Додд Кристина. Свеча в окне

   — Капризная жена приносила Людовику только дочерей, — напомнил им Чарльз.
   — Бедный Людовик не смог даже победить, когда вступил в Нормандию, чтобы сокрушить свою бывшую жену и ее нового супруга. Генрих атаковал его с запада и разгромил войско Людовика, — произнес Реймонд, но все мужчины уже смеялись. Тот день, когда король Франции оказался разбит, был светлым днем для англичан, и всех их радовала его неудача.
   — А что говорит Людовик об этом сейчас? — поинтересовался Уильям.
   — А что же может он сказать? — ответил Реймонд самодовольно. — Элеонора летом ждет ребенка, и звезды говорят, что это будет сын.
   — Значит, молодому жеребцу удалось сделать то, чего не сумел старый святоша. — Уильям откинулся назад с улыбкой. — Итак, выходит, у Генриха есть все, чтобы продолжить битву, пока удача от него не отвернулась?
   — У него есть все, чтобы купить Англию, если он пожелает этого, — сказал Реймонд. — Элеонора старше Генриха на пятнадцать лет, но она красивая женщина.
   — В монарших браках возраст не имеет значения, до те пор пока женщина детородная, — заметил Уильям. — Матильда была на пятнадцать лет старше отца Генриха, а он ушел из жизни раньше.
   — Женитьба эта — мудрый шаг со стороны Генри ха, — согласился Николас. — Она дала ему огромную власть.
   — А Стефан связывает ему руки? — спросил Уильям.
   — Стефан качается от ветра, он так ненадежен, как никогда, — горько промолвил Реймонд.
   — Стефан твой двоюродный брат, — указал Чарльз.
   — Так же, как и Матильда, — согласился Реймонд. — Я бы выступил за любого из наших сюзеренов или за их сыновей, лишь бы они только навели в стране порядок.
   — Из хаоса тоже можно извлечь пользу, — задумчиво заметил Чарльз.
   — Пользу! Каков же будет человек, отбросивший свою же честь, лишь пользу бы извлечь из бедствия страны? — вопросил Уильям. Презрение его было явным, когда он наполнял еще один кубок и передавал его Николасу.
   — Это способ приобрести земли.
   — Воровством!
   — Или хитростью, — мягко вставил Николас.
   — Стефан вверг страну в катастрофу своей нерешительностью. — Уильям наполнил последний кубок. — Если бы он был прижат к стене, как думаешь, не объявил бы он Генриха своим законным наследником?
   — Это вопрос, не правда ли? — засмеялся Реймонд. — А что скажут сыновья Стефана по поводу такого отказа им в их правах?
   — Снова начнется война. — Николас вздохнул. — Земля будет гореть, а страну охватит чума.
   — Нам следовало бы хранить свою верность клятве… — промолвил Чарльз.
   — Кому? — вспыхнул Уильям. — Я присягал на верность лишь суверену Англии, а кто это сейчас, я не знаю.
   — Может быть, Бог отвернулся от нас, — сказал Реймонд с насмешливым испугом.
   Опустилась гнетущая тишина, все мысленно созерцали возникший хаос. Потом поднялся Николас.
   — Именно поэтому мне нравится сражаться.
   — Тебе, Николас? — вопросил Уильям. — Тебе нравится сражаться?
   Николас был крупным мужчиной, тихим, веселым, когда это соответствовало его целям. Из него получился не совсем искусный рыцарь, но как правителя его никто не смог бы превзойти. То, чего добивались своей мощью и силой мышц, он получал с помощью светлого ума и способности читать чужие мысли. Если Уильям отчасти и презирал Николаса за трусость, он хранил это чувство строго при себе. Он видел Николаса, когда тот, только что посвященный в рыцари, возвратился в дом старшего брата, чтобы служить ему. Он видел и то, как брат почти сразу же отошел в иной мир, сваленный дизентерией; а Николас принял на себя управление владениями и делал это твердой рукой, так ни разу и не дрогнувшей.
   — Да ладно, Уильям, я вовсе не так уж неловок, — возразил ему Николас.
