Дункан Дэйв. Меченые Проклятием

   Хуже того: Судьбы взвалили на него тягостную обязанность сообщить ей об этом. Ему придется сказать ей, что никаких прав на гостиницу у нее нет, что она – нищая.
   А потому выходи за меня – у тебя нет другого выбора.
   Вот тут-то и возникало противоречие: на таких условиях Гвин Солит была ему не нужна. Старый мягкотелый дурень, он хотел, чтобы ей был нужен он, он сам. Он хотел верить тому, что она сказала ночью.
   Как много она сообразила? Как много лгала ему?
   А это важно? Здравый смысл советовал жениться на ней и быть благодарным своему жребию, не беспокоясь, выходит ли она за него или за долину. Она была куда лучше того, на что он мог надеяться, а теперь почти не было сомнений, что она станет его. Но он ведь должен сообщить ей скверную весть, так сможет ли она его простить? А может быть, она знает правду и просто ждала, чтобы удар наконец обрушился. Она дала согласие Коло Гуршиту, и тут вдруг появился выбор. Так ли уж Булрион Тарн самодоволен, ставя себя выше Коло Гуршита?
   Он так и не нашел ответа, когда свернул на улицу Феникса вместе с Раксалом. Колокольчик на двери забренчал, и они вошли. Все Тарны столпились вокруг него, точно курицы – вокруг петуха. Даже женщины кинулись к нему бегом. Он пошарил взглядом, но еще одного лица не увидел. Да и прислуга словно бы куда-то исчезла. Тут он обнаружил, что она стоит в тени под галереей и смотрит на него. Словно с тем же облегчением и радостью, как все они.
   – Мы уезжаем, – сказал он им и заметил одобрение в их глазах. – Возион, проверь лошадей. Вдвойне проверь – подпруги затянуть потуже, стремена укоротить. В пути может всякое случиться. Это Раксал Раддаит. Он едет с нами. Будьте с ним учтивы. Какие бы вопросы он ни задавал, отвечайте.
   Никто не возразил ни слова. Все разбежались укладывать вещи. Полный дурных предчувствий, он подошел к ней. Она улыбнулась счастливой улыбкой, не подозревая, какой удар он на нее обрушит.
   – Гвин-садж, могу я поговорить с тобой?
   – Конечно. А кто этот человек? Лицо знакомое.
   – Раксал Раддаит.
   Она покачала головой, словно имя ей ничего не сказало, и провела его в небольшую, довольно убогую комнату. Булрион захлопнул дверь с излишней силой. Закружились вихри пыли, на конторке и столе зашелестели бумаги.
   Она обернулась к нему:
   – Пожалуйста, извини за беспорядок! Тут никому не дозволено убирать, кроме меня, так что ты знаешь, кто повинен в этом хаосе.
   Она все еще улыбалась. Нет, не великая красавица, о каких слагают сказания, но очень миловидна – красивее и Надим, и Ордим, даже когда они были молодыми. Он хочет ее, да, хочет! И она полностью от него зависит. Ни имущества, ни мужа, ни надежд. Ничего, кроме врагов. Теперь он объяснит, что она нищая и что правитель предостерег, что ей надо поскорее покинуть город. И ей останется только согласиться на то, что предложит Булрион.
   Но она не походила на женщину, загнанную в угол. Она походила на женщину, которая только что получила хорошие известия. С чего ему начать? Что сказать сразу?
   – А ты посмотрел на дверь с улицы? – спросила она с широкой улыбкой.
   – Нет.
   – Мы сняли пшеничный снопик! «Гостиница на улице Феникса» закрылась!
   Значит, она знала? Так что означает такое ликование?
   – Скоро глашатай прокричит эту новость на всех перекрестках, – сообщила она. – Видишь ли, мне, кроме брачных предложений, предлагали просто продать ее. И утром я решила: продаю! С предложениями обращаться к моему стряпчему! Пусть передерутся! Пусть Лиам, если ему так приспичило, забирает ее – за хорошую цену! Чудесно, правда?
