Дункан Дэйв. Меченые Проклятием

   Он молчал так долго, что она уже решила, что ответа не получит.
   – Я племянник Имквита.
   – Что?! Так тебя зовут не…
   – Да. Но пока достаточно и этого имени. Начальник гвардии…
   – И его наследник?
   – Нет. – Раксал покачал головой.
   Гвин, сгорая от любопытства, требовательно спросила:
   – Почему? Чем так важна Тарнская Долина, что его милость послал на разведки собственного племянника?
   – Думаю, ничем. Мой дядя не делится со мной своими мыслями, но, по-видимому, он считает, что Булрион-садж в недалеком будущем обретет большое влияние.
   – В чем?
   – Этого я не знаю.
   Этому она поверить не могла. Возможно, предполагаемый наследник поссорился с правителем и был отстранен? Но если он в немилости, сослан в глухой деревенский край, почему он хранит такое равнодушие? Она не сумела подметить ни гнева, ни озлобления, ни даже безнадежности. Только равнодушие, и ничего, кроме него.
   Гвин Солит льстила себя мыслью, что хорошо разбирается в людях. И была раздосадована, что человек может держаться столь непроницаемо. Раксал Раддаит, решила она, либо один из самых ловких лжецов, каких ей доводилось встречать, либо считает ее полной дурой. Либо и то и другое вместе.
   – Думаю, время покажет, – сказала она ласково и придержала лошадь, чтобы найти более приятного собеседника.

21

   Вереница всадников растянулась по пустоши. Ни разу никакие враги не дали о себе знать, и даже Булрион признал, что на таком расстоянии от Далинга можно уже не нести нескончаемого дозора. Усталые лошади брели вверх по пологому склону, заросшему дроком; солнце окрасило запад неба в багряные тона. От колен и до шеи все тело Гвин мучительно ныло.
   – За этим гребнем есть хорошее место для ночлега, – сказал Булрион. – Чему ты смеешься?
   А она и не заметила, что смеется.
   – Помнишь, что говаривал Кэрп: «Ты нуждаешься в боге, когда тебе требуется возблагодарить кого-то?» Никогда еще я не проводила столько времени на лошади и буду неимоверно благодарна, когда смогу спешиться.
   Булрион сочувственно улыбнулся.
   – Возможно, твоя ивилгратка сможет дать тебе облегчение?
   – Наверное. Но было бы неосторожно просить ее, правда? По такому пустяку, как усталость от седла.
   – Пожалуй, так.
   – А если место привала обеспечит надежное укрытие, Булл-Бык, то не думаю, что ночью такая усталость будет большой помехой.
   Старик заморгал, и его взгляд умудрился выразить одновременно и неодобрение, и восторг.
   Гвин все-таки удалось поехать с ним рядом: они проговорили уже несколько часов, и никто им не мешал. Она вряд ли могла бы припомнить хоть слово из этого разговора, но каждая минута была наслаждением. Он был стар. Он был уродлив. В седле он больше всего смахивал на огромный куль муки. Лицо его хранило борозды, оставленные непогодой за полвека с лишним. Даже его густые брови были все в серебре. Но он был дождем в пустыне. Есть люди, которым время идет лишь на пользу, как и вину.
   Она, к несчастью, не принадлежала к таким. И после единственного дня под палящим солнцем чувствовала себя высохшей и истерзанной.
   – Мне тоже, Ниен, – сказал он негромко, – есть за что быть благодарным. Ты говорила серьезно. Нынче ночью? В кустах, точно нетерпеливые дети? Ты ведь знаешь, мы можем пожениться, как только доберемся до деревни.
   – Как тебе угодно, – сказала она лукаво, – но мне кажется, в твоем возрасте не следует упускать ни единого случая, который тебе выпадает.
   Он не оскорбился, а захохотал, как она и ожидала. Уже между ними возникла дружеская близость, точно они были женаты годы и годы. Но она знала, что его все еще одолевают сомнения, и хотела разуверить его как можно быстрее. Вполне благовидный предлог. Быть может, она сама была не так уж свободна от сомнений. Но, так или иначе, она твердо знала, что не хочет ждать брачного обряда. Им нужно было скрепить этот их невероятный союз как можно быстрее.
