Дюма Александр. Парижские могикане. Том 1

   Так ястреб, все сужая круги, завораживает жаворонка.
   Так змея гипнотизирует птицу, заставляя ее опускаться с ветки на ветку прямо в зияющую пасть.
   О, не так Коломбан смотрел на Кармелиту в тот восхитительный весенний вечер, когда они гуляли в этом самом саду, в тени тех же сиреневых кустов!
   Сравнивая эти два вечера, можно сказать, что они так же мало были похожи один на другой, как Камилл — на Коломбана, а лето — на весну.
   В самом деле, тогда весна, юная, свежая, робкая, едва осмеливалась приоткрыть свои лепестки.
   Теперь же, напротив, лето, могучее, дерзкое, ненасытное, расточало свои цветы.
   Коломбан олицетворял собою детство; он был несмел, полон сомнений и страхов.
   Камилл, если продолжить это сравнение, представлял собой юность — вспыльчивую, увлекающуюся, решительную.
   В тот весенний день, что предшествовал памятной ночи, которую провели вместе Коломбан и Кармелита, тоже гремел гром, так же замерла жизнь в природе. Но пролился дождь, и все живое было спасено.
   Зато теперь, в эту летнюю ночь, цветы напрасно молили небеса о милосердии: им ничего не оставалось, как склонить головки и, один за другим роняя лепестки, умереть.
   Подобно цветам, под тяжестью навалившейся на нее удушливой ночи Кармелита тоже склонила свою головку и, за неимением освежающей росы, нашла утешение в неизъяснимых радостях любви, вырвавших девушку из оцепенения, развеявших дурман.
   В эту ночь бедняжка один за другим оборвала лепестки с венка своей невинности и ее ангел-хранитель поспешил на небо, не зная, куда спрятать от стыда глаза.
   Когда Кармелита вернулась домой и осталась одна, ее взгляд упал на красивый розовый куст: цветы на нем, как и повсюду, поникли перед грозой.
   Она подошла ближе, обливаясь слезами. Щеки ее горели.
   Девушка стала срывать не только цветы, но все до единого бутоны, потом завернула их в белое покрывало и заперла в ящик туалетного стола со словами:
   — Умрите! Умрите, розы Коломбана!
   Затем она взяла графин, вылила всю воду под куст, и, печально качая головой, прошептала:
   — Теперь цветите, розы Камилла!

XLVII. ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ

   С той минуты как Кармелита о тдалась креолу, он снова стал прежним Камиллом.
   Цель его была достигнута. Так к чему притворяться?
   Заметим, впрочем, что он постарался сгладить слишком резкие черты своего характера и понравиться девушке, которую страстно любил.
   Кармелита, опьяненная радостями этой странной любви, забыла о былых безумствах и легкомыслии молодого американца.
   Ей казалось, что восхитительные минуты будут длиться вечно; и то ли она верила в Камилла, то ли — в свои силы, но она не боялась за свое будущее.
   Она полагала себя безраздельной повелительницей молодого человека, видя, что он готов исполнить любое ее желание, подчиниться ее воле.
   И вот наступил день, когда она заметила на лице одного из соседей — опять соседи! проклятые соседи! постарайтесь, дорогой читатель, никогда не иметь соседей и не быть ничьим соседом! — итак, она заметила на противном лице одного из соседей недвусмысленное выражение осуждения. Она поделилась своим наблюдением с Камиллом, и тот сейчас же предложил ей переехать.
   Девушка согласилась.
   Они стали выбирать, в каком бы квартале им поселиться. Камилл предлагал поселиться в одном из самых богатых парижских кварталов — на Шоссе д'Антен, — иными словами, в центре всех взглядов (и это когда они избегали любопытных!), в окружении тысячи соседей (и это когда они в испуге бежали от одного-единственного свидетеля!).