   Уильям воздержался от ответных слов, отхлебнув эля, а голос Николаса стал тише и спокойнее.
   — Может быть, ты и прав, но я люблю смотреть на это со стороны. Схватка позволяет мне не думать о всех этих непростых проблемах, справиться с которыми я не в силах. На Троицу я устраиваю турнир, и мне бы так хотелось, Уильям, чтобы и ты принял в нем участие. Ни один из рыцарей Англии не в праве считать себя истинно доблестным, если он не одержит победу над тобой.
   — Групповая схватка? — В вопросе Уильяма явственно звучало его рвение побывать там
   — Да, — ответил Николас. — Помнишь, как тогда в Чичестере в первой же схватке твое копье сломалось, а лошадь была ранена? Как ты бился пешим и выиграл приз у пяти других рыцарей?
   — Я лишь использовал главное правило ведения боя, — спокойно ответил Уильям, а все засмеялись, как будто услышали веселую остроту. И Уильям улыбнулся их радости. — В тот день я здорово пополнил вооружение, свое и своей свиты.
   — Да, но плечи твои были так широки, что они одна из выигранных кольчуг не лезла на тебя, — усмехнулся Чарльз, охотно погрузившись в воспоминания.
   От дверей донесся голос:
   — А помнишь, как ты взял в плен этого Киркосвальдского варвара?
   — Артур, полагаю, ты намеренно пропустил все раз говоры о судьбе бедной Англии и явился, только когда мы перешли к воспоминаниям. — В голосе Уильяма звучало недовольство легкомысленностью друга, который так и не повзрослел.
   — Ты прекрасно выглядишь. — Шаги Артура простучали по полу по-детски живо, словно это щенок приветствовал своего хозяина.
   — Спасибо тебе.
   Через голову Уильяма Артур обратился к своим товарищам по охоте.
   — Он все еще слепой?
   — Слепой, — смешался Уильям, — но вовсе не глухой.
   Не обратив внимания на горечь слов Уильяма, Артур наполнил себе кубок элем.
   — За величайшего рыцаря всей Англии, лишенного своей славы одним ударом. Какой стыд.
   — Еще больший стыд все время говорить об этом, — заметил Чарльз. — Поэтому закрой свой рот, Артур.
   — Закрою, но мне интересно, не стала ли у него от трусости белой печенка?
   Уильям с грохотом опустил на стол кубок и поднялся, но Реймонд схватил его за руку и усадил назад.
   — Не надо трогать этого трусишку, — сказал Реймонд. — Это у него печенка белая, а рот несет вздор о вещах, судить о которых лучше взрослым мужчинам. Артур, извинись.
   — У меня вовсе не белая печенка! — крикнул Артур.
   — Артур, извинись. — Только одной спокойной фразы Николаса оказалось достаточно, и Артур пробубнил извинение.
   За столом возникло неловкое напряжение, но извинение было принято тем, кому оно было адресовано, и Чарльз неуклюже прервал воцарившееся молчание.
   — А помнишь, как варвар закричал, когда ты потребовал его коня?
   Беседа снова монотонно потекла, они вспоминали прошлые славные битвы. Сора стиснула зубы и подала знак рукой. Тут же рядом с ней возник Бартли.
   — Миледи?
   — Сейчас же пошли за юными Кимбаллом и Клэром. Уверена, что им захочется увидеть настоящих рыцарей, а нам нужны пажи, чтобы прислужить за столом. Рас порядись, чтобы нарезали хлеб. Еще раз пошли за лордом Питером. И поторопи подачу еды.
   — Да, миледи.
   Она снова прислушалась к разговору за столом, ей он не нравился. В разговоре было то, что могло повредить выздоровлению Уильяма. Происходившее в Беркском замке она делила на два этапа: до и после омовения Уильяма. Раньше Уильям боролся со слепотой и отказывался принять свою судьбу, словно это могло что-либо изменить. После купания Уильям на самом деле вернулся к жизни. Его вера в жизнь снова пробудилась, и он победил уныние.
