Страница:
Петрус запустил пальцы в волосы.
— Ах, бедная девочка! — вскричал он. — Она будет несчастна!
Он взял себя в руки и спросил:
— Что было дальше?
— Началась месса, и не простая, а торжественная. Священник долго говорил; Регина несколько раз оглядывалась: было похоже, что она боится и в то же время надеется увидеть вас.
— Что я мог сделать? — со вздохом заметил Петрус. — На мгновение — так бывает с людьми, накурившимися опиума или наглотавшимися гашиша, — я размечтался…
Но вот я очнулся, и вы сами видите, что меня ждало в действительности, друг мой!
Петрус встал, несколько раз прошелся по комнате и снова остановился напротив Сальватора.
— А это письмо? — спросил он. — Дорогой Сальватор, скажите Бога ради, как оно к вам попало.
— Пока говорил священник, я вышел на бульвар Инвалидов и стал ждать возвращения супругов. В два часа они появились. Выходя из кареты, Регина снова стала оглядываться. Я уверен, что она искала вас, а увидела меня. Узнала ли она меня? Вполне возможно; мне показалось, она подала мне знак. Может быть, я ошибаюсь…
— Вы полагаете, она надеялась увидеть меня?
— Несомненно! Я стал ждать… Прошел час, два… Часы Дома инвалидов пробили четыре. Вдруг отворилась калитка, расположенная рядом с воротами; оттуда вышла камеристка и стала озираться. Я стоял за деревом. Догадавшись, что она искала меня, я вышел из своего укрытия. Я не ошибся. Она вынула из кармана письмо и торопливо проговорила: «Доставьте письмо по адресу». Потом она вернулась в дом. Я же прочел на конверте ваше имя и поспешил сюда.
— Не угодно ли вам теперь взглянуть, что в этом письме? — проговорил Петрус.
— Если вы считаете меня достойным разделить вашу тайну и способным оказать вам услугу, я готов.
— Прочтите, друг мой, и скажите, не обмануло ли меня зрение, не сошел ли я с ума, — произнес Петрус, протягивая Сальватору письмо.
Сальватор тоже подошел к окну, потому что с каждой минутой сумерки сгущались, и вполголоса прочитал:
«Будьте сегодня вечером от десяти до одиннадцати часов неподалеку от особняка. Вас встретят и проведут ко мне.
Я буду Вас ждать».
— Все так? — спросил Петрус, внимавший с большим трепетом, чем осужденный слушает приказ о помиловании.
— Слово в слово, как я вам только что прочел, Петрус.
— И что вы думаете об этом свидании?
— Я думаю, что в этом доме произошло нечто ужасное; Регине потребовался защитник; зная вас как благородного и порядочного человека, она остановила на вас свой выбор.
— Хорошо, — кивнул Петрус. — Сегодня вечером в десять часов я буду возле особняка.
— Я вам нужен?
— Спасибо, Сальватор.
— Ну хорошо, только обещайте мне кое-что.
— Что же?
— Не брать с собой оружия. Петрус на мгновение задумался.
— Вы правы, — сказал он. — Я отправлюсь на свидание безоружным.
— Отлично! Сохраняйте спокойствие, осторожность, хладнокровие.
— Окажите мне одну услугу.
— Слушаю вас.
— Уведите Жана Робера и Жюстена; посадите в фиакр Баболена и малышку Рождественскую Розу: мне нужно побыть одному.
— Будьте покойны, я все устрою.
— Я увижу вас завтра утром?
— А вы этого хотите?
— Да, очень хочу… впрочем, я, возможно, поведаю вам не всю тайну, а расскажу лишь о том, что будет касаться одного меня.
— Друг мой! Тайну всегда лучше хранить в одном сердце, чем в двух. Так храните вашу, если можете. Как гласит арабская пословица: «Слово — серебро, молчание — золото».
Пожав Петрусу руку, Сальватор вернулся в мастерскую как раз в то время, как Ролан, по-видимому заскучав в отсутствие хозяина и чувствуя его приближение, радостно заскулил и стал скрестись в дверь мастерской с такой же деликатностью, с какой придворный XVII века стучался бы в покои Людовика XIV.
XIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖАН РОБЕР ОТКАЗЫВАЕТСЯ РАЗГАДАТЬ ЗАГАДКУ
XV. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ СВОЕГО ПСА, И ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ СВОЮ ЛОШАДЬ
XVI. НАПРЯМИК ЧЕРЕЗ ПОЛЯ
— Ах, бедная девочка! — вскричал он. — Она будет несчастна!
Он взял себя в руки и спросил:
— Что было дальше?
— Началась месса, и не простая, а торжественная. Священник долго говорил; Регина несколько раз оглядывалась: было похоже, что она боится и в то же время надеется увидеть вас.
— Что я мог сделать? — со вздохом заметил Петрус. — На мгновение — так бывает с людьми, накурившимися опиума или наглотавшимися гашиша, — я размечтался…
Но вот я очнулся, и вы сами видите, что меня ждало в действительности, друг мой!
Петрус встал, несколько раз прошелся по комнате и снова остановился напротив Сальватора.
— А это письмо? — спросил он. — Дорогой Сальватор, скажите Бога ради, как оно к вам попало.
— Пока говорил священник, я вышел на бульвар Инвалидов и стал ждать возвращения супругов. В два часа они появились. Выходя из кареты, Регина снова стала оглядываться. Я уверен, что она искала вас, а увидела меня. Узнала ли она меня? Вполне возможно; мне показалось, она подала мне знак. Может быть, я ошибаюсь…
— Вы полагаете, она надеялась увидеть меня?
— Несомненно! Я стал ждать… Прошел час, два… Часы Дома инвалидов пробили четыре. Вдруг отворилась калитка, расположенная рядом с воротами; оттуда вышла камеристка и стала озираться. Я стоял за деревом. Догадавшись, что она искала меня, я вышел из своего укрытия. Я не ошибся. Она вынула из кармана письмо и торопливо проговорила: «Доставьте письмо по адресу». Потом она вернулась в дом. Я же прочел на конверте ваше имя и поспешил сюда.
— Не угодно ли вам теперь взглянуть, что в этом письме? — проговорил Петрус.
— Если вы считаете меня достойным разделить вашу тайну и способным оказать вам услугу, я готов.
— Прочтите, друг мой, и скажите, не обмануло ли меня зрение, не сошел ли я с ума, — произнес Петрус, протягивая Сальватору письмо.
Сальватор тоже подошел к окну, потому что с каждой минутой сумерки сгущались, и вполголоса прочитал:
«Будьте сегодня вечером от десяти до одиннадцати часов неподалеку от особняка. Вас встретят и проведут ко мне.
