Страница:
Тем временем компания внизу внимательно прислушивалась и, не услышав никакого шума, который оправдал бы ее вмешательство ради удовлетворения собственного любопытства, вернулась в комнату Кенуигсов и занялась обсуждением разнообразнейших догадок касательно причины внезапного исчезновения и длительного отсутствия мистера Ногса.
– Ах, я вам вот что скажу! – начала миссис Кенуигс. – Что, если прислали к нему нарочного сообщить, что он снова вступил во владение своим имуществом?
– Боже мой! – сказал мистер Кенуигс. – Это возможно. В таком случае, не послать ли нам к нему наверх спросить, может быть, он хочет еще немного пунша?
– Кенуигс! – громким голосом произнес мистер Лиливик. – Вы меня удивляете.
– Чем же это, сэр? – спросил с подобающей покорностью мистер Кенуигс сборщика платы за пользование водопроводом.
– Тем, что делаете подобное замечание, сэр, – сердито ответил мистер Лиливик. – Он уже получил пунш, не так ли, сэр? Я считаю, что тот способ, каким был перехвачен, если можно так выразиться, этот пунш, крайне невежлив по отношению к нашему обществу. Он возмутителен, просто возмутителен! Может быть, в этом доме принято допускать подобные вещи, но видеть такого рода поведение я не привык, о чем и заявляю вам, Кенуигс! Перед джентльменом стоит стакан пунша, который он уже собирается поднести ко рту, как вдруг приходит другой джентльмен, завладевает этим стаканом пунша, не сказав ни «с вашего разрешения», ни «если вы разрешите», и уносит этот стакан пунша с собой. Может быть, это и хорошие манеры, – полагаю, что так, – но я этого не понимаю, вот и все! Мало того – я не хочу понимать! Такова моя привычка высказывать мое мнение, Кенуигс, а мое мнение таково, и если оно вам не нравится, то час, когда я имею обыкновение ложиться спать, уже прошел, и я могу найти дорогу домой, не засиживаясь дольше.
Это был неприятный казус. Сборщик уже несколько минут сидел пыжась и кипятясь, оскорбленный в своем достоинстве, и теперь взорвался. Великий человек… богатый родственник… дядя-холостяк, в чьей власти сделать Морлину наследницей и упомянуть в завещании даже о младенце, был обижен. Силы небесные, чем же это может кончиться!
– Я очень сожалею, сэр, – смиренно сказал мистер Кенуигс.
– Нечего мне говорить, что вы сожалеете, – обрезал мистер Лиливик. – В таком случае вы должны были этому помешать.
Общество было совершенно парализовано этой домашней бурей. Обитательница задней комнаты сидела с разинутым ртом, оцепенев от ужаса и тупо глядя на сборщика; остальные гости были вряд ли менее ошеломлены гневом великого человека. Не отличаясь ловкостью в таких делах, мистер Кенуигс только раздул пламя, пытаясь его потушить.
– Право же, я об этом не подумал, сэр, – сказал сей джентльмен. – Мне и в голову не пришло, что такой пустяк, как стакан пунша, может вывести вас из себя.
– Вывести из себя! Черт побери, что вы подразумеваете под этими дерзкими словами, мистер Кенуигс? – воскликнул сборщик. – Морлина, дитя, мою шляпу!
– О, вы не уйдете, мистер Лиливик, сэр! – вмешалась мисс Питоукер с самой обворожительной своей улыбкой.
Но мистер Лиливик, невзирая на сирену, кричал упрямо:
– Морлина, мою шляпу!
После четвертого повторения этого требования миссис Кенуигс упала в кресло с воплями, которые могли растрогать водопроводный кран, не говоря уже о водопроводном сборщике, а четыре маленькие девочки (которых потихоньку подучили) обхватили руками короткие темные штаны своего дяди и на весьма небезупречном английском языке умоляли его остаться.
– Зачем мне здесь оставаться, дорогие мои? – вопросил мистер Лиливик.Во мне здесь не нуждаются!
– О дядя, не говорите таких жестоких слов! – рыдая, воскликнула миссис Кенуигс. – Ведь не хотите же вы меня убить!
– Я бы не удивился, если бы кто-нибудь сказал, что хочу, – ответил мистер Лиливик, сердито посмотрев на Кенуигса. – Вывести из себя!
– О, я не могу перенести, когда он так смотрит на моего мужа! – вскричала миссис Кенуигс. – Это так ужасно в кругу семьи! О!
– Мистер Лиливик, – сказал Кенуигс, – надеюсь, – ради вашей племянницы, вы не откажетесь от примирения.
Лицо сборщика разгладилось, когда гости присовокупили свои мольбы к мольбам его племянника. Он отдал шляпу и протянул руку.
– Согласен, Кенуигс, – ответил мистер Лиливик, – и разрешите в то же время заявить вам, чтобы показать, как я был выведен из себя, что, если бы я ушел, не сказав больше ни слова, это не имело бы отношения к тем двум-трем фунтам, которые я оставлю вашим детям, когда умру.
– Морлина Кенуигс! – под наплывом чувств воскликнула ее мать. – Опустись на колени перед твоим дорогим дядей и проси его любить тебя всю жизнь, потому что он ангел, а не человек, и я всегда это говорила!
Когда, повинуясь этому предписанию, мисс Морлина приблизилась для оказания почестей, мистер Лиливик быстро подхватил ее и поцеловал, а вслед за этим миссис Кенуигс рванулась вперед и поцеловала сборщика, и одобрительный шепот вырвался у гостей, которые были свидетелями его великодушия.
Достойный джентльмен снова стал душой общества, заняв прежний пост светского льва, какового высокого звания лишился было вследствие временного смятения присутствующих. Говорят, четвероногие львы свирепы только тогда, когда голодны; двуногие львы склонны дуться лишь до той поры, пока их страсть к почестям не удовлетворена. Мистер Лиливик вознесся выше, чем когда бы то ни было, ибо проявил власть, намекнув на свое богатство и будущее завещание, стяжал славу за бескорыстие и добродетель, а в добавление ко всему получил стакан пунша, вмещавший гораздо больше, чем тот, с которым столь мошеннически скрылся Ньюмен Ногс.
– Послушайте! Прошу вас простить меня за новое вторжение, – сказал Кроуль, заглядывая в комнату в этот счастливый момент. – Какая странная история, не правда ли? Ногс живет в этом доме вот уже пять лет, и ни один из старейших жильцов не запомнит, чтобы кто-нибудь хоть раз навестил его.