   Булрион пробормотал что-то невнятное. Ей же нечего продать!
   – Так гостиница же – вся твоя жизнь.
   – Нет. Она была жизнью Кэрпа. Когда он погиб, я поклялась сохранить ее ради его памяти и ради детей. Когда они умерли, я не поняла, что игра кончилась. Мне она не нужна, Булрион. Правда! В жизни есть что-то получше этого. – Она обернулась и схватила пачку всяких бумаг. – Ты только погляди! Счета от торговцев. Налоги. А еще – городская политика. Трудности с прислугой. Конечно, воспоминания… Но воспоминания я могу взять с собой – хорошие, а остальные оставить тут. – Она подбросила бумаги, и они разлетелись во все стороны. – Пусть все они передерутся из-за нее. А еще лучше – почему бы тебе не поджечь ее, когда мы отправимся в путь, по доброму старому зарданскому обычаю? – Она засмеялась.
   Потом взглянула на Булриона. Щеки у нее раскраснелись, глаза блестели. Она выжидательно посмотрела на него.
   Булрион смял шляпу, которую держал в руке, ища слова.
   – 'Правитель сказал, что ты поступишь мудро, Гвин, если покинешь город.
   Улыбка угасла.
   – Ну и?.. – Это было сказано шепотом.
   Он недоуменно покачал головой.
   – Мы сочтем честью, если ты поедешь с нами. Долина будет тебе…
   – Надежным убежищем? Вчера ночью ты предложил мне не просто убежище.
   Они впились глазами друг в друга.
   Его сердце бешено заколотилось. Нет, она не может так притворяться! Она искренне верит, что богата. Он почувствовал, как краснеет его лицо.
   – Подумать об этом еще будет много времени. Тебе не обязательно решать сейчас же.
   – Я не хочу ехать туда беглянкой, Булрион! Я хочу, чтобы ты довершил то, что я начала вчера ночью.
   Но почему она против всякой вероятности бросилась к нему в постель? Он отвернул голову, пряча сомнения.
   – Не торопись так. Я старик, толстый старик, уже прадедушка. Вчерашняя ночь была прекрасным сном. А сегодня – явь.
   – Мне не нужна явь! Мне нужен сон!
   – Есть много мужчин моложе, которые рады будут…
   – Мне не нужны мужчины моложе! – закричала она. – Никаких мужчин моложе мне не нужно!
   Он растерянно смотрел на ее искаженное обидой лицо.
   – Женщина, ты с ума сошла!
   – Ты сказал, что хочешь меня!
   – Хочу? Конечно, я тебя хочу, но…
   – Я должна предупредить тебя об одном: я не одна из ваших покорных тарнских женщин, которые делают то, что им говорят. В Далинге женщины ждут, что мужья будут считаться с ними и…
   – Покорных! – взревел Булрион. – Ты не знаешь, что болтаешь! Зарданская женщина на людях с мужем не спорит, это так. И мужчины на людях женщинам не возражают, таковы приличия. Но поверь мне, наедине они только что в горло друг другу не вцепляются! Если ты воображаешь, что мои жены подчинялись моим прихотям и рта раскрыть не смели, так ты просто дура!
   – Извини! – Она мило улыбнулась. – Прости меня, я немножко не в себе. Поцелуй меня, а?
   Как он может ее поцеловать до того, как сообщит ей все?
   Как он может вынести это выражение обиды и растерянности на ее лице – как он может стократ их усугубить? Судьбы! Какая важность, что ей известно, а что нет? Она же кое-что от него скрыла, так почему ему нельзя?
   – Пойдешь за меня, Ниен? – хрипло пробормотал он.
   Она бросилась ему на шею.

Книга третья
Книга Муоль, а она есть Страсть, Багряная, подательница любви и ненависти, созидательница и погубительница

19

   – Уходить надо! – бурчал Ордур, бесцельно царапая ногтями по мраморному столу.
   – Куда идти, орясина?
   – Не знаю. Когда она придет?