Я буду Вас ждать».
— Все так? — спросил Петрус, внимавший с большим трепетом, чем осужденный слушает приказ о помиловании.
— Слово в слово, как я вам только что прочел, Петрус.
— И что вы думаете об этом свидании?
— Я думаю, что в этом доме произошло нечто ужасное; Регине потребовался защитник; зная вас как благородного и порядочного человека, она остановила на вас свой выбор.
— Хорошо, — кивнул Петрус. — Сегодня вечером в десять часов я буду возле особняка.
— Я вам нужен?
— Спасибо, Сальватор.
— Ну хорошо, только обещайте мне кое-что.
— Что же?
— Не брать с собой оружия. Петрус на мгновение задумался.
— Вы правы, — сказал он. — Я отправлюсь на свидание безоружным.
— Отлично! Сохраняйте спокойствие, осторожность, хладнокровие.
— Окажите мне одну услугу.
— Слушаю вас.
— Уведите Жана Робера и Жюстена; посадите в фиакр Баболена и малышку Рождественскую Розу: мне нужно побыть одному.
— Будьте покойны, я все устрою.
— Я увижу вас завтра утром?
— А вы этого хотите?
— Да, очень хочу… впрочем, я, возможно, поведаю вам не всю тайну, а расскажу лишь о том, что будет касаться одного меня.
— Друг мой! Тайну всегда лучше хранить в одном сердце, чем в двух. Так храните вашу, если можете. Как гласит арабская пословица: «Слово — серебро, молчание — золото».
Пожав Петрусу руку, Сальватор вернулся в мастерскую как раз в то время, как Ролан, по-видимому заскучав в отсутствие хозяина и чувствуя его приближение, радостно заскулил и стал скрестись в дверь мастерской с такой же деликатностью, с какой придворный XVII века стучался бы в покои Людовика XIV.
XIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖАН РОБЕР ОТКАЗЫВАЕТСЯ РАЗГАДАТЬ ЗАГАДКУ
Когда Сальватор вернулся в мастерскую, Жюстен только что закончил песню Миньоны; канделябры уже горели и композитор приготовился спеть свое произведение, положив руки на клавиши и поставив ногу на педаль.
Но при первых же аккордах инструмента, при первых звуках голоса Жюстена Ролан — то ли из любви к музыке, то ли из ненависти к ней — издал жалобный вой и стал отчаянно скрестись в дверь, не давая расслышать ни одного такта.
— Уж не Ролан ли за дверью? — спросил Жан Робер.
— Он самый, — подтвердил Сальватор.
— Впустите его.
— Да, да, впустите! Я хочу на него посмотреть! — попросила Рождественская Роза. — Баболен, отвори Ролану.
Баболен обрадовался, что может познакомиться с собакой Сальватора, бегом бросился к двери и распахнул ее со словами:
— Входи, Ролан!
Не ожидая приглашения, Ролан в два прыжка оказался рядом с Сальватором. Но, вместо того чтобы приласкаться к хозяину, как можно было ожидать, он замер и повернул голову к Рождественской Розе.
— Ну, Ролан, что случилось? — спросил Сальватор. — А с тобой что такое, Рождественская Роза?
Как видят читатели, вопрос относился и к собаке и к девочке.
Взгляд собаки был необычным — пылающим, почти магическим; а та, на кого он был устремлен, тоже не сводила с Ролана удивленного и растерянного взора.
Так могли бы смотреть — глаза в глаза — готовые броситься друг на друга враги. Но во взгляде собаки была не ярость, а удивление; во взгляде девочки светилась не ненависть, а радостный испуг.
Ее глаза будто говорили: «Ах, собачка моя! Неужели это ты?»
В глазах собаки читалось: «Ты ли это, девочка?»
Вдруг Ролан, будто больше не сомневаясь и окончательно убедившись в том, что знает девочку, протягивавшую к нему руки, бросился к Рождественской Розе.
Девочка обняла собаку за шею, и они покатились по полу.
Хотя Сальватор отлично знал ласковый характер Ролана, ему почудилось, что пес взбесился; комиссионер топнул ногой и приказал:
— Ко мне, Ролан!
Как известно, Ролан понимал, любил хозяина и слепо повиновался ему, своему спасителю. И вдруг Ролан ничего не слышит и не понимает: он широко раскрывает огромную пасть, словно собираясь проглотить девочку.
Жюстен и Жан Робер тоже решили, что пес взбесился.
Они схватились за оружие и бросились к собаке.
Но Рождественская Роза угадала их намерение.
— Не трогайте Брезиля! — крикнула она.
Никто не понял ее слов, однако все убедились, что девочке ничто не угрожает.
Пес улегся у ее ног, радостно повизгивая. Заслышав его визг, Петрус вышел из своей комнаты
— Что здесь происходит? — спросил он.
— Нечто весьма странное, — заметил Сальватор, — впрочем, никакой опасности нет.
— Взгляните на свою собаку, Сальватор!
— Я и так не свожу с нее глаз.
Он знаком приказал Петрусу молчать, а Жану Роберу и Жюстену — отойти.
Баболен тоже отступил к двери.
Посреди мастерской остались только девочка и собака.
Трудно было понять, кто из них больше радуется этой встрече.
— Мой добрый, мой любимый, мой красавчик Брезиль! — приговаривала девочка. — Это ты?! Наконец-то! Ты меня узнал?.. Я тоже сразу тебя узнала!
Пес лаял, взвизгивал, прыгал, показывая свою радость, которая была ничуть не меньше, чем у Рождественской Розы.
В этой сцене было нечто очень трогательное и вместе с тем пугающее.
Вдруг Сальватору, безуспешно подзывавшему пса, пришло на ум назвать его Брезилем, как звала его девочка.
Брезиль повернул морду в его сторону.
— Брезиль! — повторил Сальватор.
Один прыжок — и пес оказался рядом с хозяином; он встал на задние лапы, положив передние ему на плечи и довольно тряся головой; никто бы не поверил, что физиономия собаки настолько способна выражать счастье.
Потом он крепко прихватил зубами бархатную куртку Сальватора и потянул его в ту сторону, где стояла Рождественская Роза.
— Брезиль! Брезиль! — хлопая в ладоши, повторяла девочка.
— Ты ошибаешься, Рождественская Роза, — с умыслом сказал Сальватор. — Мою собаку зовут не Брезиль, а Ролан.
— Нет, нет! Да вы взгляните сами: ко мне, Брезиль! И снова пес оставил хозяина и подскочил к девочке. Сомнений быть не могло: Рождественская Роза и Брезиль виделись раньше, они знали друг друга.
