больше, чем раньше. Ну, и читаю же я, прямо бог знает сколько! Вот почему я и чувствую себя таким здоровым. Ослепни я, что бы я стал делать? Стань я глухим, что бы я стал делать? А ноги, какое это имеет значение? Да ведь из-за ног, когда я мог ходить, я только больше задыхался. Теперь же, когда я захочу выйти на улицу или подальше, на берег, мне стоит только позвать Дика, младшего ученика Джорема, и я качу в собственной карете, как лондонский лорд-мэр!
   Тут он чуть не задохся от смеха.
   - Да благословит вас бог! - продолжал он, снова принимаясь за трубку. Человек должен принимать и хорошее и плохое. Вот к чему в этой жизни он должен приучаться. У Джорема дела идут прекрасно. Прекрасно!
   - Очень рад, - вставил я.
   - Я знал, что вы будете рады, - заметил мистер Омер. - Джорем и Минни как два голубка. Что еще человеку нужно? Какое значение имеют ноги по сравнению с этим!
   Он сидел и попыхивал трубкой и с таким великим пренебрежением говорил о собственных ногах, что показался мне милейшим чудаком.
   - А с тех пор, как я взялся за чтение, вы взялись за сочинительство, хе-хе, не правда ли, сэр? - смотря на меня с восхищением, сказал мистер Омер. - Какую прекрасную книжку вы написали! Какую интересную! Я прочитал ее от слова до слова. А сказать, чтобы она меня усыпляла, - ни-ни!
   Я засмеялся, выражая этим свое удовлетворение, но, признаюсь, такая ассоциация показалась мне многозначительной.
   - Даю вам честное слово, сэр, - продолжал мистер Омер, - что, когда я положил это произведение на стол, эти три увесистых томика, - раз, два, три, - я был горд, как Панч, при мысли о том, как я когда-то имел честь познакомиться с вашим семейством. О боже мой, сколько времени с тех пор прошло! Это было в Бландерстоне. Познакомился я с одним хорошеньким малышом, а он лежал рядом с леди... И вы сами были тогда еще совсем юный. Боже мой, боже мой!
   Я перевел разговор на Эмили. Сказал, что не забыл, как он всегда ею интересовался и хорошо к ней относился; потом я сообщил, как помогла ей Марта вернуться к дяде. Я знал, что это будет ему приятно. Он слушал очень внимательно и, когда я кончил, с чувством сказал.
   - Я страшно рад, сэр! Давно я не слышал таких приятных новостей. Боже мой! А что делать с этой несчастной молодой женщиной - с Мартой?
   - Вы затронули вопрос, о котором я все время думал со вчерашнего дня, ответил я, - но пока, мистер Омер, ничего не могу сказать. Мистер Пегготи об этом ничего не говорил, а я заговорить постеснялся. Уверен, что он об этом помнит. Он не забывает о тех, кто добр и бескорыстен.
   - Видите ли, если для нее что-нибудь делают, то я тоже хочу принять участие, - продолжал мистер Омер. - Подпишите меня на сумму по вашему усмотрению и сообщите мне. Я никогда не считал эту девушку безнадежно дурной и рад, что она не такая. Минни тоже будет рада. Молодые женщины иногда любят поспорить - ее мать тоже была спорщица! - но сердце у них доброе. Все это одна видимость - ее злые слова о Марте. Почему Минни считала необходимым делать вид, будто она совсем не такая, как есть, понятия не имею. Уверяю вас, это одна видимость. А тайком от всех она стала бы ей помогать. Стало быть, подпишите меня по вашему усмотрению, будьте добры. И черкните мне несколько слов, куда послать деньги. Эх! Когда человек подходит к той поре жизни, где начало с концом сходятся, когда его опять приходится возить в колясочке, хоть он еще достаточно бодр, тут ему в самый раз и радоваться, если он может для кого-нибудь сделать доброе дело. Ведь сам он доставляет другим столько хлопот! Говорю я это не только о себе, сэр, потому я вижу, что все мы, сколько бы нам ни было лет, спускаемся к подножию холма. Ведь время-то ни на миг не останавливается! Стало быть, надо нам всегда делать добрые дела и этому радоваться. Так-то!
   Он выбил пепел из трубки и положил ее на выступ, сделанный специально для нее в спинке кресла.
   - У Эмли есть кузен, тот самый, за которого она должна была выйти замуж, - продолжал мистер Омер, медленно потирая руки. - Хороший парень, таких нет во всем Ярмуте. Иногда он приходит вечерком на часок поболтать со мной или почитать вслух. Вот это, я бы сказал, доброе дело. Вся его жизнь добрые дела.