   – Кстати, о нетерпеливых детях, – сказал Булрион. – Ты думаешь, ивилгратка способна исцелить собственные ссадины от седла?
   Полион и Ниад все еще были вдвоем, единственные среди безлюдья, поглощенные друг другом, слепые ко всему окружающему.
   – Не знаю, возможно самоисцеление или нет. Но такая боль ведь пустяк? А вот чувства ее очень уязвимы. Если этот твой внук такой ловкий, каким выглядит, он получит то, чего хочет.
   – Я скажу Возиону, чтобы он за ним хорошенько присматривал.
   – Хорошенько, но не слишком, – сказала Гвин, взвешивая, вероятно, сходную способность Булриона и Полиона Тарнов незаметно проползать между кустами. – Мы же не хотим, чтобы дозорные схватили не того, правда? – Некоторое время она ехала молча. – А что будет после?
   Лицо Булриона под полями шляпы стало сплошным недоумением.
   – После чего?
   – Прости! Я думала о Рарагаше. Надо бы последовать совету Лабранцы Ламит и послать Ниад туда, а заодно и твою джоолгратку, если завтра она даст о себе знать.
   – Хм! Мы же не знаем, говорила ли эта Ламит правду.
   – А зачем бы ей было лгать? И обученный целитель много безопаснее необученного.
   – Но она ведь может не вернуться.
   – Выдай ее за Полиона. Он вернется с ней.
   – Он тоже может не вернуться. А скоро время жатвы, и надо строить крепостцу. Сколько людей я могу послать с ними? Вот в чем трудность.
   – Решать тебе! – заверила она. – Однако еще одно, и я перестану есть тебя поедом. Оборона – это ведь не просто стены?
   Лицо Булриона затвердело в вежливой невыразительности. Она уже знала это выражение, означавшее, что она вторгается в запретные пределы. На этот раз могло показаться, что его щеки выточены из красного дерева, а борода туго накрахмалена. Что же, оборона была в Далинге чисто мужским делом, как, очевидно, и повсюду. Ей следует ограничиться собственным кругом дел. Однако Булрион был не больше воином, чем она, и всякий раз, когда упоминал свою драгоценную крепостцу, она проникалась все большим недоверием к его предположениям и надеждам. Но пока ей лучше было этого не касаться. Да и будет ли он когда-нибудь прислушиваться к ее советам? Любой брак требовал прилаживания с обеих сторон, а в его возрасте меняться и прилаживаться очень трудно.
   – Оборона – это для мужчин, как и стратегия. Но я обдумывала то, что сказала Лабранца о карпанцах и возможных бедах в будущем. В Далинге мы плачевно не осведомлены о том, что происходит в остальной Куолии. Войны вспыхивают, а мы узнаем про них через годы и годы. Со всем уважением, любовь моя, вы в Тарнской Долине вряд ли знаете больше. Четверо-пятеро надежных людей, которые побывали бы в Рарагаше, могли бы посмотреть, что и как происходит в широком мире, и вернуться с ценными сведениями, а то и опытом.
   – Это верно, – кивнул Булрион, но вряд ли она его убедила. Булрион Тарн предпочитал держать своих цыплят у себя. Под крылом.
   Обещанное место ночлега оказалось приятной лощиной с озерком и густыми многообещающими кустами. Кругом царило безлюдье. Гвин спешилась с облегчением, стараясь не показать, что ноги ее не слушаются. Мужчины занялись лошадьми. Они явно считали это мужской работой и вряд ли обрадовались бы, предложи она помочь им. Анейм и Катим разожгли костер с волшебной быстротой и принялись стряпать ужин. Гвин не могла помочь и тут, поскольку не была посвящена в тайны зарданской кухни. А палаток ставить не собирались.
