Диккенс Чарльз. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы XXX-LXIV)

   Несмотря на желание мистера Микобера, чтобы бабушка присутствовала при встрече, мы решили, что она останется дома, а ее представителем буду я с мистером Диком. Но Дора все расстроила, сказав, что никогда не простит себе и никогда не простит своему скверному мальчику, если бабушка, под каким бы то ни было предлогом, останется с ней.
   - Я не произнесу ни слова. Я буду ужасно неприветлива! - сказала Дора бабушке, тряхнув локонами. - Я заставлю Джипа целый день лаять на вас. Если вы не поедете с ними, значит вы старая ворчунья!
   - Вот те на, Цветочек! - засмеялась бабушка. - Ты же знаешь, что без меня тебе не обойтись.
   - Нет, обойдусь! - сказала Дора. - Ваше присутствие мне совсем не нужно. Ради меня вы ведь не бегаете целый день по лестнице вверх и вниз. Вы ведь не сидите около меня и не рассказываете мне о том времени, когда у Доди были рваные башмаки и он был весь в пыли, с ног до головы, бедный, милый мальчуган! Вы никогда не делаете то, что мне нравится, не правда ли, дорогая? - Дора быстро поцеловала бабушку и воскликнула: "Я пошутила!" чтобы бабушка не подумала, что она говорит серьезно.
   - Нет, бабушка, вы должны идти, - ласково продолжала Дора, - я от вас не отстану, пока этого не добьюсь. Моему негодному мальчику не поздоровится, если он не возьмет вас с собой! И я буду невыносима, и Джип тоже! Если вы не поедете, вы будете жалеть об этом до конца жизни. Почему, собственно говоря, вам обоим не поехать? - Тут Дора откинула назад кудри и испытующе посмотрела на бабушку и на меня. - Разве я так больна?
   - Что это тебе пришло в голову? - воскликнула бабушка.
   - Какой вздор! - сказал я.
   - Вот видите! Я глупенькая, я это знаю, - сказала Дора, медленно переводя взгляд с бабушки на меня, а затем, не поднимаясь, вытянула губки, чтобы нас поцеловать. - Прекрасно! Значит вы оба и должны идти, а не то я вам не поверю и буду плакать!
   По лицу бабушки я увидел, что она готова уступить. Увидела это и Дора и просияла.
   - Когда вы вернетесь, у вас столько будет всяких рассказов, что мне потребуется по крайней мере неделя чтобы все понять, - сказала Дора. - Ведь я знаю - я долго не могу понять, если рассказывают что-нибудь деловое! А тут, конечно, какое-нибудь дело. И если что-нибудь насчет арифметики, прямо не знаю, когда я с этим справлюсь, а мой скверный мальчик будет так огорчаться! Ну вот, вы должны ехать. Вас не будет дома только одну ночь, а это время обо мне позаботится Джип. Перед отъездом Доди отнесет меня наверх, и, пока вы не вернетесь, я не буду спускаться. И вы передайте от меня Агнес письмо, уж я ее побраню за то, что она к нам не приезжает.
   Больше мы этого вопроса не обсуждали и решили ехать; решили мы также, что Дора - маленькая плутовка, которой приятно болеть, так как ей нравится, чтобы за ней ухаживали. Дора пришла от этого в восторг, очень развеселилась, и мы вчетвером - бабушка, мистер Дик, Трэдлс и я - в тот же вечер отправились в Кентербери с дуврской каретой.
   В гостинице, где мистер Микобер назначил нам свидание и куда мы добрались, не без труда, лишь поздно ночью, я нашел письмо с извещением, что мистер Микобер прибудет утром, ровно в половине десятого. Потом, содрогаясь от холода, мы отправились в отведенные нам номера, причем должны были проходить по каким-то узким коридорам, пахнувшим так, словно их долгое время вымачивали в растворе, пропитанном запахами супа и конюшни.
