Дубов Николай. Колесо Фортуны

   А у нас ничего подобного нет. Правда, иногда в рапортах появляются призрачные центнеры, объекты и тонны. Это означает, что на самом деле они не собраны, не построены и недоданы, а в рапортах и сводках фигурируют как собранные, построенные и сданные. Но, вопервых, тут речь идет о вещах, а настоящее привидение - непременно дух, во-вторых, насаждение таких призрачных достижений на деловом языке носит название приписок, очковтирательства и карается "строгачами", снятием с должности и отдачей под суд. Так что тут особенно не разгуляешься, много призраков не разведешь.
   С духами, призраками и привидениями нам не повезло.
   Наш ассортимент нечистой силы всегда был как нельзя более реальным, плотским. Черта, как у Гоголя, можно было и в мешок затолкать, и верхом на нем ездить; лесовик - опрятный, веселый старичок, в отличие от заросшего шерстью лешего - мрачного неряхи и растрепы; ведьмы, когда они не заняты своими бесовскими мероприятиями, - проворные, оборотистые хозяйки... И колдуны-оборотни, если уж они появляются, так живьем, во плоти, а не в виде там какого-нибудь тумана полунощного, сквозь который пройдешь и не заметишь...
   Во всяком случае, в этом была совершенно убеждена Лукьяниха. Старый барин, как и положено, появился не где-нибудь, а на пепелище своего дома, там, где много лет назад испустил дух. Призраки с того света зря не приходят. А зачем он мог прийти, если ничего и никого здесь не осталось, никто о нем не знает, кроме нее, Лукьянихи? Стало быть, пришел он к ней, вернее, за ней...
   Может, наказать за то, что не уберегла, не сохранила барский дом и имущество, впопыхах на нее брошенные, может, настала пора возмездия за грехи Таискиной молодости? А было их немало - грех, как известно, сладок, а человек падок, и падала Таиска усердно... Старый барин - не чета своему дуроватому сыну - хотя и был парализован, а все видел, все понимал, только что ни сказать, ни сделать ничего не мог. Зато теперь никуда не денешься, от него не спрячешься...
   Придя к такому заключению, Лукьяниха отдала все грибы хозяйке, а сама, не пивши, не евши, пошла в свою боковушку и пала на колени перед иконой. Молитв она знала множество, перечитав их, перешла на псалмы и молилась до тех пор, пока от бесчисленных земных поклонов спину скрючило - ни согнуть, ни разогнуть. С трудом поднявшись, она достала давно приготовленное "смертное", переоделась, легла на лавку, которая служила ей кроватью, и сложила руки на груди. Хозяйка, не видя старухи, встревожилась, заглянула в боковушку.
   - Ты что, Лукьянна, захворала, что ли? Может, тебе принести чего?
   - Ничего мне не надо. Я, Семеновна, помирать буду:
   - Ну уж, выдумала! - махнула рукой хозяйка, - Ты еще всех нас переживешь. С чего тебе помирать-то?
   - Уж я знаю отчего, - твердо сказала Лукьяниха. - Ты иди, Семеновна, иди - у тебя семья, хозяйство. Я тут сама управлюсь.
   Хозяйка ушла. Лукьяниха лежала и шептала молитвы. Голода она не чувствовала, но стала донимать жажда.
   Она кротко терпела, но жажда становилась все сильнее, Лукьяниха покричала хозяйке, только та, видно, ушла на огород. Пришлось по воду входить самой. Она снова легла, снова шептала, однако через какое-то время - мало ли что нужно человеку? - пришлось опять подниматься и выходить. Разгуливать в "смертном" - грех, непорядок.
   Лукьяниха сняла похоронный свой наряд, аккуратно сложила его и переоделась в свое всегдашнее платье бурочерного цвета. Наступила ночь, хозяева угомонились, затихли. Лукьяниха молилась и ждала, что вот-вот объявится ей Старый барин или сама Костлявая с косой. Но они все не шли и не шли, и ослабевшая от голода, измученная страхом старуха крепко заснула.