Но когда они успели познакомиться?
Несомненно, в то время, о котором Рождественская Роза не могла вспоминать без содрогания, и при обстоятельствах, которые произвели на нее столь сильное впечатление, что она никогда не хотела рассказывать о них даже своему лучшему другу Сальватору.
Любопытство всех присутствовавших, даже Петруса, крайне озабоченного собственными делами, было возбуждено до предела.
Жан Робер хотел задать Рождественской Розе несколько вопросов; но Сальватор схватил его за руку и знаком приказал молчать.
Он вспомнил слова, вырвавшиеся у Рождественской Розы в беспамятстве: «О, не убивайте меня, госпожа Жерар!»
Он вспомнил, что Броканта рассказывала ему, как однажды она подобрала Рождественскую Розу: девочка бежала, не разбирая дороги, со стороны деревни Жювизи; ее белое платьице было залито кровью, хлеставшей из раны на шее, нанесенной режущим предметом.
Наконец, он сопоставил даты и вспомнил, что в тот же или на следующий день он охотился на равнине Вири и нашел на краю канавы раненого пса; он перевязал его, выходил и, не зная, какую кличку дать ему после выздоровления, назвал Роланом.
И вот теперь оказывалось, что настоящее его имя Брезиль и что он знает Рождественскую Розу.
Все эти мысли в один миг промелькнули в голове Сальватора.
— Хорошо, будь по-твоему! — сказал он, обращаясь к девочке. — Собаку зовут не Ролан, а Брезиль.
— Ну, конечно, это Брезиль!
— Теперь скажи, откуда ты его знаешь.
— Откуда я знаю Брезиля? — переспросила Рождественская Роза и побледнела.
— Да; ты можешь мне сказать?
— Нет, нет, — все больше бледнея, прошептала девочка, — нет, не могу.
— А я и так знаю! — заявил Сальватор.
— Знаете? — снова переспросила Рождественская Роза, широко раскрыв глаза от изумления.
— Да, ты познакомилась с ним у…
— Молчите, милый Сальватор! Молчите! — запричитала девочка.
— … у госпожи Жерар.
Рождественская Роза вскрикнула, покачнулась и почти без чувств упала Сальватору на руки.
Брезиль взвыл так, что присутствовавшие похолодели от ужаса.
Лоб девочки покрылся испариной, а губы посинели.
Сальватор сам испугался того, что наделал.
— Надо посадить малышку вместе с Баболеном в фиакр и отправить домой. Кто этим займется?
— Я! — в один голос отозвались Жан Робер и Жюстен. — Но почему не вы?
— У меня есть другие дела.
— Можно я пойду с вами? — спросил Жан Робер Сальватора.
— Куда?
— Туда же, куда и вы.
— Нет.
— Однако мне кажется, что происходящее здесь напоминает настоящий роман.
— Дорогой мой поэт! Это лучше, чем роман: это подлинная история, причем, по всей видимости, трагическая!
— А мы ее узнаем?
— Вполне возможно, ведь вы исполняете в ней свою роль.
— Сальватор! — вмешался Жюстен. — Не забывайте, что один из ваших друзей страдает, а если вы узнаете что-нибудь о моей бедняжке Мине…
— Будьте покойны, Жюстен! Вы с Миной всегда в уголке моей памяти, отведенном для самых близких друзей.
Он подал руку Петрусу и обменялся с ним многозначительным взглядом. Рождественская Роза, хотя и пришла в себя, была так слаба, что не могла идти. Сальватор поднял ее на руки, спустился вниз, усадил ее в фиакр, за которым успел сходить Жан Робер, и под присмотром Баболена и двух молодых людей отправил ее домой.
— Вы что-нибудь понимаете во всем этом, Жюстен? — спросил Жан Робер.
— Нет, а вы?
— Абсолютно ничего. Я сдаюсь или, как говорят в фантах, «бросаю свой язык собаке»: пожива Брезилю!
Брезиль хотел сначала вскочить в карету вслед за Рождественской Розой, потом собирался за ней бежать, но Сальватор всякий раз его удерживал, и не окриком, не приказанием или ругательством как обыкновенную собаку, а увещевая его, словно себе подобного.
Когда карета с Рождественской Розой скрылась из виду, он снова пошел вниз по аллее Обсерватории, пробормотав:
— Идем, Брезиль! Идем со мной! Ты должен помочь разыскать того, кто хотел убить девочку.
Брезиль как будто понял его слова: он больше не пытался бежать за фиакром, увозившим его подружку, только трижды повернул морду в ту сторону, куда она исчезла, всякий раз нежно поскуливая.
Но при первых же аккордах инструмента, при первых звуках голоса Жюстена Ролан — то ли из любви к музыке, то ли из ненависти к ней — издал жалобный вой и стал отчаянно скрестись в дверь, не давая расслышать ни одного такта.
— Уж не Ролан ли за дверью? — спросил Жан Робер.
— Он самый, — подтвердил Сальватор.
— Впустите его.
— Да, да, впустите! Я хочу на него посмотреть! — попросила Рождественская Роза. — Баболен, отвори Ролану.
Баболен обрадовался, что может познакомиться с собакой Сальватора, бегом бросился к двери и распахнул ее со словами:
— Входи, Ролан!
Не ожидая приглашения, Ролан в два прыжка оказался рядом с Сальватором. Но, вместо того чтобы приласкаться к хозяину, как можно было ожидать, он замер и повернул голову к Рождественской Розе.
— Ну, Ролан, что случилось? — спросил Сальватор. — А с тобой что такое, Рождественская Роза?
Как видят читатели, вопрос относился и к собаке и к девочке.
Взгляд собаки был необычным — пылающим, почти магическим; а та, на кого он был устремлен, тоже не сводила с Ролана удивленного и растерянного взора.
Так могли бы смотреть — глаза в глаза — готовые броситься друг на друга враги. Но во взгляде собаки была не ярость, а удивление; во взгляде девочки светилась не ненависть, а радостный испуг.
Ее глаза будто говорили: «Ах, собачка моя! Неужели это ты?»
В глазах собаки читалось: «Ты ли это, девочка?»
Вдруг Ролан, будто больше не сомневаясь и окончательно убедившись в том, что знает девочку, протягивавшую к нему руки, бросился к Рождественской Розе.
Девочка обняла собаку за шею, и они покатились по полу.
Хотя Сальватор отлично знал ласковый характер Ролана, ему почудилось, что пес взбесился; комиссионер топнул ногой и приказал:
— Ко мне, Ролан!
Как известно, Ролан понимал, любил хозяина и слепо повиновался ему, своему спасителю. И вдруг Ролан ничего не слышит и не понимает: он широко раскрывает огромную пасть, словно собираясь проглотить девочку.