   Теперь Соре стало понятно, почему вассалы и слуги преклонялись перед ним. Кресло перед очагом оставалось пустым, оно больше не было прибежищем своего разгневанного владельца. То, что требовалось сделать, было сделано быстро и так, как это нужно было сделать. Ему необходимо было помочь преодолеть свою немощь. Всего за несколько пролетевших недель он усвоил все, чему она могла научить его. Он впитывал ее науку, как выпущенный из темницы узник вбирает в себя солнечный свет. Он ел с помощью ножа и ложки, приказывал, что надо сделать на конюшне, воспитывал мальчишек. Ему захотелось на волю, он приказал, чтобы из замка к лесу протянули веревки. С их помощью он мог гулять по своей любимой тропинке.
   Для Соры это было время триумфа. Ее ученик доказал сам себе, что он не сравним ни с кем, а она показала себя так, что это ошеломляло ее и льстило ее самолюбию.
   Она больше не была посторонним человеком, просто временной домоправительницей или ненужной вещью, с которой всем приходится мириться. Холопы относились к ней хорошо, а она продемонстрировала им, что в состоянии привлечь внимание их господина своей женственностью. Это достоинство они уважали, в нем заключалась власть, понятная им.
   И все же совсем не мысль о возросшем авторитете заставляла улыбаться ее, когда в темноте она лежала на своей постели, а воспоминания об обнимавших ее сильных мужских руках и прекрасном голосе, который произнес:
   — Не знаю, кто она, но забыть ее я не могу. Твоя слепота, Уильям, — это такая беда.
   Сора вдруг рывком вернулась на землю из своих мечтаний, потому что голос Артура был переполнен жалостью.
   — И что же ты делаешь целый день?
   Уильям засмеялся. Смех его был приятным, но мог ввести в заблуждение кого угодно, только не ее тренированное ухо.
   — Я встаю и одеваюсь с помощью моих пажей.
   — Конечно же, ведь твой оруженосец раскладывает для тебя одежду? Но нет, — припомнил Чарльз. — Сэр Гийом забрал своего сына со службы у тебя.
   — Юный Гийом ужасно сожалел об этом, мы были так привязаны друг к другу. Он был со мной шесть лет. Я не мог завершить подготовку мальчика к рыцарству, поскольку глаза мои больше не позволили направлять его учение. — Теперь боль в словах Уильяма была слышна всем, но он приложил все силы, чтобы голос звучал ровно. — Я разговелся хлебом, вымоченным в вине, и отправился на конюшню.
   — Ты не споткнулся и не упал? — В вопросе Реймонда звучал неподдельный интерес.
   — Воины, ноги под этими одеждами просто сияют от лиловых кровоподтеков, свидетельств столкновений с неумолимым деревом и камнем. — Он поежился. — В те годы, что я был оруженосцем, меня наказывали посильнее и за меньшее вознаграждение.
   — Какое вознаграждение? — Чарльз пододвинул свой кубок Уильяму. — Еще эля.
   — Я свободно хожу по двору. Я не теряюсь там, пока считаю свои шаги и примечаю ориентиры. — Уильям нащупал кубок пальцами и наполнил его. Он пихнул его Чарльзу и наполнил свой кубок. — Я хожу с тростью в руке, тренируюсь, пока ее прикосновение к земле не станет таким же чутким; как прикосновение пальцев. С помощью нашего монаха я веду дела имения. И еще я вершу здесь суд.
   — Значит, Уильям, ты нашел себе полезное занятие, — одобрительно заметил Реймонд.
   — Но не очень приятное, да? — пошутил Чарльз. — Я помню, как ненавидел ты эти скучные дни, когда приходилось выслушивать вранье то одного, то другого крепостного, а потом решать, где скрыта правда.
   — Это подходящее для меня занятие, — ответил он.
   — И спасибо тебе, сын, что освободил меня от него, — сказал лорд Питер. Его шпоры простучали по камням, за ним вышагивали два мальчугана и собака.
   — А еще ты ездишь верхом, отец, — выкрикнул Ким — балл.