   Проснулась она на рассвете, и, странным образом, страха перед немедленной смертью у нее как-то поубавилось. За окном загорался яркий день, горланили петухи, мычали отгоняемые к околице коровы. Жизнь не кончилась, значит, надо было жить дальше. Лукьяниха, помолясь, размочила кусок хлеба в воде, пожевала, взяла лукошко и снова пошла по грибы. Только теперь она направилась не на правый берег Сокола, где торчали проклятые руины, а по крутому левому берегу пошла вверх по течению.
   - И что же? - иронично спросил Толя. - Ты поверила в появление Старого барина?
   - Ой, ну нет, конечно! - нетерпеливо отмахнулась Юка. - Я побежала проверить, нет ли там кого-нибудь, кого бабка могла принять за этого барина. Ведь мог быть вполне обыкновенный человек, а ей показалось - вот и все. А там ну - никогошеньки! Хоть бы овца или коза - и то не было... Почему же ей привиделся этот барин?
   - Что ж тут непонятного? - с еле заметным превосходством сказал Толя. У старухи ожили воспоминания, она рассказала тебе бредни, которых в свое время наслушалась. При ее невысоком культурном уровне она, конечно, все принимала за чистую монету, во все верила. А теперь сработало самовнушение. Какая-нибудь поляризация света, вот ей и померещился Старый барин, поскольку она все время о нем думала, была, так сказать, зафиксирована... Даже среди образованных находятся люди, которым мерещится всякая чушь. А тут какая-то древняя, выжившая из ума старуха. Ей и не такое может привидеться...
   - Никакая она не выжившая!
   Юка рассказала обо всем Толе, может быть, потому, что просто не могла удержаться, а может, потому, что надеялась с его помощью что-то выяснить, но, как она и опасалась, Толя начал умничать, показывать, какой он ужасно начитанный и образованный. Это всегда раздражало Юку, и она оборвала разговор. Однако вскоре она убедилась, что Толя был прав.
   Увидев Лукьяниху на всегдашнем месте - в тени под навесом возле гончарного круга, Юка немедленно перелезла через плетень. Лукьяниха всегда ласково привечала ее, а тут отнеслась как-то отчужденно, даже неприязненно. Она чистила грибы так, словно никогда этим прежде не занималась или внезапно разучилась. Руки у нее тряслись, она обламывала чуть ли не полшляпки, вкривь и вкось срезала корешки.
   - Давайте я вам помогу, бабушка, - предложила Юка.
   - Что тут помогать? И собрала-то всего ничего...
   - Не нашли грибного места?
   - Их и искать не надо. Грибов, как мякины на гумне, да только... - Она, спохватясь, поджала губы и надолго замолчала.
   - А вы туда больше не ходили? - осторожно спросила Юка. - К развалинам?
   - Почто? Что там делать-то? - рассердилась вдруг Лукьяниха. - Ты про это и не думай больше и не спрашивай. Мало ли что мне сдуру да сослепу примстилось...
   Все это одна глупость и выдумки... Старые люди сказки рассказывали, я тебе наплела, а ты потом смешки над старухой устраиваешь.
   - Что вы, бабушка Лукьяновна! Я и не думала смеяться.
   - Ну, все одно! Было - не было, сказано - забыто.
   Ни к чему эти греховные россказни...
   - Хорошо, - сказала Юка и поспешила перевести разговор: - А вы когда в Чугуново поедете, можно мне с вами? Я вам корзины нести помогу.
   - Ни к чему, милая, ни к чему! - отрезала Лукьяниха. - Кака из тебя помощница? Корзины тяжелые, и мне Бабиченков сынок таскает, у нас давний уговор...
   Никакие попытки Юки вернуть прежнюю атмосферу ласкового доброжелательства не помогли. Старуха то ли устала, то ли была нездорова, руки у нее тряслись, и никакого разговора она не хотела поддерживать. Юка слегка обиделась и ушла.
