Страница:
С этими словами лорд Фредерик Верисофт вышел из комнаты, оставив Ральфа Никльби и сэра Мальбери пребывающими в самом неприятном изумлении.
– И это ваш ученик? – вкрадчиво спросил Ральф. – Или он только что вышел из рук какого-нибудь деревенского священника?
– У глупых молокососов бывают иной раз такие причуды, – отозвался сэр Мальбери Хоук, кусая губы и указывая на дверь. – Предоставьте его мне.
Ральф обменялся фамильярным взглядом со своим старым знакомым,интимность их отношений внезапно восстановилась благодаря эгой неожиданности, внушавшей опасения, – и отправился домой, в раздумье и не спеша.
Пока происходила эта сцена и задолго до ее окончания, омнибус извергнул мисс Ла-Криви и ее провожатого, и они прибыли к двери ее дома. Добродушная маленькая миниатюристка не могла допустить, чтобы Смайк отправился в обратный путь, не подкрепившись предварительно хотя бы глоточком чего-нибудь усладительного и печеньем, и так как Смайк не имел никаких возражений против глоточка чего-нибудь усладительного или печенья, а напротив, считал их весьма приятной подготовкой к путешествию в Боу, то случилось так, что он замешкался гораздо дольше, чем первоначально предполагал, и прошло не меньше получаса после наступления темноты, когда он тронулся в обратный путь.
Казалось невероятным, чтобы он заблудился, раз дорога была прямая и он почти каждый день проходил здесь с Николасом и домой возвращался один. И вот с полным взаимным доверием мисс Ла-Криви и он пожали друг другу руку, и, получив поручение передать нежные приветы миссис и мисс Никльби, Смайк удалился.
У подножия Ладгет-Хилла он свернул немного в сторону, любопытствуя взглянуть на Ньюгет. В течение нескольких минут он очень внимательно и со страхом смотрел с противоположной стороны улицы на мрачные стены, после чего возвратился назад и быстро зашагал по городу, время от времени останавливаясь, чтобы поглазеть на витрину какого-нибудь особенно притягательного магазина, затем пускаясь бегом, затем снова останавливаясь, как поступал бы на его месте любой деревенский подросток.
Он долго глазел на витрину ювелира, жалея, что не может принести домой в подарок какие-нибудь красивые безделушки, и мечтая о том, какую радость они бы доставили, если бы он мог это сделать, но вот часы пробили три четверги девятого. Встрепенувшись, он очень быстрым шагом пустился дальше и переходил через боковую улицу, как вдруг почувствовал, что его остановили таким рывком, что он принужден был ухватиться за фонарный столб, чтобы не упасть. В ту же секунду какой-то мальчик крепко обхватил его ногу, и пронзительный крик: «Вот он, отец! Ура!» – зазвенел в его ушах.
Смайк слишком хорошо знал этот голос. Он с отчаянием посмотрел вниз на того, чей голос услышал, и, задрожав с головы до ног, оглянулся. Мистер Сквирс зацепил его ручкой зонта за шиворот и, собрав все силы, повис на другом конце. Торжествующий крик исходил от юного Сквирса, который, невзирая на все пинки и сопротивление, цеплялся за него с упорством бульдога.
Одного взгляда было достаточно, и от этого одного взгляда запуганное создание стало совершенно беспомощным и лишилось способности издать хотя бы звук.
– Вот это удача! – вскричал мистер Сквирс, постепенно перебирая руками зонт и отцепив его не раньше, чем крепко ухватил жертву за воротник.Восхитительная удача! Уэкфорд, мой мальчик, позови одну из этих карет.
– Карету, отец? – воскликнул маленький Уэкфорд.
– Да, сэр, карету, – ответил Сквирс, упиваясь созерцанием Смайка.Плевать на расходы! Повезем его в карете.
– Что он такое сделал? – спросил рабочий с лотком кирпичей; на него и на его товарища налетел, пятясь, мистер Сквирс, когда в первый раз дернул зонт.
– Все! – ответил мистер Сквирс в каком-то экстазе, пристально смотря на своего бывшего ученика. – Все!.. Сбежал, сэр… участвовал в кровожадном нападении на своего учителя… Нет такой гадости, которой бы он не сделал. О, бог мой, какая восхитительная удача!
Рабочий перевел взгляд со Сквирса на Смайка, но бедняга окончательно утратил последние умственные способности, какие у него были. Подъехала карета, юный Уэкфорд влез в нее, Сквирс впихнул свою добычу, последовал за нею и поднял окна. Кучер взобрался на козлы и медленно отъехал, оставив размышлять на досуге о том, что случилось, единственных свидетелей этой сцены – двух каменщиков, старую торговку яблоками и мальчика, возвращавшегося из вечерней школы.
Мистер Сквирс занял место против несчастного Смайка и, плотно опершись руками о колени, смотрел на него минут пять, после чего, как будто очнувшись от экстаза, громко захохотал и угостил своего бывшего ученика несколькими пощечинами, ударяя по очереди то по правой щеке, то по левой.
– Это не сон! – воскликнул Сквирс. – Это плоть и кровь! Я узнаю на ощупь!
И, благодаря этим экспериментам совершенно уверившись в своей удаче, мистер Сквирс закатил ему несколько затрещин, чтобы развлечение не показалось однообразным, и при каждой новой затрещине хохотал все громче и громче.
– Твоя мать с ума сойдет от радости, мой мальчик, когда услышит об этом, – сказал Сквирс сыну.
– Да неужели сойдет, отец? – отозвался юный Уэкфорд.
– Подумать только! – продолжал Сквирс. – Как это мы с тобой вовремя завернули за угол и наткнулись на него, и я его поймал ручкой зонта, как будто зацепил железным крюком! Ха-ха!
– А я разве не ухватил его за ногу, отец? – сказал маленький Уэкфорд.
– Ухватил! Ты молодец, мой мальчик! – сказал мистер Сквирс, погладив сына по голове. – В награду получишь самую лучшую двухбортную куртку и жилет, из тех, что привезет с собой первый же новый мальчик. Запомни это! Никогда не сворачивай с этой тропы и делай то, что делает твой отец, и когда ты умрешь, то попадешь прямехонько на небо, и никаких вопросов тебе задавать не будут.
Воспользовавшись удобным случаем для поучения, мистер Сквирс снова погладил сына по голове, а затем погладил Смайка, но посильнее и шутливым тоном осведомился, как он себя сейчас чувствует.
– Мне нужно домой, – ответил Смайк, дико озираясь.
