Страница:
- Совершенно верно! - поспешно подтвердил Аверьян Гаврилович. При первом знакомстве лейтенант показался ему простоватым и недалеким малым, но теперь проницательность и умение Кологойды охватить и свести воедино разобщенные, казалось бы, факты, необычайно возвысили его в глазах Аверьяна Гавриловича.
- Этого не может быть! - горячо сказала Юка.
- А вы тут зачем? - взорвался Иван Опанасович.
Он нашел, наконец, на кого можно было безнаказанно излить свою досаду и растерянность. - Что вам тут, детский сад? Игрушки? А ну, марш отсюда!
- Спокойно, товарищ голова! - сказал Кологойда. - Не игрушки, а следствие, и они этому следствию очень даже помогают как очевидцы и свидетели...
- Какие свидетели, если они несовершеннолетние?!
- Юридически, конечно, нет, но глаза и уши у них вполне совершеннолетние... Ладно, ребята, вы пока идите, погуляйте там, только никуда не уходите, может, еще чего надо будет...
Ребята вышли. Галка умчалась домой, но остальные не собирались мириться с очередной возмутительной несправедливостью взрослых и немедленно уселись на скамеечке под окнами. Окна были распахнуты настежь, и все дальнейшее они прекрасно слышали.
- Так что теперь делать? - спросил Иван Опанасович.
- Раз закрутилась такая карусель, надо ее раскрутить обратно. А поскольку Лукьяниху уже ни о чем не спросишь, придется спросить у того Гана-Ганыки. Так что давайте сюда своего американца.
- Имейте в виду, - сказал переводчик, - если у вас кет серьезных оснований и доказательств, могут быть большие неприятности!..
- Так нам за то деньги платят, чтобы иметь дело с неприятностями, - с напускным простодушием сказал Кологойда. - Только ему про все эти дела ни слова. Вы ничего не знаете! Скажите, заедем, мол, до головы попрощаться, вот и все.
Переводчик пожал плечами и вышел. "Волга" умчалась в лес, к Дому туриста. Председатель сельсовета набросился с вопросами на Федора Михайловича и Кологойду. Федор Михайлович рассказал, как догадался о том, что Ган - русский, Кологойда отшучивался.
Иван Опанасович погрузился в мрачное молчание.
Теперь уже совсем неизвестно было, как поступить с американцем, который оказался не американцем. Сводить классовые счеты за эксплуатацию трудящихся до революции? Но до революции Ганыка был пацаном, здесь почти не жил и никого не эксплуатировал... А сейчас он вроде ничего такого не делал, и чего опасаться какогото старика, которого привели сюда воспоминания и где от всего его прошлого осталась одна выгоревшая коробка дома? Одно только непонятно - зачем он брехал и притворялся?! И на лице Ивана Опанасовича застыло выражение досады и недоумения - мы-то думали, а ты, оказывается...
Мистер Ган шагнул через порог и наткнулся на невидимую стену. За столом сидел человек в форме...
В кабинете были председатель сельсовета, какой-то моложавый старик и тот, назвавшийся лесоводом... Ловушка!
Это продолжалось мгновение, но за это мгновение в нем не осталось ничего ни от прежнего рубахи-парня из Мидлвеста, ни от растерзанного волнением Ганыки на берегу Сокола. Лицо его стало замкнутым и жестким, он засунул большие пальцы в карманы джинсов и, сделав еще два шага, остановился. Он их не боялся - за его спиной была могучая держава мира...
- Во-первых, здравствуйте, - сказал Кологойда. - А во-вторых, не знаю, как вас и называть...
Изобличивший его человек сидел здесь, притворяться не имело смысла.
- Меня зовут Джордж Ган. Что вам нужно от меня?
- Ничего не нужно! Просто я Хотел у вас кое-что спросить...
- Я гражданин Соединенных Штатов и не подлежу вашей юрисдикции. Без американского консула я не стану отвечать ни на какие вопросы.
Ганыка оглянулся на прислонившегося к дверному косяку переводчика, тот, подтверждая, кивнул.
Вася Кологойда весьма натурально изобразил недоумение и растерянность, - Выходит, угодил я пальцем в небо... Тут, понимаете, такая история поручили мне передать вот эти вещи, - Кологойда положил руки на свой вспухший планшет, - старому барину в Ганышах, а известно, что барином в Ганышах был Ганыка...
Непреклонность мистера Гана заколебалась, и только что такой твердый голос прозвучал как бы надтреснуто:
- Какие вещи?
- Если вы мистер Ган, так что об этом говорить?
Значит, они до вас касательства не имеют. В общем, как говорится, извините за внимание...
Непреклонность мистера Гана рухнула. Он покосился на Федора Михайловича и снова повернулся к лейтенанту.
- Вам ведь сказали, что в прошлом я носил фамилию Ганыка.
- Мало ли что кто скажет! Почему я должен верить?
- Ну хорошо, я подтверждаю: в прошлом я - Ганыка.
- Бывший помещик?
- Помещиком был мой отец. Я уехал отсюда мальчишкой.
- Вот это другой разговор. Может, мы как-нибудь и без консула обойдемся... Да вы садитесь, гражданин Ганыка, а то как-то некультурно получается: мы все сидим, а вы стоите.
Ганыка сел к противоположной от окна стене. Он предпочел бы сесть у окна, спиной к свету, но там сидел проклятый лесовод...
- О каких вещах вы говорите?
- Сейчас, сейчас... Сначала я хочу кое-что уточнить.
Вы гражданку Прокудину знаете?
- Нет! - решительно сказал Ганыка. - Даже фамилии такой не слышал.
- А Лукьяниху?
- И Лукьянихи никакой не знаю.
- Что-то оно не сходится, гражданин Ганыка. Коекто видал, как вы в субботу разговаривали в лесу со старухой...
- А! Так это была Таиска! - облегченно сказал Ганыка.
- Таиска... Таисья, значит? Тогда сходится - Таисья Лукьяновна Прокудина. Между прочим, бабке за восемьдесят, а вы ее - Таиской...
- Видите ли... - несколько смутился Ганыка. - Так ее называли в нашем доме... Ведь это когда было!
- Давновато, - согласился Кологойда. - А теперь вы ее видели только один раз?
- Нет, дважды... По приезде я пошел утром посмотреть наш бывший дом... На пепелище, так сказать, - криво усмехнулся Ганыка. - Там меня увидела старуха.
Она почему-то начала креститься и бросилась бежать.
Я ее не узнал, конечно, и тут же ушел в лес.
- А потом узнали?
- Нет, и потом не узнал, она сама сказала. Когда мы столкнулись в лесу, она упала на колени и начала умолять, чтобы я отпустил ее душу на покаяние... А зачем мне ее душа?