   Испытывая неприятное ощущение ненужности, она оглядела лощину и увидела, что таинственный Раксал сидит в стороне, зажав голову в ладонях, и по-прежнему не замечает ничего вокруг. Его присутствие среди Тарнов было необъяснимо. Раксал Стревит – его настоящее имя – пользовался в городе любовью и уважением. Он хорошо показал себя в злосчастной попытке помочь Толамину. Он был молодым, высокого происхождения и достаточно красивым. Жертва политической интриги, как она? Или ведет хитроумную коварную игру? Вот это она сумеет сделать лучше всех остальных тут – разобраться с Раксалом.
   Она подошла к нему и опустилась рядом на землю.
   – Я все еще не понимаю, почему человека столь высокого положения, как ты, послали наблюдать за стареющим земледельцем.
   Он повернул голову и внимательно посмотрел на нее без малейшего раздражения за ее назойливость, да и вообще без всякого интереса.
   Этот взгляд ее обескуражил.
   – Я не понимаю, почему ты здесь, – сказала она.
   – Я не понимаю, почему был с тобой настолько откровенным.
   – Прошу у тебя прощения! Я не…
   – Но я готов быть откровенным до конца, если ты действительно хочешь узнать.
   Гвин поперхнулась. Раксал Раддаит хоть кого угодно мог вывести из равновесия.
   – Все очень просто, – продолжал он все с тем же безразличием. – Я теперь политическая помеха для моего дяди. Ему требовалось убрать меня из города, и он надеялся, что я могу оказаться полезным в разрешении чисто абстрактной трудности. Я не согласился, но он не пожелал ничего слушать. Я был прав, он – не прав. И мне никак не следовало бы говорить тебе все это.
   – Но тогда… Ты же не должен мне ничего рассказывать, если не хочешь.
   – Мне все равно, рассказывать или нет. – Он нахмурился, словно был несколько сбит с толку. – Нет, пожалуй, я предпочту рассказать тебе, чем не рассказывать.
   В полной растерянности Гвин сказала:
   – В таком случае, будь добр, продолжай! Не знаю, в чем твоя беда, но если я как-то могу помочь, то помогу. Я все еще сердцем далингианка и всегда сохраняла верность правителю. Как его наследник ты можешь во всем на меня рассчитывать.
   – Я больше не его наследник, Гвин-садж. У меня никогда не было больших надежд стать его преемником. Он – хитрая старая жаба, которая умудрялась оставаться на поверхности болота куда дольше, чем кто-либо мог предугадать. Влиятельные семьи все время сговариваются против него, а он сталкивает их между собой – одну партию против другой. Но они неизбежно в скором времени скинут его и учредят олигархию. Вероятно, это обойдется в немалое кровопролитие, но не сомневайся – мой дядя последний правитель в нашем роду. Да, он грезил о том, чтобы оставить скипетр мне, но больше никто не верил, что это возможно. Я тоже не верил, причем знал, что даже если бы он в этом преуспел, владеть скипетром мне пришлось бы недолго. Но, думаю, я попытался бы.
   – А теперь?
   Он поглядел на нее с легким удивлением:
   – Неужели ты не разглядела? Я заразился звездной немочью.
   – О нет!
   – О да! Бесспорно, в легкой форме. Несколько голубоватых пятен у меня на бедре. Я их даже не сразу заметил и больным себя совершенно не чувствовал.
   Вспомнив зверскую жестокость и страдания, которым она была свидетельницей, Гвин даже не попыталась скрыть свой гнев.
   – И, разумеется, правило об изгнании к племяннику правителя неприложимо?
   – Разумеется. Но я обнаружил, что помечен Проклятием, и даже представитель несуществующего императора тут ничего поделать не мог. – Слова эти могли быть произнесены с иронией, но она в них не прозвучала. Раксал, если судить по его полнейшему равнодушию, мог бы говорить о совсем чужом человеке.
   Гвин с досадой на себя обнаружила, что невольно отстранилась от него. Она искупила это, положив ладонь ему на плечо. Он, казалось, не заметил ни того, ни другого.