– Конечно, сэр, это необычный час, чтобы вызывать человека, – сказал сборщик, – а поведение самого мистера Ногса по меньшей мере загадочно.
– Вы совершенно правы, – ответил Кроуль, – и я вам вот что еще скажу: мне кажется, эти два привидения откуда-то сбежали.
– Что заставляет вас так думать, сэр? – осведомился сборщик, который, по молчаливому соглашению, казалось, был выдвинут и избран обществом в качестве его представителя. – Надеюсь, у вас нет оснований предполагать, что они откуда-то сбежали, не уплатив следуемых налогов и пошлин?
Мистер Кроуль с видом довольно презрительным собирался заявить общий протест против уплаты налогов и пошлин при любых обстоятельствах, но ему вовремя помешал шепот Кенуигса и хмурые взгляды и подмигиванье миссис Кенуигс, что, по счастью, его удержало.
– Дело вот в чем… – сказал Кроуль, который изо всех сил подслушивал под дверью Ньюмена. – Дело вот в чем: они разговаривали так громко, что просто не давали мне покоя в моей комнате, и я не мог не расслышать кое-чего; и услышанное мной как будто указывает на то, что они откуда-то удрали. Я бы не хотел тревожить миссис Кенуигс, но я надеюсь, что они пришли не из тюрьмы или больницы и не занесли сюда лихорадки или еще какой-нибудь неприятной болезни, которой могли бы заразиться дети.
Миссис Кенуигс была столь потрясена этим предположением, что понадобились нежные заботы мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн, чтобы привести ее в состояние более или менее спокойное, не говоря уже об усердии мистера Кенуигса, который держал у носа своей супруги большой флакон с нюхательной солью, пока не возникли некоторые сомнения, вызваны ли струившиеся у нее по лицу слезы ее чувствительностью или солью.
Леди, выразив порознь и поочередно свое сочувствие, принялись согласно обычаю повторять хором успокоительные фразы, из коих такие соболезнующие выражения, как: «Бедняжка!», «Будь я на ее месте, я бы чувствовала то же самое!», «Конечно, это тяжелое испытание» и «Никто, кроме матери, не поймет материнских чувств», – занимали первое место и слышались чаще других. Короче говоря, мнение общества было высказано столь ясно, что мистер Кенуигс уже готов был отправиться в комнату мистера Ногса потребовать объяснения и, с большою непреклонностью и решительностью, даже выпил перед этим стакан пунша, как вдруг внимание присутствующих было отвлечено новым и ужасным происшествием.
Дело было в том, что неожиданно и внезапно понеслись сверху самые душераздирающие и самые пронзительные вопли, быстро следовавшие один за другим, и понеслись, по-видимому, из той самой задней комнаты, на третьем этаже, где покоился в тот момент младенец Кенуигс. Как только они раздались, миссис Кенуигс, высказав догадку, что, пока девочка спала, забралась чужая кошка и задушила малютку, бросилась к двери, ломая руки и отчаянно визжа, к великому ужасу и смятению компании.
– Мистер Кенуигс, узнайте, что случилось! Скорее! – крикнула сестра, энергически хватая миссис Кенуигс и удерживая ее насильно. – О! Не вырывайся так, дорогая моя, я не могу тебя удержать!
– Мое дитя, мое милое, милое, милое дитя! – визжала миссис Кенуигс, выкрикивая каждое следующее «милое» громче, чем предыдущее. – Мой ненаглядный, дорогой, невинный Лиливик… О, пустите меня к нему! Пустите меня-а-а-а!
Пока раздавались эти безумные вопли, и плач, и жалобы четырех маленьких девочек, мистер Кенуигс бросился наверх, в комнату, откуда вырывались звуки. В дверях ее он натолкнулся на Николаса с ребенком на руках, который выбежал так стремительно, что встревоженный отец был сброшен с шести ступеней и рухнул на ближайшую площадку лестницы, прежде чем успел раскрыть рот и спросить, что случилось.
– Не тревожьтесь! – крикнул Николас, сбегая вниз. – Вот он! Все обошлось. Все кончено. Пожалуйста, успокойтесь, никакой беды не случилось!
И с этими словами и с тысячей других успокоительных слов он вручил младенца (которого второпях нес вниз головой) миссис Кенуигс и побежал назад помогать мистеру Кенуигсу, который изо всей силы растирал себе голову и, казалось, не мог опомниться после падения.
Ободренные этим приятным известием, гости до известной степени оправились от страха, который дал о себе знать некоторыми весьма странными примерами полной потери присутствия духа; так, например, приятель-холостяк долгое время поддерживал, заключив в свои объятия, сестру миссис Кенуигс вместо самой миссис Кенуигс, и было замечено, как достойный мистер Лиливик несколько раз поцеловал за дверью мисс Питоукер с таким спокойствием, как будто ничего не происходило.
– Это пустяки, – сказал Николас, возвращаясь к миссис Кенуигс, – девочка, сторожившая ребенка, должно быть, устала и заснула, и у нее загорелись волосы.
– Ах ты злая, негодная девчонка! – воскликнула миссис Кенуигс, выразительно грозя указательным пальцем злополучной девочке лет тринадцати на вид, которая стояла с подпаленными волосами и испуганным лицом.
– Я услышал ее крики, – продолжал Николас, – и прибежал как раз вовремя, чтобы помешать ей поджечь еще что-нибудь. Можете быть уверены, что ребенок невредим: я сам схватил его с кровати и принес сюда, чтобы вы убедились.
После этого краткого объяснения младенец, который, получив при крещении имя сборщика, имел счастье именоваться Лиливиком Кенуигсом, едва не был задушен поцелуями присутствующих, и его так прижимали к материнской груди, что он снова заревел. Затем внимание общества, натурально, обратилось на девочку, которая имела дерзость поджечь себе волосы; получив несколько легких шлепков и толчков от наиболее энергических леди, она была милостиво отправлена домой; девять пенсов, предназначенные ей в награду, были конфискованы в пользу семейства Кенуигс.
– Право же, я не знаю, как и благодарить вас, сэр! – воскликнула миссис Кенуигс, обращаясь к спасителю юного Лиливика.
– Не стоит говорить об этом, – отвечал Николас. – Уверяю вас, я не сделал ничего, что дало бы мне право притязать на вашу благодарность.
– Если бы не вы, он сгорел бы заживо, сэр, – с жеманной улыбкой сказала мисс Питоукер.
– Вряд ли это могло случиться, – ответил Николас. – Здесь множество людей, которые пришли бы на помощь раньше, чем ему стала бы угрожать опасность.