   И тотчас ее вовлек круговорот сначала странных, а потом в некотором отношении опасных и печальных происшествий. Юка с Толей собрались идти купаться, когда вдруг появился Сашко и, по всегдашней своей манере, коротко сообщил суть дела:
   - Снова кто-то копал.
   Юка и Толя ничего не поняли.
   - Ну там, в развалинах, - пояснил Сашко, но и это объяснение ничего не объяснило. Пришлось рассказывать все сначала.
   Сашко вместе со своим неотлучным адъютантом Хомой и Серком шли мимо развалин к мосту. В это время из пролома вышел американец. В руках у него была лопата и ржавая консервная банка. Увидев ребят, он замахал рукой и закричал:
   - Hello, boys! [Эй, ребята! (англ.)]
   Ребята остановились. Американец подошел, достал из кармана ярко раскрашенную коробочку и открыл ее - там лежали такие же яркие, похожие на стекляшки, леденцы, - протянул им.
   - Take it please! [Берите, пожалуйста! (англ.)] Кон-фетта... Ландрин.
   Хома, долго не раздумывая, ухватил сразу три. Сашко помялся и взял штучку. Американец тоже сунул в рот леденец и спросил, показывая консервную банку:
   - Any worms here a bouts? [Где здесь черви? (англ.)] Червъяк... Риба ам-ам... - И он очень наглядно изобразил, как рыба хватает червяка, а он потом вытаскивает рыбу удочкой.
   Сашко удивленно посмотрел на него. Рубашка американца была слегка присыпана кирпичной пылью и землей.
   - Черви там, - махнул он рукой к реке.
   - A!.. Thank you [Спасибо (англ.)], - понимающе кивнул американец и напрямик зашагал к берегу.
   В ожидании продавщицы возле сельмага стояло несколько человек, и дед Харлампий рассказывал им, как американцу приспичило пить чай из самовара и как вместо чая он лакал водку, а потом лазал ночью в реку.
   Слушатели смеялись.
   - А мы его сейчас видели, - сказал Сашко. - Ходил в развалинах червей копать.
   - Червей? - удивился дед. - Брешет, собачий сын!
   Червей там сроду не было.
   - Чего ж он тогда искал?
   - А это ты у него спроси...
   Ганыши - большое село, но все слухи и сведения, или, как теперь принято говорить, вся информация со скоростью лесного пожара достигает самых дальних его пределов. Пустяковый разговор возле сельмага стал известен всем. Это никак не сказалось ни на ходе хозяйственных и всех прочих дел, ни на поведении жителей. Но на лицах некоторых появилась некая остраненность или задумчивость. Впрямую, открыто никто не обсуждал причины странной задумчивости. Разговоры на эту тему если и были, то чрезвычайно краткие и невразумительные. Например:
   - Слыхал, чего говорят?
   - А, мало ли брешут... Делать нечего, вот и...
   Или, например:
   - Так шо, выходит, он сюда не зря приехал?
   - Кто его знает? Может, и не зря, а может, язык у некоторых без костей...
   - Это - факт!
   - Ну все-таки...
   - Что все-таки?
   - Да нет, я просто так...
   Ничего не проясняя, разговоры эти только способствовали усилению некой тщательно скрываемой напряженности и того налета задумчивости, который обозначился на первых порах.
   Сашка никакая задумчивость не осеняла. Он просто сбегал к развалинам и проверил. Кое-где лопатой были отвернуты небольшие пласты дерна - не глубже, чем на штык лопаты. На стене в одном месте кирпичи были подолбаны, но нельзя было понять, подолбаны они с незапамятных времен или совсем недавно.
