Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Николаса Никльби

   – Ничего не получится, если вы даже узнаете, – ответил Ральф. – Ее воспитывали добродетельной и порядочной девушкой. Конечно, она хорошенькая, бедная, беззащитная! Бедняжка, бедняжка!
   Ральф сделал краткий обзор положения Кэт, как будто эти мысли промелькнули у него в голове и он не имел намерения высказывать их вслух, но проницательный лукавый взгляд, устремленный на собеседника во время этой речи, обличал его в гнусном притворстве.
   – Да говорю же вам, что я только увидеть ее хочу! – воскликнул его клиент. – Может же че-еловек смотреть на хорошенькую женщину, не причиняя ей никакого вреда? А? Ну, так где же она живет? Вы заработали на мне состояние, Никльби, и, клянусь душой, никто не затащит меня к кому-нибудь другому, если вы только ответите мне.
   – Раз вы мне это обещаете, милорд, – сказал Ральф с притворной неохотой, – и так как я очень хочу оказать вам услугу, а никакого вреда от этого не будет – никакого вреда, – то я вам скажу. Но лучше сохраните это в тайне, милорд, в строжайшей тайне!
   При этих слонах Ралыр указал на смежную комнату и выразительно мотнул головой.
   Молодой лорд притворился, будто и сам признает необходимость такой предосторожности, и Ральф сообщил адрес и занятие своей племянницы, заметив, что, судя по слухам, дошедшим до него о семействе, где служит Кэт, оно чрезвычайно дорожит знакомствами со знатными людьми и что лорд несомненно может представиться без всяких затруднений, буде он того пожелает.
   – Если единственным вашим намерением является увидеть ее еще раз,сказал Ральф, – вы можете таким путем осуществить его в любое время.
   Лорд Фредерик ответил на этот совет, много раз пожав грубую, мозолистую руку Ральфа, и, прошептав, что лучше им сейчас закончить разговор, позвал сэра Мальбери.
   – Я думал, вы заснули. – сказал сэр Мальбери, появляясь с недовольным видом.
   – Простите, что задержал вас, – ответил простак, – но Никльби был так удивительно за-абавен – ну просто не оторвешься.
   – О нет, это не милорд, – сказал Ральф. – Вы знаете, какой остроумный, веселый, элегантный, превосходный человек лорд Фредерик. Осторожнее, милорд, ступенька… Сэр Мальбери, пожалуйста, посторонитесь.
   Учтиво разговаривая, низко кланяясь и усмехаясь. Ральф заботливо провожал своих посетителей вниз по лестнице и, если не считать едва заметного подергивания уголков его рта, не давал ровно никакого ответа на восхищенный взгляд, которым сэр Мальбери Хоук поздравлял его с тем, что он такой законченный и ловкий негодяй.
   За несколько секунд до этого зазвонил колокольчик. и на звонок вышел Ньюмен Ногс, как раз в тот момент, как они показались в холле. При обычном ходе дел Ньюмен либо впустил бы вновь прибывшего молча, либо предложил постоять в сторонке, пока джентльмены выйдут, но, едва увидев, кто пришел, он, очевидно по каким-то своим соображениям, дерзко отступил от правил, установленных в доме Ральфа для деловых часов, и, взглянув на почтенное трио, к нему приближающееся, провозгласил громким и звучным голосом:
   – Миссис Никльби.
   – Миссис Никльби? – вскричал сэр Мальбери Хоук. а приятель его повернулся и уставился ему прямо в лицо.
   Да, действительно это была та самая благонамеренная леди, которая, получив предложение сдать незанятый дом в Сити – предложение, адресованное к квартирохозяину, – явилась впопыхах, чтобы незамедлительно сообщить о нем мистеру Никльби.
   – Эту особу вы не знаете, – сказал Ральф. – Войдите в контору, моя… моя… дорогая. Я сейчас приду к нам.
   – Эту особу я не знаю! – вскричал сэр Мальбери Хоук, подходя к изумленной леди. – Да разве это не миссис Никльби… мать мисс Никльби… этого очаровательного создания, которое я имел счастье встретить в этом доме, когда последний раз здесь обедал? А впрочем, нет,сказал сэр Мальбери, запнувшись, – нет, быть того не может! Это те же черты лица, то же неописуемое выражение… Но нет! Эта леди слишком моложава.