– Во всяком случае, вы нам разрешите выпить за ваше здоровье, сэр! – сказал мистер Кенуигс, показывая жестом на стол.
– В мое отсутствие, пожалуйста, – с улыбкой ответил Николас. – Я совершил очень утомительное путешествие и окажусь весьма неважным собеседником, – скорее помешаю вашему веселью, чем буду ему способствовать, даже если мне удастся не заснуть, в чем я очень сомневаюсь. С вашего разрешения, я вернусь к моему другу мистеру Ногсу, который ушел наверх, когда убедился, что ничего серьезного не случилось. Спокойной ночи!
Принеся таким образом свои извинения за отказ участвовать в торжестве, Николас очень мило попрощался с миссис Кенуигс и другими леди и удалился, произведя наилучшее впечатление на всю компанию.
– Какой очаровательный молодой человек! – воскликнула миссис Кенуигс.
– Право, это самый настоящий джентльмен, – сказал мистер Кенуигс. – Вы согласны, мистер Лиливик?
– Да, – отозвался сборщик, недоверчиво пожимая плечами. – Он джентльмен, настоящий джентльмен, по крайней мере с виду.
– Надеюсь, вы ничего не имеете сказать против него, дядя? – осведомилась миссис Кенуигс.
– Ничего, дорогая моя, – ответил сборщик, – ничего. Думаю, он не окажется… а впрочем, неважно… Мой нежный привет тебе, дорогая моя, и желаю долгой жизни малютке…
– Вашему тезке, – с милой улыбкой сказала миссис Кенуигс.
– И, надеюсь, достойному тезке, – добавил мистер Кенуигс, желая умилостивить сборщика. – Надеюсь, малютка никогда не обесчестит своего крестного отца и со временем будет походить на Лиливика, чье имя он носит. Я утверждаю – и миссис Кенуигс разделяет мое чувство – и оно в ней столь же сильно, как и во мне,я утверждаю: то обстоятельство, что он был наречен Лиливиком, является одной из величайших наград и одним из величайших отличий в моей жизни.
– Самой великой наградой, Кенуигс, – прошептала супруга.
– Самой великой наградой, – поправился мистер Кенуигс. – Наградой, которую я надеюсь… в один из ближайших дней заслужить.
Это был политический ход Кенуигсов, ибо таким путем они делали мистера Лиливика великим фундаментом и источником будущего преуспеяния младенца. Добрый джентльмен почувствовал деликатность и тонкость этого намека и тотчас предложил выпить за здоровье джентльмена, чье имя неизвестно, но который прославил себя в этот вечер своим хладнокровием и расторопностью.
– Я не прочь отметить, – заявил мистер Лиливик, как бы делая большую уступку, – что он производит впечатление довольно миловидного молодого человека, и характер его, надеюсь, не хуже, чем его манеры.
– Действительно, у него очень приятное лицо и осанка, – сказала миссис Кенуигс.
– Несомненно, – добавила мисс Питоукер. – Есть что-то в его наружности очень… боже мой… боже мой, как это слово?..
– Какое слово? – осведомился мистер Лиливик.
– Да это… ах, боже мой, какая я глупая! – запинаясь, сказала мисс Питоукер. – Как это называется, когда лорды сбивают дверные кольца, дерутся с полисменами, играют на чужие деньги и делают всякие такие вещи?
– По-аристократически? – предположил сборщик.
– Да! Аристократически! – ответила мисс Питоукер. – В нем есть что-то очень аристократическое, не правда ли?
Джентльмены промолчали и с улыбкой переглянулись, как бы желая сказачь: «Ну что ж! О вкусах не спорят!» Но дамы единодушно решили, что у Николаса вид аристократический, а раз никто не оспаривал этого мнения, то оно и восторжествовало.
Так как пунш к тому времени был выпит, а маленькие Кенуигсы (которым в течение некоторого времени удавалось держать глазки открытыми только с помощью указательных пальчиков) начали капризничать и довольно настойчиво требовали, чтобы их уложили спать, сборщик подал сигнал, достав свои часы и уведомив общество, что уже около двух. При этом иные гости были изумлены, а другие потрясены, и из-под столов извлекли мужские и женские шляпы, а затем их владельцы ушли восвояси после многочисленных рукопожатий и заявлений, что никогда не проводили они такого очаровательного вечера, и как они удивлены, что уже так поздно (а ведь они думали, что сейчас, самое позднее – половина одиннадцатого), и как бы им хотелось, чтобы мистер и миссис Кенуигс каждую неделю праздновали день своей свадьбы, и что они недоумевают, каким таинственным способом удалось миссис Кенуигс устроить все так чудесно, и многое еще было сказано в том же духе. В ответ на эти лестные замечания мистер и миссис Кенуигс благодарили всех леди и джентльменов за приятное общество и выражали надежду, что они получили хотя бы половину тех удовольствий, о каких говорили.
Что до Николасв, нимало не подозревавшего о произведенном им впечатлении, то он давно уже заснул, предоставив мистеру Ньюмену и Смайку осушить вдвоем бутылку виски, и эту обязанность они исполнили с такой великой охотой, что Ньюмен никак не мог решить, то ли он сам напился, то ли он никогда не видел джентльмена, так тяжело, глубоко и окончательно опьяневшего, как его новый знакомый.
Глава XVI,
– Ах, я вам вот что скажу! – начала миссис Кенуигс. – Что, если прислали к нему нарочного сообщить, что он снова вступил во владение своим имуществом?
– Боже мой! – сказал мистер Кенуигс. – Это возможно. В таком случае, не послать ли нам к нему наверх спросить, может быть, он хочет еще немного пунша?
– Кенуигс! – громким голосом произнес мистер Лиливик. – Вы меня удивляете.
– Чем же это, сэр? – спросил с подобающей покорностью мистер Кенуигс сборщика платы за пользование водопроводом.
– Тем, что делаете подобное замечание, сэр, – сердито ответил мистер Лиливик. – Он уже получил пунш, не так ли, сэр? Я считаю, что тот способ, каким был перехвачен, если можно так выразиться, этот пунш, крайне невежлив по отношению к нашему обществу. Он возмутителен, просто возмутителен! Может быть, в этом доме принято допускать подобные вещи, но видеть такого рода поведение я не привык, о чем и заявляю вам, Кенуигс! Перед джентльменом стоит стакан пунша, который он уже собирается поднести ко рту, как вдруг приходит другой джентльмен, завладевает этим стаканом пунша, не сказав ни «с вашего разрешения», ни «если вы разрешите», и уносит этот стакан пунша с собой. Может быть, это и хорошие манеры, – полагаю, что так, – но я этого не понимаю, вот и все! Мало того – я не хочу понимать! Такова моя привычка высказывать мое мнение, Кенуигс, а мое мнение таково, и если оно вам не нравится, то час, когда я имею обыкновение ложиться спать, уже прошел, и я могу найти дорогу домой, не засиживаясь дольше.