   – Говорят же тебе, говорят, говорят, – зарычал Джасбур, – я не знаю! И знать не хочу. Монеты у тебя есть?
   – Не-а.
   – Так сиди голодный, тупица. Еды здесь – на недели хватит.
   Они сидели во дворе гостиницы час за часом. Кроме них, в здании никого не было. Теперь солнце выползло из-за дерева и поджаривало их. Будь у них хоть капля здравого смысла, они бы пересели в тень, подумал Джасбур. Но на это требовалась энергия. А энергии-то у него и не было. Зато была жуткая пульсирующая боль в спине под горбом. Может, он его повредил, сам того не зная, или же начинается новое изменение? Обычно-то изменения приходились на новолуния, но могли случиться когда угодно. Кожа у него зудела. Да, похоже, начинается изменение.
   Наверное, из-за Лабранцы. Она на барже расточала столько воздействия Огоуль, что вполне могла нарушить его равновесие. Ну, здесь ему хотя бы есть, где сидеть, еды вдоволь, а делать ничего не надо. Могло быть хуже.
   Колокольчик звякнул, грохнула дверь.
   И стало куда хуже. Вернулась Лабранца. Прошла широким шагом через двор к ним: даже в солнечном свете были видны огненные язычки гнева, плясавшие вокруг нее. Ну, почти видны.
   – Ты вернулась, садж, – сказал Ордур. Чуть ли не самое умное за весь день. Она пропустила его слова мимо ушей.
   – Где все?
   – Уехали, – сказал Джасбур. – Все уехали.
   А вот теперь глаза Лабранцы и впрямь метнули пламя.
   – Булрион Тарн?
   – Старик? Уехал. И Гвин-садж тоже. Дала нам ключи и сказала, чтобы сами за собой ухаживали.
   Лабранца пробормотала себе под нос что-то не слишком благопристойное. Она явно была из-за чего-то в бешенстве, что слегка подбодрило Джасбура.
   – А правитель как?
   – Дряхлый, аморальный, коварный, отчаявшийся и до изнурения многоречивый. У него какие-то нелепые понятия о Рарагаше.
   – Говорил тебе, – заныл Ордур. – Никому из меченых не говорили…
   – Я помню! – Она посмотрела вокруг в бессильной ярости. – Ты уверен, что старик уехал из города?
   – Угу, – ответил Джасбур. – А что в нем такого особенного? – Он встрепенулся и на миг даже забыл о коликах в животе. – Да неужели Об…
   – Не знаю! – рявкнула она. Лабранца – и признается, что чего-то не знает? Да это эпохальное событие. – Но его красноречие признал, что среди их меченых было несколько шуулгратов. Он знает что-то – или думает, будто знает – и о-о-чень интересуется Булрионом Тарном. Это увязывается с Тибалом Фрайнитом – он был здесь перед самым приездом Тарна.
   – Булрион Тарн – Обновитель? Но он же СТАРИК! Чтобы восстановить империю, нужны годы и годы. И он же простой земледелец! Может, кто-то из его сыновей или…
   Под ее свирепым взглядом Джасбур выдохся.
   – Одно я все-таки узнала, – сказала Лабранца. – По словам правителя, некоторые из меченых укрылись в рыбачьей деревушке Черная Бухта к востоку отсюда. Вы отправитесь туда и проверите.
   Джасбур застонал.
   – Только не верхом! – Даже пешая прогулка будет очень болезненной в его состоянии. Даже и сидя тут, он изнывал от жары. Он сунул руку за ворот и почесал грудь.
   – Могу я доверить вам лошадей? – спросила она грозно. – Когда я вас отправляла, то дала вам денег столько, что хватило бы навербовать целое войско. И где они теперь?
   – Ну, у нас обоих одновременно выпало плохое время. Ты ведь знаешь, так бывает.
   Лабранца закатила глаза.
   – Хоть бы раз одному из вас выпало хорошее время! Вот было бы мило!
   – Да, очень.