– Разумеется, нужно. В этом ты прав, – отозвался мистер Сквирс. – И очень скоро ты будешь дома. Не пройдет и недели, как ты очутишься, мой юный друг, в мирной деревушке Дотбойс в Йоркшире, а в следующий раз, когда ты оттуда удерешь, я тебе дам разрешение не возвращаться. Где платье, в котором ты убежал, неблагодарный ты разбойник?
Смайк бросил взгляд на новый костюм, о котором позаботился Николас, и стал ломать руки.
– А знаешь ли ты, что я могу тебя повесить перед Олд-Бейли за то, что ты удрал с этим имуществом? – сказал Сквирс. – Знаешь ли ты, что тут дело пахнет виселицей и – не совсем-то я уверен – может быть, и анатомией[81],потому что ты ушел из дому и унес с собой добра больше чем на пять фунтов? А? Ты это знаешь? Как по-твоему, сколько стоила одежда, которая на тебе была? Зиабшь ли ты, что на тебе был веллингтоновскив сапог из той пары, которая стоила двадцать восемь шиллингов, и башмак, а пара башмаков стоила семь шиллингов шесть пенсов? Но, попав ко мне, ты попал как раз в ту лавочку, где торгуют милосердием, и благодари свою звезду, что именно я буду отпускать тебе этот товар!
Те, кто не был посвящен в тайны мистера Сквирса, могли бы предположить, что он не только не имеет под рукой большого запаса упомянутого товара для всех желающих, но и вовсе не располагает им; и мнение особ скептических не изменилось бы, когда он вслед за этим замечанием начал тыкать Смайка в грудь наконечником зонта и ловко осыпать градом ударов его голову и плечи, пользуясь спицами того же орудия.
– Никогда еще не случалось мне колотить мальчика в наемной карете,сказал мистер Сквирс, дав себе передышку. – Есть некоторые неудобства, но новизна доставляет удовольствие!
Бедный Смайк! Он по мере сил отражал удары, а потом забился в угол кареты, опустив голову на руки и упершись локтями в колени. Он был оглушен, ошеломлен, и рядом уже не было друга, чтобы поговорить с ним и посоветоваться; Смайк не мог даже представить себе, что поможет ему спастись от всемогущего Сквирса, как не представлял себе этого на протяжении томительных лет жизни в Йоркшире, предшествовавших приезду Николаса.
Путешествие казалось бесконечным, они проезжали одну улицу за другой, оставляли их позади и продолжали рысцой двигаться дальше. Наконец мистер Сквирс начал через каждые полминуты высовываться из окна и орать, давая всевозможные указания кучеру; когда они не без затруднений проехали несколько жалких улиц, недавно проложенных, о чем свидетельствовал вид домов и плохие, мостовые, мистер Сквирс вдруг изо всех сил дернул за шнурок и крикнул:
– Стойте!
– Чего вы отрываете человеку руку? – сказал кучер, сердито посмотрев вниз.
– Вон этот дом, – ответил Сквнрс. – Второй из тех четырех маленьких домиков, двухэтажный, с зелеными ставнями. На двери медная табличка с фамилией Снаули.
– Не могли вы, что ли, сказать это, не отрывая человеку руку от туловища? – осведомился кучер.
– Нет! – заорал мистер Сквирс. – Попробуйте сказать еще слово – и я на вас в суд подам за то, что у вас стекло разбито. Стойте!
Повинуясь приказу, кучер остановил карету у двери мистера Снаули. Припомним, что мистер Снаули был тот самый елейный ханжа, который доверил двух своих пасынков отеческим заботам мистера Сквирса, о чем было рассказано в четвертой главе этой повести. Дом мистера Снаули находился на самой окраине нового поселка, примыкавшего к Сомерс-Тауну; мистер Сквирс снял у него на короткое время помещение, так как задержался в Лондоне на более долгий срок, чем обычно, а «Сарацин», зная по опыту аппетит юного Уэкфорда, соглашался принять его только на равных условиях с любым взрослым постояльцем.
– Вот и мы! – сказал Сквирс, быстро вталкивая Смайка в маленькую гостиную, где мистер Снаули и его жена сидели за ужином, угощаясь омаром.Вот он, бродяга, преступник, бунтовщик, чудовище неблагодарности!
– Как! Тот самый мальчишка, который сбежал! – вскричал Снаули, опустив на стол руки с торчавшими вверх ножом и вилкой и широко раскрыв глаза.
– Он самый! – сказал Сквирс, поднеся кулак к носу Смайка, опустив его и со злобным видом повторив этот жест несколько раз. – Если бы здесь не присутствовала леди, я бы ему закатил такую… Не беда, за мной не пропадет.
И мистер Сквирс поведал о том, как и каким путем, когда и где он поймал беглеца.
– Ясно, что на то была воля провидения, – сказал мистер Снаули, со смиренным видом опустив глаза иподняв к потолку вилку с насаженным на нее куском омара.
– Несомненно, провидение против него, – отозвался мистер Сквирс, почесывая нос. – Конечно! Этого следовало ожидать. Всякий мог бы догадаться.
– Жестокосердие и злодейство никогда не преуспевают, сэр, – сказал мистер Снаули.
– Об этом никогда никто не слышал, – подхватил Сквирс, доставая из бумажника тоненькую пачку банкйогов, дабы удостовериться, все ли они целы.
– Миссис Снаули, – сказал мистер Сквирс, успокоившись относительно сего предмета, – я был благодетелем этого мальчишки, я его кормил, обучал и одевал. Я был классическим, коммерческим, математическим, философическим и тригонометрическим другом этого мальчик. Мой сын – мой единственный сын Уэкфорд – был ему братом, миссис Сквирс была ему матерью, бабушкой, теткой. Да, и могу сказать – также и дядей, всем сразу. Ни к кому она не была так привязана, кроме ваших двух прелестных и очаровательных сынков, как к этому мальчишке. А какова награда? Что сталось с моим млеком человеческой доброты? Оно свертывается и скисает, когда я смотрю на этого мальчишку.
– Это и не удивительно, сэр, – сказала миссис Снаули. – О, это не удивительно!
– Где он был все это время? – осведомился Снаули, – Или он жил с этим…
– А, сэр! – перебил Сквирс, снова поворачиваясь к Смайку. – Вы жили с этим чертом Никльби, сэр?
Но ни угрозы, ни кулаки не могли вырвать у Смайка ни единого слова в ответ на этот вопрос, потому что он решил скорее погибнуть в ужасной тюрьме, куда ему предстояло вернуться, чем произнести хоть один слог, который мог впутать в это дело его первого и истинного друга. Он уже припомнил строгий приказ хранить тайну относительно своей прошлой жизни, данный ему Николасом, когда они покидали Йоркшир, а смутное и запутанное представление, что его благодетель, уведя его с собой, совершил какое-то ужасное преступление, за которое, если оно будет открыто, его могут подвергнуть тяжелой каре, отчасти содействовало тому, что он пришел в ужас.
