Страница:
Священника просят подождать.
Учитель занял место рядом со своими нетерпеливыми друзьями, и лошадь побежала крупной рысью, унося счастливое семейство в версальский пансион, а Мина и не подозревала, какой ей готовится сюрприз.
Не успел фиакр проехать и двадцати шагов, как все соседи бросились к двери аптеки, расспрашивая ее хозяина, что ему дали и о чем попросили.
Господин Луи Рено хотел было сохранить все в тайне и напустил на себя важный вид. Но аптекарша была другого мнения.
— Подумаешь! — хмыкнула она. — Это ни для кого не секрет, еще чего! И потом, это дурным людям надо прятаться. Оставили ключ от квартиры и велели отдать его деревенскому кюре, который спросит свою питомицу.
— Мадемуазель Франсуаза! — произнес г-н Луи Рено, с величественным видом возвращаясь в дом. — Я вам всегда говорил, что вы слишком болтливы!
— Ну, болтлива или нет, а свое сказала, — отпарировала мадемуазель Франсуаза, — меня так и распирало, не разорваться же мне!
Новость стремительно облетела предместье Сен-Жак: все семейство поехало в Версаль; Мина — питомица кюре; днем ожидают прибытия ее опекуна.
Так как это происходило в воскресенье и, значит, заняться было нечем, с улицы в этот час дня никто не расходился, все начали обсуждать событие и строить догадки.
Потом стали по очереди отходить, чтобы позавтракать, оставляя боевой дозор на тот случай, если в их отсутствие появится на горизонте священник.
Восемь, девять, десять, одиннадцать часов пробило на часах церкви святого Иакова-Высокий порог, но сутаны не было видно, и кумушки ни на шаг не приблизились к истине. Наконец в половине двенадцатого несколько женщин высыпали после мессы, опередив других верующих как авангард — основные силы, и побежали, размахивая руками, задыхаясь, крича налево и направо:
— Женятся! Они женятся! Кюре от святого Иакова сделал оглашение! Они женятся! Они женятся!
Новость облетела квартал Сен-Жак со скоростью электрического разряда.
Только тогда обитатели предместья успокоились: теперь они знали великую тайну учителя!
Как и повсюду, нашлись умники, которые говорили:
— А я так и думал!
— Тоже мне, хитрость великая! — бросил на ходу мальчуган. — Еще бы не догадаться! Красивый парень женится на хорошенькой девчонке! Чтобы это предсказать, гадание Броканты ни к чему!
Тем временем фиакр подъезжал к Версалю; проехали три или четыре улицы, гулкие, как некрополь, и остановились у ворот пансиона как раз в ту минуту, как другой фиакр, точно такой же, стремительно отъезжал в противоположном направлении.
Они были похожи на оторвавшихся друг от друга сиамских близнецов.
Приехали вовремя: мать и сестра устали и сгорали от нетерпения; старый учитель бурчал что-то о том, как длинна дорога, а ведь именно он находил ее обыкновенно очень короткой, когда шел по ней пешком.
Сердце Жюстена по мере приближения к пансиону колотилось в груди все сильнее. Еще четверть льё — и его разорвало бы, как это чуть было не случилось с их соседкой мадемуазель Франсуазой.
Одним словом, они, повторяем, прибыли вовремя.
Вошли в приемную. Мать не была знакома с хозяйкой пансиона. Ее проводили в кабинет. Она поблагодарила за исключительную заботу, которой в течение семи месяцев была окружена ее приемная дочь.
Послали за девушкой.
Камеристка доложила, что мадемуазель Мины в комнате нет.
— Загляните к мадемуазель Сюзанне де Вальженез, — приказала хозяйка пансиона.
Обернувшись к гостям, она продолжала:
— Мина наверняка у своей подруги, мадемуазель Сюзанны де Вальженез; это прелестная девушка, очень вежливая, прекрасно воспитанная, примерно одних с Миной лет; они родом из одних и тех же мест: у отца мадемуазель де Вальженез обширные владения в окрестностях Руана. Они подружились с того дня, как Мина поступила в пансион, и я могу лишь поздравить себя с этой дружбой. Поверите ли, они вдвоем стоят воспитательницы! Мина преподает музыку, французский и историю, а Сюзанна проводит уроки рисования, арифметики и английского… А-а, вот и она.
В самом деле, Мина, раскрасневшаяся от радости, задыхавшаяся от счастья, стояла на пороге; она вскрикнула, увидев, что вся семья в сборе.
Словно не узнавая ни старого учителя, ни сестрицу Селесту, ни Жюстена, она бросилась прямо в объятия к г-же Корби с криком:
— Матушка!
Приезд г-жи Корби навел ее на мысль о том, что происходит или должно произойти нечто необычное.
Она почувствовала сильное волнение, когда ей сказали, что теперь, когда ей исполняется шестнадцать лет, она навсегда уезжает из пансиона.
Эту новость ей сообщил Жюстен, поцеловав ее, по своему обыкновению, в лоб и прижав к груди.
Мина обрадовалась; однако к ее радости примешивалось и сожаление: ее нежное сердце успело привязаться к мадам, то есть к хозяйке пансиона, к Сюзанне, своей подруге, и к комнате, выходившей окнами во двор, такой шумный во время рекреаций и такой тихий в остальное время.
Мина попросила позволения попрощаться со своей комнатой и с Сюзанной; оба разрешения были тут же получены.
Было условлено, что сначала она зайдет к себе в комнату, а на обратном пути встретится с Сюзанной в гостиной.
Мина вышла, помахав рукой, приветливо кивнув и улыбнувшись.
Ее комната находилась на первом этаже, в другой части дома, сообщавшейся с гостиной. Надо было только пройти по коридору.
Она вошла к себе, благоговейно попрощалась с каждой вещицей, с каждым предметом обстановки, как прощаются с покидаемыми друзьями, встала коленями на скамеечку для молитвы и возблагодарила Всевышнего точно так же, как в доме Жюстена на следующий день после своего появления в предместье Сен-Жак.
Тем временем Сюзанну попросили спуститься в гостиную.
Это была красивая девушка девятнадцати лет или около того, высокая и стройная. Ее большие черные глаза смотрели порой дерзко; впрочем, девушка умела, когда хотела, смягчить как по волшебству свой взор. Черные брови и волосы прекрасно соответствовали ее глазам. Говорила она резко и властно — одним словом, в ней за целое льё можно было угадать аристократку.
Жюстену она с первого взгляда не понравилась.
Однако она так огорчилась, когда узнала, что ей придется навсегда расстаться с Миной, что Жюстен, хотя его вначале оттолкнула внешность Сюзанны, проникся к подруге Мины симпатией.