Жюстен и Жан Робер тоже решили, что пес взбесился.
Они схватились за оружие и бросились к собаке.
Но Рождественская Роза угадала их намерение.
— Не трогайте Брезиля! — крикнула она.
Никто не понял ее слов, однако все убедились, что девочке ничто не угрожает.
Пес улегся у ее ног, радостно повизгивая. Заслышав его визг, Петрус вышел из своей комнаты
— Что здесь происходит? — спросил он.
— Нечто весьма странное, — заметил Сальватор, — впрочем, никакой опасности нет.
— Взгляните на свою собаку, Сальватор!
— Я и так не свожу с нее глаз.
Он знаком приказал Петрусу молчать, а Жану Роберу и Жюстену — отойти.
Баболен тоже отступил к двери.
Посреди мастерской остались только девочка и собака.
Трудно было понять, кто из них больше радуется этой встрече.
— Мой добрый, мой любимый, мой красавчик Брезиль! — приговаривала девочка. — Это ты?! Наконец-то! Ты меня узнал?.. Я тоже сразу тебя узнала!
Пес лаял, взвизгивал, прыгал, показывая свою радость, которая была ничуть не меньше, чем у Рождественской Розы.
В этой сцене было нечто очень трогательное и вместе с тем пугающее.
Вдруг Сальватору, безуспешно подзывавшему пса, пришло на ум назвать его Брезилем, как звала его девочка.
Брезиль повернул морду в его сторону.
— Брезиль! — повторил Сальватор.
Один прыжок — и пес оказался рядом с хозяином; он встал на задние лапы, положив передние ему на плечи и довольно тряся головой; никто бы не поверил, что физиономия собаки настолько способна выражать счастье.
Потом он крепко прихватил зубами бархатную куртку Сальватора и потянул его в ту сторону, где стояла Рождественская Роза.
— Брезиль! Брезиль! — хлопая в ладоши, повторяла девочка.
— Ты ошибаешься, Рождественская Роза, — с умыслом сказал Сальватор. — Мою собаку зовут не Брезиль, а Ролан.
— Нет, нет! Да вы взгляните сами: ко мне, Брезиль! И снова пес оставил хозяина и подскочил к девочке. Сомнений быть не могло: Рождественская Роза и Брезиль виделись раньше, они знали друг друга.
Но когда они успели познакомиться?
Несомненно, в то время, о котором Рождественская Роза не могла вспоминать без содрогания, и при обстоятельствах, которые произвели на нее столь сильное впечатление, что она никогда не хотела рассказывать о них даже своему лучшему другу Сальватору.
Любопытство всех присутствовавших, даже Петруса, крайне озабоченного собственными делами, было возбуждено до предела.
Жан Робер хотел задать Рождественской Розе несколько вопросов; но Сальватор схватил его за руку и знаком приказал молчать.
Он вспомнил слова, вырвавшиеся у Рождественской Розы в беспамятстве: «О, не убивайте меня, госпожа Жерар!»
Он вспомнил, что Броканта рассказывала ему, как однажды она подобрала Рождественскую Розу: девочка бежала, не разбирая дороги, со стороны деревни Жювизи; ее белое платьице было залито кровью, хлеставшей из раны на шее, нанесенной режущим предметом.
Наконец, он сопоставил даты и вспомнил, что в тот же или на следующий день он охотился на равнине Вири и нашел на краю канавы раненого пса; он перевязал его, выходил и, не зная, какую кличку дать ему после выздоровления, назвал Роланом.
И вот теперь оказывалось, что настоящее его имя Брезиль и что он знает Рождественскую Розу.
Все эти мысли в один миг промелькнули в голове Сальватора.
— Хорошо, будь по-твоему! — сказал он, обращаясь к девочке. — Собаку зовут не Ролан, а Брезиль.
— Ну, конечно, это Брезиль!
— Теперь скажи, откуда ты его знаешь.
— Откуда я знаю Брезиля? — переспросила Рождественская Роза и побледнела.
— Да; ты можешь мне сказать?
— Нет, нет, — все больше бледнея, прошептала девочка, — нет, не могу.
— А я и так знаю! — заявил Сальватор.
— Знаете? — снова переспросила Рождественская Роза, широко раскрыв глаза от изумления.
— Да, ты познакомилась с ним у…
— Молчите, милый Сальватор! Молчите! — запричитала девочка.
— … у госпожи Жерар.
Рождественская Роза вскрикнула, покачнулась и почти без чувств упала Сальватору на руки.
Брезиль взвыл так, что присутствовавшие похолодели от ужаса.
Лоб девочки покрылся испариной, а губы посинели.
Сальватор сам испугался того, что наделал.
— Надо посадить малышку вместе с Баболеном в фиакр и отправить домой. Кто этим займется?
— Я! — в один голос отозвались Жан Робер и Жюстен. — Но почему не вы?
— У меня есть другие дела.
— Можно я пойду с вами? — спросил Жан Робер Сальватора.
— Куда?
— Туда же, куда и вы.
— Нет.
— Однако мне кажется, что происходящее здесь напоминает настоящий роман.
— Дорогой мой поэт! Это лучше, чем роман: это подлинная история, причем, по всей видимости, трагическая!
— А мы ее узнаем?
— Вполне возможно, ведь вы исполняете в ней свою роль.
— Сальватор! — вмешался Жюстен. — Не забывайте, что один из ваших друзей страдает, а если вы узнаете что-нибудь о моей бедняжке Мине…
— Будьте покойны, Жюстен! Вы с Миной всегда в уголке моей памяти, отведенном для самых близких друзей.
Он подал руку Петрусу и обменялся с ним многозначительным взглядом. Рождественская Роза, хотя и пришла в себя, была так слаба, что не могла идти. Сальватор поднял ее на руки, спустился вниз, усадил ее в фиакр, за которым успел сходить Жан Робер, и под присмотром Баболена и двух молодых людей отправил ее домой.
— Вы что-нибудь понимаете во всем этом, Жюстен? — спросил Жан Робер.
— Нет, а вы?
— Абсолютно ничего. Я сдаюсь или, как говорят в фантах, «бросаю свой язык собаке»: пожива Брезилю!
Брезиль хотел сначала вскочить в карету вслед за Рождественской Розой, потом собирался за ней бежать, но Сальватор всякий раз его удерживал, и не окриком, не приказанием или ругательством как обыкновенную собаку, а увещевая его, словно себе подобного.
Когда карета с Рождественской Розой скрылась из виду, он снова пошел вниз по аллее Обсерватории, пробормотав:
— Идем, Брезиль! Идем со мной! Ты должен помочь разыскать того, кто хотел убить девочку.