   – Мне кажется, вы можете сказать этому джентльмену, деверь, если ему интересно знать, – промолвила миссис Никльби, отвечая на комплимент грациозным поклоном, – что Кэт Никльби – моя дочь.
   – Ее дочь, милорд! – вскричал сэр Мальбери, поворачиваясь к своему другу. – Дочь этой леди, милорд!
   «Милорд! – мысленно произнесла миссис Никльби. – Ну, никогда бы я не подумала…»
   – Итак, милорд, – сказал сэр Мальбери, – это та самая леди, чьему удачному замужеству мы обязаны таким счастьем. Эта леди – мать прелестной мисс Никльби. Вы замечаете изумительное сходство, милорд? Никльби, представьте нас.
   Ральф это исполнил как бы с отчаянием.
   – Клянусь моей душой, это превосходнейший случай! – сказал лорд Фредерик, выдвигаясь вперед. – Как вы поживаете?
   Миссис Никльби была слишком взбудоражена этими необычайно дружескими приветствиями и собственными сожалениями по поводу того, что не надела другой шляпки, чтобы дать немедленно какой-нибудь ответ; поэтому она только кланялась и улыбалась и казалась очень возбужденной.
   – А… а как поживает мисс Никльби? – осведомился лорд Фредерик.Надеюсь, хорошо?
   – Очень вам признательна, милорд, она совсем здорова, – ответила миссис Никльби, оправившись. – Совсем здорова. Несколько дней ей нездоровилось, после того как она здесь обедала, и я склонна думать, что она схватила простуду в наемном кэбе, когда возвращалась домой. Наемные кэбы, милорд, такая неприятная штука, что лучше всего ходить пешком, потому что, хотя кучера наемного кэба, по-моему, и следовало бы осуждать на вечную каторгу за разбитое стекло, но все-таки они так неосторожны, что у них почти у всех разбиты стекла. Как-то я полтора месяца ходила с распухшим лицом, милорд, проехавшись в наемном кэбе… кажется, это был наемный кэб, – подумав, сказала миссис Никльби, – хотя я не совсем уверена, не была ли это двухместная карета. Во всяком случае, знаю, что она была темно-зеленая, с очень длинным номером, начинавшимся с нуля и кончавшимся девятью… нет, начинавшимся с девяти и кончавшимся нулем, и, разумеется, в почтовом ведомстве сразу узнали бы, наемный это кэб или двухместная карета, если бы навести там справки… Как бы то ни было, стекло в карете было разбито, а я шесть недель ходила с распухшим лицом. Кажется, у этой кареты, как потом обнаружилось, верх был откинут, а мы бы этого даже никогда и не узнали, если бы с нас не взяли по лишнему шиллингу и час за то, что он откинут. Потому что есть, оказывается, такой закон, или тогда был, и, на мой взгляд, самый возмутительный закон; я в этих делах не понимаю, но я бы сказала, что хлебные законы^[53] – ничто по сравнению с этим постановлением парламента!
   Порядком задохнувшись, миссис Никльби остановилась так же внезапно, как начала, и повторила, что Кэт совсем здорова.
   – Право же, – продолжала она, – я думаю, Кэт никогда не чувствовала себя лучше с той поры, как выздоровела после коклюша, скарлатины и кори, всего сразу, и это сущая правда.
   – Это письмо мне? – проворчал Ральф, указывая на маленький пакет, который миссис Никльби держала в руке.
   – Вам, деверь, – ответила миссис Никльби, – и я шла сюда всю дорогу пешком, чтобы передать его вам.
   – Всю дорогу! – воскликнул сэр Мальбери, пользуясь случаем узнать, откуда пришла миссис Никльби. – Как дьявольски далеко! Какое это, на ваш взгляд, расстояние?
   – Какое на мой взгляд расстояние? – повторила миссис Никльби. – Дайте прикинуть. От этой двери до Олд-Бейли ровно миля.
   – Нет, нет, меньше, – возразил сэр Мальбери.
   – О, право же, миля! – сказала миссис Никльби. – Пусть скажет его лордство!
   – Я бы решительно сказал, что миля будет, – с торжественным видом заметил лорд Фредерик.
   – Несомненно. Ни на ярд меньше, – сказала миссис Никльби. – Пройти всю Ньюгет-стрит, весь Чипсайд, всю Ломберд-стрит, по Грейсчерч-стрит и по Темз-стрит до самой верфи Спигуифин. О, это не меньше мили!