И потом, юная красавица так ласково поздоровалась с г-жой Корби, с такой сердечностью протянула руку сестрице Селесте, так любезно улыбнулась старому учителю — она его уже знала, как и Жюстена, хотя они не были знакомы, — что Жюстен поспешил изменить о ней свое мнение.
Как и все добрые люди, готовые увидеть в ближнем хорошее и закрыть глаза на дурное, он склонился к г-же Корби и шепнул ей на ухо:
— Матушка! Мине, кажется, очень жаль расставаться с подругой. Я не хочу, чтобы Мину завтра хоть что-то печалило: не пригласить ли нам мадемуазель Сюзанну?
— Она откажется, — отвечала мать.
Госпожа Корби с проницательностью слепой услышала в голосе мадемуазель де Вальженез жесткие нотки, не предвещавшие ничего хорошего, несмотря на дружеский тон.
— Ну, а вдруг согласится?.. — продолжал настаивать Жюстен..
— Наш дом слишком беден для такой знатной девицы!
— Она уедет завтра после церемонии, а нынче вечером переночует в моей комнате.
— А где ляжешь ты?!
— Я найду местечко для раскладной кровати.
— Кто же отвезет мадемуазель обратно?
— Вы правы, матушка.
Они спросили совета по этому важному вопросу у хозяйки пансиона, и та предложила следующее: завтра хозяйка вместе с мадемуазель Сюзанной де Вальженез прибудут в Париж к десяти часам утра, чтобы присутствовать при благословении на брак, а после церемонии вернутся в Версаль.
Об этом проекте сообщили мадемуазель Сюзанне; та с радостью согласилась, хотя ей не сказали, зачем она поедет в Париж.
Опасались, как бы она не выболтала тайну подруге.
Мадемуазель Сюзанна попросила только позволения сообщить своему брату, г-ну Лоредану де Вальженезу, о готовящейся поездке.
Если бы ее предупредили чуть раньше, она могла бы рассказать ему об этом сама: он только что вышел из приемной.
Господин Лоредан де Вальженез жил в Версале, вернее, у него там была холостяцкая квартира, и Сюзанна сочла, что успеет написать ему сразу после отъезда Мины, тем более что Мина уже вошла в гостиную и бросилась к ней в объятия.
Жюстен очень боялся увидеть на глазах у Мины хоть слезинку и поспешил ее обрадовать: она прощается с подругой не навсегда, ведь мадемуазель Сюзанна, а также г-жа Демаре — так звали хозяйку пансиона — готовы оказать им честь и приедут к ним завтра.
С этой минуты слезы на прекрасных глазах Мины высохли; она запрыгала от радости и расцеловала Сюзанну и г-жу Демаре.
Обернувшись к своей любимой семье, она проговорила:
— Ну вот я и готова!
Все в последний раз простились; г-жа Демаре и Сюзанна пообещали не опаздывать; пятеро путешественников сели в карету и поехали в Париж, а Сюзанна вернулась в свою комнату и села за письмо к брату:
«После тебя прикатило семейство. Они увозят Мину. Думаю, завтра на улице Сен-Жак произойдет нечто из ряда вон выходящее. Нас с госпожой Демаре пригласили провести у них завтрашний день. Если хочешь быть в курсе, устрой так, чтобы ты сопровождал нас в своей коляске.
Любящая тебя сестра С. де В.»
XXVII. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
XXVIII. КЮРЕ ИЗ ЛА-БУЯ
Учитель занял место рядом со своими нетерпеливыми друзьями, и лошадь побежала крупной рысью, унося счастливое семейство в версальский пансион, а Мина и не подозревала, какой ей готовится сюрприз.
Не успел фиакр проехать и двадцати шагов, как все соседи бросились к двери аптеки, расспрашивая ее хозяина, что ему дали и о чем попросили.
Господин Луи Рено хотел было сохранить все в тайне и напустил на себя важный вид. Но аптекарша была другого мнения.
— Подумаешь! — хмыкнула она. — Это ни для кого не секрет, еще чего! И потом, это дурным людям надо прятаться. Оставили ключ от квартиры и велели отдать его деревенскому кюре, который спросит свою питомицу.
— Мадемуазель Франсуаза! — произнес г-н Луи Рено, с величественным видом возвращаясь в дом. — Я вам всегда говорил, что вы слишком болтливы!
— Ну, болтлива или нет, а свое сказала, — отпарировала мадемуазель Франсуаза, — меня так и распирало, не разорваться же мне!
Новость стремительно облетела предместье Сен-Жак: все семейство поехало в Версаль; Мина — питомица кюре; днем ожидают прибытия ее опекуна.
Так как это происходило в воскресенье и, значит, заняться было нечем, с улицы в этот час дня никто не расходился, все начали обсуждать событие и строить догадки.
Потом стали по очереди отходить, чтобы позавтракать, оставляя боевой дозор на тот случай, если в их отсутствие появится на горизонте священник.
Восемь, девять, десять, одиннадцать часов пробило на часах церкви святого Иакова-Высокий порог, но сутаны не было видно, и кумушки ни на шаг не приблизились к истине. Наконец в половине двенадцатого несколько женщин высыпали после мессы, опередив других верующих как авангард — основные силы, и побежали, размахивая руками, задыхаясь, крича налево и направо:
— Женятся! Они женятся! Кюре от святого Иакова сделал оглашение! Они женятся! Они женятся!
Новость облетела квартал Сен-Жак со скоростью электрического разряда.
Только тогда обитатели предместья успокоились: теперь они знали великую тайну учителя!
Как и повсюду, нашлись умники, которые говорили:
— А я так и думал!
— Тоже мне, хитрость великая! — бросил на ходу мальчуган. — Еще бы не догадаться! Красивый парень женится на хорошенькой девчонке! Чтобы это предсказать, гадание Броканты ни к чему!
Тем временем фиакр подъезжал к Версалю; проехали три или четыре улицы, гулкие, как некрополь, и остановились у ворот пансиона как раз в ту минуту, как другой фиакр, точно такой же, стремительно отъезжал в противоположном направлении.
Они были похожи на оторвавшихся друг от друга сиамских близнецов.
Приехали вовремя: мать и сестра устали и сгорали от нетерпения; старый учитель бурчал что-то о том, как длинна дорога, а ведь именно он находил ее обыкновенно очень короткой, когда шел по ней пешком.
Сердце Жюстена по мере приближения к пансиону колотилось в груди все сильнее. Еще четверть льё — и его разорвало бы, как это чуть было не случилось с их соседкой мадемуазель Франсуазой.
Одним словом, они, повторяем, прибыли вовремя.
Вошли в приемную. Мать не была знакома с хозяйкой пансиона. Ее проводили в кабинет. Она поблагодарила за исключительную заботу, которой в течение семи месяцев была окружена ее приемная дочь.