- До души мы сейчас дойдем, - сказал Кологойда. - Известно, что Лукьяниха говорила про старого барина, а когда вы уезжали, вы, извиняюсь, были пацаном, таким она вас и помнила... Значит, никак вы для нее не старый барин. Может, она вас за отца принимала?
- Не думаю, - покачал головой Ганыка. - Я не похож на своего отца. Когда я подрос, отец говорил, что я вылитый портрет деда. Вот его прислуга и называла Старым барином... Таиска... я хотел сказать Таисья, вообще вела себя как-то странно. Можно подумать, что у нее...
- Не все дома? - подсказал Кологойда.
- Похоже на то... Может, она вообразила, что я - это не я, а мой дед, который явился с того света... Я же, как вы знаете, приехал из Нового Света, но отнюдь не с того света... - Натужной шутке никто не улыбнулся. В конце концов, спросите у нее самой!
- Трудновато, поскольку Лукьяниха, она же бывшая Таиска, вчера померла.
Лицо Ганыки потемнело и снова стало жестким и напряженным.
- Так вы подозреваете...
- Я ничего не подозреваю, поскольку установленный факт, что вы из Ганышей не отлучались, а старуха померла своей смертью далеко отсюда и на глазах у людей... И тем людям она наказала, чтобы узелок ее обязательно передать Старому барину в Ганышах...
Ганыка вскочил.
- Минуточку! Поскольку, кроме вас, другого барина в Ганышах нету, стало быть, передать надо вам. Как видите, я в кошки-мышки с вами не играю. Только прежде, чем перейти до этого дела, мне нужно понять, как все произошло. Вот вы и расскажите сначала, как там было с Лукьянихой.
- Пожалуйста, я не делаю из этого тайны. Я даже не предполагал, что Таиска до сих пор жива, и, конечно, не узнал ее. Из бормотания старухи я понял, кто она и что она сохранила наши семейные реликвии... Уезжали мы в страшной спешке, и отец забыл о них, но потом всетаки спохватился и наказал Таисье любой ценой сберечь...
- Что ж то за реликвии такие?
- Ничего ценного! То есть, конечно, ценное, но только для нашей семьи они передавались от поколения к поколению. Это кое-какие бумаги и простое железное кольцо... Таиска сказала, что бумаги у кого-то на хранении, а кольцо она продала, но человека, купившего кольцо, знает. Я дал ей сто рублей, чтобы откупить кольцо обратно. Никакой цены для постороннего человека оно иметь не могло, и я полагал, ста рублей более чем достаточно.
- Что ж, все, как говорится, собралось до купы...
Вот только с колечком не получилось. Как видно, Лукьяниха не понадеялась, что товарищ директор продаст такую историческую и воспитательную ценность...
- Разумеется! - горячо подтвердил Аверьян Гаврилович, не обратив внимания на Васину иронию. - Оно внесено в инвентарную опись!
- И потому, - продолжал Кологойда, - Лукьяниха подговорила одного балбеса, чтобы тот кольцо выкрал.
А тому не удалось - поймали. Только если б и удалось, вам от этого радости никакой, поскольку в музее была выставлена подделка...
- Дубликат! - мягко, но внушительно поправил Аверьян Гаврилович.
- Так я и говорю - копия. Настоящее кольцо пропало во время войны... Так вот, Лукьяниха видела, что балбеса того заштопали, как видно, испугалась, что прихватят ее тоже, и заторопилась домой, чтобы остальное поскорей отдать Старому барину. - Кологойда с трудом вытащил из планшета сверток в холстине. - Даже автобуса, понимаете, не стала ждать, чесанула пешком, а это, между прочим, кусок для хорошего марш-броска...
Я, конечно, не доктор, но, по-моему, от всех этих переживаний и перегрузки старуха и померла... Так вот, первым делом, остались при ней сто рублей, про которые и вы говорили...
Пауза длилась не более секунды.
- Нет, нет, - сказал Ганыка, - я не претендую на эти деньги - я ведь их все равно отдал... А если уж так получилось, пусть пойдут на ее похороны, что ли...
- Вот и я так думаю, - с явным удовлетворением сказал Кологойда. Как-никак она для вас старалась, пускай хоть после смерти наградные получит... Ты, Иван Опанасович, оформи такую бумагу - передаются, мол, на похороны гражданки Прокудиной Т. Л. найденные при ней сто рублей, и под расписку отдай хозяйке Лукьянихи.
Везти тело из Иванкова, то-сё - деньги пригодятся... Бумагу потом отдашь мне, к делу. Теперь, значит, остается то, что Лукьяниха просила передать старому барину...
И тут такое дело, гражданин Ганыка. Конечно, если бы старуха вам отдала, вы могли бы это шито-крыто увезти...
Минуточку! Минуточку! Я понимаю - таможенный досмотр и всякое такое... Это - их дело. Но раз эти вещи попали ко мне, а я - не Лукьяниха, то я, извиняюсь, обязан посмотреть, что оно такое и не будет ли это нарушением интересов государства. А поскольку я в этих делах не шибко разбираюсь, то в качестве эксперта по старинным вещам пригласил товарища Букреева. Давайте, товарищ директор!..
Аверьян Гаврилович подсел к столу, торопливо, но бережно развернул холстинку, внимательно осмотрел толстую квадратную книжку, переплет и срезы и только потом поднял крышку переплета. Сверху лежала сторублевка, под нею несколько листков бумаги. Купюру Аверьян Гаврилович, не глядя, отдал Кологойде, вынул узкие исписанные листки бумаги.
- Так, так, так... Бумага пожелтела, но, знаете, не такая уж старая... - несколько удивленно сказал он. - Довольно гладкая. Ага, вот в верхних правых углах оттиск какой-то печати. Разобрать, конечно, ничего невозможно... Ну, такие оттиски довольно часто делали на штучных изделиях, на альбомах, например, иногда по заказу владельца, иногда сами книготорговцы. Чернила, несомненно, старинные, из чернильных орешков, когда-то были черные, теперь стали коричневыми, выцветают, выцветают... Да, а вот это жалко! Один срез пострадал - очевидно, листки откуда-то небрежно вырваны... Почерк явно старческий, старательный, с росчерками, но обращение с правописанием слишком свободное, со знаками препинания и того более... Однако посмотрим...
Итак:
- "Свойства Эликсира Долгой Жизни", - прочитал Аверьян Гаврилович и озадаченно приостановился.
- Про долгую жизнь всем интересно, - сказал Кологойда, - ну-ка, читайте, что то за эликсир.