   - Я его скоро увижу, - сказал я.
   - Правда? Кланяйтесь от меня и передайте, что я чувствую себя хорошо, сказал мистер Омер. - Минни и Джорем на балу. Как бы они гордились встречей с вами, если бы были дома! Минни, видите ли, совсем нигде не бывает, "ради отца", как она говорит. Но сегодня я поклялся, что, если она не пойдет, я улягусь спать в шесть часов. Поэтому, - тут мистер Омер затрясся от смеха, восхищенный своей хитростью, - она и пошла с Джоремом на бал.
   Я пожал ему руку и пожелал доброй ночи.
   - Одну минутку, сэр! - сказал мистер Омер. - Если вы уйдете, не повидав моего хорошенького слоненка, вы лишитесь самого занятного зрелища. Вы никогда не видели такого представления! Минни!
   Откуда-то сверху донесся тонкий, мелодичный голосок: "Я иду, дедушка!" - и вслед за этим очаровательная крошка с длинными белокурыми вьющимися волосами вбежала в лавку.
   - Это мой слоненок, сэр! - приласкав девочку, сказал мистер Омер. Сиамской породы, сэр. А ну, слоненок!
   Слоненок открыл дверь гостиной, и я увидел, что теперь эта комната обращена в спальню мистера Омера, которого неудобно было переносить наверх; потом слоненок, тряхнув длинными кудрями, уперся лобиком в спинку кресла мистера Омера.
   - Когда слон бросается на врага, он, знаете ли, бьет головой, подмигнул мистер Омер. - Ну, слоненок, раз! два! три!
   По этому сигналу слоненок с непостижимой для такого крошечного зверька ловкостью круто повернул кресло с мистером Омером и стремительно вкатил его в гостиную, не задев косяка двери. Мистер Омер несказанно наслаждался этим представлением и, повернувшись в своем кресле ко мне, смотрел на меня так, словно видел торжественное завершение всех своих жизненных трудов.
   Побродив по городу, я направился к дому, где жил Хэм. Пегготи перебралась к нему совсем, а свой домик сдала внаем преемнику мистера Баркиса в извозном деле, который хорошо заплатил ей за ее повозку, лошадь и доброжелательство. Мне кажется, это была та же самая ленивая лошадка, которой правил мистер Баркис.
   Пегготи находилась в кухне, а с ней был мистер Пегготи, который привел с собой миссис Гаммидж. Не думаю, чтобы кто-нибудь другой мог заставить ее уйти из старого баркаса и покинуть свой пост. Было ясно, что мистер Пегготи рассказал им все. Пегготи и миссис Гаммидж вытирали глаза передниками, а Хэм только что вышел пройтись по берегу. Скоро он вернулся и, увидев меня, очень обрадовался; мне кажется, им всем стало легче, когда я появился. Мы поговорили - даже с некоторым оживлением, насколько это было возможно, - о том, как разбогатеет мистер Пегготи в новой стране, и о чудесах, которые он станет описывать в своих письмах. Мы не упоминали имени Эмили, но не раз касались ее в разговоре. Самым спокойным из нас казался Хэм.
   Но Пегготи, провожая меня со свечой в комнатку, где уже меня ждала книжка о крокодилах, сказала мне, что он всегда такой. Ей кажется (со слезами сказала она), что сердце у него разбито, хотя он и храбр и кроток, а работает больше и лучше, чем любой мастер-судостроитель во всей округе. Бывает, - сказала она, - что вечерком он вспоминает о прежней жизни в старом баркасе и тогда говорит о той Эмли, какой она была в детстве. И никогда не говорит о ней как о взрослой.
   По выражению его лица я понял, что он хочет потолковать со мной наедине. Поэтому я решил встретиться с ним на следующий вечер, когда он вернется с работы, и, приняв это решение, я заснул. Впервые за много-много ночей свеча не горела в эту ночь на окне и мистер Пегготи спал на своей койке в старом баркасе под шум ветра, который, как и в былые времена, сетуя, проносился мимо.
   Весь следующий день он возился со своими снастями и с рыбачьей лодкой, потом запаковал и отправил на повозке в Лондон кое-какие домашние вещи, которые могли ему еще пригодиться, а остальные подарил миссис Гаммидж. Она была с ним в течение всего дня. С каким-то щемящим чувством я решил еще раз посетить старый баркас, прежде чем его дверь заколотят, и сказал, что вечером туда приду. Но я собирался прийти уже после того, как повидаю Хэма.