   — И в самом деле езжу, — подтвердил Уильям, обнимая прижавшихся к нему мальчишек. — С помощью этих пажей и леди Соры.
   — Ты ездишь на своем боевом скакуне? — удивленно воскликнул Реймонд.
   — Нет. Я не настолько глуп, чтобы садиться на этого драчливого коня. Мне нашли огромную рабочую лошадь, достаточно большую, чтобы выдерживать меня, и достаточно молодую, чтобы я мог сдержать ее норов.
   — И они понимают друг друга, — похвастался Ким — балл. — Отец и конь думают, как одно существо, и нам почти и не требуется притрагиваться к поводу, прикрепленному к его уздечке.
   — Повод к уздечке, как у женщины? — пробормотал Артур. — Да как ты выносишь это!
   — Я и не выношу, это необходимость, — коротко ответил Уильям.
   Лорд Питер вышел вперед.
   — Добро пожаловать в наш дом, милорд Реймонд. — Они обнялись, слегка коснувшись щеками. — Николас, Чарльз, Артур. А вы все четверо и вправду выросли!
   Кимбалл засмеялся и крикнул:
   — И мне он говорит то же самое, когда хоть немного не видит меня.
   Мужчины загоготали и согласились:
   — Он всегда говорил так всем юношам, которых воспитывал.
   — У человека есть выбор. Если он не растет, то он усыхает. Надеюсь, ты всегда будешь расти в моим глазах, Кимбалл.
   Тихо попросив табурет, Сора устроилась в своем углу. Лорд Питер направит разговор в нужное русло, и он, конечно, не настолько глуп, чтобы бесконечно говорить о битвах, к которым Уильяма так тянет.
   Бартли подошел и объявил:
   — Ужин готов, миледи. Вы подойдете к столу?
   — Нет, Бартли. — Она улыбнулась заботливому слуге и погладила по голове Булу. Собака нашла ее, сразу же, обежав зал, и теперь прислонилась к ее плечу. — Эти славные рыцари невольно скажут Уильяму о моей слепоте. Я лучше буду управляться с подачей ужина отсюда.
   — Я принесу вам пирога с лососем и кубок вина, — настойчиво произнес Бартли. — Пирог сегодня на славу, а вино согреет вас.
   — Пойдемте, рыцари, — позвал лорд Питер. — Мой коновал мне сообщил, что наши кобылы на этот раз неплохо разродились. Пойдем в конюшню и посмотрим жеребят.
   Без всякой паузы беседа перешла на лошадей, сбрую и седла. Мужчины покинули зал, Уильям среди них, а слуги поспешили к столу. Они чисто вытерли стол, накрыли белым полотном, а сверху еще скатертью. В центре поставили соль. К Соре подбежал дворецкий.
   — Леди Сора, как мы рассадим гостей? — спросил он. — Милорд Реймонд — граф, а лорд Николас, с тех пор как умер его брат, — барон. Лорда Реймонда следовало бы посадить перед солью, но лорд Питер настаивает что он хозяин в своем замке, если только нас не посетит король.
   — Совершенно верно, — кивнула Сора. — Итак, посадите лорда Питера и лорда Реймонда перед солью. Лорд Уильям сядет на скамье с Николасом, лорд Питер — с Реймондом, а Чарльз и Артур сядут вместе. Так и сделайте.
   Она прислушивалась к тому, как накрывается ужин, готовая высказать совет или распоряжение. Она спросила, хватает ли в зале света, сколь высоки мерцающие в тяжелых каменных канделябрах свечи и как горят факелы из смолистого дерева, дымящиеся в настенных кронштейнах. Она поинтересовалась тем, как расставлены столы, и ее заверили, что они стоят под прямым углом к главному столу и на них раскладывают ложки и ножи. Блюда расставлялись парами, на одном расстоянии и вниз, к концу стола. Она слышала глухой гул, когда один за другим в зал протискивались всадники, стражники замка, подвассалы. Она велела дать им эля, пока те дожидались возвращения господ. Для них закон гостеприимства обернулся неожиданным подарком. Ведь обычно ужином им служили корка хлеба да густая овсянка. Гул голосов их был громким и раскатистым, пока не послышался перезвон шпор, возвещавший о возвращении.господ.