   Она тяжело опустилась на скамью и уставилась в никуда, барабаня пальцами по столу.
   – Я возвращаюсь на север. Попытаюсь нагнать Тибала Фрайнита, но он сказал, что мы встретимся в Рарагаше, а потому, полагаю, так и будет. И еще мне надо приглядывать за тем, что делают карпанцы.
   Джасбур почесал подбородок.
   – Насилуют, убивают, грабят.
   – Разумеется. Вопрос в том – где. И куда они движутся. Как только обнаружите меченых в Черной Бухте, если кто-нибудь из них еще жив, отошлите их в Рарагаш, а сами отправляйтесь в Тарнскую Долину.
   – Где это?
   – Одним Судьбам известно! Узнайте. Займитесь Булрионом Тарном. Все указывает на него.
   Ордур даже не пытался слушать их разговор. Внезапно он сказал «эге», перегнулся через стол, провел ногтями по щеке Джасбура и принялся их разглядывать. Потом ухмыльнулся.
   Джасбур только тут осознал, что особенно сильно у него зудит лицо. Он почесал щеку – к кончикам пальцев прилипла щетина.
   Так вот что происходит! Наконец их удача переменилась. Он испуганно улыбнулся в ответ на хищную улыбку Ордура.

20

   К востоку от Далинга старая имперская дорога еще позволяла ехать по ней верхом, хотя была в самом жалком состоянии – вся в рытвинах и ухабах. Сначала она пролегала между плодородными полями, но вскоре они начали уступать место лугам. А затем на склонах холмов появились леса, хищно устремляясь все ниже в долины; все чаще и чаще на их пути попадались почернелые развалины. Далинг избежал разрушения, когда империя пала, но окружающая область обезлюдела, и требовались еще столетия, чтобы она возродилась.
   Гвин много лет не осмеливалась выходить за городскую стену, но не только новизна окружающего порождала в ней веселое возбуждение. Она все еще словно легкой пробкой покачивалась на волнах, взбудораженная необъяснимым чувством освобождения, ощущением, что начинает что-то великое, непредсказуемое. Она была бы рада приписать все это любви, но ее чувство к Булриону еще не достигло небес. Быть может, скоро так и будет, но пока она знала, что пьянит ее больше свобода, чем влюбленность.
   Ей хотелось ехать рядом с ним, чтобы они могли вести свой разговор – сравнивать, что им нравится и что не нравится, знакомиться с чувством юмора друг друга и вообще узнавать друг друга поближе. Не слишком-то привычное занятие для двух людей в возрасте, которые сами решили, что им следует пожениться, – такие взаимные открытия больше подходили юным молодоженам, которых сосватали родители.
   Но в пути ей пришлось отказать от этого желания из-за предосторожностей, которые принимал Булрион. Опасаясь угодить в засаду, он поместил мужчин спереди и сзади, а женщины ехали в середине. Разумеется, сам он ехал впереди и задавал быструю рысь.
   Гвин оказалась в паре с Анейм, женой Килбиона, старшего сына Возиона, и, следовательно, ставшей членом клана Тарнов через брак. Анейм была то, что называется лукавой плутовкой, но за ее шаловливыми выходками и веселостью пряталось проницательное умение судить о людях. Естественно, ей было любопытно узнать поближе городскую даму, которая так нежданно стала невестой главы семьи. Впрочем, любопытство было взаимным, и сообщила она столько же, сколько узнала. Это Булрион, сказала она, сделал Тарнов первой семьей в их краях. Другие семьи теряли сыновей и дочерей, когда они вступали в брак, а вот Тарны – очень редко. Мужья и жены Тарнов предпочитали жить в долине. Конечно, ее на редкость плодородная земля была немалым соблазном, но главным оставалось мудрое руководство Булриона.
   – А теперь, Гвин-садж, – сказала она с лукавым блеском в глазах, – ты тоже попала под его обаяние? Ты отказалась от жизни в Далинге из любви к нашему Старику? Внезапное благословение Муоль?