Таковы были мысли, – если столь туманные представления, бродившие в слабом мозгу, можно назвать этим словом, – таковы были мысли, которые возникли у Смайка и сделали его нечувствительным к запугиванию и к уговорам. Убедившись, что все усилия бесполезны, мистер Сквирс отвел его в каморку наверху, где ему предстояло провести ночь. Забрав из предосторожности его обувь, куртку и жилет, а также заперев дверь снаружи из опасения, как бы он не собрался с духом и не сделал попытки бежать, достойный джентльмен оставил его наедине с его размышлениями.
О чем он размышлял и как сжималось сердце бедняги, когда он думал – а разве переставал он хоть на секунду об этом думать! – о бывшем своем доме, и дорогих друзьях, и о знакомых, с которыми он был связан, – рассказать нельзя. Для того чтобы остановить умственное развитие и обречь рассудок на такой глубокий сон, надо было применять суровые и жестокие меры еще с детства. Должны были пройти годы мук и страданий, не озаренные ни единым лучом надежды; струны сердца, отзывавшиеся на нежность и ласку, должны были где-то заржаветь и порваться, чтобы уже больше не отвечать на ласковые слова любви. Да, мрачен должен быть короткий день и тусклы длинные-длинные сумерки, которые предшествуют ночи, окутавшей его рассудок.
Были голоса, которые заставили бы его встрепенуться даже теперь. Но их приветные звуки не могли проникнуть сюда. И он лег на кровать – вялое, несчастное, больное существо, каким впервые увидел его Николас в йоркширской школе.
Глава XXXIX,
– И это ваш ученик? – вкрадчиво спросил Ральф. – Или он только что вышел из рук какого-нибудь деревенского священника?
– У глупых молокососов бывают иной раз такие причуды, – отозвался сэр Мальбери Хоук, кусая губы и указывая на дверь. – Предоставьте его мне.
Ральф обменялся фамильярным взглядом со своим старым знакомым,интимность их отношений внезапно восстановилась благодаря эгой неожиданности, внушавшей опасения, – и отправился домой, в раздумье и не спеша.
Пока происходила эта сцена и задолго до ее окончания, омнибус извергнул мисс Ла-Криви и ее провожатого, и они прибыли к двери ее дома. Добродушная маленькая миниатюристка не могла допустить, чтобы Смайк отправился в обратный путь, не подкрепившись предварительно хотя бы глоточком чего-нибудь усладительного и печеньем, и так как Смайк не имел никаких возражений против глоточка чего-нибудь усладительного или печенья, а напротив, считал их весьма приятной подготовкой к путешествию в Боу, то случилось так, что он замешкался гораздо дольше, чем первоначально предполагал, и прошло не меньше получаса после наступления темноты, когда он тронулся в обратный путь.
Казалось невероятным, чтобы он заблудился, раз дорога была прямая и он почти каждый день проходил здесь с Николасом и домой возвращался один. И вот с полным взаимным доверием мисс Ла-Криви и он пожали друг другу руку, и, получив поручение передать нежные приветы миссис и мисс Никльби, Смайк удалился.
У подножия Ладгет-Хилла он свернул немного в сторону, любопытствуя взглянуть на Ньюгет. В течение нескольких минут он очень внимательно и со страхом смотрел с противоположной стороны улицы на мрачные стены, после чего возвратился назад и быстро зашагал по городу, время от времени останавливаясь, чтобы поглазеть на витрину какого-нибудь особенно притягательного магазина, затем пускаясь бегом, затем снова останавливаясь, как поступал бы на его месте любой деревенский подросток.
Он долго глазел на витрину ювелира, жалея, что не может принести домой в подарок какие-нибудь красивые безделушки, и мечтая о том, какую радость они бы доставили, если бы он мог это сделать, но вот часы пробили три четверги девятого. Встрепенувшись, он очень быстрым шагом пустился дальше и переходил через боковую улицу, как вдруг почувствовал, что его остановили таким рывком, что он принужден был ухватиться за фонарный столб, чтобы не упасть. В ту же секунду какой-то мальчик крепко обхватил его ногу, и пронзительный крик: «Вот он, отец! Ура!» – зазвенел в его ушах.
Смайк слишком хорошо знал этот голос. Он с отчаянием посмотрел вниз на того, чей голос услышал, и, задрожав с головы до ног, оглянулся. Мистер Сквирс зацепил его ручкой зонта за шиворот и, собрав все силы, повис на другом конце. Торжествующий крик исходил от юного Сквирса, который, невзирая на все пинки и сопротивление, цеплялся за него с упорством бульдога.
Одного взгляда было достаточно, и от этого одного взгляда запуганное создание стало совершенно беспомощным и лишилось способности издать хотя бы звук.
– Вот это удача! – вскричал мистер Сквирс, постепенно перебирая руками зонт и отцепив его не раньше, чем крепко ухватил жертву за воротник.Восхитительная удача! Уэкфорд, мой мальчик, позови одну из этих карет.
– Карету, отец? – воскликнул маленький Уэкфорд.
– Да, сэр, карету, – ответил Сквирс, упиваясь созерцанием Смайка.Плевать на расходы! Повезем его в карете.
– Что он такое сделал? – спросил рабочий с лотком кирпичей; на него и на его товарища налетел, пятясь, мистер Сквирс, когда в первый раз дернул зонт.
– Все! – ответил мистер Сквирс в каком-то экстазе, пристально смотря на своего бывшего ученика. – Все!.. Сбежал, сэр… участвовал в кровожадном нападении на своего учителя… Нет такой гадости, которой бы он не сделал. О, бог мой, какая восхитительная удача!
Рабочий перевел взгляд со Сквирса на Смайка, но бедняга окончательно утратил последние умственные способности, какие у него были. Подъехала карета, юный Уэкфорд влез в нее, Сквирс впихнул свою добычу, последовал за нею и поднял окна. Кучер взобрался на козлы и медленно отъехал, оставив размышлять на досуге о том, что случилось, единственных свидетелей этой сцены – двух каменщиков, старую торговку яблоками и мальчика, возвращавшегося из вечерней школы.
Мистер Сквирс занял место против несчастного Смайка и, плотно опершись руками о колени, смотрел на него минут пять, после чего, как будто очнувшись от экстаза, громко захохотал и угостил своего бывшего ученика несколькими пощечинами, ударяя по очереди то по правой щеке, то по левой.
– Это не сон! – воскликнул Сквирс. – Это плоть и кровь! Я узнаю на ощупь!