   Брат Седрик произнес краткую молитву, и служилые люди обратили все свое внимание на насыщение пищей. Пока они наполняли пустые желудки, воцарился покой. Оруженосец лорда Питера резал за главным столом баранину, Кимбалл и Клэр разносили на подносах пироги. Слуги носились бегом, чтобы накормить нижние столы, и Реймонд пошутил:
   — Вы что, нашли у себя на кухне волшебный горшок, лорд Питер? Впервые за много лет пищу с вашего стола можно есть.
   Лорд Питер засмеялся, принимая кончиком ножа еще один ломоть мяса:
   — Это все леди Сора. Она извела нас так, что стало чисто. Повар дрожит от страха, ожидая, что она заявится на кухню.
   — Вы хотите сказать, что нам не придется ложиться спать, превозмогая расстройство желудка? — ухмыльнулся Артур, и вдруг рука его с ножом застыла в воздухе — Леди Сора?
   Лорд Питер, который уже пожалел о том, что раскрыл свое сокровище, медленно дожевал мясо, проглотил его, потом промолвил:
   — Да, это одна из родственниц моей жены, она приехала к нам, и теперь она наша экономка. — Он намеренно не смотрел в тот угол, где на табурете сжалась Сора, побаиваясь привлекать к ней внимание.
   — Леди Сора, — пробормотал Артур. — Единственная известная мне леди Сора — это леди Сора Роджет. Да, это настоящее сокровище. Достойная девица и наследница. Но ее отчим скрывает ее, побаиваясь, что ее увезут, выдадут замуж и все ее славные земли выйдут из-под его власти.
   Уильям поднял голову, и Николас внимательно посмотрел на его насторожившееся лицо и глаза, в которых появился интерес.
   — А как стара она? — спросил Уильям.
   — Стара? Должно быть… двадцать два? И замужем не была. Но она…
   Клэр споткнулся и выплеснул тушеную оленину Артуру на колени. С воплем Артур вскочил и тыльной стороной ладони послал мальчишку к стенке.
   — Безмозглый урод!
   Слуги бросились ему на помощь, а он, смахивая густой винный соус, горько сокрушался, что его лучший наряд испорчен. Когда гвалт затих, он повернулся, чтобы проучить пажа, доставившего ему такое огорчение, но Клэр уже исчез.
   В своей спальне Сора уложила его на кровать и приложила мокрую тряпицу к разбитому лицу.
   — Спасибо тебе. Ты храбрый мальчик. — Она крепко обняла его. — Мама гордилась бы тобой, если бы знала, как ты меня защищаешь.
   — Все мы, братья, должны тебя защищать, — решительно ответил юный воин, потом вдруг поморщился от решительности своих же слов. — Ролло говорил так.
   — Все мои кровные братья так мне преданы, — с гордостью похвалила она.
   Клэр подпер щеку языком и осмотрел ссадину.
   — Думаю, он не расшатал мне ни одного зуба.
   — Нет, но утром у тебя будут синяки. — Она расправила его чуб, завившийся мелкими кудряшками. — Можешь спать здесь, на моей кровати. И будет лучше, если ты не вернешься сегодня в зал.
   — Да, здорово! — Он запрыгал взад и вперед. — Тут лучше, чем на тюфяке, на котором мы спим с Кимбаллом.
   Сора ухватилась за возможность задать брату вопрос наедине и спросила:
   — Клэр, тебе здесь нравится? В Беркском замке?
   — Мы же не уезжаем, нет? — быстро переспросил он.
   — Нет, конечно, нет. — Улыбнувшись, Сора положила руку ему на лицо. — Ты просто слишком молод, чтобы учиться, и я думала, ты скучаешь по лорду Теобальду. Что ты скучаешь по отцу.
   Брат задумался.