Это был неприятный казус. Сборщик уже несколько минут сидел пыжась и кипятясь, оскорбленный в своем достоинстве, и теперь взорвался. Великий человек… богатый родственник… дядя-холостяк, в чьей власти сделать Морлину наследницей и упомянуть в завещании даже о младенце, был обижен. Силы небесные, чем же это может кончиться!
– Я очень сожалею, сэр, – смиренно сказал мистер Кенуигс.
– Нечего мне говорить, что вы сожалеете, – обрезал мистер Лиливик. – В таком случае вы должны были этому помешать.
Общество было совершенно парализовано этой домашней бурей. Обитательница задней комнаты сидела с разинутым ртом, оцепенев от ужаса и тупо глядя на сборщика; остальные гости были вряд ли менее ошеломлены гневом великого человека. Не отличаясь ловкостью в таких делах, мистер Кенуигс только раздул пламя, пытаясь его потушить.
– Право же, я об этом не подумал, сэр, – сказал сей джентльмен. – Мне и в голову не пришло, что такой пустяк, как стакан пунша, может вывести вас из себя.
– Вывести из себя! Черт побери, что вы подразумеваете под этими дерзкими словами, мистер Кенуигс? – воскликнул сборщик. – Морлина, дитя, мою шляпу!
– О, вы не уйдете, мистер Лиливик, сэр! – вмешалась мисс Питоукер с самой обворожительной своей улыбкой.
Но мистер Лиливик, невзирая на сирену, кричал упрямо:
– Морлина, мою шляпу!
После четвертого повторения этого требования миссис Кенуигс упала в кресло с воплями, которые могли растрогать водопроводный кран, не говоря уже о водопроводном сборщике, а четыре маленькие девочки (которых потихоньку подучили) обхватили руками короткие темные штаны своего дяди и на весьма небезупречном английском языке умоляли его остаться.
– Зачем мне здесь оставаться, дорогие мои? – вопросил мистер Лиливик.Во мне здесь не нуждаются!
– О дядя, не говорите таких жестоких слов! – рыдая, воскликнула миссис Кенуигс. – Ведь не хотите же вы меня убить!
– Я бы не удивился, если бы кто-нибудь сказал, что хочу, – ответил мистер Лиливик, сердито посмотрев на Кенуигса. – Вывести из себя!
– О, я не могу перенести, когда он так смотрит на моего мужа! – вскричала миссис Кенуигс. – Это так ужасно в кругу семьи! О!
– Мистер Лиливик, – сказал Кенуигс, – надеюсь, – ради вашей племянницы, вы не откажетесь от примирения.
Лицо сборщика разгладилось, когда гости присовокупили свои мольбы к мольбам его племянника. Он отдал шляпу и протянул руку.
– Согласен, Кенуигс, – ответил мистер Лиливик, – и разрешите в то же время заявить вам, чтобы показать, как я был выведен из себя, что, если бы я ушел, не сказав больше ни слова, это не имело бы отношения к тем двум-трем фунтам, которые я оставлю вашим детям, когда умру.
– Морлина Кенуигс! – под наплывом чувств воскликнула ее мать. – Опустись на колени перед твоим дорогим дядей и проси его любить тебя всю жизнь, потому что он ангел, а не человек, и я всегда это говорила!
Когда, повинуясь этому предписанию, мисс Морлина приблизилась для оказания почестей, мистер Лиливик быстро подхватил ее и поцеловал, а вслед за этим миссис Кенуигс рванулась вперед и поцеловала сборщика, и одобрительный шепот вырвался у гостей, которые были свидетелями его великодушия.
Достойный джентльмен снова стал душой общества, заняв прежний пост светского льва, какового высокого звания лишился было вследствие временного смятения присутствующих. Говорят, четвероногие львы свирепы только тогда, когда голодны; двуногие львы склонны дуться лишь до той поры, пока их страсть к почестям не удовлетворена. Мистер Лиливик вознесся выше, чем когда бы то ни было, ибо проявил власть, намекнув на свое богатство и будущее завещание, стяжал славу за бескорыстие и добродетель, а в добавление ко всему получил стакан пунша, вмещавший гораздо больше, чем тот, с которым столь мошеннически скрылся Ньюмен Ногс.
– Послушайте! Прошу вас простить меня за новое вторжение, – сказал Кроуль, заглядывая в комнату в этот счастливый момент. – Какая странная история, не правда ли? Ногс живет в этом доме вот уже пять лет, и ни один из старейших жильцов не запомнит, чтобы кто-нибудь хоть раз навестил его.
– Конечно, сэр, это необычный час, чтобы вызывать человека, – сказал сборщик, – а поведение самого мистера Ногса по меньшей мере загадочно.
– Вы совершенно правы, – ответил Кроуль, – и я вам вот что еще скажу: мне кажется, эти два привидения откуда-то сбежали.
– Что заставляет вас так думать, сэр? – осведомился сборщик, который, по молчаливому соглашению, казалось, был выдвинут и избран обществом в качестве его представителя. – Надеюсь, у вас нет оснований предполагать, что они откуда-то сбежали, не уплатив следуемых налогов и пошлин?
Мистер Кроуль с видом довольно презрительным собирался заявить общий протест против уплаты налогов и пошлин при любых обстоятельствах, но ему вовремя помешал шепот Кенуигса и хмурые взгляды и подмигиванье миссис Кенуигс, что, по счастью, его удержало.
– Дело вот в чем… – сказал Кроуль, который изо всех сил подслушивал под дверью Ньюмена. – Дело вот в чем: они разговаривали так громко, что просто не давали мне покоя в моей комнате, и я не мог не расслышать кое-чего; и услышанное мной как будто указывает на то, что они откуда-то удрали. Я бы не хотел тревожить миссис Кенуигс, но я надеюсь, что они пришли не из тюрьмы или больницы и не занесли сюда лихорадки или еще какой-нибудь неприятной болезни, которой могли бы заразиться дети.