   В том-то состояла одна из особенностей характера Камилла: он отличался честолюбием и был не прочь выставить на обозрение парижского света свою новую прелестную любовницу.
   Однако Кармелита, не задумываясь о целях, которые преследовал Камилл, чувствовала, что счастье любит тень и гибнет подобно фиалке в ярких лучах солнца. От его предложения она пришла в ужас и принялась умолять Камилла забыть о богатых кварталах Парижа и, напротив, свить гнездышко в каком-нибудь тенистом лесу подальше от города.
   Камилл непроизвольно подпадал под благотворное влияние Кармелиты. Однажды утром он пригласил ее за город и они отправились на поиски убежища подальше от соседей.
   Увы! Кто из нас, наивных мечтателей, не питал очаровательных замыслов свить гнездо в каком-нибудь уединенном тихом месте, где человеческие голоса не нарушают сладкогласных любовных напевов? Чистенький домик, увитый виноградом, жимолостью и розами, окруженный высокими деревьями, откуда, словно в полной звуков клетке, льется нескончаемая симфония птичьих голосов! Растущие по берегам ручья лютики, маргаритки и незабудки покачивают головками в такт пению воздушных музыкантов; извилистая тропинка усыпана прошлогодней листвой, заглушающей шаги, — словом, зеленая часовня, где можно уединиться вдвоем, в любое время возблагодарить Господа, сотворившего небеса, придумавшего занятия, подарившего любовь! Признайтесь, каждый из нас лелеял эту восхитительную мечту и тщетно пытался ее осуществить!
   А вот Камилл и Кармелита ее осуществили. Однажды воскресным утром они уехали поодиночке, дабы не вызывать зависть одних и злословие других, а потом встретились у заставы Мен. Сойдясь в назначенном месте, они взялись за руки, радуясь встрече так, словно не виделись целую вечность.
   Стояла чудесная погода. На небе ни облачка; золотые нивы волновались на ветру; деревья, поднимавшиеся вдоль дороги, величаво покачивали верхушками, откуда слетали первые увядшие листья, подобно тому как покидают сердце первые иллюзии. Наши герои шли словно под некой триумфальной аркой; природа щедро одаряет влюбленных такими радостями: будучи тайной и услужливой соучастницей, неистощимой кормилицей, она, словно мать, готова вскормить едва родившуюся любовь.
   Молодые люди шли по равнине, ведущей к Мёдону, и у всех, кто их видел, вызывали восхищение. Повсюду их провожали восторженные взгляды: старики, глядя на них, вспоминали юность и грустили о прошлом; молодые предвкушали грядущие радости.
   Эта пара в самом деле заслуживала такого внимания. Оба были молоды, красивы, оба любили; в Камилле покоряла гордость, в Кармелите угадывалась затаенная грусть. Девушка была живым воплощением счастья, а оно не бывает безмятежным и беспечальным, как не бывает совершенно голубого неба: хоть маленькое облачко да мелькнет среди лазури! От молодых людей веяло таким блаженством, что хотелось прикоснуться к краю их платья и тем причаститься их радости.
   Наконец они прибыли в Ба-Мёдон (соседний Мёдон показался Камиллу слишком шумным).
   Едва войдя в новый свой дом, Кармелита была приятно удивлена: она увидела там свой любимый розовый куст.
   Камилл не знал, какие тайные воспоминания связаны у Кармелиты с поэтическим кустиком; молодой человек лишь отметил про себя, что девушка относится к своему благоухающему талисману с необычайной нежностью. Вот он и приказал посыльному отправиться самой короткой дорогой, а девушку повел самым длинным путем; когда они прибыли на место, куст уже был там.
   Кармелита ласково провела рукой по розам, перенесла куст в свою комнату, а потом обошла остальной дом.
   Прелестный домик был построен неизвестным мастером на манер тех сельских хижин, какие сорока годами раньше королева Мария Антуанетта завела в Малом Трианоне. Такие домики строили из глины, кирпичей, необструганных бревен, обсаживали диким виноградом, плющом и жасмином, и все это — вперемешку, как попало, зато живописно и естественно.