И, благодаря этим экспериментам совершенно уверившись в своей удаче, мистер Сквирс закатил ему несколько затрещин, чтобы развлечение не показалось однообразным, и при каждой новой затрещине хохотал все громче и громче.
– Твоя мать с ума сойдет от радости, мой мальчик, когда услышит об этом, – сказал Сквирс сыну.
– Да неужели сойдет, отец? – отозвался юный Уэкфорд.
– Подумать только! – продолжал Сквирс. – Как это мы с тобой вовремя завернули за угол и наткнулись на него, и я его поймал ручкой зонта, как будто зацепил железным крюком! Ха-ха!
– А я разве не ухватил его за ногу, отец? – сказал маленький Уэкфорд.
– Ухватил! Ты молодец, мой мальчик! – сказал мистер Сквирс, погладив сына по голове. – В награду получишь самую лучшую двухбортную куртку и жилет, из тех, что привезет с собой первый же новый мальчик. Запомни это! Никогда не сворачивай с этой тропы и делай то, что делает твой отец, и когда ты умрешь, то попадешь прямехонько на небо, и никаких вопросов тебе задавать не будут.
Воспользовавшись удобным случаем для поучения, мистер Сквирс снова погладил сына по голове, а затем погладил Смайка, но посильнее и шутливым тоном осведомился, как он себя сейчас чувствует.
– Мне нужно домой, – ответил Смайк, дико озираясь.
– Разумеется, нужно. В этом ты прав, – отозвался мистер Сквирс. – И очень скоро ты будешь дома. Не пройдет и недели, как ты очутишься, мой юный друг, в мирной деревушке Дотбойс в Йоркшире, а в следующий раз, когда ты оттуда удерешь, я тебе дам разрешение не возвращаться. Где платье, в котором ты убежал, неблагодарный ты разбойник?
Смайк бросил взгляд на новый костюм, о котором позаботился Николас, и стал ломать руки.
– А знаешь ли ты, что я могу тебя повесить перед Олд-Бейли за то, что ты удрал с этим имуществом? – сказал Сквирс. – Знаешь ли ты, что тут дело пахнет виселицей и – не совсем-то я уверен – может быть, и анатомией[81],потому что ты ушел из дому и унес с собой добра больше чем на пять фунтов? А? Ты это знаешь? Как по-твоему, сколько стоила одежда, которая на тебе была? Зиабшь ли ты, что на тебе был веллингтоновскив сапог из той пары, которая стоила двадцать восемь шиллингов, и башмак, а пара башмаков стоила семь шиллингов шесть пенсов? Но, попав ко мне, ты попал как раз в ту лавочку, где торгуют милосердием, и благодари свою звезду, что именно я буду отпускать тебе этот товар!
Те, кто не был посвящен в тайны мистера Сквирса, могли бы предположить, что он не только не имеет под рукой большого запаса упомянутого товара для всех желающих, но и вовсе не располагает им; и мнение особ скептических не изменилось бы, когда он вслед за этим замечанием начал тыкать Смайка в грудь наконечником зонта и ловко осыпать градом ударов его голову и плечи, пользуясь спицами того же орудия.
– Никогда еще не случалось мне колотить мальчика в наемной карете,сказал мистер Сквирс, дав себе передышку. – Есть некоторые неудобства, но новизна доставляет удовольствие!
Бедный Смайк! Он по мере сил отражал удары, а потом забился в угол кареты, опустив голову на руки и упершись локтями в колени. Он был оглушен, ошеломлен, и рядом уже не было друга, чтобы поговорить с ним и посоветоваться; Смайк не мог даже представить себе, что поможет ему спастись от всемогущего Сквирса, как не представлял себе этого на протяжении томительных лет жизни в Йоркшире, предшествовавших приезду Николаса.
Путешествие казалось бесконечным, они проезжали одну улицу за другой, оставляли их позади и продолжали рысцой двигаться дальше. Наконец мистер Сквирс начал через каждые полминуты высовываться из окна и орать, давая всевозможные указания кучеру; когда они не без затруднений проехали несколько жалких улиц, недавно проложенных, о чем свидетельствовал вид домов и плохие, мостовые, мистер Сквирс вдруг изо всех сил дернул за шнурок и крикнул:
– Стойте!
– Чего вы отрываете человеку руку? – сказал кучер, сердито посмотрев вниз.
– Вон этот дом, – ответил Сквнрс. – Второй из тех четырех маленьких домиков, двухэтажный, с зелеными ставнями. На двери медная табличка с фамилией Снаули.
– Не могли вы, что ли, сказать это, не отрывая человеку руку от туловища? – осведомился кучер.
– Нет! – заорал мистер Сквирс. – Попробуйте сказать еще слово – и я на вас в суд подам за то, что у вас стекло разбито. Стойте!
Повинуясь приказу, кучер остановил карету у двери мистера Снаули. Припомним, что мистер Снаули был тот самый елейный ханжа, который доверил двух своих пасынков отеческим заботам мистера Сквирса, о чем было рассказано в четвертой главе этой повести. Дом мистера Снаули находился на самой окраине нового поселка, примыкавшего к Сомерс-Тауну; мистер Сквирс снял у него на короткое время помещение, так как задержался в Лондоне на более долгий срок, чем обычно, а «Сарацин», зная по опыту аппетит юного Уэкфорда, соглашался принять его только на равных условиях с любым взрослым постояльцем.
– Вот и мы! – сказал Сквирс, быстро вталкивая Смайка в маленькую гостиную, где мистер Снаули и его жена сидели за ужином, угощаясь омаром.Вот он, бродяга, преступник, бунтовщик, чудовище неблагодарности!
– Как! Тот самый мальчишка, который сбежал! – вскричал Снаули, опустив на стол руки с торчавшими вверх ножом и вилкой и широко раскрыв глаза.
– Он самый! – сказал Сквирс, поднеся кулак к носу Смайка, опустив его и со злобным видом повторив этот жест несколько раз. – Если бы здесь не присутствовала леди, я бы ему закатил такую… Не беда, за мной не пропадет.
И мистер Сквирс поведал о том, как и каким путем, когда и где он поймал беглеца.
– Ясно, что на то была воля провидения, – сказал мистер Снаули, со смиренным видом опустив глаза иподняв к потолку вилку с насаженным на нее куском омара.
– Несомненно, провидение против него, – отозвался мистер Сквирс, почесывая нос. – Конечно! Этого следовало ожидать. Всякий мог бы догадаться.
– Жестокосердие и злодейство никогда не преуспевают, сэр, – сказал мистер Снаули.
– Об этом никогда никто не слышал, – подхватил Сквирс, доставая из бумажника тоненькую пачку банкйогов, дабы удостовериться, все ли они целы.