Миссис Кенуигс была столь потрясена этим предположением, что понадобились нежные заботы мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн, чтобы привести ее в состояние более или менее спокойное, не говоря уже об усердии мистера Кенуигса, который держал у носа своей супруги большой флакон с нюхательной солью, пока не возникли некоторые сомнения, вызваны ли струившиеся у нее по лицу слезы ее чувствительностью или солью.
Леди, выразив порознь и поочередно свое сочувствие, принялись согласно обычаю повторять хором успокоительные фразы, из коих такие соболезнующие выражения, как: «Бедняжка!», «Будь я на ее месте, я бы чувствовала то же самое!», «Конечно, это тяжелое испытание» и «Никто, кроме матери, не поймет материнских чувств», – занимали первое место и слышались чаще других. Короче говоря, мнение общества было высказано столь ясно, что мистер Кенуигс уже готов был отправиться в комнату мистера Ногса потребовать объяснения и, с большою непреклонностью и решительностью, даже выпил перед этим стакан пунша, как вдруг внимание присутствующих было отвлечено новым и ужасным происшествием.
Дело было в том, что неожиданно и внезапно понеслись сверху самые душераздирающие и самые пронзительные вопли, быстро следовавшие один за другим, и понеслись, по-видимому, из той самой задней комнаты, на третьем этаже, где покоился в тот момент младенец Кенуигс. Как только они раздались, миссис Кенуигс, высказав догадку, что, пока девочка спала, забралась чужая кошка и задушила малютку, бросилась к двери, ломая руки и отчаянно визжа, к великому ужасу и смятению компании.
– Мистер Кенуигс, узнайте, что случилось! Скорее! – крикнула сестра, энергически хватая миссис Кенуигс и удерживая ее насильно. – О! Не вырывайся так, дорогая моя, я не могу тебя удержать!
– Мое дитя, мое милое, милое, милое дитя! – визжала миссис Кенуигс, выкрикивая каждое следующее «милое» громче, чем предыдущее. – Мой ненаглядный, дорогой, невинный Лиливик… О, пустите меня к нему! Пустите меня-а-а-а!
Пока раздавались эти безумные вопли, и плач, и жалобы четырех маленьких девочек, мистер Кенуигс бросился наверх, в комнату, откуда вырывались звуки. В дверях ее он натолкнулся на Николаса с ребенком на руках, который выбежал так стремительно, что встревоженный отец был сброшен с шести ступеней и рухнул на ближайшую площадку лестницы, прежде чем успел раскрыть рот и спросить, что случилось.
– Не тревожьтесь! – крикнул Николас, сбегая вниз. – Вот он! Все обошлось. Все кончено. Пожалуйста, успокойтесь, никакой беды не случилось!
И с этими словами и с тысячей других успокоительных слов он вручил младенца (которого второпях нес вниз головой) миссис Кенуигс и побежал назад помогать мистеру Кенуигсу, который изо всей силы растирал себе голову и, казалось, не мог опомниться после падения.
Ободренные этим приятным известием, гости до известной степени оправились от страха, который дал о себе знать некоторыми весьма странными примерами полной потери присутствия духа; так, например, приятель-холостяк долгое время поддерживал, заключив в свои объятия, сестру миссис Кенуигс вместо самой миссис Кенуигс, и было замечено, как достойный мистер Лиливик несколько раз поцеловал за дверью мисс Питоукер с таким спокойствием, как будто ничего не происходило.
– Это пустяки, – сказал Николас, возвращаясь к миссис Кенуигс, – девочка, сторожившая ребенка, должно быть, устала и заснула, и у нее загорелись волосы.
– Ах ты злая, негодная девчонка! – воскликнула миссис Кенуигс, выразительно грозя указательным пальцем злополучной девочке лет тринадцати на вид, которая стояла с подпаленными волосами и испуганным лицом.
– Я услышал ее крики, – продолжал Николас, – и прибежал как раз вовремя, чтобы помешать ей поджечь еще что-нибудь. Можете быть уверены, что ребенок невредим: я сам схватил его с кровати и принес сюда, чтобы вы убедились.
После этого краткого объяснения младенец, который, получив при крещении имя сборщика, имел счастье именоваться Лиливиком Кенуигсом, едва не был задушен поцелуями присутствующих, и его так прижимали к материнской груди, что он снова заревел. Затем внимание общества, натурально, обратилось на девочку, которая имела дерзость поджечь себе волосы; получив несколько легких шлепков и толчков от наиболее энергических леди, она была милостиво отправлена домой; девять пенсов, предназначенные ей в награду, были конфискованы в пользу семейства Кенуигс.
– Право же, я не знаю, как и благодарить вас, сэр! – воскликнула миссис Кенуигс, обращаясь к спасителю юного Лиливика.
– Не стоит говорить об этом, – отвечал Николас. – Уверяю вас, я не сделал ничего, что дало бы мне право притязать на вашу благодарность.
– Если бы не вы, он сгорел бы заживо, сэр, – с жеманной улыбкой сказала мисс Питоукер.
– Вряд ли это могло случиться, – ответил Николас. – Здесь множество людей, которые пришли бы на помощь раньше, чем ему стала бы угрожать опасность.
– Во всяком случае, вы нам разрешите выпить за ваше здоровье, сэр! – сказал мистер Кенуигс, показывая жестом на стол.
– В мое отсутствие, пожалуйста, – с улыбкой ответил Николас. – Я совершил очень утомительное путешествие и окажусь весьма неважным собеседником, – скорее помешаю вашему веселью, чем буду ему способствовать, даже если мне удастся не заснуть, в чем я очень сомневаюсь. С вашего разрешения, я вернусь к моему другу мистеру Ногсу, который ушел наверх, когда убедился, что ничего серьезного не случилось. Спокойной ночи!
Принеся таким образом свои извинения за отказ участвовать в торжестве, Николас очень мило попрощался с миссис Кенуигс и другими леди и удалился, произведя наилучшее впечатление на всю компанию.
– Какой очаровательный молодой человек! – воскликнула миссис Кенуигс.
– Право, это самый настоящий джентльмен, – сказал мистер Кенуигс. – Вы согласны, мистер Лиливик?
– Да, – отозвался сборщик, недоверчиво пожимая плечами. – Он джентльмен, настоящий джентльмен, по крайней мере с виду.
– Надеюсь, вы ничего не имеете сказать против него, дядя? – осведомилась миссис Кенуигс.
– Ничего, дорогая моя, – ответил сборщик, – ничего. Думаю, он не окажется… а впрочем, неважно… Мой нежный привет тебе, дорогая моя, и желаю долгой жизни малютке…
– Вашему тезке, – с милой улыбкой сказала миссис Кенуигс.