   – Да, пожалуй, я бы сказал, что миля будет, – отозвался сэр Мальбери. – Но не намерены же вы и весь обратный путь пройти пешком?
   – О нет! – ответила миссис Никльби. – Обратно я поеду в омнибусе. Я не ездила в омнибусах, деверь, когда был жив мой бедный дорогой Николас. Но теперь, знаете ли…
   – Да, да, – нетерпеливо перебил Ральф, – и лучше бы вам вернуться засветло.
   – Благодарю вас, деверь, я так и сделаю, – ответила миссис Никльби.Пожалуй, я сейчас распрощаюсь.
   – Не хотите посидеть… отдохнуть? – спросил Ральф, который редко предлагал угощение, если ему не было от того никакой выгоды.
   – Ах, боже мой, нет! – сказала миссис Никльби, бросив взгляд на часы.
   – Лорд Фредерик, – заметил сэр Мальбери, – нам по дороге с миссис Никльби. Не усадим ли мы ее в омнибус?
   – Разумеется.
   – О, право же, я не могу на это согласиться! – сказала миссис Никльби.
   Но сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик в учтивости своей были настойчивы и, расставшись с Ральфом, который, казалось, считал, и довольно разумно, что будет не так смешон в качестве простого зрителя, чем в роли участника всего происходящего, они покинули дом, шагая по правую и по левую руку миссис Никльби. Эта добрая леди была в полном восторге как от внимания, оказанного ей двумя титулованными джентльменами, так и от уверенности в том, что теперь Кэт может сделать выбор по крайней мере между двумя солидными состояниями и двумя безукоризненными супругами.
   Пока ее уносил неудержимый поток мыслей, связанных с великолепным будущим ее дочери, сэр Мальбери Хоук и его друг переглядывались поверх ее шляпки – той самой шляпки, которая, к столь большому сожалению бедной леди, не осталась дома, – и с великим восторгом, но в то же время с не меньшим почтением, распространялись о многочисленных совершенствах мисс Никльби.
   – Какой радостью, каким утешением, каким счастьем должно быть для вас это милое создание, – сказал сэр Мальбери, придавая своему голосу интонации, указывающие на самые теплые чувства.
   – Истинная правда, сэр, – отозвалась миссис Никльби. – Она – самое кроткое, самое доброе создание, и как умна!
   – Она и выглядит умницей, – сказал лорд Фредерик Верисофт с видом знатока по части ума.
   – Уверяю вас, она такова и есть, милорд, – заявила миссис Никльби.Когда она училась в школе в Девоншире, она была, по всеобщему признанию, самой умной девочкой, без всяких исключений, а там было множество очень умных, и это сущая правда – двадцать пять молодых леди, пятьдесят гиней в год, не считая дополнительной платы, а обе мисс Даудльс – в высшей степени образованные, элегантные, очаровательные создания… Ах, боже мой! Никогда не забуду, какое удовольствие доставляла она мне и своему бедному дорогому папе, пока училась в этой школе, никогда… Такое чудесное письмо каждые полгода, сообщавшее нам, что она первая ученица во всем заведении и сделала больше успехов, чем кто-нибудь другой! Я и теперь волнуюсь, когда вспоминаю об этом! Девочки все письма писали сами, – добавила миссис Никльби, – а учитель чистописания подправлял их потом с помощью лупы и серебряного пера; по крайней мере я думаю, что они писали их сами, хотя Кэт никогда не была в этом вполне уверена, так как не могла узнать потом своего почерка, но во всяком случае я знаю, что у них был образец, с которого они все списывали, и, конечно, это было очень утешительно… очень утешительно…
   Подобными воспоминаниями миссис Никльби скрашивала однообразный путь, пока они не дошли до остановки омнибуса, откуда величайшая учтивость новых ее друзей не позволила им уйти, пока омнибус не отъехал, после чего они сняли шляпы, «сняли их совсем», – как торжественно уверяла миссис Никльби впоследствии своих слушателей, – и целовали кончики своих пальцев, затянутых в лайковые перчатки соломенного цвета, пока не скрылись из виду.