   Мистера Гана Сашко из поля зрения не выпускал и знал, что к развалинам он больше не подходил, однако там появились новые раскопы и уже не на штык - на два, а глубже - до коренного слоя мертвого песка. А кто, когда и зачем копал, было неизвестно. Сашко целый день с утра до темноты наблюдал за развалинами. К ним никто не приближался, оттуда никто не выходил, но на следующее утро Сашко обнаружил новый раскоп. И теперь он не знал, что об этом думать и что делать. Кто-то приходил ночью и копал, чего-то ища. Кто и чего?
   - Клад ищут, - фыркнул Толя. - Может, и ты начнешь рыть? - обернулся он к Юке. - Еще какую-нибудь тайну выкопаешь...
   - Может быть! - рассердилась Юка. - Почему бы и нет?
   - Да бросьте вы, - сказал Сашко. - Тут, может, дело серьезное, а вам смешки.
   - Давайте спрячемся, выследим, кто копает, и накроем на месте преступления, - загорелась Юка.
   - Какого преступления? - сказал Толя. - Если вам так хочется стать сыщиками - нужно не играть в прятки, а думать. - Толя уже прочитал романы об инспекторе Мегрэ и был полон почерпнутых оттуда идей. - Все великие детективы раскрывали загадки при помощи логического мышления.
   - Надо бы дядьке Ивану сказать, - заметил Сашко. - Ну, голове сельсовета. Он должен быть в курсе...
   Сашко сказал это из чистой сознательности. После выговора и строжайшего запрета, который наложил Иван Опанасович на всякую Сашкову инициативу, обращаться к председателю сельсовета ему совсем не хотелось.
   Проблема отцов и детей появилась не сегодня и не вчера. Роману Тургенева уже больше ста лет. Без малого 2400 лет назад Сократ был осужден на смерть за то, что "развращал" молодежь, уча ее критически относиться ко всему, в том числе к авторитетам и канонам. Проблема существовала и будет существовать всегда, ибо все дело в том, что это не "проблема", а живая жизнь.
   Все недоразумения и конфликты между взрослыми и подростками происходят потому, что взрослые слишком поспешно забывают, какими были они сами до того, как окончательно и бесповоротно повзрослели, а также потому, что взрослые хотят, требуют и добиваются, чтобы дети непременно повторяли их слова, их мысли, их поступки, были всячески и во всем похцжи на них. А они не могут. И не должны! Если бы сбывалась вполне идиотическая мечта родителей и все поколения повторяли друг друга, в каждом новом Ване во всех качествах воспроизводился предшествующий Иван Иванович, человечество не стало бы таким, каково оно есть, наши отдаленнейшие предки не вышли бы из пещер, и неизвестно даже, слезли бы они с деревьев на землю или нет...
   К счастью, это невозможно. Маленький Ваня со временем станет Иваном Ивановичем, только будет иным, чем Иван Иванович, его папа. И закладывается, проявляется это в детстве и юности. А папы и мамы с удивлением, испугом, иногда отчаянием допытываются - почему они такие? Откуда этот дух противоречия, нетерпение, упрямство, неуважение к авторитетам?
   А худенькие, взъерошенные мальчики, недоверчивые и непреклонные, исподлобья смотрят на них и молчат.
   Они еще слишком мало знают, они еще неловки и неумелы, поэтому не могут ничего объяснить. Просто они такие и другими быть не могут. И не хотят. Потому что они считают...
   Ах, эта наивная и благословенная формула детства, с которой начинается все - характер, человек, все перемены, открытия, весь прогресс - "А я считаю!..". Мальчики моего не слишком радостного детства, уже отдаленного десятилетиями, мальчики последующих поколений, мальчики нынешние - все они стоят в памяти рядом.
   Какие они разные и как они похожи! Их человеческое достоинство начиналось и начинается с этой формулы:
   "А я считаю!.."
   А девочки - тоненькие, большеглазые, неуклюжие, смешные девочки, с каким радостным изумлением всматриваются они в предстоящий им мир, который обязательно, непременно должен принести им счастье, - и в предвкушении его они однажды внезапно превращаются в прекрасных и неповторимых... Ну как же им поверить в наставления теток, мам и соседок, если те уже такие старые и совсем другие? Счастье не может, не должно быть одинаковым! С какой надеждой и доверчивостью они ждут своего, еще никогда не бывалого счастья...