   – Каким Проклятием?
   – Проклятием Страсти.
   – Я так сожалею, Раксал-садж. Конечно, мне следовало бы догадаться, но я ни разу не встречала муолграта. Я думала…
   – Ты думала, что мы все накладываем на себя руки? Общераспространенное убеждение, что муолграты кончают с собой, так же как шуулграты сходят с ума, джоолграты ввергают всех в безумие, огоулграты погибают от самых нелепых причин, ивилграты наводят недуги на людей и их убивает толпа, а авайлграты просто исчезают.
   – Я слышала про все это, но не верю… – Тут она вспомнила рассказы Тарнов о джоолгратке и о человеке, который упал мертвым, когда пытался унести ее в прошлую ночь, и поправилась: – То есть не всему.
   – У меня нет никакого желания покончить с собой, – безразлично заметил Раксал. – Чтобы убить кого-то, даже себя, нужна та или иная страсть, не так ли? А я ничего не чувствую. Я не угнетен, не испытываю ни злобы, ни гнева, ни отчаяния. Быть может, со временем я погибну от скуки, но сейчас я даже скуки не испытываю.
   – Мне жаль тебя. От всего сердца.
   – Ты счастливица! Но меня не надо жалеть. Вероятно, мне следует завидовать. Меня ничто не трогает, Гвин-садж. Я не страдаю. Не испытываю страха. Я помню, что испытывал подобные чувства, но не помню, какие они. Вот сейчас я испытываю телесную усталость от долгой езды верхом, но она не вызывает у меня ни грусти, ни удовлетворения. Я сознаю, что мой желудок пуст, а потому я поем, когда мне предложат еду, но мне безразлично, ем ли я жареных жаворонков за столом моего дяди или объедки из сточной канавы.
   Вечер словно бы нес с собой промозглый холод, хотя солнце еще не закатилось.
   – Про муолгратов рассказывают и другое, – неловко сказала Гвин.
   Раксал пожал плечами.
   – Полагаю, что и это верно. Я не утруждал себя попытками проверить, как дядя меня ни понуждал.
   – По-нуж-дал?!
   Он посмотрел на нее, словно она была непроходимо глупа.
   – Нам приписывается способность возбуждать в других чувства, которые сами мы испытывать не в состоянии. Ты ведь это слышала?
   – Да! Но зачем…
   – Затем, что он очень бы хотел обладать таким даром. В какой-то степени он им и обладает, вернее, обладал… говорят, в молодости он был великим оратором. Узнав про мое Проклятие, он обрадовался, что теперь-то вопрос о его преемнике решен.
   Гвин вдруг заметила, что ее ладонь все еще лежит у него на плече, и опустила руку.
   – Правитель, не испытывающий никаких чувств, был бы неподкупен!
   – Моего дядю интересовало не это. Он больше думал о толпах, доведенных до патриотического исступления. Он представлял себе, как совет поднимается в едином порыве, чтобы приветствовать его… или потом меня. Он думал, что в будущем любое голосование окажется единодушным и в его пользу.
   – И ты мог бы это сделать? – спросила она недоверчиво.
   – Так говорят. Но зачем мне было затрудняться?
   Гражданский долг, семейная сплоченность, самопожертвование ради великого дела… Она нашла несколько ответов, но отмела их все и вознесла безмолвную молитву Двоичному Богу.
   – Я искренне рада, что таковы твои чувства, Раксал-садж.
   Он пожал плечами, словно все это не имело ни малейшего значения.
   – У меня нет никаких чувств. И не надо меня жалеть. Мне, во всяком случае, себя не жаль.
   От костра донесся аппетитный запах, и Гвин поняла, что просто изнывает от голода. Она почувствовала себя виноватой: она голодна, он помечен Проклятием. Горстка зерна утолит ее голод, а его жизнь погублена навсегда.
   – Ты когда-нибудь слышал о Рарагаше?
   – Да.