Брезиль как будто понял его слова: он больше не пытался бежать за фиакром, увозившим его подружку, только трижды повернул морду в ту сторону, куда она исчезла, всякий раз нежно поскуливая.
XV. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ СВОЕГО ПСА, И ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ СВОЮ ЛОШАДЬ
Через десять минут Сальватор уже был на улице Макон. Он отворил дверь в небольшую столовую, украшенную помпейскими фресками, которые восхитили Жана Робера в его первое посещение.
Очевидно, Фрагола узнала возлюбленного по походке и по тому, как он открывал дверь: в ту же минуту она вышла в столовую из спальни и бросилась Сальватору в объятия.
Пробило шесть часов, пора было ужинать.
— У нас очень мало времени, — предупредил Сальватор. — Мне необходимо еще кое-где побывать.
Фрагола, обнимавшая его за шею, уронила руки.
— Опять дела? — проговорила она печально и словно смирившись.
— Не волнуйся, дорогая, это ненадолго. Завтра днем я буду дома.
— Осталось только узнать, не опасное ли тебя ждет путешествие, — забеспокоилась Фрагола.
— Смею тебя уверить: нет.
— Наверное?
— Да.
— А ты мне позволишь отлучиться?
— Ну, конечно!
— Кармелита как раз сегодня вернулась в Париж; мы с Лидией и Региной сняли для нее небольшую квартиру, чтобы ей не пришлось ни о чем беспокоиться. Мы приказали перевезти туда всю мебель из павильона Коломбана. Сегодня вечером госпожа де Маранд дает бал. Регина выходит замуж или, вернее, уже вышла сегодня утром; для Кармелиты это будет безрадостный вечер, если она проведет его в одиночестве. С твоего позволения…
Сальватор поцеловал Фраголу.
— … я составлю ей компанию, — с улыбкой договорила она.
— Сходи, девочка моя, сходи к ней!
Хотя Фрагола уже получила разрешение, она еще крепче обвила шею Сальватора руками.
— Ты хочешь еще о чем-то попросить? — улыбнулся молодой человек.
— Да, — отвечала Фрагола, кивнув прелестной головой.
— Я тебя слушаю.
— Кармелита очень тоскует, и мне кажется, что если я ей расскажу не менее печальную, чем ее собственная, историю, которая однако, окончилась весьма счастливо, это ее утешит.
— Какую же историю ты хочешь рассказать своей несчастной подруге, дорогая Фрагола?
— Свою.
— Так и сделай, девочка моя, — согласился Сальватор, — и пока ты будешь говорить, тебе будут внимать ангелы.
— Спасибо!
— Где живет Кармелита?
— На улице Турнон.
— Чем она собирается заняться, бедняжка?
— Ты же знаешь: у нее великолепный голос.
— И что же?
— По ее словам, единственное, что может если не утешить ее, то хотя бы скрасить жизнь…
— Понятно! Она хочет петь, и это правильно. Лучше всех поют те, у кого разбито сердце. Передай ей, что я подберу ей учителя пения. У меня есть на примете подходящий человек.
— Ты, словно Фортунат, о котором ты мне когда-то рассказывал: помнишь, у него был кошелек, из которого он вынимал все, что ни пожелает.
— Пожелай чего-нибудь, Фрагола!
— Ты прекрасно знаешь: я хочу только твоей любви.
— Ну, поскольку ты всецело ею владеешь…
— Я хочу одного: сохранить ее.
Девушка вспомнила, что Сальватор просил ее поторопиться; она в последний раз его поцеловала и отправилась на кухню, а он пошел в спальню.
Через несколько минут оба они снова сошлись в столовой. За это время Фрагола успела накрыть на стол, а Сальватор переоделся: теперь на нем был полный костюм охотника: куртка, жилет, панталоны с высокими гетрами и бархатная каскетка.
Фрагола с удивлением посмотрела на Сальватора.
— Ты идешь на охоту?
— Да.
— Мне кажется, охотничий сезон закрыт.
— Это так, однако я отправляюсь на охоту, которая открыта в любое время: это охота за истиной.
— Сальватор! — немного побледнев, начала Фрагола. — Если бы несчастье с тобой я не считала преступлением самого Провидения, я ни минуты не оставалась бы спокойна, видя, какой странной жизнью ты живешь.
— Ты права, — проговорил Сальватор торжественно, что с ним случалось в иные минуты, — я нахожусь под защитой самого Господа Бога: тебе нечего бояться.
Он протянул ей руку.
Фрагола смахнула его рукой свою слезу.
— Почему же ты плачешь? — спросил Сальватор.
— Да, да, я сошла с ума, любимый мой! Одно меня успокаивает: ты в охотничьем костюме, а значит, возьмешь ружье…
— … и Ролана!
— О, в таком случае я совершенно спокойна, вот смотри!
И девушка подняла к нему лицо: в очаровательной улыбке, свойственной лишь юности, приоткрылись розовые губки и показались белоснежные зубы.
Они сели за стол друг против друга. Руки их были теперь заняты, зато ногами они могли касаться один другого. Рты тоже были заняты, и вместо слов они обменивались улыбками.
За ужином Сальватор был особенно внимателен к Ролану. Он назвал его Брезилем, и пес радостно запрыгал.
— Брезиль? — вопросительно повторила Фрагола.
— Да, я узнал кое-что о юности нашего друга, — со смехом отвечал Сальватор. — Прежде чем называться Роланом, он был Брезилем. Ведь ты иногда уверяешь, что до Сальватора у меня было другое имя, а до того, как я стал комиссионером, я был кем-то еще, верно? Вот так и Ролан, дорогая. Каков хозяин, таков и пес.
— Ты полон загадок, как роман господина д'Арленкура.
— А ты так же прелестна, как героиня Вальтера Скотта.
— Ты мне когда-нибудь расскажешь историю Ролана?
— Конечно, если он мне ее расскажет!
— Как расскажет?
— Ты же знаешь, что мне иногда случается разговаривать с Роланом.
— Мне тоже. Он меня понимает и отвечает мне.
— Велика хитрость! Ведь ты — это я, правда?
— Он тебе уже рассказал что-нибудь о себе? — спросила Фрагола, умирая от любопытства.
— Он мне сообщил, что его звали Брезилем, правда, Ролан, ты ведь мне это сказал?
Пес закрутился на одном месте, словно пытаясь схватить собственный хвост, и радостно залаял.
— Ты догадываешься, куда мы отправляемся, Брезиль? — спросил Сальватор.
Пес зарычал.
— Вижу, что догадываешься. А мы найдем то, что ищем, Брезиль?