– Миссис Снаули, – сказал мистер Сквирс, успокоившись относительно сего предмета, – я был благодетелем этого мальчишки, я его кормил, обучал и одевал. Я был классическим, коммерческим, математическим, философическим и тригонометрическим другом этого мальчик. Мой сын – мой единственный сын Уэкфорд – был ему братом, миссис Сквирс была ему матерью, бабушкой, теткой. Да, и могу сказать – также и дядей, всем сразу. Ни к кому она не была так привязана, кроме ваших двух прелестных и очаровательных сынков, как к этому мальчишке. А какова награда? Что сталось с моим млеком человеческой доброты? Оно свертывается и скисает, когда я смотрю на этого мальчишку.
– Это и не удивительно, сэр, – сказала миссис Снаули. – О, это не удивительно!
– Где он был все это время? – осведомился Снаули, – Или он жил с этим…
– А, сэр! – перебил Сквирс, снова поворачиваясь к Смайку. – Вы жили с этим чертом Никльби, сэр?
Но ни угрозы, ни кулаки не могли вырвать у Смайка ни единого слова в ответ на этот вопрос, потому что он решил скорее погибнуть в ужасной тюрьме, куда ему предстояло вернуться, чем произнести хоть один слог, который мог впутать в это дело его первого и истинного друга. Он уже припомнил строгий приказ хранить тайну относительно своей прошлой жизни, данный ему Николасом, когда они покидали Йоркшир, а смутное и запутанное представление, что его благодетель, уведя его с собой, совершил какое-то ужасное преступление, за которое, если оно будет открыто, его могут подвергнуть тяжелой каре, отчасти содействовало тому, что он пришел в ужас.
Таковы были мысли, – если столь туманные представления, бродившие в слабом мозгу, можно назвать этим словом, – таковы были мысли, которые возникли у Смайка и сделали его нечувствительным к запугиванию и к уговорам. Убедившись, что все усилия бесполезны, мистер Сквирс отвел его в каморку наверху, где ему предстояло провести ночь. Забрав из предосторожности его обувь, куртку и жилет, а также заперев дверь снаружи из опасения, как бы он не собрался с духом и не сделал попытки бежать, достойный джентльмен оставил его наедине с его размышлениями.
О чем он размышлял и как сжималось сердце бедняги, когда он думал – а разве переставал он хоть на секунду об этом думать! – о бывшем своем доме, и дорогих друзьях, и о знакомых, с которыми он был связан, – рассказать нельзя. Для того чтобы остановить умственное развитие и обречь рассудок на такой глубокий сон, надо было применять суровые и жестокие меры еще с детства. Должны были пройти годы мук и страданий, не озаренные ни единым лучом надежды; струны сердца, отзывавшиеся на нежность и ласку, должны были где-то заржаветь и порваться, чтобы уже больше не отвечать на ласковые слова любви. Да, мрачен должен быть короткий день и тусклы длинные-длинные сумерки, которые предшествуют ночи, окутавшей его рассудок.
Были голоса, которые заставили бы его встрепенуться даже теперь. Но их приветные звуки не могли проникнуть сюда. И он лег на кровать – вялое, несчастное, больное существо, каким впервые увидел его Николас в йоркширской школе.
Глава XXXIX,
в которой еще одим старый друг встречает Смайка весьма кстати и не без последствий
Ночь, исполненная такой горечи для одной бедной души, уступила место ясному и безоблачному летнему утру, когда почтовая карета с севера проезжала с веселым грохотом по еще молчаливым улицам Излингтона и, бойко возвестив о своем приближении бодрыми звуками кондукторского рожка, подкатила, гремя, к остановке около почтовой конторы.
Единственным наружным пассажиром был дюжий, честный на вид деревенский житель, который, впившись глазами в купол собора св. Павла, казалось, пребывал в таком восхищении и изумлении, что вовсе не замечал суеты, когда выгружали мешки и свертки, пока не опустилось с шумом одно из окон кареты, после чего он оглянулся и увидел миловидное женское личико, только что оттуда выглянувшее.
– Посмотри-ка, моя девочка! – заорал деревенский житель, указывая на предмет своего восхищения. – Это церковь Павла. Ну и громадина!
– Ах, боже мой, Джон! Я не думала, что она может быть даже наполовину такой большой. Вот так чудовище!
– Чудовище! Это, мне кажется, вы правильно сказали, миссис Брауди,добродушно отозвался деревенский житель, медленно спускаясь вниз в своем широченном пальто. – А как ты думаешь, вот это что такое – вон там, через дорогу? Хотя бы целый год думала, все равно не угадаешь. Это всего-навсего почтовая контора! Хо-хо! Им надо брать двойную плату за письма! Почтовая контора! Ну, что ты скажешь? Ей-богу, если это почтовая контора, то хотелось бы мне посмотреть, где живет лондонский лорд-мэр!
С этими словами Джон Брауди – ибо это был он – открыл дверцу кареты, заглянул в нее и, похлопав миссис Брауди, бывшую мисс Прайс, по щеке, разразился неудержимым хохотом.
– Здорово! – сказал Джон. – Пусть черт поберет мои пуговицы, если она не заснула снова!
– Она всю ночь спала и весь вчерашний день, только изредка просыпалась минутки на две, – ответила избранница Джона Брауди, – и я очень жалела, когда она просыпалась, потому что она такая злюка.
Объектом этих замечаний была спящая фигура, так старательно закутанная в шаль и плащ, что было бы немыслимо определить ее пол, если бы не коричневая касторовая шляпка с зеленой вуалью, которая украшала ее голову и на протяжении двухсот пятидесяти миль сплющивалась в том самом углу, откуда доносился сейчас храп леди, и имела вид достаточно нелепый, чтобы растянуть и менее расположенные к смеху мышцы, чем мышцы красного лица Джона Брауди.
– Эй! – крикнул Джон, дергая за кончик обвисшей вуали. – Ну-ка, просыпайтесь, живо!
После нескольких попыток снова забиться в угол и досадливых восклицаний спросонок фигура с трудом приняла сидячее положение, и тогда под смятой в комок касторовой шляпкой показалось нежное личико мисс Фанни Сквирс, обведенное полукругом синих папильоток.
– О Тильда, как ты меня толкала всю ночь! – воскликнула мисс Сквирс.
– Вот это мне нравится! – со смехом отозвалась ее подруга. – Да ведь ты одна заняла чуть ли не всю карету!
– Не спорь, Тильда, – внушительно сказала мисс Сквире, – ты толкалась, и не имеет смысла утверждать, будто ты не толкалась. Быть может, ты этого не замечала во сне, Тильда, но я всю ночь не сомкнула глаз и потому думаю, что мне можно верить.