   Внизу были расположены передняя, гостиная, столовая, кухня.
   Крохотная внутренняя лестница вела на террасу; там без особого труда можно было раскинуть навес, и тогда терраса становилась прелестной летней столовой.
   Внешняя лестница поднималась вдоль стены; на ее перилах раскинулись огромные листья кирказона; она вела в две спальни, соединявшиеся с туалетными комнатами.
   Две комнаты для прислуги дополняли это гнездышко малиновки, почти полностью скрытое среди листьев, мхов и цветов.
   В саду молодые люди увидели небольшой павильон.
   — Ах, до чего хорош! — воскликнула Кармелита, подходя поближе. — А здесь что будет?
   — Здесь будет жить Коломбан, — как ни в чем не бывало, отозвался Камилл.
   Девушка стремительно отвернулась: она почувствовала, что краска заливает ей лицо.
   Нетрудно догадаться, что Камилл не раз повторял имя Коломбана, а в сердце Кармелиты оно поселилось навсегда. Но никогда еще тень обманутого друга не являлась им во всей своей безупречности, как теперь.
   И вот, чудовищно обманув Коломбана, Камилл рассчитывал сделать его свидетелем своего предательства!
   Воспоминание о благородстве Коломбана сейчас же вернулось к Кармелите, и, хотя она понятия не имела, как нежно ее любит бретонец и, следовательно, как велика жертва, принесенная им во имя дружбы, она почувствовала, что с ее стороны было бы жестокостью жить с ним бок о бок, не скрывая от него свою любовь к другому.
   Оправившись от смущения, она неуверенно переспросила:
   — Коломбан? Ведь по вашим словам, Камилл, он уехал потому, что вы меня любите?
   — Конечно, — ответил креол.
   — Но, — продолжала девушка, — если он уехал потому, что вы меня любите, значит он тоже любит меня?
   — Разумеется, он тебя любит, дорогая, — кивнул Камилл. — Но, как тебе известно, в разлуке многое забывается; если он и хмурился, глядя на нашу рождавшуюся любовь, то уж теперь, когда увидит, что мы счастливы, он будет по-настоящему рад, ведь он наш друг, не так ли?
   Кармелита вздохнула. Итак, в разлуке многое забывается…
   Значит, думала она, если бы Камилл уехал, он о многом забыл бы!
   Она в задумчивости поднялась к себе.
   Комната Кармелиты была точно такой же, как на улице Сен-Жак: Камилл приказал обставить ее такой же мебелью, те же белые занавески были на окнах, то же розовое покрывало лежало на кровати.
   Другие комнаты, меблированные с выдумкой и вкусом художника и светского льва, заключали в себе шедевры парижских краснодеревщиков; это был целый ряд будуаров, в которых серьезный Коломбан чувствовал бы себя не на месте.
   Итак, Камилл поступил умно, приготовив для Коломбана отдельное жилье.
   Весь сентябрь молодые люди прожили в восхитительной близости, просыпаясь и засыпая с мыслями друг о друге.
   Казалось, каждая минута была создана только для них.
   Они позабыли обо всем на свете: о Париже, об улице Сен-Жак, мы бы даже осмелились сказать — о Коломбане, если бы не вздохи, вырывавшиеся у Кармелиты, когда она прикрывала глаза и проводила рукой по лбу.
   Но об этих вздохах может догадаться лишь пишущий эту историю — влюбленный Камилл их не слышал; а в остальном все было прекрасно: целый мир сосредоточился для них в арпане сада, в бежавшем там ручейке и в солнце, поднимавшемся из-за высоких деревьев.
   Их безразличие к вещам было таким же, как их безразличие к людям; пора было пополнить музыкальную библиотеку, обновить кое-что из предметов туалета — словом, была тысяча причин поехать в Париж; но им было так хорошо, что они не могли решиться оставить свое уютное шале в Ба-Мёдоне.