   Миссис Никльби откинулась на спинку сидения в дальнем углу экипажа и, закрыв глаза, предалась приятнейшим размышлениям. Кэт не сказала ни слова о встрече с этими джентльменами. «Это доказывает, – подумала миссис Никльби,что она весьма расположена в пользу одного из них». Тогда возник вопрос, который это мог быть. Лорд был моложе и титул его, разумеется, выше, однако Кэт не такая девушка, чтобы на нее могли повлиять подобные соображения. «Я никогда не буду противиться ее склонностям, – сказала себе миссис Никльби,но, честное слово, мне кажется, что никакого сравнения быть не может между его лордством и сэром Мальбери. Сэр Мальбери такой внимательный джентльмен, такие прекрасные манеры, такая приятная внешность… Многое говорит за него. Я надеюсь, что это сэр Мальбери; мне кажется, это должен быть сэр Мальбери».
   И мысли ее обратились к ее давним прорицаниям и к тем временам, когда она столько раз говорила, что Кэт, не имея никакого состояния, сделает лучшую партию, чем дочери других людей, располагающие тысячами. И когда она, со всею живостью материнского воображения, представила себе красоту и грацию бедной девушки, которая так бодро пробивала себе дорогу в этой новой жизни труда и испытаний, сердце ее переполнилось и по лицу заструились слезы.
   Тем временем Ральф прохаживался из угла в угол в своем маленьком заднем кабинете, обеспокоенный только что происшедшим. Утверждать, что Ральф любил кого-нибудь или был расположен – в самом обычном смысле этого слова – к кому-нибудь, было бы нелепейшей выдумкой. Однако время от времени к нему каким-то образом подкрадывалась мысль о племяннице, окрашенная сочувствием и жалостью. Прорываясь сквозь густое облако неприязни или равнодушия, чернившее в его глазах мужчин и женщин, появлялся теперь слабый проблеск света – очень бледный и чахлый луч, не больше, но все-таки появлялся, – и бедная девушка представала перед ним в образе более прекрасном и чистом, чем все человеческие образы, какие он до сих пор видел.
   «Лучше бы я этого не делал, – подумал Ральф. – Однако это удержит мальчишку при мне, пока на нем можно нажиться. Продать девушку… толкнуть ее на путь соблазна, оскорблений, непристойных речей… Но зато уже сейчас почти две тысячи фунтов прибыли от него. Ба! Матери-свахи проделывают то же самое каждый день».
   Он сел и принялся на пальцах подсчитывать шансы за и против.
   «Не направь я их сегодня на след, – подумал Ральф, – глупая женщина все равно бы это сделала. Ну что ж? Если ее дочь останется верна себе, – а так и должно быть, судя по тому, что я видел, – то какой от этого может быть ущерб? Немножко досады, немножко унижения, несколько слезинок».
   – Да! – вслух сказал Ральф, запирая свой несгораемый шкаф. – На такую жертву она должна пойти. На такую жертву она должна пойти.

Глава XXVII,

   Миссис Никльби знакомится с мистерами Пайком и Плаком, чье расположение и интерес к ней превосходят все границы
 
 
   Давно не чувствовала себя миссис Никльби такой гордой и важной, чем в те часы, когда, вернувшись, отдалась приятным видениям, которые сопровождали ее на обратном пути. Леди Мальбери Хоук – эта идея преобладала. Леди Мальбери Хоук! В прошлый вторник в церкви Сент Джордж епископ Лендафский сочетал браком сэра Мальбери Хоука из Мальбери-Касл, Норт-Уэльс, с Кэтрин, единственной дочерью покойного Николаса Никльби, эсквайра, из Девоншнра.
   – Честное слово, – это звучит очень неплохо! – воскликнула миссис Ннкльби.
   Покончив, к полному своему душевному удовлетворению, с церемонией и сопутствующими ей празднествами, сангвиническая мамаша принялась рисовать в своем воображении длинную вереницу почестей и отличий, которые не преминут сопровождать Кэт в этой новой и блестящей сфере. Конечно, она будет представлена ко двору. В день ее рождения, девятнадцатого июля («ночью, десять минут четвертого, – подумала в скобках миссис Никльби, – помню, я, спросила, который час»), сэр Мальбери устроит пиршество для всех своих арендаторов и подарит им три с половиной процента от их последней полугодовой арендной платы, что будет полностью отражено в газетных столбцах, посвященных фешенебельному обществу, к безграничному удовольствию и восхищению всех читателей. И портрет Кэт появится по меньшей мере в полудюжине альманахов, а на обратной стороне будет напечатано мелким шрифтом: «Стихи, сочиненные при созерцании портрета леди Мальбери Хоук сэром Дингльби Дэбером». Быть может, в одном каком-нибудь ежегоднике, более объемистом, будет помещен даже портрет матери леди Мальбери Хоук и стихи отца сэра Дингльби Дэбера. Случались вещи и более невероятные. Помещались портреты и менее интересные. Когда эта мысль мелькнула в голове славной леди, лицо ее, помимо ее воли, расплылось в глупой улыбке и одновременно стало сонным, каковое выражение, общее всем подобным портретам, быть может, и является единственной причиной, почему они всегда столь очаровательны и приятны.