Аверьян Гаврилович продолжал:
- "Укрепляет желудок оживляет дух Жизненной изостряет чувство отъ емлет дрожание жил, Утоляет боль ревматизма, Утишает удары падучей болезни, предохраняет здоровье, подает долгую жизнь, избавляет кровопускания и употребления других лекарств, подкрепляет Сылы, останавливает биение нервов облегчает боль ломоты и подагры, и препятствует ей подниматься, Сохраняет и очищает желудок от всех клейких и жирных материй; Произвесть могущих худое в них варение, и прогоняет пзгару, Мигрену и пар в желудке предохраняет от иппохондрии, убивает глисты, лечит разныя Колики в желудке и кишках, чистит кровь, и в обращении оной способствует, Совершенное лекарство производит здоровый цвет в лице, слабит нечувствительно вылечивает все переменныя лихорадки Наконец можно его назвать возстановителем или Воскресителем человечества..." Каково, а? - поднял голову Аверьян Гаврилович.
- Читайте, читайте! - сказал Кологойда.
- "Употребление, - продолжал Аверьян Гаврилович. - Люди полнокровные, горячего сложения, болящие желчью Склонные к Геромондам и каменной болезни должны принимать всякой прием, то есть: пополудне поутру времянно Сверх Вседневного употребления. Напротив того, люди холодно кровные и мокротные, флегматики и меланхолики, могут принимать всякой день поутру вставши столовую ложку зимой а летом половину, для поправления недугов желудка и для истребления тех материй от коих происходят все почти болезни.
Рецепт
Купить в Аптеке или травяных лавках
1) Чистаго сабуру 1 1/9 унции
2) Цыцварного корня или онаго семя 1 1/4 унции
3) Горькой янцыаны корня, или соколья перелета 1 1/4 унции".
Это я что-то не понимаю, - сказал Аверьян Гаврилович. - Сабур какой-то... И при чем здесь соколиный перелет?
- Нет, именно "соколий перелет", - сказал Федор Михайлович. - Разрешите мне взглянуть, это - травы, а ботаника все-таки моя специальность... Сабур - это попросту алоэ, цытварный корень или семя - полынь Артемизия, янцыана горькая, или, правильнее, генциана, - один из видов горечавки, соколий перелет - горечавка перекрестнолистная... Шафран, ревень - в объяснении не нуждаются - их по одной и одной трети унции...
Далее - лиственная губа, то есть лиственничная губа - грибовидные наросты на стволах лиственницы, тоже одна и одна треть... Ого! "Венецианского терьяку одна и одна треть унции". Знаете, что такое териак? Целебное средство против ядов животного происхождения, которые изобрел придворный лекарь императора Нерона... "Сернаго цвета одна и одна треть" это просто сера. "Стираксы одна и одна четверть унции". Стиракс-смола тропического дерева того же названия. И "сахару одна и одна четверть унции..." Читаю далее.
"Приуготовление
сей специй истолочь в порошок, всыпать все оное в штоф толстого стекла, налить на оное одну кварту хороший французской водки и закупорить хорошенько мокрым пергаментом или пузырем, а когда оной высохнет, то во многих местах проколоть булавкою дабы штоф от решентаций или переработки нелопнул. Чрез десять дней слить сию наливку, за купорить хорошенько пробкою и завязать пузырем.
Сей рецепт найден меж бумагами шведского доктора Кристоперлиста, умершего на 104-м году от удара припадснии его с Лошади Сие таинственное лекарство Сохраняемо было в его фамилии, чрез многая столетия дед жил 130 лет мать 107 лет а отец 112 лет от употребления Сего "Эликсира"..."
Вот тебе на!.. - засмеялся вдруг Федор Михайлович и дочитал: "Печатано в Санктпетербурге в типографии губернского правления здозволения Цензурного Коммитета 18... года", - окончание цифры, увы, оборвано...
- Где, где?.. - -заволновался Аверьян Гаврилович. - Да, действительно, - с явным разочарованием сказал он, прочитав, - как жаль, как жаль...
- Так что, этот эликсир на самом деле или обыкновенная липа? - спросил Кологойда.
- Почему липа? - сказал Федор Михайлович. - Самое настоящее и даже зарегистрированное в Цензурном комитете доказательство извечной мечты человечества об эликсире жизни, чудесном лекарстве, магическом средстве, излечивающем от всех болезней.
- Так если не от всех, может, от каких-то болезней и помогает?
- Верующим помогает вера, - сказал Федор Михайлович, - и ученые придумали для нее ученое название - психотерапия. Таких эликсиров было множество, на одни мода проходит, появляются другие. Сейчас вошло в моду мумиё... Решайте сами, но, мне кажется, государство не понесет урона, если этот волшебный рецепт возвратить бывшему представителю фамилии, в которой он был реликвией...
Кологойда посмотрел на Букреева.
- Да, пожалуй... - с некоторой оттяжкой сказал Аверьян Гаврилович. Он понимал, что рецепт - полная чушь, но ему не хотелось выпускать из рук курьезное сочинение, хотя никакого проку от него быть не могло.
- Ну что ж, гражданин Ганыка, получайте свою реликвию, - сказал Кологойда.
Ганыка бережно сложил листки, спрятал их в бумажник и бросил мимолетный взгляд на Федора Михайловича. Может, он не такой уж плохой человек, этот лесовод?
Аверьян Гаврилович полистал рукописную книгу и с удовольствием отметил:
- Вот это, несомненно, старее - бумага грубая, шершавая, а чернила еще более выцвели... Посмотрим, посмотрим.
Он углубился в чтение, и вдруг его всегда бледные скулы начали розоветь.
- Вы только послушайте! - воскликнул он и начал читать.
"Пришед к скончанию дней моих и озираясь вспять на прожитый век, почел я долгом своим рассказать о горестях и скитаниях, чрез кои довелось мне пройти.
Не из суетного желания прославить себя, ибо не случилось в жизни моей деяний, достойных славы, не из неутоленного питания злобы, дабы без опаски возводить хулу на гонителей моих, коих уже нет среди живых, и они изза гробовой доски своей не могут ответствовать. Иные чувства теснят мое сердце и понуждают брать перо в руку, более привычную к шпаге. Равно не тщусь я описывать людей выдающихся благородством, умом и доблестию, или противоборствующих им злодеев, хотя судьба сводила меня с оными и овыми. Для такого изъяснения не достанет ни сил моих, ни дара живописания, коим не обладаю вовсе. Единственная цель труда моего состоит в том, дабы предостеречь вас, чада мои любезные, и вас, грядущие потомки, кои - уповаю на господа! - будут и не дадут угаснуть нашему роду.
Кощунство думать, будто Зиждитель всего сущего не имел иных забот, помимо вседневных нужд созданных им творений. Глупая фантазия полагать ласку или немилость Фортуны причиною всех произшествий человеческой жизни, вотще искать оправдание себе в расположении ея обстоятельств. В себе одних долженствуют человеки искать причины злосчастий их постигших, не возводя вины за них на провидение, или малодушно оправдывать себя превратностию Фортуны.