Послали за девушкой.
Камеристка доложила, что мадемуазель Мины в комнате нет.
— Загляните к мадемуазель Сюзанне де Вальженез, — приказала хозяйка пансиона.
Обернувшись к гостям, она продолжала:
— Мина наверняка у своей подруги, мадемуазель Сюзанны де Вальженез; это прелестная девушка, очень вежливая, прекрасно воспитанная, примерно одних с Миной лет; они родом из одних и тех же мест: у отца мадемуазель де Вальженез обширные владения в окрестностях Руана. Они подружились с того дня, как Мина поступила в пансион, и я могу лишь поздравить себя с этой дружбой. Поверите ли, они вдвоем стоят воспитательницы! Мина преподает музыку, французский и историю, а Сюзанна проводит уроки рисования, арифметики и английского… А-а, вот и она.
В самом деле, Мина, раскрасневшаяся от радости, задыхавшаяся от счастья, стояла на пороге; она вскрикнула, увидев, что вся семья в сборе.
Словно не узнавая ни старого учителя, ни сестрицу Селесту, ни Жюстена, она бросилась прямо в объятия к г-же Корби с криком:
— Матушка!
Приезд г-жи Корби навел ее на мысль о том, что происходит или должно произойти нечто необычное.
Она почувствовала сильное волнение, когда ей сказали, что теперь, когда ей исполняется шестнадцать лет, она навсегда уезжает из пансиона.
Эту новость ей сообщил Жюстен, поцеловав ее, по своему обыкновению, в лоб и прижав к груди.
Мина обрадовалась; однако к ее радости примешивалось и сожаление: ее нежное сердце успело привязаться к мадам, то есть к хозяйке пансиона, к Сюзанне, своей подруге, и к комнате, выходившей окнами во двор, такой шумный во время рекреаций и такой тихий в остальное время.
Мина попросила позволения попрощаться со своей комнатой и с Сюзанной; оба разрешения были тут же получены.
Было условлено, что сначала она зайдет к себе в комнату, а на обратном пути встретится с Сюзанной в гостиной.
Мина вышла, помахав рукой, приветливо кивнув и улыбнувшись.
Ее комната находилась на первом этаже, в другой части дома, сообщавшейся с гостиной. Надо было только пройти по коридору.
Она вошла к себе, благоговейно попрощалась с каждой вещицей, с каждым предметом обстановки, как прощаются с покидаемыми друзьями, встала коленями на скамеечку для молитвы и возблагодарила Всевышнего точно так же, как в доме Жюстена на следующий день после своего появления в предместье Сен-Жак.
Тем временем Сюзанну попросили спуститься в гостиную.
Это была красивая девушка девятнадцати лет или около того, высокая и стройная. Ее большие черные глаза смотрели порой дерзко; впрочем, девушка умела, когда хотела, смягчить как по волшебству свой взор. Черные брови и волосы прекрасно соответствовали ее глазам. Говорила она резко и властно — одним словом, в ней за целое льё можно было угадать аристократку.
Жюстену она с первого взгляда не понравилась.
Однако она так огорчилась, когда узнала, что ей придется навсегда расстаться с Миной, что Жюстен, хотя его вначале оттолкнула внешность Сюзанны, проникся к подруге Мины симпатией.
И потом, юная красавица так ласково поздоровалась с г-жой Корби, с такой сердечностью протянула руку сестрице Селесте, так любезно улыбнулась старому учителю — она его уже знала, как и Жюстена, хотя они не были знакомы, — что Жюстен поспешил изменить о ней свое мнение.
Как и все добрые люди, готовые увидеть в ближнем хорошее и закрыть глаза на дурное, он склонился к г-же Корби и шепнул ей на ухо:
— Матушка! Мине, кажется, очень жаль расставаться с подругой. Я не хочу, чтобы Мину завтра хоть что-то печалило: не пригласить ли нам мадемуазель Сюзанну?
— Она откажется, — отвечала мать.
Госпожа Корби с проницательностью слепой услышала в голосе мадемуазель де Вальженез жесткие нотки, не предвещавшие ничего хорошего, несмотря на дружеский тон.
— Ну, а вдруг согласится?.. — продолжал настаивать Жюстен..
— Наш дом слишком беден для такой знатной девицы!
— Она уедет завтра после церемонии, а нынче вечером переночует в моей комнате.
— А где ляжешь ты?!
— Я найду местечко для раскладной кровати.
— Кто же отвезет мадемуазель обратно?
— Вы правы, матушка.
Они спросили совета по этому важному вопросу у хозяйки пансиона, и та предложила следующее: завтра хозяйка вместе с мадемуазель Сюзанной де Вальженез прибудут в Париж к десяти часам утра, чтобы присутствовать при благословении на брак, а после церемонии вернутся в Версаль.
Об этом проекте сообщили мадемуазель Сюзанне; та с радостью согласилась, хотя ей не сказали, зачем она поедет в Париж.
Опасались, как бы она не выболтала тайну подруге.
Мадемуазель Сюзанна попросила только позволения сообщить своему брату, г-ну Лоредану де Вальженезу, о готовящейся поездке.
Если бы ее предупредили чуть раньше, она могла бы рассказать ему об этом сама: он только что вышел из приемной.
Господин Лоредан де Вальженез жил в Версале, вернее, у него там была холостяцкая квартира, и Сюзанна сочла, что успеет написать ему сразу после отъезда Мины, тем более что Мина уже вошла в гостиную и бросилась к ней в объятия.
Жюстен очень боялся увидеть на глазах у Мины хоть слезинку и поспешил ее обрадовать: она прощается с подругой не навсегда, ведь мадемуазель Сюзанна, а также г-жа Демаре — так звали хозяйку пансиона — готовы оказать им честь и приедут к ним завтра.
С этой минуты слезы на прекрасных глазах Мины высохли; она запрыгала от радости и расцеловала Сюзанну и г-жу Демаре.
Обернувшись к своей любимой семье, она проговорила:
— Ну вот я и готова!
Все в последний раз простились; г-жа Демаре и Сюзанна пообещали не опаздывать; пятеро путешественников сели в карету и поехали в Париж, а Сюзанна вернулась в свою комнату и села за письмо к брату:
«После тебя прикатило семейство. Они увозят Мину. Думаю, завтра на улице Сен-Жак произойдет нечто из ряда вон выходящее. Нас с госпожой Демаре пригласили провести у них завтрашний день. Если хочешь быть в курсе, устрой так, чтобы ты сопровождал нас в своей коляске.
Любящая тебя сестра С. де В.»
XXVII. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Как и мечтал Жюстен, его любимая Мина покидала пансион и возвращалась домой, ни о чем не печалясь.