   Кроме того, появиться вместе на улице Сен-Жак, опять войти в дом, откуда, как казалось, они забрали все необходимое и где, однако, забыли многое из того, в чем теперь ощущали нехватку, наконец, снова пройти мимо насмешников-соседей — нет, вынести такое бесчестье для Кармелиты было выше ее сил!
   И потом, раз целый месяц они могли обойтись безо всех этих вещей, значит, можно было потерпеть еще месяц.
   Почему же Камилл или Кармелита не могли съездить в Париж в одиночку?
   Но это означало бы разлуку, а расстаться хотя бы на миг в эти первые счастливые дни было бы равносильно потере навек!
   Так прошло еще две недели. Но вещи, без которых вначале они вполне могли обходиться, теперь непонятно почему становились все более необходимыми.
   В один прекрасный вечер пришлось решиться на то, чтобы составить список недостающих вещей; было решено, что на следующее утро Камилл поедет в Париж и купит или заберет на прежней квартире все, что было нужно в шале.
   И вот, раз десять простившись и столько же раз возвратившись от двери, Камилл все-таки уехал.
   Кармелита провожала его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду.
   А он все это время посылал ей воздушные поцелуи и махал платком.
   Наконец он исчез за поворотом.
   Камилл должен был сесть в первый же экипаж и возвратиться не позднее двух часов пополудни.
   Но судите сами, как безжалостно оказалось Провидение, которое непонятно почему продолжают называть этим именем. (Стоит ли величать Провидением божество, что поднимает на смех все наши планы и поминутно вводит нас в обман самым неподобающим образом?)
   Не нам восхвалять верность Камилла: мы настолько подробно и настолько откровенно высказали свое мнение о креоле, что нас нельзя заподозрить в подобном намерении. Но не кажется ли вам, дорогой читатель, что Провидение к нему несправедливо?
   Полтора месяца он не отходит от Кармелиты ни на шаг, не сводит с нее глаз. Но наступают холода, дают себя знать осенние ветры; Кармелите нужны теплые платья, а Камиллу — более плотные панталоны. Нужно еще очень многое, но, несмотря на это, Камилл лишь через силу соглашается съездить в Париж, а самое его горячее желание при этом — вернуться через два часа, если только это окажется возможным.
   Итак, Камилл отправляется в путь с самыми похвальными намерениями.
   Кстати сказать, после разлуки еще желаннее будет возвращение, он снова переживет волнующие минуты встречи с любимой.
   Увы!
   Провидение, устав, по-видимому, от бесцеремонного с ним обращения в последнее время, больше не принимает всерьез жителей нашей надоедливой планеты и безжалостно спутывает все их карты.
   Без сомнения, именно по этой причине оно помешало исполнению планов Камилла, заманив его в самую опасную ловушку, какую только можно придумать для человека его характера.
   Не успел он отойти от Ба-Мёдона на двести шагов, как в облаке золотистой пыли заметил двух девушек в белых платьях. Они сидели верхом на осликах, покрытых черными попонами.
   Человек предполагает, а дьявол располагает!

XLVIII. КАМИЛЛ У ВОЛЬСКОВ

   Однажды меня упрекнули в невежестве за то, что я сказал — не помню теперь, по какому случаю, — что громоотвод «притягивает» молнию.
   Предположим, дорогой читатель, что мне не пошли в прок наставления ученейшего г-на Бюлоза относительно электричества и вольтова столба и что я до сих пор пребываю в заблуждении.
   Я говорил: «Как громоотвод существует с одной целью: притягивать молнию, так нам кажется, что и девушки созданы единственно для того, чтобы привлекать молодых людей». Разумеется, я тогда был весьма далек от мысли, что высказываю нечто новое или очень смелое.