   – Мне сегодня сказали, что там все еще живет много меченых. Мне сказали, что они часто способны помочь тем, кто только что… таким, как ты.
   – Я не очень хочу, чтобы мне помогали, благодарю тебя.
   – Но чего ты хочешь? – спросила она в ужасе.
   – Ничего.
   – Так почему ты едешь в Тарнскую Долину?
   – Потому что мне приказали. Застарелая привычка повиноваться еще сохраняет некоторую власть надо мной – однако, как ты видишь, уже довольно слабую, не то я не рассказал бы тебе все это. Я по-прежнему умываюсь, бреюсь и одеваюсь в силу привычки. Мне сказали, что привычки вскоре исчезнут.
   – Тебе необходимо поехать в Рарагаш!
   – Зачем? Я же не страдаю. – И Раксал Раддаит еще раз пожал плечами.

22

   Глупость, и ничего больше! Булриону Тарну за шестьдесят. Он прадед. Он не должен ползти на четвереньках сквозь колючий кустарник темной ночью, стараясь не… Громкий хруст валежника.
   Тише!
   Узкий серп Авайль опустился совсем низко. Она почти не давала света, но помогала легко держаться нужного направления. Всеми почитаемому патриарху клана Тарнов никак не подобало бы описать в кустах широкий круг, а затем подползти к спящему Возиону, например, или к Хаймиону, или – хуже того! – к кому-нибудь из женщин! И… Нет, об этом и подумать страшно.
   Ох! В звездном свете все выглядело смутным. И было острым, колючим, хрустящим. Ветки стаскивали с него шляпу. Сырой запах палой листвы бил в ноздри. Что-то впивалось ему в колени и ладони. Ох! Что если он растянет спину, не сможет ползти, должен будет позвать на помощь…
   И чего только мужчины не проделывают ради женщин! Гвин захотела предаться любви в кустах. Теперь же. В эту ночь. И пусть завтра в долине их ждут удобные кровати… правда, и на шестьсот глаз больше, чтобы следить за ними, чем здесь. И не важно, что он не одобряет совокупления, не узаконенные браком. И не важно, если все остальные тут знают, что он замыслил – или знают хотя бы двое-трое и расскажут утром остальным, так что придет конец его доброй славе и здравость его ума будет поставлена под сомнение.
   Женщины!
   Он бы не полз здесь сейчас, если бы думал, что ей просто требуется подтверждение, насколько он сохранил свою мужскую силу, – это он достаточно убедительно доказал ей в прошлую ночь.
   Куда вероятнее, что ею движут побуждения, которые она и сама не понимает. У Старика Тарнов хороший глаз на людей. И он знает, что ею – ох! – движет. После брачного обряда ОН положит ее в ЕГО постель, в ЕГО доме, в ЕГО долине. Гвин Солит не краснеющая девственница, не невеста-девочка, купленная у нищих крестьян, надрывающихся, чтобы прокормить двузначное число отпрысков. Гвин в Далинге пользовалась почетом. Может, она знает, что теперь не имеет ничего, может, не знает. Но даже если знает, то еще не могла свыкнуться с мыслью, что она – неимущая. И хотела, чтобы впервые они познали друг друга как равные, на ничьей земле под ничьим небом.
   Не по-зардански, но ведь это такая малость! А под кустами он не ползал так уже сорок лет – ни разу с тех пор, как Хаймион подрос и ему поручили пасти овец. Конечно, он легко окажется в на редкость дурацком положении. Но зато, в каком он волнении! Весь дрожит, тяжело дышит – и не только от непривычного напряжения сил. Куда больше от предвкушения! Судьбы! Он уже совсем готов…
   Куда, во имя всех Проклятий, она подевалась? Он же должен был добраться до дерева-вехи. А что, если он прополз мимо нее и сейчас выберется из лощины в дрок пустоши? Он замер, чтобы перевести дух и свериться со звездами.
   – Ш-ш-ш! – раздался шепот совсем рядом.
   – Гвин? – прошептал он в ответ.
   Чуть слышное хихиканье…
   – Нет, Элим! – поддразнила она.