Ныне, по прошествии времени, когда неизбывный могильный хлад ближе мне, чем мимолетные радости минувшего, я скорблю и сожалею не о том, что сделал, а токмо о том, чего сделать не сумел, по слабости духа отступил там, где должен был устоять, и потому принужден оказался покинуть родные пределы. Обрекая себя на добровольное изгнание, казавшееся единственным спасением, я ласкался надеждою, подобно перелетным птицам, вскоре вернуться в родное гнездо. Однако не перелетной птицей, а вопреки воле своей стал я переметной сумою, слепым орудием в игре чужих страстей.
Если печальные опыты мои послужат предостережением вам, любезные чада и потомки, я почту цель свою достигнутой, жизнь прожитою не зря и спокойно буду почивать под муравой забвения на убогом погосте нашем.
Начало роду нашего..."
Нет! - решительно сказал вдруг Аверьян Гаврилович и захлопнул книгу. Ни за что! - еще решительнее добавил он и поспешно завернул книгу в холстинку. - Я просто не имею права отдать это частному лицу! - уже воинственно заявил он и с вызовом посмотрел на Ганыку.
- Но позвольте, ведь это семейная реликвия! - сказал Ганыка. Воспоминания моего пращура.
- Вот именно - воспоминания! А исторические мемуары не могут принадлежать одному человеку, они принадлежат народу.
- Зачем вашему народу воспоминания дворянина, написанные им для своих потомков?
- Андрей Болотов тоже, знаете ли, был дворянин и так же писал для своих потомков, однако записки его многократно изданы и во многих отношениях служат историческим источником.
- Я понимаю, если бы это было художественное произведение, а то ведь просто записки для домашнего употребления, в семейном кругу...
- А записки Василия Нащокина? Тоже, знаете ли, был не Сен-Симон. Собственный послужной список да холуйские заметы об императрице, вот и все. Однако напечатаны - документ эпохи! А записки Хвостова?..
Да мало ли!.. Вот и эти записки прежде всего должны быть тщательно изучены, а там будет видно.
- В свое время, - сказал Ганыка, - здесь отняли у моей семьи все, что она имела. Теперь вы хотите отнять ее прошлое?
- Ни у кого нет монополии на прошлое, - сказал Федор Михайлович. - И прошлое нетранспортабельно, оно остается там, где имело место. Пращуры нынешних ганышан не писали воспоминаний. Они были поголовно безграмотны, и им нечего было вспоминать, кроме подневольного труда на барина. И только поэтому барин, ваш пращур, мог предаваться воспоминаниям. Их прошлое неделимо. А вы сами отреклись от прошлого - перестали быть гражданином своей страны.
Ганыка даже не посмотрел в сторону Федора Михайловича.
- Вы юридически не имеете права отнять у меня семейную реликвию! сказал он Кологойде.
- Так разве мы ее отняли у вас? Вы же сами кинули свои реликвии! За это время их сто раз могли пустить на обертку, сжечь, да мало ли что... А теперь вы спохватились - мое, отдайте! А если б Лукьяниха раньше померла или куда переехала - тогда у кого бы реликвии спрашивали? А насчет юридических прав, так по советскому закону наследственные права на всякое сочинение - двадцать пять годов. Если вы с тем не согласны, жалуйтесь своему консулу или еще куда... Ну что ж, вопрос ясен, мне пора ехать. Берите свою воспитательную ценность, товарищ директор, и поехали.
Федор Михайлович вышел вслед за ними. Аверьян Гаврилович сиял, как может сиять только человек, озаренный нестареющей жаждой познания, и счастливая старость, не ушедшая в пустяки бытия. Он был в восторге от нежданного приобретения и восхищен Васей Кологойдой.
- Признаться, товарищ лейтенант, я не ожидал!
Как вы все это... У вас просто поразительные индуктивные способности!.. Вот только, мне кажется, одно не вяжется - неужели такая дряхлая, забитая старушка могла решиться на кражу со взломом?
- Нет, конечно, тут я наклепал на старушку. Что она, в музей ходила, кольцо то видела? А Ганыка в музее был и кольцо видел. Он и подговорил. Только ведь за руку мы его не схватили, старуха померла, очной ставки не сделаешь. И не заводить же с Америкой конфликт из-за паршивого железного кольца?! Садитесь, товарищ директор, а то наш Онищенко - дикая зануда, он мне из-за мотоцикла дырку в голове просверлит своими разговорами... Привет, орлы! - махнул он рукой подошедшим ребятам и завел мотор.
Спешить уже было незачем, но он с ходу дал полный газ.
Он просто не мог удержаться, и Онищенко имел все основания не доверять лейтенанту - в глубине души Вася Кологойда был лихачом...
Ганыка вышел первый, сел на заднее сиденье "Волги" и захлопнул дверцу. Федор Михайлович остановил переводчика:
- Вы - специалист по американским делам... Не знаете, случаем, кто такие баллардисты?
- Баллардисты?.. А, это есть такая секта - они наравне с Христом почитают графа Сен-Жермена... Бредовина! - махнул рукой переводчик и пошел к машине.
Юка смотрела на скорбное лицо Ганыки, на его трагически сжатый рот и вдруг вспомнила.
- Ой, подождите! - Она поспешно отколола Толин подарок и в открытое окно протянула его Ганыке. - Возьмите, пожалуйста, это же ваше...
Ганыка взял, губы его дрогнули, но он ничего не сказал.
"Волга" покатила вниз, увозя Ганыку вместе с рецептом эликсира жизни и картонным гербом детского изготовления.
- Жалко его все-таки! - сказала Юка.
- Не знаю, не знаю... - сказал Федор Михайлович. - Помните, тогда у реки Ган сказал, что он баллардист?
Переводчик сейчас объяснил, что секта баллардистов почитает графа Сен-Жермена наравне с Христом... Представьте, если бы он вернулся домой, обладая кольцом Сен-Жермена и мемуарами человека, который встречался с Сен-Жерменом?.. Это были бы уже не семейные реликвии, а реликвии нового бога. Да мистер Ган просто стал бы его апостолом! Не без выгоды: рецепт шведского доктора легко превратить в рецепт самого Сен-Жермена...
- Фу! - сказала Юка и даже покраснела, так ей стало стыдно за Ганыку. Неужели он ради этого и приезжал?
- Нет, конечно, не только ради этого - тоска по родине, печаль о прошлом... Люди довольно часто бросаются отыскивать вчерашний день. Пока это никому не удалось... Ну что ж, граждане, ЧП окончилось, пойдемте продолжать жить?
1970 - 1975
ПРОДЕЛКИ ФОРТУНЫ
Догадка и вымысел - вот что ставит художника-творца над ученым. Ученый имеет дело с документами, поэт доверяет своей интуиции. Он из фактов составляет образ, который есть соединение документа и фантазии, зафиксированного в истории события с той невидимой жизнью духа, которая это событие подготовляет или является его последствием. Поэт не только реставрирует прошлое, но и возвращает ему полноту дыхания.