   Итак, девушки еще издали привлекли горячий взгляд Камилла, как только пылкий креол заметил их издали в облаке пыли.
   Камилл ускорил шаг и, поскольку он двигался быстрее осликов, скоро приблизился к амазонкам. Тут одна из них случайно обернулась и, натянув поводья, подала спутнице знак сделать то же.
   Видя этот маневр, Камилл прибавил шагу и скоро поравнялся с девушками. Тогда та из них, что была повыше, приподнялась на деревянной планке, служившей ей стременем, и бросила повод на шею ослу. Рискуя скатиться наземь в пыль, она упала молодому человеку в объятия и принялась изо всей силы целовать его.
   — О! Шант-Лила, принцесса Ванврская! — воскликнул Камилл.
   — Ну, наконец-то! Ах ты неблагодарный! — вскричала девушка. — Давненько я тебя ищу!
   — Ты меня ищешь, принцесса? — переспросил Камилл.
   — Где я только не была! Я и здесь искала тебя.
   — Смотри-ка! — усмехнулся Камилл. — Я тоже здесь с одной целью — найти тебя.
   — Ну, раз мы друг друга нашли, — опять бросаясь ему на шею, вскричала Шант-Лила, — дольше искать незачем… Давай поцелуемся и забудем об этом.
   — Забудем об этом и обнимемся! — подхватил Камилл, точно исполняя ее приказание.
   — Кстати… — продолжала прачка.
   — Что такое? — перебил ее Камилл. — Мы еще не поцеловались?
   — Нет, не то… Позволь тебе представить мою лучшую подругу, мадемуазель Пакеретту, графиню дю Батуар. Ни к чему говорить, что Пакеретта — это имя, а графиня дю Батуар…
   — …ее титул? Ну ладно. А какая у нее фамилия?
   — Просто-напросто Коломбье, — отвечала прекрасная прачка.
   — Прибавь к этому, что так зовут ее ротик, ибо никогда еще любовное воркование не вылетало из такого розового и свежего гнездышка!
   Розовые губки Пакеретты немедленно расплылись до ушей, и она непременно потупила бы взор, но принцесса Ванврская, представив молодого человека своей первой фрейлине, заставила ее остановить взгляд на Камилле.
   — Господин Камилл де Розан, американский дворянин, ворочающий миллионами на Антильских островах, у которого, как ты могла заметить, хлопушками полны карманы.
   Принцесса Ванврская называла «хлопушкой» всякое острое словцо из тех, которыми Камилл обычно украшал свою речь.
   — Куда же вы направляетесь, если не секрет? — спросил Камилл.
   — Да я только что тебе сказала, несчастный! — вскричала принцесса. — Мы искали тебя.
   — В самом деле, Пакеретта?
   — Никого другого, это точно, — подтвердила графиня.
   — Как же так получилось, что нынче, во вторник, вы не в своем мыльном королевстве, прекрасные наяды? — удивился Камилл. — Уж не высушило ли, случайно, солнце ваш дворец?
   — Да, милейший, наши дворцы действительно высохли, — отвечала Шант-Лила, прищелкнув языком. — И если вы в самом деле дворянин, как утверждаете и как можно подумать по вашему виду, вы сейчас же найдете для нас прелестное местечко — пусть даже это будет что-то огромное и грязное, мне все равно! — где мы могли бы съесть молока и выпить по пирожку.
   — Принцесса… — начал было Камилл.
   — Да, я совсем не то хотела сказать, но я так ослабела, что и соображать не могу.
   — Спешу на поиски! — воскликнул Камилл. Но Шант-Лила удержала его за полу редингота.
   — Ну нет, принцессу Ванврскую так просто не провести, господин Руджери! — закричала она.
   — Что ты хочешь этим сказать, владычица моего сердца? — простодушно спросил креол.
   — Да она боится, что вы не вернетесь, — ответила Пакеретта. — А мы уж так хотим пить!..