   Рано утром я побродил по милым моему сердцу, знакомым, тихим уличкам, снова погружаясь в тень, отбрасываемую старинными арками и церквами. Вокруг башен собора летали грачи, а эти башни, возвышаясь над многомильными просторами плодородных полей и прелестными речушками, как и раньше, рассекали прозрачный утренний воздух, словно все остается неизменным на этой земле. Но гудевшие колокола грустно напоминали, что ничто не остается неизменным; напоминали они и о собственной своей старости, и о молодости Доры, и о тех бесчисленных людях, которые жили, любили и умирали молодыми и терялись в воздухе, - песчинки в бездне Времени, - словно круги, что расходятся на воде, а этот колокольный звон все гудел и гудел, отдаваясь в ржавых доспехах Черного принца *, висевших в соборе.
   Остановившись на углу улицы, я взглянул на знакомый старый дом, но не подошел к нему поближе, так как меня могли заметить и я невольно расстроил бы все дело, ради которого приехал. Утреннее солнце позлащало коньки крыши и окна с частым переплетом, и знакомый мне мир и покой словно коснулись своими лучами моего сердца.
   Я вышел за город и побродил около часа, а потом вернулся в гостиницу по главной улице, которая уже пробудилась от ночного сна. В лавках копошились люди, и среди них я узнал старого своего врага - мясника, который преуспел в жизни: носил сапоги с отворотами, имел младенца и собственную лавку. Он нянчил своего младенца и, по-видимому, стал примерным членом общества.
   Приступая к завтраку, мы были в беспокойном, нервическом состоянии. По мере того как приближалась половина десятого, наше желание увидеть мистера Микобера все возрастало. В конце концов, за исключением мистера Дика, мы махнули рукой на завтрак, который заказали только для виду. Бабушка ходила взад и вперед по комнате. Трэдлс сел на диван и притворился, будто читает газету, а сам устремил глаза в потолок, я же глядел в окно, чтобы дать знак, как только увижу мистера Микобера. Ждать пришлось недолго - пробило половина десятого, и он показался на улице.
   - Он идет! - воскликнул я. - И на нем неслужебный костюм.
   Бабушка завязала ленты чепца (она явилась к завтраку в чепце) и набросила на плечи шаль, словно готовясь призвать на помощь всю свою твердость и непреклонность. Трэдлс с решительным видом застегнул сюртук. Мистер Дик, сбитый с толку этими грозными приготовлениями, все же счел необходимым подражать им и, надев шляпу, нахлобучил ее на самые уши. Но тут же ее сдернул, чтобы приветствовать мистера Микобера.
   - С добрым утром, джентльмены и сударыня! - произнес мистер Микобер. Дорогой сэр, как вы любезны! (Это относилось к мистеру Дику, который с жаром пожимал ему руку.)
   - Вы завтракали? Хотите котлетку? - спросил мистер Дик.
   - Ни за что на свете, сэр! - воскликнул мистер Микобер, удерживая его руку, которая уже протянулась к колокольчику. - Я и аппетит - мы уже давно друг с другом незнакомы, мистер Диксон!
   Эта фамилия очень понравилась новоявленному мистеру Диксону, и, кажется, он был так признателен мистеру Микоберу за это пожалование, что снова потряс ему руку и захохотал, как ребенок.
   - Дик, тише! - вмешалась бабушка. Мистер Дик опомнился и покраснел.
   - А теперь, сэр, - надевая перчатки, продолжала бабушка, - мы готовы к извержению Везувия, а если вы предпочтете что-нибудь другое - милости просим!
   - Сударыня! Я уверен, вы скоро будете свидетельницей извержения, сказал мистер Микобер. - Простите, мистер Трэдлс, могу ли я сообщить присутствующим, что мы с вами уже беседовали?
   - Совершенно верно, Копперфилд, - сказал мне Трэдлс в ответ на мой удивленный взгляд. - Мистер Микобер советовался со мной о своем намерении, и, поскольку это было в моих силах, я дал ему совет.
   - Значит, я не обманываюсь, мистер Трэдлс, что разоблачение, которое я намерен сделать, крайне важно? - спросил мистер Микобер.
   - Чрезвычайно! - сказал Трэдлс.