   Такими шедеврами воздушной архитектуры увлекалась миссис Никльби весь вечер после случайного знакомства с титулованными друзьями Ральфа, и сновидения, не менее пророческие и столь же многообещающие, преследовали ее и ту ночь. На следующий день она готовила свой скромный обед, по-прежнему поглощенная все теми же мечтами, – пожалуй, слегка потускневшими после сна и при дневном свете, – когда девушка, которая ей прислуживала, отчасти чтобы составить компанию, а отчасти чтобы помочь в домашних делах, с необычным волнением ворвалась и комнату и доложила, что в коридоре ждут дна джентльмена, которые просят разрешения подняться к ней.
   – Господи помилуй! – воскликнула миссис Никльби, поспешно приводя в порядок волосяную накладку и чепец. – А что, если это… Ах, боже мой, стоят все время в коридоре!.. Почему же вы, глупая, не попросите их подняться?
   Пока девушка ходила исполнять поручение, миссис Никльби второпях сунула в буфет все, что напоминало о еде и питье. Едва она с этим покончила и уселась с таким спокойным видом, какой только могла принять, как явились два джентльмена, оба совершенно ей незнакомые.
   – Как поживаете? – сказал один джентльмен, делая сильное ударение на последнем слове.
   – Как поживаете? – сказал другой джентльмен, перемещая ударение, словно бы с целью разнообразить приветствие.
   Миссис Никльби сделала реверанс и улыбнулась и снова сделала реверанс и заметила, потирая при этом руки, что, право же, она… не имеет… чести…
   – …знать нас, – закончил первый джентльмен. – Потеряли от этого мы, миссис Никльби. Потеряли от этого мы, не так ли, Пайк?
   – Мы, Плак, – ответил второй джентльмен.
   – Мне кажется, мы очень часто об этом сожалели, Пайк? – сказал первый джентльмен.
   – Очень часто, Плак, – ответил второй.
   – Но теперь, – сказал первый джентльмен, – теперь мы вкушаем счастье, по которому вздыхали и томились. Вздыхали и томились мы по этому счастью, Пайк, или нет?
   – Вы же знаете, что вздыхали и томились, Плак, – укоризненно сказал Пайк.
   – Вы слышите, сударыня? – осведомился мистер Плак, оглядываясь. – Вы слышите неопровержимое свидетельство моего друга Пайка… Кстати, это напомнило мне… формальности, формальности… ими не следует пренебрегать в цивилизованном обществе. Пайк – миссис Никльби.
   Мистер Пайк прижал руку к сердцу и низко поклонился.
   – Представлюсь ли я с соблюдением таких же формальностей, – сказал мистер Плак, – сам ли я скажу, что моя фамилия Плак, или попрошу моего друга Пайка (который, будучи теперь надлежащим образом представлен, вправе исполнить эту обязанность) объявить за меня, миссис Никльби, что моя фамилия Плак, или я буду добиваться знакомства с вами на том простом основании, что питаю глубокий интерес к вашему благополучию, или же я представлюсь вам как друг сэра Мальбери Хоука – об этих возможностях и соображениях, миссис Никльби, я предлагаю судить вам.
   – Для меня друг сэра Мальбери Хоука не нуждается в лучшей рекомендации, – милостиво заявила миссис Никльби.
   – Восхитительно слышать от вас эти слова! – сказал мистер Плак, близко придвигая стул к миссис Никльби и усаживаясь. – Утешительно знать, что вы считаете моего превосходного друга сэра Мальбери заслуживающим столь большого уважения. Одно слово по секрету, миссис Никльби: когда сэр Мальбери об этом узнает, он будет счастлив – повторяю, миссис Никльби, счастлив. Пайк, садитесь.