   — Правду ты сказала, Пакеретта! — подтвердила Шант-Лила, не выпуская из рук полу редингота.
   — Чтобы я тебя бросил, принцесса! — вскричал молодой человек. — Покинуть тебя, сбежать от тебя, когда ты посылаешь меня за пирожком?! Что же за люди тебя окружали с тех пор, как мы расстались, душа моя? Как?! Неужели полтора месяца разлуки изменили тебя до такой степени, что ты сомневаешься в порядочности Камилла де Розана, американского джентльмена? Не узнаю тебя, владычица моего сердца! Да мою Шант-Лила подменили!
   И Камилл словно в отчаянии простер руки к небу.
   — Ладно уж, ступай! — сказала она, выпустив из рук полы его редингота. — Хотя нет, — прибавила она, подумав, — было бы жестоко заставлять тебя возвращаться в такую жару! Идемте все вместе!.. Только постарайся отыскать моего осла: пока мы болтали, он куда-то запропастился, а я за него поручилась головой нашего хозяина.
   Осел и впрямь исчез; как ни обшаривали они взглядом равнину по обе стороны дороги — ни малейшего следа.
   Они потратили немало времени, прежде чем нашли беглеца.
   Он лежал в канаве и спал сладким сном.
   Осла ласково окликнули, и он с покорностью, на какую способен даже не каждый человек, вышел на дорогу, внял просьбе и как нельзя более любезно подставил девушке спину.
   Графиня дю Батуар уступила своего осла Камиллу, а сама уселась позади Шант-Лила.
   И веселый караван двинулся на поиски фермы, кабачка или мельницы.
   Пиротехник Камилл истратил далеко не все свои «хлопушки», как выражалась принцесса Ванврская. И одному Богу ведомо, какими веселыми словечками был осыпан путь! Наездницы и всадник состязались в остроумии, звонкий смех разносился по всей равнине; птицы принимали их за своих веселых собратьев и ничуть не пугались при их приближении; путешествующая троица была похожа на первые майские воскресенья, воплощала в трех лицах саму весну.
   Камилл уже спрашивал, как могло случиться, что во вторник, то есть в будний день, девушки оказались на парижской дороге верхом на ослах, вместо того чтобы гладить рубашки в своей прачечной. Шант-Лила передала слово Пакеретте. Та сообщила молодому человеку, что в этот вторник у хозяйки были именины и они улизнули с твердым намерением найти американца.
   Шант-Лила тоже, как видит читатель, возвращалась, если можно так выразиться, к своим баранам.
   — Однако как могло случиться, — заметил Камилл, — что я встретил тебя именно на этой дороге?
   — Начнем с того, что я искала тебя повсюду, — возразила принцесса. — Но особенно старательно искала здесь, потому что мне сказали, что ты живешь в Ба-Мёдоне.
   — Кто же мог тебе это сказать? — спросил Камилл.
   — Да все соседи!
   — Ах, принцесса! — с изумительной самоуверенностью воскликнул Камилл. — Соседи просто-напросто над тобой посмеялись.
   — Не может быть!
   — Это так же верно, как то, что я вижу вон там желанную мельницу.
   Вдали в самом деле показалась мельница.
   — Если твои соседи меня разыграли, что, конечно, возможно, почему же тогда я тебя встретила на мёдонской дороге? — спросила Шант-Лила с искренностью и простодушием, которое являлось уделом гризеток в те времена, когда еще существовали и гризетки и простодушие.
   Камилл пожал плечами, словно желая сказать: «Неужели не догадываешься?»
   Шант-Лила поняла его жест.
   — Нет, не догадываюсь, — призналась она.
   — А ведь в этом нет ничего удивительного, — отвечал Камилл. — Мой нотариус живет в Мёдоне, я только что получил от него деньги… Вот послушай!
   Он похлопал себя по жилетному карману. Послышался звон монет — это было золото, которое он взял из дому на покупки.