– И, надеюсь, достойному тезке, – добавил мистер Кенуигс, желая умилостивить сборщика. – Надеюсь, малютка никогда не обесчестит своего крестного отца и со временем будет походить на Лиливика, чье имя он носит. Я утверждаю – и миссис Кенуигс разделяет мое чувство – и оно в ней столь же сильно, как и во мне,я утверждаю: то обстоятельство, что он был наречен Лиливиком, является одной из величайших наград и одним из величайших отличий в моей жизни.
– Самой великой наградой, Кенуигс, – прошептала супруга.
– Самой великой наградой, – поправился мистер Кенуигс. – Наградой, которую я надеюсь… в один из ближайших дней заслужить.
Это был политический ход Кенуигсов, ибо таким путем они делали мистера Лиливика великим фундаментом и источником будущего преуспеяния младенца. Добрый джентльмен почувствовал деликатность и тонкость этого намека и тотчас предложил выпить за здоровье джентльмена, чье имя неизвестно, но который прославил себя в этот вечер своим хладнокровием и расторопностью.
– Я не прочь отметить, – заявил мистер Лиливик, как бы делая большую уступку, – что он производит впечатление довольно миловидного молодого человека, и характер его, надеюсь, не хуже, чем его манеры.
– Действительно, у него очень приятное лицо и осанка, – сказала миссис Кенуигс.
– Несомненно, – добавила мисс Питоукер. – Есть что-то в его наружности очень… боже мой… боже мой, как это слово?..
– Какое слово? – осведомился мистер Лиливик.
– Да это… ах, боже мой, какая я глупая! – запинаясь, сказала мисс Питоукер. – Как это называется, когда лорды сбивают дверные кольца, дерутся с полисменами, играют на чужие деньги и делают всякие такие вещи?
– По-аристократически? – предположил сборщик.
– Да! Аристократически! – ответила мисс Питоукер. – В нем есть что-то очень аристократическое, не правда ли?
Джентльмены промолчали и с улыбкой переглянулись, как бы желая сказачь: «Ну что ж! О вкусах не спорят!» Но дамы единодушно решили, что у Николаса вид аристократический, а раз никто не оспаривал этого мнения, то оно и восторжествовало.
Так как пунш к тому времени был выпит, а маленькие Кенуигсы (которым в течение некоторого времени удавалось держать глазки открытыми только с помощью указательных пальчиков) начали капризничать и довольно настойчиво требовали, чтобы их уложили спать, сборщик подал сигнал, достав свои часы и уведомив общество, что уже около двух. При этом иные гости были изумлены, а другие потрясены, и из-под столов извлекли мужские и женские шляпы, а затем их владельцы ушли восвояси после многочисленных рукопожатий и заявлений, что никогда не проводили они такого очаровательного вечера, и как они удивлены, что уже так поздно (а ведь они думали, что сейчас, самое позднее – половина одиннадцатого), и как бы им хотелось, чтобы мистер и миссис Кенуигс каждую неделю праздновали день своей свадьбы, и что они недоумевают, каким таинственным способом удалось миссис Кенуигс устроить все так чудесно, и многое еще было сказано в том же духе. В ответ на эти лестные замечания мистер и миссис Кенуигс благодарили всех леди и джентльменов за приятное общество и выражали надежду, что они получили хотя бы половину тех удовольствий, о каких говорили.
Что до Николасв, нимало не подозревавшего о произведенном им впечатлении, то он давно уже заснул, предоставив мистеру Ньюмену и Смайку осушить вдвоем бутылку виски, и эту обязанность они исполнили с такой великой охотой, что Ньюмен никак не мог решить, то ли он сам напился, то ли он никогда не видел джентльмена, так тяжело, глубоко и окончательно опьяневшего, как его новый знакомый.
Глава XVI,
Николас пробует устроиться на новую должность и, потерпев неудачу, принимает место учителя в частном доме
Первой заботой Николаса на следующее утро было подыскать комнату, в которой он мог бы поселиться, не злоупотребляя гостеприимством Ньюмена Ногса, хотя тот с удовольствием спал бы на лестнице, только бы приютить своего друга.
Пустующее помещение, к которому относилось объявление в окне первого этажа, оказалось маленькой задней комнатой на третьем этаже, под плоской свинцовой крышей, откуда открывался вид на покрытые сажей черепицы и дымовые трубы. Вести переговоры о сдаче этой части дома понедельно на приемлемых условиях предоставлялось жильцу первого этажа; домохозяин поручил ему сдавать комнаты по мере того, как они освобождались, и зорко следить за тем, как бы жильцы не сбежали. Чтобы обеспечить точное исполнение этой последней обязанности, ему было разрешено не платить за квартиру, и, таким образом, он сам никогда не испытывал соблазна сбежать в свою очередь.
В этой комнате поселился Николас, и, взяв напрокат кое-какую простую мебель у соседнего маклера и заплатив за неделю вперед из маленького фонда, образовавшегося после превращения запасной одежды в наличные деньги, он уселся, чтобы подумать о своих видах на будущее, которые, как и вид из окна, были в достаточной мере ограниченны и тусклы. Они отнюдь не прояснились от более короткого знакомства с ними, и так как подобное знакомство порождает полную апатию и равнодушие, он решил прогнать эти мысли из своей головы с помощью основательной прогулки. И вот, взяв шляпу и предоставив бедному Смайку без конца приводить в порядок комнату с таким восторгом, словно это был роскошный дворец, он вышел на улицу и смешался с наводнявшей ее толпой.
Хотя человек и может утратить сознание собственной значительности, если является лишь ничтожной пылинкой в деловой толпе, не обращающей на него никакого внимания, однако отсюда отнюдь не следует, что ему так уж легко избавиться от прочного сознания важности и грандиозности своих забот. Печальное состояние дел было единственной мыслью, занимавшей Николасв, как быстро он ни шагал, а когда он попытался избавиться от нее, принявшись строить догадки об условиях жизни и перспективах людей, его окружавших, то через несколько секунд поймал себя на том, что сравнивает их со своими и почти незаметно возвращается к прежнему ходу мыслей.
Занятый такими размышлениями, он проходил по одной из самых людных улиц Лондона и, случайно подняв глаза, заметил голубую доску, на которой золотыми буквами было начертано: «Контора по найму. Обращаться за справками о местах и должностях всех видов». Это была лавка с кисейными занавесками и дверью, ведущей в задние комнаты, а в окне был вывешен длинный и соблазнительный ряд рукописных объявлений о вакантных должностях всех категорий, от секретаря до мальчика на побегушках.