   - В таком случае, сударыня и джентльмены, - продолжал мистер Микобер, может быть, вы окажете мне честь и предоставите себя в распоряжение человека, который заслужил, чтобы его считали заблудшим на стезе жизни, но все же является вашим ближним, хоть и потерявшим первоначальный свой образ по своей вине, а также в силу злосчастного стечения обстоятельств?
   - Мы вам вполне доверяем, мистер Микобер, и выполним вашу просьбу, ответил я.
   - Вам не придется, мистер Копперфилд, пожалеть в данном случае о доверии, которое вы мне милостиво оказываете, - отозвался мистер Микобер. Разрешите мне удалиться ровно на пять минут и, навестив мисс Уикфилд, принять вас всех в конторе "Уикфилд и Хип", где я числюсь служащим.
   Мы с бабушкой поглядели на Трэдлса, а тот кивнул головой.
   - В настоящее время я не имею больше ничего добавить, - заявил мистер Микобер.
   С этими словами, к моему величайшему удивлению, он отвесил нам общий поклон и исчез. Держал он себя чрезвычайно церемонно и был чрезвычайно бледен.
   Когда я взглядом попросил Трэдлса объяснений, тот только улыбнулся и кивнул головой (волосы стояли у него торчком). Мне ничего не оставалось делать, как вытащить из кармана часы и следить за стрелкой, отсчитывая пять минут. Бабушка следила по своим часам. Когда время истекло, Трэдлс предложил ей руку, и все вместе мы отправились в старый знакомый дом, а по дороге не произнесли ни звука.
   Мистер Микобер был за своей конторкой в нижнем этаже конторы, помещавшейся в башенке; он с усердием писал или делал вид, будто пишет. Большая канцелярская линейка засунута была под жилетку, но он так плохо ее припрятал, что она выступала примерно на фут, словно какое-нибудь новомодное украшение для сорочки.
   Мне показалось, что я должен что-то сказать, и я сказал:
   - Как поживаете, мистер Микобер?
   - Превосходно. Надеюсь, и вы в полном здравии? - мрачно ответил мистер Микобер.
   - Мисс Уикфилд дома? - спросил я.
   - Мистер Уикфилд лежит, у него приступ ревматизма, - ответил он, - но мисс Уикфилд, не сомневаюсь, будет очень рада повидаться со старыми друзьями. Может быть, пожалуете, сэр?
   Он ввел нас в столовую, - это была первая комната, куда я вошел, когда много лет назад появился в этом доме, - и, распахнув дверь прежнего кабинета мистера Уикфилда, звучно провозгласил:
   - Мисс Тротвуд, мистер Дэвид Копперфилд, мистер Томас Трэдлс и мистер Диксон!
   Я не видел Урию Хипа с того дня, когда ударил его. Наш визит был для него неожиданностью - не меньшей, смею думать, неожиданностью, нежели для нас самих. Бровей он не поднял, ибо поднимать было нечего, но нахмурился так, что почти закрыл глаза, а его ужасная рука, стремительно поднятая им к подбородку, свидетельствовала о его изумлении или беспокойстве. Но это произошло в тот момент, когда мы входили в комнату и я бросил на него взгляд из-за спины бабушки. В следующий момент вид у него был, как всегда, раболепный и смиренный.
   - Вот неожиданная радость! - воскликнул он. - Прямо скажу, не ждал сразу столько друзей! Надеюсь, вы в добром здравии, мистер Копперфилд? И смею выразить смиренную надежду - благосклонны к старым своим друзьям? Надеюсь, миссис Копперфилд поправляется? Поверьте, мы очень беспокоились, когда узнали о ее нездоровье!
   Мне стало стыдно, когда я позволил ему завладеть моей рукой, но что было делать!
   - С той поры, как я был здесь жалким клерком и сторожил вашего пони, мисс Тротвуд, многое изменилось в этой конторе, - сказал Урия с тошнотворной улыбкой. - Но сам я не изменился, мисс Тротвуд.
   - Могу сказать, сэр, - если это вам по вкусу, - вы целиком оправдали надежды, которые возлагались на вас в юности.
   - Благодарю вас, мисс Тротвуд! - как всегда, неуклюже извиваясь, поблагодарил Урия. - Микобер, сообщите мисс Агнес и матушке... Матушка сумеет принять таких гостей, как подобает, - сказал Урия, приглашая нас сесть.