   — Да, иногда я действительно скучаю по нему. Мне нравилось, когда он учил меня всему и разговаривал со мной. Но чаще он пил вино, кричал и его рвало. Лорд Питер тоже учит меня всему и разговаривает со мной, но он бьет меня только тогда, когда я заслуживаю этого. Я скучаю по Блэйзу, — голос его тоскливо дрогнул.
   — И по детям, и по леди Бланш?
   — Да, и по детям тоже.
   Сора легко скользнула пальцами по его лицу, обнаружила на нем гримасу отвращения и засмеялась.
   — Пока ты тут счастлив, мы будем жить здесь. Входи, Кимбалл.
   Мальчик просунул в дверь голову.
   — Что же, мне так и не удастся подкрасться к вам? — пожаловался он.
   — Некоторые люди способны ко мне подкрасться, но восьмилетний мальчик с большими ногами не входит в их число.
   — Откуда вы знаете, что у меня большие ноги? — Кимбалл вытянул обутую в сандалию ногу и принялся ее рассматривать.
   — У всех мальчишек большие ноги. Клэр спит сегодня на моей кровати. Хочешь составить ему компанию?
   Кимбалл издал крик и подпрыгнул. Сора отодвинулась.
   — А ужин уже закончился?
   — Да. А что с твоим лицом — Кимбалл забрался на кровать и небрежно произнес. — Не так плохо, как тогда, когда ты упал в амбаре со стропил.
   — В амбаре? — переспросила Сора.
   — Ой! — поежился Кимбалл, когда Клэр закати ему оплеуху.
   — А твой дед знает об этом?
   — Это он придумал сказать вам, что Клэра сбросила лошадь, — ответил Кимбалл, но был рад переложить вину на более широкие плечи.
   Сора застонала, но не смогла сдержать смех. Мальчишки разом с присвистом вздохнули и принялись бороться, а она двинулась к двери.
   Внезапно у Клэра пробудилась совесть.
   — А где ты будешь сегодня спать? Задержавшись у двери, Сора ответила:
   — Не знаю, лягу ли я сегодня спать. Вечер обещает быть долгим.
   В галерее, взявшись за перила, Сора прислушалась к разговорам за столом и вздохнула. Она напрасно понадеялась на лорда Питера. Война была самым насущным вопросом, и эта тема оставалась в разговорах главной. Не обошел ее и лорд Питер, да Сора сомневалась, пытался ли он это сделать. Битвы, воины, рыцари, пехота. Маневры, сбруя, доспехи, оборона. Лорд Питер, Реймонд, Николас, Артур и Чарльз спорили и соглашались друг с другом, предполагали и опровергали с горячностью бывалых воинов, чьи жизнь и честь зависели от их искусства сражаться, да так оно и было.
   От Уильяма не слышалось ни слова. Только позвякивание кувшина о кубок говорило о его присутствии.
   Сора прокралась по лестнице в свой уголок, где спала Була. Зловещее молчание ученицы тяжким камнем легло на душу Мод. Она принесла Соре ее ручной ткацкий станок и нагнулась, чтобы выслушать произнесенные шепотом распоряжения. Бартли тоже подошел и кивнул, показывая, что понял, что от него требуется. Когда рыцари встали и потянулись, рядом с каждым тотчас появилась служанка, готовая проводить рыцаря к месту ночлега. Последовали громкие стоны, добродушные стоны сытости и усталости, и Реймонд, Николас, Артур и Чарльз последовали за женщинами к отведенным им постелям.
   Лорд Питер тоже было двинулся, но остановился.
   — Уильям, ты идешь?
   — Не сейчас. — Чудесный голос был лишен каких — либо чувств.
   — Ты был сегодня не очень-то разговорчив.
   Сора сжала зубы. Отец забыл о боли сына, теперь он неловко пытался исправить свою ошибку, хотя и не понимал, что совершил ее.
   — Тебя ведь не очень беспокоило, что мы обсуждали вещи, которые тебе… — Его голос сорвался.
   — Нет, отец. Я чувствую себя прекрасно. — Голос Уильяма звучал устало.
   — Мы не хотели этого.