Николас инстинктивно остановился перед этим храмом обетованным и пробежал глазами написанные прописными буквами объявления, в изобилии вывешенные и открывающие дверь в жизнь. Окончив обзор, он пошел дальше, затем вернулся, затем снова продолжал путь. Много раз он останавливался в нерешительности перед дверью конторы по найму и, приняв, наконец, решение, вошел.
Он очутился в маленькой комнате с покрытым вощанкой полом и высокой конторкой за перегородкой в углу. За конторкой сидел тощий юноша с хитрыми глазами и выпяченным подбородком, начертавший прописными буквами эти объявления, которые затемняли окно. Перед ним лежала раскрытая толстая книга, и, заложив пальцы правой руки между страницами и устремив взгляд на очень толстую старую леди в домашнем чепце, очевидно владелицу этого заведения, которая обсушивалась у камина, он, казалось, ждал только ее распоряжений, чтобы навести справку в записях, заключенных в книге с заржавленными застежками.
Так как снаружи висело объявление, возвещавшее публике, что с десяти до четырех здесь всегда можно нанять прислугу «за одну», желающую поступить на место, Николас сразу понял, что пять-шесть здоровых молодых женщин – каждая в патенах[36] и с зонтом, сидевших в углу на скамье, присутствовали здесь для этой цели, тем более что у бедняжек был озабоченный и усталый вид. Он был не совсем уверен в призвании и профессии двух нарядных молодых леди, которые беседовали с толстой леди до тех пор, пока сам не уселся в угол и не заявил, что подождет, пока будут удовлетворены другие посетители, после чего толстая леди возобновила разговор, прерванный его приходом.
– Кухарка, Том, – сказала толстая леди, продолжая обсушиваться у камина.
– Кухарка, – сказал Том, перелистывая страницы книги. – Нашел!
– Прочтите о двух-трех хороших местах, – сказала толстая леди.
– Пожалуйста, выберите полегче, молодой человек, – вмешалась элегантная особа в клетчатых матерчатых башмаках, которая была, по-видимому, клиенткой.
– «Миссис Маркер, – начал читать Том, – Рассел-плейс, Рассел-сквер. Жалованье восемнадцать гиней, чай и сахар. Семья из двух человек, принимают очень редко. Держат пять служанок. Никакой мужской прислуги. Никаких поклонников».
– Ах, боже мой! – захихикала клиентка. – Это не подойдет. Пожалуйста, другое место, молодой человек.
– «Миссис Раймаг, – продолжал Том, – ПлезентПлейс, Финсбери. Жалованье двенадцать гиней, свой чай и сахар. Солидное семейство…»
– Ах, это незачем читать, – перебила клиентка.
– «Три солидных лакея», – внушительно произнес Том.
– Три? Как вы сказали? – переспросила клиентка, меняя тон.
– «Три солидных лакея, – повторял Том, – кухарка, горничная и няня. По воскресеньям каждая служанка обязана трижды посещать церковь диссидентов[37] в сопровождении солидного лакея. Если кухарка более солидна, чем лакей, она должна заботиться о нравственности лакея, если лакей более солиден, чем кухарка, он должен заботиться о нравственности кухарки».
– Я возьму адрес, – сказала клиентка. – Кто знает, может быть, это место мне как раз подойдет.
– А вот еще одно, – заметил Том, перевертывая страницы: – «Семья мистера Галленбайла, Ч. П.[38]. Пятнадцать гиней, чай и сахар. Служанкам разрешается принимать кузенов, если они благочестивы. Примечание: по воскресеньям холодный обед в кухне, так как мистер Галленбайл строго соблюдает воскресный день. В этот день никаких кушаний не готовить, кроме обеда для мистера и миссис Галленбайл; приготовление этого обеда, являющееся трудом благочестивым и вызванным необходимостью, составляет исключение. В день отдыха мистер Галленбайл обедает поздно, дабы помешать кухарке заниматься своим туалетом и тем самым впасть в грех».
– Думаю, что это место мне подходит меньше, чем то, – сказала клиентка, пошептавшись со своей подругой. – Будьте любезны, молодой человек, дайте мне тот адрес. Если не подойдет, я приду еще.
По ее просьбе Том написал адрес, и элегантная клиентка, удовлетворив толстую леди небольшой мздой, удалилась вместе с подругой.
Николас уже раскрыл рот, чтобы попросить молодого человека обратиться к букве «С» и сообщить, какие места секретаря свободны, когда в контору вошла посетительница, которой он немедленно уступил свою очередь и чья наружность и удивила и заинтересовала его.
Это была молодая леди никак не старше восемнадцати лет, стройная и худенькая, но прелестно сложенная, которая, робко подойдя к конторке, осведомилась очень тихим голосом о месте гувернантки или компаньонки у какой-нибудь леди. Задавая этот вопрос, она на секунду приподняла вуаль и открыла лицо удивительной красоты, хотя и омраченное облаком печали, что было особенно заметно у такого юного существа. Получив рекомендательную карточку к какой-то особе, обозначенной в книге, она уплатила установленную сумму и выскользнула из комнаты.
Первой заботой Николаса на следующее утро было подыскать комнату, в которой он мог бы поселиться, не злоупотребляя гостеприимством Ньюмена Ногса, хотя тот с удовольствием спал бы на лестнице, только бы приютить своего друга.
Пустующее помещение, к которому относилось объявление в окне первого этажа, оказалось маленькой задней комнатой на третьем этаже, под плоской свинцовой крышей, откуда открывался вид на покрытые сажей черепицы и дымовые трубы. Вести переговоры о сдаче этой части дома понедельно на приемлемых условиях предоставлялось жильцу первого этажа; домохозяин поручил ему сдавать комнаты по мере того, как они освобождались, и зорко следить за тем, как бы жильцы не сбежали. Чтобы обеспечить точное исполнение этой последней обязанности, ему было разрешено не платить за квартиру, и, таким образом, он сам никогда не испытывал соблазна сбежать в свою очередь.