Она, правда, испытывала некоторое беспокойство: как ее подруга-аристократка приедет в предместье Сен-Жак, пройдет через двор аптекаря и войдет в их мрачное жилище; какое впечатление произведет на нее если не нищета, то бедность, которую Мина до сих пор не замечала, но теперь видела, потому что смотрела глазами Сюзанны?
Сразу же оговоримся, Мина испытывала беспокойство, но отнюдь не стыд; она не променяла бы это жалкое жилище, в котором жила с друзьями, на дворец, населенный чужими для нее людьми. К тому же, она была уверена в Сюзанне как в себе самой; она думала, что для подруги не имеет значения, где и как живет Мина, подруга будет рада и почтет за честь быть принятой в доме Мины.
Время в пути пролетело незаметно для всех, особенно для Мины. Она держала Жюстена за руку, то прикладывая голову к стенке фиакра, то роняя ее на плечо к молодому человеку, и грезила наяву, как это умеют только в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет.
Около десяти вечера они были дома.
Как ни велика была любознательность обитателей предместья, она не смогла устоять против столь позднего часа: с семи часов они стали — каждый в меру своей настойчивости — расходиться по домам, но вот наконец последняя дверь захлопнулась за самым стойким из них и улица, обезлюдев, погрузилась во мрак.
Вдруг послышался шум подъехавшей кареты; она остановилась у дверей аптекаря.
Аптекарь еще не ложился, и не столько потому, что намеревался добросовестно исполнить поручение г-на Мюллера, сколько потому, что того требовало его ремесло; услышав, что у его дома остановилась карета, он снова отворил дверь; узнав своих соседей, он возвратил ключ г-ну Мюллеру и сказал, что священник не приезжал.
— Какой священник? — спросила Мина.
— Один мой друг, — поспешил ответить г-н Мюллер, солгав, может быть, впервые в жизни, но это была ложь во спасение.
Фиакр отпустили; расплачиваясь с кучером, г-н Мюллер шепнул ему:
— Жду вас здесь завтра утром ровно в десять.
— Договорились, хозяин, — кивнул кучер.
— Вы заказываете фиакр, дорогой папа Мюллер? — удивилась Мина.
— Да, дитя мое. Я приглашаю вас завтра прокатиться.
— Ты поедешь, братец Жюстен? — спросила Мина.
— Еще бы! — отвечал тот.
— О, прекрасно! — обрадовалась девушка.
Она поспешила в дом, обежала все уголки квартирки на улице Сен-Жак, здороваясь с каждой вещицей, точь-в-точь как недавно прощалась со своей комнатой в версальском пансионе.
Улеглись за полночь, и г-жа Корби сидела вместе со всеми весь вечер, чего никогда не случалось на памяти не только Мины, но и г-на Мюллера.
В полночь разошлись по комнатам.
Жюстен в последний раз поцеловал Мину по-братски в лоб; завтра он надеялся поцеловать ее как супруг.
Мюллер пожелал всем спокойной ночи; он не хотел уходить и заявил, что, если бы играли скрипки, он еще потанцевал бы с сестрицей Селестой.
Бедная сестрица Селеста! Как печально она улыбнулась: ей еще не доводилось танцевать!
Мужчины спустились в комнату Жюстена и проговорили еще целый час.
Потом Мюллер ушел.
Жюстен взял виолончель, достал ее из футляра, зажал между колен и, водя смычком в двух дюймах над струнами, но не касаясь их, мысленно сыграл один из самых веселых мотивов «Il Matrimonio segreto»15, украсив его замысловатыми триолями и ферматами.
Наконец, в три часа, он решил лечь в постель. Но он был слишком счастлив и, следовательно, слишком возбужден, чтобы по-настоящему заснуть. Впрочем, если бы он крепко спал, он потерял бы ощущение счастья.
Казалось, он боится, засыпая, выпустить из рук нить, связывающую его с пробуждением, — так ныряльщик держит веревку, за которую его вытаскивают на поверхность, когда он задыхается под водой.
В шесть часов он уже был на ногах.
Он не мог понять, почему так медленно тянется время, часы опаздывают, солнце не всходит — день никогда не наступит!
В половине восьмого рассвело. Он вышел во двор; это уже был не Жюстен — это был его двойник.
Он направился к воротам.
Что он там увидит?
Он и сам не знал. Бывают минуты, когда человек отворяет дверь, будто ждет кого-то.
Жюстен ждал свое счастье!
А счастье приходит так редко, когда перед ним заранее отворяют дверь…
Начали открываться лавочки. Кое-кто из соседей уже стоял на пороге своего дома.
Многие знаками показывали на Жюстена.
Булочник, живший напротив, толстяк с испачканным мукой лицом и выпиравшим животом, крикнул ему:
— Что, сосед, сегодня?..
Жюстен вернулся в дом и занялся туалетом. Это отняло у него добрый час.
Он надел лакированные башмаки, ажурные шелковые чулки, черные панталоны и черный сюртук, белый жилет и белый галстук.
Он пригладил красивые белокурые волосы, доходившие ему до плеч и делавшие его, по мнению г-н Мюллера, похожим на немца, что очень нравилось старому учителю: его ученик был похож на Вебера!
В восемь часов Жюстен услышал над головой шум.
Это проснулись девушки.
Мы говорим «девушки», имея в виду средний возраст Мины и Селесты.
Мине было шестнадцать, Селесте — двадцать шесть.
Значит, в среднем по двадцати одному году.
Не успела Мина проснуться, как начались сюрпризы, приготовленные для этого торжественного дня.
Пока она умывалась, сестрица Селеста вышла и принесла из комнаты будущих супругов весь наряд невесты, кроме флёрдоранжа.
Обернувшись, Мина увидела на своей кровати юбку из белой тафты, муслиновое кружевное платье и шелковые чулки.
Возле кровати стояли белые атласные туфельки. Мина разглядывала все с удивлением.
— Для кого этот наряд? — спросила она.
— Для тебя, сестричка, — отвечала Селеста.
— Уж не иду ли я сегодня собирать пожертвования? — пошутила Мина.
— Нет, ты идешь на свадьбу.
Мина бросила на Селесту изумленный взгляд.
— А кто женится? — поинтересовалась она.
— Это секрет.
— Секрет?
— Да.
— Ну, скажи мне, сестрица Селеста, — попросила она, гладя старую деву по щекам.
— Спроси у Жюстена, — отвечала та.
— О, Жюстен! Как давно я его не видела! — воскликнула Мина. — А где он?
— Ждет, когда ты оденешься.
— Я сейчас! Помоги мне, сестрица Селеста!
В одну минуту Мина с помощью сестры была одета.