- Этого не может быть! - горячо сказала Юка.
- А вы тут зачем? - взорвался Иван Опанасович.
Он нашел, наконец, на кого можно было безнаказанно излить свою досаду и растерянность. - Что вам тут, детский сад? Игрушки? А ну, марш отсюда!
- Спокойно, товарищ голова! - сказал Кологойда. - Не игрушки, а следствие, и они этому следствию очень даже помогают как очевидцы и свидетели...
- Какие свидетели, если они несовершеннолетние?!
- Юридически, конечно, нет, но глаза и уши у них вполне совершеннолетние... Ладно, ребята, вы пока идите, погуляйте там, только никуда не уходите, может, еще чего надо будет...
Ребята вышли. Галка умчалась домой, но остальные не собирались мириться с очередной возмутительной несправедливостью взрослых и немедленно уселись на скамеечке под окнами. Окна были распахнуты настежь, и все дальнейшее они прекрасно слышали.
- Так что теперь делать? - спросил Иван Опанасович.
- Раз закрутилась такая карусель, надо ее раскрутить обратно. А поскольку Лукьяниху уже ни о чем не спросишь, придется спросить у того Гана-Ганыки. Так что давайте сюда своего американца.
- Имейте в виду, - сказал переводчик, - если у вас кет серьезных оснований и доказательств, могут быть большие неприятности!..
- Так нам за то деньги платят, чтобы иметь дело с неприятностями, - с напускным простодушием сказал Кологойда. - Только ему про все эти дела ни слова. Вы ничего не знаете! Скажите, заедем, мол, до головы попрощаться, вот и все.
Переводчик пожал плечами и вышел. "Волга" умчалась в лес, к Дому туриста. Председатель сельсовета набросился с вопросами на Федора Михайловича и Кологойду. Федор Михайлович рассказал, как догадался о том, что Ган - русский, Кологойда отшучивался.
Иван Опанасович погрузился в мрачное молчание.
Теперь уже совсем неизвестно было, как поступить с американцем, который оказался не американцем. Сводить классовые счеты за эксплуатацию трудящихся до революции? Но до революции Ганыка был пацаном, здесь почти не жил и никого не эксплуатировал... А сейчас он вроде ничего такого не делал, и чего опасаться какогото старика, которого привели сюда воспоминания и где от всего его прошлого осталась одна выгоревшая коробка дома? Одно только непонятно - зачем он брехал и притворялся?! И на лице Ивана Опанасовича застыло выражение досады и недоумения - мы-то думали, а ты, оказывается...
Мистер Ган шагнул через порог и наткнулся на невидимую стену. За столом сидел человек в форме...
В кабинете были председатель сельсовета, какой-то моложавый старик и тот, назвавшийся лесоводом... Ловушка!
Это продолжалось мгновение, но за это мгновение в нем не осталось ничего ни от прежнего рубахи-парня из Мидлвеста, ни от растерзанного волнением Ганыки на берегу Сокола. Лицо его стало замкнутым и жестким, он засунул большие пальцы в карманы джинсов и, сделав еще два шага, остановился. Он их не боялся - за его спиной была могучая держава мира...
- Во-первых, здравствуйте, - сказал Кологойда. - А во-вторых, не знаю, как вас и называть...
Изобличивший его человек сидел здесь, притворяться не имело смысла.
- Меня зовут Джордж Ган. Что вам нужно от меня?
- Ничего не нужно! Просто я Хотел у вас кое-что спросить...
- Я гражданин Соединенных Штатов и не подлежу вашей юрисдикции. Без американского консула я не стану отвечать ни на какие вопросы.
Ганыка оглянулся на прислонившегося к дверному косяку переводчика, тот, подтверждая, кивнул.
Вася Кологойда весьма натурально изобразил недоумение и растерянность, - Выходит, угодил я пальцем в небо... Тут, понимаете, такая история поручили мне передать вот эти вещи, - Кологойда положил руки на свой вспухший планшет, - старому барину в Ганышах, а известно, что барином в Ганышах был Ганыка...
Непреклонность мистера Гана заколебалась, и только что такой твердый голос прозвучал как бы надтреснуто:
- Какие вещи?
- Если вы мистер Ган, так что об этом говорить?
Значит, они до вас касательства не имеют. В общем, как говорится, извините за внимание...
Непреклонность мистера Гана рухнула. Он покосился на Федора Михайловича и снова повернулся к лейтенанту.
- Вам ведь сказали, что в прошлом я носил фамилию Ганыка.
- Мало ли что кто скажет! Почему я должен верить?
- Ну хорошо, я подтверждаю: в прошлом я - Ганыка.
- Бывший помещик?
- Помещиком был мой отец. Я уехал отсюда мальчишкой.
- Вот это другой разговор. Может, мы как-нибудь и без консула обойдемся... Да вы садитесь, гражданин Ганыка, а то как-то некультурно получается: мы все сидим, а вы стоите.
Ганыка сел к противоположной от окна стене. Он предпочел бы сесть у окна, спиной к свету, но там сидел проклятый лесовод...
- О каких вещах вы говорите?
- Сейчас, сейчас... Сначала я хочу кое-что уточнить.
Вы гражданку Прокудину знаете?
- Нет! - решительно сказал Ганыка. - Даже фамилии такой не слышал.
- А Лукьяниху?
- И Лукьянихи никакой не знаю.
- Что-то оно не сходится, гражданин Ганыка. Коекто видал, как вы в субботу разговаривали в лесу со старухой...
- А! Так это была Таиска! - облегченно сказал Ганыка.
- Таиска... Таисья, значит? Тогда сходится - Таисья Лукьяновна Прокудина. Между прочим, бабке за восемьдесят, а вы ее - Таиской...
- Видите ли... - несколько смутился Ганыка. - Так ее называли в нашем доме... Ведь это когда было!
- Давновато, - согласился Кологойда. - А теперь вы ее видели только один раз?
- Нет, дважды... По приезде я пошел утром посмотреть наш бывший дом... На пепелище, так сказать, - криво усмехнулся Ганыка. - Там меня увидела старуха.
Она почему-то начала креститься и бросилась бежать.
Я ее не узнал, конечно, и тут же ушел в лес.
- А потом узнали?
- Нет, и потом не узнал, она сама сказала. Когда мы столкнулись в лесу, она упала на колени и начала умолять, чтобы я отпустил ее душу на покаяние... А зачем мне ее душа?
- До души мы сейчас дойдем, - сказал Кологойда. - Известно, что Лукьяниха говорила про старого барина, а когда вы уезжали, вы, извиняюсь, были пацаном, таким она вас и помнила... Значит, никак вы для нее не старый барин. Может, она вас за отца принимала?