Брезиль снова зарычал.
— Ты готов меня сопровождать?
Вместо ответа, пес подошел к двери, встал на задние лапы и начал скрестись, будто приглашая Сальватора: «Следуй за мной».
— Видишь, — продолжал Сальватор, обращаясь к Фраголе, — Брезиль ждет только меня. До завтра, любимая. Исполняй долг утешительницы. Возможно, мне удастся исполнить обязанность мстителя.
Фрагола снова побледнела; Сальватор догадался о ее опасениях по тому, как нежно она его обняла и как крепко пожала ему руку.
Когда Сальватор вышел на улицу, на соборе Парижской Богоматери пробило семь часов.
Сальватор направился к мосту Сен-Мишель, Брезиль гордо вышагивал впереди, опережая хозяина на двадцать шагов.
Хотя описываемые события происходили не так уж давно, в те времена существовало всего три способа преодолеть пять льё: пешком, верхом, в экипаже.
Дым железных дорог тогда едва замаячил на горизонте цивилизации.
Для простого служащего пешая прогулка в Жювизи явилась бы, несомненно, спасительным упражнением; но для такого человека, как Сальватор, то есть привыкшего много ходить, в этом упражнении не заключалось абсолютно ничего полезного.
Оставались лошадь или экипаж.
Охотник в гетрах, с ягдташем и ружьем выглядит верхом несколько странно, особенно если лошадь взята напрокат. И Сальватору ни на мгновение не пришла в голову мысль отправиться верхом.
Оставался экипаж.
На площади Дворца правосудия против позорного столба, у которого ставили приговоренных к клеймению, стояла похожая на ящик наемная двухколесная повозка, или, иными словами, «карета по желанию», названная так, несомненно, потому, что ехала она исключительно туда, куда толкало ее желание кучера.
Обычным местом назначения кареты, стоявшей сейчас на площади Дворца, был Кур-де-Франс, причем она останавливалась всегда на одном и том же месте: у витрины с вывеской, гласившей: «Сыры из Вири», и прохожий, прочитавший эту вывеску, не раз испытывал искушение сесть в карету, предлагавшую путешествие в край первосортных сыров.
Сыры из Вири, нежные, как сметана, в самом деле пользовались и до сих пор пользуются среди истинных знатоков неоспоримой славой, как явствует из меню трех-четырех знаменитых владельцев парижских ресторанов.
Сальватор хорошо знал экипаж, увозивший в желанный край, да и кучер прекрасно знал Сальватора. Вот почему они довольно скоро сговорились о цене: за пять франков Сальватор вместе со своей собакой мог располагать повозкой хоть всю ночь.
Окончив переговоры, Сальватор подал Ролану знак; пес без лишних церемоний прыгнул в экипаж и, как воспитанная собака, немедленно вытянулся под скамейкой.
Сальватор сел вслед за ним, устроился поудобнее в углу, вытянул ноги, пристроил ружье таким образом, чтобы уберечь от толчков отличную двустволку Рейнетта, и, приняв все меры предосторожности, предоставил кучеру свободу действий, сказав ему:
— Можете ехать, если вам угодно!
Но оказалось, что от желания кучера зависело далеко не все: желание лошади было еще важнее.
Ох, как не хотела повиноваться кнуту тощая кляча, которой Провидение доверило везти Сальватора на расследование таинственного преступления (на мысль о нем Сальватора натолкнула встреча Рождественской Розы и Брезиля).
После десятиминутной борьбы побежденная лошадь решила наконец тронуться в путь.
— Эх! — воскликнул кучер с уверенностью человека, хорошо знающего свою лошадь. — Есть на свете один человек, который ни за что не стал бы извозчиком, имей он двенадцать тысяч ливров ренты!
Очевидно, Фрагола узнала возлюбленного по походке и по тому, как он открывал дверь: в ту же минуту она вышла в столовую из спальни и бросилась Сальватору в объятия.
Пробило шесть часов, пора было ужинать.
— У нас очень мало времени, — предупредил Сальватор. — Мне необходимо еще кое-где побывать.
Фрагола, обнимавшая его за шею, уронила руки.
— Опять дела? — проговорила она печально и словно смирившись.
— Не волнуйся, дорогая, это ненадолго. Завтра днем я буду дома.
— Осталось только узнать, не опасное ли тебя ждет путешествие, — забеспокоилась Фрагола.
— Смею тебя уверить: нет.
— Наверное?
— Да.
— А ты мне позволишь отлучиться?
— Ну, конечно!
— Кармелита как раз сегодня вернулась в Париж; мы с Лидией и Региной сняли для нее небольшую квартиру, чтобы ей не пришлось ни о чем беспокоиться. Мы приказали перевезти туда всю мебель из павильона Коломбана. Сегодня вечером госпожа де Маранд дает бал. Регина выходит замуж или, вернее, уже вышла сегодня утром; для Кармелиты это будет безрадостный вечер, если она проведет его в одиночестве. С твоего позволения…
Сальватор поцеловал Фраголу.
— … я составлю ей компанию, — с улыбкой договорила она.
— Сходи, девочка моя, сходи к ней!
Хотя Фрагола уже получила разрешение, она еще крепче обвила шею Сальватора руками.
— Ты хочешь еще о чем-то попросить? — улыбнулся молодой человек.
— Да, — отвечала Фрагола, кивнув прелестной головой.
— Я тебя слушаю.
— Кармелита очень тоскует, и мне кажется, что если я ей расскажу не менее печальную, чем ее собственная, историю, которая однако, окончилась весьма счастливо, это ее утешит.
— Какую же историю ты хочешь рассказать своей несчастной подруге, дорогая Фрагола?
— Свою.
— Так и сделай, девочка моя, — согласился Сальватор, — и пока ты будешь говорить, тебе будут внимать ангелы.
— Спасибо!
— Где живет Кармелита?
— На улице Турнон.
— Чем она собирается заняться, бедняжка?
— Ты же знаешь: у нее великолепный голос.
— И что же?
— По ее словам, единственное, что может если не утешить ее, то хотя бы скрасить жизнь…
— Понятно! Она хочет петь, и это правильно. Лучше всех поют те, у кого разбито сердце. Передай ей, что я подберу ей учителя пения. У меня есть на примете подходящий человек.
— Ты, словно Фортунат, о котором ты мне когда-то рассказывал: помнишь, у него был кошелек, из которого он вынимал все, что ни пожелает.
— Пожелай чего-нибудь, Фрагола!
— Ты прекрасно знаешь: я хочу только твоей любви.
— Ну, поскольку ты всецело ею владеешь…
— Я хочу одного: сохранить ее.