   Встретиться с ним было легко, так как я знал, где он работает. Я подождал его на безлюдной отмели, по которой он должен был идти, и повернул с ним назад, чтобы у него было достаточно времени со мной поговорить, если бы он в самом деле этого хотел. Выражение его лица меня не обмануло. Сначала мы молча шли рядом, и вдруг он спросил меня:
   - Вы видели ее, мистер Дэви?
   - Только минутку, когда она была в обмороке, - мягко ответил я.
   Мы прошли еще немного, и он сказал:
   - А как вы думаете, вы ее увидите?
   - Мне кажется, это будет ей слишком тяжело, - ответил я.
   - Я об этом думал... Пожалуй, сэр... Пожалуй, - проговорил он.
   - Но, может быть, Хэм, вам хочется, чтобы я ей что-то написал от вашего имени, если я не смогу сказать ей это сам. Быть может, вы захотите через меня что-нибудь ей передать. Ваше доверие будет для меня священным, - мягко сказал я,
   - Я в этом уверен. Благодарю вас, сэр, от всей души! Да, я хотел бы, чтобы ей кой о чем сказали или написали.
   - Что именно?
   Молча мы шли еще некоторое время. Он снова заговорил:
   - Не о том, что я ей прощаю. Это не так важно. Важнее другое - я прошу ее простить мне, что я навязывал ей свою любовь. Иногда я думал, сэр, что, если бы не ее обещание выйти за меня замуж, она доверилась бы мне, как другу, и могла рассказать о той борьбе, какая у нее в душе, а я мог помочь ей советом и, пожалуй, спас бы ее...
   Я сжал ему руку.
   - Это все?
   - Есть еще кое-что, мистер Дэви... Как бы это сказать...
   Мы долго шли, прежде чем он заговорил снова. Он не плакал в тех паузах, которые я отметил многоточиями, он только пытался собой овладеть, чтобы говорить как можно яснее.
   - Я любил ее... И до сих пор люблю память о ней... Но слишком глубоко, чтобы... чтобы я мог ее уверить будто я счастлив. Я был бы счастлив только тогда, когда мне удалось бы забыть ее... но, боюсь, я не смог бы вынести, если бы она узнала, что я ее забыл... Но вот если бы вы, человек ученый, мистер Дэви, могли бы как-нибудь ее убедить, что она меня не оскорбила, что... я все еще ее люблю и жалею ее... как-нибудь убедить, что жизнь мне не надоела и я надеюсь увидеть ее там, где никто ее не осудит, где злые уже никого не мучают, а усталые находят, наконец, покой... как-нибудь облегчить ее печаль, и чтобы она не думала, что я когда-нибудь женюсь и кто-нибудь заменит мне ее... Если бы я мог попросить вас, чтобы вы это ей сказали... и что я молюсь за нее... которая так мне дорога...
   Снова я сжал его сильную руку и ответил, что постараюсь это сделать.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал он. - Вы были так добры, что встретились со мной. Вы были так добры, что приехали сюда вместе с дядей. Мистер Дэви! Я хорошо знаю, что моя тетка побывает в Лондоне до их отъезда и все они снова встретятся, но мне лучше не видаться с ним больше. Я это чувствую. Об этом мы не говорили, но так и будет, и оно к лучшему. Когда вы увидите его в последний раз,.. в самый последний раз... вам нетрудно будет сказать, что сирота, для которого он был больше, чем отец, благодарен ему на всю жизнь и вечно будет его любить?
   Я обещал ему также и это.
   - Еще раз благодарю вас, сэр, - от всей души пожимая мне руку, сказал он. - Я знаю, куда вы идете. До свиданья.
   Помахав мне рукой, словно желая сказать, что он не в силах войти в старый баркас, он повернул назад. Я видел, как он, идя в лунном свете по пустоши, повернул голову к серебряной полоске света над морем; он шел и, не отрываясь, смотрел на нее, пока, наконец, не превратился в неясную тень.
   Когда я подошел к баркасу, дверь была открыта, и там уже не было никакой обстановки, кроме старого сундучка, на котором сидела, с корзиной на коленях, миссис Гаммидж и глядела на мистера Пегготи. Опершись на грубую каминную доску, он пристально смотрел на тускневшую золу за решеткой. Но когда я вошел, он поднял глаза и приветливо заговорил:
   - Пришли, мистер Дэви, как обещали, попрощаться со всем этим? - спросил он, беря свечку. - Пустовато теперь?
   - Да, вы времени не теряли, - сказал я.