   - У вас много дел, мистер Хип? - спросил Трэдлс, поймав случайно взгляд Урии, который одновременно и ощупывал нас хитрыми красными глазками, и старательно избегал на нас смотреть.
   - Нет, мистер Трэдлс, - ответил Урия, усаживаясь за свою конторку и стискивая костлявые руки между костлявых колен. - Не так много, как бы хотелось. Но юристы, знаете ли, подобны акулам и лекарям - они никогда не бывают довольны. Впрочем, что касается меня и Микобера, сэр, мы-то заняты по горло, потому что мистер Уикфилд не совсем пригоден для работы. Но какое это удовольствие, - я сказал бы - какой священный долг, - работать для него! Вы, кажется, мистер Трэдлс, не очень близко знакомы с мистером Уикфилдом? Если не ошибаюсь, я имел честь вас видеть только один раз?
   - Да, я не очень близко знаком с мистером Уикфилдом, мистер Хип. Если бы не это обстоятельство, я, возможно, давно бы вас посетил, - ответил Трэдлс.
   В тоне ответа было нечто такое, что заставило Урию поглядеть на Трэдлса мрачно и подозрительно. Но лицо Трэдлса было такое добродушное, волосы его так топорщились, а манеры были так бесхитростны, что Урия решил не обращать внимания и, дернувшись всем телом и как-то особенно изогнув шею, ответил:
   - Жалею, мистер Трэдлс. Вы восхищались бы им так же, как и все мы. Благодаря своим маленьким недостаткам он был бы вам еще дороже. Но если вам вздумается послушать, с каким красноречием можно говорить о моем компаньоне, советую вам обратиться к Копперфилду. Если вы никогда его не слышали послушайте. Вот кто стоит горой за эту семью.
   Отклонить этот комплимент (даже если бы я хотел) у меня не было времени, так как в сопровождении мистера Микобера появилась Агнес. Мне показалось, что на этот раз она не владеет собой так безукоризненно, как обычно, вид у нее был утомленный, и, должно быть, она перенесла немало волнений. Но ее серьезность и сердечность, ее умиротворяющая красота излучали благодаря этому еще более мягкий свет.
   Я видел, как следил за ней Урия, пока она с нами здоровалась, и он напомнил мне уродливого злого духа, подстерегающего доброго ангела. В этот момент я уловил, что мистер Микобер и Трэдлс переглянулись, после чего Трэдлс, никем не замеченный, вышел из комнаты.
   - Можете идти, Микобер, - сказал Урия.
   Но тут мистер Микобер, положив руку на линейку, торчавшую из-за жилета, застыл перед дверью; ошибиться было нельзя: он смотрел в упор на одного из своих ближних, и этим ближним был его хозяин.
   - Вы чего ждете? - спросил Урия. - Микобер! Разве вы не слышали, что вы можете идти?
   - Слышал, - был ответ.
   - Так почему же вы не идете?
   - Потому что... потому что мне так хочется! - взорвался мистер Микобер.
   Краска схлынула с лица Урии. Оно покрылось нездоровой бледностью, резко оттенявшейся рыжим цветом волос. Он впился взглядом в мистера Микобера, и, казалось, каждая складка на его лице вздрагивала.
   - Вы - развязный субъект, это всем известно, и мне придется от вас отделаться! - выдавливая улыбку, сказал Урия. - Уходите! Я сейчас с вами поговорю.
   - Если на земле есть негодяй, с которым я говорил больше чем достаточно, то этот негодяй - Хип! - снова взорвался мистер Микобер, на этот раз с невероятной силой.
   Урия подался назад, словно кто-то его ударил или ужалил. Лицо его выражало неописуемую злобу, он медленно обвел всех нас взглядом и приглушенно сказал:
   - Ого! Да это заговор! Вы сговорились здесь сойтись. Это вы, Копперфилд, одурачили моего клерка? Берегитесь! Ничего вы этим не добьетесь. Мы-то хорошо понимаем друг друга, вы и я. С того дня, как вы здесь появились, вы всегда были заносчивым щенком. И вы завидовали моему возвышению. Но предупреждаю: никаких заговоров против меня! Я сумею с вами справиться. Убирайтесь вон, Микобер! Я сейчас с вами поговорю.