   Тут Мод пришла на выручку.
   — Идите, старый дурень, — вмешалась она. — Я постелила вам постель.
   — Но… — В голосе лорда Питера было удивление.
   — Идите! — Она дернула его за локоть, и он поковылял за ней, внимая ее шепоту и возражая.
   Сора ждала и слушала. Как она и распорядилась, слуги убрали со столов и покинули зал.
   Довольная тем, что челядь будет ночью спать в другом месте, Сора почесала Буле за ухом, чтобы набраться храбрости, и подошла к столу. Вытянув себе скамью поблизости от господина, она тихо спросила:
   — А что вы тут делаете?
   — Леди Сора! Какая неожиданность! — насмешливо промолвил Уильям. — Как это мило, что именно вы решили разделить мои страдания.
   Она молчала. Как ей претила эта изысканно звучавшая французская речь, этот утонченный выговор, которым он пытался указать ей на свое более высокое положение.
   — Что я делаю? Ну как же, мадам, моя дорогая, моя милая монашка, я пью.
   — И гниете?
   Теперь он замолчал. Потом чуть усмехнулся.
   — Как вы умны. Вы столь умны, что могли бы быть мужчиной.
   Руки ее сжимали край стола, пока суставы не затрещали.
   — Умнее, чем этот мужчина. Умна настолько, чтобы знать, что в том, что вы напьетесь допьяна, вы не дадите себе шанс на перемены к лучшему.
   — Ага, но все не так. Сегодня вечером я счастлив.
   — Так ли?
   — В самом деле, — слишком поспешно ответил он.
   — А утром?
   — У меня крепкая голова. Утром со мной будет все прекрасно.
   — Но вы же все равно останетесь слепым?
   Его кубок стукнул о стол, эль выплеснулся ей на руку.
   — Боже правый! Сегодня слепой и пьяный, завтра слепой, какая разница? Ведь все равно, я только получеловек.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Я не могу сражаться, я не могу защищать свои земли, я не могу обучать своего сына рыцарскому искусству, не могу иметь оруженосца, не могу сесть на настоящего боевого коня.
   — То, что сделано, то сделано. Разбитое яйцо нельзя склеить. Как вы сказали своим гостям, вы можете вести дела замка, вы можете вершить суд.
   — Я не мужчина, я всего лишь монах.
   Жалость, давящая жалость заставила ее подняться. Скамья с грохотом упала у нее за спиной, а кулак сбросил со стола его кружку с элем. Обычная ее кротость скрылась под нахлынувшей волной разочарования и ярости, и она проревела голосом, который мог бы поспорить с его собственным:
   — Вы слепы? Так? Хотите знать, что такое горе? Я скажу вам, что такое горе. Атель — вдова, ее младший сын умер, а ей уже шестьдесят. У нее нет зубов, никакой поддержки, боль перекручивает ее суставы, а полдеревни думает, что она ведьма, потому что она одинока. Ее рассудок помутился, она бормочет что-то сама с собой. Вот это горе. — Она замолчала, тяжело дыша. Где-то в глубине сознания она была поражена своей смелостью, потерей самообладания и своей яростью.
   Но останавливаться она не хотела. Накопленный за все годы гнев бурлил в ней и требовал выхода. Она прокричала:
   — Вам хочется поговорить о горе? Быть может, Джеффри-мельнику и простительна жалость к самому себе. Банда грабителей забралась к нему на мельницу. Они забрали пшеницу, а его привязали к мельничному колесу. Господи, ему пришлось отрезать ноги. Но он продолжает жить и он счастлив. Он благодарен судьбе, но вынужден терпеть боль всю оставшуюся жизнь, каждый день.
   Положив руки ему на кресло, она склонилась и приблизила свое лицо к его лицу.
   — Но Великий Уильям слеп. Это так печально, подумать только, что мужчине с его здоровьем, его зубами и ногами, его умом не хватает такой малости.
   Теперь поднялся он. Медленно, как приливная волна, когда она набирает силу, чтобы обрушить на Сору свое негодование и потопить ее своим презрением.