   — Ну хорошо, я тебе верю, — проговорила принцесса, убежденная красноречивым звоном монет. — А теперь я хочу, чтоб ты познакомил меня со своим нотариусом… Я уже не в первый раз слышу о нотариусе и мечтаю увидеть хотя бы одного: говорят, это очень любопытно.
   — Верно, принцесса! Это даже любопытнее, чем об этом рассказывают.
   Они прибыли на мельницу, что изменило течение мыслей девушки.
   Увы! Вот что еще уходит из нашей жизни — мельницы! Не пройдет и десяти лет, а наши внуки будут покатываться со смеху, когда мы станем рассказывать о мельницах, на которых когда-то мололи хлеб; и если Музей античностей не позаботится о том, чтобы сохранить хотя бы одну из них, наши потомки не поверят, когда мы будем им описывать оригинал.
   Однако в былые времена мельница являлась вожделенной целью прогулки для юношей и девушек. Мельницы были любой величины, любой окраски и носили самые разные имена: Красивая мельница, Белая мельница, Красная мельница, Черная мельница, Пирожковая мельница, Масляная мельница — короче говоря, можно было выбрать мельницу на любой вкус.
   Посетители садились за стол, несколько часов подряд смотрели за тем, как вращаются крылья, и поедали при этом пирожки, запивая их молоком. Вот в чем заключалось незатейливое, невинное, ничуть не угрожающее общественному строю развлечение тех времен!
   Трое путешественников привязали ослов и вошли на мельницу; им подали горячие пирожки и холодное молоко.
   Камилл с Пакереттой уплетали за обе щеки. А принцесса Ванврская, в третий раз откусив от пирожка, воскликнула:
   — Какую глупость мы делаем! Зачем мы едим пирожки?
   — Эй, принцесса! — перебил ее Камилл. — Говори, пожалуйста, в единственном числе.
   — Какую глупость ты делаешь! Зачем ты ешь пирожки?
   — Браво! — похвалил Камилл. — Это получше, чем моя хлопушка, это целая бомба!.. Так почему же я глуп, если ем пирожки?
   — Потому что сейчас три часа пополудни, — заметила Шант-Лила, — и мы могли бы пообедать. Надеюсь, господин Камилл де Розан, американский дворянин, предложит нам восхитительный обед.
   — Все что пожелаешь, принцесса! Клянусь честью, самое меньшее, что можно сделать, когда люди после такой долгой разлуки наконец встретились, — это не допустить, чтобы они расстались, не выпив за здоровье друг друга; ведь так?
   — Тогда закажи обед.
   — Только не здесь, мои пастушки.
   — А где?
   — В Париже!.. В деревне, черт побери, обеды неважные! В деревенской харчевне хорошо лишь раздразнить аппетит, а утолять голод лучше в городе.
   — Пусть будет Париж… Где мы будем обедать в Париже?
   — У Вефура, черт возьми!
   — У Вефура?.. Ах, какое счастье! — вскричала девушка, прищелкнув от удовольствия пальцами. — Я так давно слышу рассказы о заведении Вефура. Говорят, это очень любопытно.
   — Не менее любопытно, чем нотариусы! — заметил Камилл. — Некоторые даже утверждают, что это еще любопытнее, принимая во внимание, что у Вефура едите вы, а у нотариусов едят вас.
   — Ну, Пакеретта, надеюсь, ты не в обиде? Вот это хлопушка: к Вефуру!..
   — В путь, мои милые! — подхватил Камилл. — Только предупреждаю заранее: перед обедом мне нужно кое-что купить.
   — Для дам? — впиваясь ногтями в руку Камилла, прошипела Шант-Лила.
   — Скажешь тоже: дамы! Да разве я знаком с дамами?
   — Вы за кого меня принимаете, сударь мой? — приняв комически-гордую позу, спросила Шант-Лила.