   – Мое доброе мнение, – сказала миссис Никльби, и бедная леди ликовала при мысли о том, как она удивительно хитра, – мое доброе мнение может иметь очень мало значения для такого джентльмена, как сэр Мальбери.
   – Мало значения! – воскликнул мистер Плак. – Пайк, какое значение имеет для нашего друга сэра Мальбери доброе мнение миссис Никльби?
   – Какое значение? – повторил Пайк.
   – О! – сказал Плак. – Великое значение, не так ли?
   – Величайшее значение, – ответил Пайк.
   – Миссис Никльби не может не знать, – сказал мистер Плак, – какое огромное впечатление произвела эта прелестная девушка…
   – Плак, – сказал его друг, – довольно!
   – Пайк прав, – пробормотал после короткой паузы мистер Плак. – Об этом я не должен был упоминать. Пайк совершенно прав. Благодарю вас, Пайк.
   «Ну, право же, – подумала миссис Никльби, – такой деликатности я никогда еще не встречала!»
   В течение нескольких минут мистер Плак притворялся, будто находится в крайнем замешательстве, после чего возобновил разговор, умоляя миссис Никльби не обращать ни малейшего внимания на его опрометчивые слова – почитать его неосторожным, несдержанным, безрассудным. Единственное, о чем он просит, – чтобы она не сомневалась в наилучших его намерениях.
   – Но когда, – сказал мистер Плак, – когда я вижу, с одной стороны, такую прелесть и красоту, а с другой – такую пылкость и преданность, я… Простите, Пайк, у меня не было намерения возвращаться к этой теме. Поговорите о чем-нибудь другом, Пайк.
   – Мы обещали сэру Мальбери и лорду Фредерику, – сказал Пайк, – зайти сегодня осведомиться, не простудились ли вы вчера вечером.
   – Вчера вечером? Нисколько, сэр, – ответила миссис Никльби. – Передайте мою благодарность его лордству и сэру Мальбери за то, что они оказали мне честь и справляются об этом. Нисколько не простудилась – и это тем более странно, что в сущности я очень подвержена простуде, очень подвержена. Однажды я схватила простуду, – сказала миссис Никльби, – кажется, это было в тысяча восемьсот семнадцатом году… позвольте-ка, четыре и пять – девять… и – да, в тысяча восемьсот семнадцатом! – и я думала, что никогда от нее не избавлюсь. Совершенно серьезно, я думала, что никогда от нее не избавлюсь. В конце концов меня излечило одно средство, о котором, не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь слышать, мистер Плак. Нужно взять галлон воды, такой горячей, как только можно вытерпеть, фунт соли и лучших отрубей на шесть пенсов и каждый вечер, перед самым сном, держать двадцать минут в этой воде голову, то есть я хотела сказать не голову, а ноги. Это изумительное средство, изумительное! Помню, в первый раз я прибегла к нему на второй день после рождества, а к середине апреля простуда прошла. Если подумать, это кажется просто чудом, потому что она у меня была с начала сентября.
   – Ну, что за напасть! – сказал мистер Пайк.
   – Поистине ужасно! – воскликнул мистер Плак.
   – Но о ней стоило услышать хотя бы только для того, чтобы узнать, что миссис Никльби выздоровела. Не так ли, Плак? – воскликнул мистер Пайк.
   – Именно это обстоятельство и придает делу живейший интерес, – отозвался мистер Плак.
   – Но позвольте, миссис Никльби, – сказал Пайк, как бы внезапно вспомнив, – несмотря на эту приятную беседу, мы не должны забывать о нашей миссии. Мы явились с поручением.
   – С поручением! – воскликнула эта славная леди, мысленному взору которой тотчас предстало в ярких красках брачное предложение, адресованное Кэт.
   – От сэра Мальбери, – ответил Пайк. – Должно быть, вы здесь очень скучаете?
   – Признаюсь, бывает скучновато, – сказала миссис Никльби.
   – Мы передаем приветы от сэра Мальбери Хоука и тысячу просьб присутствовать сегодня вечером в театре, в отдельной ложе, – сказал мистер Плак.
   – Ах, боже мой! – сказала миссис Никльби. – Я никогда не выхожу, никогда.
   – Тем больше оснований выйти сегодня, дорогая миссис Никльби, – возразил мистер Плак. – Пайк, умоляйте миссис Никльби.
   – О, прошу вас! – сказал Пайк.
   – Вы должны! – настаивал Плак.