   - Мы не лентяи, сэр! Миссис Гаммидж работала, как... Не знаю, что и сказать, как работала миссис Гаммидж, - продолжал мистер Пегготи, глядя на нее и затрудняясь найти подходящее сравнение.
   Миссис Гаммидж, все еще склоненная над своей корзинкой, молчала.
   - Это тот самый сундучок, на котором вы всегда сидели рядом с Эмли, прошептал мистер Пегготи. - Его я хочу взять с собою и увезу под самый конец. А вот ваша прежняя маленькая спальня, поглядите, мистер Дэви! Теперь в ней гуляет ветер как ему вздумается.
   И в самом деле, ветер, хоть и слабый, словно торжествовал, и рыскал вокруг покинутого дома с тихими жалобами, такими печальными-печальными... Исчезло все вплоть до зеркальца в рамке из устричных раковин. Я думал о том, как я лежал здесь, когда у меня дома произошла первая великая перемена. Я думал о голубоглазой девочке, очаровавшей меня. Я думал о Стирфорте, и внезапно меня охватил глупый страх: а вдруг он здесь, совсем близко, и вот-вот я его увижу...
   - Похоже на то, что в баркасе еще не скоро будут новые жильцы, - тихо сказал мистер Пегготи. - Здесь считают теперь, что это несчастливый дом.
   - Он принадлежит кому-нибудь из местных жителей? - спросил я.
   - Мачтовому мастеру, он живет в городе. Сегодня вечером я отдам ему ключ, - сказал мистер Пегготи.
   Мы заглянули в другую комнатку, потом вернулись к сидевшей на сундучке миссис Гаммидж; поставив свечу на каминную доску, мистер Пегготи попросил миссис Гаммидж встать, чтобы дать ему возможность вынести сундучок, покуда свеча не погасла.
   - Дэниел! Мой дорогой Дэниел! - воскликнула миссис Гаммидж, внезапно оставляя в покое корзинку и цепляясь за руку мистера Пегготи. - Вот что я скажу напоследок: не бросай меня! Не бросай меня, Дэниел! Не делай этого!
   Пораженный мистер Пегготи переводил взгляд с миссис Гаммидж на меня, а с меня на миссис Гаммидж, как будто его только что разбудили.
   - Не делай этого, дорогой Дэниел, не делай! - горько плакала миссис Гаммидж. - Возьми меня с собой, возьми меня вместе с Эмли! Я буду вам служить верой и правдой. Если там, куда вы едете, есть рабы, я заменю вам одного из них и буду счастлива, но только не бросай меня, Дэниел, умоляю тебя!
   - Добрая моя душа, ты понятия не имеешь, как долго туда ехать и какая там трудная жизнь! - сказал, покачивая головой, мистер Пегготи.
   - Имею понятие, Дэниел! Догадываюсь! Но вот что я скажу напоследок: если ты не возьмешь меня, я вернусь в этот дом и здесь умру. Я могу копать землю, Дэниел. Я могу работать. Я согласна выносить решительно все. Теперь я хорошая, терпеливая, ты даже не знаешь, какая я теперь, Дэниел! Испытай меня. Я не прикоснусь к пенсии, Дэниел Пегготи, даже если буду помирать с голоду! Позволь мне только идти с тобой - и я пойду хоть на край света! Я знаю, в чем дело. Я знаю, ты думаешь, будто я одинокая, покинутая, но, мой дорогой, теперь это не так! Не зря я сидела здесь и ждала, ждала и думала без конца о твоей беде, это пошло мне на пользу. Мистер Дэви! Замолвите за меня слово! Я знаю ихние привычки - и его и Эмли, я знаю об их несчастье, и я смогу иной раз их утешить и буду на них работать. Дэниел, дорогой мой Дэниел, позволь мне ехать с тобой!
   И миссис Гаммидж схватила его руку и поцеловала, поцеловала, охваченная нежностью и любовью, которых он так заслуживал.
   Мы вынесли сундучок, потушили свечу, затворили дверь, крепко заперли ее, н остался старый баркас темным пятном на фоне вечерних облаков. А на следующий день, когда мы возвращались в Лондон на крыше кареты, на задней скамье сидела со своей корзинкой миссис Гаммидж, счастливая миссис Гаммидж.
   ГЛАВА LII
   Я присутствую при взрыве
   Когда до срока, столь таинственно назначенного мистером Микобером, осталось менее суток, мы с бабушкой посоветовались о том, что ей делать, так как она очень не хотела надолго покидать Дору. Ах! Какая легкая была теперь Дора, когда я нес ее но лестнице!