Дав такой ответ, мисс Сквирс привела в порядок шляпку и вуаль, которым ничто, кроме сверхъестествевного вмешательства и нарушения законов природы, не могло вернуть прежний фасон или форму; явно обольщаясь мыслью, что шляпка на редкость мила, она смахнула с колен крошки сандвичей и печенья и, опираясь на предложенную Джоном Брауди руку, вышла из кареты.
– Эй, – сказал Джон, подозвав наемную карету я поспешно погрузив в нее обеих леди и багаж, – поезжайте в «Голову Сары»!
– Куда? – вскричал кучер.
– Ах, бог мой, мистер Брауди, – вмешалась мисс Сквирс. – Что за ерунда! В «Голову Сарацина».
– Верно, – сказал Джон, – я знал, что это что-то вроде «Головы Сариного сына». Ты знаешь, где это?
– О да! Это я знаю, – проворчал кучер, захлопнув дверцу.
– Тильда, дорогая, – запротестовала мисс Сквирс, – вас примут бог знает за кого.
– Пусгь принимают за кого хотят, – сказал Джон Брауди. – Мы приехали в Лондон для того, чтобы веселиться, не так ли?
– Надеюсь, мистер Брауди, – ответила мисс Сквирс с удивительно мрачным видом.
– Ну, а все остальное неважно, – сказал Джон. – Я всего несколько дней как женился, потому что бедный старик отец помер и пришлось это дело отложить. У нас свадебное путешествие – новобрачная, подружка и новобрачный, и когда же человеку повеселиться, если не теперь?
И вот, чтобы начать веселиться сейчас же и не терять времени, мистер Брауди влепил сочный поцелуй своей жене и ухитрился сорвать поцелуй у мисс Сквирс после девического сопротивления, царапанья и борьбы со стороны этой молодой леди, продолжавшихся до тех пор, пока они не прибыли в «Голову Сарацина».
Здесь компания немедленно отправилась на отдых – освежающий сон был необходим после такого длинного путешествия, и здесь они встретились снова около полудня за плотным завтраком, поданным по приказанию мистера Джона Брауди в отдельной маленькой комнатке наверху, откуда можно было беспрепятственно любоваться конюшнями.
Увидеть теперь мисс Сквирс, избавившуюся от коричневой касторовой шляпки, зеленой вуали и синих папильоток и облеченную, во всей своей девственной прелести, в белое платье и жакет, надевшую белый муслиновый чепчик с пышно распустившейся искусственной алой розой, увидеть ее роскошную копну волос, уложенных локончиками, такими тугими, что немыслимым казалось, чтобы они могли как-нибудь случайно растрепаться, и шляпку, отороченную маленькими алыми розочками, которые можно было принять за многообещающие отпрыски большой розы, – увидеть все это, а также широкий алый пояс – под стать розе-родоначальнице и маленьким розочкам, – который охватывал стройную талию и благодаря счастливой изобретательности скрывал недостаточную длину жакета сзади, – узреть все это и затем уделить должное внимание коралловым браслетам (бусинок было маловато и очень заметен черный шнурок), обвившим ее запястья, и коралловому ожерелью, покоившемуся на шее, поддерживая поверх платья одинокое сердце из темно-красного халцедона – символ ее еще никому не отданной любви, – созерцать все эти немые, но выразительные соблазны, взывающие к самым чистым чувствам нашей природы, значило растопить лед старости и подбросить новое, неиссякаемое топливо в огонь юности.
Официант не остался неуязвимым. Хоть он и был официантом, но человеческие чувства и страсти не были ему чужды, и он очень пристально смотрел на мисс Сквирс, подавая горячие булочки.
– Вы не знаете, мой папа здесь? – с достоинством спросила мисс Сквирс.
– Что прикажете, мисс?
– Мой папа, – повторила мисс Сквирс, – он здесь?
– Где – здесь, мисс?
– Здесь, в доме! – ответила мисс Сквирс. – Мой папа – мистер Уэкфорд Сквирс, он здесь остановился. Он дома?
– Я не знаю, есть ли здесь такой джентльмен, мисс, – ответил официант.Может быть, он в кофейне.
«Может быть!» Вот это недурно! Мисс Сквирс всю дорогу до самого Лондона мечтала доказать своим друзьям, что она чувствует себя здесь как дома, мечтала о том, с каким почтительным вниманием будут встречены ее имя и упоминание о родне, а ей говорят, что ее отец, может быть, здесь!
– Как будто он первый встречный! – с великим негодованием заметила мисс Сквирс.
– Вы бы пошли узнать, – сказал Джон Брауди.И тащите еще один пирог с голубями, слышите? Черт бы побрал этого парня, – пробормотал Джон, глядя на пустое блюдо, когда официант удалился. – И это он называет пирогом – три маленьких голубя, фарша почти не видно, и корка такая легкая, что вы не знаете, когда она у вас во рту и когда ее уже нет. Интересно, сколько пирогов полагается на завтрак?
После короткого перерыва, который Джон Брауди употребил на ветчину и холодную говядину, официант вернулся с другим пирогом и с сообщением, что мистер Сквирс здесь не остановился, но что он заходит сюда ежедневно и, когда он придет, его проводят наверх.
С этими словами он вышел, отсутствовал не больше двух минут, а затем вернулся с мистером Сквирсом и его многообещающим сынком.
– Ну кто бы мог подумать! – сказал Сквирс, после того как приветствовал компанию и узнал домашние новости от своей дочери.
– В самом деле, кто, папа? – с раздражением сказала эта молодая леди.Но, как видите. Тильда наконец-то вышла замуж.
– А я устроил увеселительную поездку, осматриваю Лондон, учитель,объявил Джон, энергически атакуя пирог.
– Так поступают все молодые люди, когда женятся,отозвался Сквирс, – а деньги от этого улетучиваются! Насколько было бы лучше отложить их хотя бы на обучение ребятишек! А они на вас посыплются, не успеете вы оглянуться,нравоучительным тоном продолжал мистер Сквирс. – Мои на меня посыпались.
– Не хотите ли кусочек? – предложил Джон.
– Я-то не хочу, – ответил Сквирс, – но если вы дадите кусок пожирнее маленькому Уэкфорду, я вам буду признателен. Суньте ему прямо в руку, а не то официант возьмет лишнюю плату, а они и без того наживаются. Если услышите, что идет официант, сэр, спрячьте кусок в карман и выгляньте из окна, слышите?
– Понимаю, отец, – ответил послушный Уэкфорд.