Девушка вспомнила, что Сальватор просил ее поторопиться; она в последний раз его поцеловала и отправилась на кухню, а он пошел в спальню.
Через несколько минут оба они снова сошлись в столовой. За это время Фрагола успела накрыть на стол, а Сальватор переоделся: теперь на нем был полный костюм охотника: куртка, жилет, панталоны с высокими гетрами и бархатная каскетка.
Фрагола с удивлением посмотрела на Сальватора.
— Ты идешь на охоту?
— Да.
— Мне кажется, охотничий сезон закрыт.
— Это так, однако я отправляюсь на охоту, которая открыта в любое время: это охота за истиной.
— Сальватор! — немного побледнев, начала Фрагола. — Если бы несчастье с тобой я не считала преступлением самого Провидения, я ни минуты не оставалась бы спокойна, видя, какой странной жизнью ты живешь.
— Ты права, — проговорил Сальватор торжественно, что с ним случалось в иные минуты, — я нахожусь под защитой самого Господа Бога: тебе нечего бояться.
Он протянул ей руку.
Фрагола смахнула его рукой свою слезу.
— Почему же ты плачешь? — спросил Сальватор.
— Да, да, я сошла с ума, любимый мой! Одно меня успокаивает: ты в охотничьем костюме, а значит, возьмешь ружье…
— … и Ролана!
— О, в таком случае я совершенно спокойна, вот смотри!
И девушка подняла к нему лицо: в очаровательной улыбке, свойственной лишь юности, приоткрылись розовые губки и показались белоснежные зубы.
Они сели за стол друг против друга. Руки их были теперь заняты, зато ногами они могли касаться один другого. Рты тоже были заняты, и вместо слов они обменивались улыбками.
За ужином Сальватор был особенно внимателен к Ролану. Он назвал его Брезилем, и пес радостно запрыгал.
— Брезиль? — вопросительно повторила Фрагола.
— Да, я узнал кое-что о юности нашего друга, — со смехом отвечал Сальватор. — Прежде чем называться Роланом, он был Брезилем. Ведь ты иногда уверяешь, что до Сальватора у меня было другое имя, а до того, как я стал комиссионером, я был кем-то еще, верно? Вот так и Ролан, дорогая. Каков хозяин, таков и пес.
— Ты полон загадок, как роман господина д'Арленкура.
— А ты так же прелестна, как героиня Вальтера Скотта.
— Ты мне когда-нибудь расскажешь историю Ролана?
— Конечно, если он мне ее расскажет!
— Как расскажет?
— Ты же знаешь, что мне иногда случается разговаривать с Роланом.
— Мне тоже. Он меня понимает и отвечает мне.
— Велика хитрость! Ведь ты — это я, правда?
— Он тебе уже рассказал что-нибудь о себе? — спросила Фрагола, умирая от любопытства.
— Он мне сообщил, что его звали Брезилем, правда, Ролан, ты ведь мне это сказал?
Пес закрутился на одном месте, словно пытаясь схватить собственный хвост, и радостно залаял.
— Ты догадываешься, куда мы отправляемся, Брезиль? — спросил Сальватор.
Пес зарычал.
— Вижу, что догадываешься. А мы найдем то, что ищем, Брезиль?
Брезиль снова зарычал.
— Ты готов меня сопровождать?
Вместо ответа, пес подошел к двери, встал на задние лапы и начал скрестись, будто приглашая Сальватора: «Следуй за мной».
— Видишь, — продолжал Сальватор, обращаясь к Фраголе, — Брезиль ждет только меня. До завтра, любимая. Исполняй долг утешительницы. Возможно, мне удастся исполнить обязанность мстителя.
Фрагола снова побледнела; Сальватор догадался о ее опасениях по тому, как нежно она его обняла и как крепко пожала ему руку.
Когда Сальватор вышел на улицу, на соборе Парижской Богоматери пробило семь часов.
Сальватор направился к мосту Сен-Мишель, Брезиль гордо вышагивал впереди, опережая хозяина на двадцать шагов.
Хотя описываемые события происходили не так уж давно, в те времена существовало всего три способа преодолеть пять льё: пешком, верхом, в экипаже.
Дым железных дорог тогда едва замаячил на горизонте цивилизации.
Для простого служащего пешая прогулка в Жювизи явилась бы, несомненно, спасительным упражнением; но для такого человека, как Сальватор, то есть привыкшего много ходить, в этом упражнении не заключалось абсолютно ничего полезного.
Оставались лошадь или экипаж.
Охотник в гетрах, с ягдташем и ружьем выглядит верхом несколько странно, особенно если лошадь взята напрокат. И Сальватору ни на мгновение не пришла в голову мысль отправиться верхом.
Оставался экипаж.
На площади Дворца правосудия против позорного столба, у которого ставили приговоренных к клеймению, стояла похожая на ящик наемная двухколесная повозка, или, иными словами, «карета по желанию», названная так, несомненно, потому, что ехала она исключительно туда, куда толкало ее желание кучера.
Обычным местом назначения кареты, стоявшей сейчас на площади Дворца, был Кур-де-Франс, причем она останавливалась всегда на одном и том же месте: у витрины с вывеской, гласившей: «Сыры из Вири», и прохожий, прочитавший эту вывеску, не раз испытывал искушение сесть в карету, предлагавшую путешествие в край первосортных сыров.
Сыры из Вири, нежные, как сметана, в самом деле пользовались и до сих пор пользуются среди истинных знатоков неоспоримой славой, как явствует из меню трех-четырех знаменитых владельцев парижских ресторанов.
Сальватор хорошо знал экипаж, увозивший в желанный край, да и кучер прекрасно знал Сальватора. Вот почему они довольно скоро сговорились о цене: за пять франков Сальватор вместе со своей собакой мог располагать повозкой хоть всю ночь.
Окончив переговоры, Сальватор подал Ролану знак; пес без лишних церемоний прыгнул в экипаж и, как воспитанная собака, немедленно вытянулся под скамейкой.
Сальватор сел вслед за ним, устроился поудобнее в углу, вытянул ноги, пристроил ружье таким образом, чтобы уберечь от толчков отличную двустволку Рейнетта, и, приняв все меры предосторожности, предоставил кучеру свободу действий, сказав ему:
— Можете ехать, если вам угодно!
Но оказалось, что от желания кучера зависело далеко не все: желание лошади было еще важнее.
Ох, как не хотела повиноваться кнуту тощая кляча, которой Провидение доверило везти Сальватора на расследование таинственного преступления (на мысль о нем Сальватора натолкнула встреча Рождественской Розы и Брезиля).
После десятиминутной борьбы побежденная лошадь решила наконец тронуться в путь.