- Не думаю, - покачал головой Ганыка. - Я не похож на своего отца. Когда я подрос, отец говорил, что я вылитый портрет деда. Вот его прислуга и называла Старым барином... Таиска... я хотел сказать Таисья, вообще вела себя как-то странно. Можно подумать, что у нее...
- Не все дома? - подсказал Кологойда.
- Похоже на то... Может, она вообразила, что я - это не я, а мой дед, который явился с того света... Я же, как вы знаете, приехал из Нового Света, но отнюдь не с того света... - Натужной шутке никто не улыбнулся. В конце концов, спросите у нее самой!
- Трудновато, поскольку Лукьяниха, она же бывшая Таиска, вчера померла.
Лицо Ганыки потемнело и снова стало жестким и напряженным.
- Так вы подозреваете...
- Я ничего не подозреваю, поскольку установленный факт, что вы из Ганышей не отлучались, а старуха померла своей смертью далеко отсюда и на глазах у людей... И тем людям она наказала, чтобы узелок ее обязательно передать Старому барину в Ганышах...
Ганыка вскочил.
- Минуточку! Поскольку, кроме вас, другого барина в Ганышах нету, стало быть, передать надо вам. Как видите, я в кошки-мышки с вами не играю. Только прежде, чем перейти до этого дела, мне нужно понять, как все произошло. Вот вы и расскажите сначала, как там было с Лукьянихой.
- Пожалуйста, я не делаю из этого тайны. Я даже не предполагал, что Таиска до сих пор жива, и, конечно, не узнал ее. Из бормотания старухи я понял, кто она и что она сохранила наши семейные реликвии... Уезжали мы в страшной спешке, и отец забыл о них, но потом всетаки спохватился и наказал Таисье любой ценой сберечь...
- Что ж то за реликвии такие?
- Ничего ценного! То есть, конечно, ценное, но только для нашей семьи они передавались от поколения к поколению. Это кое-какие бумаги и простое железное кольцо... Таиска сказала, что бумаги у кого-то на хранении, а кольцо она продала, но человека, купившего кольцо, знает. Я дал ей сто рублей, чтобы откупить кольцо обратно. Никакой цены для постороннего человека оно иметь не могло, и я полагал, ста рублей более чем достаточно.
- Что ж, все, как говорится, собралось до купы...
Вот только с колечком не получилось. Как видно, Лукьяниха не понадеялась, что товарищ директор продаст такую историческую и воспитательную ценность...
- Разумеется! - горячо подтвердил Аверьян Гаврилович, не обратив внимания на Васину иронию. - Оно внесено в инвентарную опись!
- И потому, - продолжал Кологойда, - Лукьяниха подговорила одного балбеса, чтобы тот кольцо выкрал.
А тому не удалось - поймали. Только если б и удалось, вам от этого радости никакой, поскольку в музее была выставлена подделка...
- Дубликат! - мягко, но внушительно поправил Аверьян Гаврилович.
- Так я и говорю - копия. Настоящее кольцо пропало во время войны... Так вот, Лукьяниха видела, что балбеса того заштопали, как видно, испугалась, что прихватят ее тоже, и заторопилась домой, чтобы остальное поскорей отдать Старому барину. - Кологойда с трудом вытащил из планшета сверток в холстине. - Даже автобуса, понимаете, не стала ждать, чесанула пешком, а это, между прочим, кусок для хорошего марш-броска...
Я, конечно, не доктор, но, по-моему, от всех этих переживаний и перегрузки старуха и померла... Так вот, первым делом, остались при ней сто рублей, про которые и вы говорили...
Пауза длилась не более секунды.
- Нет, нет, - сказал Ганыка, - я не претендую на эти деньги - я ведь их все равно отдал... А если уж так получилось, пусть пойдут на ее похороны, что ли...
- Вот и я так думаю, - с явным удовлетворением сказал Кологойда. Как-никак она для вас старалась, пускай хоть после смерти наградные получит... Ты, Иван Опанасович, оформи такую бумагу - передаются, мол, на похороны гражданки Прокудиной Т. Л. найденные при ней сто рублей, и под расписку отдай хозяйке Лукьянихи.
Везти тело из Иванкова, то-сё - деньги пригодятся... Бумагу потом отдашь мне, к делу. Теперь, значит, остается то, что Лукьяниха просила передать старому барину...
И тут такое дело, гражданин Ганыка. Конечно, если бы старуха вам отдала, вы могли бы это шито-крыто увезти...
Минуточку! Минуточку! Я понимаю - таможенный досмотр и всякое такое... Это - их дело. Но раз эти вещи попали ко мне, а я - не Лукьяниха, то я, извиняюсь, обязан посмотреть, что оно такое и не будет ли это нарушением интересов государства. А поскольку я в этих делах не шибко разбираюсь, то в качестве эксперта по старинным вещам пригласил товарища Букреева. Давайте, товарищ директор!..
Аверьян Гаврилович подсел к столу, торопливо, но бережно развернул холстинку, внимательно осмотрел толстую квадратную книжку, переплет и срезы и только потом поднял крышку переплета. Сверху лежала сторублевка, под нею несколько листков бумаги. Купюру Аверьян Гаврилович, не глядя, отдал Кологойде, вынул узкие исписанные листки бумаги.
- Так, так, так... Бумага пожелтела, но, знаете, не такая уж старая... - несколько удивленно сказал он. - Довольно гладкая. Ага, вот в верхних правых углах оттиск какой-то печати. Разобрать, конечно, ничего невозможно... Ну, такие оттиски довольно часто делали на штучных изделиях, на альбомах, например, иногда по заказу владельца, иногда сами книготорговцы. Чернила, несомненно, старинные, из чернильных орешков, когда-то были черные, теперь стали коричневыми, выцветают, выцветают... Да, а вот это жалко! Один срез пострадал - очевидно, листки откуда-то небрежно вырваны... Почерк явно старческий, старательный, с росчерками, но обращение с правописанием слишком свободное, со знаками препинания и того более... Однако посмотрим...
Итак:
- "Свойства Эликсира Долгой Жизни", - прочитал Аверьян Гаврилович и озадаченно приостановился.
- Про долгую жизнь всем интересно, - сказал Кологойда, - ну-ка, читайте, что то за эликсир.
Аверьян Гаврилович продолжал:
- "Укрепляет желудок оживляет дух Жизненной изостряет чувство отъ емлет дрожание жил, Утоляет боль ревматизма, Утишает удары падучей болезни, предохраняет здоровье, подает долгую жизнь, избавляет кровопускания и употребления других лекарств, подкрепляет Сылы, останавливает биение нервов облегчает боль ломоты и подагры, и препятствует ей подниматься, Сохраняет и очищает желудок от всех клейких и жирных материй; Произвесть могущих худое в них варение, и прогоняет пзгару, Мигрену и пар в желудке предохраняет от иппохондрии, убивает глисты, лечит разныя Колики в желудке и кишках, чистит кровь, и в обращении оной способствует, Совершенное лекарство производит здоровый цвет в лице, слабит нечувствительно вылечивает все переменныя лихорадки Наконец можно его назвать возстановителем или Воскресителем человечества..." Каково, а? - поднял голову Аверьян Гаврилович.