   - Мистер Микобер, - сказал я, - с этим субъектом произошла внезапная перемена, и перемена удивительная; тут дело не только в том, что он один раз сказал правду. Я уверен - он приперт к стене. Воздайте ему по заслугам!
   - Недурная компания, нечего сказать! - так же приглушенно выговорил Урия, вытирая длинной тощей рукой липкий пот со лба. - Подкупить моего клерка, чтобы он меня оболгал! А ведь он из тех же подонков общества, что и вы, Копперфилд, - вы тоже были подонком, пока кой-кого не разжалобили. Вам, мисс Тротвуд, лучше уйти, или я так ухожу вашего муженька, что вам от этого не поздоровится. Не понапрасну я интересовался, как юрист, вашей биографией, старушка! А вам, мисс Уикфилд, я советую не присоединяться к этой шайке, если вы любите отца. Если вы не послушаетесь меня, я его прикончу. Ну что ж, валяйте! Кой-кому из вас угрожает беда. Подумайте хорошенько, прежде чем навлекать ее на себя. И вы, Микобер, подумайте хорошенько, если не хотите погибнуть. Советую вам убраться, я с вами, дурак вы этакий, сейчас поговорю! Убирайтесь, пока еще есть время! А где моя мать? - Тут он с тревогой заметил, что Трэдлса нет в комнате, и дернул шнурок колокольчика. - Хорошие дела делаются в доме!
   - Миссис Хип здесь, сэр, - ответил Трэдлс, возвращаясь с достойной матерью достойного сына. - Я взял на себя смелость с ней познакомиться.
   - А вы кто такой, чтобы с ней знакомиться? И что вам здесь нужно? грубо спросил Урия.
   - Я - друг мистера Уикфилда и его представитель, - спокойно, официальным тоном сообщил Трэдлс. - У меня есть его доверенность на ведение всех его дел.
   - Старый осел допился до белой горячки, и вы получили доверенность обманом! - отозвался Урия, который становился все омерзительней.
   - Да, у него немало было получено обманом, но все получали вы, мистер Хип, - спокойно ответил Трэдлс. - Об этом нам расскажет, если позволите, мистер Микобер.
   - Ури... - с тревогой начала миссис Хин.
   - Придержите язык, мать! Сказанное слово - воробей, вылетит - не поймаешь, - оборвал ее Урия.
   - Но как же так? Ури...
   - Придержите язык, мать, и предоставьте говорить мне!
   Я знал, что раболепие его фальшиво, а все его поведение - гнусное притворство, но все же до того момента, когда с него слетела маска, я не представлял себе в полной мере, насколько он лицемерен. Быстрота, с которой он сбросил ее, почувствовав, что она для него бесполезна, злоба, наглость и ненависть, которые в нем обнаружились, скрытая радость от сознания содеянного им зла - даже теперь, когда он метался в поисках выхода из тупика, не зная, как от нас отделаться, - все это, правда, соответствовало моему мнению о нем, но в первый момент поразило даже меня, который так давно его знал и питал к нему искреннее отвращение.
   О его взгляде, которым он меня наградил, озирая по очереди всех нас, я не скажу ничего; я всегда знал, что он меня ненавидит, да и к тому же помнит след на щеке от моей пощечины. Но когда он перевел взгляд на Агнес и бешенство сверкнуло в его глазах от сознания, что власть над нею ускользает от него, когда я увидел во всей наготе гнусную страсть, толкнувшую его добиваться той, чьи драгоценные качества он не мог ни оценить, ни оберечь, я пришел в ужас от одной только мысли, что ей пришлось жить в обществе такого человека.