— Эх! — воскликнул кучер с уверенностью человека, хорошо знающего свою лошадь. — Есть на свете один человек, который ни за что не стал бы извозчиком, имей он двенадцать тысяч ливров ренты!
XVI. НАПРЯМИК ЧЕРЕЗ ПОЛЯ
Мы бы с большим удовольствием передали вам разговор Сальватора, кучера и собаки: этот рассказ лишний раз убедил бы читателя, как высока репутация Сальватора; но у нас еще будет немало случаев показать выдающиеся качества нашего героя, и потому мы опускаем эти подробности. Экипаж прибыл в Жювизи около десяти часов вечера. Сальватор спрыгнул на землю. Ролан последовал его примеру.
— Вы проведете ночь здесь, господин Сальватор? — спросил кучер.
— Вполне возможно, приятель.
— Подождать вас?
— Как долго ты рассчитываешь здесь пробыть?
— Пока не знаю… Если бы у меня была надежда вас дождаться, я мог бы простоять здесь до четырех часов утра.
— Если тебя устроит та же сумма за обратную дорогу, что и та, за которую ты меня привез сюда…
— Вы отлично знаете, господин Сальватор, что я готов вас отвезти назад за одно удовольствие оказать вам услугу.
— Тогда договорились: жди до четырех часов. Независимо от того, вернусь я или нет, вот десять франков.
— Ну, а если мне все-таки не придется отвозить вас назад?..
— Тогда будем считать, что пять франков я тебе плачу за ожидание.
— Как вам будет угодно! Обещаю, что выпью за ваше здоровье, господин Сальватор.
Сальватор кивнул в знак признательности и скрылся в небольшой улочке, выходившей на равнину. Ролан — или Брезиль, как больше нравится читателю; нам по душе оба эти имени, и мы будем называть пса то одним, то другим — был необычайно умным псом: казалось, он с самого начала понимал, куда и зачем идет. И Сальватор положился на него.
Через несколько минут они были у родников Кур-де-Франс.
Путешественники перешли дорогу и пошли по равнине.
Сальватор по-прежнему следовал за Роланом.
Пес отправился напрямик через поля и привел Сальватора к канаве, где семью годами раньше Сальватор подобрал его — раненного, обливавшегося кровью, с простреленным боком.
Подойдя к канаве, пес лег и глухо заворчал, будто хотел сказать: «Я помню о своей ране»; потом встал, подошел к Сальватору и лизнул ему руку, словно говоря: «Я помню, кто меня спас».
Не угодно ли теперь читателю поближе познакомиться с местом, куда переносится наше действие, и заранее увидеть местность, которую нам предстоит миновать?
Нет ничего проще.
Деревня Жювизи и расположенный всего в сотне шагов от нее Кур-де-Франс образуют вершину угла, в котором сходятся две линии железной дороги: корбейская и орлеанская, — иными словами, отправившись из Парижа в Эсон и остановившись в Фонтенбло, вы по левую руку увидите железную дорогу, ведущую в Корбей, а по правую — ту, что ведет в Этамп и в Орлеан.
Местность здесь маложивописная.
Но сверните влево и пройдите сотню шагов в сторону Сены, к небольшому поселку Шатильон, который издали кажется рыбацкой хижиной, притулившейся на берегу реки; отсюда открывается вид на бескрайние холмы и леса; если вам вздумается отвязать лодку и прокатиться вдоль берега Сены в лунную ночь, то из Сенарского леса, будто протянувшего тысячи рук к небу, до вас донесутся печальные, жалобные звуки, тоскливый, похожий на молитву ропот.
Сенарский лес готовит вас к песчаникам Фонтенбло, как песчаники Фонтенбло готовят к швейцарским скалам.
— Вы проведете ночь здесь, господин Сальватор? — спросил кучер.
— Вполне возможно, приятель.
— Подождать вас?
— Как долго ты рассчитываешь здесь пробыть?
— Пока не знаю… Если бы у меня была надежда вас дождаться, я мог бы простоять здесь до четырех часов утра.
— Если тебя устроит та же сумма за обратную дорогу, что и та, за которую ты меня привез сюда…
— Вы отлично знаете, господин Сальватор, что я готов вас отвезти назад за одно удовольствие оказать вам услугу.
— Тогда договорились: жди до четырех часов. Независимо от того, вернусь я или нет, вот десять франков.
— Ну, а если мне все-таки не придется отвозить вас назад?..
— Тогда будем считать, что пять франков я тебе плачу за ожидание.
— Как вам будет угодно! Обещаю, что выпью за ваше здоровье, господин Сальватор.
Сальватор кивнул в знак признательности и скрылся в небольшой улочке, выходившей на равнину. Ролан — или Брезиль, как больше нравится читателю; нам по душе оба эти имени, и мы будем называть пса то одним, то другим — был необычайно умным псом: казалось, он с самого начала понимал, куда и зачем идет. И Сальватор положился на него.
Через несколько минут они были у родников Кур-де-Франс.
Путешественники перешли дорогу и пошли по равнине.
Сальватор по-прежнему следовал за Роланом.
Пес отправился напрямик через поля и привел Сальватора к канаве, где семью годами раньше Сальватор подобрал его — раненного, обливавшегося кровью, с простреленным боком.
Подойдя к канаве, пес лег и глухо заворчал, будто хотел сказать: «Я помню о своей ране»; потом встал, подошел к Сальватору и лизнул ему руку, словно говоря: «Я помню, кто меня спас».
Не угодно ли теперь читателю поближе познакомиться с местом, куда переносится наше действие, и заранее увидеть местность, которую нам предстоит миновать?
Нет ничего проще.
Деревня Жювизи и расположенный всего в сотне шагов от нее Кур-де-Франс образуют вершину угла, в котором сходятся две линии железной дороги: корбейская и орлеанская, — иными словами, отправившись из Парижа в Эсон и остановившись в Фонтенбло, вы по левую руку увидите железную дорогу, ведущую в Корбей, а по правую — ту, что ведет в Этамп и в Орлеан.
Местность здесь маложивописная.
Но сверните влево и пройдите сотню шагов в сторону Сены, к небольшому поселку Шатильон, который издали кажется рыбацкой хижиной, притулившейся на берегу реки; отсюда открывается вид на бескрайние холмы и леса; если вам вздумается отвязать лодку и прокатиться вдоль берега Сены в лунную ночь, то из Сенарского леса, будто протянувшего тысячи рук к небу, до вас донесутся печальные, жалобные звуки, тоскливый, похожий на молитву ропот.
Сенарский лес готовит вас к песчаникам Фонтенбло, как песчаники Фонтенбло готовят к швейцарским скалам.