   Он пробрался под сук, и его пальцы коснулись одеяла. Нога. Он растянулся рядом с ней. Хрустнул валежник, зашуршали сухие листья.
   – Ты запыхался, – выдохнула она.
   – От предвкушения!
   – Вот и хорошо.
   Поцелуй. Долгий чудесный поцелуй.
   Движения, прилаживание. Два тела слепились на одеяле, а вверху – звезды. Сердце колотится. Слишком долго он оставался одинок.
   Легкий шорох неподалеку. И шепот?
   – Что это?
   – Думаю, Полион, – произнес нежный голос рядом с ним. – Ты понимаешь, что в любую минуту кто-то решит разыскать эту парочку и наткнется прямо…
   – Даже думать об этом не смей!
   Взаимные смешки. Еще поцелуй. Руки, шарящие в темноте…
   – Люблю тебя, Ниен!
   – Люблю тебя, Булл-Бык… Судьбы! – пробормотала Гвин, шаря пальцами у его пояса. – Что за узел! Не смей отрывать пуговицы! Как волнующе…
   – Да.
   – А знаешь, после моего медового месяца я ни разу не была за стенами Далинга.
   – После… после чего? – Он крякнул, ища опоры, чтобы стянуть с нее сапоги. Такая будничная вещь – сапоги. Штаны для верховой езды куда более заманчивая задача. Как извлечь женщину из этой одежды?
   – Старинный обычай в Кволе. После свадьбы новобрачные куда-нибудь уезжают вдвоем. Путешествуют. Далингийцы обычно отправляются к морю. Кэрп повез меня в Толамин. Так сказать, последнее наслаждение беззаботностью, перед тем как жена с головой уйдет в грязные пеленки.
   Булрион содрогнулся.
   – Какая мерзкая картина! (Но верная!)
   Она уже сняла с него балахон, а он еще только начал. Ее прохладные пальцы погладили его грудь.
   – Не тревожься. Знакомство с Тарнской Долиной будет для меня достаточным медовым месяцем. Для нас. Тебе придется все мне показать!
   – Сейчас и начну, – сказал он.
   Она крепко его обняла и засмеялась ему в бороду.

23

   У южного края неба Муоль алела в Доме Детей, но она двигалась в обратную сторону и превращала его в Дом Зрелых, а любые страсти – удел зрелых мужчин и женщин. Так что разве ее знамение не указывает, что дети станут зрелыми через страсть? Полион был бы рад узнать мнение Возиона о таком толковании, но вот спрашивать его он никак не собирался.
   Мужчины расстелили свои одеяла по одну сторону костра, а женщины по другую. Удивительно, что отсутствие одеяла его и Ниад никто не заметил. И еще удивительнее, что никто не хватился их самих, когда они забрались в кусты. Никто до сих пор не поднял тревоги. Вот что по-настоящему удивительно.
   Он скользнул ладонью чуть выше, так что его указательный палец чуть прикоснулся к ее груди. Она сидела спиной к нему, и они прилегали друг к другу точно две ложки.
   – Не надо! – шепнула она, но не шевельнулась, а потому он оставил ладонь там, куда она добралась – пока.
   – Ты когда-нибудь прежде спала под звездами? – спросил он нежно, почти касаясь губами ее уха.
   – Нет, никогда. Это так чудесно!
   – Не всегда так чудесно, как сейчас.
   Она хихикнула.
   – И не может стать чудеснее?
   «Да?»
   Он нашел для них замечательную ложбинку, устланную сухими сосновыми иглами. Над ней смыкались густые ветки, спасая их от росы, так что звезды, собственно говоря, были не очень-то видны, но это не имело значения. Он понаблюдал за ними раньше, несмотря на Ниад… Нет, из-за нее!
   – Ты умеешь читать по звездам, Полион?