   Что ж, и мальчикам случается заблудиться в поисках и борениях, и девочки, бывает, не находят вовсе или получают не такое счастье, какое им грезилось и какого они заслуживают... Не оступаются только стоящие на одном месте.
   Конечно, они не безупречны, эти мальчики и девочки, нам не нравится в них и то, и это... Но не следует впадать в крайности. В общем, они нисколько не хуже нас. Ведь и мы совсем не такие, какими хотели видеть нас наши родители, и - будем честными - далеко не такие, какими хотели бы видеть нас наши дети да и мы сами. Мы многое обещали им и себе, однако не все сумели и смогли сделать. И не потому, что мы из роду вон, наше поколение хуже, чем другие. Ни одно поколение не бывает хуже предшествующих. Просто каждое поколение замахивается на большее, чем может сделать. Так было у наших отцов, так было у нас, так будет и у них, нынешних детей. В этом природа человека - желать и добиваться больше того, что необходимо лишь для поддержания жизни.
   Так шагайте смелее, мальчики и девочки, становитесь лучше, чем мы, и вы сможете больше, чем мы!
   Если принять в соображение все вышесказанное, станет понятной ошибка, которую совершил Иван Опанасович. Поручая Сашку и его товарищам наблюдение за американцем, а потом отменяя свою просьбу и запрещая проявлять какую бы то ни было инициативу, он не учел решающего обстоятельства. Ни один нормальный пацан по самой своей природе не может остаться безучастным наблюдателем, когда происходит какая-то заваруха, и верхом наивности было ожидать, что запрет подействует и ребята, сложа ручки, будут из-за плетней и заборов наблюдать происходящее, довольствоваться той скудной, невразумительной информацией, которой их удостаивают взрослые.
   Юка горячо настаивала на том, что следует самим выследить таинственных копальщиков, поймать их, а тогда уж идти к председателю. Толя молчал, а Сашко, подумав, сказал:
   - То бы добре... Только кто кого поймает? Так набьют, что рачки лазать будешь.
   - Как это набьют? - возмутилась Юка. - Какое они имеют право?
   - Ну, право!.. - Сашко лучше знал местные нравы. - Сначала побьют, а права потом будут спрашивать... Нет, надо идти до председателя.
   У Ивана Опанасовича засосало под ложечкой, когда он увидел входящих в кабинет Юку, Толю и Сашка. До сих пор каждое их появление не предвещало ничего хорошего.
   - Что скажете? - настороженно спросил он.
   - Мы насчет тех развалин, - сказал Сашко. - Вы, мабуть, слыхали.
   - Слыхал, - махнул рукой Иван Опанасович. - Разнесли ту дурость по всему селу. Как малые дети сказками тешатся.
   - Не, дядько Иван, не сказки - там копать начали.
   - Что копать?
   - Ямы. Здоровые. Мне вот так будет. - Сашко провел рукой по плечам.
   - А кто копает?
   - Не знаю. Я целый день в кустах сторожил - никого не было. Ночью копают. Может, тот американец?
   - Нет, - сказал Иван Опанасович. - Бабиченко говорит, он ночью головы не поднимает - храпит так, что весь дом трясется. Если б в комнате спал через окно можно уйти. А ему краской там воняет, что ли, вытащил койку во двор и всю ночь у Бабиченки перед глазами...
   Где ж их копают, те ямы?
   - А внутри. Прямо под стеной.
   - Ах, черт!.. - Иван Опанасович с досадой пристукнул кулаком по столу. - Ну что за народ?! Ведь завалится стена к чертовой матери и того дурака придавит, как муху.
   - Может быть, - сказал Толя, - может, написать объявление? Даже несколько. Объяснить, что там ничего нет, копать бессмысленно и опасно стена может обрушиться.