В этой комнате поселился Николас, и, взяв напрокат кое-какую простую мебель у соседнего маклера и заплатив за неделю вперед из маленького фонда, образовавшегося после превращения запасной одежды в наличные деньги, он уселся, чтобы подумать о своих видах на будущее, которые, как и вид из окна, были в достаточной мере ограниченны и тусклы. Они отнюдь не прояснились от более короткого знакомства с ними, и так как подобное знакомство порождает полную апатию и равнодушие, он решил прогнать эти мысли из своей головы с помощью основательной прогулки. И вот, взяв шляпу и предоставив бедному Смайку без конца приводить в порядок комнату с таким восторгом, словно это был роскошный дворец, он вышел на улицу и смешался с наводнявшей ее толпой.
Хотя человек и может утратить сознание собственной значительности, если является лишь ничтожной пылинкой в деловой толпе, не обращающей на него никакого внимания, однако отсюда отнюдь не следует, что ему так уж легко избавиться от прочного сознания важности и грандиозности своих забот. Печальное состояние дел было единственной мыслью, занимавшей Николасв, как быстро он ни шагал, а когда он попытался избавиться от нее, принявшись строить догадки об условиях жизни и перспективах людей, его окружавших, то через несколько секунд поймал себя на том, что сравнивает их со своими и почти незаметно возвращается к прежнему ходу мыслей.
Занятый такими размышлениями, он проходил по одной из самых людных улиц Лондона и, случайно подняв глаза, заметил голубую доску, на которой золотыми буквами было начертано: «Контора по найму. Обращаться за справками о местах и должностях всех видов». Это была лавка с кисейными занавесками и дверью, ведущей в задние комнаты, а в окне был вывешен длинный и соблазнительный ряд рукописных объявлений о вакантных должностях всех категорий, от секретаря до мальчика на побегушках.
Николас инстинктивно остановился перед этим храмом обетованным и пробежал глазами написанные прописными буквами объявления, в изобилии вывешенные и открывающие дверь в жизнь. Окончив обзор, он пошел дальше, затем вернулся, затем снова продолжал путь. Много раз он останавливался в нерешительности перед дверью конторы по найму и, приняв, наконец, решение, вошел.
Он очутился в маленькой комнате с покрытым вощанкой полом и высокой конторкой за перегородкой в углу. За конторкой сидел тощий юноша с хитрыми глазами и выпяченным подбородком, начертавший прописными буквами эти объявления, которые затемняли окно. Перед ним лежала раскрытая толстая книга, и, заложив пальцы правой руки между страницами и устремив взгляд на очень толстую старую леди в домашнем чепце, очевидно владелицу этого заведения, которая обсушивалась у камина, он, казалось, ждал только ее распоряжений, чтобы навести справку в записях, заключенных в книге с заржавленными застежками.
Так как снаружи висело объявление, возвещавшее публике, что с десяти до четырех здесь всегда можно нанять прислугу «за одну», желающую поступить на место, Николас сразу понял, что пять-шесть здоровых молодых женщин – каждая в патенах[36] и с зонтом, сидевших в углу на скамье, присутствовали здесь для этой цели, тем более что у бедняжек был озабоченный и усталый вид. Он был не совсем уверен в призвании и профессии двух нарядных молодых леди, которые беседовали с толстой леди до тех пор, пока сам не уселся в угол и не заявил, что подождет, пока будут удовлетворены другие посетители, после чего толстая леди возобновила разговор, прерванный его приходом.
– Кухарка, Том, – сказала толстая леди, продолжая обсушиваться у камина.
– Кухарка, – сказал Том, перелистывая страницы книги. – Нашел!
– Прочтите о двух-трех хороших местах, – сказала толстая леди.
– Пожалуйста, выберите полегче, молодой человек, – вмешалась элегантная особа в клетчатых матерчатых башмаках, которая была, по-видимому, клиенткой.
– «Миссис Маркер, – начал читать Том, – Рассел-плейс, Рассел-сквер. Жалованье восемнадцать гиней, чай и сахар. Семья из двух человек, принимают очень редко. Держат пять служанок. Никакой мужской прислуги. Никаких поклонников».
– Ах, боже мой! – захихикала клиентка. – Это не подойдет. Пожалуйста, другое место, молодой человек.
– «Миссис Раймаг, – продолжал Том, – ПлезентПлейс, Финсбери. Жалованье двенадцать гиней, свой чай и сахар. Солидное семейство…»
– Ах, это незачем читать, – перебила клиентка.
– «Три солидных лакея», – внушительно произнес Том.
– Три? Как вы сказали? – переспросила клиентка, меняя тон.
– «Три солидных лакея, – повторял Том, – кухарка, горничная и няня. По воскресеньям каждая служанка обязана трижды посещать церковь диссидентов[37] в сопровождении солидного лакея. Если кухарка более солидна, чем лакей, она должна заботиться о нравственности лакея, если лакей более солиден, чем кухарка, он должен заботиться о нравственности кухарки».
– Я возьму адрес, – сказала клиентка. – Кто знает, может быть, это место мне как раз подойдет.
– А вот еще одно, – заметил Том, перевертывая страницы: – «Семья мистера Галленбайла, Ч. П.[38]. Пятнадцать гиней, чай и сахар. Служанкам разрешается принимать кузенов, если они благочестивы. Примечание: по воскресеньям холодный обед в кухне, так как мистер Галленбайл строго соблюдает воскресный день. В этот день никаких кушаний не готовить, кроме обеда для мистера и миссис Галленбайл; приготовление этого обеда, являющееся трудом благочестивым и вызванным необходимостью, составляет исключение. В день отдыха мистер Галленбайл обедает поздно, дабы помешать кухарке заниматься своим туалетом и тем самым впасть в грех».
– Думаю, что это место мне подходит меньше, чем то, – сказала клиентка, пошептавшись со своей подругой. – Будьте любезны, молодой человек, дайте мне тот адрес. Если не подойдет, я приду еще.
По ее просьбе Том написал адрес, и элегантная клиентка, удовлетворив толстую леди небольшой мздой, удалилась вместе с подругой.
Николас уже раскрыл рот, чтобы попросить молодого человека обратиться к букве «С» и сообщить, какие места секретаря свободны, когда в контору вошла посетительница, которой он немедленно уступил свою очередь и чья наружность и удивила и заинтересовала его.
Это была молодая леди никак не старше восемнадцати лет, стройная и худенькая, но прелестно сложенная, которая, робко подойдя к конторке, осведомилась очень тихим голосом о месте гувернантки или компаньонки у какой-нибудь леди. Задавая этот вопрос, она на секунду приподняла вуаль и открыла лицо удивительной красоты, хотя и омраченное облаком печали, что было особенно заметно у такого юного существа. Получив рекомендательную карточку к какой-то особе, обозначенной в книге, она уплатила установленную сумму и выскользнула из комнаты.