   Почесав рукой подбородок и бросив на нас несколько злобных взоров поверх своих ужасных пальцев, он обратился ко мне грубым и вместе с тем каким-то хнычущим тоном:
   - А вы-то, Копперфилд, вы, который столь заботитесь о своей чести и обо всем таком прочем, неужто вы считаете позволительным прокрадываться сюда и шпионить через моего клерка? Я - это другое дело, в этом ничего нет удивительного... Ведь я не корчу из себя джентльмена, хоть и не был уличным мальчишкой, как вы, о чем мне рассказал Микобер. Но вы-то! И вы не боитесь этак поступать? Не боитесь попасть в беду, участвуя в заговоре? Ну что ж, прекрасно! Мы еще посмотрим! А вы, мистер... не знаю, как вас звать, вы предложили Микоберу говорить. Он, так сказать, ваше орудие! Ну что ж, почему же он не говорит? Он, кажется, выучил свой урок.
   Увидев, что его слова не произвели никакого впечатления ни на меня, ни на остальных, он сунул руки в карманы; усевшись на край своего стола, он заложил одну длинную ногу за другую, переплел их и мрачно стал ждать.
   Мне стоило большого труда удерживать мистера Микобера, который то и дело повторял: "Под...", но так и не договаривал второго слога: "лец". Тут он рванулся вперед, выхватил из-за жилета линейку (по-видимому, орудие оборонительное) и вытащил из кармана исписанный лист большого формата, сложенный в виде письма. С хорошо мне знакомым напыщенным видом он развернул лист, бросил на него довольный взгляд, свидетельствовавший о его восхищении собственным стилем, и начал читать:
   - "Дорогая мисс Тротвуд и джентльмены..."
   - Господи помилуй! Если кто совершит тяжелое преступление, этому человеку для его писем нужна будет целая стопа бумаги! - прошептала бабушка.
   Но мистер Микобер не слышал ее и читал:
   - "Представ перед вами, дабы разоблачить самого законченного Негодяя, который когда-либо существовал..."
   Тут мистер Микобер, не отрывая глаз от послания, указал линейкой, словно привидение - жезлом, на Урию Хина
   - "...я не прошу для себя награды. С колыбели жертва денежных обязательств, которые мне было не по силам удовлетворять, я был игралищем унизительных случайностей. Бесчестье, Нищета, Отчаяние и Безумие - совместно или последовательно - сопутствовали моей карьере".
   Упоминая о себе как о жертве сих страшных бедствий, мистер Микобер делал это с таким смаком, который можно было сравнить только с выразительностью его чтения и восхищением самим собой, проявлявшимся в том, что он крутил головой всякий раз, когда, по его мнению, попадалось особенно сильное выражение.
   - "Вынуждаемый Бесчестьем, Нищетой, Отчаянием и Безумием, я поступил в контору - или бюро, как сказали бы наши любезные соседи, французы - фирмы, номинально возглавляемой Уикфилдом и Хипом, но коей фактически управляет один Хип. Хип и только Хип - пружина этого механизма. Хип и только Хип плут и мошенник".
   При этих словах Урия, скорее посиневший, чем побелевший, бросился к письму, чтобы разорвать его. Но мистер Микобер с чудесной ловкостью так удачно хлопнул его линейкой по суставам пальцев, что правая рука Урии вышла из строя. Кисть руки повисла, словно ее сломали. Удар прозвучал так, будто хлопнули по куску дерева.
   - Черт возьми! Я вам это попомню! - воскликнул Урия, извиваясь на этот раз от боли.
   - Только приблизьтесь еще раз, и я проломлю вам голову, гнусный Хип! задыхаясь, вскричал мистер Микобер. - А ну, суньтесь!
   Я никогда не видел, мне кажется, такой смешной сцены - даже в те минуты я подмечал смешное. Мистер Микобер фехтует своей линейкой, как саблей, и вопит: "А ну, суньтесь!" - а мы с Трэдлсом оттаскиваем его в угол, откуда он отчаянно пытается вырваться.
   Его враг повертел пострадавшей рукой и, бормоча что-то себе под нос, вытащил из кармана платок, которым и замотал руку; потом, поддерживая ее другой рукой, он уселся на стол и с мрачным видом полузакрыл глаза.