   - Не, - сказал Сашко, - то еще хуже. Подумают - для отвода глаз, еще больше копать начнут.
   - То верно, - кивнул Иван Опанасович. - Привыкли у нас понимать наоборот... Чего доброго, все кинутся вчерашний день откапывать...
   - А еще, - сказал Сашко, - сегодня утром на машине двое приезжали и чего-то там делали. Может, тоже какие иностранцы? Один вроде как обыкновенный, а второй в черных очках и вот с такой бородой... Весь заросший.
   - Ну?
   - Обошли всю домину. Потом первый взял лопатку, ковырнул у самой стенки снаружи и в середке, постучал по кирпичам, потом достал книжечку и что-то стал записывать. Я подошел и говорю: "Дяденьки, чего вы тут делаете? Без спросу не положено..." Так тот, первый, даже не посмотрел, а который с бородой, тот говорит:
   "А ты что за спрос? Давай мотай отсюда, пока по шее не схлопотал..."
   - Не, - решительно сказал Иван Опанасович, - то не иностранцы. Раз лаются, значит, свои. Имеют право.
   - Как это имеют право? - возмутилась Юка. - Никто по закону не имеет права ругаться!
   - Ну, по закону, конечно, - поморщился на ее непонятливость Иван Опанасович. - Дело не в том. Если права и не имеют, а ведут себя нахально, значит, свои.
   Чужой бы опасался... Так что было дальше?
   - Ничего, - сказал Сашко. - Они недолго были.
   Может, с полчаса. Потом сели в машину и уехали. В сторону Чугунова. Машину я запомнил: светло-серая "Волга", ЯЯ-06-56.
   - Так ведь копать до них начали?
   - Ага.
   - Тогда тут что-то другое...
   - А вдруг там на самом деле что-нибудь есть? - сказала Юка.
   - Ей все мерещатся сокровища, - улыбнулся Толя. - Клады. Горы золота и драгоценных камней.
   -г Какие там клады! - сказал Иван Опанасович. - Тот Ганыка дошел до ручки, только слава, что помещик, - один дом, вот и все его богатство было.
   - А может, там подземный ход есть? - не сдавалась Юка.
   - Куда? - спросил Толя. - И зачем?
   - Ну, я знаю? На тот берег, под Соколом...
   - Тю! - сказал Сашко. - Да на кой он нужен?
   - А как же! Вот, например, напали на дом, они защищались, а потом раз подземным ходом на тот берег, и скрылись...
   - Где ж тот ход может быть? - сказал Иван Опанасович. - У нас земли-то метр-два, а дальше сплошная скала, гранит... И кто б тот гранит длубал? Метростроевцев тогда не было... Нет, ребятки, уж хоть вы ничего не выдумывайте и про свои выдумки никому не рассказывайте! - взмолился Иван Опанасович. - А то тут такое начнется - все с кайлами и лопатами побегут...
   У меня и без того голова кругом идет. Хорошо хоть тот американец угомонился - ходит себе вдоль Сокола и хлещет воду своим дурацким хлыстом...
   - Это у него спиннинг, - уточнил Толя.
   - Так я ж и говорю. Там чем ни хлещи, все одно ничего не поймаешь... Переводчика из больницы не отпускают, другого не шлют... А мне вот сейчас в Чугуново ехать, в суд вызывают.
   - Митьку Казенного судить?
   - Ну да.
   - Так что с теми копальщиками делать? - спросил Сашко.
   - Ничего! Обождите. Я вернусь, тогда разберемся.
   А пока наблюдайте так, незаметно, вот и все.
   Итак, в который раз, взрослые не поняли ребят, не оценили их наилучших устремлений, благородных порывов, смелую инициативу и готовность на все, вплоть до подвига. Им оставили только то, что, по совершенно ошибочному мнению взрослых, составляет потолок мечтаний и смысл их жизни летом ничегонеделание, шатание по лесу и купание, если поблизости есть водоем, в котором воды хотя бы по колено.