Больше всего времени в туалете женщины обычно отнимает прическа.
Но волосы у Мины вились от природы. Взмах гребня — и крупные завитки из-под ее пальцев упали вдоль щек, рассыпались по плечам и легли на грудь.
— Я готова, Селеста, — сказала Мина. — Где Жюстен?
— Ступай! — велела Селеста.
Чтобы сойти вниз, нужно было непременно пройти через спальню г-жи Корби.
Слепая угадала Мину по походке.
Едва успев отворить дверь, Мина очутилась в объятиях г-жи Корби.
Та поцеловала девушку и провела рукой по ее волосам. Старуха будто что-то искала и не находила.
— Она еще не виделась с Жюстеном? — спросила мать.
— Нет, Жюстен ждет ее.
— Ну иди! — приказала г-жа Корби. — Бывают минуты, когда ждать очень трудно!
Сестрица Селеста отворила дверь; Мина хотела было спуститься вниз.
— Нет, — остановила ее Селеста, — вот сюда. Она отворила дверь напротив.
Дверь вела в уже описанную нами комнату новобрачных.
Жюстен стоял посреди комнаты, держа в руках то, чего недоставало в наряде Мины и что г-жа Корби тщетно пыталась нащупать на голове у сиротки — венок флёрдоранжа.
Мина все поняла.
Она радостно вскрикнула, побледнела, вытянула руки, словно в поисках опоры.
Опора была рядом. Жюстен одним прыжком оказался рядом и принял ее в объятия. Коснувшись губами уст Мины, он возложил ей на голову венок флёрдоранжа.
Так Жюстен — без слов, едва слышным восклицанием — сделал Мине предложение, так она ответила согласием.
Спустя пять минут Мина стояла перед г-жой Корби на коленях. Та нащупала, наконец, то, что безуспешно искала на голове у девушки десятью минутами раньше, подняла дрожащую руку и проговорила:
— Во имя счастья, которое ты мне дала, будь благословенна, дочь моя!
В это мгновение на пороге появились трое.
Это были г-жа Демаре и мадемуазель Сюзанна де Вальженез; из-за их спин выглядывал старый учитель, привстав на цыпочки, чтобы получше рассмотреть, что происходит.
Вдруг славный г-н Мюллер почувствовал, как кто-то схватил его в охапку. Старик едва не задохнулся.
Это Жюстен обнимал его.
— Ну что? — спросил добряк.
— Она меня любит! — вскричал Жюстен.
— Как сестра? — рассмеялся Мюллер.
— Как сестра, как невеста, как женщина, как супруга! Она меня любит, дорогой господин Мюллер! О, я счастливейший из смертных!
Жюстен был прав: в эту минуту он достиг такого блаженства, какое редко кому из людей дано испытать.
Он был на вершине счастья.
В это время мальчик-грум в черном рединготе, белых панталонах, сапогах с отворотами и обшитой галуном шляпе с черной кокардой протолкался среди действующих лиц этой сцены, подошел к Сюзанне де Вальженез и подал ей скатанный в трубочку лист бумаги и карандаш.
— От господина Лоредана, — доложил грум по-английски. — Он ждет ответа.
Сюзанна развернула листок и увидела огромный знак вопроса.
Она все поняла.
Под знаком вопроса она написала короткие строчки:
«Они женятся! Она выходит замуж за своего дурака-учителя!
Дай своей любви расчет и прогони ее… чтобы позже снова взять к себе на службу.
С. де В.»
— Вот, Дик, отнеси своему хозяину, — сказала она. — Это ответ.
Жюстен все видел, но ничего не понял. Однако что-то похожее на предчувствие неведомой беды заставило его вздрогнуть.
Он подошел к окну, чтобы посмотреть, кому будет передана записка.
У дверей в коляске ожидал красивый элегантный молодой человек. Очевидно, это был г-н Лоредан де Вальженез.
Заслышав шаги грума, он обернулся. Жюстен мог рассмотреть его лицо.
Это был уже знакомый ему молодой человек, который на празднике Тела Господня так странно смотрел на Мину, что сердце школьного учителя впервые ужалила змея ревности.
Грум передал записку молодому человеку, тот прочел ее и знаком приказал груму сесть рядом с кучером.
Не успел мальчишка вскарабкаться на козлы, как коляска стремительно понеслась прочь.
Она, правда, испытывала некоторое беспокойство: как ее подруга-аристократка приедет в предместье Сен-Жак, пройдет через двор аптекаря и войдет в их мрачное жилище; какое впечатление произведет на нее если не нищета, то бедность, которую Мина до сих пор не замечала, но теперь видела, потому что смотрела глазами Сюзанны?
Сразу же оговоримся, Мина испытывала беспокойство, но отнюдь не стыд; она не променяла бы это жалкое жилище, в котором жила с друзьями, на дворец, населенный чужими для нее людьми. К тому же, она была уверена в Сюзанне как в себе самой; она думала, что для подруги не имеет значения, где и как живет Мина, подруга будет рада и почтет за честь быть принятой в доме Мины.
Время в пути пролетело незаметно для всех, особенно для Мины. Она держала Жюстена за руку, то прикладывая голову к стенке фиакра, то роняя ее на плечо к молодому человеку, и грезила наяву, как это умеют только в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет.
Около десяти вечера они были дома.
Как ни велика была любознательность обитателей предместья, она не смогла устоять против столь позднего часа: с семи часов они стали — каждый в меру своей настойчивости — расходиться по домам, но вот наконец последняя дверь захлопнулась за самым стойким из них и улица, обезлюдев, погрузилась во мрак.
Вдруг послышался шум подъехавшей кареты; она остановилась у дверей аптекаря.
Аптекарь еще не ложился, и не столько потому, что намеревался добросовестно исполнить поручение г-на Мюллера, сколько потому, что того требовало его ремесло; услышав, что у его дома остановилась карета, он снова отворил дверь; узнав своих соседей, он возвратил ключ г-ну Мюллеру и сказал, что священник не приезжал.
— Какой священник? — спросила Мина.
— Один мой друг, — поспешил ответить г-н Мюллер, солгав, может быть, впервые в жизни, но это была ложь во спасение.
Фиакр отпустили; расплачиваясь с кучером, г-н Мюллер шепнул ему:
— Жду вас здесь завтра утром ровно в десять.
— Договорились, хозяин, — кивнул кучер.
— Вы заказываете фиакр, дорогой папа Мюллер? — удивилась Мина.
— Да, дитя мое. Я приглашаю вас завтра прокатиться.
— Ты поедешь, братец Жюстен? — спросила Мина.
— Еще бы! — отвечал тот.
— О, прекрасно! — обрадовалась девушка.