   – И да и нет, – призналась Гвин со смешком. – Думаю, называть наше взаимное чувство «любовью» несколько преждевременно. Он вызывает во мне восхищение и симпатию, причем уже давно. По-моему, он испытывает ко мне что-то похожее. Я убедилась, что одинокая женщина не может защитить свои интересы, а потому мне нужен муж. А ему требуется жена, так что наши цели совпали. Мы оба понимаем, что делаем, мы же не распаленные похотью подростки! Но мы нужны друг другу, а это уже половина дела. Я верю, что полюблю его и буду им любима. Влюбиться – это так волнующе! И я предвкушаю, как это будет. Ну, ты получила ответ на свой вопрос?
   К ее удивлению, Анейм вздохнула.
   – Хотела бы я, чтобы любовь всегда была такой логичной и послушной!
   – Я знаю, она не такая, – осторожно заметила Гвин. – Благословения Муоль бывают обоюдоострыми.
   – Ах да! – Анейм помолчала, а затем слабо усмехнулась: – А уж Джооль, так вдвойне! Когда ты приобщишься к семейным сплетням, Гвин-садж, то узнаешь кое-какие черные тайны, которые выплыли наружу, когда по пути в город мы встретили джоолгратку.
   – О? – только и выговорила Гвин от неожиданности.
   – Что «о!», то «о!». В Далинге мужья бьют своих жен?
   Гвин решила, что пора переменить тему.
   В свой час кавалькада свернула с большой дороги на проселок, петляющий по лесу и такой узкий, что рядом могли ехать только два всадника. Напряжение спало, так как это был окольный путь, которым редко пользовались, и никто не мог предвидеть, что Тарны выберут его. Конечно, враги могли их нагнать, но не поджидать в засаде. Булрион отправил Хаймиона с женщинами в передние ряды, а сам с мужчинами поехал сзади.
   И Гвин все еще не выпало случая поговорить с ним так, чтобы их не слышали посторонние уши. Хуже того: в паре с ней оказался Возион – наверное, нарочно постарался, решила она. Вскоре она убедилась, что пастырь считает своим правом задавать очень нескромные вопросы. Возможно, у пастырей было такое право, но у нее возникло ощущение, что он сует свой чрезвычайно длинный нос в то, что касается только ее.
   – Не понимаю тебя, Гвин-садж! В Далинге ты богатая дама, ведь так? Тебе принадлежала доходная гостиница, у тебя были слуги, почетное положение. Да, конечно, мой отец – наш признанный вождь, но это не делает его королем. Ты ждешь, что в долине с тобой будут обходиться как с королевой?
   – Разумеется, нет.
   – Ты понимаешь, что другие женщины ждут, что ты будешь работать, как они? С зари и до часа отхода ко сну вся твоя жизнь будет уборкой, стиркой, уходом за детьми и скотиной, помощью в полях и…
   – Я не боюсь тяжелой работы.
   – Руки у тебя мягкие, щеки гладкие. Летнее солнце и зимние…
   – Надеюсь, когда надо будет давить виноград, мне не придется снимать мои дорогие городские туфельки?
   Он нахмурился на ее сарказм, но и не подумал замолчать. Мерзкий калека-недомерок! Если уж не хочет отрастить бороды, так хоть брился бы почаще!
   – Сколько тебе лет, Гвин?
   – Называй меня попросту мачехой. Мне двадцать три.
   – Джукиону двадцать четыре.
   Ей предстояло быстро запомнить огромное множество имен и лиц, но уж Джукиона она помнит хорошо – дюжего великана, который уложил Коло Гуршита.
   – То есть у меня будет внук старше, чем я, ты это хочешь сказать? – Гвин засмеялась. – Ну и что?
   – У тебя будет больше семидесяти внуков, и семеро из них уже женаты. У тебя будет больше десяти правнуков, и число их будет все время пополняться. Плодоносность моего отца стала легендой. Если он сохранил хотя бы малую ее часть, ты очень скоро понесешь.