   Они перебрались на правый берег, пришли к излюбленному месту и только разделись, как Сашко вдруг подпрыгнул, неистово закричал и начал махать рубашкой над головой.
   Размахивая руками и тоже крича, от опушки леса к ним во всю прыть бежал Антон.
   Первые несколько минут улыбки у них кончались за ушами, а вместо членораздельной речи сыпались междометия. Только потом начался настоящий разговор. Конечно, Бой тоже приехал. Он просто не захотел уходить от Федора Михайловича. Жить будут там же - у тетки Катри и Харлампия. Ну, а как тут жизнь?
   Антону рассказали об американце, наблюдениях Сашка и о только что состоявшемся разговоре с Иваном Опанасовичем, который ничего не позволяет им делать.
   - А я считаю, - сказал Антон, - это неправильно!
   Почему мы должны сидеть сложа руки? - Все местные дела сразу стали для него "своими", ему и в голову не пришло, что происходящее здесь никак его не касается. - Сидеть и ждать, пока там рухнет стена и кто-нибудь гробанется? Это... Это даже подло, я считаю!
   - Так голова ж не разрешает, - сказал Сашко.
   - Мало ли что! Это просто взрослый предрассудок - они считают нас еще маленькими...
   Обмахиваясь хвостами, роняя зеленые блины, мимо них прошли коровы, следом брел Семен Верста.
   - Здоров, коровий сторож! - крикнул ему Антон.
   - Снова приехал? - вместо ответа сказал Семен. - А где та черная чертяка?
   - Есть, не беспокойся... Он тебя еще погоняет вместе со стадом.
   - Может, он знает? - сказала Юка. - Он ведь каждый день мимо развалин гоняет стадо. Слушай, Семен, ты про развалины слышал?
   - Да что ты его спрашиваешь? - с досадой сказал Сашко. - Спроси у него фамилию, он и то скажет:
   "А шо?"
   - Ну дак шо? - сказал Семен, и лицо его стало еще более сонным, чем обычно.
   Ребята засмеялись.
   - Ты в развалины заходил? - спросила Юка.
   - Не, - на всякий случай соврал Семен. На самом деле он облазил там все закоулки. - На шо оно мне надо?.. Я послезавтра в Чугуново поеду. С Лукьянихой, - не удержался и похвастал он.
   - Хороша парочка, - сказал Сашко, - баран да ярочка...
   Ребята захохотали.
   - Га-га... Ну шо, "га-га"?! - передразнил Семен хохочущих ребят. - В городе погуляю! - гордо сказал он и пошел к своим коровам.
   Поездка в Чугуново была отдыхом от надоевшего стада, его праздником. Подтащить две корзины до базара - это "тьфу", остановка рядом. А потом он целый день свободный, ничего не надо делать. Можно сколько хочешь ходить по базару, все рассматривать и даже прицениваться. И по магазинам. А потом просто ходить по улицам и на все смотреть - на дома, на людей. Как они ходят, разговаривают и смеются. Он смотрел и примеривался, как будет ходить он, когда батько отвезет его в ремесленное.
   - Так что же нам делать? - спросила Юка. - Объявление нельзя.
   - Только хуже будет, - подтвердил Сашко.
   - А если установить дежурства? С вечера спрятаться и следить.
   - Побьют, - уверенно сказал Сашко. - Еще как побьют!
   - Вот если бы с Боем - никто бы пальцем не тронул, - сказала Юка.
   Ребята уставились на Антона, тот замялся.
   - Навряд... - сказал он. - Без разрешения дяди Феди нельзя, а он навряд чтобы разрешил. Бой, в случае чего, может покусать... То есть обязательно покусает, если кто полезет в драку... Представляете, что тогда будет?
   - Да, - сказал Сашко, - то не с Митькой Казенным...
   Может нагореть.
   Ребята огорченно замолчали, и тогда отозвался все время молчавший Толя.