Она поспешила в дом, обежала все уголки квартирки на улице Сен-Жак, здороваясь с каждой вещицей, точь-в-точь как недавно прощалась со своей комнатой в версальском пансионе.
Улеглись за полночь, и г-жа Корби сидела вместе со всеми весь вечер, чего никогда не случалось на памяти не только Мины, но и г-на Мюллера.
В полночь разошлись по комнатам.
Жюстен в последний раз поцеловал Мину по-братски в лоб; завтра он надеялся поцеловать ее как супруг.
Мюллер пожелал всем спокойной ночи; он не хотел уходить и заявил, что, если бы играли скрипки, он еще потанцевал бы с сестрицей Селестой.
Бедная сестрица Селеста! Как печально она улыбнулась: ей еще не доводилось танцевать!
Мужчины спустились в комнату Жюстена и проговорили еще целый час.
Потом Мюллер ушел.
Жюстен взял виолончель, достал ее из футляра, зажал между колен и, водя смычком в двух дюймах над струнами, но не касаясь их, мысленно сыграл один из самых веселых мотивов «Il Matrimonio segreto»15, украсив его замысловатыми триолями и ферматами.
Наконец, в три часа, он решил лечь в постель. Но он был слишком счастлив и, следовательно, слишком возбужден, чтобы по-настоящему заснуть. Впрочем, если бы он крепко спал, он потерял бы ощущение счастья.
Казалось, он боится, засыпая, выпустить из рук нить, связывающую его с пробуждением, — так ныряльщик держит веревку, за которую его вытаскивают на поверхность, когда он задыхается под водой.
В шесть часов он уже был на ногах.
Он не мог понять, почему так медленно тянется время, часы опаздывают, солнце не всходит — день никогда не наступит!
В половине восьмого рассвело. Он вышел во двор; это уже был не Жюстен — это был его двойник.
Он направился к воротам.
Что он там увидит?
Он и сам не знал. Бывают минуты, когда человек отворяет дверь, будто ждет кого-то.
Жюстен ждал свое счастье!
А счастье приходит так редко, когда перед ним заранее отворяют дверь…
Начали открываться лавочки. Кое-кто из соседей уже стоял на пороге своего дома.
Многие знаками показывали на Жюстена.
Булочник, живший напротив, толстяк с испачканным мукой лицом и выпиравшим животом, крикнул ему:
— Что, сосед, сегодня?..
Жюстен вернулся в дом и занялся туалетом. Это отняло у него добрый час.
Он надел лакированные башмаки, ажурные шелковые чулки, черные панталоны и черный сюртук, белый жилет и белый галстук.
Он пригладил красивые белокурые волосы, доходившие ему до плеч и делавшие его, по мнению г-н Мюллера, похожим на немца, что очень нравилось старому учителю: его ученик был похож на Вебера!
В восемь часов Жюстен услышал над головой шум.
Это проснулись девушки.
Мы говорим «девушки», имея в виду средний возраст Мины и Селесты.
Мине было шестнадцать, Селесте — двадцать шесть.
Значит, в среднем по двадцати одному году.
Не успела Мина проснуться, как начались сюрпризы, приготовленные для этого торжественного дня.
Пока она умывалась, сестрица Селеста вышла и принесла из комнаты будущих супругов весь наряд невесты, кроме флёрдоранжа.
Обернувшись, Мина увидела на своей кровати юбку из белой тафты, муслиновое кружевное платье и шелковые чулки.
Возле кровати стояли белые атласные туфельки. Мина разглядывала все с удивлением.
— Для кого этот наряд? — спросила она.
— Для тебя, сестричка, — отвечала Селеста.
— Уж не иду ли я сегодня собирать пожертвования? — пошутила Мина.
— Нет, ты идешь на свадьбу.
Мина бросила на Селесту изумленный взгляд.
— А кто женится? — поинтересовалась она.
— Это секрет.
— Секрет?
— Да.
— Ну, скажи мне, сестрица Селеста, — попросила она, гладя старую деву по щекам.
— Спроси у Жюстена, — отвечала та.
— О, Жюстен! Как давно я его не видела! — воскликнула Мина. — А где он?
— Ждет, когда ты оденешься.
— Я сейчас! Помоги мне, сестрица Селеста!
В одну минуту Мина с помощью сестры была одета.
Больше всего времени в туалете женщины обычно отнимает прическа.
Но волосы у Мины вились от природы. Взмах гребня — и крупные завитки из-под ее пальцев упали вдоль щек, рассыпались по плечам и легли на грудь.
— Я готова, Селеста, — сказала Мина. — Где Жюстен?
— Ступай! — велела Селеста.
Чтобы сойти вниз, нужно было непременно пройти через спальню г-жи Корби.
Слепая угадала Мину по походке.
Едва успев отворить дверь, Мина очутилась в объятиях г-жи Корби.
Та поцеловала девушку и провела рукой по ее волосам. Старуха будто что-то искала и не находила.
— Она еще не виделась с Жюстеном? — спросила мать.
— Нет, Жюстен ждет ее.
— Ну иди! — приказала г-жа Корби. — Бывают минуты, когда ждать очень трудно!
Сестрица Селеста отворила дверь; Мина хотела было спуститься вниз.
— Нет, — остановила ее Селеста, — вот сюда. Она отворила дверь напротив.
Дверь вела в уже описанную нами комнату новобрачных.
Жюстен стоял посреди комнаты, держа в руках то, чего недоставало в наряде Мины и что г-жа Корби тщетно пыталась нащупать на голове у сиротки — венок флёрдоранжа.
Мина все поняла.
Она радостно вскрикнула, побледнела, вытянула руки, словно в поисках опоры.
Опора была рядом. Жюстен одним прыжком оказался рядом и принял ее в объятия. Коснувшись губами уст Мины, он возложил ей на голову венок флёрдоранжа.
Так Жюстен — без слов, едва слышным восклицанием — сделал Мине предложение, так она ответила согласием.
Спустя пять минут Мина стояла перед г-жой Корби на коленях. Та нащупала, наконец, то, что безуспешно искала на голове у девушки десятью минутами раньше, подняла дрожащую руку и проговорила:
— Во имя счастья, которое ты мне дала, будь благословенна, дочь моя!
В это мгновение на пороге появились трое.
Это были г-жа Демаре и мадемуазель Сюзанна де Вальженез; из-за их спин выглядывал старый учитель, привстав на цыпочки, чтобы получше рассмотреть, что происходит.
Вдруг славный г-н Мюллер почувствовал, как кто-то схватил его в охапку. Старик едва не задохнулся.
Это Жюстен обнимал его.
— Ну что? — спросил добряк.
— Она меня любит! — вскричал Жюстен.
— Как сестра? — рассмеялся Мюллер.