   – Меня радует такая надежда! Я люблю детей. И считала, что быть матерью – великое счастье. Я все еще тоскую по Карну и Наину. Их мне никто не заменит, но я хочу иметь еще детей и вырастить их на здоровом деревенском воздухе. Не тревожься за меня, пастырь, я взрослая женщина и знаю, что делаю. – Она не собиралась сознаваться, что следует совету бестелесных голосов.
   – Если твоя цель дети, Гвин-садж…
   – Женщины без мужей обычно умирают от голода, пастырь. А с мужьями обычно рожают детей… или ваше зарданское наследие включает способ, как избегать плодов любви?
   – Конечно, нет. Но в таком случае стоит ли выбирать мужа, которому шестьдесят? Тарнская Долина может предложить тебе более надежный выбор, как и Далинг.
   – Ты стараешься меня оскорбить!
   – Я блюду твои интересы. А, кроме того, я очень люблю отца и не хочу видеть, как он страдает.
   – Если ты намекаешь…
   – Вовсе нет! – Каким бы мерзко-навязчивым ни был Возион, в быстроте ума ему никто бы не отказал. – Я не ставлю под сомнение ни твою добродетель, ни твои благие намерения. Мои опасения касаются моего отца, а не тебя.
   – Тогда к чему весь этот разговор? Почему не расспросить его?
   Но пастырь не отступил.
   – Потому что, боюсь, он тщится вернуть давно утраченную юность и обрекает на горькое разочарование и себя и тебя.
   Вне себя от гнева, Гвин не смогла сдержаться:
   – Если ты намекаешь, что он уже не мужчина в постели со мной, Возион-садж, то позволь успокоить тебя: он успел доказать нам обоим, что этого мы можем не опасаться.
   Коротышка вздрогнул так сильно, что его лошадь прижала уши в тревоге. Гвин смутила его, но не настолько, чтобы он оборвал свой допрос.
   – Зрелые женщины, – сердито отрезал он, – не отказываются от богатства и почетного положения из-за минутного каприза, как поступила ты. И это не вспышка плотской страсти, потому что он стар и не может вызвать ее. Будь честна со мной, Гвин, прошу тебя. И, что важнее, будь честна с собой. Объясни мне, почему ты предпочла тяжкий труд и свиное пойло жизни в богатстве и неге?
   Некоторое время она ехала молча. Если он поставил вопрос так, найти логичный ответ было затруднительно. Бесспорно, сумма, вырученная от продажи гостиницы, позволила бы ей жить в Далинге и дальше, жить в довольстве и безделии, если бы она этого хотела. Но почему она должна была этого хотеть? Она не могла описать словами ощущение сброшенных оков, предвкушение нежданного будущего, преисполнявшие ее. Муж, дети, имущество – все было у нее отнято, но она обрела свободу. Способен ли деревенский пастырь понять это?
   Способен ли человек, выросший в такой семье, как Тарны, постигнуть холод одиночества, понять, что значит не иметь никого, кто хоть что-то для тебя значит? Поймет ли он, что подобная жизнь лишена какого бы то ни было смысла? Ей надо подогнать свои чувства под понятия ее собеседника.
   – В детстве, – сказала она, – я читала волшебные сказки о далеких землях, где девочки, вырастая, становились королевами. И я хотела стать королевой или императрицей – думаю, из меня получился бы настоящий кровожадный тиран, осуществись мои честолюбивые помыслы. Позднее я узнала, что в Куолии женщины править не могут. Я открыла, что мне не дано быть ни королевой, ни воином, ни еще кем-то, кем быть интересно. Теперь я убедилась, что мне даже не дозволено управлять гостиницей. Остаются только дети. Брак с поистине замечательным человеком – это вызов стать ему достойной женой. Ну, и конечно, матерью. Быть может, скромные желания, но способные даровать удовлетворение жизнью.
   Возион кивнул, будто ее слова произвели на него впечатление. Еще бы!
   – Я достаточно настрадалась, – добавила она. – И, надеюсь, Судьбы теперь перестанут играть со мной. Да будет это моим жребием!