   Немного успокоившись, мистер Микобер продолжал чтение своего послания:
   - "Жалованье, ради коего я поступил на службу к... Хипу (перед этим словом мистер Микобер запинался, а затем произносил его с удивительной выразительностью), было ничтожным и не превышало двадцати двух шиллингов шести пенсов в неделю. Остальной заработок зависел от моей служебной расторопности, или, говоря более ясно, от собственной моей низости и корыстолюбия, от нищеты моего семейства, от нравственного (вернее, безнравственного) сходства между мной и... Хипом. Нужно ли говорить, что скоро я вынужден был домогаться у... Хипа... денежного вспомоществования для пропитания миссис Микобер и нашего злосчастного, но подрастающего семейства. Нужно ли говорить, что эти домогательства с моей стороны входили в расчеты... Хипа? И что такие вспомоществования были даны под долговые расписки и другие денежные обязательства, известные нашему законодательству? И что посему я попал в паутину, которую он соткал, чтобы меня туда заманить?"
   Восхищение мистера Микобера своим эпистолярным мастерством при описании собственных невзгод, несомненно, перевешивало тревогу или тяготы, которые могли угрожать ему в действительности. Он читал дальше:
   - "А засим... Хип начал покровительствовать мне, оказывая доверие в той мере, в какой это было необходимо для успеха его адских дел. А засим я стал чахнуть, бледнеть и увядать, если я осмелюсь выразиться о себе словами Шекспира*. Мне было предъявлено требование принимать участие в подделке документов и в надувательстве одного лица, которого я обозначу как мистер У. Этого мистера У. одурачивали, его держали в полном неведении и всеми возможными способами обманывали, хотя этот негодяй... Хип все время прикидывался первейшим его другом, питающим к нему великую благодарность. Это само по себе было низко, но, как сказал философический принц Датский, знаменитейшее украшение елизаветинской эры, слова которого могут быть применены решительно ко всему, - "остальное еще хуже".
   Мистер Микобер так был потрясен удачно приведенной цитатой, что побаловал себя, а заодно и нас, вторично прочитав сентенцию под тем предлогом, будто ищет место, на котором остановился.
   - "В мои намерения не входит, - продолжал он читать, - в рамках этого послания подробно перечислять более мелкие преступления (список их у меня имеется), направленные против упомянутого лица, обозначенного мною как мистер У., - преступления, в которых я был безгласным соучастником. Когда, после внутренней борьбы, я решил вопрос о выборе между получением жалованья и отказом от него, между уплатой булочнику и неуплатой, между бытием и небытием, я положил своей задачей употребить все свои способности на раскрытие и обнаружение великих преступлений, совершенных во зло сему джентльмену и в его поношение... Хипом. Подвигнутый на это дело безгласным советчиком внутри себя, а равно тронутый призывами советчика вовне, - я обозначу его как мисс У., - я произвел, не без труда, тайное расследование, продолжавшееся, по моим данным и насколько мне известно, свыше двенадцати календарных месяцев".
   Он прочитал этот отрывок, словно то была выписка из, парламентского акта, и, казалось, звуки этих торжественных слов придали ему новые силы.
   - "Я обвиняю... Хила, - читал он, глядя на Урию и подхватывая линейку поудобней под левую руку, чтобы, в случае нужды, она была наготове, - в следующем..."
   Кажется, мы затаили дыхание. И Урия также - в этом я уверен.
   - "Первое. Когда деловые способности мистера У. и его память, по причинам, коих я не считаю возможным касаться, ослабели и пришли в расстройство... Хип... умышленно перемешал и перепутал все официальные бумаги. Когда мистер У. приходил в такое состояние, что не мог заниматься делами... Хип всегда был тут как тут и заставлял его ими заниматься. Он вынуждал мистера У. подписывать важные документы именно в этих условиях, выдавая их за документы, не имеющие никакого значения. Таким порядком он вынудил мистера У. дать ему полномочия на получение из доверенного им имущества суммы в двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов два шиллинга девять пенсов, а также право употребить эту сумму якобы для возмещения деловых издержек и недостач, которые либо уже были возмещены, либо совсем не имели места. Это деяние он приписал преступному замыслу самого мистера У., совершившего якобы сей бесчестный поступок, и с той поры стал мучить его к приневоливать".