– Ну, – сказал Сквирс, обращаясь к дочери, – теперь твоя очередь выйти замуж.
– О, мне не к спеху, – очень резко сказала мисс Сквирс.
– Неужели, Фаини? – не без лукавства воскликнула ее старая подруга.
– Да, Тильда, – ответила мисс Сквире, энергически качая головой. – Я могу подождать.
– По-видимому, и молодые люди тоже могут подождать, – заметила миссис Брауди.
– Уж я-то их не завлекаю, Тильда, – заявила мисс Сквирс.
– Верно! – подхватила ее подруга. – Вот это сущая правда.
Саркастический тон этого замечания мог вызвать довольно резкую реплику мисс Сквирс, которая, будучи от природы злобного нрава – каковой стал еще злее после путешествия и недавней тряски, – была вдобавок раздражена старыми воспоминаниями и крушением надежд, связанных с мистером Брауди. А резкая реплика могла привести к многочисленным другим резким репликам, которые могли привести бог весть к чему, если бы в этот момент сам мистер Сквирс случайно не переменил тему разговора.
– Как вы думаете, – сказал этот джентльмен, – как вы полагаете, кого мы с Уэкфордом сегодня изловили?
– Папа! Неужели мистера…
Мисс Сквирс была не в силах закончить фразу, но миссис Брауди сделала это за нее и добавила:
– Никльби?
– Нет, – сказал Сквирс, – но почти что его.
– Как? Вы имеете в виду Смайка? – воскликнула мисс Сквирс, захлопав в ладоши.
– Вот именно! – ответил ее отец. – Ох, и здоровея его поймал.
– Как! – вскричал Джон Брауди, отодвигая тарелку. – Поймали этого бедного… проклятого негодяя? Где он?
Ночь, исполненная такой горечи для одной бедной души, уступила место ясному и безоблачному летнему утру, когда почтовая карета с севера проезжала с веселым грохотом по еще молчаливым улицам Излингтона и, бойко возвестив о своем приближении бодрыми звуками кондукторского рожка, подкатила, гремя, к остановке около почтовой конторы.
Единственным наружным пассажиром был дюжий, честный на вид деревенский житель, который, впившись глазами в купол собора св. Павла, казалось, пребывал в таком восхищении и изумлении, что вовсе не замечал суеты, когда выгружали мешки и свертки, пока не опустилось с шумом одно из окон кареты, после чего он оглянулся и увидел миловидное женское личико, только что оттуда выглянувшее.
– Посмотри-ка, моя девочка! – заорал деревенский житель, указывая на предмет своего восхищения. – Это церковь Павла. Ну и громадина!
– Ах, боже мой, Джон! Я не думала, что она может быть даже наполовину такой большой. Вот так чудовище!
– Чудовище! Это, мне кажется, вы правильно сказали, миссис Брауди,добродушно отозвался деревенский житель, медленно спускаясь вниз в своем широченном пальто. – А как ты думаешь, вот это что такое – вон там, через дорогу? Хотя бы целый год думала, все равно не угадаешь. Это всего-навсего почтовая контора! Хо-хо! Им надо брать двойную плату за письма! Почтовая контора! Ну, что ты скажешь? Ей-богу, если это почтовая контора, то хотелось бы мне посмотреть, где живет лондонский лорд-мэр!
С этими словами Джон Брауди – ибо это был он – открыл дверцу кареты, заглянул в нее и, похлопав миссис Брауди, бывшую мисс Прайс, по щеке, разразился неудержимым хохотом.
– Здорово! – сказал Джон. – Пусть черт поберет мои пуговицы, если она не заснула снова!
– Она всю ночь спала и весь вчерашний день, только изредка просыпалась минутки на две, – ответила избранница Джона Брауди, – и я очень жалела, когда она просыпалась, потому что она такая злюка.
Объектом этих замечаний была спящая фигура, так старательно закутанная в шаль и плащ, что было бы немыслимо определить ее пол, если бы не коричневая касторовая шляпка с зеленой вуалью, которая украшала ее голову и на протяжении двухсот пятидесяти миль сплющивалась в том самом углу, откуда доносился сейчас храп леди, и имела вид достаточно нелепый, чтобы растянуть и менее расположенные к смеху мышцы, чем мышцы красного лица Джона Брауди.
– Эй! – крикнул Джон, дергая за кончик обвисшей вуали. – Ну-ка, просыпайтесь, живо!
После нескольких попыток снова забиться в угол и досадливых восклицаний спросонок фигура с трудом приняла сидячее положение, и тогда под смятой в комок касторовой шляпкой показалось нежное личико мисс Фанни Сквирс, обведенное полукругом синих папильоток.
– О Тильда, как ты меня толкала всю ночь! – воскликнула мисс Сквирс.
– Вот это мне нравится! – со смехом отозвалась ее подруга. – Да ведь ты одна заняла чуть ли не всю карету!
– Не спорь, Тильда, – внушительно сказала мисс Сквире, – ты толкалась, и не имеет смысла утверждать, будто ты не толкалась. Быть может, ты этого не замечала во сне, Тильда, но я всю ночь не сомкнула глаз и потому думаю, что мне можно верить.
Дав такой ответ, мисс Сквирс привела в порядок шляпку и вуаль, которым ничто, кроме сверхъестествевного вмешательства и нарушения законов природы, не могло вернуть прежний фасон или форму; явно обольщаясь мыслью, что шляпка на редкость мила, она смахнула с колен крошки сандвичей и печенья и, опираясь на предложенную Джоном Брауди руку, вышла из кареты.
– Эй, – сказал Джон, подозвав наемную карету я поспешно погрузив в нее обеих леди и багаж, – поезжайте в «Голову Сары»!
– Куда? – вскричал кучер.
– Ах, бог мой, мистер Брауди, – вмешалась мисс Сквирс. – Что за ерунда! В «Голову Сарацина».
– Верно, – сказал Джон, – я знал, что это что-то вроде «Головы Сариного сына». Ты знаешь, где это?
– О да! Это я знаю, – проворчал кучер, захлопнув дверцу.
– Тильда, дорогая, – запротестовала мисс Сквирс, – вас примут бог знает за кого.
– Пусгь принимают за кого хотят, – сказал Джон Брауди. – Мы приехали в Лондон для того, чтобы веселиться, не так ли?
– Надеюсь, мистер Брауди, – ответила мисс Сквирс с удивительно мрачным видом.
– Ну, а все остальное неважно, – сказал Джон. – Я всего несколько дней как женился, потому что бедный старик отец помер и пришлось это дело отложить. У нас свадебное путешествие – новобрачная, подружка и новобрачный, и когда же человеку повеселиться, если не теперь?