   – Не говори о жребии всуе!
   – О чем ты?
   – Жребий дарует Поуль, подательница и жизни и смерти. Меня пугают знамения – Джооль в Доме Ведомых, а Муоль в Доме Зрелых, то есть обе в противостоянии к, ней. Ивиль в Печали, Огоуль в Созидании.
   Вспомнив, как Кэрп толковал знамения, Гвин сказала небрежно:
   – По-моему, очень благоприятное расположение. А как Шууль и Авайль?
   Пастырь бросил на нее взгляд, в котором гнев сочетался с подозрением:
   – Надежда и Изобилие.
   – Поуль в это время года должна ведь быть в Доме Мужчин? Тогда смерти мужчин противостоят страсть между зрелыми и надежда пожилого возраста, а это, мне кажется, твой отец, что может быть яснее? Мы можем ожидать перемены в изобилии, верно? Вероятно, это значит, что для начала я рожу близнецов. Удача в созидании сулит многие блага. Что я упустила?
   – Ивиль в Печали! – злобно сказал Возион.
   – А-а! – Она вложила кинжал в ножны. – Этого я объяснить не могу. А что скажешь ты?
   – Обычно это означает болезни, моровую язву. Или же исцеление великой печали?
   – Ну, раз так, мне кажется, нам лучше промолчать. И мне, наверное, не следует говорить про остальное, пока я не уверюсь окончательно? – Она вопросительно подняла бровь.
   – Да, пожалуй, не следует.
   Тут нагромождение хвороста совсем сузило тропу, и Возион направил лошадь вперед, а Гвин последовала за ним. Оставалось надеяться, что он принял оливковую ветвь примирения, которую она ему протянула. Не стоит навлекать на себя вражду пастыря, но тем не менее она не допустит, чтобы он ею помыкал, – и уж конечно, не позволит запугивать себя знамениями. Любое знамение поддается двоякому истолкованию.
   Когда тропа снова расширилась, Возион проехал дальше вперед и заговорил с Элим. Гвин не знала, то ли радоваться, что избавилась от него, то ли рассердиться, что он так бесцеремонно пренебрег ею.
   Она оглянулась – кто слышал их разговор? Но увидела, что беспокоиться не о чем. За ними следовали Полион с Ниад, но в некотором отдалении, причем всецело поглощенные друг другом. Ниад справлялась с лошадью очень неплохо, если вспомнить, что она впервые ехала верхом. Гвин натянула поводья и остановилась. Они проехали мимо, словно бы не заметив ее. Ну разве любовь не чудо?
   Следующий всадник бросался в глаза, щеголяя новехонькой зеленой одеждой. Подручный правителя, Раксал Раддаит. Он неуклюже сгорбился в седле, хотя вначале выглядел опытным наездником. Голову он понурил, словно погрузившись в размышления.
   Она решила, что для соглядатая он ведет себя очень странно. Если ему поручено заняться семьей Тарнов, почему он едет один, а не рядом с другими, участвуя в разговоре, задавая вопросы? Если ему поручено разведать эти места – а что он воин, сомнения не было, – так почему он даже не смотрит по сторонам?
   Она ударила лошадь каблуками и поехала рядом с ним.
   – Прости мое любопытство, Раксал-садж. Не думаю, что мы встречались до этого дня, но почему-то твое лицо мне кажется знакомым.
   Он взглянул на нее без малейшего интереса и отвел глаза.
   – Быть может.
   – Так как же? Где?
   – Ты часто бываешь во дворце?
   – Ни разу там не была.
   Он пожал плечами, разглядывая свои пальцы, держащие поводья.
   – Городские церемонии? Например, благодарственное молебствие после конца моровой язвы?
   – Да. Я там присутствовала.
   – И могла видеть меня там.
   Пожалуй, но это не было ответом на ее вопрос. Она задала другой:
   – Почему?
   – Что – почему?
   – Почему я должна была обратить внимание на тебя, когда там был чуть ли не весь город?