— Как сестра, как невеста, как женщина, как супруга! Она меня любит, дорогой господин Мюллер! О, я счастливейший из смертных!
Жюстен был прав: в эту минуту он достиг такого блаженства, какое редко кому из людей дано испытать.
Он был на вершине счастья.
В это время мальчик-грум в черном рединготе, белых панталонах, сапогах с отворотами и обшитой галуном шляпе с черной кокардой протолкался среди действующих лиц этой сцены, подошел к Сюзанне де Вальженез и подал ей скатанный в трубочку лист бумаги и карандаш.
— От господина Лоредана, — доложил грум по-английски. — Он ждет ответа.
Сюзанна развернула листок и увидела огромный знак вопроса.
Она все поняла.
Под знаком вопроса она написала короткие строчки:
«Они женятся! Она выходит замуж за своего дурака-учителя!
Дай своей любви расчет и прогони ее… чтобы позже снова взять к себе на службу.
С. де В.»
— Вот, Дик, отнеси своему хозяину, — сказала она. — Это ответ.
Жюстен все видел, но ничего не понял. Однако что-то похожее на предчувствие неведомой беды заставило его вздрогнуть.
Он подошел к окну, чтобы посмотреть, кому будет передана записка.
У дверей в коляске ожидал красивый элегантный молодой человек. Очевидно, это был г-н Лоредан де Вальженез.
Заслышав шаги грума, он обернулся. Жюстен мог рассмотреть его лицо.
Это был уже знакомый ему молодой человек, который на празднике Тела Господня так странно смотрел на Мину, что сердце школьного учителя впервые ужалила змея ревности.
Грум передал записку молодому человеку, тот прочел ее и знаком приказал груму сесть рядом с кучером.
Не успел мальчишка вскарабкаться на козлы, как коляска стремительно понеслась прочь.
XXVIII. КЮРЕ ИЗ ЛА-БУЯ
Пока в знакомом нам домике на улице Предместья Сен-Жак происходили описанные выше события, почтенный священник лет семидесяти — семидесяти двух поднимался по улице к дому Жюстена; зеваки с радостным любопытством показывали на священника пальцами, а он безуспешно пытался понять, что бы это значило.
Обитатели предместья Сен-Жак вняли заявлению аптекарши и уже со вчерашнего утра ожидали приезда священника. Едва завидев сутану и треуголку аббата Дюкорне — так звали кюре из Ла-Буя, — зеваки сказали друг другу (кто стоял поближе — словами, кто подальше — жестами): «А вот и священник!»
И так как после столь долгого ожидания кюре уже не надеялись увидеть, его появление, как мы сказали, послужило причиной всеобщего оживления.
Каждый стремился подойти к нему поближе, его обступали со всех сторон, и он шагал в сопровождении целой процессии.
Когда он остановился, озираясь по сторонам и пытаясь сообразить, куда идти дальше, какая-то кумушка с поклоном приветствовала его:
— Здравствуйте, господин кюре!
— Здравствуйте, милая! — отозвался достойнейший аббат.
Увидев, что он стоит у дома № 300 по улице Сен-Жак, а ему нужен был дом № 20 предместья Сен-Жак, аббат пошел дальше.
— Господин кюре приехал, должно быть, на свадьбу? — не унималась кумушка.
— Ну да, — отвечал кюре, останавливаясь.
— На свадьбу в дом номер двадцать? — присоединилась другая кумушка..
— Совершенно верно! — все больше удивляясь, проговорил кюре.
В это время часы на церкви святого Иакова пробили половину десятого, и он поспешил дальше.
— На свадьбу к господину Жюстену? — спросила третья сплетница.
— Он женится на Мине; а правда, что вы ее опекун? — поддержала четвертая.
Кюре озадаченно посмотрел на любопытных.
— Да оставьте человека в покое, трещотки! — вмешался бондарь, который набивал обручи на бочку. — Вы разве не видите, что он торопится?
— Да, я и вправду спешу, — подтвердил достойный священник. — Я так долго добирался! Если бы я знал, что до предместья Сен-Жак так далеко, то нанял бы экипаж.
— Да вы уже пришли, господин аббат: осталось два шага.
— Это вон там, где стоит желтый фиакр, — показала одна из женщин.
— Только что там еще стояла крытая коляска, — подхватила другая, — в ней сидел красивый молодой человек, а на козлах — напудренный кучер и мальчишка не больше дрозда, но, сдается мне, эта коляска не на свадьбу приезжала: она уже уехала.
— Я не вижу фиакра, — сказал кюре, останавливаясь и приставляя к глазам руку козырьком.
— О, будьте покойны, вы не заблудитесь, мы вас проводим до самых дверей, господин кюре.
— Эй, Баболен! Беги вперед! Скажи господину Жюстену, пусть не волнуется, кюре сейчас придет.
Мальчишка, которого назвали Баболеном и которого мы уже дважды встречали на страницах нашей книги, поспешил вверх по улице, напевая куплет собственного сочинения:
О да! Я ей скажу, скажу, скажу… О да! Я все же ей скажу!
А диалог (если угодно — триалог) продолжался.
— Вы никогда не были у Жюстена, господин кюре?
— Нет, друзья мои, мне не доводилось бывать в Париже.
— Вот как! Откуда же вы?
— Из Ла-Буя.
— Из Ла-Буя? А где это? — спросил кто-то.
— В департаменте Нижняя Сена, — ответил кто-то басом, интонации которого позаимствовал впоследствии г-н Прюдом.
— Верно, в Нижней Сене, — подтвердил аббат Дюкорне. — В нашем краю очень красиво, его называют руанским Версалем…
— Вам понравится квартира молодых!
— А какая у них мебель! Уже три недели только и видишь, как к ним возят мебель!
— Да такую, что и у короля Карла Десятого нет в Тюильри!
— Значит, господин Жюстен богат?
— Богат?! Да, богат, как церковная крыса!
— Откуда же?..
— Одни люди тратят то, что у них есть, другие — чего нет, — съязвил цирюльник.
— Не надо говорить гадости о несчастном школьном учителе только потому, что он бреется сам, а не ходит к тебе!
— Тогда уж пусть это делает как следует! А то три недели назад у него на подбородке был порез в полдюйма.
— Послушай, это его подбородок, и он может делать с ним все что хочет, — парировал мальчишка, закадычный друг Баболена. — Никто не может ему указывать: пусть хоть душистый горошек там выращивает — это его право!
— А, я вижу желтый фиакр, — заметил аббат.
— Еще бы вы его не видели! — отозвался мальчуган. — Он похож на скелет кита в Ботаническом саду, только раскрашен поярче.