- Читайте, читайте! - сказал Кологойда.
- "Употребление, - продолжал Аверьян Гаврилович. - Люди полнокровные, горячего сложения, болящие желчью Склонные к Геромондам и каменной болезни должны принимать всякой прием, то есть: пополудне поутру времянно Сверх Вседневного употребления. Напротив того, люди холодно кровные и мокротные, флегматики и меланхолики, могут принимать всякой день поутру вставши столовую ложку зимой а летом половину, для поправления недугов желудка и для истребления тех материй от коих происходят все почти болезни.
Рецепт
Купить в Аптеке или травяных лавках
1) Чистаго сабуру 1 1/9 унции
2) Цыцварного корня или онаго семя 1 1/4 унции
3) Горькой янцыаны корня, или соколья перелета 1 1/4 унции".
Это я что-то не понимаю, - сказал Аверьян Гаврилович. - Сабур какой-то... И при чем здесь соколиный перелет?
- Нет, именно "соколий перелет", - сказал Федор Михайлович. - Разрешите мне взглянуть, это - травы, а ботаника все-таки моя специальность... Сабур - это попросту алоэ, цытварный корень или семя - полынь Артемизия, янцыана горькая, или, правильнее, генциана, - один из видов горечавки, соколий перелет - горечавка перекрестнолистная... Шафран, ревень - в объяснении не нуждаются - их по одной и одной трети унции...
Далее - лиственная губа, то есть лиственничная губа - грибовидные наросты на стволах лиственницы, тоже одна и одна треть... Ого! "Венецианского терьяку одна и одна треть унции". Знаете, что такое териак? Целебное средство против ядов животного происхождения, которые изобрел придворный лекарь императора Нерона... "Сернаго цвета одна и одна треть" это просто сера. "Стираксы одна и одна четверть унции". Стиракс-смола тропического дерева того же названия. И "сахару одна и одна четверть унции..." Читаю далее.
"Приуготовление
сей специй истолочь в порошок, всыпать все оное в штоф толстого стекла, налить на оное одну кварту хороший французской водки и закупорить хорошенько мокрым пергаментом или пузырем, а когда оной высохнет, то во многих местах проколоть булавкою дабы штоф от решентаций или переработки нелопнул. Чрез десять дней слить сию наливку, за купорить хорошенько пробкою и завязать пузырем.
Сей рецепт найден меж бумагами шведского доктора Кристоперлиста, умершего на 104-м году от удара припадснии его с Лошади Сие таинственное лекарство Сохраняемо было в его фамилии, чрез многая столетия дед жил 130 лет мать 107 лет а отец 112 лет от употребления Сего "Эликсира"..."
Вот тебе на!.. - засмеялся вдруг Федор Михайлович и дочитал: "Печатано в Санктпетербурге в типографии губернского правления здозволения Цензурного Коммитета 18... года", - окончание цифры, увы, оборвано...
- Где, где?.. - -заволновался Аверьян Гаврилович. - Да, действительно, - с явным разочарованием сказал он, прочитав, - как жаль, как жаль...
- Так что, этот эликсир на самом деле или обыкновенная липа? - спросил Кологойда.
- Почему липа? - сказал Федор Михайлович. - Самое настоящее и даже зарегистрированное в Цензурном комитете доказательство извечной мечты человечества об эликсире жизни, чудесном лекарстве, магическом средстве, излечивающем от всех болезней.
- Так если не от всех, может, от каких-то болезней и помогает?
- Верующим помогает вера, - сказал Федор Михайлович, - и ученые придумали для нее ученое название - психотерапия. Таких эликсиров было множество, на одни мода проходит, появляются другие. Сейчас вошло в моду мумиё... Решайте сами, но, мне кажется, государство не понесет урона, если этот волшебный рецепт возвратить бывшему представителю фамилии, в которой он был реликвией...
Кологойда посмотрел на Букреева.
- Да, пожалуй... - с некоторой оттяжкой сказал Аверьян Гаврилович. Он понимал, что рецепт - полная чушь, но ему не хотелось выпускать из рук курьезное сочинение, хотя никакого проку от него быть не могло.
- Ну что ж, гражданин Ганыка, получайте свою реликвию, - сказал Кологойда.
Ганыка бережно сложил листки, спрятал их в бумажник и бросил мимолетный взгляд на Федора Михайловича. Может, он не такой уж плохой человек, этот лесовод?
Аверьян Гаврилович полистал рукописную книгу и с удовольствием отметил:
- Вот это, несомненно, старее - бумага грубая, шершавая, а чернила еще более выцвели... Посмотрим, посмотрим.
Он углубился в чтение, и вдруг его всегда бледные скулы начали розоветь.
- Вы только послушайте! - воскликнул он и начал читать.
"Пришед к скончанию дней моих и озираясь вспять на прожитый век, почел я долгом своим рассказать о горестях и скитаниях, чрез кои довелось мне пройти.
Не из суетного желания прославить себя, ибо не случилось в жизни моей деяний, достойных славы, не из неутоленного питания злобы, дабы без опаски возводить хулу на гонителей моих, коих уже нет среди живых, и они изза гробовой доски своей не могут ответствовать. Иные чувства теснят мое сердце и понуждают брать перо в руку, более привычную к шпаге. Равно не тщусь я описывать людей выдающихся благородством, умом и доблестию, или противоборствующих им злодеев, хотя судьба сводила меня с оными и овыми. Для такого изъяснения не достанет ни сил моих, ни дара живописания, коим не обладаю вовсе. Единственная цель труда моего состоит в том, дабы предостеречь вас, чада мои любезные, и вас, грядущие потомки, кои - уповаю на господа! - будут и не дадут угаснуть нашему роду.
Кощунство думать, будто Зиждитель всего сущего не имел иных забот, помимо вседневных нужд созданных им творений. Глупая фантазия полагать ласку или немилость Фортуны причиною всех произшествий человеческой жизни, вотще искать оправдание себе в расположении ея обстоятельств. В себе одних долженствуют человеки искать причины злосчастий их постигших, не возводя вины за них на провидение, или малодушно оправдывать себя превратностию Фортуны.