И вот, чтобы начать веселиться сейчас же и не терять времени, мистер Брауди влепил сочный поцелуй своей жене и ухитрился сорвать поцелуй у мисс Сквирс после девического сопротивления, царапанья и борьбы со стороны этой молодой леди, продолжавшихся до тех пор, пока они не прибыли в «Голову Сарацина».
Здесь компания немедленно отправилась на отдых – освежающий сон был необходим после такого длинного путешествия, и здесь они встретились снова около полудня за плотным завтраком, поданным по приказанию мистера Джона Брауди в отдельной маленькой комнатке наверху, откуда можно было беспрепятственно любоваться конюшнями.
Увидеть теперь мисс Сквирс, избавившуюся от коричневой касторовой шляпки, зеленой вуали и синих папильоток и облеченную, во всей своей девственной прелести, в белое платье и жакет, надевшую белый муслиновый чепчик с пышно распустившейся искусственной алой розой, увидеть ее роскошную копну волос, уложенных локончиками, такими тугими, что немыслимым казалось, чтобы они могли как-нибудь случайно растрепаться, и шляпку, отороченную маленькими алыми розочками, которые можно было принять за многообещающие отпрыски большой розы, – увидеть все это, а также широкий алый пояс – под стать розе-родоначальнице и маленьким розочкам, – который охватывал стройную талию и благодаря счастливой изобретательности скрывал недостаточную длину жакета сзади, – узреть все это и затем уделить должное внимание коралловым браслетам (бусинок было маловато и очень заметен черный шнурок), обвившим ее запястья, и коралловому ожерелью, покоившемуся на шее, поддерживая поверх платья одинокое сердце из темно-красного халцедона – символ ее еще никому не отданной любви, – созерцать все эти немые, но выразительные соблазны, взывающие к самым чистым чувствам нашей природы, значило растопить лед старости и подбросить новое, неиссякаемое топливо в огонь юности.
Официант не остался неуязвимым. Хоть он и был официантом, но человеческие чувства и страсти не были ему чужды, и он очень пристально смотрел на мисс Сквирс, подавая горячие булочки.
– Вы не знаете, мой папа здесь? – с достоинством спросила мисс Сквирс.
– Что прикажете, мисс?
– Мой папа, – повторила мисс Сквирс, – он здесь?
– Где – здесь, мисс?
– Здесь, в доме! – ответила мисс Сквирс. – Мой папа – мистер Уэкфорд Сквирс, он здесь остановился. Он дома?
– Я не знаю, есть ли здесь такой джентльмен, мисс, – ответил официант.Может быть, он в кофейне.
«Может быть!» Вот это недурно! Мисс Сквирс всю дорогу до самого Лондона мечтала доказать своим друзьям, что она чувствует себя здесь как дома, мечтала о том, с каким почтительным вниманием будут встречены ее имя и упоминание о родне, а ей говорят, что ее отец, может быть, здесь!
– Как будто он первый встречный! – с великим негодованием заметила мисс Сквирс.
– Вы бы пошли узнать, – сказал Джон Брауди.И тащите еще один пирог с голубями, слышите? Черт бы побрал этого парня, – пробормотал Джон, глядя на пустое блюдо, когда официант удалился. – И это он называет пирогом – три маленьких голубя, фарша почти не видно, и корка такая легкая, что вы не знаете, когда она у вас во рту и когда ее уже нет. Интересно, сколько пирогов полагается на завтрак?
После короткого перерыва, который Джон Брауди употребил на ветчину и холодную говядину, официант вернулся с другим пирогом и с сообщением, что мистер Сквирс здесь не остановился, но что он заходит сюда ежедневно и, когда он придет, его проводят наверх.
С этими словами он вышел, отсутствовал не больше двух минут, а затем вернулся с мистером Сквирсом и его многообещающим сынком.
– Ну кто бы мог подумать! – сказал Сквирс, после того как приветствовал компанию и узнал домашние новости от своей дочери.
– В самом деле, кто, папа? – с раздражением сказала эта молодая леди.Но, как видите. Тильда наконец-то вышла замуж.
– А я устроил увеселительную поездку, осматриваю Лондон, учитель,объявил Джон, энергически атакуя пирог.
– Так поступают все молодые люди, когда женятся,отозвался Сквирс, – а деньги от этого улетучиваются! Насколько было бы лучше отложить их хотя бы на обучение ребятишек! А они на вас посыплются, не успеете вы оглянуться,нравоучительным тоном продолжал мистер Сквирс. – Мои на меня посыпались.
– Не хотите ли кусочек? – предложил Джон.
– Я-то не хочу, – ответил Сквирс, – но если вы дадите кусок пожирнее маленькому Уэкфорду, я вам буду признателен. Суньте ему прямо в руку, а не то официант возьмет лишнюю плату, а они и без того наживаются. Если услышите, что идет официант, сэр, спрячьте кусок в карман и выгляньте из окна, слышите?
– Понимаю, отец, – ответил послушный Уэкфорд.
– Ну, – сказал Сквирс, обращаясь к дочери, – теперь твоя очередь выйти замуж.
– О, мне не к спеху, – очень резко сказала мисс Сквирс.
– Неужели, Фаини? – не без лукавства воскликнула ее старая подруга.
– Да, Тильда, – ответила мисс Сквире, энергически качая головой. – Я могу подождать.
– По-видимому, и молодые люди тоже могут подождать, – заметила миссис Брауди.
– Уж я-то их не завлекаю, Тильда, – заявила мисс Сквирс.
– Верно! – подхватила ее подруга. – Вот это сущая правда.
Саркастический тон этого замечания мог вызвать довольно резкую реплику мисс Сквирс, которая, будучи от природы злобного нрава – каковой стал еще злее после путешествия и недавней тряски, – была вдобавок раздражена старыми воспоминаниями и крушением надежд, связанных с мистером Брауди. А резкая реплика могла привести к многочисленным другим резким репликам, которые могли привести бог весть к чему, если бы в этот момент сам мистер Сквирс случайно не переменил тему разговора.
– Как вы думаете, – сказал этот джентльмен, – как вы полагаете, кого мы с Уэкфордом сегодня изловили?
– Папа! Неужели мистера…
Мисс Сквирс была не в силах закончить фразу, но миссис Брауди сделала это за нее и добавила:
– Никльби?
– Нет, – сказал Сквирс, – но почти что его.
– Как? Вы имеете в виду Смайка? – воскликнула мисс Сквирс, захлопав в ладоши.
– Вот именно! – ответил ее отец. – Ох, и здоровея его поймал.
– Как! – вскричал Джон Брауди, отодвигая тарелку. – Поймали этого бедного… проклятого негодяя? Где он?