— Идемте скорее, господин кюре, — заторопил его Баболен, уже исполнивший поручение, — там ждут только вас…
— Идемте! — сказал кюре. — Если ждут только меня, я готов.
Достойный пастырь собрался с силами и через несколько минут уже стоял рядом с желтым фиакром, против входной двери.
«А Париж, оказывается, еще больше, чем Ла-Буй и даже Руан!» — подумал старик.
Жюстен и Мина ждали его на пороге.
Завидев красивую пару, священник остановился и улыбнулся.
— Ах, Господи, ты в самом деле создал их друг для друга! — сказал он.
Мина подбежала и бросилась ему на шею, как в те времена, когда славный священник заходил к мамаше Буавен и когда Мине было всего восемь лет.
Кюре обнял Мину, потом отстранился, чтобы получше ее рассмотреть.
Он ни за что не узнал бы в прелестной девушке, готовой вот-вот стать женщиной, маленькую девочку, которую шесть лет назад отправил в Париж в белом платьице с голубым пояском и в голубых башмачках. Но ее нежную ласку он узнал сразу.
Оставалось еще несколько минут до того, как надо было отправляться в церковь.
Обитатели предместья Сен-Жак вняли заявлению аптекарши и уже со вчерашнего утра ожидали приезда священника. Едва завидев сутану и треуголку аббата Дюкорне — так звали кюре из Ла-Буя, — зеваки сказали друг другу (кто стоял поближе — словами, кто подальше — жестами): «А вот и священник!»
И так как после столь долгого ожидания кюре уже не надеялись увидеть, его появление, как мы сказали, послужило причиной всеобщего оживления.
Каждый стремился подойти к нему поближе, его обступали со всех сторон, и он шагал в сопровождении целой процессии.
Когда он остановился, озираясь по сторонам и пытаясь сообразить, куда идти дальше, какая-то кумушка с поклоном приветствовала его:
— Здравствуйте, господин кюре!
— Здравствуйте, милая! — отозвался достойнейший аббат.
Увидев, что он стоит у дома № 300 по улице Сен-Жак, а ему нужен был дом № 20 предместья Сен-Жак, аббат пошел дальше.
— Господин кюре приехал, должно быть, на свадьбу? — не унималась кумушка.
— Ну да, — отвечал кюре, останавливаясь.
— На свадьбу в дом номер двадцать? — присоединилась другая кумушка..
— Совершенно верно! — все больше удивляясь, проговорил кюре.
В это время часы на церкви святого Иакова пробили половину десятого, и он поспешил дальше.
— На свадьбу к господину Жюстену? — спросила третья сплетница.
— Он женится на Мине; а правда, что вы ее опекун? — поддержала четвертая.
Кюре озадаченно посмотрел на любопытных.
— Да оставьте человека в покое, трещотки! — вмешался бондарь, который набивал обручи на бочку. — Вы разве не видите, что он торопится?
— Да, я и вправду спешу, — подтвердил достойный священник. — Я так долго добирался! Если бы я знал, что до предместья Сен-Жак так далеко, то нанял бы экипаж.
— Да вы уже пришли, господин аббат: осталось два шага.
— Это вон там, где стоит желтый фиакр, — показала одна из женщин.
— Только что там еще стояла крытая коляска, — подхватила другая, — в ней сидел красивый молодой человек, а на козлах — напудренный кучер и мальчишка не больше дрозда, но, сдается мне, эта коляска не на свадьбу приезжала: она уже уехала.
— Я не вижу фиакра, — сказал кюре, останавливаясь и приставляя к глазам руку козырьком.
— О, будьте покойны, вы не заблудитесь, мы вас проводим до самых дверей, господин кюре.
— Эй, Баболен! Беги вперед! Скажи господину Жюстену, пусть не волнуется, кюре сейчас придет.
Мальчишка, которого назвали Баболеном и которого мы уже дважды встречали на страницах нашей книги, поспешил вверх по улице, напевая куплет собственного сочинения:
О да! Я ей скажу, скажу, скажу… О да! Я все же ей скажу!
А диалог (если угодно — триалог) продолжался.
— Вы никогда не были у Жюстена, господин кюре?
— Нет, друзья мои, мне не доводилось бывать в Париже.
— Вот как! Откуда же вы?
— Из Ла-Буя.
— Из Ла-Буя? А где это? — спросил кто-то.
— В департаменте Нижняя Сена, — ответил кто-то басом, интонации которого позаимствовал впоследствии г-н Прюдом.
— Верно, в Нижней Сене, — подтвердил аббат Дюкорне. — В нашем краю очень красиво, его называют руанским Версалем…
— Вам понравится квартира молодых!
— А какая у них мебель! Уже три недели только и видишь, как к ним возят мебель!
— Да такую, что и у короля Карла Десятого нет в Тюильри!
— Значит, господин Жюстен богат?
— Богат?! Да, богат, как церковная крыса!
— Откуда же?..
— Одни люди тратят то, что у них есть, другие — чего нет, — съязвил цирюльник.
— Не надо говорить гадости о несчастном школьном учителе только потому, что он бреется сам, а не ходит к тебе!
— Тогда уж пусть это делает как следует! А то три недели назад у него на подбородке был порез в полдюйма.
— Послушай, это его подбородок, и он может делать с ним все что хочет, — парировал мальчишка, закадычный друг Баболена. — Никто не может ему указывать: пусть хоть душистый горошек там выращивает — это его право!
— А, я вижу желтый фиакр, — заметил аббат.
— Еще бы вы его не видели! — отозвался мальчуган. — Он похож на скелет кита в Ботаническом саду, только раскрашен поярче.
— Идемте скорее, господин кюре, — заторопил его Баболен, уже исполнивший поручение, — там ждут только вас…
— Идемте! — сказал кюре. — Если ждут только меня, я готов.
Достойный пастырь собрался с силами и через несколько минут уже стоял рядом с желтым фиакром, против входной двери.
«А Париж, оказывается, еще больше, чем Ла-Буй и даже Руан!» — подумал старик.
Жюстен и Мина ждали его на пороге.
Завидев красивую пару, священник остановился и улыбнулся.
— Ах, Господи, ты в самом деле создал их друг для друга! — сказал он.
Мина подбежала и бросилась ему на шею, как в те времена, когда славный священник заходил к мамаше Буавен и когда Мине было всего восемь лет.
Кюре обнял Мину, потом отстранился, чтобы получше ее рассмотреть.
Он ни за что не узнал бы в прелестной девушке, готовой вот-вот стать женщиной, маленькую девочку, которую шесть лет назад отправил в Париж в белом платьице с голубым пояском и в голубых башмачках. Но ее нежную ласку он узнал сразу.
Оставалось еще несколько минут до того, как надо было отправляться в церковь.