Ныне, по прошествии времени, когда неизбывный могильный хлад ближе мне, чем мимолетные радости минувшего, я скорблю и сожалею не о том, что сделал, а токмо о том, чего сделать не сумел, по слабости духа отступил там, где должен был устоять, и потому принужден оказался покинуть родные пределы. Обрекая себя на добровольное изгнание, казавшееся единственным спасением, я ласкался надеждою, подобно перелетным птицам, вскоре вернуться в родное гнездо. Однако не перелетной птицей, а вопреки воле своей стал я переметной сумою, слепым орудием в игре чужих страстей.
Если печальные опыты мои послужат предостережением вам, любезные чада и потомки, я почту цель свою достигнутой, жизнь прожитою не зря и спокойно буду почивать под муравой забвения на убогом погосте нашем.
Начало роду нашего..."
Нет! - решительно сказал вдруг Аверьян Гаврилович и захлопнул книгу. Ни за что! - еще решительнее добавил он и поспешно завернул книгу в холстинку. - Я просто не имею права отдать это частному лицу! - уже воинственно заявил он и с вызовом посмотрел на Ганыку.
- Но позвольте, ведь это семейная реликвия! - сказал Ганыка. Воспоминания моего пращура.
- Вот именно - воспоминания! А исторические мемуары не могут принадлежать одному человеку, они принадлежат народу.
- Зачем вашему народу воспоминания дворянина, написанные им для своих потомков?
- Андрей Болотов тоже, знаете ли, был дворянин и так же писал для своих потомков, однако записки его многократно изданы и во многих отношениях служат историческим источником.
- Я понимаю, если бы это было художественное произведение, а то ведь просто записки для домашнего употребления, в семейном кругу...
- А записки Василия Нащокина? Тоже, знаете ли, был не Сен-Симон. Собственный послужной список да холуйские заметы об императрице, вот и все. Однако напечатаны - документ эпохи! А записки Хвостова?..
Да мало ли!.. Вот и эти записки прежде всего должны быть тщательно изучены, а там будет видно.
- В свое время, - сказал Ганыка, - здесь отняли у моей семьи все, что она имела. Теперь вы хотите отнять ее прошлое?
- Ни у кого нет монополии на прошлое, - сказал Федор Михайлович. - И прошлое нетранспортабельно, оно остается там, где имело место. Пращуры нынешних ганышан не писали воспоминаний. Они были поголовно безграмотны, и им нечего было вспоминать, кроме подневольного труда на барина. И только поэтому барин, ваш пращур, мог предаваться воспоминаниям. Их прошлое неделимо. А вы сами отреклись от прошлого - перестали быть гражданином своей страны.
Ганыка даже не посмотрел в сторону Федора Михайловича.
- Вы юридически не имеете права отнять у меня семейную реликвию! сказал он Кологойде.
- Так разве мы ее отняли у вас? Вы же сами кинули свои реликвии! За это время их сто раз могли пустить на обертку, сжечь, да мало ли что... А теперь вы спохватились - мое, отдайте! А если б Лукьяниха раньше померла или куда переехала - тогда у кого бы реликвии спрашивали? А насчет юридических прав, так по советскому закону наследственные права на всякое сочинение - двадцать пять годов. Если вы с тем не согласны, жалуйтесь своему консулу или еще куда... Ну что ж, вопрос ясен, мне пора ехать. Берите свою воспитательную ценность, товарищ директор, и поехали.
Федор Михайлович вышел вслед за ними. Аверьян Гаврилович сиял, как может сиять только человек, озаренный нестареющей жаждой познания, и счастливая старость, не ушедшая в пустяки бытия. Он был в восторге от нежданного приобретения и восхищен Васей Кологойдой.
- Признаться, товарищ лейтенант, я не ожидал!
Как вы все это... У вас просто поразительные индуктивные способности!.. Вот только, мне кажется, одно не вяжется - неужели такая дряхлая, забитая старушка могла решиться на кражу со взломом?
- Нет, конечно, тут я наклепал на старушку. Что она, в музей ходила, кольцо то видела? А Ганыка в музее был и кольцо видел. Он и подговорил. Только ведь за руку мы его не схватили, старуха померла, очной ставки не сделаешь. И не заводить же с Америкой конфликт из-за паршивого железного кольца?! Садитесь, товарищ директор, а то наш Онищенко - дикая зануда, он мне из-за мотоцикла дырку в голове просверлит своими разговорами... Привет, орлы! - махнул он рукой подошедшим ребятам и завел мотор.
Спешить уже было незачем, но он с ходу дал полный газ.
Он просто не мог удержаться, и Онищенко имел все основания не доверять лейтенанту - в глубине души Вася Кологойда был лихачом...
Ганыка вышел первый, сел на заднее сиденье "Волги" и захлопнул дверцу. Федор Михайлович остановил переводчика:
- Вы - специалист по американским делам... Не знаете, случаем, кто такие баллардисты?
- Баллардисты?.. А, это есть такая секта - они наравне с Христом почитают графа Сен-Жермена... Бредовина! - махнул рукой переводчик и пошел к машине.
Юка смотрела на скорбное лицо Ганыки, на его трагически сжатый рот и вдруг вспомнила.
- Ой, подождите! - Она поспешно отколола Толин подарок и в открытое окно протянула его Ганыке. - Возьмите, пожалуйста, это же ваше...
Ганыка взял, губы его дрогнули, но он ничего не сказал.
"Волга" покатила вниз, увозя Ганыку вместе с рецептом эликсира жизни и картонным гербом детского изготовления.
- Жалко его все-таки! - сказала Юка.
- Не знаю, не знаю... - сказал Федор Михайлович. - Помните, тогда у реки Ган сказал, что он баллардист?
Переводчик сейчас объяснил, что секта баллардистов почитает графа Сен-Жермена наравне с Христом... Представьте, если бы он вернулся домой, обладая кольцом Сен-Жермена и мемуарами человека, который встречался с Сен-Жерменом?.. Это были бы уже не семейные реликвии, а реликвии нового бога. Да мистер Ган просто стал бы его апостолом! Не без выгоды: рецепт шведского доктора легко превратить в рецепт самого Сен-Жермена...
- Фу! - сказала Юка и даже покраснела, так ей стало стыдно за Ганыку. Неужели он ради этого и приезжал?
- Нет, конечно, не только ради этого - тоска по родине, печаль о прошлом... Люди довольно часто бросаются отыскивать вчерашний день. Пока это никому не удалось... Ну что ж, граждане, ЧП окончилось, пойдемте продолжать жить?
1970 - 1975
ПРОДЕЛКИ ФОРТУНЫ
Догадка и вымысел - вот что ставит художника-творца над ученым. Ученый имеет дело с документами, поэт доверяет своей интуиции. Он из фактов составляет образ, который есть соединение документа и фантазии, зафиксированного в истории события с той невидимой жизнью духа, которая это событие подготовляет или является его последствием. Поэт не только реставрирует прошлое, но и возвращает ему полноту дыхания.