   – Да. Ведь очень важно понимать знамения. Возион хочет, чтобы я стал пастырем, потому что, по его мнению, у меня есть дар. Багряная – это, понятно, Муоль. Она в Доме Детей. А яркая – это Джооль в Доме Любящих. (Конечно, Возион сказал, что она все еще в Доме Ведущих, но даже Возион не мог знать это твердо!) Так что время самое благоприятное.
   – Благоприятное для чего? – прошептала Ниад и теснее прильнула к нему.
   – Чтобы познать любовь, а то для чего же? – Полион скользнул рукой повыше и наложил ее ей на грудь.
   – Ты же обещал! – пожаловалась она, но снова не воспротивилась.
   – Ты такая красивая, Ниад! И чтобы на тебя смотреть, и чтобы к тебе прикасаться. (Теплая, гладенькая. Нежная и упругая одновременно. Девушки поразительны! Таинственные, желанные, неотразимые. И он решил задачу с толстушкой и худышкой – Ниад пухленькая там, где требуется, и тоненькая, где это ласкает взгляд. Прелесть!)
   – Ты обещал!
   – Что я обещал?
   – Что не будешь учить меня любви.
   – Я обещал, что не буду делать тебе ничего неприятного, верно? И я же ничего не делаю, только обнимаю тебя.
   – Вот просто и обнимай. Покрепче. А не… Ой! Не так крепко!
   – Но почему? – дохнул он ей в ухо.
   – Мне больно. Ты такой сильный!
   Он чуточку разжал руки. Но самую чуточку. Она больше не возражала: значит, ей это так же сладко, как ему. Следующий ход: погладить большим пальцем сосок, но надо выждать минуты две.
   – Они услышат, – прошептала Ниад.
   Она его подбадривает!
   – Нет, не услышат.
   На самом деле Полион различал где-то поблизости, что-то, больше всего похожее на шуршание сухой травы или листьев. Возможно, нынче в кустах с женщиной не он один. А если это правда, другая пара, то не иначе как Старик с Гвин-садж. Невероятно! Конечно, для него, Полиона, она старовата, но даже еще очень миловидна, а дедушка ведь СТАРИК что в нем может привлечь женщину?
   – Полион?
   – А?
   – Называй меня Коди, если хочешь.
   – А, по-моему, Ниад – красивое имя.
   Ух! Он что-то сморозил. Перемену в ней он почувствовал еще прежде, чем она убрала его ладонь с груди.
   В этом вся беда с девушками: никогда не говорят полностью, что имеют в виду. И мужчины часто говорят то, чего совсем в виду не имеют, Он знает! И еще он знает, что есть одно, чего ни в коем случае говорить не следует, разве что ты действительно так думаешь. Если это ложь, то хуже такой лжи – нет. Достаточно ли он уверен, чтобы сказать это? Да, уверен, и твердо. А она тем временем одернула балахон.
   Шаг назад, два шага вперед…
   Он глубоко вздохнул.
   – Ниад? Я тебя люблю.
   Вот! Он это сказал. И он правда так думает. Это твердо!
   – Ты это говорил разным девушкам.
   – Нет, не говорил! И на этот раз я говорю чистую правду. Я влюблен в тебя безумно, как сумасшедший!
   – Сколько их было?
   – Ни единой!
   Чистая правда. Чистейшая! Мейлим его спросила, и он ответил, что да, но сам-то этого слова не сказал, и значит, тот случай не в счет. А как еще он мог ответить на прямой вопрос? И даже он, может быть, вроде как верил, что любит Мейлим, но то, что он к ней чувствовал, не идет ни в какое сравнение с тем, что он чувствует к Ниад, и значит, все верно, Судьбы! Как он хочет… любит ее! Ничего подобного с ним прежде не бывало, и в жизни он ничего так не хотел. Еще немного – и он не выдержит.
   – Полион? – шепнула она.
   – Что, милая?
   – Когда ты был совсем маленьким, твоя мать называла тебя каким-нибудь особым, тайным именем? Только она – и больше никто?
   – А? – (А теперь что? Он попытался вернуть руку на грудь, но Ниад схватила ее и удержала на месте.) – Может быть.